Про необходимость трезвения

Print PDF

 

Известная поговорка про «ложечки нашли, а осадок остался» сполна подтверждается данными социальной психологии. Так, было показано, что диффамация действует – люди не доверяли оклеветанным в сравнении с контролем даже после разоблачения ложности соответствующих утверждений.

«Дэниэл Вегнер и его коллеги провели ряд простых экспериментов с целью проверки реакции людей на инсинуацию. В ходе исследования участников просили оценить предпочтительность политических кандидатов на основе газетного заголовка. Например, испытуемые читают либо прямо обвиняющий заголовок — «Боб Толберт связан с мафией», либо обвинение, поставленное под вопрос — «Связана ли Карен Даунинг с мошенничеством в сфере благотворительности?», либо опровержение недостойного поведения — «Эндрю Винтерс не связан с банковской растратой», либо нейтральный заголовок — «Джордж Армстронг прибывает в город».

Неудивительно, что результаты показали: кандидаты, связанные с откровенно обвиняющими заголовками, воспринимались более негативно. Поразительно, однако, другое — простое предположение, что кандидат вел себя сомнительно, или всего лишь отрицание того, что кандидат вел себя нежелательным образом, также имели своим результатом негативное восприятие кандидата — лишь чуть более положительное по сравнению с теми, кого обвинили напрямую. Создается впечатление, что достаточно задаться вопросом, а не занимался ли кандидат недостойной деятельностью, чтобы нанести ущерб его политическому имиджу. Более того, источник инсинуации не так уж важен: кандидаты все равно оценивались негативно, даже если заголовок был в газете, не пользующейся доверием (National Enquirer или Midnight Globe, в противовес таким серьезным изданиям, как New York Times или Wachington Post). Негативная политическая реклама и клеветнические кампании часто действительно приносят плоды. Вот только один пример такого эффекта: во время судебного разбирательства по поводу обвинения Уильяма Смита Кеннеди в изнасиловании популярность президента Джона Ф. Кеннеди (убитого почти за тридцать лет до суда над его племянником) упала, хотя большинство американцев согласились с вынесенным судом вердиктом о невиновности Смита.

Иногда ложное обвинение может быть совсем наглым и откровенным. В недавнем исследовании, которое мы провели с Дереком Ракером, проверялось то, что мы назвали тактикой проекции — обвинение другого человека в преступлении, совершенном вами самим 9. Это изыскание было вдохновлено многочисленными историческими примерами. Например, прежде чем вторгнуться в ту или иную страну, Адольф Гитлер часто обвинял ее лидеров в том, что они замышляют агрессию против Германии. В начале заслушивания свидетельских показаний комитетом по расследованию антиамериканской деятельности Джозеф Маккарти обычно обвинял свидетеля во лжи в то самое время, когда сам готовился сообщать об этом свидетеле одну ложь за другой. Нам было интересно узнать, меняют ли подобные проекции то, как воспринимаются события.

В своем исследовании мы просили людей либо посмотреть соревновательную игру, либо прочитать о том, как студенты мошенничают при тестировании по химии, либо прочитать о странах, собирающихся воевать. В некоторых случаях один из героев повествования обвинял в преступлении другого — например, обвинял невинного человека во лжи или обмане при тестировании или возлагал на противника вину за развязывание войны. В четырех вариантах эксперимента мы получили одни и те же результаты: обвинителя оправдывали, в то время как его мишень рассматривалась в качестве виновного в преступлении. Мы получили эти результаты несмотря на то, что возбудили подозрения относительно мотивов обвинителя, представили доказательства его виновности в этом преступлении и разместили эпизоды с ложными заявлениями после того, как обнаруживались преступления самого обвинителя. Другими словами, когда речь идет о ложных обвинениях и перекладывании вины за собственное негативное поведение на других, Адольф Гитлер и Джозеф Маккарти знали, что делали!

Если вы думаете, что проекция эффективна только в лаборатории социальных психологов, пойдите и спросите Гэри Дотсона о перенесенных им испытаниях. Он провел шесть лет в тюрьме из-за ложных утверждений молодой девушки. Летом 1977 года Кэтлин Кроуэлл Вебб, которой тогда было шестнадцать лет, сообщила о том, что ее изнасиловали. Вебб показала полиции порванную блузку и царапины, предположительно нанесенные насильником; она также описала насильника полицейскому художнику. Изображенное по ее рассказу лицо случайно оказалось похожим на Гэри Дотсона. Через два года на основании этих показаний «свидетеля-очевидца» Дотсон был приговорен к сроку не менее двадцати пяти и не более пятидесяти лет пребывания в исправительном заведении штата Иллинойс. Через шесть лет, в марте 1985 года, Вебб отказалась от своей истории. Она сказала властям, что выдвинула обвинение в изнасиловании, чтобы скрыть сексуальный опыт со своим другом10. Дотсон обратился с просьбой о признании его невиновным. Судья, изначально ведший этот процесс, не отменил свое решение. Губернатор штата Иллинойс отказался помиловать Дотсона, но смягчил наказание, ограничив его теми шестью годами, которые тот уже отсидел. И судья и губернатор продолжили верить в первоначальную историю — ложное утверждение было более правдоподобным, чем публичное отречение и правда. Дотсону потребовалось еще четыре года, чтобы восстановить свое доброе имя с помощью тестов ДНК, показавших, что сперма на нижнем белье Вебб не могла ему принадлежать. Результаты проекции девушки-подростка погубили двенадцать лет жизни невинного человека.

Другие исследователи выяснили, что необоснованные свидетельские показания в суде могут воздействовать на присяжных, даже когда судья недвусмысленно рекомендует жюри присяжных не принимать фактоид [1] во внимание. Например, в одном из экспериментов Саул Кэссин и его коллеги обнаружили, что доверие к судебному свидетелю-эксперту можно подорвать, просто задавая «обличительные» вопросы типа: «Правда ли, что ваша работа невысоко оценивается коллегами?». Надежность эксперта дискредитировалась независимо от того, было ли обвинение отклонено или снято адвокатом после того, как выдвинуто возражение. Стэнли Сью со своими коллегами выяснил, что свидетельские показания, наносящие ущерб подсудимому, приводят к значительному числу обвинительных вердиктов даже в том случае, когда такие показания признаются не принимаемыми судом в качестве доказательства. Многочисленные научные исследования обнаружили, что негативная гласность до суда — вроде сообщений о признании или подозрительных результатах теста на детекторе лжи, публикации данных из предварительного протокола показаний обвиняемого, подробностей дела и другой информации, не признанной судом в качестве доказательства — может серьезно повлиять на принятое жюри присяжных решение».

Однако тут есть и противоядие. Эмоция, созданная воздействием диффамационных сообщений или просто плохих (травмирующих) новостей, толкает нас больше к этой теме не возвращаться. Это ошибка – мало того, что в нас ложное недоверие останется, сохранится травмирующий эффект плохих новостей. Надо пересилить себя, вернуться, и прочитать ещё раз; тогда будешь воспринимать сообщаемое не эмоционально, а умом. Так, психологи из Тель-Авивского университета предлагают как можно дольше задерживаться на «плохом стимуле», вследствие чего вызванное им плохое настроение отступит.

«В своём исследовании Даниэль Альгом (Daniel Algom) и его коллеги проанализировали ряд экспериментальных работ, в которых использовался известный тест Струпа, когда человеку предлагают определить цвет написанных слов. Этот тест существует в разных вариантах, и та его разновидность, которая используется при оценке эмоционального состояния, построена на словах с негативным и нейтральным значением. Обычно люди дольше думают на словах с негативным значением: мозгу в этом случае нужно больше времени, чтобы определить цвет слова; причём особенно такая задержка проявляется у тех, кто страдает от депрессий, постоянной тревожности и прочих эмоционально-психических расстройств.

Объясняется это тем, что неприятное слово либо вызывает чувство угрозы, либо заставляет мозг отвлекаться от неприятного предмета; так или иначе, на его обработку тратится меньше нервных ресурсов, что и служит причиной задержки в определении цвета. Однако это не объясняет одного феномена, связанного с этим тестом: если человек хотя бы дважды видел негативное слово, то следующие за ним нейтральные слова он распознавал уже без задержки. Если же негативное слово возникало один раз, то над цветом следующих нейтральных слов мозг думал долго.

Чтобы объяснить это, исследователи и предложили гипотезу «привыкания к негативу»: слова с отрицательным значением вводили участников эксперимента в плохое настроение, но при повторении «негатива» его воздействие ослабевало. Учёные поставили собственный эксперимент и убедились, что эмоциональное состояние тех, кто видел одни и те же «плохие слова» несколько раз, выправлялось. Напротив, у видевших слово с отрицательным значением всего раз настроение оставалось плохим. И они, кстати, тратили больше времени на заполнение психологического опросника.

То есть повторяющийся негативный стимул позволяет мозгу адаптироваться к нему и тем самым сократить время негативного «послевкусия», которое сказывается на когнитивных способностях».

Это и менее травматично (даже позитивные эмоции разрушительны [2]), и более разумно, ведь нельзя играть в шахматы в помощью добрых намерений (плохих тоже). Вообще, переход от эмоционального реагирования на события социальной реальности (и шире, внешнего мира, включая природные явления) к рациональному анализу – сперва «что происходит?» и только потом «кто виноват?» — есть важнейшее проявление магистрального пути развития человеческой психики. Именно, постепенное овладение человеком своей психикой для большей самореализации, самопознания и построения более справедливого общества с помощью вырабатываемых этим последним орудий «социального труда».

 

«Психика возникла не для того, чтобы служить предметом исследования или любования. Она служит жизни, соками которой питается. И мы обращаемся к ее исследованию не ради ее красоты, а для того, чтобы помочь ей выполнить свою функцию, которую она, дитя природы, уже не может успешно и в массовом масштабе выполнить в искусственной среде человеческой культуры. Человек уже издавна приходил ей на помощь, но делал это стихийно».

П.Я.Гальперин.

Не случайно Паскаль говорил «Давайте же хорошо мыслить, вот главный принцип морали». Действительно, исходно моральные суждения основаны не на разуме, а на социальных эмоциях, затронутых событием, или поступком, предполагающим моральное реагирование. Важно подчеркнуть, что источником этих эмоций оказываются социальные связи, затронутые соответствующим событием [3], но не калькуляция платы и выигрыша, пользы и вреда от разных возможностей поступка [4]. Дальше рациональные соображения могут вносить уточнения, помогают лучше дискриминировать ситуации, точней различать сущности, но эмоциональная оценка некого явления — или его антипода — как «добра» или «зла», «правды-неправды», «справедливости-несправедливости» исходна и первична для нашего познания.

«3 сентября 1977 года четырёхметровый нильский крокодил Куки проводил праздник Дня труда за любимым занятием всех крокодилов: греясь на солнышке. Куки жил в Серпентариуме Майами – так назывался парк рептилий, в котором обитали столетние черепахи, крупные питоны, с лёгкостью заглатывавшие козу, а также ящерицы и ядовитые змеи всех разновидностей. Среди прочих посетителей в тот день в парке был шестилетний Дэвид Марк Весссон со своим отцом. Желая осмотреть на крокодила, они протиснулись к яме, где жил Куки, и увидели, что крокодил неподвижно лежит у пруда. Мистер Вессон решил оказать сыну, что крокодилы умеют двигаться. Он оставил Дэвида на бетонную стенку, окружавшую яму, и отвернулся в поисках пары ягод дикого винограда, которые можно было бы швырнуть в крокодила. О дальнейшем догадаться нетрудно.

В тот самый миг, когда отец отвернулся, Дэвид упал в яму, на то самое место, где Куки обычно кормился. При желании крупные крокодилы могут двигался со скоростью молнии. В следующее мгновение Куки схватил мальчика. Услышав крики ужаса, владелец парка Билл Хааст бросился к яме, перепрыгнул через стену и стал молотить Куки кулаками о голове. Увы, отобрать Дэвида у крокодила весом почти в тонну ему не удалось. Куки нырнул в свой пруд, не выпуская зажатое в зубах тело. Труп мальчика удалось извлечь лишь несколько часов спустя.

Хааст был в отчаянии. Той же ночью он спустился в крокодилью яму и всадил в голову Кук девять пуль из своего «люгера». Через час животное умерло.

Когда я впервые услышал о гибели Дэвида и Куки, логика подсказала мне, что казнить животное было бессмысленно. Пусть Куки и весил почти тонну, мозг у него был величиной с мой большой палец. Можно смело утверждать, что крокодил, если воспользоваться философским термином, «не отвечает за свои действия». После гибели Куки жена Хааста сказала: «Крокодил вёл себя естественным образом, только и всего». И она была права.

Однако более примитивная часть моего рассудка была согласна с необходимостью кары. Согласился с ней и автор редакционных статей из NYT, назвавший смерть крокодила «эмоционально верным, хотя и абсолютно иррациональным поступком».

Поэтому при этическом реагировании на проигрывании ситуаций, где кто-нибудь причинял другому зло, что-либо ломал и портил, нарочно или случайно, дети более склонны к объективному вменению и сильно немилосерднее взрослых. Именно потому, что области, связанные с соответствующими эмоциями, у них слабей контролируются префронтальной корой. Они сильнее сочувствуют жертве и желают более суровой участи преступнику, и менее склонны сомневаться в ролях первого и второго. Что исследовали, демонстрируя ролики, где наносился умышленный или случайный вред людям или неодушевлённым предметам (один человек специально толкает другого, баскетболист непредумышленно задевает соперника, некто нечаянно роняет чашку на пол, преднамеренно ломает велосипед и т. д.).

 

По ходу дела оценивалось, за чем или за кем следят испытуемые, фиксировалась степень расширенности зрачков, которая выдавала эмоциональную реакцию, регистрировалась активность разных долей мозга. В конце каждого испытуемого просили оценить действия злоумышленника, вольного или невольного.

Делалось это затем, чтобы «выяснить, как наш мозг выносит моральные оценки и как изменение этих оценок с возрастом соответствует модификациям в активности тех или иных зон мозга. В исследовании приняли участие 127 человек в возрасте от 4 до 36 лет. Каждого укладывали в сканер для магнитно-резонансной томографии и при сканировании показывали несколько десятков видео с причинением вреда».

«Как пишут исследователи в Cerebral Cortex, абсолютно все подопытные следили преимущественно за теми, кому (или чему) наносился вред, будь то человек, велосипед или чашка. Точно так же, независимо от возраста зрителей, их зрачки сильнее расширялись при демонстрации преднамеренных действий, нежели случайно нанесённого вреда; это совпадало с большей активностью нашего эмоционального центра — амигдалы и передней части поясной извилины коры головного мозга (anterior cingulate cortex). Но при этом ряд показателей имел чётко выраженные возрастные особенности. У детей, которые реагировали на происходящее более эмоционально, амигдала показывала намного более высокую активность, чем у взрослых.

С другой стороны, у взрослых куда более активны вентромедиальная и дорсолатеральные зоны префронтальной коры — участки, отвечающие за рефлексию по отношению к ценностям, приоритетам, поступкам и их последствиям. Когда у испытуемых спросили о мере вины видеозлоумышленников, ответы совпали с активностями долей мозга и тоже имели ясные возрастные особенности. У детей всякая вина была виновата, они не делали разницы между непреднамеренным и умышленным вредом, и «нарушитель» должен был нести наказание за любой проступок — как за вполне преднамеренную пощёчину, так и за нечаянно разбитую чашку. По мере «взросления» участников обвинения в адрес непредумышленных проступков смягчались, а нечаянное повреждение неодушевлённого предмета вообще не вызывало никаких обвинений. Соответственно смягчались и наказания, которые предлагалось выдумать для провинившихся.

По словам учёных, у человека со временем крепнет связь между амигдалой, которая отвечает за эмоциональный отклик, и префронтальной корой, что позволяет взрослым «не судить по первому впечатлению». У детей же намного более развиты эмпатические способности, в том числе за счёт повышенной активности таких секторов мозга, как островковая область (insular cortex) и подколенная зона префронтальной коры (subgenual prefrontal cortex), что имеют отношение к эмоциональному поведению и рефлекторному ответу на стресс. То есть дети «сильнее» чувствуют, «насколько больно столику (чашечке, велосипедику)», и это делает их более жёсткими и суровыми в моральном плане.

С научной точки зрения работа по определению взаимосвязей между нейрофизиологией и поведением, являясь во многом новаторской, подтверждает выдвинутую ранее гипотезу о том, что за сложные поведенческие реакции (куда можно отнести и моральную оценку происходящего) отвечает некая сеть участков, распределённая по всему головному мозгу, а вовсе не какой-то конкретный и чётко очерченный «узел нравственности».

Соответственно, если одна и та же проблема кем-то воспринимается другим как моральная, а другим – как исследовательская, техническая или практическая, то первый в отличие от второго решение принимает быстрее, оно категоричней и не допускает полутонов. Понятно, как это удобно для манипуляций – например, на основе способов, описанных здесь. Поэтому дети сильно более ригидны и жестоки в моральных суждениях, чем взрослые, которые знают, что непосредственно видимое – часто одно, а действительно происходящее – другое, что сперва надо подумать и разобраться, что действительно происходит, и только потом – кто хороший и кто плохой, кому стоит сочувствовать, а кого надо атаковать.

Поэтому на самую лживую пропаганду, апеллирующую к эмоциям, ну, скажем, национальной ненависти, легче всего попадаются самые душевно чистые и честные. Отсюда необходимость трезвения, чтобы ум оказывался судьёй и арбитром эмоций, адекватно ограничивал их, направлял по цели, нужной нам самим, а не атакующей нас пропаганде. Притом что нравственные оценки нельзя отключать, это также ведёт к искажениям, но другого рода, однако «придавать форму» соответствующим эмоциям и направлять их по цели должны именно ум и знание.

К слову, вышеописанные факты и опыты опровергают все рационализирующие теории морали (согласно которым моральный субъект де факто подсчитывает, как правильнее – или выгоднее – поступить с точки зрения его принципов, вроде кольберговской), и методы анализа морального чувства людей с помощью «вагонетки им. Иммануила Канта» и аналогичных тестов.

И действительно, в них регулярно оказывается, что люди говорят одно (в среднем, «как принято» в их обществе), а делают другое — тоже «как принято», но уже на уровне действий, социальных автоматизмов, а не рационализаций-морализаций, 90% которых выработано и удерживается для прикрытия этого «социального бессознательного». Поэтому, чтобы не стать игралищем пропагандистской игры на социальных эмоциях, сохранить собственную субъектность в «эпоху пропаганды», нужно переходить от эмоционального восприятия происходящего к рациональному, в этом последнем больше отталкиваться не от опыта/переживаний, а от знания и логики.

Примечания

---