Почему я не верю «случаям из жизни» (в том числе и своим собственным)

На пушках раньше выгравировывали «последний довод короля». Последним доводом в ЖЖшной дискуссии, особенно эмоциональной и заострённой идеологически, оказывается «Вот я помню!», «Вот со мной (бабушкой, дедушкой и иными родственниками) было!» и т.д. У меня эти доводы возбуждают максимальное недоверие – помимо того, что это безусловная попытка надавить и заставить согласиться, поставив оппонента в неловкую позицию (казалось бы, как тут возражать? Как можно лучше самого человека знать – или помнить – то, что произошло), на самом воспоминания индивида, что и как с ним случалось в прошлом (или о чём ему в детстве рассказывали старшие родственники)  максимально недостоверны по сравнению с попыткой подумать, мобилизовать свои знания по поводу того самого прошлого, включая истории других людей, непохожих на тебя, и рационально прикинуть, как могли выглядеть этого рода явления в соответствующий период времени в соответствующей стране.

Поэтому точность воспоминаний о происходящем на удивление низкая, вероятность тенденциозных искажений на удивление велика. Во-первых, потому, что память и воображение – это одно и то же чувство. Когда индивид вспоминает нечто «из прошлой жизни», он не «проигрывает записи», как на магнитофонной ленте, а реконструирует картину случившегося тогда, а орудием реконструкции служат теории, концепции, идеологемы, относительно того, как вообще всё происходило тогда, и как никоим образом производить не могло. А эти самые теории относительно социальной реальности (да даже и о реальности физической) индивидуальная память изо всех сил пытается сохранить, даже если естественным ходом вещей (столкновением с реальностью или с другими теориями) они вдруг оказываются под сомнением.

Ещё в конце 1950-х годов, накануне повсеместного распространения десегрегации, Эдвард И. Джонс и Рика Колер (1959) провели простой эксперимент в одном из городов юга США. Они выбрали людей, придерживающихся чёткой позиции в вопросе расовой сегрегации – некоторые из участников были «за», некоторые «против», некоторые нейтральны/безразличны. Затем исследователи представляли испытуемым разные аргументы за или против каждой точки зрения: некоторые из них были умные – правдоподобные, другие – откровенно глупые. Вопрос в том, какие аргументы лучше всего запомнились участникам эксперимента (понятно, что всякие «случаи из жизни» интерпретируются как аргумент за или против определённой концепции, из них делается теоретический вывод, по которому в случае надобности реконструируется и сам случай)?

Если бы испытуемые в опытах Джонса и Колер вели себя рационально (=пытались узнать, необходима ли сегрегация на самом деле), следовало ожидать, что они лучше всего запомнят самые правдоподобные аргументы как «за», так и «против» расовой сегрегации и меньше всего обратят внимание на невероятные и глупые доводы, независимо от того, в пользу какой они точки зрения высказаны. Кроме того, зачем запоминать нелепые доводы, вроде бы наше сознание должно служить инструментом «очистки опыта», отделяющим верные и разумные элементы опыта от ложных/сомнительных, а память — фиксировать очищенное.

На деле же наблюдалось нечто противоположное. Воспоминания участников опыта не отличались ни рациональностью, ни функциональностью. Испытуемые помнили самые правдоподобные доводы в защиту собственной позиции, и самые неправдоподобные – в защиту противоположной.

Цифры в таблице – среднее число единиц для запоминания

Дальнейшие исследования памяти дали аналогичные результаты, независимо от того, какие темы бы в них не затрагивались – удерживает ли смертная казнь от совершения убийств, есть ли риск заражения СПИДом в гетеросексуальном контакте и пр. Везде было обнаружено, что мы искажаем внешнюю информацию так, чтобы она соответствовала нашим предубеждениям, и происходит это через апелляцию к воспоминаниям. Между прочим, поэтому впечатления очевидцев в суде проверяются перекрёстным допросом, чтобы очиститься от неточностей, фантазии и предубеждений.

Это хорошо согласуется с теорией когнитивного диссонанса Леона Фестингера. Глупый аргумент в пользу собственной позиции вызывает некоторый диссонанс, поскольку заставляет сомневаться в разумности выбранной позиции или мнения с которым человек соглашается. Такой же диссонанс создаёт умный аргумент в пользу противоположной позиции, поскольку увеличивает вероятность того, что альтернативная точка зрения ближе к истине, чем его собственная. Поскольку эти доводы вызывают диссонанс, человек старается о них не думать или просто забыть; то же самое относится и к впечатлениям от жизни, от общения с другими людьми и т.п.

Иными словами, у человека всегда в голове есть некие идеи «как мир устроен» и когда он сталкивается с новыми событиями или с новыми идеями он интересуется не «как на самом деле обстоят дела» а хочет избежать когнитивного диссонанса. «С точки зрения истины» бы должны были бы лучше всего запоминать самые умные аргументы и самые достоверные факты «вообще», независимо от того, относятся ли они к «нашей» теории или к оппонирующей ей. Но люди, стремящиеся избавиться от диссонанса и сохранить самоуважение, настолько поглощены тем, чтобы убеждаться в собственной правоте снова и снова, что начинают вести себя иррационально и неадекватно, в первую очередь из-за автоматического искажения памяти о внешних событиях в сторону, подтверждающую их собственные представления о мире (те, которые они разделяют сейчас).

По сравнению с памятью о внешних событиях „достоверные“ воспоминания о собственной жизни (т.н. автобиографическая память, рассматриваемая отдельно от памяти о внешних событиях) ещё более смещены, неточны и искажены.

«Ещё в 1935 году, когда ни о какой автобиографической памяти как особом предмете изучения и речи не заходило, американцы провели исследование: 252 женщины должны были рассказать о своей беременности, рождении ребёнка и особенностях его раннего развития. Казалось бы, события важные — дальше некуда, и помнить такие вещи они должны были во всех подробностях. Ничуть не бывало. Когда рассказы этих матерей сравнили с медицинскими картами, где всё было записано, оказалось: воспоминания крайне недостоверны. Матери занижали или завышали вес собственных детей почти на 20 процентов, не могли точно сказать, сколько времени тратили каждый день на уход за ними, здесь ошибка вообще доходила до 41 процента.

…Другой пример: шведский психолог Кристиансон просил 36 испытуемых вспомнить убийство Улофа Пальме — в своё время оно потрясло всю Швецию. Вспоминали они об этом трижды с интервалом в год. Сравнили записи, и что же оказалось? Факты вспоминались более-менее те же самые, но вот детали ситуации и переживания каждый раз получались разными. И менялись они, что характерно, не от политической переоценки события, а опять-таки в зависимости от состояния испытуемого и особенностей его жизни».

Иными словами, раз воспоминание работает на личные смыслы вспоминающего, оно этих смыслов попросту зависит. Чем более важно воспоминание для индивида, тем более искажённым оно оказывается. Как отметил в заключение исследований автобиографической памяти Энтони Гринвальд (Greenwald, 1980), если бы историки пересматривали и искажали историю так, как мы искажаем собственные воспоминания, они бы давно потеряли работу – или приобрели бы её совсем в другом ведомстве, куда естественным ходом вещей переквалифицируются многие из них.

Также как и автобиографическая память, память о внешних событиях работает не столько на их реконструкцию, сколько на те личные теории о происходящем, которых придерживается индивид в силу принадлежности к некой группе (с которой он разделяет теорию и от которой он воспринял её). Если реальность заставляет сомневаться в теории, память делает всё, чтобы снять когнитивный диссонанс, сохранив теорию. Лишь включением интереса, скепсиса, исследовательской активности можно блокировать данный механизм и начать рационально анализировать происходящее, чтобы разобраться, а как же на самом деле обстоят дела и с реальностью вокруг нас, и с теориями, которых мы придерживаемся относительно этой реальности.

Далее, в соответствии с нашими теориями  наши установки в отношении социальных тем «должны оставаться стабильными», ведь они характеризуют нашу индивидуальность. На деле в силу социальных влияний они постоянно и быстро меняются: индивидуальность не сопротивляется таким изменениям, а память не реконструирует их, так что человек, с апломбом утверждающий «Я всегда был против смертной казни!!!», «Я всегда был против милитаризма!!!», «Я никогда не доверял советской системе!!!» и пр. обязательно лжёт. Конечно, если он вспоминает, а не думает.

Так, люди могут вспомнить травматические детали прошлого, в действительности выдуманные ими, и будут твёрдо уверенны что это правда – настолько, что способны заставить согласиться с собой других людей, якобы участвовавших в данной ситуации, если значимый человек, скажем психотерапевт, предположит, что это было на самом деле и эти травмирующие детали прошлого – причина болезненного состояния сегодня, скажем депрессии. Это т.н. синдром ложных воспоминаний (false memory syndrome, J.F.Kihlstrom, 1996, 1997). Психоаналитики часто используют предположение о травмирующих событиях прошлого как полезную фикцию для снятия нынешних душевных страданий клиента, не думая о том, что онтологизируют их, тем самым рождая трагедии (поэтому я не считаю психоанализ наукой).

В 1988 в Олимпии, штат Вашингтон, дочери Пола Инграма обвинили его в изнасилованиях, сатанинских ритуалах и убийстве. Они заявили что вспомнили об этих событиях через несколько лет, как они произошли. Полиция не могла найти никаких доказательств, Играм сперва отрицал что события имели место в действительности, но потом переубедился и признал, что должно быть вытеснил из памяти своё поведение в прошлом и наверное совершал всё это хотя ничего так и не мог вспомнить, и был осуждён на длительный срок заключения. Дальше оказалось, что дочери ошибались – в действительности их воспоминания были фальшивыми, и они настолько были уверены в них, что не подвергли сомнению внешними свидетельствами (Wright, 1994).

Поэтому доводы типа «я помню» в честной дискуссии должны третироваться как психологические уловки, вроде обсуждавшихся в «Искусстве спора» С.Поварнина, как способ принудить противника отступить и сдаться, непригодный для продвижения к истине, то есть реконструкции того, как всё обстояло на самом деле. Если тебя самого тянет прибегнуть к этому доводу (случается обычно тогда, когда оппонент вызывает агрессию бесцеремонностью и упорным стремлением доминировать), себя следует сдерживать! Ведь такое желание означает, что тебе хочется победить противника, а не разобраться в ситуации, но победа в ЖЖ, в отличие от реального спора, бессмысленна, поскольку не даёт доминирования над побеждённым в последующем.

С другой стороны  ЖЖ-общение в отличие от реальности – одна из немногих возможностей обмениваться информацией без манипуляции, подавления, связанных с невербальным компонентом обычного общения, и не стоит её использовать не по назначению по тем же причинам, по каким вредно плевать в колодец, из которого пил.

Источники

Greenwald A. G., 1980. The totalitarian ego: Fabrication and revision of personal history // American Psychologist. Vol.35. P.603-618

Wright L., 1994. Remembering Satan: A case of recovered memory and the shattering of an American family. Alfred A.Knopf,New York. 205 pp.