На каком топливе работал портативный реморализатор Эриха Кёстнера

В жизни случаются удивительные истории. Поверит ли кто-нибудь, что в 1943 году, как раз во время первых бомбёжек немецких городов, на экраны Германии вышел фильм, в котором говорилось: «Если кто-то наполовину бог, то он только наполовину человек»? А главный герой, обаятельный и победительный, хорошо видит разницу между победой и насилием не только в отношениях с женщинами.

Разгадка, собственно, проста. Немецкую молодёжь фашисты действительно подвергали жёсткому давлению (не только идеологическому, но и чисто физическому, с постоянными лагерями, сборами, обязательным спортом). Но применительно к большинству населения была сделана ставка на обывателя. А что важнее всего обывателю? Чтобы в жизни ничего не менялось, пусть даже для этого придётся пожертвовать собственными детьми. Поэтому двадцатипятилетие киностудии UFA правительство хотело отметить высокобюджетным развлекаловом с трюками. Приключения барона Мюнхгаузена подходили для этого нельзя лучше. «Мюнхгаузен» должен был стать цветным и полноформатным – чудо тогдашней кинематографии, такой «Аватар» того времени. Итак, пять миллионов рейхсмарок уже выделены, в условиях скудеющей военной экономики Германии их надо срочно отбить и доказать всем, что третий Рейх умеет снимать шедевры. В этой патовой ситуации пришлось вспомнить об авторе, которому уже давно было запрещено публиковаться, а книги его ещё 10 лет назад были сожжены на площади в присутствие написавшего. Надо сказать, что Эрих Кёстнер честно это заслужил, поскольку не питал по поводу фашизма никаких иллюзий, а Геббельса в своё время назвал «литературным факельщиком». Тем не менее, в Германии он остался – тут жила мать, воспитавшая его в одиночку, тут жили выросшие подростки, которые когда-то зачитывались «Эмилем и сыщиками», это была его родина. Я понимаю, что внукам и правнукам погибших во время Отечественной войны непросто сочувствовать человеку в такой ситуации – но не пошли вам самим судьба, ребята, такого выбора. Во всяком случае, сделать в те годы фильм, в котором практически единственное, что можно рассматривать как антироссийский выпад – общеизвестная любвеобильность немки-императрицы, это надо постараться. Замечательна и сцена, когда ядро, на котором летит герой, пробивает какую-то турецкую башенку. Обвал, пожар, из-под горящих обломков выбирается барон и заявляет, что хотел только нанести султану визит вежливости, но эти русские из-за избытка патриотизма слишком точно прицелились…

Работать над сценарием Кёстнеру разрешили, но анонимно. В титрах был упомянут господин Бюргер, подробно писать о котором не велели. Итак, перед нашим героем встали две задачи. Первая – быстро и качественно сделать яркий и красочный продукт массовой культуры. Вторая – добиться того, чтобы этот фильм, снятый в стране победившего фашизма, фашистским не был. Как решить первую задачу? Большинство искушённых сейчас быстренько выдадут формулу вроде «секс, кровь и власть». О да, любви в фильме более чем хватает. И серьёзной человеческой любви и той, которую подростки видят в тайных снах. С кровью дело другое. Кёстнеру удалось сделать невозможное – в воюющей стране добиться того, чтобы и каждая человеческая смерть, и потеря свободы воспринимались так, как они и должны восприниматься – как трагедия. И кровь там рекой не льётся. Борьба за жизнь? Барон готов рисковать жизнью за то, что для него важнее её – за любовь, за честь, за свою свободу и свободу своих спутников (не аристократов и даже не обязательно арийцев). Власть? Герой сам говорит, что не хочет её – во всяком случае, не всякой ценой. И романтическое свидание с горожаночкой для него дороже приёма у императрицы.

За что же тогда цеплять зрителя? Вдумчивый читатель может заметить, что упомянутая выше трёхчленка кое-что упускает из вида. Например, такое сильное чувство, как простое человеческое удивление. Способное само по себе притянуть читателей и к приключенческой литературе, и к фэнтезийным мирам и, в конце концов, просто к хорошо написанной прозе. Откуда она, эта жажда «удиви меня»? Человек – существо неимоверно сложное. Огромное количество ресурсов нашего мозга задействованы на то, чтобы ощутить «я жив». Я жив, у меня есть тело, есть личная история, есть чувства, есть мечты и надежды, есть друзья и враги. И другая сторона того же ощущения «мир есть». Почему читателю и зрителю так важно понять, не живём ли мы в Матрице, если здесь и так неплохо кормят? Почему дурным литературным приёмом считается сказать в конце произведения «но всё это был его сон»? Потому, что если мира нет, то нет и меня тоже.

Но человеку надо ведь и как-то выживать, и решать множество задач. На момент решения всё это неимоверно сложное обеспечение, дающее на выходе «я жив», частично отключается. Самоосознание же само по себе может быть мучительным, так что его даже хочется отключить. Перестать чувствовать физическую боль и усталость (успешно создаваемую, например, подростковым лагерем для арийской молодёжи), уйти от тягостных воспоминаний. Поэтому какие-то компоненты в этом «я жив» могут выпасть не только на краткое время решения задачи, но и на куда более долгий срок. Так в книге «Облачный полк» у героя, пережившего гибель семьи и оккупацию, полностью пропала зрительная память. И очень многие методики обработки людей, в сущности, паразитируют именно на этой способности к отключению. Пытаясь создать на выходе человека без полноценной личности и без собственных опор.

Поэтому многие люди испытывают острую потребность в чём-то, что пробудило бы «я жив» и «мир есть» в полном объёме. Чем отличаются популярные ныне вампиры от почти столь же популярных оборотней? Думаю, что самым верным будет наивный ответ – вампиры мёртвые, а оборотни – живые. Нас задевает образ того, кто при всей силе и власти неизбежно остаётся покойником. Нам хочется пережить более простое, чем у человека, незамутнённое памятью и страхом перед будущим «я жив» оборотня. Кёстнер сделал ставку на эту потребность, причём разыграл её «вбелую». Во-первых, без навязших в зубах штампов. Во-вторых, красиво и точно увязав её с сюжетом фильма. «Мюнхгаузен» — не просто о вечной жизни, а о вечной молодости, о вечной близости с жизнью, о подростке внутри мужчины. И никогда мне ещё не приходилось видеть, чтобы вечную молодость возвращали так – не с отвращением, не со скукой, а с благодарностью и благоговением – только потому, что есть вещи ещё более прекрасные.

Если мир есть, то он не может быть ни заранее известной нам схемой, ни бессмысленной и непонятной мешаниной образов. Мир должен быть таким чтобы в нём можно было познавать, любить и бороться. Попросту – он должен быть чудесен и удивителен. Кёстнер выбирает очевиднейшую, но предельно смелую трактовку – все чудеса вокруг Мюнхгаузена действительно происходят. И таким выбором, кстати, сразу переводит фильм в жанр фантастики, поскольку это её посыл. В сценах на Луне – почти научной по тогдашним стандартам научности. Во всяком случае, фразу мудрого слуги барона: «Неудивительно, что на лунных деревьях растут контрабасы, но откуда здесь вишни?» хочется порекомендовать в качестве руководства к действию многим пишушим. Много я видела в разных книжках вишен на Луне… Барон с полным доверием к происходящему живёт в этих чудесах, наслаждается ими, и лишь под конец фильма они становятся совсем невесёлыми.

При этом фильм остаётся классическим, образцовым продуктом массовой культуры. В России непременно будут масленичные гуляния, в Турции – гарем, в Венеции – погоня на гондолах. Трудно, правда, удержаться от подозрений, что кое-где автор замаскировал развесистой клюквой абсолютно достоверные детали. Страус на масленичных гуляниях вызывает хохот, но ведь вполне могли диковинку завезти и показывать. Точно так же был возможен втихую пьющий вино султан (иные и спивались). Кёстнер кое-где явно знает много больше, чем его зритель, и при этом совершенно не лезет из кожи вон, чтобы это продемонстрировать. Если я скажу, что в фильме присутствуют два момента — вечная молодость (от которой можно отказаться ради любви к смертному человеку) и дающее невидимость кольцо, то многие мои читатели, вероятно, полезут в гугль уточнять, когда был опубликован «Хоббит». В Великобритании в 1937 году. Вот только в Рейхе его печатать не стали. Поскольку гордившийся своими германскими корнями Толкиен в ответ на требование немецкого издателя подтвердить отсутствие еврейских корней послал его далеко и основательно. Но вообще-то не исключено, что Эрих, упорно учившийся сын одинокой матери, и по-английски читал неплохо.

Сценарист Кёстнер остался писателем для подростков и продолжал драться за их души. Удалось ли ему хоть что-то – не знаю, но он и его коллеги сделали всё, что можно. Думается мне, вопрос не в массовости культуры. Массовая культура может быть человечной и даже глубокой, элитарная – жестокой и поверхностной. Во все времена – и сегодня тоже. И судя по косвенным признакам, сейчас не меньше людей, потерявших своё «я жив» и «мир есть», чем в то человекоубийственное время.