Охота за головами как особый вид вооружённой борьбы

Охота за головами являлась особым социоритуальным комплексом, требовавшим непременного осуществления вооруженных нападений. Она имела достаточно широкое распространение в прошлом. Если отвлечься от далеко небесспорных интерпретаций человеческих черепов с пробоинами эпохи палеолита, то гораздо меньше оснований имеется для сомнений в том, что охота за головами могла возникнуть в мезолите. Во всяком случае находки подобного рода имеются во Франции и Германии. Еще с большей уверенностью можно судить об охоте за головами у неолитических обитателей Дании эпохи эртебелли, у создателей культуры колоколовидных кубков в Центральной Германии и, особенно, у кельтов в раннем железном веке. Аналогичная практика была известна и в древней Мезоамерике, а на побережье Перу она, безусловно, существовала с позднего докерамического периода (La Barre, 1984. Р. 13-19; Proulx, 1971).

Охота за головами еще в начале XX века практиковалась черногорцами на Балканах, а ее пережитки ученым удалось зафиксировать у кафиров Северной Индии. Этнографически она описана у целого ряда народов материковой Юго-Восточной Азии и Северо-Восточной Индии, в особенности, в Ассаме и ува Бирмы, а также на Тайване, Филиппинах, у ибанов Калимантана, на Новой Гвинее, Соломоновых о-вах, в Микронезии и на Новой Зеландии. В Новом Свете она была известна от Амазонки до Северной Мексики и Техаса. А от Мексиканского залива до Р. Св. Лаврентия и Аляски ее сменяла другая практика, связанная-с захватом скальпов. Правда, и там кое-где, в частности, на Северо-Западном побережье Северной Америки встречались рецидивы охоты за головами (Hutton, 1930; McCarthy, 1959; La Barre, 1984).

Культурный контекст, породивший охоту за головами, вызывает споры. Одни авторы жестко связывают его с земледельческой средой и социальной дифференциацией (Чеснов, 1976), другие столь же бесповоротно пытаются искать его у древнейших бродячих охотников и собирателей, которые будто бы когда-то охотились друг на друга ради добычи мяса (Иванова, 1980. С. 124, 125). В свете имеющихся этнографических и археологических данных оба эти подхода представляются крайностями, ибо, с одной стороны, охота за головами встречалась не только у традиционных земледельцев, но и у охотников, рыболовов и собирателей, а с другой, лишь у тех из последних, которые занимались высокоэффективным присваивающим хозяйством и обладали достаточно сложной социальной структурой (см., например, Шнирельман, 1983). Иными словами, для появления охоты за головами требовалось наличие далеко не примитивной социальной организации, а также особого комплекса духовных представлёний, на которых и следует остановиться более подробнее.

Одно из самых ярких и в то же время детальных описаний такого рода верований дал М. Харнер, обнаруживший у хибаро Восточного Эквадора весьма сложные представления о душе, ее роли в жизни человека и особенностях ее обретения. Хибаро считали, что для благополучной жизни человек должен иметь три разные души. Главную из них – душу «арутам» – человек мог получить только путем активных действий по своей собственной инициативе. Значение этой души определялось тем, что только обладая ею, человек мог чувствовать себя в безопасности от вражеских нападений. Если же человек имел две такие души, то он становился неуязвимым и для самых страшных болезней, т. е. фактически обретал бессмертие. Сложность ситуации заключалась в том, что через 4-5 лет эта душа начинала проявлять беспокойство, стремилась покинуть хозяина, и последний во имя своего благополучия должен был позаботиться о том, чтобы добыть ей замену. При этом если для изначального получения такой души подростку достаточно было видений, то в дальнейшем это требовало периодических убийств врагов или чужаков. В то же время убийство вызывало месть, причем особую опасность убийцы ожидали от мстящей души – «муисак», – которой обладал любой человек, имевший арутам. Бесконтрольные действия муисак могли иметь самые гибельные последствия для убийцы и его близких. Единственным способом препятствовать этому были захват головы убитого и ее особая обработка, вынуждающая муисак вселиться в нее и находиться там безвылазно (Harner, 1962). Иначе говоря, традиционная система верований превращала хибаро в кровожадных убийц. Ведь, как отмечает Харнер, обретение арутам вызывало у человека неутомимую жажду крови.

Мундуруку Центральной Бразилии полагали, что захват голов убитых врагов вызывал благорасположенность хозяйки. диких животных, привлекал зверей и способствовал их размножению, гарантировал охотничью удачу. Воин, добывший голову врага, получал титул Дажебойши, т. е. «мать пекари», и ему приписывали особые плодородные функции (Murphy, 1957,P. 1027,1028; Durham, 1976. Р. 405).

В сагодобывающих обществах низменностей Новой Гвинеи охота за головами находилась в связи с обрядами перехода, в частности, с инициациями, в ходе которых дети получали самое ценное «священное» имя – «имя головы». Для этого вовсе не требовалось, чтобы отец или другой близкий родственник ребенка добывал имя, т. е. совершал убийство, непосредственно для него. Однако община или родственная группа должны были обладать определенным запасом таких имен, что и заставляло мужчин время от времени заниматься убийством чужаков или отправляться в походы для пополнения этого запаса. К сожалению, значение этого обычая остается не вполне понятным. Как подчеркивает Й. ван Баал, у маринданим такое имя не связывалось с какой-либо особой удачей (van Baal, 1966. Р. 718), хотя и считалось очень ценным, престижным (van Baal, 1966. Р. 135, 136; van der Kroef, 1954. P. 223). Однако большая роль охоты за головами в мифологии и ритуалах, вера в то, что добыча голов стимулирует рост разнообразных полезных растений, а кокосовый орех ассоциируется с головой и. человеческой жизнью, требование от женихов участия в добыче голов и т. д., – все это позволяет искать истоки охоты за головами на низменностях Новой Гвинеи в целом комплексе идей, связанных с могущественной жизненной силой, способной благотворно повлиять на людей и окружающую природу (van der Kroef, 1954; van Baal, 1966; Zegwaard, 1959; Иванова, 1980). Кроме того, в ряде случаев охота за головами, по поверьям папуасов, призвана была удовлетворять мстительные намерения духов предков, которые в противном случае могли обернуться против потомков (Zegwaard, 1959. Р. 1029).

Эта связь добычи голов с плодовитостью, здоровьем, урожайностью особенно ясно вырисовывалась у ибанов Саравака. Там трофейные головы использовались для лечения бесплодия, играли огромную роль в рисоводстве, а участие в охоте за головами было непременным условием успешного заключения брака (Freeman, 1979; Vayda, 1976. Р. 48,49; King, 1976. Р. 319). Аналогичные идеи, делавшие акцент на прямую связь между захватом головы врага, с одной стороны, и благоденствием общины, плодовитостью женщин и плодородием полей, с другой, были широко распространены у земледельцев Ассама и ряда других районов материковой Юго-Восточной Азии (Hutton, 1928, 1930; Чеснов, 1976). Вместе с тем, даже в земледельческой среде эти идеи не являлись каким-либо цельным нерасчлененным комплексом, отличавшимся будто бы железным постоянством. Об этом свидетельствуют хотя бы данные о горных народах Филиппин, где охота за головами в разных районах опиралась на разные концепции: так, у илонготов добыча голов обусловливала высокий престиж и удачный брак, но не связывалась непосредственно с идеей плодородия; у иснегов и калинга она имела прямое отношение к материнству и деторождению; а у ифугао акцент делался на здоровье людей и урожайность полей (Barton, 1930; Dozier, 1966; Rosaldo, Atkinson, 1975).

Этнографические материалы не всегда дают достаточно четкое объяснение тому, какую роль в комплексе всех этих представлений играла именно голова. Многие специалисты убеждены в том, что она служила вместилищем для духовной субстанции, способной повлиять на благополучие людей. Этому возражает Р. Нидэм, который не нашел подобного рода воззрений у даяков Саравака. И хотя и здесь обладание головой врага усиливало общину, отводило от нее несчастия и т.д., Нидэм считает голову лишь символом поддержки духов или их посланцев, а вовсе не вместилищем какой-либо сверхъестественной силы (Needham, 1976). Выявленная выше картина вариативности этнических концепций у охотников за головами показывает, что речь идет о достаточно сложном комплексе духовных представлений, включающем ряд различных, хотя и родственных идей. В различных районах мира в зависимости от разнообразных факторов (экологических, хозяйственных, социальных, демографических и т. д.) акцент делался лишь на некоторые, а иногда и на одну из этих идей. Кроме того, в ходе исторического развития смысл охоты за головами, видимо, неоднократно подвергался переинтерпретациям, некоторые идей забывались, другие, напротив, усиливались, что и порождало’ неоднозначную картину, встреченную Нидэмом и рядом других исследователей. Реконструировать первоначальный исходный комплекс представлений, связанных с охотой за головами, нелегко. Одним из путей к этому является широкое кросс-культурное исследование.

Работа подобного рода была проведена недавно У. Ла Барром, который пришел к выводу о чрезвычайно глубоких исторических корнях представлений о связи семени или спермы с костным, в особенности, головным мозгом (La Barre, 1984). Если эта гипотеза в дальнейшем подтвердится, то она сможет объяснить, как идеи о женской плодовитости, плодородии полей, охотничьей удаче, здоровье, взрослении подростков, отождествлении тезок и т. д. восходили к единому древнему комплексу верований, делавшему акцент на особую плодотворную силу, помещавшуюся в голове. Как мы увидим ниже, одной из постоянных причин для беспокойства в первобытных обществах были демографические проблемы, и люди старались не упускать ни одной возможности, способной помочь им увеличить размеры своей группы. А так как удача и социальные успехи считались внешним проявлением магической силы, присущей человеку, то не удивительно, что каннибалы и охотники за головами отдавали предпочтение убийству наиболее отважных воинов или знатных людей, причем это с завидным постоянством наблюдалось в Амазонии (Wiffen, 1915. P. 19), в Сараваке (McCarthy, 1959. Р. 77) и на Филиппинах (Barton, 1930. Р. 190). Но в некоторых районах, например, у варопен Новой Гвинеи, напротив, воины избегали причинять ущерб знатным людям, справедливо опасаясь страшной мести, которая могла бы за этим последовать (Held, 1957. Р. 224).

Лучше всего смысл захвата головы объясняют данные, полученные М. Харнером у хибаро. Хибаро отрезали головы у убитых и снимали с них кожу с волосами. Затем с помощью различных способов эту кожу варили, расправляли, сушили и надевали на специальный каркас из ветвей. Эта процедура требовала 10 часов напряженного труда, причем голова уменьшалась до Д своего первоначального размера. Вот почему хибаро называли ее цанца, т. е. «сушеной головой» (von Hagen, 1952). Завершение сушки заставляло мстительную душу муисак вселяться в голову. Именно поэтому сушку требовалось осуществить как можно скорее. Цанца обмазывали углем, чтобы муисак не видела, что делается снаружи и не могла отомстить. Во время победного пира люди танцевали вокруг головы, всячески оскорбляя ее, что по их представлениям, ослабляло способности муисак к мщению. Считалось, что в ходе этих церемоний можно было поставить муисак на службу убийце и его родственницам (жене, сестре и т. д.) и, тем самым, обеспечить плодовитость, плодородие и охотничью удачу (Harner, 1962. Р. 265, 266; van Hagen, 1952. Р. 141).

На Новой Гвинее бытовали два разных способа «обработки» голов: в некоторых районах старались сохранять именно головы, а в других, как и у хибаро, сушили кожу и надевали ее на какой-либо твердый каркас (Mytinger, 1974. Р. 269, 276, 277; van der Kroef, 1954. P. 230; van Baal, 1966. P. 746, 747; Иванова, 1980. C. 122-124; Held, 1957. P. 214). В Меланезии, Восточной и Юго-Восточной Азии также существовали разные способы обработки и хранения черепов или их частей (McCarthy, 1959. Р. 78; Hocart, 1931. Р. 314; Barton, 1930. Р. 225), анализ которых позволяет судить о значении захваченных голов. Так, у ифугао колдуны специально «ослепляли» голову, втирая ей в глаза известь, ибо взгляд вражеской головы считался смертоносным. Внос головы врага в поселок в целом считался опасной процедурой и сопровождался целой серией охранительных церемоний и заклинаний (Barton, 1930. P. 91, 225). Параллели между этой практикой и той, что отмечалась выше у хибаро, очевидна.

Впрочем, в обращении с головой также наблюдалась вариативность, причем даже в узких районах, где обитали сходные по культуре группы, например, у горных земледельцев Филиппин. Так, бонтоки зарывали черепа врагов под настилом, на котором спали подростки, чтобы те стали храбрыми (Cawed, 1965. Р. 19), а каинганы закапывали их под жилищами инициаторов охоты за головами во имя благоденствия общины, плодородия ее полей и плодовитости домашних животных (Barton, 1930. Р. 225). Но повсюду так или иначе присутствовал все тот же комплекс идей, связанных с могущественной силой, заключенной в черепе врага. Со временем череп подвергался тлению и портился. Во многих обществах такие старые черепа безжалостно выбрасывали, нисколько не заботясь об их дальнейшей судьбе. Вероятно, считалось, что они уже отслужили свое и более не способны принести ни пользы, ни вреда. Но так было не везде. Когда ибаны переселялись на новое место, они оставляли за собой специальные домики для старых испорченных черепов, тем самым пытаясь убедить вражеских духов, что продолжают заботиться о них. Считалось, что в противном случае те могли бы принести много вреда (McCarthy, 1959. Р. 78). У папуасов низменностей Новой Гвинеи (van Baal, 1966. Р. 718, 719, 751; van der Kroef, 1954. P. 222, 223, 234) и горцев Лусона (Barton, 1930. Р. 225; Cawed, 1965. P. 19; Dozier, 1966. P. 200) особым почтением пользовались челюсти убитых врагов. Такие челюсти старались сохранять любыми способами, независимо от состояния черепов.

Целям охоты за головами способствовала и особая тактика. Ведь если задачей является захват головы, причем независимо от половозрастных характеристик жертвы, то воины стремились сделать это наиболее безопасным для себя способом. Поэтому у охотников за головами были весьма популярными вероломные нападения на гостей, торговцев, одиноких путников. Слабых противников предпочитали сильным, поэтому жертвами нередко оказывались дети или женщины. Мундуруку, например, даже предпочитали женские головы мужским (Durham, 1976. Р. 406). Если легче оказывалось захватить головы мальчиков-подростков, то не упускали и такую возможность, причем в ряде случаев большую помощь мужчинам в этом могли оказывать женщины (Hocart, 1931. Р. 303). Правда, у маринданим было принято отрезать головы лишь лицам старше 12 лет (van der Kroef, 1954. Р. 228). В исключительных случаях для добычи голов даже не рисковали нападать на людей, а грабили вражеские могилы, что случалось порой у ибанов (McCarthy, 1959. Р. 78).

Иными словами, охотники за головами постоянно искали возможность выполнить свою задачу, снизив риск до минимума. Поэтому, например, они отправлялись в поход крупными отрядами, насчитывавшими по несколько десятков, а то и сотен воинов. Как правило, старались нападать на отдаленные общины, чтобы затруднить противникам ответную месть. Так, маринданим активно поддерживали дружбу с ближайшими соседями, стараясь ничем не омрачать ее, ибо вооруженные столкновения между соседями были чреваты большим кровопролитием вплоть до полного уничтожения отдельных общин. Охота за головами велась в строго определенных отдаленных местностях, причем у каждой общины имелся свой традиционный такой район (van Baal, 1966. Р. 693-695; van der Kroef, 1954. P. 223). Мундуруку отправлялись в походы за 500-1000 миль (Murphy, 1957. Р. 1027). Аналогичные дальние походы были известны у хибаро, ибанов, обитателей Соломоновых о-вов и пр. Иной раз эти предприятия не были строго ориентированы на каких-либо конкретных врагов, и уже в пути воины могли изменить свои первоначальные планы (Hocart, 1931. Р. 304; см. также Harner, 1962. Р. 262). Выше нам уже приходилось отмечать эти особенности военного поведения у некоторых групп Северо-Западного побережья Северной Америки.

В связи с изложенными выше данными вряд ли может вызвать удивление тот факт, что явления «псевдовидообразования» (Erikson, 1966) и дегуманизации врагов получило особое развитие у охотников за головами. Так, мундуруку делили весь окружающий мир на «людей» (мундуруку) и врагов (париуат), причем врагов отождествляли с объектами охоты – пекари и тапирами (Murphy, 1957. Р. 1027, 1028; Durham, 1976. Р. 405). При этом соседи-апиака и белые вовсе выпадали из этой классификации. Последнее становится понятным, если обратиться к данным о хибаро, которые были убеждены в том, что души арутам и муисак имелись только у самих хибаро. Поэтому врагами (шуара) там считались только хибаро из других племенных групп, на которых и нападали для захвата голов (Harner, 1962. Р. 265; Siverts, 1975. Р. 664–666). Маринданим брали головы лишь у чужаков, иноплеменников, не признавая их «настоящими людьми» или людьми вовсе (van Baal, 1966. Р. 696; van der Kroef, 1954. P. 223). To же самое отмечалось и у калинга Лусона, которые устраивали охоту за головами только в чужих отдаленных районах (Dozier, 1966. Р. 198). Короче говоря, охота за головами нередко не только велась чисто охотничьими методами и приемами, но и вполне сознательно расценивалась как охота, причем в прямом, а не в переносном смысле (Rosaldo, Atkinson, 1975. Р. 58, 64), что отчасти подтверждает «охотничью гипотезу» возникновения войны, которую отстаивают Р. Ардри (Ardrey, 1970. Р. 305 сл.; 1976) и некоторые другие авторы (Freeman, 1964. Р. 115; Tiger, Fox, 1971. Р. 212 сл.).

Впрочем, если воинам не удавалось добыть головы путем нападения на одиночных чужаков, то они прибегали к внезапному набегу на вражескую общину. Такие набеги осуществлялись на заре и до мельчайших деталей напоминали набеги мстителей, которые рассматривались выше (Murphy, 1957. Р. 1027; Metraux, 1947. Р. 394; Harner, 1962. Р. 261, 262;von Hagen, 1952. P. 129; McCarthy, 1959. P. 77, 78; van Baal, 1966. P. 714; van der Kroef, 1954. P. 227 сл.; Иванова, 1980. C. 122; Held, 1957. P. 199-201). Они имели ярко выраженный сезонный характер и обычно осуществлялись в период, относительно свободный от хозяйственных забот. Другими влияющими факторами являлись состояние ландшафта, благоприятствующее или затрудняющее передвижения, а также наличие запасов пищи. Последнее обусловливало организацию вооруженных операций, как правило, сразу же вслед за окончанием годового хозяйственного цикла, когда воины имели возможность запастись достаточным провиантом. Ясно, сколь важное значение это имело для осуществления дальних многодневных походов, которые встречались, например, у мундуруку и маринданим (Murphy, 1957. Р. 1027; van Baal, 1966. Р. 716; Haddon, 1891; van der Kroef, 1954. P. 226. См. также, Vayda, 1976. P. 58; Ross, 1980. P. 40, 41).

Формирование крупных отрядов, включающих обычно многочисленные группы союзников, а также планирование их действий и руководство ими требовали развитой системы лидерства, и она встречалась у охотников за головами практически повсюду. Инициаторами походов всегда являлись общинные лидеры, главы мужских домов, авторитетные представители знати, а вопрос об организации похода и его задачах решался на совете старейшин. Иногда общинные или клановые вожди сами руководили вооруженными отрядами, а иногда для этого выбирались или назначались специальные военные лидеры. Неучастие вождя в таком походе далеко не всегда делало его жизнь более безопасной, так как инициатор охоты за головами являлся нередко главной мишенью для мстителей.

В составе отряда часто выделялись индивиды с особыми функциями. Так, у лидеров могли иметься помощники, дававшие сигнал к нападению. Иногда отряд сопровождали шаманы. В каждом отряде имелись специальные разведчики, которым поручали не только изучить местность и силы противника, но и узнать имена врагов. Кое-где отряд включал и относительно крупные функциональные подразделения. Так, у асмат Новой Гвинеи в нем выделялись руководители – старейшины, лучники, а также копьеносцы и щитоносцы, перед которыми ставились разные боевые задачи. У мундуруку милитаризация общества достигла, по-видимому, крайних пределов, и там имелся особый общеплеменной воинский союз Дарекши, включавший всех взрослых мужчин, способных носить оружие. Напротив, в тех обществах, где имелись ярко выраженные возрастные классы, активное участие в боевых действиях поручалось лишь одному из них. Так, у маринданим основную ударную силу составляли юноши 16-19 лет, проходившие специальную военную подготовку и жаждавшие воинской славы (Murphy, 1957. Р. 1027-1030; Metraux, 1949. Р. 393; Sivert, 1975. Р. 665; van Baal, 1966. P. 65-67, 691, 710, 711; van der Kroef, 1954. P. 225, 226; Zegwaard, 1959. P. 1036; Held, 1957. P. 79, 201; Hocart, 1931. P. 304; Barton, 1930. P. 188). Участие в военных походах повсюду считалось высокопрестижным занятием. Искусных воинов-убийц боялись и уважали, причем во многих обществах охотников за головами, например, у горцев Филиппин, военные успехи были едва ли не главным способом достичь высокого социального положения (Dozier, 1966. Р. 202-208; Rosaldo, Atkinson, 1975. Р. 66. См. также Sivert, 1975. Р. 665; van der Kroef, 1954. Р. 224, 225; Zegwaard, 1959. P. 1036; Held, 1957. P. 203, 213, 214).

В ряде случаев, например, у народов Южной Америки и на низменностях Новой Гвинеи, отправляясь в дальний поход, воины брали с собой женщин. Обязанностями последних служили перенос пищи и утвари, готовка, забота о раненых и т. д. (Murphy, 1957. Р. 1027; Haddon, 1891; van der Kroef, 1954. P. 225, 226). А у горцев Филиппин женщины оставались дома и должны были придерживаться особых пищевых и половых табу, а также ряда других правил, направленных на то, чтобы мужчины вернулись невредимыми из похода (Barton, 1930. Р. 189).

Наиболее популярными видами оружия у охотников за головами были копья и дубинки, порой с каменными навер-шиями разнообразной формы. Реже в качестве боевого оружия использовались луки со стрелами. У некоторых горцев Филиппин были известны боевые каменные топоры, а маринданим носили с собой особые бамбуковые ножи, предназначенные для отрезания голов. Для отражения неприятельских ударов местами применялись щиты (например, у ибанов, на Соломоновых островах, у горцев Филиппин), а варопен Новой Гвинеи пользовались для этого простой палкой (Ross, 1984. Р. 90; McCarthy, 1959. Р. 77, 79; van Baal, 1966. P. 22, 23, 738, 739; van der Kroef, 1954. P. 227, 229, Held, 1957. P. 203, 204; Hocart, 1931. P. 301; McKinnon, 1975. P. 290, 295; Barton, 1930. P. 188, 190; Cawed, 1965. P. 17; Dozier, 1966. P. 199). Оборонительные укрепления встречались у охотников за головами лишь в зачаточной форме и далеко не везде. Так, частоколы вокруг поселков возводились только у хибаро и некоторых горцев Филиппин. Иногда хибаро устраивали перед жилищем ров с острыми кольями на дне, а из жилища прорывали подземный ход на случай бегства. Калинга Лусона также устраивали на дорожках, ведущих к дому, специальные ловушки или волчьи ямы, а также втыкали острые бамбуковые жерди, способные нанести неприятелю тяжелые увечья. На Соломоновых островах специальных укреплений не возводили, но устраивали поселки в неприступных местах (Metraux, 1949. Р. 396; Ross, 1984. Р. 96, 97; Dozier, 1966. P. 199; Hocart, 1931. P. 302).

Можно ли объяснить охоту за головами исключительно психологическими факторами, вызывающими патологическую кровожадность? Различные авторы неоднократно пытались выявить материальную подоснову охоты за головами, связывая ее то с демографическим давлением, то с борьбой за землю. Некоторые из них видели в этом механизм устрашения, позволяющий людям защититься от территориальных посягательств (Zegwaard, 1959. Р. 1032), другие – способ перераспределения охотничьих угодий и сохранения зверя, который находил спасение в нейтральных зонах (Ross, 1980. Р. 47, 48;1984. Р. 97, 98), наконец, третьи подчеркивали роль охоты за головами в контроле за ростом народонаселения « (Durham, 1976. Р. 405-407). Э. Вайда попытался рассмотреть эту проблему на примере ибанов Саравака. Отмечая, что быстрое истощение земельных участков в условиях примитивного подсечно-огневого земледелия и роста народонаселения требовало территориальной экспансии, Вайда предполагал, что особым объектом вожделения в этих условиях должны служить зоны вторичной растительности, однажды уже использовавшиеся для земледельческих нужд. Это-то, по его мнению, и обусловливало борьбу за землю, выступавшую у ибанов в форме охоты за головами (Vayda, 1969, 1976).

Этот подход Вайды вызвал обоснованные возражения со стороны В.Кинга. Последний показал, что, во-первых, ибаны все же предпочитали обрабатывать участки в девственном лесу, так как те отличались большим плодородием; во-вторых, они, следовательно, расселялись прежде всего по безлюдным районам и лишь малая часть их военной активности сводилась к борьбе за землю; наконец, в-третьих, многое в поведении ибанов противоречило теории Вайды: так их набеги за головами имели юго-западное направление, хотя свободные подходящие для освоения земли лежали на севере и востоке. Кроме того, плотность народонаселения у ибанов была значительно ниже, чем у тех земледельческих групп, на которые они нападали, что также противоречит концепции Вайды (King, 1976). Короче говоря, захват земельных участков мог служить здесь не столько причиной, сколько попутным следствием активной охоты за головами (Freeman, 1979. Р. 245). То же самое, видимо, происходило и в тропических лесах Южной Америки. О том, что охоте за головами вовсе не обязательно сопутствовал передел земель свидетельствуют данные из низменностей Новой Гвинеи, где, как отмечалось, нападению подвергались отдаленные общности, тогда как с соседями, далее иноэтничными, поддерживался мир. У горцев Лусона охота за головами также не сопровождалась каким-либо переделом земли.

Может быть, важным стимулом для охоты за головами был грабеж? Действительно, в некоторых обществах охотников за головами (у хибаро, ибанов, варопен, маринданим) было принято захватывать из вражеских домов ценные вещи или грабить огороды. Иногда при этом жилища или целые поселки противника предавали огню (Ross, 1984. Р. 93; McCarthy, 1959. Р. 77, 78; Held, 1957. Р. 201; van Baal, 1966. P. 746, 747; van der Kroef, 1954. P. 231). Однако мундуруку никогда не захватывали у своих врагов сколько-нибудь ценные вещи (Murphy, 1957. P. 1027), а горцы Филиппин вовсе не покушались на какую-либо собственность противника (Barton, 1930; Dozier, 1966). В наиболее социально продвинутых обществах охотников за головами встречался захват людей в рабство (Hocart, 1931. Р. 305, 306), однако эта практика находилась в явном противоречии с собственно охотой за головами и, как совершенно очевидно, могла привести к ее упадку. Последнее было прослежено у варопен Новой Гвинеи, где со временем вожди нашли более выгодным для себя брать пленных в рабство, так как могли отпустить такого раба на волю за изрядный выкуп или продать его с барышом (Held, 1957. Р. 220, 221, 225, 226).

Следовательно, в целом охоту за головами как социальный феномен трудно, объяснить какой-либо непосредственной материальной. выгодой. Гораздо больше оснований имеется связывать охоту за головами с особого рода демографической политикой, направленной на искусственное увеличение размеров родственной группы или общины. Ведь почти повсюду за исключением разве что горных районов Филиппин, постоянной чертой охоты за головами был захват малолетних детей для их последующей адопции. В отношении маринданим Й. ван Баал даже подчеркивает огромную важность этого для поддержания демографического баланса в связи с распространением бесплодия среди женщин (van Baal, 1966. Р. 27-32, 107, 108; van der Kroef, 1954. P. 225, 228, 229. СР. Zegwaard, 1959. P. 1036; McKinnon, 1975. Р. ЗО4; Vayda, 1969. P. 214; 1976. P. 59; Murphy. P. 1027; Metraux, 1949. P. 386, 399; McCarthy, 1959. P. 79). Несколько меньшее распространение имел захват девушек в жены, хотя и это нередко встречалось среди охотников за головами. Учитывая огромную роль родственной взаимопомощи и поддержки в первобытности и то огромное значение, которое люди придавали родству и, следовательно, наличию широкой родственной сети, нетрудно понять, почему одной из первостепенных забот тогда была забота об увеличении круга родичей и прежде всего о численности своего потомства. Выполнение этой задачи частично и достигалось чисто механическими способами – путем адопции взятых в плен детей.

Другой путь к этому имел магический характер. Когда-то Д. Хаттон описал у каренов Бирмы явление, которое можно было бы назвать «круговоротом души в природе». По представлениям каренов, в природе существовала коллективная безличная душа – субстанция, которая через растительную пищу попадала в животных и людей, наделяя их семенем, способным усиливать их и давать жизнь новым поколениям. Предупреждая против того, чтобы приписывать эту концепцию другим народам, Хаттон тем не менее склонен был считать, что в принципе сходные представления были достаточно широко распространены. Во всяком случае, именно они стимулировали охотников за головами к захвату индивидуальных душ врагов для включения их в коллективную душу-субстанцию и вместе с тем для ослабления соответствующей вражеской коллективной души (Hutton, 1930. Р. 207-208). С тех пор следы такого рода воззрений были описаны у ряда других народов, например, у папуасов Новой Гвинеи (Shnirelman, 1988).

И есть все основания связывать охоту за головами с сознательными или неосознанными попытками повлиять на такую коллективную душу-субстанцию, искусственно усилить ее, гарантировать ей благоденствие во времени и в пространстве. Из такого представления нетрудно вывести все те конкретные разнообразные психологические причины охоты за головами, о которых говорилось выше. Кроме того, этот подход объясняет, почему охота за головами возникла и распространилась только в позднепервобытную эпоху, когда сформировались развитые родовые структуры и присущие им духовные представления, к которым и относится вышеописанное. Сложнее объяснить, почему наличие рассмотренной выше концепции далеко не всегда порождало охоту за головами, Изучение этой проблемы требует проведения дополнительных исследований.

К демографическим последствиям охоты за головами некоторые авторы относят более равномерное расселение людей по территории (Durham, 1976. Р. 407; Morren, 1984. Р. 176). Однако пока что это – гипотеза, не подкрепленная широкими экологическими исследованиями и расчетами.

Как можно квалифицировать вооруженные действия, связанные с охотой за головами? Анализ их военной техники и организации показывает, что ситуация здесь была близка тому, что Терни-Хай называл «военным горизонтом» (Turney-High, 1949): встречались достаточно сложная, военная структура, военное командование, разнообразные тактические приемы, специализированные виды боевого оружия, примитивные укрепления. Казалось бы, все это позволяет говорить о войне. Однако представляется более правомерным воздержаться этого, учитывая, что речь идет всего лишь о скоротечных одноактных набегах против, как правило, не ожидающего нападения слабого противника, а то и против отдельных индивидов. С этой точки зрения охота за головами скорее напоминала набеги мстителей, рассмотренные выше у бродячих охотников и собирателей. Вместе с тем, при соответствующих условиях охота за головами могла превратиться в войну. Подтверждением этому служат сравнительно недавние события на Лусоне, где запрещение охоты за головами привело к возникновению обычая формальных битв между крупными региональными группировками (Dozier, 1966. Р. 209; Cawed, 1965. P. 19, 20).

В условиях атомарной структуры, связанной с автономией отдельных общин, заключить мир было нелегко. И тем не менее у охотников за головами в разных районах мира встречались разнообразные более или менее надежные механизмы и процедуры для его заключения и поддержания.

На юге Новой Гвинеи общины, нападавшие друг на друга, испытывали страх перед своими противниками. Какого-либо института посредников-миротворцев там не было. Если люди желали мира, то тайно оставляли дары недалеко от вражеской общины. В случае согласия враги отвечали им тем же. Но нередко происходили вероломные нападения на тех, кто приходил проверить, приняты ли дары (van der Kroef, 1954. Р. 224). Вообще обмен служил порой механизмом поддержание мира, ибо заинтересованность в получении тех или иных продуктов и вещей приучала людей к терпимости и сдерживанию враждебных эмоций. Например, общины, активно участвовавшие в обмене кула, находились в дружбе друг с другом (Mytinger, 1947. Р. 86). Тому же способствовал и встречавшийся в некоторых местах институт партнерства (Held, 1957. Р. 83). В то же время торговля не служила каким-либо абсолютным антиподом вооруженных действий. Так, дальние походы маринданим преследовали одновременно обе эти цели (Иванова, 1980. С. 120, 121; Haddon, 1891; van Baal, 1966. Р. 717).

В некоторых обществах встречались формальные мирные церемонии, в которых главную роль играли руководители враждебных групп. Так, у бонтоков Лусона мирная церемония начиналась обменом дарами (буйволами, кувшинами с вином, рисом), а затем оба лидера делали порезы на запястьях и обменивались рукопожатиями, поливая кровью землю. При этом они давали клятву сурово наказывать любого, кто осмелится разорвать мир (Cawed, 1965. Р. 53). На Соломоновых островах процедура примирения сводилась к тому, что вожди обменивались кольцами (Hocart, 1931. Р. 302,303).

Местами существовал институт миротворцев. У калинга Лусона такими арбитрами служили авторитетные лидеры, бывшие одновременно и искусными охотниками за головами. Мирные ритуалы включали выплаты за убийства, а также церемониальный обмен копьями (Dozier, 1966. Р. 205 ff.). Копье играло важную символическую роль и в некоторых других районах. Так, на мирной церемонии у хибаро полагалось зарывать копье в землю, тогда как при подготовке к военному походу его снова оттуда извлекали (Metraux, 1949. Р. 389).

В.А.Шнирельман. У истоков войны и мира. Ч.1. в кн. «Война и мир в ранней истории человечества». М.: Наука, 1994.