«Человек» и «животное»: где провести грань?

Часть 1

Я говорил, что «человека» от «животного» отличают только два признака – труд и язык, и оба относятся не к индивиду, а к обществу, которое а) система надиндивидуальная, формирующая персональные качества его членов сообразно их «месту» в «точках пересечения» общественных отношений, и б) радикально отличается от сообществ животных, но не социальностью, которая у животных есть тоже, а теми же самыми производящим хозяйством и языком.

А вот если сравнивать индивидов – элементов системы, то какой признак для сопоставления ни возьми, по нему высшие антропоиды будут объединяться с человеком и противопоставляться «всем прочим животным», в том числе и низшим приматам. Это касается интеллекта, языковой способности, эмоций, чувств и т.п. Скажем, чувства справедливости и свободы базируются на механизмах эмоциональной оценки ситуации и анализа социальных связей вовлечённых в неё индивидов (особенно создавших проблему) по отношению к «нам» [1], а они у нас общие с высшими приматами. То есть на уровне индивидов грань между «человеком» и «животными» проходит так, что разделяет высших и низших приматов, не выделяя человека из первых.

Про происхождение языка я уже пересказывал Козинцева, а в обоснование этой грани перескажу книгу Иоахима Бауэра «Почему я чувствую то, что чувствуешь ты? Интуитивная коммуникация и секрет зеркальных нейронов», ведь появление этой грани в филогенетическом ряду приматов связано с умалением и разрушением прежних механизмов коммуникации, основанных на инстинктах, с замещением (субституцией) их филогенетически новыми, основанными на подражании, опосредованном зеркальными нейронами. Важное независимое подтверждение этой мысли – системы зеркальных нейронов найдены в гиперстриатуме певчих птиц, там они развиваются независимо и тоже тоже опосредуют подражание, но лишь в узком контексте формирования видовой песни путём подражания пению старых самцов-учителей).

Громадное большинство позвоночных, включая добрую половину отряда приматов (от лемуров до мартышек включительно) вполне могут рассматриваться как «эгоистические индивиды», более или менее соответствующие одноименной идеализации социобиологов, независимые от других особей и координирующие с ними своё поведение только «насильственно» — принудительным действием видовых сигналов, территориальных или брачных. Для точности надо добавить, что кроме высших приматов (людей, антропоидов, частично также павианов и макак) концепт «эгоистического индивида» не вполне применим к самцам певчих воробьиных, попугаев и колибри, но лишь в контексте вокального научения молодых самцов у взрослых учителей и затем – вокального копирования песен наиболее успешных самцов внутри группировок в порядке расширения репертуара. Неприменим ровно по той же причине – это не индивидуальное действие, а подражание неким общим «образцам», подгонка под них вокального поведения индивида. Но это отдельная тема.

Соответственно, все эти животные «эгоистичны» тогда, когда находятся в анонимных стаях или ведут одиночный образ жизни, вне связанности асимметричными социальными связями, созданными и поддерживаемыми коммуникацией с её видоспецифическими сигналами. Тогда они ведут себя так, как это описано в опыте с воробьями, и это поведение прямо противоположно тому, которое наблюдается в период, когда по результатам предшествующей коммуникации индивиды «связаны» социальной связью, как бы скованы одной цепью надындивидуальной природы.

В этом состоянии они, «даже испытав очевидные негативные последствия конкретных социальных связей, прикладывают значительные усилия для поддержания таких связей и в дальнейшем. Чем сильнее социальная связь, тем больше ограничений она накладывает на активность одного или обоих партнёров. Часто эти ограничения проявляются раньше, чем какие – либо выгоды социальной связи»[2].

Так или иначе, позвоночные, не входящие в группу «человек + высшие антропоиды» или «человек +высшие приматы» (с макаками и павианами, см.ниже), существуют как бы в двух альтернативных состояниях, и «перещёлкиваются» между ними на протяжении всего годового цикла. Одно состояние – «эгоистические индивиды», живущие одиночно или в анонимных стаях, которые во всех своих жизненных ситуациях максимизируют потребление или минимизируют риск для себя. Поэтому в ответ на всякую проблемную ситуацию, созданную столкновением с сородичем-компаньоном в той же стае, на этой стадии своей жизни они уходят от взаимодействия, берегут себя, не вступают в расточительную и рискованную коммуникацию, т.е. ведут себя как несоциальные виды отсюда.

Другое состояние – социальной связанности и социальной зависимости, когда все члены сообщества вкладываются в долгосрочное осуществление той самой расточительной и рискованной коммуникации друг с другом. Независимо от конкретной калькуляции выигрыша/риска для каждого из них, они не разрывают социальной связанности до тех пор, пока соответствующий паттерн отношений устойчиво воспроизводится вопреки возмущениям экологической среды снаружи и социальной среды внутри группировки. Т.е. устойчивость воспроизводства системного целого в непрерывно возобновляющемся процессе коммуникации всех со всеми здесь первенствует над индивидуальной выгодой каждого, особи активно создают проблемные ситуации друг другу, ищут этого, и разрешая возникающий «конфликт интересов» через обмен сигналами в процессе коммуникации, воспроизводят и совершенствуют социальные связи между собой.

Однако эта связанность индивидов во втором состоянии как бы «внешняя», достигающаяся «принудительным сопряжением» их активностей по форме, во времени и в пространстве, с тем, чтобы образовать видоспецифический ансамбль компаньонов, необходимый для поддержания соответствующего «видоспецифического же» паттерна социальных связей. «Эгоистические индивиды» первого состояния как бы пристегиваются друг к другу внешними средствами, относящимися не к индивидуальному, а к видовому уровню, в первую очередь видовые наборы демонстраций, осуществляющих коммуникацию в соответствующем контексте и представляющих собой последовательные стадии реализации видового инстинкта в этой сфере.

Собственно, для «сочленения» независимых индивидов асоциальной стадии в ансамбль, воспроизводящий социальную структуру, как собранная группа танцоров воспроизводит танец, потому и должен использоваться инстинкт, что каждый из индивидов по отношению к нему (инстинкту) не обладает свободой выбора. Индивид может или устойчиво использовать «нужные демонстрации в нужной ситуации социального взаимодействия», образуя соответствующие структуры поведения и через них удерживаться в социуме + вознаграждаться в меру эффективности этого использования, или не использовать и удаляться из социума разнообразными формами социального контроля [3]. Но вот не использовать их (=отказаться от инвестирования в воспроизводство системного целого ради увеличения собственной выгоды, например, оптимизации бюджета времени и энергии) и остаться в социуме получается плохо или не получается совсем. Из этого происходит эволюционная устойчивость групповых адаптаций, находящихся в контрапункте с интенциями «эгоистических индивидов» (к которым относятся и коммуникация, и социальность).

Иными словами, на одной, асоциальной части годового цикла, индивиды ведут себя как молекулы идеального газа, перемещающиеся стохастически (в смысле – вполне независимо от телодвижений и взаимодействий других особей, даже обладающих потенциальной сигнальностью). С себе подобными они взаимодействуют только «в точках случайного соударения» без всяких попыток активного поиска контактов или, наоборот, избегания контактов с использованием сигнального поля, оставляемого активностью других особей.

На второй, «социальной» стадии, это поведение превращается в свою противоположность за счёт «принудительного» действия видовых инстинктов, запускаемых в связи с социальной коммуникацией, пространственно-ориентированным поведением и т.п. По прошествии этой социальной стадии социум вновь «рассыпается» на независимых и «эгоистических» индивидов, сохраняющих этот modus operandi даже в скоплениях, стаях и т.п.

Эту группу, полученную исключением человека и высших приматов, можно обозначить как «низшие позвоночные». Здесь социальная связь и социальная зависимость не следует непосредственным образом из побуждений особей и не являются индивидуальным выбором, индивиды «принуждаются» к ней действием видового инстинкта, главной частью которого является специфическое продуцирование видовых сигналов в соответствующих ситуациях взаимодействия и обмен демонстрациями в рамках эффективной коммуникации, чтобы эти ситуации разрешить. А те индивиды, которые «принуждаются к социальной связи» плохо, несвоевременно, или, наоборот, слишком сильно, «наказываются» разными эволюционными и поведенческими механизмами.

Так или иначе, у низших позвоночных, вплоть до мартышек с капуцинами, социум («в лице» составляющих его «нормальных» особей) почти не имеет действенных средств, чтобы «вписать» в него таких вот уклоняющихся индивидов, скорректировав их поведение в нужную сторону, кроме разве что «утешения жертвы» и иных форм reconciliation behaviour.

А вот дальше, в филогенетическом ряду приматов, у макак и павианов, потихонечку появляются, совершенствуются и усиливаются всякие способы коррекции поведения «уклонистов» в сторону социальной нормы, через подражание типическим действиям в типической ситуации «нормальных особей», которые выступают в качестве идеального образца. Связано это с зеркальными нейронами, уже упомянутыми ранее. Эта нейробиологическая структура позволяет наблюдателю выделить в действии другой особи (связанном с разрешением некой проблемной ситуации, регулярно воспроизводимой в данном сообществе) «идеальные образцы» соответствующих действий, а затем точно воспроизвести образец в собственном поведении, когда наблюдатель сам попадёт в типологически сходную ситуацию.

Причём соответствующее действие отнюдь не копируется во всех деталях, в которых оно воспроизводится моделью для подражания: выделяется тип, отбрасываются индивидуальные особенности исполнения, и затем данное действие исполняется по выделенному типу «с пересчётом» на особенности телесной организации самого наблюдателя, его отличающегося темперамента, других физических сил и т.п. психобиологические вариации. [4].

Соответственно, главным признаком «низших позвоночных», попадающих по нашей классификации в «животные», до мартышек и капуцинов включительно — то, что социальная связь и социальная зависимость у них

не существуют перманентно, но создаются вынужденно, на определённый срок, и
охватывают отнюдь не все аспекты жизни особей, а лишь тот контекст общения, в котором «работают» видовые сигналы инстинктивной природы, вроде сигналов ухаживания/угрозы у ящериц, птиц и рыб, или сигналов предупреждения об опасности лемуров, капуцинов и мартышек.. В таком случае социальные влияния локальны и не могут генерализоваться.

При переходе к другой группе высших позвоночных эти сигналы теряют специфичность, становятся семантически пустыми, их роль в коммуникации умаляется по сравнению с подражанием действиям других особей, опосредуемым системами зеркальных нейронов, пока у антропоидов не достигает полного нуля.

Там животные сами оценивают ситуацию, и сами выбирают действия, исходя из ранее усмотренных «образцов», а не «автоматически» управляются эффектами видовых сигналов, как у низших приматов. В промежуточных группах вроде макак и павианов, где также зафиксирована работа зеркальных нейронов, мы видим некоторое промежуточное состояние, характеризующееся

частичной потерей специфичности видовых сигналов и
постепенным слиянием отдельных элементов сигнального ряда (чётко дифференцированных друг от друга у тех же мартышек) во всё более идеальный континуум, всё больше отражающий плавную динамику эмоциональных состояний индивида, вместо того, чтобы отражать логическую альтернативность типологически разных ситуаций взаимодействия, как раньше.

Обе тенденции достигают предельного завершения у антропоидов, в жестикуляции и криках которых выделить дискретные и дифференцированные сигналы «типа верветок» не удалось вовсе, хотя интенсивно искали.

Таким образом, человекообразные обезьяны вместе с человеком занимают почётное место животных, вовсе лишённых инстинктов, и действующих лишь на основе индивидуального интеллекта и воспроизведения «идеальных образцов» эффективного поведения в некой ситуации, «усмотренных» у других. Первое вещь достаточно индивидуальная и «сознательная», второе скорей общее свойство социального целого и всех включённых в него (нормально социализованных) индивидов, их родовое свойство, поскольку у обезьян, точно также как у нас самих, рождаются организмы, а индивидуальности «делаются», «сигнальная наследственность» здесь намного важней генетической и т.п. (сабж).

Поэтому второе в отличие от первого происходит «автоматически» (в том смысле, что соответствующее подражание у людей с обезьянами происходит без специальных усилий, само собой, и нужно усилие, чтобы сие прекратить, или направленно изменить воспроизводимый «образец» действия в нужную сторону). Соответственно оранги, шимпанзе и гориллы по данному критерию (свойства индивидов, их поведения и психики, проявляющихся во взаимодействиях друг с другом, но не свойства социальных систем, организующих и регулирующих это взаимодействие) объединяются в одну группу с людьми, а макаки, павианы, гелады, гиббоны образуют переходную группу.

Оно и понятно, филогенетические преобразования – процесс постепенный, в том числе то «освобождение индивидуальности» из плена инстинктов вкупе с рождением «общественного животного» из «эгоистического индивида», которое описывается в данном посте. Инстинкт у них заменён устойчивостью культурных стереотипов, которые ригидны и поддаются изменениям только после нешуточного давления и борьбы – а то что удалось организовать и поддерживать эту нешуточную борьбу, говорит о насущности вносимых новшеств, уже исторических, а не эволюционных. Причина этого проста — в отличие от эволюции темп истории слишком велик, а потребность скорейшего внесения индивидуальных идей, знаний опыта и т.п. в общий поток после того, как они овладеют массами, для истории критична, для эволюции же – не очень, поскольку имеется эффект Болдуина.

Отсюда инстинкт, независимый от индивидуального опыта и совершенствуемый слепыми эволюционными механизмами, должен уступить место культурным стереотипам, концептам ситуаций и т.п. социально выработанным программам поведения. Они столь же устойчивы и стереотипно исполняемы, как инстинкты (а часто и проходят помимо сознания, как рациоморфные процессы), однако допускают направленное изменение и переделку в ходе социального взаимодействия у животных и общественной борьбы у людей. Во втором случае происходит постепенное сознательное овладение людей этими процессами, достигающее высшего выражения в марксизме, одновременно с овладением ими собственной психикой через знаки — двусторонние психические орудия по Л.С.Выготскому.

Поэтому «высшие позвоночные» в отличие от «низших» характеризуются перманентной социальной связью и социальной зависимостью, которая генерализована и охватывает все аспекты социальной жизни. Индивиды здесь не бывают независимыми и «эгоистическими» никогда, поведение и самоощущение каждого животного в этом сообществе это оттиск, отблеск, проекция реакции других особей и структуры сообщества в целом. Но реакций и действий, воспринятых не пассивно, а через активное подражание «другим» особям, уверенно действующим в соответствующей проблемной ситуации. По ходу социальной жизни группировки «модели» и «подражающие наблюдатели» многажды меняются местами, так что возникает некий спектр «образцов – типических действий в типических ситуациях, присущих жизни соответствующего сообщества, которые

«имеют хождение» в нём,
позволяют «наивным наблюдателям» в том числе молодёжи, получать преставление о концептах соответствующих ситуаций, усваивать их, передавать дальше негенетическим способом (культурной традицией) и строить собственные программы действий на основании концептов, по итогам исполнения которых совершенствуется и программа, и сам концепт.

Соответственно поведенческий акт каждой особи в сообществах высших приматов есть не её собственное «эгоистическое» действие, связанное с собственной внутренней мотивацией или внешними «интересами» индивида, но лишь отклик на действия других особей, которые для неё значимы и одновременно оттиск последних. Точь-в-точь как при копировании напевов в социальных взаимодействиях певчих птиц, только здесь копируется всё социальное поведение вместе с сопровождающими его «внутренними» эмоциями-мотивациями, а не только один напев.

То есть ещё до появления свойств чисто человеческого общества – труда и языка, социальная эволюция на уровне антропоидов (или шире – высших приматов) уже создала средство (культурные традиции, англ. cultural transmission), которая затем немало поработала на развитие первого и второго. А нейробиологические структуры, опосредующие и подражание, и выделение концептов, и построение действий по идеальному образцу одновременно с воспроизведением эмоций, неотрывно связанных с соответствующим действием «модели для подражания» и затем «исполнителя» — зеркальные системы префронтальной коры и некоторых других отделов головного мозга приняли самое непосредственное участие в происхождении языка.

Иными словами, люди (а также шимпанзе, гиббоны, павианы – etc до макак) с биолого-экологической точки зрения отличаются от всех прочих позвоночных именно тем, что фактически непрерывно находятся в состоянии «социального резонанса» с другими членами сообщества, которые «свои». Это когда улыбка и кивок встречного вызывают непроизвольно ответные улыбки и кивки и т.п. (см.далее); покушение на эти связи вызывает агрессию, а направленное исключение кого-либо из социального резонанса в целях конкуренции (т.н. моббинг) душевную боль, стресс и т.п. уже чисто биологические последствия.

Поэтому у низших позвоночных разрыв социальных связей и исключение особей из сообщества вследствие невозможности отстоять территорию или найти партнёра в предъявляемый срок не влекут за собой никаких отрицательных изменений эмоционального плана, вызывающих стресс. «Проигрыш» в социальной коммуникации просто вызывает разрыв социальных связей, «принудительно» координирующих «эгоистических индивидов» в сообщество, их прекращение этих связей влечёт за собой немедленное прекращение социальной зависимости и социальных влияний (а, значит, и всех связанных с этим рисков) почти без каких – либо негативных переживаний, обнаруживаемых на эмоциональном уровне. Наоборот, высшие приматы – общественные животные sui generis, где само существо каждого отдельного индивида формируется социальными отношениями и взаимодействиями, а низшие приматы дают нам ряд переходов от первого состояния ко второму.

Поэтому у «людей» (включая высших приматов) в отличие от низших позвоночных независимых и «эгоистических» индивидов нет и не предвидится, индивид здесь формируется и «взращивается» социумом, как столон в колонии гидроидов. Взаимодействия наблюдения-подражания-исполнения (включая сочувствие) здесь специально направлены на «генерирование человечности» именно относительно незнакомых тебе людей, но «своих», «социально-близких» — которых ты наблюдаешь в толпе, о которых читаешь в газете и т.п.

Mirror neurons обеспечивают переживание за них, если что случается, существенно бóльшее, чем переживание за своих ближних, если с ними ничего не стряслось или стряслось существенно менее плохое. И это чисто человеческое, иногда даже слишком, поскольку без сознательного овладения этой системой она становится отличной точкой приложения разного рода манипуляций – идеологических, религиозных, национальных и иных. Тем более что оно включает деление мира на «своих» и «чужих», «ближних» и «дальних», выработанное в процессе взросления и воспитания, пока ребёнок – своего рода столон, до разрыва с родителями/друзьями/учителями.

Для этой системы, включающей сострадание и социальный резонанс между людьми, существенны не родство-знакомство между тобой и другим человеком, который действует или с которым что-то случилось, а именно что резкость/насущность действия или тяжесть случившегося, она включает силу ответной реакции. Хорошо известно, что благодаря работе зеркальных нейронов чужие (тело)движения, чувства и эмоции переживаются «в воображении» точно также как свои собственные или близких людей, с которыми уже есть эмоциональная связь, разницы между первым и вторым нет никакой. Биологический смысл подобного неразличения близких родственников и незнакомых людей, с которыми ты себя идентифицируешь) в том, что если ты сейчас внутренне переживаешь то же самое, что люди, попавшие в незнакомую тебе ситуацию Х, то сможешь эффективно действовать в ней благодаря этим чувствам внутренней мобилизации и сострадания, или хотя бы сможешь вызвать у других сострадание и мобилизацию помощи.

Ну а теперь рассказ о том, как устроена эта система социального резонанса у нас любимых по книге Бауэра, в кавычках – прямые цитаты из него.

Часть 2

После мощного теоретического вступления рассказываю про системы социального резонанса и зеркальные нейроны по книге Бауэра (за которую ещё раз спасибо croissante –книга сильно эмоционально повлияла на меня, при том что про сабж я знал/думал и раньше).

«Непроизвольная улыбка в ответ на приветливую улыбку – обычно она появляется на лице, прежде чем мы успеваем подумать. Наша повседневная жизнь наполнена спонтанными проявлениями резонанса такого рода. Так, у людей наблюдается неосознанная тенденция к спонтанной имитации поз или телодвижений собеседника. Часто один из собеседников принимает такую же позу, которую незадолго до него принял его партнёр – особенно если они хорошо понимают друг друга. Чаще всего можно наблюдать, как человек, сидящий нога на ногу, меняет ноги местами вслед за своим собеседником. Один из собеседников наклонился вперёд, в раздумье коснулся рукой подбородка, и слегка опёрся рукой на руку; вскоре второй сделает в точности то же самое. Если один из собеседников вдруг посмотрит в какую-то точку на потолке, то второй, как правило, непроизвольно повторит этот взгляд. Вообще, взгляды других людей, которые приковывают огромную часть нашего внимания, вызывают удивительные неосознанные реакции. В результате между контактирующими людьми устанавливается постоянное, в высокой степени равнонаправленное внимание – явление, называемое в нейробиологии joint attention[5].

«Почему смех заразителен? Почему мы зеваем, когда зевают другие? Почему, собственно говоря, взрослые непроизвольно открывают рот, когда кормят с ложечки маленького ребёнка? Они делают это из интуитивно верного знания, что тем самым повышают вероятность того, что ребёнок тоже откроет рот, и именно в нужный момент, но откуда оно берётся и чем обеспечивается? Почему человек непроизвольно принимает такую же позу, что и его собеседник? Иначе говоря, чем объясняется удивительная тенденция настраиваться на эмоциональное или физическое состояние другого человека, наблюдаемая у нашего биологического вида [6].

Такие резонансные явления, как передача эмоций или жестов, имеют значение не только в сфере личного общения. В политике и экономике они могут быть средствами влияния. В области стиля руководства они могут стать причиной достижения успеха или причиной неудачи. Открытие систем зеркальных нейронов позволяет нейробиологам понять и описать эти явления, хотя ещё до него уже проводились научные исследования непроизвольных реакций имитации и резонанса, проходящих помимо сознания.

Так, Ульф Димберг из университета Упсалы проводил такой эксперимент: на экране демонстрировались фотографии человеческих лиц. Испытуемого просили постараться не проявлять реакций и не менять выражения лица при просмотре фотографий людей на экране, которые появлялись на экране на 500 миллисекунд (0,5 с), одна за другой, с короткими паузами. К испытуемым прикрепляли кабели с датчиками, которые регистрировали активность лицевых мышц участников эксперимента в связи с предъявлением фотографий. Наибольший интерес представляли движения двух мышц – скуловой musculus zygomaticus major , с помощью которой создаётся выражение приветливости и улыбка, и сморщивающей лоб m.corrugator supercilii, действием которой создаётся выражение озабоченности и раздражения.

На первых фотографиях из демонстрируемой батареи лица людей имеют нейтральное выражение, и испытуемому без труда удаётся выполнять полученные инструкции, то есть сохранять нейтральное, безучастное выражение собственного лица. Неожиданно на одной из фотографий появляется улыбающееся лицо. Хотя фотография была на экране всего полсекунды, а за ней вновь следовали лица с нейтральным выражением, измерительный прибор сразу регистрирует, что испытуемый на короткое время потерял контроль над собственным лицом – он улыбнулся. Через несколько минут эта игра повторилась, но теперь на экране появилось раздражённое лицо, и испытуемого опять постигла неудача. Как ни старался он сохранять нейтральное выражение лица, но мышца, сморщивающая лоб, на короткий миг всё же среагировала.

Эксперимент свидетельствует о том, что готовность к спонтанному отражению эмоций другого человека, очевидно, сильнее контроля со стороны нашего сознания. Однако резонансное поведение можно вызвать даже тогда, когда стимул, вызывающий реакцию, совершенно не воспринимается сознательно. В некоторых случаях эта реакция проявляется даже лучше – как в описанном только что эксперименте с показом фотографии улыбающегося лица в течение такого короткого промежутка времени, что испытуемый не мог осознать того, что видел… [7].

Не только наша мимика, но и связанные с ней эмоции могут передаваться от одного человека к другому. Явления передачи эмоций знакомы нам настолько, что мы считаем их само собой разумеющимися. Мы удивляемся только тогда, когда замечаем их неожиданное отсутствие, например, у людей, не способных к сопереживанию. Когда люди сопереживают боли другого человека, они реагируют так, как будто сами испытывают боль [8]. У них непроизвольно искажается лицо, когда близкий человек рассказывает о болезненной медицинской процедуре, например, удалении ногтя. Такая передача эмоций имеет и забавную сторону, например, когда зрители, наблюдающие за поединком боксёров, вскакивают с мест и размахивают кулаками, имитируя удары, проведённые их кумиром или ожидаемые от него [9].

Повсюду, где люди собираются вместе, с высокой степенью регулярности происходит следующее: люди эмоционально проникаются настроением и пониманием других людей и проявляют это различными выразительными средствами языка тела, обычно неосознанно имитируя или воспроизводя модели поведения, соответствующие определённым эмоциям. Как при каком-то странном инфекционном заболевании, человек может спонтанно и невольно «заразить» других людей своими эмоциями (emotional contagion). Зеркальные нейроны здесь играют точно такую же роль, что и в подражании действиям – роль системы, осуществляющей «запись» специфического паттерна эмоциональных переживаний актора, попадающего в некую ситуацию, вычленение в этих переживаниях «типического», «идеального образца», и «воспроизведение» — собственное (со)переживание по данному образцу.

Это интуитивное ожидание резонансных реакций в ответ на наши телодвижения, улыбки и т.п., отражает нашу потребность непрерывно находиться в социальном взаимодействии с окружением и испытывать социальное влияние, наглядно показывая, что человек – животное общественное, а не «эгоистическое», как низшие позвоночные. Даже если он в мыслях и поступках независим от группы (и особенно если независим), его независимость может развиться лишь путём отталкивания от уже существующего социального единства, его индивидуальность может развить только в коллективе, выделившись на его общем фоне. Поэтому когда мы отталкиваемся на внезапный отказ окружающих отвечать такого рода социальным резонансом на нашу активность, это переживается как личная боль, а при постоянном повторении ведёт к тому, что игнорируемый таким образом человек заболевает всерьёз и надолго [10].

…Социальное уничтожение, практикуемое у некоторых народов в виде Вуду, нашло своё современное воплощение в моббинге. Человеку отказывают в обмене взглядами, или взгляды людей из его окружения свидетельствуют об изоляции, а не участии, как обычно. Приветствие остаётся без ответа. Жесты встречаются с ледяным отсутствием реакции. Зеркального отражения больше не происходит. То, что люди, подвергаемые такого рода отлучению от общения, как правило, заболевают, свидетельствует о том, что общее межличностное пространство является не только психологическим условием жизни, но и регистрируется организмом. Мы улавливаем социальную связь, воспринимаем её качество и динамику, также, как оцениваем изменения обстановки вокруг, переживаем по поводу изменений характера нашей связанности с окружением.

Мимика, взгляды, жесты и способы поведения, воспроизводимые нами «по образцу» аналогичных реакций других людей при участии систем зеркальных нейронов, имеют ещё одно следствие, как минимум столь же важное, как и резонанс в реакция и эмоциях [11].

…Воспринимаемые человеком действия других людей неизбежно вызывают активность зеркальных нейронов у наблюдающего. Они запускают в его мозгу собственную схему действий, причём именно ту, которая работала бы, если бы он сам выполнял воспринимаемое действие. Процесс зеркального отражения протекает синхронно, произвольно и без каких-либо размышлений. Создаётся внутренняя нейрональная копия воспринимаемого действия, как будто наблюдающий сам выполняет это действие. Выделение этого действия в реальности является свободным выбором наблюдателя , но вот явление резонанса зеркальных нейронов, которые активизируют в его внутреннем представлении заложенные в них программы действий, он не может предотвратить. То, что он наблюдает, будет проигрываться на его собственной нейробиологической клавиатуре в режиме реального времени. Таким образом, [благодаря системам зеркальных нейронов] наблюдение вызывает в человеке своего рода внутреннее моделирование [12]. Это можно сравнить со своего рода полётным тренажёром. Всё происходит, как во время полёта, даже ощущение тошноты при резком снижении, но вот только самого полёта в действительности нет.

Сравнение с полётным тренажёром позволяет нам прояснить ещё один момент. Принцип функционирования зеркальных нейронов можно наглядно пояснить с помощью следующего примера. Реальный пилот на самолёте совершает круги на малой высоте. Все полётные операции, которые он осуществляет на своём самолёте, передаются в режиме реального времени на полётный тренажёр, в котором находится наблюдатель. Его «наблюдение» состоит в том, что он воспринимает полёт реального лётчика как программу моделирования. Подобно «наблюдателю» в тренажёре, любой обычный человек, наблюдающий за действием другого человека, приобретает следующий опыт: неосознанно переживая наблюдаемое как внутреннюю программу моделирования, он понимает, причём спонтанно и без размышлений, действия другого человека.

Для выбранного примера с полётным тренажёром: находящийся там «наблюдатель» видит, как самолёт реального пилота приближается к горе. Поскольку он ощущает внутреннюю перспективу, то он спонтанно и интуитивно понимает, почему пилот неожиданно направляет свой самолёт вверх или уводит в сторону при приближении к вершине горы. Такое понимание является более непосредственным и спонтанным, чем понимание на основе аналитического рассмотрения или математического расчёта, хотя, конечно, одно не заменит другое.

В этом случае наблюдатель понимает и внутренние намерения действующего лица, чего невозможно достичь при интеллектуальном или математическом анализе характера производимых действий. Зеркальные нервные клетки вызывают в наблюдателе зеркальное отражение действий другого человека; его восприятие, конечно, не ограничивается внутренним моделированием, но включает в себя этот важный аспект.

С нейробиологической точки зрения зеркальные нейроны содержат планы действий – те самые, которые были восприняты в процессе наблюдения за моделью. Это командные нейроны; они расположены в промоторной коре (у обезьян это область F5, у человека – поля Бродмана А44 и А45, так что нижняя часть это премоторной области идентична с зоной Брока). Как и положено командиру, зеркальные нейроны только вырабатывают планы действий (включая эмоциональную окраску действий и чувственные переживания от ожидаемых результатов), но сами не исполняют их. Для исполнения соответствующие программы целенаправленных действий передаются двигательным нейронам моторной коры, расположенной кзади от премоторной. При осуществлении какого-либо действия командные нейроны премоторного кортекса посылают свои сигналы на 100-200 мс раньше, чем двигательные нейроны моторного кортекса, что и обосновывает данную последовательность [13].

Открытие зеркальный нейронов было сделано Джакомо Ризолатти (ин-т физиологии Пармского университета) в середине 1990-х гг. при исследовании мозга обезьян. «Множество командных нейронов животных были под наркозом подсоединены к очень чувствительным измерительным датчикам. Когда животные проснулись после наркоза, то без каких-либо дополнительных воздействий на их нервные клетки удалось зарегистрировать, когда и с какой частотой они посылали свои сигналы. Таким образом, учёные смогли идентифицировать отдельные командные нейроны и связать их с конкретными действиями. Каждая из этих нервных клеток подавала сигнал тогда, и только тогда, когда обезьяна выполняла определённое действие [14].

Звездой в этом ансамбле исследованных клеток оказалась нервная клетка по типу Астерикса, управляющая действиями, которая подавала сигнал тогда и только тогда, когда обезьяна тянулась лапой к ореху, лежащему на столе. У этой клетки имелся план выполнения именно этого действия, и никакого больше. Ни при взгляде на орех, ни при каких-либо иных хватательных действиях лапы, то есть без ореха, эта клетка не проявляла никакой активности. О том, что это действительно был план действий, закодированный в этой клетке, а не, например, вид ореха, свидетельствует следующий вариант этого эксперимента: нервная клетка посылала сигнал и в тех случаях, когда обезьяна была вынуждена хватать орех в полной темноте, после того, как его показали ей при свете. Ризолатти идентифицировал у животного командный нейрон, который кодировал план акции «хватание ореха, лежащего на поверхности».

Каждый раз, когда обезьяна выполняла это действие, акция начиналась с биоэлектрического сигнала этой нервной клетки. Но это ещё не всё. Учёные заметили ещё нечто удивительное, а именно: эта нервная клетка активизировалась и тогда, когда обезьяна наблюдала, как кто-либо другой брал орех с подноса.

Это наблюдение произвело сенсацию в нейробиологии, которая состояла в своеобразном нейробиологическом резонансе. Наблюдение за действием, производимым другим существом, активизировало у наблюдателя, в данном случае у обезьяны, собственную нейробиологическую программу, а именно как раз ту программу, которая могла бы привести у неё к выполнению того же действия. Нервные клетки, которые способны реализовать в собственном организме определенную программу, но которые также активизируются сами при наблюдении или ином способе сопереживания выполнению этой программы другим индивидом, называются зеркальными нейронами (mirror neurons).

Однако зеркальные нейроны могут быть приведены в резонанс не только в результате наблюдений за действиями, производимыми другими лицами. Такой же эффект вызывают звуки, типичные для производимого действия. Если в описанном эксперименте орехи будут завёрнуты в бумагу, шелестящую при развёртывании, то этого звука будет достаточно для активизации у обезьяны соответствующих зеркальных нейронов, управляющих действиями. Человеку достаточно услышать разговор о каком-то действии, чтобы привести в резонанс зеркальные нейроны. Вывод: не только наблюдения, но и любые восприятия процесса, выполняемого другими, могут активизировать зеркальные нейроны в мозгу наблюдателя» [15].

«С помощью таких методов, как ЯМР-томография, можно доказать явления зеркального отражения. У людей, наблюдающих за действиями других, активизируются сети их собственных командных нейронов. У них появляется резонанс именно в тех нейрональных сетях, которые активизировались бы в том случае, если бы испытуемые сами выполняли соответствующее действие.

Относительно людей можно сделать и некоторые другие наблюдения, которые невозможно получить с обезьянами, так как они не понимают наших указаний. Управляющие действиями нервные клетки активизируются не только при наблюдении за действиями других. Они подают сигналы и тогда, когда испытуемого просят представить себе соответствующее действие. Но самый сильный сигнал исходит от них в тех случаях, когда человека просят синхронно воспроизвести наблюдаемое действие. Зеркальные нейроны премоторной системы, управляющей действиями, находятся у человека в той же области головного мозга, в которой расположены нервные клетки, отвечающие за генерацию речи. А что, если язык состоит не из чего иного, как из представлений о программах действий?»

[1] 1, 2, 3

[2] См. статью С.В.Попова «Неопределённость внешней среды и возбуждение/стресс как детерминанты поведения в ЖОБ №4 за этот год (синопсис на англ. + презентация). Там показано, что причина приложения животными значительных усилий на поддержание состояния «связанности» социальными отношениями, даже там и тогда, где оно ограничивает обоих участников, необъяснимо исходя из социобиологических объяснений, относящихся к ультимативным механизмам, и требует анализа механизмов проксимальных. В.К.

[3] Рога оленей и сигналы статуса и Открыта защита от мошенничества у ос

[4] То же самое зафиксировано при формировании видовой песни у певчих птиц: молодой самец при обучении выделяет «тип» соответствующего напева, и воспроизводит его, без индивидуальных особенностей исполнения песни «учителем», хотя хореография пения – «жестикуляция» головы, клюва и тела поющей птицы – копируется им точно, в деталях – В.К.

[5] См. с тем, что пишет wsf1917:

«Долго думал сегодня, почему в еврейских народных сказках подробно указывается, что надо отвечать ударом на удар, обожжением на обожжение, оком за око и зубом за зуб, а что добром надо отвечать на добро — ни слова? И понял: это так потому, что средний человек существо социальное, и при прочих равных склонен доверять другим членам общества, ему сделаешь единичное добро — а он в ответ полуторное или двойное! И приходится его сдерживать, чтобы не шёл две меры там, где нужно идти одну. А вот злом отвечать на зло нормальному человеку также сложно, как ударить другого по лицу или обругать мерзким и словами, вот и приказывается это делать специально, преодолевая себя»

[6] А также у других высших – но не низших! – обезьян. В.К.

[7] Точно также маленький сын Конрада Лоренца стал вдруг точно копировать жесты учтивости и выражения внимания японского коллеги, слушавшего его отца (Лоренц, 1998). Подражание происходило с такой точностью, какая невозможна для взрослого, пытающегося учиться формам вежливости, принятым в соответствующей культуре, тем более столь ритуальной, как японская – В.К.

[8] и во многом они действительно испытывают её – В.К.

[9] Cтоль же непроизвольно люди подражают не только действиям, но и речи собеседника. «… при беседе двух лиц до 30% всех высказываний включают компоненты — слова и словосочетания, произносимые другим человеком (Pickering & Garrod, 2004). Кроме того, в диалогах исключительно высока доля повторов (до 80%), причем не только собственных слов и словосочетаний, но и тех, которые первоначально были введены в разговор собеседником. Очевидно, развитие диалога происходит в условиях мощных прайминг-эффектов. В результате подобной, отчасти автоматической имитации, во-первых, частично снимается задача постоянного принятия решений, а само оформление высказывания резко облегчается по сравнению с монологическими условиями (которые, собственно, и рассматривались до сих пор в большинстве моделей общения). Во-вторых, происходит взаимная настройка и сближение ситуативных репрезентаций собеседников на всех уровнях регуляции речи.

Наблюдения говорят о том, что в диалоге имеет место быстрая настройка на акцент, темп и другие фонологические особенности речи собеседника. На материале английского языка экспериментально доказана настройка на синтаксические особенности речи, так что, например, использование пассивного залога одним из собеседников увеличивает вероятность его применения другим (это может быть связано с эффектами совместного внимания, joint attention, см. ниже). Из «Когнитивной науки» Величковского, т.2, с.106 – В.К.

[10] Важно подчеркнуть, что это интуитивное понимание поведения другого человека (как слов, так и действий), возникает только при наблюдениях вживую, но отсутствует или почти отсутствует при наблюдении за ним на экране, например, на телеконференциях, что резко снижает продуктивность обсуждения, уменьшает понимание и т.п.

«… значительная часть диалогов участников видеоконференций посвящена не обсуждаемым проблемам, а самому процессу коммуникации («Кому ты это сейчас говоришь»), а вероятность полетов менеджеров крупных корпораций друг к другу после проведения телеконференций часто возрастает, а не уменьшается Применение основанных на видеообработке систем регистрации движений глаз может быть необходимым дополнением существующих коммуникационных технологий Действительно, передача информации о том, где в предметном окружении в данный момент находится точка фиксации и, следовательно, фокус зрительного внимания позволяет формировать состояния «совместного внимания», значительно облегчая решение конструктивных задач кооперативного типа (Vehchkovsky, 1995).

Величковский, op.cit., т.2, с.172 – В.К.

[11] А на деле куда как более важное, ибо оно

создаёт индивиду «островки предсказуемости» в изменчивом и враждебном мире, недоступные для животных – или аутистов, не способных к воспроизведению чужих действий по идеальному «образцу» и
позволяет наращивать их за счёт копирования реакций других индивидов, повторяя типические действия в типических обстоятельствах, связанных с разрешением соответствующей проблемы (-м).

В.К.

[12] И в высших обезьянах, и у молодых самцов певчих птиц, попугаев и колибри при восприятии песни учителя, но не у иных позвоночных

[13] Поэтому зеркальные нейроны считаются крайне существенными для происхождения языка на той стадии, когда он был жестовым, и соответственно в эксперименте с депривированными детёнышами макак показано, что обезьяны распознают лица тем же способом, каким люди выучивают язык. В.К.

[14] Если уж быть совсем торчными, каждая такая нервная клетка не изолирована, а связана с другими нейронами, т.е. является элементом сети. Соответствующий план действий хранит и «передаёт на исполнение» не изолированная клетка, а сеть в целом

[15] То есть системы зеркальных нейронов – это «моделирующие устройства» действий других особей, выступающих в качестве моделей для подражания, и понятна необходимость их развития именно у тех видов животных, где существенные знания о мире передаются следующим поколениям негенетически, при помощи «сигнальной наследственности» или просто культурой.

Как рассказывает дальше Иоахим Бауэр, зеркальное отражение у людей исследуется в основном методами нейровизуализации, а также ЯМР-томографии, функциональной или позитронной эмиссионной. В первом случае получают изображения срезов головного мозга без вмешательства в организм исследуемого, на которых видны активные нейрональные сети в определенные моменты времени или в связи с определёнными (экспериментальными) ситуациями. Во втором испытуемый помещается в камеру, в которой могут быть установлены небольшой монитор и устройство ручного управления, например джойстик, а также микрофон и наушники, поэтому испытуемые имеют акустический контакт с внешним миром, и их можно подвергать разным экспериментальным процедурам. ЯМР-томограф даёт цветные изображения активизирующихся при этих процедурах областей исследуемого головного мозга. W.K.