Про акмэ идеи «естественности неравенства полов»

Print PDF

Введение: стереотипы «женского» и «мужского»

В связи с прошедшим 8 марта я напишу, по материалам исследования М.В.Золотухиной «Мир американской семьи» [1] (М.: Институт антропологии и этнологии, 1999. 320 с.), как выглядит «в чистом виде» взгляд, полностью противоположный идее женского равноправия, а тем более освобождению женщин. Он лежит в подоснове досель популярного мифа «о добытчике-защитнике», питает настроения про «удел женщины – дом и семья», особенно с учётом сверхценности «западных» и американских образцов в обществе, подвергающемся вестернизации. Так или иначе, США – место рождения не только ряда мощных движений за женское равноправие, и связанных с ними идей, но и место наиболее полного и мощного развития атакуемых ими стереотипов.

Последние максимально усилились, «кристаллизовались и застыли» в 1950-е годы среди «средних слоёв» США 1950-х, в эпоху бэби-бума, субурбанизации и «отбрасывания коммунизма». Потом уже, в 1960-е, их стали атаковать, сперва даже не из желаний равенства, а просто потому, что соответствовать им не получалось, они были разрушительны и тяжелы даже для верхней части среднего класса, где материальные проблемы не были ограничением. Плюс внутренне противоречивы, о чём подробнее ниже.

Бэби-бум, субурбанизация и «отбрасывание коммунизма» были определяющими в том, что идея естественного неравенства и необходимого разделения полов (своего рода межполовой апартхейд, замечательный тем, что устанавливался высшими и средними слоями «для себя», не для плебса) обрела законченную форму и тотально доминировала именно в эти годы и в этой стране. В предшествующие периоды она была и не сформирована до конца, и с разных сторон подвергалась атаке, и реальное поведение людей не очень ей соответствовало, даже у синклеровских «100%-ных американцев». А тут – и акмэ соответствующих взглядов, и их максимальная гегемония.

---

Во-первых, личностное развитие (в этой стране естественным образом связываемое с конкуренцией и конкурентными качествами) считалось доступным только мужчинам, удел же женщины – любовь, с присущим ей альтруизмом и состраданием. Понятное дело, то и другое должно «оставаться дома» и обеспечивать конкурирующих друг с другом мужчин, но ни в коем разе не проникать в общество, чтобы не мешать рынку «отбирать лучших». Понятно, что это идеологическое разделение ролей, уделов, призваний немедля психологизировалось в эти годы, чтобы биологизироваться в последующие. Так, по мнению известного социолога Толкотта Парсонса, мужчинам «искони» присущи агрессивность (инструментальность), женщинам — пассивность (экспрессивность). Соответственно, для нормального функционирования семьи в развитом капиталистическом обществе совершенно необходимы «инструментальный» отец и «экспрессивная» мать (сидящая дома с детьми).

Собственно, в его концепции социального действия всё было «искони» — все усилия акторов направлены на поддержание гомеостаза, то бишь подавление недовольных и заглаживание противоречий вместо развития на их основе, их разрешения через, скажем влияние меньшинства. Отсюда подъём их популярности в последние 10-15 лет, когда капиталистический социальный порядок качается и трещит по швам. Распространение этих взглядов вернулось к нему бумерангом: «старшая дочь Парсонса, Анна, талантливый ученый — антрополог и психоаналитик, так и не смогла реализовать себя в этой области. Не выдержав давления общественных норм, которые не признавали незамужних женщин, Парсонс покончила с собой».

Так или иначе, описанное разделение мужской и женской природы рождало культ романтической любви, как своего рода чуда, способного перебросить мост «между мужским индивидуализмом и женским альтруизмом, между отсутствием способности к состраданию у первых и необходимой энергичности, активности, уверенности в себе — у вторых». Как всякое другое чудо, это также использовалось для прикрытия чисто материальных расчётов, обмана и эксплуатации, следующих из того способа, каким данные представления структурировали взаимоотношения полов – и в период ухаживания, и в семейной жизни.

«Продолжал бытовать миф о любви как таинственном чувстве, которому невозможно сопротивляться и которое целиком захватывает человека. Но при этом предполагалось, что купидоном «руководят» определенные параметры: принадлежность к определенному классу, этничность, религиозная принадлежность, уровень образования и дохода, то есть человек позволял себе влюбиться, когда для этого существовали определенные условия. Процесс ухаживания часто заключался в постепенном отсеивании менее привлекательных «дам» и «кавалеров», что никак не было связано с принятием на себя обязательств.

Феминизация любви заключалась в следующем представлении: женщина очень нуждается в том, чтобы проявлять любовь, нежность, заботу и испытывать их, тогда как мужчины, изначально более независимые, гораздо меньше нуждаются в прочных отношениях, основанных на духовности, а не только на сексе. Идея саморазвития индивидуума (self-growth) была маскулинизирована и предполагала возможность лишь принимать эмоциональные отношения, но не выступать их инициатором. Мужчины сочетали, таким образом, пассивность в эмоциональной сфере с сексуальной активностью и даже агрессивностью, тогда как женская сексуальность отвергалась. Альтруизмом и заботливостью женщины как бы платили за кров и пищу, предоставляемую им мужчинами, которые реализовывали себя в общественной сфере и практически неминуемо выступали в качестве соперничающих друг с другом «одиночек».

… Современные авторы отмечают, что в результате подобного разделения сфер женщины обладают гораздо более развитыми навыками понимания жестов, невидимых сигналов, которые посылают им мужчины, тогда как для мужчин сам процесс общения, особенно, экспрессивного, затруднен…

Мужчинам традиционно приписывались черты, ассоциирующиеся с конкуренцией, соревнованием: амбициозность, авторитарность, властолюбие, расчетливость, напористость, независимость, уверенность в себе, самоконтроль, активность, изобретательность, сила, желание и способность добиться экономического успеха, смелость и жесткий характер, умение логически мыслить. Весьма ценился мужчина, который «сделал себя сам» (self-made man). Этот культ в свою очередь требовал того, чтобы существовал культ «истинной женщины» — (true woman).

Историк Б.Уэлтер суммировала его определение как «сострадание, чистота, подчиненность и домашность, то есть мать, дочь, сестра и жена — [это и есть] женщина». Идеальная женщина, «домашний ангел» должна была быть набожной, благочестивой, послушной, подчиняющейся мужу, неуверенной в себе, пассивной, нежной, мягкой. Она была призвана обеспечивать эмоциональный климат в семье, комфорт, заботиться о домашних. Дамские романы, новеллы, журналы того времени прославляли женщину как гораздо более чистую по сравнению с мужчиной, более способную к самопожертвованию и не запятнанную борьбой за власть и богатство, следовательно наделенную большими добродетелями и менее эгоистичную, чем мужчина.

Речь идет о «доктрине двух сфер» или «культе женственности», которые задавали тон в семейной атмосфере среднего класса XIX в. и, будучи явлением идеологическим, все же базировались на реальной основе [2]. Эра политического и социального Прогрессивизма в США (1900–1915) была отмечена усилением феминистких настроений и большей сексуальной свободой. По иронии судьбы к этому во многом привело «движение за чистоту» конца XIX в., направленное против распространения венерических заболеваний и проституции, в результате чего женская сексуальность как бы вновь получила свое признание.

К 1920-м гг . — «рокочущим двадцатым» (the roaring twenties) — периоду нестабильности в социально-культурной сфере — активно провозглашались идеи личного освобождения от общепринятых норм и стереотипов. Появился новый имидж женщины — уверенной в себе, стремящейся к интересной, насыщенной событиями жизни. Тогда же стало заметным проникновение нового, так называемого андрогинного (то есть не акцентирующего различия между полами) образа любви. Америку охватила «революция в манерах и морали».

На смену традиционному ухаживанию, которое раньше часто сопровождалось chaperonage, пришел новый институт — dating, и представление молодого человека кем-либо из семьи перестало быть обязательным. Ухаживание как бы переместилось во внешний мир, и на смену семейному надзору пришел контроль сверстников и самобытной молодежной культуры. Выбор партнера гораздо больше зависел от личных симпатий и чувств. Массовое распространение автомобилей сделало возможным приватное общение для молодых людей, которое не обязательно должно было приводить к заключению брака. Как следует из женских журналов, в 1920–1930-е гг. сами девушки были не всегда настроены на роман и последующий брак, а скорее на то, чтобы иметь несколько поклонников.

Внутренняя противоречивость стереотипов: любовь и ухаживание

…В 1950-е и начале 1960-х гг. к типично женским чертам по-прежнему относились слабость, повышенное внимание к своей внешности и проблеме старения, сексуальная пассивность, сочетающаяся, однако, с желанием во что бы то ни стало выйти замуж — «подцепить» мужа; чрезмерная эмоциональность, сентиментальность, нервозность, непостоянство, идеализм, непрактичность, любовь к сплетням, мелочность, зависимость, готовность подчиняться, терпеливость, нежность, неспособность логически мыслить, «конкурировать». Вместе с тем незабываемой женщину должны были делать не только ее привлекательность и сексуальность (наряду с изначальной неопытностью в сексе), но теплота, отзывчивость, цельность, внутреннее душевное богатство, то, что женщина должна знать, чувствовать партнера, уважать и восхищаться тем, что он планирует достичь, дарить ему ощущение того, что он более значим, чем даже думает сам. Как следует из писем мужчин, публикуемых в различных журналах для женщин этого периода, в женщинах ценилась красота, привязанность к мужу, заинтересованность в его делах, жизнерадостность, умение все делать в хорошем настроении и с чувством юмора. В женщине нельзя было пробуждать то, что приносило успех мужчинам — независимость, агрессивность, способность соперничать, доминировать.

К чисто мужским достоинствам причислялись подчас и противоречащие друг другу черты: стремление к тому, чтобы выполнять роль кормильца семьи и спокойное отношение к статусу холостяка, холодность и сексуальная агрессивность, социальная активность, логичность мышления, независимость, лидерство, требовательность, ориентированность на успех, решительность, сила и т .д. Существовал достаточно четкий стандарт , согласно которому мужчины являлись изначально более сексуальными, так как были движимы желанием, а не любовью, подобно женщинам.

Своеобразная двойственность отношения мужчин к женщинам в 1960-е гг. определялась все еще бытовавшим тогда стереотипом: вся деятельность женщин направлена на завоевание мужчин, поэтому последние должны, получая максимальное удовольствие от женщин, стараться не попадать в их ловушку. Размышления (рекомендации) по поводу того, как наилучшим образом мобилизовать «женское естество», можно было нередко встретить на страницах журналов для женщин на протяжении и 1960-х, и 1970-х гг».

Понятное дело, это немедленно ликвидирует прославляемые «идеализм, непрактичность, неспособность конкурировать» — а при желании их сохранить и/или неспособности от них избавиться вгоняет в неразрешимое противоречие, источник страданий и стресса.

«В то же время в 1962 г . вышел в свет бестселлер создателя журнала Cosmopolitain Хелен Герли Браун21, в котором автор настоятельно рекомендовала женщинам просто использовать мужчин, применяя модель поведения последних.

Стереотипное воспитание девушек и юношей приводило к тому, что их интересы различались настолько, что бывало трудно найти истинное взаимопонимание. Судя по воспоминаниям наших респондентов и данным американских исследователей, желание пользоваться успехом, быть популярным среди сверстников в то время было принципиально важным для большинства подростков и молодых людей. Для юношей это означало спортивность, неплохую, а лучше хорошую успеваемость в престижном колледже (если речь не шла об анти-героях, представителях богемы и пр.), веселый нрав, уверенность в себе и в завтрашнем дне, готовность к будущей карьере.

Для девушек очень большое значение имела внешность, идеал которой был достаточно жестким — блондинка с голубыми глазами и полной грудью (последнее превратилось в навязчивую идею на национальном уровне). Примечателен дискриминационный элемент этого имиджа — так выглядели представители WASP (белые англо-саксонские протестанты — наиболее престижная этноконфессиональная группа в США). Те молодые американки, которые не соответствовали стереотипам, могли оказаться изгоями и испытывать колоссальный стресс.

В то время особенно сложно было преодолеть противоречие между пуританскими и моралистскими установками церкви, семьи, общины и начинающимися гедонистическими настроениями, буквально навязываемыми средствами массовой информации, поп-культурой. Девушки оказывались перед практически неразрешимой задачей: вести себя достаточно сексуально и доступно, чтобы не показаться синим чулком, но не преступать запретную грань — добрачные сексуальные отношения общество рассматривалo как неприемлемые. Вопреки «рекламированию» влюбленности поп-культурой и средствами массовой информации, в реальной жизни юноша и девушки были не всегда влюблены друг в друга, факт общения — dating — мог объясняться и желанием вести себя соответственно нормативам. А вот going steady — то есть постоянные встречи с постоянным партнером как одна из наиболее распространенных форм ухаживания нередко приводили к последующему прикалыванию одинаковых булавок (pinning), обручению и заключению брака, одной из целей которого была легализация сексуальных отношений.

…Было безусловно принято, что первый шаг к сближению должен сделать юноша. Бытовало мнение, что мужчинам свойственно вступать в поверхностные, ни к чему не обязывающие отношения с целью добиться как можно большего числа «побед» [3].

Несмотря на важность духовной близости между партнерами, для женщин считалось вполне нормальным оценивать мужчин в первую очередь по их достижениям в финансовой сфере, карьере, а не по личностным качествам. Советы популярных журналов, как следует вести себя на свидании молодой девушке в середине 1950-х гг ., пронизаны идеологией четкого разделения ролей, но явно прослеживается идея, что миром мужчин на самом деле управляют женщины (именно женщина поможет Ему найти работу и сделать карьеру). Иногда девушкам напоминали о развитии собственной личности.

На первый телефонный звонок лучше ответить очень любезно и проявить свою готовность к общению, а также попытаться прояснить ситуацию; если с этим молодым человеком стоит общаться, то при встрече можно слегка подшутить над его манерой разговаривать по телефону. Не нужно расспрашивать подробно о том, куда именно вы пойдете — ведь это его приглашение. Следует избегать постоянного присутствия родителей (!), чрезмерно пользоваться косметикой или же пытаться всеми силами обратить его внимание на свои «сильные стороны». В молодом человеке важно оценить и подчеркивать его мужские качества. Если же молодому человеку понравится подруга девушки-избранницы, последняя не должна внешне обращать на это никакого внимания и ни в коем случае не обсуждать это с кем-либо.

Существовал стереотип «неравенства шансов», согласно которому женщине, принадлежащей к высшему классу может быть сложнее найти партнера, чем мужчине той же социальной принадлежности, так как традиционно считалось, что женщины «повышают» свой социальный статус путем удачного замужества. Раньше ни девушка, ни юноша, не должны были раскрываться, демонстрировать свое настоящее «я» в процессе ухаживания. Общение с самого начала должно было строиться на маленьких хитростях и никак не могло быть открытым или равным.

…Напомним, что тенденция к распространению образа любви, который предполагал, что и женщина, и мужчина в равной степени способны на это чувство в самых разнообразных его проявлениях начала прослеживаться еще в конце XIX столетия. Она заявила о себе и в 1920-е гг ., когда проблема личного освобождения индивидуума стала весьма актуальной». Однако противоположный образ любви и, соответственно, психологии мужчин и женщин, ухаживающих друг за другом, образующих семьи и пр.- андрогинный (термин исследовательницы Ф.Кансиан) стал сколько-нибудь распространен в 1980–1990е гг., после определённого успеха движений за освобождение женщин.

«В этом образе соединены присущее мужчинам стремление к независимости, автономии и более характерная для женщин способность дарить свое чувство, заботиться [4]

Здесь подразумевается открытое общение, экспрессивность, паритетные, гибкие роли, распределение которых постоянно обсуждается партнерами, и «работа» над отношениями (которые должны быть открытыми, но и направленными на то, чтобы познать друг друга и соответствовать целям и интересам обоих). Согласно этому новому, «политически корректному» идеалу взаимоотношений, и мужчина, и женщина несут равную ответственность за судьбу их общения, оставаясь в то же время преданными идее внутреннего роста и самореализации (вместо того, чтобы один — а скорее, одна — из партнеров, приносил себя в жертву другому)».

Внутренняя противоречивость стереотипов: секс и семья

Теперь от ухаживания с любовью перейдём к стереотипам, структурирующим нормы в сексе и семейном общежитии.

«…В 1950-е гг . реакция родителей на беременность дочери была практически однозначно негативной и означала обязательность ее вступления в брак. Десять лет спустя приемлемым вариантом было рождение ребенка с тем, чтобы впоследствии он воспитывался в другой семье. Следовательно, нравственно неверным считался не столько секс до замужества, сколько факт беременности. Одна из наших респонденток в начале 1960-х гг . была вынуждена отдать на воспитание свою дочь, которая родилась буквально за полгода до свадьбы, и отцом которой был ее будущий муж [5]. Молодые женщины, вступая в сексуальные отношения, «действовали по новым стандартам своих сверстников, но, оказываясь беременными, страдали от чувства вины, воспитываемого их бабушками и матерями.

…Напомним, что при этом важную роль в регуляции обществом сексуальных отношений играл т.н. двойной стандарт, согласно которому женщины, якобы изначально гораздо меньше заинтересованные в сексуальной активности и едва ли испытывающие от нее удовольствие, воплощали пассивное начало. Они должны были быть гораздо более добродетельными, чем мужчины, и их статус становился принципиально ниже в случае добрачной сексуальной активности. Мужчинам предоставлялась бóльшая свобода, именно они инициировали сексуальные отношения, в реальной жизни статус мужчин и оценка их сверстниками повышались пропорционально числу «побед» над женщинами, что вполне могло подразумевать сексуальные контакты.

… Неудивительно, что внешняя сбалансированность и взаимозависимость двух совершенно по-разному эмоционально окрашенных сфер — дома и работы — обернулась жесткой иерархичностью гендерной структуры в обществе с явным преимуществом в сторону мужчин. Мужчина, работающий за пределами дома и главенствующий над добропорядочной женой и послушными детьми, отвечал за принятие принципиальных решений в семье, а женщина распоряжалась их непосредственным воплощением в жизнь. Он зависел от нее эмоционально, она — скорее материально. Женщины обладали определенной степенью независимости, особенно в девичестве.

Постепенно независимость индивида и проявление заботы об окружающих начали рассматриваться как взаимоисключающие понятия. Зависимость одного человека от другого в американской культуре все больше воспринималась как проявление некоей незрелости, слабости духа, что было допустимым и характерным исключительно для женщин и позорным для мужчин. Чем раньше ребенок, особенно мальчик, становился независимым от матери, тем большее удовлетворение она могла испытывать от плодов своего воспитания.

Истинным и уникальным предназначением с точки зрения «культа истинной женственности» было материнство (примечательно, что в викторианскую эпоху беременность никогда не афишировалась). В круг задач женщин входило: умелое управление домашним хозяйством, воспитание сыновей и дочерей в духе нравственности — именно в этом и заключалось их служение отечеству».

Важный момент: «Семьи рабочего класса преподносились как «матриархатные» в плане распределения власти, что едва ли верно отражало существовавшее положение вещей, но должно было подвергаться осуждению. Семьи других этнических групп не появлялись на экране вплоть до 1970-х гг. А первый американский семейный телесериал, в котором шла речь о еврейской семье (Molly Goldberg, 1949–1953) не стал известным на всю страну во многом из-за того, что не соответствовал строгому принципу принадлежности к белой англо-саксонской культуре.

«…В первой половине ХХ столетия, как мы уже отмечали, изменился нравственный климат в стране, выросли возможности в области образования, работы и деятельности женщин вне дома вообще (достаточно вспомнить победу суффражисток в борьбе за право голоса). Часть образованных женщин в Америке активно пропагандировала мысли о том, что брак связывает, порабощает женщину и далеко не всегда приносит истинное удовлетворение: как утверждала журналистка и историк Ида Тарбелл, несемейная жизнь и должна была стать ключом к достижению подлинной независимости для женщины.

О стремлении женщин следовать этим идеям говорило возросшее число разводов. Другим проявлением желания добиться «своей автономии» и воспринимать себя как полноценного индивида стало пристальное внимание к проблеме контроля рождаемости (которая несколько снизилась), как и то, что материнство постепенно переставало быть основной целью жизни любой женщины. «Викторианская» модель семейных отношений утратила свою привлекательность для большинства представителей среднего класса: общественность и научные круги говорили о глубоком кризисе этого института. Именно в 1920-е гг . в Америке были организованы первые центры, предоставляющие консультации по вопросам брака. В трудах социологов И.Бергесса, Дж.К.Фолсома и других представителей известной чикагской школы социологии и в популярных изданиях для женщин (например, «Лэйдиз Хоум Джорнэл») появились идеи о том, что главенствующую роль в семье прежде всего играют отношения между супругами, их партнерство, дружба (companionship). В противовес старой морали родилась концепция «семьи, основанной на дружбе», в которой мужья и жены — «друзья-любовники», а дети и родители — приятели.

Новый идеал любви был сфокусирован на сильном чувстве, взаимопонимании и стремлении развить личностный потенциал друг друга, то есть на «единстве взаимодействующих личностей», что включало в себя и воплощение сексуальных желаний. Однако в реальной жизни общение супругов было далеко от предлагаемого идеала, а женщины продолжали в основном заниматься детьми и поддерживать социальный статус мужа — что стало особенно очевидным после проведения знаменитого исследования семей в небольшом американском городке Миддлтаун учеными-супругами Линч.

Великая Депрессия 1930-х гг ., когда многие семьи оказались в бедственном положении, проложила дорогу распространению новой формы семейной организации в среднем классе, заимствованной у менее обеспеченных слоев населения — семье с двумя кормильцами. Занятость женщины в общественном производстве оказалась жизненной необходимостью, хотя норматив поведения по-прежнему не приветствовал работу для женщины с маленькими детьми. Молодых одиноких работающих американок массовая поп-культура, прежде всего кинематограф, изображали как некий идеал: сильную, автономную, компетентную и ориентированную на карьеру женщину, что в значительной степени способствовало укоренению представлений о гендерном равенстве, хотя и не предлагало приемлемых рецептов удачного брака в рамках равноправия.

Поведение женщины зависело от этапа жизненного цикла, увеличился разрыв между добрачным и брачным поведением. По свидетельству одного из опросов 1930-х гг ., около ¾ американцев среднего класса выступали за совместное принятие решений в семье; около 80% полагали, что в том случае, если муж оказывается без работы, жене надлежит содержать семью. Это вполне уживалось с представлениями, что работающий муж должен обязательно зарабатывать больше и что жена обязана бросить работу, если он того требует. Подчас семьи не выдерживали порожденного экономическим кризисом стресса и фактически распадались, при этом развод далеко не всегда оформлялся юридически. Несмотря на попытки государства помочь семьям в рамках Нового курса Рузвельта, брачность и рождаемость достигли рекордно низких показателей.

Семья — место для проявления интимных чувств, любви, доверия. Традиционная модель подразумевает четко разграниченные роли, ожидания, обязанности, сферы деятельности и влияния мужа-кормильца и жены — хранительницы очага, воспитывающей детей и отвечающей за эмоциональную поддержку мужа, сохранение связей с родственниками и друзьями. Принципиально важна «приватность» семьи, ее изолированность, обеспечивающаяся нуклеарностью и автономностью. В семье акцент сделан на сотрудничестве, кооперации, а не конкуренции, то есть жизнь подчиняется законам долга и нравственности, а не договорным отношениям».

Этим семья как бы противопоставляется «большому обществу», хотя на деле питает его. Поэтому «правильная» буржуазная семья не столько даёт убежище от подлости и жестокости конкуренции в этом последнем, сколько позволяет главе семьи отдохнуть и восстановить силы для следующего раунда этой конкуренции, — за счёт жены и других домашних. В той мере, в какой это получается, семья — защита от внешнего бессердечного мира, ассоциируемого с отцом, который там победительно действует, почему столь же жёсток и бессердечен, а теплота и нежность воплощены в матери.

«Семья — некая самоцель, в ней родители должны жертвовать своими интересами ради детей, жена — подчинять свои желания мужу, он — воспринимать тяготы работы, если она хорошо оплачивается, как должное во имя семьи. В последнее время все больше американских ученых приходят к выводу, что идеал «традиционной семьи» являет собой некую амальгамму ценностей, моделей поведения и структур, которые никогда не существовали в реальности в одно и то же время в одном и том же месте.

Поэтому желание вернуть или навсегда отвергнуть этот идеал едва ли совместимо с признанием разнообразия форм брачно-семейных отношений не только в современной Америке, но и в историческом прошлом. В 1950-е гг. традиционная модель семейных отношений достигла своего апогея с точки зрения распространенности и, главное, нормативности и представлялась наиболее функциональной. Большинство ученых и общественно-политических деятелей этого периода горячо поддерживали идею крупного социолога Т.Парсонса, что для нормального функционирования семьи в развитом капиталистическом обществе совершенно необходимы «инструментальный» отец и «экспрессивная» мать.

Понятие успеха, первостепенная инструментальная ценность для американцев, предполагали индивидуальные достижения в обретении личной власти, материального достатка или статуса, которые были немыслимы вовне семьи и должны были явиться в виде нравственного и социально-санкционированного вложения в американское общество.

… В 1950-е гг. практически универсальной была точка зрения, что именно брак превращает женщину в личность: если она ориентирована на карьеру и успех в деле, а соответственно и продолжение образования, то она неминуемо потеряет женственность. Женщинам предписывалось выбирать карьеру жены и матери, поскольку, как отмечал Э.Гувер, директор ФБР, «ничто не было важнее этого».

Американцы эпохи бэби-бума могли оправдать желание женщины работать в том случае, если это облегчило бы ей и ее суженому возможность быстрее заключить брак и создать семью, или если это приносило принципиально важный дополнительный доход и не подрывало авторитет главного кормильца. В отличие от предыдущего века, материнство не должно было затмевать или ослаблять любовь жены к мужу, скорее считалось, что он оставался первоочередной ценностью в ее жизни.

Для мужчин любовь [и в семье] являла собой «таинственную и иррациональную силу, которую едва ли можно было примирить с их вполне рациональным, стабильным существованием». Для женщин, напротив, как ни парадоксально, любовь, кульминацией которой становился брак, могла представлять собой вполне рациональный выбор, продукт трезвого расчета, направленного на то, чтобы получить доступ к тому, кто олицетворял внешний, полный опасности мир. Соответственно, полюбить для женщины, не означало утерять контроль над своими эмоциями, которые ей представлялись не столь загадочными, как для мужчин.

Залогом успеха американских браков была необычайная степень единения (togetherness — труднопереводимый на русский язык термин, означающий ощущение того, что люди вместе), расхожим стереотипом которого была следующая картина: муж, возвращающийся вечером с работы, жена, радостно его встречающая, прекрасно выглядящая, потом вместе с детьми они обедают на заднем дворике собственного, уютного и красивого дома. Другими факторами успешных браков считались финансовая защищенность, эмоциональная зрелость и стабильность в плане работы.

В XIX столетии женщины среднего класса нередко предоставляли право вести хозяйство прислуге, теперь они должны были сами с удовольствием и рвением заниматься бытом и воспринимать «работу по дому как среду для реализации своей женственности и индивидуальности» и достижения совершенного результата: будь то безупречная чистота в доме или же вкусный пирог на столе, без какой-либо поддержки со стороны. Растущая географическая и эмоциональная изолированность американских семей предъявляла новые требования к браку.

Историк Элайн Мэй писала, что «легендарная семья 1950-х не была, как гласит расхожая точка зрения, последней попыткой ухватиться за «традиционную семейную жизнь» с глубокими корнями в прошлом 42, так как к началу интересующего нас периода решающую победу одержала форма степенной жизни, предполагающая достаточно причудливое сочетание. Провозглашенное на уровне массового сознания «партнерство двух сфер — домашней и общественной» вовсе не означало реального равенства между полами, а предполагало четкое разделение функций, иерархию, а следовательно, умение со стороны женщины как можно лучше приспособить свои ожидания к требованиям мужа и сконцентрироваться на обеспечении ему оптимальных условий существования [6].

Общественная жизнь под влиянием концепции экспансионизма и неограниченных возможностей превращалась в «арену непредсказуемой и безнравственной конкуренции», а сфера семьи становилась все более частной, ассоциирующейся с чем-то положительным.

Жесткое распределение гендерных ролей основывалось на простом предположении, что женщина и мужчина могли полностью реализоваться лишь в браке, который поэтому и рассматривался как самоценность, был призван служить идее партнерства и дружбы (companionship), а не только приносить удовольствие каждому из супругов. Ухаживание в его современной интерпретации — dating — окончательно оформилось в институт, и было направлено именно на заключение брака. Достигла своего апогея феминизация любви. Наличие детей реализовывало цель брака и делало его более крепким. Во многом семьи тогда оказывались более стабильными еще и из-за того, что жена была экономически зависима от мужа. При этом трудно оценить, какие семейные пары оставались вместе по обоюдному согласию, а у каких просто не было другого выбора. Конформизм, царивший в обществе, в отношении брака в частности, создавал ту атмосферу, когда его расторжение сопровождалось сложностями, возможно, превосходившими негативные последствия его сохранения. Долгое время благодаря общепризнанности «американской мечты» факт ее недостижения приравнивался к тотальной неадекватности и несостоятельности индивида.

Подлинное счастье должна и могла приносить только семья — те, кто был лишен этого, оказывались изгоями. Но на самом деле, принципиальное значение имело не истинное счастье, а подчас лишь впечатление о его наличии, производимое на окружающих. К сегодняшнему дню большинство американских исследователей склонны полагать, что именно необычность, крайность норм и установок 1950-х гг.., исключительность социально-экономических (в частности, жилищных) условий, благодаря которым эта семейная модель и могла существовать, обусловили преходящий характер этого феномена и привели к тому, что кажущаяся современникам идеальная модель начала переживать достаточно глубокий кризис.

В течение 1960-х и далее, 1970–80-х гг. многие семейные ценности (разделение труда между полами, подчинение жены мужу, большое число детей в семье и др.) оказались без тех экономических механизмов, которые их поддерживали…».

Но об этом немного ниже, сперва отвлечёмся на поиск причин того, что описано выше. Я уже приводил данные из «Социальной истории семьи…» Райнхарда Зидера, что идея «естественного разделения предназначений» мужчин и женщин (и следующем отсюда культивировании эмоциональной любви между супругами, вместе с концептом частной жизни и прочим) не от природы взялась, и не с неба упала, а возникла исторически, с развитием капитализма в Европе. Тогда впервые в истории у буржуа (в отличие от крестьян и ремесленников) дом перестал быть одновременно и производственным участком, там осталась жена, воспитывающая детей, а муж уходил на работу в другое место. По мере распространения буржуазной гегемонии эту схему перенимали и прочие слои общества, тем более что их работа менялась в эту же сторону.

Причины доминирования стереотипа именно в 50-е годы

Однако остаётся вопрос – этот процесс начался в 18 веке, почему соответствующие ему представления достигли максимума не в конце 19 века, не в начале ХХ, когда, до Первой мировой войны, капитализм ещё не был «хромой уткой», а именно в 1950-е в США? Ответ на вопрос частично дан самим автором, частично – коллегой wsf1917, анализирующим, что общего у искусства гитлеровской Германии и фашистской Италии с искусством канонических буржуазных демократий (и одновременно отличного от искусства СССР).

---

«Случаи доминирования женщин в доме воспринимались учеными и общественностью как прямая угроза американскому благоденствию, подрывавшая демократические устои и открывавшая дорогу тлетворному коммунистическому влиянию, так как извращалось представление о мужественности. Именно правильно воспитанные американские мужчины и были призваны дать отпор коммунизму, так как лишь прочная семья с правильным распределением ролей между мужчиной и женщиной могла спасти Америку от «красной угрозы». Расцвет идеологии «домашнего очага», «доктрины сдерживания на домашнем фронте», предполагал сдерживание женской сексуальности как порочной (что напоминало о викторианской эпохе)».

То есть преобладание идеология «домашнего очага» с правильным распределением ролей между полами непосредственно связана с ролью главного борца с красной угрозой, в которой предшественником США была гитлеровская Германия (у которой США в этом плане заимствовала многое, почти всё – от личностей конкретных «борцов», наполнивших радио «Свобода», БНД и прочие «борющиеся» учреждения, до конкретных сюжетов, используемых в психологической войне). И действительно, той же идеологией «домашнего уюта», «частной жизни» потчевали обычных немцев весь гитлеровский период, особенно в военные годы, чтобы создать настроение у бывших в тылу, пока и родные и близкие воюют с «иудобольшевизмом».

«Каждая следующая попытка доказать стилистическое сходство «тоталитарных режимов» в сфере искусства ( марши, парады, плакаты, скульптура, кино и пр.) оборачивается своей противоположностью. Мы видим единство стиля и ориентации массового искусства капстран – что США, что версальской Германии, что Германии гитлеровской, что Италии тех лет, что Англии с Францией – чётко противопоставляемое советскому стилю. Так, искусство фашистских стран и буржуазных демократий едино стилистически, равно опирается на модернизм с последышами, от авангардизма до сюрреализма. В СССР, после кратковременного увлечения, от этого отказались, избрав классику, – чтобы вновь вернуться в эпоху буржуазного перерождения.

Дальше, на Западе политическая пропаганда плаката, кино и пр. заимствует язык, образы, формы, приёмы представления и приёмы воздействия из коммерческой рекламы. Гитлеровские пропагандисты (и обслуживающие их социологи) здесь учились у американских рекламистов, как классики американской социологии создавали системы опросов общественного мнения, отталкиваясь от маркетинговых опросов.

Что внятно показал ещё Виктор Клемперер в « Языке третьего рейха». Его, еврея, гитлеровцы убить не успели благодаря жене-немке, он был в заключении, работая на мебельной фабрике. Там он стал коммунистом, ибо понял, что это единственная антифашистская партия (а потом остался в ГДР, был членом СЕПГ и Культурбунда), и написал свой бестселлер про язык третьего рейха. На Западе книгу бойкотировали и не издавали до 1989 года, когда решили включить в копилку искусственно создаваемой «либеральной традиции антифашизма», полагая что антикапиталистические мотивации автора и его коммунистические симпатии после гибели СССР пройдут незамеченными для публики.

Наконец, при капитализме массовые зрелища – кино и ТВ подчёркнуто мещанские, развлекательные, там никакой идейной борьбы, воспевается частная жизнь, уютное гнёздышко «под оранжевым абажуром». Одним словом, содержание телепрограмм нацистской Германии сложно отличить от большей части телепродукции при Freedom & Democracy – тут и там доминирует цветущая сложность частной жизни индивидов каждого в своей норке или увлекательные перипетии борьбы всех против всех в боевиках и пр.

Поскольку пока где-то там, на фронте, Восточном ли, Корейском, Индокитайском, идёт борьба с красной опасностью, и белые мужчины героически отстаивают «свободный мир», ЕЭС 1.0, «цивилизованную Европу», они должны знать, что дома, в тылу, их ждёт покой и отдохновение. И стимулироваться обеспечить своё гнёздышко за счёт ресурсов периферии, конечно. Делается ли это прямым ограблением, как у гитлеровцев, или неоколониальной эксплуатацией, через зависимое развитие, как у «мировых демократий» во главе с США сейчас, достаточно всё равно. Второе даже эффективней и тише….

Так или иначе, в массовой культуре стран Запада, именно когда они напрягают военные усилия и ведут пропагандистскую войну, в центре внимания — не идейный борец, а мещанин, обыватель, описывается, позитивно показывается не борьба, а частная жизнь с благополучием, потреблением и т.д. Ну и главный стиль – развлекательный, коммунистический враг, с которым идёт борьба, подаётся тоже в развлекательных жанрах – боевики, детективы, ужастики и пр. Сюжеты на тему идейного противостояния и ведущейся борьбы занимают очень узкий сектор масскульта и предназначены не «широкой публике», а непосредственно воинам, и не как источник вдохновения, а скорей руководство для профессионалов.

В СССР и странах социализма всё иначе. Частных людей масскульт пытается если не превратить в идейных борцов за коммунизм и против капитализма, то хотя бы поднять до их уровня в плане идейного багажа, суммы знаний и пр. Поэтому стиль или тон прессы, ТВ, чтива и пр. – просвещающий, сообщающий знания, или, при плохом исполнении, поучающий. Те или иные идеи внедряются рациональным образом, через сообщение знаний, доказательные суждения, критику (хуже – поношение) оппонентов, но брезгают игрой на эмоциях, составляющей девять десятых западной пропаганды (гитлеровской в той же степени что и американской). Частная жизнь не только не является идеалом, предметом любовного показа, но терпима ровно в той степени, в какой в ней «моё» подчинено «нашему» и «общему», в какой эта ячейка общества содействует генеральному тренду просвещения и прогресса, участвует в нём, проникается его плодами. Об отношении к обывателям, мещанам, их мелким интересам и малым миркам и говорить нечего.

Отсюда столь разное изображение учёных и науки, общественных последствий научных открытий. При капитализме учёный изображается или безумцем, или опасным фанатиком, последствия научных открытий – в диапазоне от «проблемы» до «катастрофы». Что в данном обществе вполне осмысленно, см холмсовскую максиму: «Когда врач совершает преступление, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания».

В чём видна сугубая противоположность социализма с капитализмом, каковую « теории тоталитаризма» пытаются преодолеть за счёт разного рода пропагандистских уловок, многократного повторения тезисов и обычной лжи. Начиная с банального логического изъяна сближения по критериям, эмоционально значимым для пропагандиста, но неважным для истины и людей вообще. Скажем, католику марксизм и либерализм — «одно и то же», поскольку они отвергают вещи, для него обязательные и важные (непогрешимость папы, непорочное зачатие и пр.). Для либерала коммунизм и фашизм — «одно и то же», поскольку предполагают подчинение обычных влечений «эгоистического индивида» (» внутренней свиньи«) общему благу. А что характер этого блага различен — прогресс человечности в первом случае и спасение милого либералу капитализма от «красной опасности» во втором — видят лишь самые умные из либералов».

Понятно, что это идеологическое напряжение не могло продолжаться долго. Присутствующие в нём системные противоречия люди чувствовали на собственной шкуре, страдали и в конце концов отрицали её.

«Противоречивой являлась установка на то, что для достижения успеха в браке женщине рекомендовалось не только освободиться от сдерживающих «викторианских» стандартов, но и проявлять определенную (в рамках) инициативу для достижения сексуальной гармонии.

Специфический нравственный и идеологический климат: отрицание урбанистической культуры, НТРы, страх перед неизвестностью (угроза коммунизма внутри страны и ядерная угроза, следовательно, антикоммунизм и холодная война) порождал колоссальное желание обрести стабильность, не ущемляя принципов индивидуальной независимости и самостоятельности, и стал причиной феномена бэби-бума. Семья и дом, полные уюта, гармонии, представляли «убежище» от внешнего мира и внутренних сомнений, как бы психологическую крепость и законное вознаграждение за работу, успех независимого человека, который «сделал себя сам», благодаря самоконтролю, неутомимому труду, сильному характеру и использованию неограниченных возможностей. Как сказал один из наших респондентов, Америка чувствовала себя на коне после войны и махнула рукой на весь окружающий мир. А для этого дома должно было быть все идеально. Менее, чем 10% американцев в то время полагали, что несемейный человек вообще может быть счастлив, и утверждали, что они лично не пожертвовали ничем, вступив в брак».

Роль ТВ и семейных сериалов в утверждении стереотипа

«Телевидение сыграло огромную роль в компенсации образовавшегося вакуума общения. Классическими примерами массового преподнесения эталонов поведения могут послужить короткие ситуационные «домашние» комедии — один из самых долговечных форматов на телевидении (Leave It to Beaver, My Three Sons, I Love Lucy, Father Knows Best, The Adventures of Ozzie and Harriet, Donna Reed и др.) У зрителя был небольшой выбор (3–5, а не 30 каналов как сегодня), поэтому значимость каждой передачи увеличивалась. Они были тем магнитом, благодаря которому в семье было легче почувствовать себя вместе (togetherness).

ТВ-семьи 1950–1960-х гг . неминуемо отличались прочностью, а тот факт , что в комедийных шоу женщины, как правило, «объединялись» друг с другом «против» мужчин воспринимался не иначе как шутка. Муж и жена жили в гармонии и согласии. Женщины были более чем удовлетворены своей ролью хранительницы домашнего очага. Власть либо более или менее явно принадлежала мужу, либо же распределялась между супругами в как бы эгалитарной манере.

Домохозяйка представлялась опрятной, с великолепной прической, стройной фигурой, в накрахмаленном фартуке, весь день потратившей на то, чтобы в доме сверкали окна и пол (правда, непосредственно ее показывали за приготовлением еды). Встречая мужа с работы, она восклицала с очаровательной улыбкой: «О, милый, вот твои любимые домашние тапочки!» Далее мужпапа «председательствовал» за обеденным столом, рядом находилась верная и аккуратная мама (trim and prim). Сыновья (один из многочисленных детей обязательно должен был быть мальчиком) делали слабые попытки утвердить свою независимость и шалили, а очаровательные дочки были «принцессами» и «котеночками» — вечными маленькими любимицами отцов. Родители представали в образе неких рациональных и мудрых суперлюдей, которые всегда могут разрешить любые проблемы.

Телерекламы изображали женщину в качестве «приложения» к мужчинам, зависимую от них, подчиняющуюся им, всецело занятую выполнением функции домашних хозяек, а около 17% рекламы, по наблюдениям исследовательницы Г.Тучман, представляли женщин и вовсе в качестве глупых сексуальных объектов.

…Ряд американских исследователей предполагает, что телевидение в силу того, что оно всегда ассоциировалось с домом, изначально ориентировано не столько на индивидуума, сколько именно на семейные группы. Ощущение оптимизма усиливалось c ростом реальных доходов белых американцев, отчасти благодаря эффективности правительственных программ, поддерживающих экономическую и географическую мобильность населения. К началу 1960-х гг . более 70% семей соответствовали нормативному образу, навязываемому поп-куальтурой, СМИ и социологами. Но становилось все более очевидным, что имидж стабильного, ответственного, зрелого мужчины, которые принял бы на себя обязательства обеспечивать свою семью, и женщины, пожертвовавшей своей индивидуальностью ради блага семьи, более не отвечал запросам американцев

Кстати, тот же Т.Парсонс подмечал, что предпочтительные модели поведения, которые предписывались молодежи в 1950-е гг ., были скорее продуктом «желаемых конструкций», создаваемых людьми, уже вышедшими из молодого возраста. Одна из причин переоценки культурных ценностей — кризис маскулинности, заключавшийся в нереальности сочетания роли добропорядочного кормильца и семьянина и мужчины — мужественного, уверенного в себе героя-«одинокого волка», всегда к чему-то стремящегося и всего добивающегося. Американские отцы оказывались слишком дистанцированными от своих детей и не могли обеспечивать внешне мягкую, спокойную, в то же время решительную, сильную и жесткую родительскую власть. Мужчине, занимающему должность «белого воротничка» было нелегко чувствовать себя комфортно на бюрократической работе и отвечать эмоциональным запросам со стороны жены, которая, в свою очередь, была уставшей и раздраженной от бесконечных забот по дому и невозможности реализоваться как-то еще.

Самоощущения американок, целиком посвятивших себя семье и детям, были весьма далеки от столь активно пропагандировавшегося идеального образа, что подтверждается как опросами общественного мнения, так и данными психологов и психиатров. Модель семейного счастья 1950-х гг . подразумевала гораздо большую степень адаптации со стороны женщины. «Доктрина сдерживания на домашнем фронте» порождала колоссальное чувство неудовлетворенности среди женщин, в массе своей подверженных стрессу.

Именно эту неудовлетворенность и удалось выразить Бетти Фридан в ее бестселлере «Тайна женственности». Она справедливо отмечала, что женщины среднего класса оказались в плену « ошибочных идей и неверно интерпретированных фактов, полуправды и отсутствия реальных возможностей выбора», что и составляло ту самую, по выражению Фридан, «проблему без названия», которая вынуждала женщин чувствовать себя неполноценными, принимать транквилизаторы, злоупотреблять алкоголем. Принципиально важно и то, что роль домохозяйки не пользовалась, при всей риторике о культе дома, достаточным уважением в обществе. Замужние женщины страдали от ощущения ненужности, бесполезности, усталости, непонимания со стороны мужа, детей, хотя и не помышляли о расторжении брака, боясь оказаться в вакууме после развода.

Феноменальным было именно осознание неизбежности, несмотря ни на что, оставаться в неудачном браке. Это объясняет несколько завышенные оценки собственного брака, нежелание выносить проблемы за пределы семьи. Об этом говорили и некоторые наши респонденты — опять же ссылаясь не на свой опыт , а на жизненные истории знакомых, что отражает мотивы 1950-х гг ., когда никто не должен был быть неудачником. Попытка обрести комфортную жизнь в строго заданных рамках соответствия нормам и одновременное провозглашение свободы выбора в обществе и демократии в семье вошли в неразрешимое противоречие. Первыми это почувствовали молодые американцы, подростки, которые привыкнув к благополучию, но одновременно мечтая стать другими, непохожими на мещан-родителей, невольно начали обращать внимание на негативные стороны «американской мечты». Их раздражало соглашательство обывателей среднего класса, их равнодушие к судьбам менее благополучных американцев. В 1950-е гг . те, кто каким-то образом выделялись из общепризнанной схемы, считались незрелыми, инфантильными, даже душевнобольными людьми, что нередко приводило к ханжеству, лицемерию в отношениях между людьми.

Семья перестала быть непререкаемым авторитетом для молодежи, в то время как тон все больше задавали сверстники, массовая культура. Даже те молодые американцы, которые не стали настоящими «детьми цветов» или хиппи, выражали свой протест — кто-то временно уезжал из дома и принимал участия в различных сборах и акциях молодежи, кто-то демонстрировал свое несогласие через потребление — покупая и используя вещи, которые шокировали старшее поколение. Конфликт поколений (для многих безусловно обостренный разницей в образовательном уровне) обострился не столько в реальном поведении (исследования общественного мнения как раз свидетельствовали об относительном консенсусе), сколько в изображении масс-медиа, быстро подхвативших тему, которая интересовала подрастающее поколение».

Насколько отошла американская семья от идеи «естественного неравенства полов»?

И, наконец – как далеко отошли американские семьи из «средних слоёв» от описанной модели ко времени написания книги (90-е годы)?. На словах далеко, на деле – существенно меньше. «В начале 1980-х гг. большинство пар, в которых оба супруга делали карьеру, признавали одинаковую важность работы для жены и мужа, но на практике руководствовались более традиционными представлениями о распределении обязанностей. (Catalyst Career & Family Bulletin. No.3. Fall’81. P.8.) Тогда 90% работающих американцев и американок согласились с тем, что ответственность за воспитание детей должна быть возложена на обоих супругов, но всего 36% могли отметить это на практике. Families At Work. American Families Report 1980–1981, A Louis Harris Poll for General Mills, Minn., 1981. P.26.

По другим данным 84% согласны с тем, что в воспитании детей должны принимать более или менее равное участие оба супруга; всего 38% занимают ту же позицию применительно к ведению домашнего хозяйства, а 30% считают это однозначной обязанностью жены. 69% согласны с тем, что управление финансами должно производиться совместно, но всего 24% ответили так же на вопрос относительно зарабатывания денег и обеспечения семьи. (Hiller D.V. & W.W.Philliber. The Division of Labor in Contemporary Marriage: Experience, Perceptions & Performance, Social Рoblems, vol.33, No.3, Feb.1986, PP.191–201). Отцы проводят больше времени с детьми и дома: женщины на полчаса меньше занимаются домашним хозяйством, а мужчины — на час больше. Work and Family Life. A Monthly Newsletter. Dow Jones & Company, Inc. June 1998, Vol.12. No.6. Robinson J. & J.Spitze. Whistle While You Work? The Effect of Household Task Performance on Women’s and Men’s Well-Being. // Social Science Quarterly. Vol. 73. No.4. Dec.1992. PP.845–859.

Так, оказание помощи жене может отрицательно влиять на карьеру мужа, перспективы его продвижения, доходы, вызвать чувство неудовлетворенности домашней рутиной и социальной изоляцией и, соответственно, быть в противоречии с прежними установками человека. Женщины могут также неоднозначно воспринимать помощь и участие мужчин: некоторые боятся потерять контроль над привычной для них сферой».

То есть капитализм «не пускает к равенству» даже при наличии желания у людей тех слоёв, где материальная нужда не является проблемой.