Война у аборигенов Австралии

Аборигены считали территориальные границы раз и навсегда данными и неизменными. А одной из функций межобщинных сборищ было подтверждение прав отдельных общин на свои стоянки и промысловые угодья, которые, помимо всего прочего, обосновались апелляцией к мифологическому и религиозному опыту. Поэтому, подчеркивает Берндт, защита или завоевание территории не представляли сколько-нибудь важной проблемы для аборигенов (Berndt, 1978. Р. 159). Это, разумеется, не означает, что там вовсе не было конфликтов из-за ресурсов. Однако такие конфликты случались не часто (Шнирельман, 1982а. С. 87) и решались, как правило, путем мирных переговоров. Так, испытывая перебои с питанием, аборигены валараи (Новый Южный Уэльс) попросили соседей разрешения использовать их земли. Те ответили отказом, и это привело к обострению взаимоотношений и угрозе вооруженного столкновения. Соперники начали подготовку к войне и договорились о времени, месте и числе участвующих воинов. Но в назначенный день они выставили лишь по одному воину, что было обычным знаком обоюдного желания урегулировать спорный вопрос мирным путем.

Второй случай касался поведения молодого человека, который тайно пробрался на территорию чужого племени для добычи камня. Это было достаточно серьезным нарушением территориальных прав, чтобы обе вовлеченные в инцидент группы собрались на границе для переговоров и восстановления добрых отношений. При переговорах, которые вели старики, была достигнута договоренность, что в случае необходимости получить что-либо с чужой территории, люди должны действовать через стариков, ибо только те имели достаточный престиж, чтобы испрашивать разрешение на это. Что же касается виновника инцидента, то старики сделали ему серьезное внушение (Липе, 1954. С. 307-308).

Сами австралийские аборигены и изучавшие их специалисты называли разнообразные причины конфликтов, нередко кончавшихся кровопролитием. Такими причинами обычно считаются умыкание женщин, ревность, супружеская неверность, неуважение к мертвым, убийство, обвинение в колдовстве, оскорбления, сплетни, нарушения территориальных прав и пР. (Wheeler, 1910. Р. 119, 139; McKnight, 1982. Р. 492; Lumholtz, 1889. Р. 270, 271). А кое-где, как сообщают некоторые специалисты, стычки возникали даже ради репорта (Meggitt, 1962. Р. 37-38) или ради славы (Warner, 1964. Р. 151). Казалось бы, незначительные на первый взгляд ссоры и инциденты сплошь и рядом вызывали самые серьезные последствия, вовлекая в конфликт множество разных людей. Этому не могла препятствовать и долголетняя дружба. Об одной из таких стычек миссионер У. Чейслинг рассказывает следующее. Две родственные группы гаркее и юппа долгие годы жили и охотились единой общиной. Но однажды муж и жена, принадлежавшие соответственно к каждой из этих групп, поссорились. Жена ударила мужа палкой, он повалил ее и начал избивать. На ее крики прибежали ее отец с зятем и вмешались в драку, а затем к соперникам присоединились и многие другие их родственники. При этом женщины использовали для драки палки-копалки или головешки из костра, а мужчины наносили удары копье–металками. Описанная стычка продолжалась в течение часа и на этот раз завершилась без большого ущерба для обеих сторон (Chaseling, 1957. Р. 77-78).

Но дело не всегда кончалось столь благополучно. Об этом говорит следующий эпизод из жизни племени курнаи. Однажды мужчина из группы омео женился на женщине из группы бриака. Но он плохо относился к ней, и, узнав об этом, ее отец по имени Кауинг убил его. За это мужчины из группы омео напали на мужчин бриака и убили их всех, включая Каиунга. Им помогал некий Джонни, происходивший из другой группы. Тогда племянник Кауинга по имени Джимми, происходивший из группы дарго, убил Джонни. За это родственники Джонни нашли и убили Джимми. Затем брат Джонни по имени Бунда-уал обратился за помощью к мужчинам из группы брутен, уи-юнг и биннаджера, и все они отправились на поиски мужчин из группы дарго. Найдя одного из них, они убили его, так как ранее сам он участвовал в убийстве одного из их родственников и друзей убитого. Встретившись с группой мужчин из дарго, бриака и брата-уа, они сразились с ними, но потерпели поражение и бежали. Едва унеся ноги, беглецы не оставили мечту о реванше и заручились поддержкой у таких групп как брайерак и омео. В свою очередь главарь омео призвал на помощь мужчин из ряда соседних дружественных ему общин, благодаря чему удалось собрать отряд численностью до 200 человек. Однако, несмотря на все старания на этот раз им так и не удалось обнаружить врагов, и мужчины из ряда общин, наименее вовлеченных в конфликт, разошлись по домам. После этого к оставшимся пришли посланцы от дарго и бриака, пригласившие их на бой в определенном месте. Этот бой был, хотя и упорный, но без существенных потерь. После него люди дарго предложили своим соперникам заключить мир. Но те все еще кипели гневом, так как считали, что не отомстили сполна за своих убитых родственников. Они решили прибегнуть к вероломству и напали на своих противников, когда те пришли на мирную церемонию. И хотя последние имели численный перевес, эффект внезапности и успешные действия нападавших, которым удалось убить одного и ранить нескольких врагов, сделали свое дело, и противники в панике бежали (Fison, Howitt, 1880. Р. 218-220).

Описанный пример интересен тем, что это – одно из очень редких в австраловедении описаний, которое, исходя из сформулированного выше определения, может считаться войной. Ведь здесь мы имеем дело с протяженными во времени вооруженными действиями, включающими планирование, использование разведки, сочетание внезапных набегов с формальными боями, заключение межгрупповых военных союзов, определенные правила военного поведения и заключения мира. Вместе с тем, основным мотивом рассмотренных действий была кровная месть, а союзниками служили, главным образом, материнские и отцовские родственники. Любопытно, что гонцами для ведения переговоров между враждебными группами являлись свойственники, которые находились в дружественных отношениях с обеими сторонами и передавали им важную информацию о противнике. Обращение с убитыми врагами было дифференцированным: хотя в любом случае с них могли снять кожу, обычай ее поедания существовал лишь в отношении иноплеменников, т. е. тех, кто не был курнаи.

Не вполне ясно, насколько рассмотренный случай адекватно отражает традиционную картину вооруженных столкновений. Ведь дело происходило во второй половине XIX в., когда аборигены были затронуты различными последствиями контактов с белыми и, в частности, иногда пользовались ружьями и даже прибегали порой к помощи полиции. С другой стороны, особая интенсивность вооруженных столкновений в различных районах Юго-Восточной Австралии могла быть следствием наличия здесь более сложных и эффективных хозяйственных систем, а также более сложных социальных структур в доконтактный и раннеконтактный периоды.

Ведь только здесь были известны конфедерации племен и довольно развитая система лидерства, которые на остальной территории Австралии обнаружить не удалось. Косвенно об этом свидетельствует хотя бы необычайно высокое число участников некоторых столкновений. Так, в 1849 году в битве на Р. Муррей участвовали 500 воинов нарриньери против 800 вакануван (Taplin, 1874. Р. 2).

И все же основные структурные элементы военного дела у курнаи достаточно адекватно отражали общую картину, встречающуюся и в других районах Австралии. Так, в целом здесь было известно два основных вида вооруженных действий – набег, в котором участвовала небольшая группа мстителей, и формальный бой, вовлекавший две или несколько групп воинов и происходивший в строго определенном месте по достаточно строгим правилам (Wheeler, 1910. P. 19 ff.; Basedow, 1925. P. 183-189; Berndt, 1968. P. 299-302).

Простейшие виды набегов хорошо описаны у аранда в Центральной Австралии. Там, в целях мщения за смерть человека (реальное или, чаще, мнимое убийство) или за нарушение племенных норм на основе одной или нескольких родственных общин формировался отряд мстителей, называемый атнинга. Инициаторами этого могли быть главари тотемных групп или ближайшие родичи покойных, но окончательное решение принималось советом старейшин. Главой отряда чаще всего был брат или другой близкий родич покойного, но в принятии важнейших решений, ведении переговоров и организации соответствующих церемоний активное участие принимали уважаемые старики. О том, как реально действовал атнинга по выполнению своей задачи, говорит следующий пример.

Однажды в течение небольшого промежутка времени у северных аранда умерли сразу несколько мужчин. Аранда обвинили в их смерти своих традиционных врагов – илиаура, живших севернее, и собрали отряд мстителей. Отряд направился по пустыне на север и через несколько дней наткнулся на общину илиаура, состоявшую из нескольких десятков человек. В знак миролюбия илиаура послали пришельцам несколько женщин, но те отклонили этот дар, выказав тем самым самые враждебные намерения. Тогда старики илиауpa и аранда специально собрались на совет, чтобы найти приемлемое решение, и в результате двухдневных переговоров илиаура сами назвали трех человек на своей стоянке, которых аранда было позволено убить. На следующий день все мужчины илиаура собрались у особого костра в стороне от своей стоянки, куда пришли и некоторые аранда, чтобы путем беседы отвлечь внимание своих жертв от опасности. Остальные аранда в боевом облачении и с копьями в руках незаметно подкрались к костру и нанесли намеченным жертвам смертельные удары в спину (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 443-446).

В рассмотренном примере обнаруживаются некоторые черты, в целом характерные для первобытной мести. Bo-первых, она в значительной степени обезличена в том смысле, что убийцы удовлетворяются убийством не какого-либо конкретного ненавистного им человека, а в принципе любого индивида из стана врага. Следовательно, во-вторых, здесь ярко выступает принцип групповой солидарности и коллективной ответственности. Он намеренно подчеркивается целым рядом самых разнообразных действий. В частности, проанализированный эпизод показывает, что недостаточно было нанести смертоносные удары жертвам, но было чрезвычайно важно, чтобы все или по крайней мере многие из отряда мстителей воткнули свои копья в убитых (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 445). О значимости этого действия свидетельствуют аналогичные данные из других районов Австралии (Chaseling, 1957. Р. 13). О том же говорят некоторые материалы о практике каннибализма, к которой, помимо взрослых мужчин, иногда привлекали и мальчиков-подростков (Fison, Howitt, 1880. Р. 214-215).

Эта и подобные ей виды практики прямым образом связаны с особыми представлениями о самоидентификации. Как убедительно продемонстрировал Ф. Майерз, у пинтуби для понятий «родства», «общности» и «идентичности» имеется единый нерасчлененный термин «уалитья». Это составляет одну из фундаментальных основ мировоззрения пинтуби, делающего акцент на единство людей друг с другом, с окружающими их вещами и природной средой. Так, в понятие «уалитья» входят и родичи, и собственность, и самостоятельность, и взаимоотношения с окружающим миром. Общность людей здесь основана на совместном обитании и совместной деятельности и определяется не столько происхождением родителей, сколько связью со Временем Сновидений (Myers, 1979. Р. 351-352; Myers, 1988. Р. 597. См. также Liberman, 1985).

Вот почему защита родичей является безусловным императивом у аборигенов Австралии, независимо от того, правы те или нет (McKnight, 1982. Р. 494; Lumholz, 1889. Р. 126-127.) И вот почему любое кровопролитие или смертоубийство требуют мщения независимо от того, совершены ли они сознательно или произошли случайно. По этой же причине объектом мести служит любой член группы реального или пред –, полагаемого убийцы, а вовсе не обязательно он сам. Ведь любой трагический инцидент ослабляет группу по отношению к внешнему миру и в этом смысле месть призвана «сравнять счет» или «восстановить баланс» (Warner, 1964. Р. 148-151; Berndt, Berndt, 1970. Р. 179; Pilling, 1968a. P. 158). Следовательно, мщение является делом чести и безусловным требованием ко всем трудоспособным мужчинам. Внешне это находит выражение в определенных реликвиях, которые специально раздаются потенциальным мстителям. У аранда такими реликвиями служили особые палочки-илкун-та, которые все участники похода втыкали в прически и которые публично ломались и выбрасывались по завершении мести (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 445, 447). А у населения Восточного Арнемленда в качестве таких реликвий использовались фаланги пальцев покойного, кора, намоченная кровью раненого, и другие вещи, призванные напомнить о долге мести и, как считалось, содержавшие магическую охранительную силу, связанную с духом субъекта мщения (Warner, 1964. Р. 150-151).

Не. меньший интерес заслуживает и личность тех, кого илиаура позволили аранда убить. По словам стариков илиаура, это были «плохие люди», негативное отношение к которым обуславливалось либо тем, что они нарушили брачные нормы, либо их вздорным, заносчивым характером, вредившим миру в общине и способным спровоцировать внешнюю угрозу. Иной раз при наличии полного единодушия общинников в отношении таких людей старики по собственной инициативе приглашали убийц из какой-либо соседней общины (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 444, 446). Тем самым, если мстители трактовали такое убийство как восстановление баланса, то изнутри общины это рассматривалось как заслуженное наказание, и не случайно остальные илиаура спокойно взирали на то, как аранда расправлялись с их родичами. Сами общинники не имели права как-либо наказывать таких нарушителей норм, ибо любое наказание могло привести к мщению, а мщение внутри родственной группы вело бы к ее полному самоистреблению.

Следовательно, атнинга может рассматриваться как действенная система наказания в условиях существования отдельных небольших автономных общин, основанных на родственных связях. Набеги, подобные атнинга, встречались в Австралии практически повсюду. Это – «пинья удиери в Центральной Австралии (Gason, 1874. Р. 15), «нарруп» и «маринго» у мурнгин в Восточном Арнемленде (Warner, 1964. P. 157-161), «уанмала» у аборигенов Западной пустыни (Berndt, Berndt, 1968. Р. 299-302) и т. д. Такие набеги не всегда заканчивались обоюдным согласием. Нередко это были внезапные нападения на вражескую стоянку на заре, целью которых было полное истребление врага, либо убийство, по меньшей мере, всех или большинства мужчин. Иной раз это приводило к полному истреблению общины, но во многих случаях нападавшие щадили и забирали с собой женщин, а иногда и детей (помимо указанных выше см. также Wheeler, 1910. Р. 119-120; Fison, Howitt,1880. P. 213-214; Lumholts, 1889. Р. З, 4, 271; Chaseling, 1957. Р. 78-79; Berndt, Berndt, 1970. P. 178; Blainey, 1976. R106-109). Отметим, что в результате описанного выше атнинга аранда увели с собой несколько женщин.

Последнее ставит интересную проблему роли захвата женщин как глубинной причины вооруженных нападений независимо от их конкретных поводов (о соотношении повода и причины с точки зрения эмного и этного факторов см. Siskind, 1973. Р. 227). Эта проблема представляет тем больший интерес, что аборигены никогда не захватывали у противника ни земли, ни материальных ценностей: единственным предметом их вожделений были женщины и, иногда, дети. По мнению Ф. Роуза особую ценность женщинам придавало то, что они служили в аборигенном мире важнейшей производительной силой и орудием воспроизводства. Следовательно, их захват был весьма желательным с точки зрения как отдельных индивидов, так и общин, а их похищение рассматривалось как существенный материальный ущерб (Роуз, 1989. С. 72; Р. Lumholtz, 1889. Р. 126). Этот фактор играл важную роль в условиях, где, благодаря, с одной стороны, весьма распространенной среди стариков полигамии, а с другой, наличию сложных брачных норм, молодые люди испытывали нехватку невест. Нехватка невест особенно остро ощущалась в относительно изолированных небольших популяциях, например, у тиви на островах Мелвилл и Батерст (Северная Австралия). Там молодым людям нередко не оставалось делать ничего другого как склонять чужих жен к неверности и к побегу. Не удивительно, что более 90% столкновений у тиви происходили из-за женщин (Hart, Pilling, 1960. Р. 80). У некоторых племен, где отмечалась особенно сложная социально-потестарная структура, захваченных женщин предъявляли совету старейшин или вождю, чтобы те решили их судьбу. В любом случаи воины не оставляли этих женщин себе, избегая тем самым излишней напряженности во взаимоотношениях с окружающими (Fison, Howitt, 1880. Р. 276-277).

Безусловно, как показывают данные не только об австралийских аборигенах, но и о многих других группах охотников и собирателей, демографический фактор мог играть важную роль в развитии их военного дела. Ведь в силу самых разных «обстоятельств (болезни, природные катастрофы и др. неблагоприятные изменения среды) демографическая ситуация в малых группах отличалась нестабильностью, и самые неожиданные события могли поставить их на грань вымирания (Шнирельман, 1986. С. 427-444), Это вынуждало людей постоянно заботиться о пополнении своей группы новыми членами. Вот откуда это стремление иметь жен или часто дополнительных жен, и вот с чем связано широкое распространение обычая адопции. Такая стратегия отвечала интересам как группы (рост ее численности расширял круг участников взаимопомощи и стабилизировал ситуацию), так и отдельных индивидов (наличие многочисленных детей и родственников обуславливало рост авторитета и престижа).

И все же рассмотренный фактор был не единственным источником распрей и стычек. Для понимания их подосновы нам снова придется вернуться к анализу некоторых особенностей коллективистского мировоззрения пинтуби. Как указывает Ф. Майерз, «идеология пинтуби описывает индивида не как агрессивного, самолюбивого, эгоистичного и автономного. Концепция эмоций у пинтуби придает огромное значение идентичности индивида с другими в такой степени, как будто другие составляют часть самого индивида» (Myers, 1979. Р. 365). Гнев у пинтуби чаще всего вызывается посягательством на индивидуальный или коллективный статус, связанный с владением той или иной материальной или нематериальной собственностью. Это бывает в тех случаях, когда, например, подросток присваивал себе прерогативы взрослого мужчины (дрался с ним, уводил женщину и т. д.), когда женщина обращалась к мужчине с бранью, когда кто-либо осквернял священный участок, когда непосвященному рассказывали миф и т. д. Причастность к материальной или интеллектуальной собственности – основа автономии и статуса у пинтуби, и нарушение этих прав однозначно воспринимается ими как враждебность. Смерть ближнего означает потерю того, с кем люди обладали общей идентификацией, и в этом они усматривают посягательства на свои права и само свое существование. С этой точки зрения, представляется логичным, что они целенаправленно ищут причину такой смерти и находят ее в колдовстве со стороны врагов, что и вызывает месть (Myers, 1988. Р. 599).

Такие воззрения типичны далеко не для одних только, пинтуби и заслуживают широкого сравнительного анализа. В частности, такой анализ свидетельствует о широком распрею устранении, отождествления посягательства на чужую жену с похищением жизненной силы (La Barre, 1984. Р. 59-60), что позволяет понять, почему адюльтер вызывал такую ярость у австралийских аборигенов и не только у них. Следует также добавить, что и песни, содержавшие насмешки, а также сплетни иной раз трактовались как вид вредоносного колдовства, способного нанести ущерб статусу человека (McKnight, 1982. Р. 503-505). Не удивительно, что все это могло послужить поводом для стычки, которая почти неизбежно вела к эскалации, заканчивавшейся кровопролитием. Последнее в свою очередь всегда влекло кровную месть. Вот

почему месть выступала практически как едва ли не универсальная причина и механизм вооруженных столкновений. По подсчетам У. Уорнера, 50 из 72 зафиксированных им у мурнгин Восточного Арнемленда сражений происходили из-за кровной мести (Warner, 1964. Р. 148).

Если набеги выступали как нерегулируемая или почти ничем не ограниченная форма вооруженных столкновений, то формальные бои происходили по достаточно строгим пра-вилам, ограничивающим вероятное кровопролитие. К сожалению, социальный контекст формальных сражений невполне ясен. Но известно, что местами, например, у курнаи в Юго-Восточной Австралии, они происходили между «дружественными» общинами вйутри племени (Fison, Howitt, 1880. Р. 216, 224), а местами, например, у мурнгин Арнемленда, – и между общинами разных племен (Warner, 1964. Р. 162). Соответственно в первом случае потери были минимальны, а иногда все дело сводилось к ордалиям (Fison, Howitt, 1880. Р. 216-221), тогда как во втором применялись более смертоносные приемы и число убитых могло достигать внушительной цифры (Warner, 1964. Р. 162, 163).

Картина такой битвы в Северном Квинсленде была в свое время ярко воспроизведена К. Лумхолцем. Там, по его сообщению, для решения спорных вопросов на строго определенное поле боя сходились общины со всего района. Такая сходка называлась борбоби. Противники сближались, стараясь испугать друг друга воинственными криками и угрожающими жестами, а также, вероятно, и своей численностью. Впереди таких отрядов всегда шли один или несколько наиболее сильных и искусных воинов, которые и начинали бой, вступая в единоборство. Вначале бросали друг в друга бумеранги, дубинки нулла-нулла или копья, а затем сближались, действуя на этот раз очень тяжелыми дубинками, которые Лумхолц назвал мечами. Схватка фактически напоминала ордалии: один из противников клал дубинку на землю и защищался щитом, а другой наносил сильный удар по щиту,., стремясь его разбить; затем они менялись ролями и так до тех пор, пока кто-либо не разбивал щит противника или тот не просил пощады. Бой по сути дела сводился к серии таких единоборств, причем одновременно сражались не более 7-8 пар. Интересно, что как отмечал Лумхолц, такие схватки чаще всего происходили из-за похищения женщин, а победитель имел право забрать жену побежденного (Lumholtz, 1889. Р. 121-124). У алава в Арнемленде подобного рода стычки происходили на корробори и назывались бонбур (Локвуд, 1971. С. 128-129), а у мурнгин в Восточном Арнемленде их называли милуерангел (стычки между соседними кланами) или гаингар (межрегиональные схватки) (Warner, 1964. P. 61-163). В любом случае противни выстраивались друг напротив друга, выкрикивали взаимные обвинения и оскорбления, а затем вступали в сражение, которое за отсутствием общего руководства сводилось по сути дела к серии единоборств или иногда вообще ограничивалось схваткой главарей (Wheeler, 1910. P. 140-145; Hart, Pilling, 1960. P. 83-86; Schmithenner, 1930. Abb. 7).

Некоторые специалисты предлагают проводить различия между вооруженными столкновениями между племенами и между группами внутри племени (Basedow, 1925. P. 83; Berndt, Berndt, 1968. P. 299). Такие различия, безусловно, имелись и, вероятно, весьма существенные, однако из-за крайне фрагментарных описаний и в целом наших скудных знаний о характере участников столкновений их нелегко описать сколько-нибудь детально. Ясно, что между родственниками, в основном, близкими, конфликты улаживались по возможности мирно, а если стычки и встречались, то в весьма мягкой форме (Berndt, Berndt, 1970. P. 83-184). У некоторых групп при такого рода стычках имелся запрет на использование особо опасного оружия. Так, у аранда в драках внутри общины применялись только дубинки и бумеранги (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 27), а в Восточном Арнемленде драки между членами дружественных общин происходили только на палках и копьеметалках (Chaseling, 1957. Р. 77). Судя по сведениям из других районов, убийства внутри племени никогда не сопровождались каннибализмом в отличие от убийств иноплеменников (Lumholtz, 1889. Р. 272; Fison, Howitt, 1880. P. 213, 218, 223; Wheeler, 1910. P. 55). Видимо, повсюду встречался и двойной моральный стандарт: за один и тот же проступок чужака могли убить, а своего пытались наказать с помощью магии (Fison, Howitt, 1880. Р. 222). Дж. Уиллер вообще считал в свое время, что внутри племени не бывало внезапных истребительных набегов (Wheeler, 1910. Р. 55). Однако, к сожалению, при анализе свидетельств XIX – начала XX вв. далеко не всегда удается понять, что имели в виду авторы под термином «племя» – локальную группу или более крупную общность (Шнирельман, 19826. С. 216-217). И все же по крайней мере одно представляется несомненным – то, что в группе родственных общин, а тем более в общине стычки случались относительно редко и происходили без большого ущерба, ибо участвовавшие в них родственники были заинтересованы как можно быстрее восстановить мир. Если же этого сделать не удавалось, то конфликтовавшие группы или индивиды старались отселиться друг от друга ранее, чем дело доходило до кровопролития.

Столь же ясно, что военные отряды формировались, как правило, на основе отдельных общин или кланов; ни общеплеменных вооруженных сил, ни общеплеменных вождей не было (Wheeler, 1910. Р. 119-120, 152-153). Иногда же, как например, у тиви субъектами стычек являлись не общины, а группы родственников,, весьма переменные по составу. Там причины участия в бою нередко имели сугубо индивидуальный характер, и даже в ходе одного столкновения состав противоборствующих отрядов мог меняться (Hart, Pilling, 1960. Р. 83-86).

До сих пор слабо изучен вопрос о характере руководства действиями и прерогативах лидеров групп. Судя по ранним источникам, у некоторых групп юго-восточной Австралии имелись достаточно сильные лидеры, которым воины не только подчинялись в бою, но и должны были сдавать для редистрибуции всю захваченную добычу (Fison, Howitt, 1880. P. 277; Taplin, 1874. Р. 25). Однако заново проанализировавший эти данные А. Лиллинг, с одной стороны, сомневается в их достоверности, а с другой, допускает, что в период колонизации роль лидеров могла как-то возрасти под влиянием европейцев (Pilling, 19686). И все же, исходя из недавно полученных новых данных о Юго-Восточной Австралии, можно предполагать, что там встречались более сложные в социальном отношении общества, чем в других районах Австралии. Боевое оружие у австралийских аборигенов не отличалось особым разнообразием и эффективностью. Наибольшей популярностью пользовались копья, копьеметалки, бумеранги и разнообразные дубинки. Для обороны во многих местах применялись деревянные щиты, хотя кое-где (например, в Арнемленде) их заменяла копьеметалка. А у тиви как будто вообще не было специальных видов защитного вооружения, но они с детства учились искусно увертываться от копий (Hart, Pilling, 1960. Р. 10, 80-83).

Бумеранги служили боевым оружием почти повсюду, кроме самых южных и самых северных окраин Австралии. В некоторых местах Арнемленда был известен особого вида бумеранг (варрадулла) с загнутым концом, который невоз-можно было отбить, так как он рикошетом все же попадал в жертву (Локвуд, 1971. С. 89). В Новом Южном Уэльсе в качестве наступательного и оборонительного вооружения широко использовались разнообразные дубинки – нулла-нулла, уад-ди, гулла-гул (Threlkeld, 1974. V. 2. Р. 336). А в пустынях Центральной Австралии и в Восточном Арнемленде боевое оружие включало каменные топоры и ножи (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 24; Gasbn, 1874. Р. ЗЗ; Warner, 1964. Р. 156).

Достаточно стандартный набор оружия встречался в Западной Австралии и в Северном Квинсленде – копье, копьеметалка, бумеранг, боевая дубинка и щит (Hambly, 1931; Lumholtz, 1889. P. 120; McKnight, 1982. P. 492).

Как уже отмечалось, непосредственные боевые действия, как правило, состояли из двух частей: вначале воины обменивались бросками копий, дротиков, бумерангов или метательных дубинок. Однако они не причиняли большого ущерба: воины либо искусно уворачивались от них, либо отбивали их щитами, копьеметалками или гулла-гул. Затем происходило сближение и рукопашная, где почти повсюду применялись дубинки. Удар дубинкой наносился сверху, и противники, как правило, стремились проломить друг другу череп, либо, реже, повредить кости конечностей. Удары палками по голове практиковались и при межобщинных и внутриобщин-ных ссорах и церемониальных стычках (Fison, Howitt, 1880. Р. 201; Spencer, Gillen, 1927. V. I. P. 27; Berndt, Berndt, 1970. P. 166; Warner, 1964. P. 165; Pilling, 1968a. P. 158; и др.). Эти данные могут служить не только для характеристики специфики ранений у австралийских аборигенов, но и объясняют, почему членовредительство на ранних этапах первобытности выражалось прежде всего в травмах черепа, как это фиксируется по палеоантропологическим данным.

В Австралии с военным делом были связаны и некоторые обычаи каннибализма. Вопрос этот тоже не прост, так как далеко не все сведения ранних авторов о каннибализме достоверны (Arens, 1979; Brady, 1982), в особенности, сообщения о жажде человеческого мяса как якобы главного стимула к убийству врагов (Lumholtz, 1889. Р. 271). Поэтому здесь представляется возможным ограничиться лишь одним сюжетом, действительно раскрывающим связь между некоторыми важными духовными представлениями и человекоубийством у австралийских аборигенов. Речь идет о достаточно распространенном обычае, по которому люди специально охотились за почечным жиром врага, иногда съедая его или же обмазывая им оружие (Wheeler, 1910. Р. 156; Basedow, 1925. Р. 189). В свое время Лумхольц отмечал, что, по представлениям австралийских аборигенов, почка являлась средоточением жизни, где располагалась жизненная сила человека, и поэтому для обретения этой силы воины жаждали отведать жир с почки врага или изготавливали из него амулеты (Lumholtz, 1889. Р. 272). Недавно эти сообщения ранних авторов, были подтверждены Вайпулданьей, аборигеном из Арнемленда, по словам которого, человек, лишившийся почечного жира, обречен на смерть. Угроза снять жир с почки была одной из самых страшных для аборигенов.

Она была не просто метафорой: во время инициации подростков действительно учили этой технике, причем она требовала предварительно оглушить врага ударом дубины по голове (Локвуд, 1971. . СП, 124, 130, 131). Ниже мы увидим, что представления, подобные описанному, легли в основу одной из наиболее специфических форм вооруженных действий, связанной с охотой за головами. Но у австралийских аборигенов сам по себе каннибализм не являлся причиной человекоубийств, а был лишь их попутным следствием. Поэтому трудно согласиться с встречающейся до сих пор гипотезой, по которой в доземледельческий период люди могли заниматься охотой друг на друга ради добычи мяса (Иванова, 1980).

Выше мы видели, что «охотничья гипотеза», выдвинутая Ардри, опиралась и на положение о псевдовидообразовании. Нет ли смысла попытаться проверить ее на основании австралийских материалов? Явление псевдовидообразования было, по-видимому, широко известно у австралийских аборигенов. В различных местах континента встречались этнонимы, в переводе означающие «мы – единственные люди», тогда как соседи нередко воспринимались как «варвары» или «дикие чернокожие» (Wheeler, 1910. Р. 59,98; Taplin, 1874, P. I; Dredge, 1845. Р. 8; Hart, Riling, 1960. P. 10; Шнирельман, 1982а. С. 97) Вместе с тем, во-первых, остается неясным, насколько изначальной являлась эта картина и в какой мере она могла отражать происходившие в недавнем прошлом процессы (Шнирельман, 1982а. С. 100-101). Во-вторых, сомнения в принадлежности к разряду людей касались, как правило тех, кто жил очень далеко и с кем практически не имелось контактов. В-третьих, обычаи адопции, совместные церемонии и межплеменные браки позволяли превращать врагов в друзей, равно как по тем или иным причинам могли совершаться и обратные превращения. Отношения со свойственниками были весьма динамичны, и обмен мог чередоваться с вооруженными столкновениями (Wheeler, 1910. Р. 58). Следовательно, «охотничья гипотеза» способна объяснить истоки военного искусства, которые, в особенности, в раннюю пору, действительно имели много общего с охотой. Однако она все же не приближает нас к пониманию того, почему же человек поднял руку на особей своего собственного вида.

Ведение вооруженных действий отвлекало людей от обыденных хозяйственных забот, нарушало обычный хозяйственный ритм и для своего успеха требовало решения проблемы питания. Поэтому неудивительно, что военные столкновения имели в первобытности сезонный характер. Так, в Северном Квинсленде описанные выше формальные бои-борбоби происходили только летом (Lumholtz, 1889. P. 127). В целом интенсивность и частота вооруженных стычек были прямо связаны с организацией межобщинных й межплеменных предприятий – пиров, церемоний, охот и т. д., а те в свою очередь имели достаточно строгие пространственно-временные  параметры: они происходили в наиболее богатых пищей местах и в наиболее благоприятные сезоны года (Wheeler, 1910. Р. 74-81). Так как межплеменные и межобщинные сборища имели огромное социальное, экономическое и демографическое значение в жизни аборигенов (Шнирельман, 1982а. С. 102-103), то это создавало стимулы к миру и способствовало миротворчеству. У аборигенов имелись специальные формальные процедуры, позволявшие положить конец взаимной вражде. Среди них лучше всего описаны «макарата» или «манейяг», известные у различных групп Арнемленда.

Церемония «макарата» была призвана предотвратить или положить конец кровной мести. Когда горе по утрате несколько утихало, страдающая сторона посылала к обидчикам гонца с предложением встретиться, назначая для этого место и время. Как правило, это было привязано к каким-либо межобщинным церемониям, проведение которых требовало мира среди всех участников. Обе группы приходили с оружием в руках и в боевой окраске белой глиной. Они располагались шеренгами в 150-200 м друг от друга, готовые к настоящему сражению. Затем наиболее уважаемые старшие мужчины из группы обидчиков начинали бегать между шеренгами, то приближаясь к обиженным, то удаляясь от них. Существенно, что их сопровождали мужчины, которые находились в родстве и с ними, и с их противниками. Роль этих мужчин состояла в том, чтобы умерить гнев потерпевших. Тем временем последние бросали в бегающих копья, оснащенные каменными наконечниками. Исход этих действий зависел как от тяжести проступка и глубины гнева потерпевшей стороны, так и от ловкости виновных, которые старались увернуться от поражения. Церемония заканчивалась тем, что нейтралы приводили убийцу к потерпевшим. Тот отдавал последним свои копья и поворачивался спиной, подставляя бедро. Обычно кто-либо из группы потерпевших пронзал его копьем в бедро, и инцидент считался улаженным. Если же копье лишь слегка царапало бедро, значит потерпевшие соглашались лишь на временное перемирие. Если они вообще промахивались, значит затаили злобу и следовало постоянно быть начеку, ожидая продолжения мести. Описанная церемония происходила в обстановке повышенного напряжения и в любой момент могла перерасти в настоящее сражение, как нередко и случалось (Warner, 1964. Р. 163-165; Chaseling, 1957. Р. 79; Berndt, Berndt, 1970. Р. 177. СР. также Fison, Howitt, 1880. P. 216-217).

Материальные компенсации за кровь не получили широкого распространения у аборигенов Австралии, по-видимому, из-за их крайней бедности. У. Уорнер сообщает, что провинившийся мог прислать родичам убитого лепешки или табак. Но так как этого хватало только ограниченному кругу лиц, то, не чувствуя себя удовлетворенными, остальные не оставляли попыток мщения (Warner, 1964. Р. 166). В обстановке всеобщей подозрительности чужаки имели мало оснований доверять друг другу, и поэтому их встреча предварялась особыми правилами этикета. Так, чужакам не позволялось без особого формального приглашения появляться на стоянке, и они должны были ожидать его на некотором удалении (Myers, 1979. Р. 363). Намерения чужаков не всегда были известны, и порой в знак миролюбия к ним посылали женщин, причем отказ от женщин однозначно указывал на враждебность (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 444).

Одним из важных атрибутов, защищавших чужаков от нападения, служили специальные орнаментированные палки или жезлы из твердой древесины. В Западной Австралии их использовали, например, группы мужчин, которые отправлялись на чужие отдаленные территории для добычи камня и охры (Hambly, 1931. Р. 2-4). Эти жезлы имели огромное символическое значение при организации межобщинных церемоний или ярмарок, одной из функций которых являлось примирение враждующих сторон (Wheeler, 1910. Р. 93-94). В Северном Арнемленде организацию таких сборищ предварял символический обмен дарами: хозяева пиршества посылали гостям фаланги пальцев своих умерших родичей, а гости изготовляли для них особо богато украшенный жезл. При этом местные обитатели сознательно проводили параллель между передачей такого жезла и вручением костей любимого супруга или родича (Wild, ed., 1986. P. 12). Иными словами, речь шла о предложении родства, санкционировавшегося обменом символами единой субстанции. И вместе с тем, главные действующие лица церемонии приходили на нее окрашенные белой глиной, что служило в Арнемленде боевой окраской воинов. Тем самым, как бы подчеркивалось нерасторжимое единство мира и вражды, обмена и войны, являвшееся характерной чертой межобщинных и межплеменных взаимоотношений в первобытности.

В ряде районов Австралии большую роль в миротворчестве играло совместное пение, которое, как считали, например, пинтуби, препятствовало ссорам и стычкам. Пение, по мнению пинтуби, обучало людей нормам общения, настраивало на кооперацию во имя единой цели, способствовало ощущению единства и делало участников «родственниками», или уалитья. Как и в Северном Арнемленде, межобщинные сборища здесь проводились и воспринимались, следовательно, как встречи родственников (Myers, 1979. Р. 354-355).

Большую роль в межобщинных и межплеменных взаимоотношениях как мирных, так и враждебных, играли гонцы, особа которых считалась священной и неприкосновенной. Они знали по несколько языков и могли безбоязненно передвигаться по территориям различных групп, обладая упомянутым выше жезлом, указывавшим на их особый статус. Такие гонцы приносили приглашения на пиршества, предупреждали о визите чужаков, сообщали о начале вооруженных действий, вели предварительные переговоры о мирной церемонии и т. д. Короче говоря, именно с их деятельностью было связано становление дипломатии (Wheeler, 1910. Р. 109 ff.). Задача гонцов упрощалась, если они находились в родстве с обеими сторонами, что имело особую важность в условиях напряженности во взаимоотношениях. Вообще в Австралии встречалось правило, согласно которому люди, состоявшие в родстве с соперниками, имели право по меньшей мере воздержаться от участия в стычке. Но что особенно важно, они же могли взять на себя и миротворческую миссию (McKnight, 1982. Р. 494).

В литературе встречается утверждение, что большую роль в миротворчестве играли женщины, которые якобы в силу самого своего места в обществе являлись исконными защитницами мира (см. напр., Tiger, Fox, 1971. Р. 213). Действительно, в ряде случаев женщины-аборигенки могли останавливать схватку, грозящую кровопролитием, отбивали летящие в их родичей смертоносные копья и спасали от смерти упавших на землю воинов (Fison, Howitt, 1880. Р. 217; Lumholtz, 1889. P. 124; Hart, Pilling, 1960. P. 84; Warner, 1964. P. 156). Как уже отмечалось, в знак миролюбия чужакам могли предлагать женщин (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 444). В то же время имеются данные и о том, что женщины, напротив, иной раз разжигали в мужчинах враждебность и провоцировали ссоры (Chaseling, 1957. Р. 63-64; McKnight, 1982. Р. 493, 505, 506), подбадривали своих родичей в бою и подносили им оружие (Lumholtz, 1889. P. 124), а иногда и сами активно участвовали в стычках (Локвуд, 1971. С. 128-129; Warner, 1964. P. 156). Местами встречались и сугубо женские драки с помощью палок или дубинок, приводившие к серьезным увечьям (Spencer, Gillen, 1927. V. I. P. 27; Warner, 1964. P. 165; Berndt, Berndt, 1970. P. 166). Следовательно, роль женщин в первобытных вооруженных столкновениях была неоднозначной и ее оценка требует внимательного изучения контекста событий.

В.А.Шнирельман

У истоков войны и мира. Ч.1. в кн. «Война и мир в ранней истории человечества». М.: Наука, 1994. Там же интересные материалы, чем отличаются воинственные народы и общества от мирных. Почти исключительно системой воспитания детей, культивирующей конкурентность/агрессию или солидарность/примирение соответственно.