Вера и неверие на сломе эпох

Я писал, что из всех форм памяти самая неточная – автобиографические воспоминания. Поскольку память и воображение – одно и то же чувство, мозг не «воспроизводит записи», как магнитофон, а реконструирует события заново, «некогда бывшее» всегда корректируется под текущую идеологическую ситуацию в обществе и (чаще чем хотелось бы прогнутые под неё) текущие взгляды самого индивида.

Поэтому я не верю «случаям из жизни», выставленным как аргумент; точней, считаю воспоминания, особенно те, на которых упорно настаивают, сырым материалом для анализа, но отнюдь не выводом «как было на самом деле». Один пример — воспоминания дочери кулака. Другой — из свидетельских показаний в судах США:

«На втором процессе над Хеннисом [1] в качестве свидетеля-эксперта присутствовала Элизабет Лофтус, талантливый психолог-когнитивист. Она известна тем, что осуществила впечатляющую программу исследований, посвященных (реконструирующей памяти, изучив механизм того, как подобные «внушающие» допросы могли повлиять на память свидетелей и их последующие показания….

В одном из экспериментов Лофтус испытуемые смотрели пленку с записью аварии, в которой было задействовано несколько машин. После просмотра одной группе испытуемых был задан вопрос: «С какой примерно скоростью машины врезались друг в друга?» Другой группе был задан тот же вопрос, но слово «врезались» было заменено на более нейтральное – «ударились». По сравнению со второй группой испытуемые, слышавшие о «врезавшихся» друг в друга машинах, оценили их скорость в момент столкновения значительно выше, а спустя неделю после просмотра они даже склонялись к утверждению, что на месте аварии были разбитые стекла (хотя на самом деле на пленке ничего подобного не было).

Наводящие вопросы могут не только повлиять на оценку происшедшего (как в вышеописанном случае), но также и воздействовать на память о самих фактах. В другом своем эксперименте Лофтус показывала испытуемым серию слайдов, на которых был запечатлен случай наезда на пешехода…. На контрольном слайде был виден зеленый автомобиль, проезжающий мимо места происшествия, и сразу же после показа этого слайда одну группу испытуемых спросили: «Были ли на багажнике у синего автомобиля, проезжавшего мимо, лыжи?» Другой группе испытуемых задали тот же самый вопрос, опустив в нем прилагательное «синий». Результаты показали, что те испытуемые, которых спрашивали о <синей> машине, с большей частотой утверждали позже, что видели синюю машину (хотя на самом деле она была зеленой). Простой вопрос изменил их память об увиденном.

В последующих экспериментах Лофтус немало преуспела в насаждении ложных воспоминаний детства в головы молодых людей путем простого инструктажа близких родственников, которых просили говорить об этих воображаемых событиях как о реальных фактах. Например, представим себе ситуацию, когда старшая сестра молодого человека рассказывает ему приблизительно следующее: «Помнишь, когда тебе было пять лет, ты на несколько часов потерялся в университетском торговом центре? И ты запаниковал, а какой-то пожилой человек пытался тебе помочь? Когда мы тебя наконец разыскали, ты не выпускал его руку из своей и ревел навзрыд…» Слыша эту историю несколько дней кряду, большинство людей включат это «насажденное» воспоминание в собственную историю жизни, затейливо «вышьют» ее недостающими деталями («Да-да, как же! Тот старик, что помог мне, еще носил фланелевую рубашку!») и будут абсолютно убеждены в том, что все это реально произошло, хотя ничего подобного на самом деле не было.

Поэтому в своих свидетельских показаниях на процессе Хенниса Лофтус посвятила свою речь обсуждению природы (ре) конструирующей памяти и способов, с помощью которых допрос свидетеля может заставить последнего сначала выстроить воображаемый сценарий, а затем поверить, что так все и случилось.».

В обоих примерах стержень составляет примысливание деталей, к которым «подталкивает» сама постановка вопроса спрашивающими с «автоматическим» устранением того, что не согласуется с ожидаемым ответом. Так получается в силу главной особенности человека как вида: будучи социальным существом, а не индивидом, он управляем словом больше, чем непосредственной стимуляцией, переживания, полученные в коллективе, сильней непосредственной стимуляции, а чтобы узнать нечто важное о себе и своих эмоциях, мы не углубляемся в себя, а смотрим на реакции других и пр.

То есть если мы хотим знать картину реальной жизни прошлого, нужно обращение не к памяти индивидов, а к академическим исследованиям людей, общества, промышленности, культуры и прочих характеристик ушедшей эпохи, которые были и будут важными в идейных спорах сейчас. Как, например, ultima ratio в обсуждениях коммунизма-социализма всегда будет опыт СССР-ГДР-Кубы, поэтому так важно реконструировать всё «как было», очистив от идеологических наслоений ненавистников и симпатизантов, а хорошо это или плохо – люди решат сами.

Или «спор о патриотизме» всегда развивается от эмоций к рацио, от естественной для всякого человека (и поэтому безотчётной, легко подверженной манипуляциям и пр.) любви к земле, на которой родился и вырос, к спокойному обсуждению природы общества и государства, определяющих формы общежития здесь и сейчас. К вопросу не о «стране», а о строе, «правительстве» — готов я поддерживать его, исходя из своих представлений о прогрессе/реакции или он должен быть сменён на иной, лучший – в интересах нас и наших потомков? Поэтому, перефразируя кого-то французских историков, «не говорите нам, хороший или плохой был Робеспьер, скажите, что делал (писал, говорил) Робеспьер, и в какой последовательности с какими событиями». Понятно, что эмоционально отстаиваемые «случаи из жизни» для этой задачи есть неизбежно возникающий шум в канале связи, природу которого надо понимать и соответственно к ней относиться.

Также аналогичную «корректировку» воспоминаний под текущую идеологическую ситуацию показывает тщательное исследование Дмитрия Фурмана и Киммо Каариайнена «Религиозность в России в 90-е гг. 20-го – начале 21-го» века (в сборнике «Новые церкви, старые верующие – старые церкви, новые верующие. Религия в постсоветской России». Ред. К.Каариайнен, Д.Фунман. М.-СПб., Летнй сад, 2007. 400 с., который ещё много чем интересен). При всём негативном отношении к убеждениям авторов научное содержание книги восхищает [2]. г.Фурман – из немногих гуманитариев, кто чётко ставит рабочие гипотезы, корректно проверяет их и честно сообщает о случаях неподтверждения, за это мегареспект [3].

«В Воронежской области с 1979 по 1981 г. было проведено обширное обследование, которое охватывало более 20000 информантов, и на которое часто ссылались советские исследователи в области научного атеизма. Выявленный им процент лиц, верящих в бога, в разных возрастных группах был следующим: 18-25 лет – 1,7%, 26-30 лет – 1,4%, 31-34 года – 2,7%, 41-50 лет – 4,8%, 51-60 лет – 10%, 61-70 лет – 22,1%, 71-80 лет – 35,3%, старше 80 лет – 40,2% (Демьянов А.И. Религиозность: тенденции и особенности. Воронеж, 1984. С.88)».

То есть в советское время религиозность быстро исчезала, что подтверждается воспоминаниями священников 1950-х гг. о своих приходах и статистикой исполнения православных обрядов в те же десятилетия. Хрущёвское обещание «скоро показать последнего попа» основывалось на экстраполяции этой динамики. К 60-м годам единственная группа населения, в которой религиозность была заметна – это пожилые крестьянки [4]

А вот в перестроечное время люди вдруг не только сами инвертируются, делаясь из неверующих верующими ввиду изменений общественной атмосферы с 1988 г., но массово начинают говорить о самих себе в прошлом как о «верующих» или «воспитанных в религиозном духе». И даже о своих бабушках/дедушках, что ещё забавней.

«…С 1996 г. мы стали задавать вопрос, как оценивают респонденты своих мать, отца, бабушку и дедушку – как верующих, колеблющихся, неверующих и атеистов (табл.1).

Таблица 1. Оценка опрошенными отношения к вере их родителей, 1996-2005 гг.

		1996	1999	2002	2005
Мать	Атеистка	4	3	3	4
	Верующая	48	51	53	60
Отец	Атеист	9	10	7	8
	Верующий	23	24	29	32
Дедушка	Атеист	3	3	3	4
	Верующий	43	39	44	50
Бабушка	Атеистка	1	1	2	3
	Верующая	67	63	64	71

 

Процент атеистов в поколениях, предшествующих поколению респондентов, вдруг оказался совершенно ничтожен, а процент верующих – очень велик и немного меньше, чем в поколении самих респондентов (в 2005 г. среди всех респондентов было 53% верующих, в том числе 64% женщин и 41% мужчин). И это – не результат того, что респонденты говорят о теперешних взглядах своих родителей, не результат обращения этих родителей к религии в горбачёвские и постсоветские годы. В этом мы можем убедиться, если посмотрим, как зависит определение мировоззрения родителей и бабушки с дедушкой от возраста респондентов. См.табл.2.

Таблица 2. Зависимость ответов об отношении к вере родителей от возраста респондентов, 2005 г.

		Все опрошенные	18-23 года	24-29 лет	30-39 лет	40-49 лет	50-59 лет	60 лет и старше
Мать	Атеистка	4	3	1	7	1	5	4
	Верующая	60	58	48	57	60	60	70
Отец	Атеист	8	6	4	11	7	10	6
	Верующий	32	28	21	26	29	28	47
Дедушка	Атеист	4	3	4	6	4	2	2
	Верующий	50	45	43	42	47	48	65
Бабушка	Атеистка	3	1	1	2	2	1	2
	Верующая	71	75	70	67	70	66	76

Дедушка и бабушка людей, которым в 2005 г. было от 40 лет и старше, то есть родившихся в 1965 г. и раньше, безусловно, уже давно умерли и, говоря о них, респонденты могут говорить лишь о советском времени. Мы видим картину, совершенно не похожую на картину советских опросов. Получается, что в эпоху Октябрьской революции (это – эпоха, когда были активны дедушки и бабушки респондентов, которым в 2005 г. было 60 лет и больше) неверующих вообще практически не было [5], и все советские годы атеисты были незначительным меньшинством. Но эта картина не только противоречит картине, создававшейся советской пропагандой [6], она противоречит и здравому смыслу.

Такую же картину, противоречащую здравому смыслу и всему комплексу ответов на другие мировоззренческие вопросы, создают в наших опросах и ответы респондентов на вопрос: «Воспитывались ли Вы дома в религиозном духе?». В 1991 г. утвердительно ответили на этот вопрос 18% опрошенных, в 1999 г. – 17%, 2002 г. – 17%, а в 2005 г. – даже 25%, причём среди лиц старше 60 лет – 42% (см.табл.3). Но люди, которым в 2005 г. было 60 лет и больше, — это люди, родившиеся в 1945 г. и раньше, в эпоху войны и первых пятилеток. Получается, что чуть ли не половина из них «воспитывались дома в религиозном духе», в то время как получивших религиозное воспитание среди родившихся в эпоху перестройки – ровно в 2 раза меньше!…»
Таблица 3. Удельный вес получивших религиозное воспитание и крещёных, 2005 г.

		18-23 года	24-29 лет	30-39 лет	40-49 лет	50-59 лет	60 лет и старше	Все опрошенные
Воспитывались ли Вы в религиозном духе?	Да	26	14	19	20	22	42	25
	Нет	61	73	73	64	64	45	62
Крещены ли Вы?	Да	77	77	76	82	83	86	81
	Нет	19	21	20	16	12	12	16

(С.11-15.)

Опрос, проведённый в 1988 г. в Москве АН СССР и американской социологической фирмой Martilia & Kiley, показал, что верят в бога 10% москвичей (мужчин 5%, старше 60 лет – 13%, до 30 лет – 11%), и 43% уверены в том, что бога нет. См. Project Understatding. A Survey of Residents of Moscow. Tabular Report. Этот опрос, очевидно, фиксирует начало обвального процесса смены мировоззренческих идентификаций. Наш опрос 1991 г. показывает уже значительно более позднюю стадию процесса [7].

Создаётся ощущение, что и данные об удельном весе крещённых, приведённые в табл.2, также могут быть преувеличены. Трудно поверить, что среди людей 40-49 лет, то есть родившихся в 1956 – 1965 гг., эпоху хрущёвского гонения на религию и закрытия церквей, крещёных больше, чем среди молодёжи, родившейся в либеральную по отношению к религии позднесоветскую эпоху или даже в годы горбачёвской «перестройки». Здесь явно играет свою роль мифологизация прошлого. Выступая по телевидению, один российский генерал сказал про себя, что он не так, как другие, которые говорят, что их крестила бабушка в детстве – он честно пошёл и крестился».

И самая яркая цитата из статьи в подтверждение всего вышесказанного. «Российский соавтор данного текста помнит, как в детстве его верующие (или скорее верующие, чем неверующие) бабушки говорили ему о разных уважаемых представителях старой интеллигенции, занимавших видное положение при советской власти и остававшихся открыто верующими людьми. Особо большую роль в этих рассказах играл великий русский физиолог академик Павлов, пример которого должен был показать что религию можно совмещать с передовой наукой» (с.10). Учитывая, что на в реальности с религиозностью Ивана Петровича дело обстояло ровно наоборот, слово «помню» можно смело заключать в кавычки – исследователь показал свою сродственность респондентам. Что, наверное, хорошо.

И, наконец, наиболее интересное для марксиста. Как положено либералам, авторы предлагают вот такую модель динамики религиозности. Мол, раньше было средневековье или там тоталитаризм, и общество жёстко предписывало людям, во что и как верить, церковь/мечеть/синагога это определяла, а общество с государством карали за уклонения, и особенно жёстко — за уклонения в свободомыслие-атеизм. А потом, мол, приходит модернизация традиционного общества (как они называют капитализм), на Западе раньше, у нас — попозже, и личность от этого давления освобождается. И поскольку авторы — либералы, а не марксисты, они считают что религиозность у этой вновь возникшей свободной независимой личности не отомрёт, но будет ей зачем-то необходима и без внешнего социального давления, которое раньше эту религиозность формировала (а может быть даже и повысится, исходя из веры гг.авторов, что религиозность – это личностное приобретение, а не предрассудок).

Но форма её будет принципиально иной, авторы это называют «приватизированной религиозностью». «Ослабляется роль религии как внешней по отношению к индивиду силе, которая может заставить человека верить в определённые догматы и совершать определённые действия, контролируя его поведение… Отсюда – неизбежное усиление плюрализма в религиозной сфере, индивидуализация религиозных представлений, их всё большая лабильность и «эклектизация», соединение в одном сознании элементов разных религиозных систем» (с.84).

Мол, люди растащат прежние коллективные религиозности на кусочки, и будут смешивать их как им удобно, строить нужный лично им пазл из обрядов самых разных религий. Примерно как мы подбираем книги в библиотеке под разные наши вкусы – немножко Христа, немножко Моисеевых заповедей, чуток буддизма с Бхават — Гитой и пр. Этот «приватизированный» индивид будет сам формировать многоцветье собственной религиозности, а не следовать за нормами тех конфессий, что приняты в данном обществе. И, по гипотезе авторов, в той части населения, что западно-ориентирована, вписалась в рынок и пр. этих «людей приватизированной религиозности» будет всё больше, они как минимум будут заметны на фоне приверженцев «общей религиозности».

Так вот, они с грустью сообщают, что феномен «приватизированной религиозности» социологически не улавливается. «Авторы в предыдущих работах пытались вычленить группу носителей наиболее свободного, «приватизированного» религиозного сознания, которую они условно именовали эклектиками. Здесь они должны признать, что у них это не получилось. Ясных критериев такого выделения у них нет» (с.85).

И быть не может – по двум причинам. Именно поэтому нельзя просто верить в бога, надо принадлежать (во всех смыслах этого многозначного слова, т.е. быть социально-зависимым от) к какой-то конфессии – церкви, синагоге, мечети etc. И для человека верующего (как только мы анализируем его реальное поведение, а не декларации) именно второе оказывается лошадью, ставящейся перед телегой, а не наоборот, как мнится интеллигентному наблюдателю со стороны.

Некогда светоч Бенгальского Возрождения и духовный отец национально-освободительного движения в Индии Раммохан Рай [8] («мудрый раджа», которому посвящена конституция революционной Испании, он же в Англии защищал чартистов и пр.) в начале пути пришёл к выводу, что преодолеть религиозное разделение его родины и вражду религии с Просвещением просто. Стоит только понять, что бог один, а специфика его индуистского, джайнового, мусульманского, христианского и пр. почитания – лишь временные и преходящие формы, созданные человеком, что в них нет божественного, а конфессиональные перегородки не доходят до неба. И сразу оказывалось, что верующие и в Индии не готовы принять этого«бога философов», как не были готовы в других частях ойкумены: чем больше религиозность, тем сильней человек держится за «перегородки» и видит высшее воплощение своей веры именно в этих «стенах сбоку», а не в «боге сверху».

В любимых авторами странах Запада их прогноз также не выполняется. Как только общество становится достаточно светским, чтобы худо-бедно соблюдать отделение церкви от государства, а школы от церкви, так религиозность не «приватизируется», а просто вымирает. Ибо своим умом и своим наблюдением за миром прийти к идее бога невозможно — всё вокруг меня и во мне имеет естественные причины. И единственный способ прийти к идее бога — это или воспитание в религиозной семье, или личное горе и вызванная им слабость, от которой потянешься к богу как к якорю. Т.е. все те ситуации, когда разум либо слаб, либо неразвит и ограничен обязанностью послушания [9].

Что естественным образом подтверждает известные марксистские представления о религии как социальном институте. Во всех действительно важных, мировоззренческих вопросах (более важных, чем гастрономические или музыкальные пристрастия) мы — сугубый продукт «общественного организма», самовольничать тут отнюдь не получается. Что у нас, что на Западе, человек либо атеист, либо приверженец (более сильный-более слабый) одной из конфессий. Ни верить «просто в бога», не принадлежа ни к одной из конфессий, ни смешивать разные-несовместимые религиозные традиции в личном употреблении у людей не получается, хотя самостоятельные и независимые личности у нас точно есть.

P.S. Текст написан был для Рабкора.ру, но вышел там с повреждениями – редактор обиделся и убрал сноску 1, спутав доказательную классификацию убеждений гг. авторов с попыткой их лично задеть.

 

Примечания

---

[1] Признанном на первом процессе убийцей по показаниям свидетелей, чьи воспоминания о событиях «были «сглажены» и «заострены», по сути дела, заново сформированы за время длившихся больше года допросов со стороны полиции и юристов».

[2] г.Фурман – из недоброй памяти «шестидесятников» и настолько либерал-антисоветчик, что подходит определение «демшиза». В том числе он считает религиозность неким полезным качеством личности, а не вредной привычкой, вроде склонности к крикам и мордобою. Упадок же религиозности в СССР он рассматривает как «несвободу» и «зло», а подъём религиозности после 1989 г. как рост свободы, хотя это явление типологически идентично прогрессу ЗППП, туберкулёза, травм и отравлений, и прочих проявлений социальной деградации. Дело в том, что у разных стран и народов независимо от социализма-коммунизма уровень религиозности находится в строго обратной зависимости с развитием разного рода «социальных язв» — преступности, наркомании, проституции и пр. Ослабление веры в бога способствует общественному прогрессу, усиление – наоборот; эта зависимость соблюдается в выборке разных развитых стран, разных штатов США, разных стран мира, разных слоёв населения в одной стране и пр. (см.тут п.3 и, в меньшей степени, п.1), чего уважаемые авторы не могли не знать. Плюс прогрессивность атеистического режима в СССР очевидна даже антисоветски настроенным авторам, и не только для науки и знания, но и для самой церкви – туда шли в основном ищущие «Иисуса, а не хлеба куса», в отличие от сейчас. Ну а второй автор и соредактор сборника – обычный западный либерал, индоктринированный всем тем, чем должен быть индоктринирован.

[3] Сборник интересен ещё в одном отношении: он показывает роль церкви (точнее, общественно-политических взглядов руководства РПЦ 90-х гг.) в формировании и вызревании той черносотенной тенденции, которая завладела публичным пространством сейчас. В статье Киммо Каариайнена и Дм.Фурмана «Религия и ценностные ориентации российской элиты» показано, что в середине 90-х годов именно элита РПЦ (в сравнении с политической-, бизнес-, медиа-, научной и т.п. элитой) была носительницей тех самых черносотенно-царистских взглядов, которые сейчас приняла и активно насаждает власть в симфонии с церковью. В другой статье, Николая Митрохина «Социальный лифт для верующих парней с рабочих окраин: епископат современной РПЦ» дано очень разумное объяснение, исходя из особенностей ещё советской биографии гг. иерархов, откуда сформировались такие взгляды у руководства РПЦ в те годы, когда никто из власть имущих вокруг их ещё не разделял.

Дальше хочу написать об этом подробно, если коротко — канал воспроизводства служителей культа в советское время (семинария, академия и соц.среда, откуда они черпали кадры) был максимально несоветским, так сказать, родимым пятном старого мира. Там была оч.непопулярна служба в армии, вплоть до уклонений; преследовали б.клириков-партизан. Наконец, даже академия давала очень плохое образование, и особенно плохое — по «общим предметом». Дипломы и диссертации были настолько слабы, что в 70-80-е гг. среди диссидентствующей интеллигенции, ударившейся в православие, было даже такое послушание — писать эти работы за будущих иерархов. И т.д., и т.п.

То есть у будущих епископов, как показывает г.Митрохин, была не обычная советская биография, почти все они происходили из тех «социальных лакун», где советского было мало, куда оно почти не пришло и не вытравило рудиментов «проклятого прошлого». А вот у всех прочих групп «элиты» в 90-е годы прошлое было вполне себе обычно-советское (с некоторым отклонением для бизнес-элиты, где был значимый сектор бывших фарцовщиков-цеховиков и прочих нелегальных предпринимателей). Плюс, как показывают Каариайнен с Фурманом, в 90-е годы из всех групп представителей власти только среди руководителей РПЦ доминировали те реакционно-охранительские взгляды, которые мы сейчас обозначаем как «путинизм»; и в обществе, не в «элите», к ним были более склонны люди более религиозные. Что вполне понятно – все прочие были ещё во многом люди советские, а религиозность (также как сверхконцентрация на собственном этническом происхождении, в ущерб стихийному интернационализму и равенству всех людей у «советских») двигала идеалы, противоположные советским и несовместимые с ними. (Отсюда бум религиозности у диссидентствующей интеллигенции 80-х.).

То есть материалы сборника убедительно показывают: даже если режим и использует церковь для своего укрепления и т.д., то идеология нынешней черносотенной тенденции была кристаллизировалась и стала доминировать именно в церковной среде, когда сам Владимир Владимирович был персоной ещё маловажной и малозаметной. Именно в силу «несоветскости» соцпроисхождения церковного руководства, вместе с «общественно активной» частью клириков и мирян.

[4] Исключением были несколько территориальных или социальных лакун, где застойно сохранялись традиции старого мира или старого быта. Оттуда в советские годы и вышло большинство священнослужителей, ставших епископами и руководящих РПЦ сейчас, см.примечение [3]

[5] А как было на самом деле – см.выше по тексту

[6] Которая, как и в большинстве случаев, в данном говорила правду, только правду и ничего кроме правды – но не всю.

[7] Видный татарстанский исследователь Р.Н.Мусина отмечала: «в 60-80-е годы основная часть татар … признавала себя индифферентной по отношению к религии: даже в сёлах к этой категории отнесли себя 47% опрошенных в 1967 г. и 59% — в 1980 г., верующими себя признали лишь 15,7% опрошенных в 1980 г. сельских татар. С конца 1980-х ситуация меняется коренным образом. По данным исследования 1989/90 гг. уже 2/3 респондентов отнесли себя к … религиозным: среди городских татар 34,4% признали себя верующими, 30,4% — колеблющимися между верой и безверием, среди сельских – соответственно 43,4% и 19,1%. В 1994 г. к верующим отнесли себя 66,6%, к колеблющимся – 12% татар-горожан, в сёлах эти показатели составляли 86% и 9,8%. По её мнению, тенденции выражены более чем красноречиво… По её же данным, в 1999 г. опрос в среде молодёжи показал, что к верующим отнесли себя более 70% его участников, в 2001 г. – 67,9%.» (См. статью Г.Г.Косача в том же сборнике, С.348.)

[8] Родом индус, он получил мусульманское образование (на персидском) и свободно знал все прочие языки св.книг – иврит, арабский, латынь, греческий, не считая знания современных ему языков.

[9] Френда в ходе обсуждения на ФБ подсказала ещё один возможный случай: «желание выделиться из общего фона своими мнимыми «утонченностью», «избранностью», «возвышенностью», поиск смысла. Такого рода религиозность ищет религиозной философии разных видов или эзотерики, диапазон выбора широк, от Бердяева до Каббалы, Нью Эйдж и проч. Горе от ума, короче говоря».