Тяньаньмэнь

Print PDF

Ровно 25 лет назад в КНР произошло событие, которое, возможно, оказало на мировую историю не меньшее влияние, чем снос Берлинской стены. После безуспешных попыток договориться с митингующими власти КНР приняли решение разогнать демонстрацию на Тяньанмень, поставив тем самым точку на попытках политически идейных граждан добавить к экономическим реформам реформы политические.

Два года после этого события для реформ были почти потеряны, однако после развала СССР китайское руководство получило возможность тыкать слишком активных любителей свободы и демократии лицом в пример северного соседа, и с 1992 года реформы стали раскручиваться вновь.

Китайцы до сих пор стараются об этом особо не вспоминать, но я не исключаю, что жесткими действиями 25 лет назад руководство сохранило единую страну, избежав нашей участи. Пару дней назад я презентовал книгу Карпова об этом периоде китайской истории. Ниже я выкладываю её фрагмент, посвященный непосредственно событиям 1989 года.

Фаза кризиса:

Небесное спокойствие на крови.

Особую остроту политической борьбе в верхах придавало, надо думать, то обстоятельство, что сильно «перегретая» экономикавсячески сопротивлялась попыткам командно-административного «охлаждения». Среднегодовой показатель роста розничных цен составил в 1989 г. 16,8 %, что не на много уступало аналогичному показателю в 1988 г. — 18,5 %. (33, с. 65). При этом, если учесть, что во второй половине 1988 г. рост цен был рекордным, а в 1989 г. значительного снижения его темпов удалось добиться лишь к концу года, то следует предположить, что в первом квартале 89-го цены росли темпами, сопоставимыми с драматической осенью 88-го. Продолжался рост общего объема денежной массы. Хотя в среднем за 1989 г. он не превысил 10 %, что было самым низким показателем за все годы экономической реформы, в начале года прирост количества денег в обращении был более значительным. (33, с. 65).

В первом квартале удалось сбить темпы роста в промышленности до 10,4 %, однако, во втором квартале наблюдалось уже некоторое движение в сторону их увеличения, по крайней мере до 12 %. (33, с. 82).
В сравнении с 1988 г. в 1989 г. произошло резкое, по сути обвальное падение прироста производительности труда — с 9,3 % до 1,6 % соответственно. (33, с. 66). В то же время прирост фонда заработной платы на госпредприятиях составил 14 %, то есть почти в 9 раз превысил рост производительности труда.

Такое балансирование на грани между стагфляцией и гиперинфляцией было обусловлено как административным характером принятых стабилизационных мер, так и неоднозначным их восприятием на местах: многие руководители и хозяйственники отрицательно отнеслись к стремлению центрального правительства перекрыть каналы инвестиционной накачки.

Один из представителей либеральной интеллигенции Бао Цзунсин вспоминает: «Для того, чтобы достойно отметить 1989 г. — год двухсотлетия французской «Декларации Прав Человека и Гражданина» и семидесятилетия движения «4 мая» преданные делу демократизации Китая интеллигенты еще в ноябре 1988 г. начали строить планы действий, рассчитывая с их помощью повысить уровень демократического и гражданского сознания, способствовать процессу демократизации в нашей стране. В качестве первоочередной меры с января по март 1989 г. было опубликовано 4 открытых письма, подписанных в общей сложности ста десятью учеными и писателями и призывавших к улучшению ситуации с правами человека в Китае, освобождению политических заключенных и демократизации. Эти открытые письма подготовили соответствующую идейную почву для начавшихся вскоре студенческих выступлений. Их центральные лозунги «Свобода», «Демократия», «Долой коррумпированных бюрократов», «Долой явления загнивания» были полностью созвучны духу и букве открытых писем». (125, 1991, №42, с. 38).

Активизировалось диссидентское движение за границей и внутри страны. В январе-феврале прошли серьезные вооруженныестолкновения в Лхасе между демонстрантами-тибетцами, требовавшими отделения, Тибета от Китая и китайской армией. По некоторым данным подпольные диссидентские организации способствовали началу вооруженных выступлений мусульманских группировок в Синьцзяне в феврале-марте 1989 г. Ряд лиц, с которыми автору довелось беседовать в Пекине, утверждают, что один из будущих лидеров Союза Самоуправления Пекинских Студентов (ССПС), студент пекинского технологического института Уркеш Даолет (в китайской транскрипции У Эр Кай Си), туркмен по национальности, имел тесные связи сруководством мусульманских сепаратистских группировок в Синьцзяне.

Существовали и очевидные признаки того, что происходит усиление политической активности столичного студенчества. 1 марта в городке пекинского университета появилась прокламация «Обвинительный акт Дэн Сяопину» с требованием ликвидации однопартийности и отказа от 4-х основных принципов. 8 марта студенты пекинского университета направили открытое письмо руководству страны с требованием прекратить преследования за инакомыслие и освободить политических заключенных. В феврале-марте в городках столичных вузов открыто распространялись статьи и воззвания известных диссидентов, таких как Фан Личжи, Ли Шусянь, Ху Пин и т.д. 5 апреля в пекинском университете студент исторического факультета Ван Дань (будущийактивнейших член ССПС и лидер студенческого движения) провел первый «демократический салон» — своего рода митинг студентов — на котором звучало требование превратить столичный университет в «особую зону политической демократизации». За два дня до начала волнений, 13 апреля в пекинском университете распространялась прокламация «Декларация к Новому 4 мая», в которой были такие строки: «70 лет назад лозунги национального процветания и демократиивзволновали десятки и десятки молодых сердец. За демократию либо за диктатуру, за науку или за невежество, за силу и богатство или за слабость и отсталостью. Перед лицом этого вечного выбора, после 40 лет жесточайших потрясений, мы вновь очнулись от тяжелого сна… Наша надежда в решительном наступлении». (65, с. 222).

Интересно отметить, что ряд деятелей, близко стоявших к государственному руководству, проявили в те дни повышенный интерес к нараставшему недовольству в студенческой среде. В частности, Чзнь Ицзы в воспоминаниях отмечает, что открывшийся 1 апреля в Пекине семинар молодых специалистов » 10 лет реформ—теория и практика» серьезное внимание уделил анализу возможности начала студенческих волнений.

Эти, а также некоторые другие факты и обстоятельства преподносятся нынешней официальной китайской пропагандой, как доказательства того, что весенние события 1989 г. заранее планировались и координировались «ничтожно малым числом лиц», имевших целью свергнуть власть КПК и социалистический строй в Китае.
Серьезные сомнения в стихийном характере движения высказывают многие наблюдатели и исследователи как в самом Китае, так и за рубежом. С нашей точки зрения, общий рисунок развития ситуации мало чем отличался от событий зимы 1986-87 гг. Драматические обстоятельства неудачи курса на радикализацию экономических и политических реформ, а также торможение преобразований на фоне резкого обострения борьбы в верхах и серьезнейших хозяйственных неурядиц, накалили обстановку в стране. В этих условиях наиболее способная к политической самоорганизации часть китайского общества — интеллигенция и студенчество — активизировала оппозиционную деятельность с целью продемонстрировать свое отношение к разворачивающимся событиям.

Предлогом и поводом для этого явились отмечаемые весной 1989 г. исторические даты, имеющие большой символический смысл — прежде всего 4 мая — годовщина демократических выступлений пекинской молодежи в 1919 г.
Вне всякого сомнения, руководство страны видело, что происходит в университетских городках. Особенность ситуации заключалась, однако, в том, что пойти на решительное пресечение политической активности интеллигенции и студенчества власти, очевидно, не решились, резонно опасаясь, что такие меры могут иметь обратный эффект. С другой стороны, занятый кулуарными разборками правящий режим оказался ни организационно, ни политически не готовым начать диалог с общественностью.

Вместе с тем, та часть интеллигенции, которая в годы реформ принимала известное участие в формировании государственной политики, увидела в зреющем снизу недовольстве возможность оказать давление на партийно-государственные верхи, изменить расстановку сил в руководстве в пользу группировки реформаторов. Весьма вероятно, что упоминаемый Чэнь Ицзы семинар и стал одной из первых попыток координации действий различных групп молодой столичной интеллигенции в преддверии 70-летия 4 мая. Следует отметить, что после подавления выступлений мэр Пекина Чэнь Ситун заявил, что этот семинар провел основную работу по подготовке и организации в столице «контрреволюционного мятежа».

Однако, несмотря на приведенные выше факты и свидетельства, мы не располагаем достоверной информацией о том, что определенные круги общественности готовили весной 1989 г. в Пекине именно массовые студенческие уличные выступления. Причем, даже если допустить, что кто-то из среды интеллигенции ожидал и рассчитывал на нечто подобное, дальнейшие события показали, что никакой конкретной организационной работы (определение сроков, назначение лидеров, создание устойчивой системы связи, позволявшей бы координировать действия разрозненных групп участников выступлений и т.д.)проведено не было. Анализ обстоятельств начала волнений в Пекине 15-16 апреля свидетельствует, что это не была заранее спланированная акция, элемент стихийности здесь явно преобладал.

Появление в печати официальных сообщений о скоропостижной кончине от сердечного приступа Ху Яобана привело к тому, что заряд общественного протеста, заложенный в студенческих городках китайской столицы, превысил свою критическую массу. Как официальные власти, опасавшиеся массового недовольства, так и интеллигентские круги, планировавшие каким-то образом использовать недовольство снизу для оказания давления на правящий режим, психологически готовились, очевидно, к 4 мая. Неожиданный всплеск студенческого протеста 15-16 апреля застал как власти, так и потенциальных диссидентов из среды интеллигенции врасплох. 17 апреля газета «Жэньминь жибао» на первой полосе напечатала фотографию, изображавшую небольшую группу людей, внешне мало похожих на студентов, с венками у подножия памятника народным героям на площади Тяньаньмэнь.

Под фото была помещена подпись: «16 апреля пекинцы пришли к памятнику народным героям возложить венки и почтить память тов. Ху Яобана». По свидетельству китайских и иностранных наблюдателей, эта фотография была истолкована студентами, как своего рода «благословение» движения сверху, что вселило дополнительный энтузиазм и привело к началу массовых манифестаций 17-19 апреля. Иностранные наблюдатели были также сильно удивлены бездействием полиции в отношении пока еще не многочисленных демонстрантов, что было понято, как подталкивание движения. Были ли это действительно признаки поощрения студентов сверху?

Нам это кажется маловероятным. Скорее, указанные обстоятельства явились отражением растерянности властей, их двойственного положения (репрессии представлялись неуместными и даже опасными) возможно, даже известного непонимания ситуации — что же, собственно, началось: массовые траурные мероприятия в память Ху Яобана или оппозиционное движение. Во всяком случае, никакими достоверными фактами и свидетельствами того, что движение с первых же дней получило поддержку определенной части руководства страны мы не располагаем, а общий рисунок развития ситуации говорит, скорее, об обратном.
События, между тем, шли по нарастающей. К 18 апреля стало ясно, что речь идет не просто о выражении скорби в связи с кончиной видного государственного деятеля, а о студенческих выступлениях с набором определенных политических требований к властям.

Эти требования сформулировал Ван Дань, выступая утром 18 апреля на площади Тяньаньмэнь: политическая реабилитация покойного Ху Яобана, прекращение борьбы с «буржуазной либерализацией», освобождение политических заключенных, свобода слова и печати, свобода шествий и митингов, открытая публикация статей доходов руководителей страны, борьбы с коррупцией и семейственности в партийно-государственном аппарате. (65, с. 225). Требование политической реабилитации Ху означало, по сути, требование руководству страны поставить во главу угла реформу политической системы. По некоторым данным этот список требований был разработан при участии Ли Шусянь — супруги Фан Личжи. (124, 1989, № 21). Именно 18 апреля начинается передача серии петиций властям, при этом нерешительно-неуступчивая позиция последних немало способствовала общему обострению обстановки.
В эти же дни, 17-19 апреля, университетские городки китайской столицы оказались наводненными массой различного рода листовок, прокламаций и воззваний, большинство которых по началу носило траурный характер. По мере же нарастания напряженности, в особенности после столкновений студентов с силами безопасности у входа в правительственную резиденцию Чжуннаньхай, дацзыбао в весьма резкой форме стали критиковать руководство страны.

Прозвучали и открыто антикоммунистические лозунги и призывы. Вместе с тем, очевидцы свидетельствуют, что студенты не стремились выступать с подчеркнуто антикоммунистических позиций. В зарубежной прессе получил широкое освещение эпизод, когда в ходе столкновений с полицией у правительственной резиденции 20 апреля несколько демонстрантов пытались заставить замолчать студентку, выкрикивавшую лозунг «Долой КПК». Думается, таким образом участники выступлений стремились не дать властям предлога к началу широкомасштабных репрессий против движения.

Следует отметить, что с самого начала студенческое движение пошло в обход официально признанных властями инстанций типа комитетов студентов и аспирантов, существовавших во всех вузах. Прозвучавший 20 апреля призыв этих организаций прекратить выступления протеста не нашел практически никакого отклика. В эти же дни наблюдаются попытки создания независимых студенческих организаций. 18-20 апреля в ряде вузов оформились студенческие союзы солидарности и комитеты самоуправления, а 22 апреля была создана Временная федерация студентов столичных вузов, которая сыграла значительную роль в попытках организовать и координировать студенческие выступления. Как отмечают наблюдатели, эти многочисленные студенческие организации отличались крайней нестабильностью и запутанной, неэффективной управленческой структурой. Главные причины этого, пишет американская исследовательница М.Вагнер, состояли в том, что «поначалу большинство студентов опасались занимать должности в неофициальных организациях, так как знали, что это может угрожать их университетским дипломам, перспективам выезда за рубеж и даже личной свободе.

Большинство лидеров не выбиралось, а самоопределялось, при этом тот, кто говорил смелее других, автоматически становился лидером«. (99, с. 53). В целом, в период с 15 по 26 апреля студенческое движение в Пекине развивалось с очевидным преобладанием стихийного элемента, при этом, в особенности после событий 20 и 22 апреля, о чем подробнее будет сказано несколько ниже, тенденция к расширению движения и его радикализация стала просматриваться еще более четко.

Мы отмечали, что столь быстрое развитие событий по нарастающей сказалось неожиданным и для политически активных представителей интеллигенции. Несмотря на то, что, как утверждают китайские власти, супруга Фан Личжи Ли Шусянь принимала участие в разработке студенческих требований 17 апреля, а 18 апреля утром беседовала с Ван Данем по телефону и обещала ему массовую поддержку столичного студенчества, реальные признаки того, что интеллигенция пытается наладить контакт с молодежным движением и определить свое место в растущем противостоянии с властями, появляются лишь 19 апреля. В тот день к вечеру в Пекине прошло совместное заседание персонала редакции пекинского и шанхайского еженедельников «Новое обозрение» и «Международный экономический вестник».

Несмотря на то, что официальная китайская пропаганда делает серьезный акцент на этом совещании, утверждая, что именно здесь была принята программа совместных действий «злоумышленников», каких-либо деталей, касающихся проведения совещания и обсуждавшихся на нем проблем, нам выяснить не удалось. По некоторым данным там шла речь о необходимости политической реабилитации Ху Яобана, прекращении преследований за инакомыслие и официальной переоценке студенческих выступлений 1986-87 гг. (61, с. 72). О разработке плана какой-либо организационной работы информации нет. Однако, 21 апреля произошло событие, которое, с нашей точки зрения, можно рассматривать, как логическое продолжение совещания 19 апреля. По инициативе секретаря Чжао Цзыяна Бао Туна референты и политические советники Чжао Ян Цзяци и Бао Цзунсин публикуют открытое письмо в адрес ЦК КПК и Госсовета с призывом дать положительную оценку студенческим требованиям.

Все трое авторов письма были видными деятелями «мозгового центра реформ» при Чжао Цзыяне и имели тесные личные и служебные связи с работниками редакций «Нового обозрения» и «Международного экономического вестника». Более того, весьма вероятно, что кто-то из них принимал участие в совещании 19 апреля. Такой поворот событий означал, что политически активная часть интеллигенции, близкая к группировке радикальных реформаторов в китайском руководстве, стремится выйти на контакт с развернувшимся студенческим движением и при этом сыграть роль своего рода связующего звена между недовольным студенчеством и высшим партийно-государственным руководством.

Каким же образом развивались события в верхах? 20 апреля в первой половине дня состоялось совещание политбюро ЦК КПК, рассмотревшее вопрос о студенческих выступлениях в столице. По свидетельству Чэнь Ицзы, Ли Пэн выступая, заявил следующее: «Небольшое количество студентов поддалось на провокации группы негодяев. Их деятельность острием направлена против партии и правительства, в особенности же против руководителей старшего поколения». Чжао Цзыян парировал: «Я не верю, чтобы такое большое количество студентов поддалось на провокации кучки негодяев. Необходимо решать имеющиеся вопросы путем диалога, не обострять противоречий». (63, с. 151). Некоторые комментаторы мемуаров Чэнь Ицзы склонны считать, что здесь Чэнь форсирует события. (121, 1900, № 45). На самом же деле, по их мнению, 20 апреля раскола в руководстве страны еще не было.

Нам кажется, что описанная Чэнь Ицзы словесная пикировка между Чжао и Ли, определившая последующие позиции этих двух лидеров и, по сути, означавшая начало раскола в партийно-государственной верхушке, вполне могла иметь место 20 апреля. Косвенным свидетельством того, что изначальные позиции определились уже тогда является отмеченный факт посылки открытого письма в адрес ЦК референтами Чжао, призывавшими власти положительно откликнуться на требования студентов. Почувствовав, что в руководстве наметился политический раскол, близкие к Чжао представители интеллигенции решили, очевидно, использовать такой шанс и поддержать генерального секретаря и лидера радикальных реформаторов. Однако, думается, что субъективное неприятие Чжао Цзыяном риторики Ли Пэна еще не означало заранее спланированную генеральным секретарем ставку на открытый раскол.

Более того, неизбежно последовавшее за открытым расколом обострение ситуации и угроза потери общей социально-политической стабильности не соответствовали, как нам кажется, интересам Чжао Цзыяна, в особенности принимая во внимание его собственные чрезвычайно непрочные позиции в руководстве. Его желание решить проблемы путем компромисса, без обострения противоречий, выглядит весьма симптоматично. Вместе с тем, как лидер группировки радикальных реформаторов и человек, исповедовавший, очевидно, определенные, отличные от своих оппонентов, политические принципы, генеральный секретарь ЦК КПК не мог быть солидарен с оценками, прозвучавшими в выступлении Ли Пэна 20 апреля. В свете таких обстоятельств, появление 21 апреля открытого письма в ЦК КПК и Госсовет от имени людей, близко стоявших к Чжао Цзыяну, следует рассматривать как своего рода призыв к генеральному секретарю занять более четкую позицию в назревающем конфликте.

Драматические события, последовавшие за торжественной траурной церемонией в зале собраний народных представителей 22 апреля, стали на наш взгляд исходным пунктом трагической развязки. Фактический отказ Ли Пэна выполнить просьбу митинговавших на площади студентов лично выйти к молодежи и принять петицию, адресованную Госсовету, вызвал резкий рост радикальных антиправительственных настроений среди студентов и привел к новому подъему движения, выразившегося в начале общегородского бойкота занятий в вузах. 23 апреля во второй половине дня Чжао Цзыян отбыл из Пекина с заранее запланированным официальным визитом в Северную Корею. 24 апреля состоялось специальное совещание политбюро ЦК под председательством Ли Пэна, ход которого довольно подробно описан Чэнь Ицзы в его воспоминаниях. Основной доклад сделал первый секретарь пекинского горкома КПК Ли Симинь.

Доклад его содержал два главных момента:

1) студентами руководит кучка негодяев, выступающая против партии, ее руководства, революционеров старшего поколения.

2) перед лицом открытого вызова власти ЦК КПК оказался слабым и недееспособным, по сути поощряющим распространение идей «буржуазной либерализации».

Это было серьезное политическое обвинение в адрес не присутствовавшего на совещании Чжао Цзыяна. Ху Цили, известный, как единомышленник генерального секретаря, попытался возразить: «Мне кажется мы должны все же прислушаться к мнению общественности».

Его резко прервал один из лидеров консервативной группировки Ван Чжэнь: «А почему же мы не должны прислушаться к мнению руководителей старшего поколения?» (63, с. 153). В ходе совещания Ли Симинь и Ли Пэн представили ряд доказательств антипартийного и антигосударственного характера студенческих выступления. Речь, насколько можно судить, шла о списке антикоммунистических лозунгов, содержавшихся в листовках и воззваниях, а также о схеме родственных связей руководителей страны, уличавшей высшие эшелоны власти в семейственности и коррупции.  Чэнь Ицзы отмечает, что 25 апреля ранним утром подробный отчет о состоявшемся накануне совещании лежал на рабочем столе Дэн Сяопина. Тот факт, что Дэн получил информацию о волнениях из рук Ли Пэна и, очевидно, Ян Шанкуня, которые приехали к нему около 6 часов утра 25 апреля, подтверждают американские исследователи Дж.Финчер (99, с. 194) и Н.Кристоф (99, с. 173). При этом Финчер указывает, что Ли и Ян привезли с собой кипу полицейских отчетов о столкновениях студентов с силами безопасности в центре города. Есть все основания полагать, что Ли Пэн и Ян Шанкунь пытались доказать Дэн Сяопину, что развернувшиеся в городе студенческое движение направлено против партии, правительства и лично против него, ДэнСяопина.

На основании позднее опубликованных в КНР материалов (65, с. 234-236), можно предположить, что аргументация Ли и Яна сводилась, примерно, к следующему:

1) Участники выступлений выдвинули пакет требований, реализация которых привела бы к широкомасштабной приватизации в Китае и установлению многопартийной политической системы.

2) Студенческое движение поставило своей целью привлечь на свою сторону средства массовой информации: в ряде вузов радиоточки и печатные издания оказались под контролем незаконно созданных студенческих организаций.

3) Студенты пытаются выйти на контакт с рабочими: отмечены призывы к забастовкам и демонстрациям на пекинском заводе строительного оборудования.

4) В распространяемых листовках и воззваниях содержится резкая и грубая критика в адрес лично Дэн Сяопина, в ряде случаев дело дошло до нецензурной брани.

Дэн, видимо, серьезно опасался дальнейшей дестабилизации обстановки. По свидетельству Н.Кристофа, в беседе с Ли и Яном он указал на пример Польши, где, по его мнению, терпимое отношение властей к социальному недовольству вызвало экономический спад.

Несомненно, Дэн был серьезно лично задет грубостями в свой адрес. Чэнь Ицзы пишет:» Дэн ни в коем случае не мог отступить или сойти со сцены, будучи политически посрамленным. На основании представленных ему материалов, Дэн квалифицировал студенческие выступления, как «антипартийные и антисоциалистические беспорядки». (63, с. 154). По свидетельству Н.Кристофа он тут же заявил о необходимости ввести в город войска и подавить выступления протеста. (99, с. 173). По мнению же американских журналистов Симми и Никсона, Дэн долго колебался и принял решение о применении армии лишь после того, как запланированная встреча представителей городского руководства со студентами университета Циньхуа во второй половине дня 25 апреля не состоялась, так как студенты из-за разногласий не смогли сформировать свою делегацию. (98, с. 55).

Нам представляется, что решающее влияние на мнение Дэн Сяопина имели два обстоятельства: опасения по поводу возможного расширения социального состава участников протеста из среды рабочего класса и городских низов и глубокое личное потрясение от того, что протестующие решились открыто и грубо осуждать самого Дэна — главного архитектора реформ.

Прямым следствием решения Дэна стало опубликование 26 апреля в «Жэньминь жибао» пресловутой передовой статьи «Под ясным знаменем бороться против беспорядков» и отправка телеграммы в КНДР в адрес Чжао Цзыяна. Телеграмма была составлена в духе упомянутой статьи, при этом слова «студенческие волнения» были заменены на «антипартийные беспорядки».

В ответной телеграмме Чжао Цзыян поддержал позицию Дэн Сяопина. В свете последующих событий можно предположить, что таким образом Чжао хотел иметь возможность беспрепятственно вернуться в Пекин и разобраться с ситуацией на месте. Вероятно, что такая позиция Чжао свидетельствовала также о его нежелании идти на открытый разрыв с Дэном.

В ночь с 25 на 26 апреля части 38 полевой армии, дислоцированной в местечке Баодин, получили приказ войти в Пекин. Однако вечером 25 апреля решительные позиции Дэна претерпели некоторые изменения. По свидетельству Н.Кристофа, под влиянием длительной беседы с Янь Миньфу, крупным столичным партийным работником, Дэн отказался от идеи немедленно начать репрессии. В итоге, ранним утром 26 апреля в кругах партийно-административного и военного руководства города была распространена директива за подписью Цяо Ши, общий смысл которой сводился к следующему: на диалог со студентами не идти, студенческих организаций не признавать, ввести в город войска, но никаких репрессивных мер к протестующим не применять.

В контексте переживаемого момента абсурдность такого рода директивы была очевидна. Опасения начинать открытые репрессии с одной стороны, нежелание занять компромиссную позицию с другой и вызванные этим колебания в верхах объективно вели к тому, что режим оказывался не в состоянии адекватно реагировать на развитие событий. Части 38 армии, получившие приказ войти в город, оказались блокированными манифестантами в предместьях. При этом бездействие армии было истолковано, как нежелание принимать участие в подавлении протестов, что придало участникам движения колоссальный заряд энтузиазма. Думается, что в действительности, бездействие войск было вызвано не столько нежеланием стрелять в студентов, сколько тем, что армия просто не получила такого распоряжения.

Личный состав многих введенных в город подразделений даже не был вооружен. Не имея возможности выполнить приказ, то есть продвинуться к центру города, не получив распоряжения открывать огонь, окруженные со всех сторон демонстрантами, военнослужащие стали объектом страстных призывов студентов не принимать участие в репрессиях против участников манифестаций. Очень скоро между солдатами, офицерами 38 армии и студентами сложились действительно далеко не враждебные отношения. Как считает английский журналист А.Хиггинс, этому в немалой степени способствовало то обстоятельство, что студенты многих пекинских вузов проходили в прошлом воинские сборы в частях 38 армии.

Таким образом, следствием публикации передовой статьи в «Жэньминь жибао» 26.04.89 и попытки ввести в город войск стало усиление и расширение движения, однако в его характере произошли серьезные перемены. Состоявшаяся 27 апреля грандиозная демонстрация сопровождалась пеним Интернационала и скандированием лозунгов «Поддержим КПК», «Поддержим социализм», «Поддержим политику реформ и открытости». В качестве главного лозунга звучал призыв к борьбе с коррупцией и семейственностью в руководстве страны. Наблюдатели отметили практически полное отсутствие призывов антикоммунистического содержания и грубых выпадов в адрес Дэн Сяопина, продемонстрированные манифестантами организованность и спокойствие.

После публикации передовицы в «Жэньминь жибао» такое изменение тактики студенческого движения не выглядело случайным. Это признают все без исключения иностранные наблюдатели. Однако, лишь в японской газете «Иомиури» нам удалось обнаружить некоторую информацию, позволяющую в какой-то степени судить о том, кто стоял за такой переменой. Пекинский корреспондент «Иомиури» в заметке «Молодые сотрудники аппарата склонны поддерживать демократические организации» (121,1990, № 15) писал о том, что группа близких к Чжао Цзыяну молодых сотрудников аппарата ЦК КПК и Госсовета, получив информацию о решении Дэна применить силу, выехала для встреч с руководством студенческих организаций в вузы Пекина.

В ходе этих встреч студенческим лидерам убедительно советовали изменить тактику и лозунги, лучше организовать движение, способствовать расширению его социального состава. С этой целью было предложено отказаться от лозунгов антисоциалистического содержания и сконцентрироваться на критике коррупции в верхах, на том комплексе проблем, который волновал самые широкие слои китайской общественности. Очевидно, здесь мы снова имеем дело с на сей раз успешной попыткой близко стоявшей к верхам интеллигенции провести тактические коррективы в молодежном движении с тем, чтобы использовать его в своих целях.
Можно предположить, что такая корректировка отвечала настроениям определенного числа студентов. М.Вагнер отмечает, что «многие китайские студенты поддерживали КПК потому, что не видели реальной политической альтернативы, понимали, что переход к многопартийности был бы неосуществимым или преждевременным. Даже Ван Дань, организатор демократических салонов, на вопрос о том, поддерживает ли он КПК, ответил: «Вы можете считать, что я поддерживаю правильное руководство КПК», сделав особое ударение на слове «правильное». (99, с. 59).

Другой студент говорил американскому корреспонденту Симми: «Мы не против правительства, мы против того, как оно руководит. Проблема во внутрипартийной атмосфере, в коррупции и бюрократизме». (98, с. 123). Вместе с тем, дальнейшие события показали, что значительная часть студенчества продолжала оставаться настроенной радикально-бунтарски, не приемля попыток руководить движением сверху.

После триумфа демонстрации 27 апреля движение получило единое руководство в лице образованного 28 апреля СоюзаСамоуправления Пекинских студентов (ССПС), выдвинувшего в адрес руководства страны два требования: признать законными вновь созданные самостоятельные студенческие организации и провести диалог между представителями правительства и студенчества. Абсолютная неуместность репрессий против мирно демонстрирующих и поющих Интернационал студентов была настолько очевидной, что, как пишет А.Хиггинс, «власти впервые подумали о том, что было бы благоразумнее открыто пойти на уступки». (83, с. 74).

Ход проведенных встреч между спикером Госсовета Юань My и представителями студентов весьма подробно изложены в многочисленной литературе. (73,93,99). Для нас важно отметить, что эти встречи вызвали очевидный раскол в среде столичного студенчества. Остается загадкой, каким образом был проведен отбор членов студенческой делегации, однако из отобранных 50 студентов большинство являлось активистами официально признанных комитетов аспирантов и студентов. Некоторые члены руководства ССПС (например, У Эр Кай Си) также были приглашены, однако не в качестве представителей этой организации. Власти подчеркнуто не желали признавать законность самодеятельных студенческих структур. На проведенной 1мая пресс-конференции лидеры ССПС подвергли резкой критике проведенные встречи, заявив, что, по сути, это были встречи»правительства с правительством».

Руководство ССПС призывало к продолжению бойкота занятий и массовым демонстрациям. Однако, уступки властей вызвали судя по всему соответствующую реакцию у значительной части студенчества. После того, как газета «Чайна дейли» в доброжелательном ключе описала демонстрации 27-28 апреля и в особенности после встреч с представителями Госсовета в пекинском университете, появилось большое количество листовок и транспарантов, осуждающих экстремизм Ван Даня, У Эр Кай Си и других лидеров ССПС. Однако, в эти дни ССПС еще вполне владел ситуацией.
Этому немало способствовала по-прежнему в целом неуступчивая позиция властей. Переданная студентами 2 мая петиция и заявление вызвали резкую отповедь спикера Госсовета Юань My.

Он заявил, что эти требования студентов «неразумны» и «угрожают правительству своей ультимативностью». Юань My впервые открыто признал, что «руководство страны отказывается признать законными самодеятельные студенческие организации на том основании, что они внесут раскол в студенческую среду». (65, с. 231). Впрочем, Юань My исключил применение силы. Спикер Госсовета отметил: «Из всего, что происходит следует, что действительно есть люди, стоящие за спиной студентов и подбрасывающие студентам разные идейки с целью организовать общественные беспорядки. Однако, сейчас хорошие люди и плохие люди вместе. Поэтому мы не собирается принимать меры против них. Сейчас условия не подходят для задержаний и арестов». (65, с. 232).

Таким образом, исключая применение силы в настоящий момент, Юань My как бы оставлял за режимом право использовать ее позднее, когда «условия» будут более благоприятными. Казалось, назревает новое обострение конфликта. Однако ситуация стала развиваться в совершенно противоположном направлении. Чтобы понять почему это произошло, необходимо вернуться к 30 апреля, когда по завершении визита в Северную Корею в Пекин вернулся генеральный секретарь ЦК КПК Чжао Цзыян. Поздно вечером 30 апреля Чжао встретился на своей квартире с Бао Туном, который проинформировал его о развитии событий.

1 мая на совещании Политбюро ЦК Чжао выступил с коротким сообщением о визите в КНДР, при этом, касаясь событий в Пекине, согласился с оценками, содержащимися в указанной передовице «Жэньминь жибао». Однако, через два дня, 3 мая на совещании, посвященном 70-летию движения 4 мая позиции Чжао претерпели заметные изменения. По свидетельству Чэнь Ицзы, он отказался включить в текст своего выступления пассаж о важности борьбы с «буржуазной либерализацией», на чем настаивали Ли Пэн и Яо Илинь. 4 мая во время встречи с представителями Азиатского Банка Чжао Цзыян сделал ряд заявлений, по сути резко противоречащих официальной реакции властей на движение протеста. Вопреки духу и букве передовой статьи «Жэньминь жибао» Чжао заявил, что в Китае крупные беспорядки невозможны. Он отметил, что протестующие студенты не выступают против общественной системы, а лишь искренне хотят исправить имеющиеся серьезные недостатки.

Чжао ни словом не обмолвился о той «ничтожно малой кучке злоумышленников», которая, если следовать официальной версии, стоит за организацией студенческих выступлений. В тот же день на совещании Политбюро Чжао высказал несогласие с излишне категоричным, по его мнению, тоном статьи в «Жэньминь жибао» от 26 апреля и предложил написать более умеренную передовицу.

6 мая Чжао в присутствии Ху Цили и ряда других работников секретариата ЦК сделал заявление о необходимости более широкого совещания событий в прессе и в целом о важности большей открытости средств массовой информации. Как китайские, так и зарубежные наблюдатели сходятся на том, что тексты выступлений Чжао 4 и 6 мая были написаны Бао Туном. Именно Бао Тун предпринял значительные усилия с целью как можно скорее донести позицию генерального секретаря до участников движения: выступления Чжао передавались по радио, печатались в газетах и т.д.

8 мая на совещании Политбюро ЦК Чжао Цзыян пошел еще дальше. Отметив в своем выступлении, что наибольшее недовольство в обществе вызывают «явления загнивания», — коррупция, семейственность, бюрократизм, — Чжао предложил следующее:

1) Ликвидировать систему специального обслуживания кадровых работников от должности заместителя министра и выше.

2) Создать комитет общественного контроля при постоянном комитете ВСНП.

3) Разработать закон о свободе средств массовой информации.

4) Все возникающие в обществе конфликты решать в законном порядке, путем компромисса.

Чжао предложил опубликовать свои предложения в «Жэньминь жибао», что вызвало бурные возражения Ли Пэна, утверждавшего, что это лишь точка генерального секретаря, ЦК же эту проблему не обсуждал. По свидетельству Чэнь Ицзы, для того, чтобы предотвратить публикацию предложений Чжао по каналам ВСНП, Ли Пэн говорил по телефону с Ван Ли (в тот момент — председатель постоянного комитета ВСНП). Один из присутствовавших при разговоре работников ВСНП не удержавшись воскликнул: «Кто же кого в конце концов контролирует: правительство нас или мы правительство?» (63, с. 159).

Итак, заявления Чжао, сделанные им в период с 3 по 8 мая звучали резким диссонансом решениям политбюро ЦК, позиции Дэн Сяопина и оценкам, прозвучавшим в передовой статье «Жэньминь жибао» от 26 апреля. Это означало, что генеральный секретарь начал собственную политическую игру. Каковы же были ее причины и конечные цели?

А.Хиггинс пишет: «После того, как Чжао вернулся в Пекин, он решил, что пришло время заявить о своем праве на преемственность власти. Он знал, что многие в партии хотели бы считать его козлом отпущения. Но сам он рассчитывал на иную возможность: если насильственная линия Дэна потерпит неудачу, то именно Дэн окажется наиболее вероятным козлом отпущения». (83, с. 201). Никсон акцентирует решительность Чжао отмежеваться от позиции Дэн Сяопина: «Выступления генерального секретаря автоматически сделали несовместимыми когда-то очень близкие воззрения Дэна и Чжао». (93, с. 153).

Оценки, содержащиеся в журналистских публикациях, еще более категоричны. В корреспонденциях Дж.Симми, например, можно прочитать, что Чжао Цзыян стремился к единоличному руководству и «потерпел поражение, явно переоценив свои возможности». (127,28.05.89). Учитывая непрочные позиции Чжао, его усиливавшуюся изоляцию, и видимо, серьезное охлаждение отношений с Дэном, нам кажется вероятным, что в начавшихся событиях генеральный секретарь мог увидеть возможность укрепить свое положение. Не последнюю роль здесь сыграло, видимо, ближайшее окружение Чжао. Если вспомнить, что еще 21 апреля по инициативе Бао Туна было направлено открытое письмо в ЦК, по сути подталкивавшее Чжао занять в конфликте более радикальные позиции, то есть основания предположить, что встреча и беседа Чжао и Бао Туна ночью 30 апреля явилась серьезной попыткой координировать действия радикально-реформаторски настроенной части руководства в свете разворачивающихся событий.

На что же конкретно рассчитывал Чжао Цзыян? В многочисленной литературе по рассматриваемой проблематике ясный ответ на этот вопрос отсутствует. Большинство зарубежных исследователей в исключительно положительном ключе освещая занятую Чжао Цзыяном компромиссную позицию, отмечая, что заявления генерального секретаря способствовали стабилизации ситуации, не доводят свой анализ до логического конца, не дают возможности представить, что это означало в контексте развития противоборства в китайском руководстве, как соотнести это с тем, на что рассчитывал сам Чжао.

Не менее неопределенной выглядит и официальная китайская версия событий, изложенная в многочисленных публикациях, увидевших свет после трагической развязки 4 июня. (47, 50,61). Выражая «благородное негодование» по поводу того, что генеральный секретарь ЦК КПК отошел от «единогласно одобренной и единственно верной» позиции руководства страны, чем внес смятение и растерянность в ряды кадровых работников, авторы официальной точки зрения считают, что именно после того, как Чжао открыто обнаружил свое попустительство «ничтожно малому числу злоумышленников» и противопоставил себя руководству страны, началось обострение ситуации, вылившееся в итоге в «спланированный и организованный контрреволюционный мятеж». Дело выглядит так, будто Чжао чуть ли не умышленно нагнетал напряженность и пошел на разрыв лично с Дэн Сяопином и остальной партийно-правительственной верхушкой. Чего он при этом добивался — не ясно.

Между тем, заявления Чжао 3,4, 6 и 8 мая явно не носили конфронтационного характера ни по отношению ни к одной из сторон, участвующих в конфликте. Обращаясь к студентам, генеральный секретарь как бы предупреждал их, что не следует выступать против «основ нашей системы». Обращаясь же к остальной части руководства, Чжао призывал пойти на компромисс, прислушаться к мнению общественности и, по возможности, удовлетворить разумные требования протестующих. Действительно, такая позиция резко противоречила той линии, которой придерживались Ли Пэн, Яо Илинь, Пэн Чжэнь, ЧэньСитун и ряд других деятелей консервативного крыла. Однако, с нашей точки зрения, нет оснований считать, что Чжао делал ставку на разрыв с Дэном. Существует ряд обстоятельств, заставляющих предположить, что дело обстояло как раз наоборот.Чэнь Ицзы в воспоминаниях приводит такой эпизод. Перед выступлением на совещании Политбюро 3 мая Чжао предложил убрать из текста своей речи отрывок о борьбе с «буржуазной либерализацией», заявив, что такой пассаж может лишь обострить и без того напряженное положение на городских улицах. Встретив решительное сопротивление Ли Пэна, Чжао обратился к Ян Шанкуню (человеку, гораздо ближе стоящему к Дэну, чем Ли Пэн) с просьбой передать свои предложения Дэн Сяопину, на что Ян Шакунь согласился. Чэнь не пишет, какова была реакция Дэна, однако этот отрывок в речи Чжао непрозвучал. (63, с. 158).

Некоторый свет на обстоятельства дела проливают воспоминания заведующего корпунктом агентства Синьхуа в Гонконге Сю Цзядуня, который прибыл в Пекин по срочному телефонному вызову Чжао Цзыяна поздно вечером 2 мая. Чжао обратился к Ян Шакуню именно через Сю, однако содержание просьбы, как выясняется, не ограничивалось лишь исключением отрывка о борьбе с «буржуазной либерализацией». В ходе обмена мнениями с Сю генсек заявил, что руководство страны не должно бояться стихийного возникновения независимых студенческих и профсоюзных организаций и, более того, следует допустить их участие в выборах. «Не нужно беспокоиться о политической конкуренции, — говорил Чжао, — главное, чтобы организации трудящихся на деле отражали их интересы. (55, с. 183).

Генсек указал, что самое главное сейчас — убедить Дэн Сяопина изменить свою точку зрения и убедить Политбюро изменить оценку студенческих выступлений. Чжао, очевидно, не был уверен в реакции как Ян Шанкуня, так и Дэн Сяопина, а посему предпочел действовать через третьих лиц и в порядке «по старшинству».

4 мая около полудня, то есть уже после выступления Чжао Цзыяна перед представителями Азиатского Банка, Сю Цзядунь встретился с Ян Шанкунем на его квартире и передал просьбу генсека. Ян Шанкунь высоко оценил речь Чжао перед банкирами и сказал: «Хорошо, я поговорю со стариком. Темперамент старика ты знаешь. Он может послушать, может и нет. Скажи Цзыяну (т.е. Чжао Цзыяну) пусть и дальше так действует. Если что, я первым пойду к ответу». На вопрос Сю о возможной отставке Ли Пэна, Ян резко парировал: «Я тебе говорю, никто не уйдет в отставку, ни Ли, ни Чжао». Смягчение позиции ближайшего соратника Дэн Сяопина и искушенного политика Ян Шанкуня следует, очевидно, объяснять тем, что в тот момент сам верховный лидер склонялся в пользу компромиссного решения. Вместе с тем, неприятие идеи об отставке Ли Пэна свидетельствовало, по всей видимости, о нежелании чрезмерного усиления Чжао Цзыяна за счет сторонников жесткой линии. Учитывая эти колебания, можно говорить о своего рода борьбе двух группировок «за Дэн Сяопина».

При таком положении вещей Чжао Цзыян выступал в роли лидера той группировки, которая стремилась не доводить дело до насилия и, апеллируя к Дэну, пыталась склонить его к мирному выходу из сложившейся ситуации.
Очевидно, что для Дэна и большинства близких к нему руководителей главным условием неприменения силы было прекращение демонстраций и возвращение студентов на занятия. Нам представляется, что Чжао Цзыян своими умеренно-компромиссными заявлениями преследовал именно эту цель. Вполне вероятно также, что молодые сотрудники аппарата ЦК, сумевшие установить определенные контакты с протестующими студентами, так или иначе убедили генерального секретаря, что открытое выступление в поддержку студентов, выгодно отличаясь от неуклюже-неуступчивой линии Ли Пэна, сможет стабилизировать обстановку. В самом деле, если бы Чжао Цзыяну удалось вернуть студентов в аудитории и таким образом выполнить желание Дэна, продемонстрировав при этом явные просчеты своих оппонентов из консервативного лагеря, положение генерального секретаря могло бы сильно укрепиться и его усиливавшаяся накануне событий политическая изоляция могла бы быть сведена на нет.

Американский исследователь Н.Кристоф, находившийся в те дни в Пекине,вспоминает, что в его присутствии один из близких к Чжао молодых сотрудников аппарата ЦК высказался в том смысле, что у генерального секретаря появилась возможность улучшить и укрепить свои позиции. Главное при этом, чтобы студенты покинули площадь Тяньаньмэнь и вернулись в университетские городки. (99, с. 177).

Нам не удалось обнаружить прямых указаний на то, какова была реакция Дэн Сяопина на усилия Чжао. Во всяком случае, общий ход событий говорит, что она не была однозначно враждебной. Симми и Никсон в своей книге указывают, что 10 и 11 мая в городе ходили слухи о якобы прошедшем секретном заседании Политбюро, на котором тактика Чжао была в целом одобрена. (98, с. 204). Есть основания согласиться с К.Ли Хэмрин: «В этот момент китайское руководство неохотно следовало за Чжао в его попытках наладить взаимоотношения с общественностью». (88, с. 220).

Поначалу ситуация развивалась как будто в русле желаний генерального секретаря. Состоявшаяся 4 мая грандиозная демонстрация на Тяньаньмэнь носила подчеркнуто мирный характер. 5 мая появились явные признаки общей стабилизации. Возобновились занятия в ряде вузов. Ван Дань заявил, что большинство студентов желает вернуться в аудитории, при этом он отметил, что прекращение бойкота занятий не означает поражения, ибо студенческое движение достигло двух целей: созданы независимые студенческие организации и достигнуто определенное взаимопонимание с руководством страны. Ван Дань вне сомнения имел здесь в виду выступления Чжао Цзыяна.

Несколько осмелевшая «Жэньминь жибао» опубликовала ряд статей под следующими заголовками: «Преподаватели и студенты столичных вузов приветствуют выступления Чжао Цзыяна», (132,5.05.89). «Продолжается возобновление занятий в вузах столицы, выступления Чжао Цзыяна находят положительный отклик». (132, 07.05.89). Радикально-бунтарски настроенные лидеры ССПС, призывавшие к продолжению массовых протестов, оказались в явном меньшинстве. 5 мая вечером У Эр Кай Си ушел с должности председателя ССПС.

8 мая газета «Чайна Дейли» писала: «Оглядываясь на прошедшие две недели невольно поражаешься мудрости и сдержанности властей и студенческих активистов, в результате чего удалось избежать казалось бы неотвратимого столкновения. Студенты выразили желание укреплять социалистическую систему, руководство страны, в свою очередь, признало движение как проявление патриотического энтузиазма молодежи». (131, 09.05.89).

Однако, в начале второй декады мая положение вновь стало обостряться. С одной стороны, дело было в том, что несмотря на обещания Чжао продолжать открытый диалог с общественностью, позиция властей на практике по-прежнему оставалась неуступчивой и вызывающей. Здесь, как нам кажется, проявились принципиальные различия подходов лично Чжао, который, полагаем, действительно стремился к расширению сотрудничества с общественностью и остальной части руководства страны, включая и Дэна, для которых обещания диалога были продиктованы лишь желанием погасить недовольство на улицах. Характерно, что несмотря на, казалось бы, благосклонное отношение стремлению генсека добиться некоторого взаимопонимания с участниками протестов, идеи Чжао Цзыяна о признании независимых молодежных организаций не получили поддержки у руководства страны. Неизменной оставалась и официальная негативная оценка студенческих выступлений. При таком положении генеральный секретарь действительно виделся со стороны, как борец-одиночка, противопоставивший себя остальной части верхушки.

С другой стороны, попытки близко стоявших к Чжао людей повернуть студенческое движение в определенное русло на сей раз не были столь успешными. Значительная часть студенчества, не видя реальных перемен в позиции руководства страны, стремилась развернуть движение с новой силой. 10 мая на состоявшейся в пекинском университете пресс-конференции руководств ССПС заявило, что выступления Чжао Цзыяна помогут вдохнуть в студенческое движение второе дыхание. (61, с. 57). Горькая ирония обстоятельств заключалась в том, что намерения студенческих лидеров шли прямо вразрез с тем, чего добивался сам Чжао.
Вечером 11 мая в ряде вузов было распространено воззвание «Срочные продолжения», смысл которого сводился к следующему:

1) Организация коллективной голодовки.

2) Используя предстоящий визит М.С.Горбачева в Пекин, устроить на площади Тяньаньмэнь грандиозную манифестацию.

3) Требовать откровенного и открытого диалога с властями, требовать признания властями самодеятельных студенческих организаций, требовать отказа от статьи в «Жэньминь жибао» 26 апреля, требовать от властей признания демократического и патриотического характера студенческого движения.

Местом проведения массовой голодовки протеста определить площадь Тяньаньмэнь. (65, с. 245). Голодовка началась на площади 13 мая ранним утром. В первые часы число голодающих не превышало 200 человек, однако к вечеру 15 мая их было уже более 3 тысяч.

Решение о проведении коллективной голодовки явно шло снизу, из среды радикально-бунтарски настроенного студенчества. Возможно, это была попытка студентов занять свою собственную решительную позицию в ответ на стремление использовать движение протеста в качестве аргумента в борьбе за власть в верхушке. 14 мая У Эр Кай Си говорил группе иностранных корреспондентов: «Наше движение не имеет никакого отношения к внутрипартийной борьбе. Мы хотим создать новую демократическую систему в Китае. В теперешнем руководстве нет ни одной группировки, поддерживающей демократическую систему. Наша цель не заигрывать с нынешней системой, мы хотим потрясти эту систему». (98, с. 281).

По свидетельству австралийского журналиста Т.Сэйча, 14 мая Ян Цзяци и Бао Цзунсин прибыли на площадь и обратились к студентам с призывом прекратить голодовку и разойтись, открыто заявив, что остальное — дело рук Чжао и его людей. Голодающие в резкой форме потребовали от них удалиться с площади, подчеркнув, что они не желают подчиняться «новым авторитаристам». Такой поворот событий означал очевидную неудачу посреднических усилий сторонников Чжао направить студенческий протест в нужное им русло. Элемент стихийности в движении вновь набирал силу, обнаруживая углубляющийся раскол между различными группировками в руководстве страны и между руководством в целом и протестующими на улицах.

По некоторым свидетельствам, определенную роль в разжигании страстей сыграли проникшие в студенчеству среду провокаторы, выполнявшие задание политических оппонентов Чжао Цзыяна и стремившиеся не допустить того, чтобы усилия генсека положить конец протестам мирным путем не увенчались успехом. Один из участников движения писал, например, о том, что после выступления Чжао 4 мая «лица из Госкомитета по высшему образованию в пекинском университете и пединституте подбивали студентов на продолжение уличных демонстраций, заявляя, что «нельзя так просто все закончить». После расправы 4 июня те же самые лица… появились в студенческих городках, с целью проверки результатов политической чистки в вузах. Тогда-то их истинные намерения стали очевидны всем порядочным людям». (125, 1993, № 24).

Как бы там ни было, ни когда стало очевидным, что движение выходит из-под контроля и стихийно ширится, ряд высших руководителей страны выехали на промышленные предприятия Пекина для встреч с трудовыми коллективами. Отчеты об этих встречах заполняют страницы центральных газет 14 и 15 мая. На встрече с рабочими пекинского металлургического комбината Чжао Цзыян, в частности, говорил: «Я хочу сказать вам, товарищи, что справедливые требования, выдвинутые рабочими и студентами, внимательно изучаются партией и правительством. Диалог только начинается. Поверьте, нельзя за одну ночь добиться абсолютного совершенства». (132, 14.05.89).

Цель таких встреч и выступлений была очевидной — не допустить расширения социального состава участников движения и его масштаба. Однако, все усилия оказались тщетны. Движение протеста переживало небывалый подъем, становилось все более массовым. Катализатором его, вне сомнения, явилось коллективная студенческая голодовка на площади. Американская исследовательница М.Вагнер пишет: «Голодовка протеста была в высшей степени эффективна и серьезна, как своего рода политический театр. Риторика голодающих и их сторонников всячески акцентировала традиционные для китайского менталитета отношения между родителями (государством) и детьми (гражданами). Отказываясь от еды, протестующие как бы исключали себя из общественной системы, созданной правительством, что влекло «потерю лица» руководителей страны, как плохих «родителей». (99, с. 64-65).

Распространенный по городу голодающими манифест протеста гласил: «В этот солнечный великолепный месяц мая мы решились на голодовку. Мы не хотим умирать, мы хотим хорошо жить потому, что мы в расцвете нашей жизни. Но если смерть одного или нескольких из нас необходима для процветания страны, мы не имеем права избегнуть смерти. Наша страна уже достигла той стадии, когда цены непомерно велики, процветает взяточничество, люди с чистыми идеалами потеряны, а общественный порядок с каждым днем ухудшается. В этот критический момент все соотечественники, имеющие совесть, пожалуйста, прислушайтесь к нашему призыву». (98, с. 284).

Многочисленные очевидцы и участники событий, в том числе и те, с кем лично довелось беседовать автору, свидетельствуют, что именно сознание того, что «дети народа голодают во имя справедливости» сыграло решающую роль в распространении движения на широкие слои населения китайской столицы. Определенное сочувствие со стороны горожан студентам довелось завоевать еще в апреле, однако именно после начала голодовки на площади поддержка студентов другими группами населения становится массовой. При этом призывы студентов к «демократизации» получили неодинаковое и весьма своеобразное преломление в сознании различных социальных групп протестующих. Причины для недовольства у различных групп населения как и в прошлые годы были очень разными. Если студентов волновали проблемы политической демократизации, трудоустройства после окончания учебы, улучшения материального положения интеллигенции и т.д., то рабочий класс столицы был неудовлетворен снижением своей официальной политической роли за годы реформ, падением жизненного уровня в результате инфляционного роста цен, угрозой безработицы, ростом социального и имущественного неравенства.

Представители мелкого и среднего частного бизнеса требовали полной свободы предпринимательства, снижения налогов. Все без исключения участники протестов требовали положить конец коррупции аппарата власти, бюрократизму и семейственности в верхах правящего режима. А.Хиггинс отмечает, что вполне в соответствии с представлениями традиционной китайской политической культуры «люди проводили прямую связь между острейшими общественными проблемами, собственным бедственным положением и богатством, нравственным упадком правителей». (83, с. 120).

Само студенческое движение далеко не было единым. В одних колоннах протеста шли те, кто хотел видеть Китай буржуазной парламентской республикой западного образца и те (таких было немало) кто надев значки времен культурной революции с профилем Мао Цзэдуна, призывал решительно «вести огонь по штабам», желал направить свои отчаяние, неудовлетворенность и гнев в русло стихийного разрушения.

Не менее противоречивой была позиция принявших участие в движении представителей рабочего класса. Один из лидеров созданной в эти дни организации «Союз рабочего самоуправления» говорил в интервью журналистам из Гонконга, что рабочие выступают за парламентскую республику и разделение законодательной, исполнительной и судебной власти по образцу стран Запада, однако, тут же добавлял, что «мы рабочий класс Китая, поддерживаем ведущую роль КПК, авангардную роль рабочего класса и высокие социалистические идеалы». (60, с. 215).

Наряду с призывами к большей открытости средств массовой информации, к демократизации деятельности правительства и парламента, воззвания «Союза рабочего самоуправления» содержали довольно специфические рекомендации, вроде, например, такой: «Необходимо создание единой, понятной народу, идейной системы, в основу которой была бы положена теория свободы. Такая идейная система не может быть по-разному интерпретирована политическими партиями или другими организациями. Только путем создания такой системы можно успокоить народ и стабилизировать положение». (60, с. 303).

Очевидно, что подобное совмещение логически несовместимого и подчас просто непонятного свидетельствовало о чрезвычайном разбросе мнений и путанице понятий у протестующих. Следует отметить, что отношение студентов к представителям других социальных групп, участвующих в движении, было крайне противоречивым. С одной стороны студенты стремились сделать движение более массовым. 17 мая группа студентов проникла на ряд промышленных предприятий города и призывала рабочих в цехах к всеобщей забастовке. В распространенном воззвании студенты писали: «Нам нужна поддержка широких масс, нам нужно создание организации, подобной польскому профсоюзу «Солидарность» для того, чтобы возглавить рабочие отряды». (116, 1991, № 19).

С другой стороны, по свидетельствам многих наблюдателей, «между студентами и рабочими не было взаимопонимания. Движение развивалось как бы на разных уровнях. Студенты подчас сами не желали, чтобы к ним присоединялись посторонние, так как считали, что борьба за демократию и патриотизм — привилегии образованной части общества». (60, с. 405). Подтверждение этому мы находим и в выступлении представителей рабочих организаций перед гонконгскими журналистами: «Студенты считают, что это чисто студенческое движение. Мы, рабочие, раньше их поняли, что это действительно народное движение». (61, с. 208).

16, 17 и 18 мая стали днями появления в Пекине многочисленных общественных организаций: «Союз самоуправления жителей Пекина», «Отряд рабочих-смертников Пекина», «Союз рабочего самоуправления», «Союз самоуправления столичных журналистов», «Союз пекинской интеллигенции» и т.д. Несмотря на то, что эти объединения в большинстве своем были очень непрочными, у них отсутствовали программы действий или же эти программы носили крайне противоречивый характер, в целом можно говорить о тенденции протестующих к самоорганизации. Правда, о самоорганизации на разных социальных и иных уровнях, без должного практического взаимодействия. Тем не менее кризис правящей власти был налицо: движение шло в обход созданных режимом и официально признанных низовых общественных организационных и управленческих структур.

Общее число участников выступлений близко к 2 млн. человек. (65, с. 252). По неполным данным с 15 по 19 мая на улицы китайской столицы вышли учащиеся и сотрудники 58 вузов, 31 техникума, 130 средних школ, 70 издательств, 50 научно-исследовательских учреждений, 60 государственно-административных организаций, 200 промышленных предприятий. В эти дни в Пекин прибыло более 100 тысяч учащихся 85 вузов других городов страны. (65,с. 259-260).

Зарубежные наблюдатели, с различного рода оговорками, склонны рассматривать это движение если не как «демократическое» в традиционном западном понимании, то уж во всяком случае, как нацеленное на углубление и радикализацию реформ в КНР. (78, 83,98, 99).

Не столь явно выраженная, но, по сути, аналогичная оценка содержится в воспоминаниях Чэнь Ицзы. Отечественный исследователь В.Н.Зотов, наоборот, убежден, что события продемонстрировали отсутствие в современном Китае общественной готовности к продолжению преобразований. (24, с. 39). Нам кажется, что оба эти подхода — серьезное упрощение существа дела. Представляется, что движение было настолько сложным, многообразным, многоуровневым и разнонаправленным, что выделить одну ведущую тенденцию, определявшую бы лицо всего движения, не представляется возможным. Единство наиболее часто повторяющихся лозунгов, смысл которых сводился к требованиям «демократизации» и «борьбы с коррупцией» было мнимым, ибо конкретное понимание этих лозунгов у различных социальных групп протестующих было подчас полярно противоположным. Призывы к широкомасштабной приватизации и установлению многопартийной политической системы соседствовали с требованиями восстановления утерянной за годы реформ стабильности и формирования «преданного народу», «некоррумпированного» коммунистического правительства.

Желание остановить рост цен, ликвидировать социальное и имущественное неравенство, призывы вести борьбу с коррумпированными чиновниками сопровождались требованиями максимального ускорения экономических реформ. Одной из характерных черт движения было то, что острие протеста недвусмысленно направлялось против партийно-правительственного руководства страны. При этом протестующие в массе своей не делали различий между «реформаторами» и «консерваторами» в руководстве. В глазах консервативно настроенной части участников движения руководитель-«консерватор» Ли Пэн выглядел таким же коррумпированным бюрократом, как «реформаторы» Дэн Сяопин или Чжао Цзыян. К последнему отношение было, впрочем, более терпимое, но это объясняется совсем не его «радиально-реформаторскими»воззрениями. Одно из воззваний предельно четко определяло: «Занимая пост генерального секретаря ЦК КПК, Чжао Цзыян несет личную ответственность за коррупцию и бюрократизм в партии и правительстве, однако его выступления в защиту сдержанности по отношению к нашему движению показали, что только он один занимает правильные позиции в отношении нашего движения, что определило в целом положительное отношение народа к нему и породило надежду на то, что на основе его позиции все острые вопросы могут быть решены». (60, с. 82).

К 18 мая, между тем, стало окончательно ясно, что попытки Чжао Цзыяна и его окружения стабилизировать обстановку путем компромисса и таким образом упрочить собственное положение в руководстве потерпели неудачу. Последние усилия сторонников компромисса — попытка созвать внеочередную сессию ВСНП, переговоры Янь Миньфу с протестующими на площади и ряд других шагов — не увенчались успехом. Проведенные утром 18 мая и транслированные по столичному телевидению переговоры Ли Пэна с лидерами ССПС также ни к чему не привели. Обе стороны пугали друг друга тем, что движение может выйти из-под контроля в тот момент, когда это уже фактически произошло и исход встречи студентов с премьером Госсовета, состоявшейся с опозданием почти на месяц, очевидно, не мог иметь решающего влияния на дальнейшее развитие ситуации.

Кроме того, наметился раскол в лагере сторонников Чжао. Близкие к нему представители интеллигенции перед лицом массового общественного протеста сделали ряд заявлений, фактически открыто противопоставив себя лично Дэн Сяопину и большинству руководства страны. Так, Ян Цзяци в «Заявлении 17 мая» писал: «Императорская династия Цин прекратила существование 76 лет назад, однако в Китае еще правит император без короны, диктатор-маразматик. Правление стариков должно прекратиться, диктатор должен уйти!» (61, с. 312). Очень возможно, что таким образом окружение Чжао пыталось убедить его сыграть ва-банк, открыто и решительно порвать с верхушкой. Чэнь Ицзы в воспоминаниях сетует: «Если бы 15 или 16 мая в партии или правительстве нашелся отважный руководитель, решившийся бы выйти на площадь Тяньаньмэнь и громко заявить: «Студенты, я поддерживаю вас!», при этом призывал народ захватить важнейшие пункты, если бы он выступил по телевидению и призвал бы созвать чрезвычайный пленум ЦК, тогда ситуация могла бы развиваться по-иному». (63, с. 169).

Этого, однако, не произошло. Чжао Цзыян не захотел и не смог решиться на открытый разрыв с высшими эшелонами руководства. Это бесспорное свидетельство того, что генеральный секретарь, несмотря на искреннее желание наладить контакт с общественностью, не владел положением, не предвидел возможных последствий своей позиции и оказался не готов перед лицом обострения ситуации сделать решительные шаги. Возможно, что и нашумевшее заявление Чжао Цзыяна 16 мая при встрече с наносившим в Китай официальный визит М.С.Горбачевым о ведущей роли Дэн Сяопина в принятии всех важных решений, не следует рассматривать, как попытку выступить против Дэна. Чэнь Ицзы отмечает, что таким образом Чжао вовсе не рассчитывал направить именно против Дэна весь огонь общественной критики, а наоборот стремился подчеркнуть свою лояльность ему, акцентируя внимание высокого гостя на иерархии китайского руководства, в соответствии с которой проходит прием иностранных делегаций. Дело в том, что Дэн Сяопин провел переговоры с М.С.Горбачевым несколькими часами раньше. (63, с. 159).

17 мая вечером на квартире Дэн Сяопина прошло совещание постоянного комитета политбюро ЦК партии. Чэнь Ицзы пишет, что Дэн предложил присутствующим высказать свое отношение к развернувшимся в городе событиям. Последняя попытка Чжао Цзыяна отстоять свою линию получила отпор со стороны Ли Пэна и Яо Илиня, обвинивших Чжао в дестабилизации экономического и политического положения в стране, в поощрении капиталистической эволюции общества, в расколе партии, в поддержке лидеров движения протеста, в отходе от линии Дэн Сяопина. Затем на голосование был поставлен заранее подготовленный вопрос о введении в Пекине военного положения. Ли Пэн и Яо Илинь голосовали «за», Чжао — «против». Цяо Ши и Ху Цили воздержались. Чэнь пишет, что решение о введении в городе с 20 мая военного положения фактически было принято тут же, на квартире Дэна, около 10 часов вечера 17 мая. Чжао немедленно обратился к Дэну с просьбой об отставке, но получил отказ.

Американский исследователь Финчер утверждает, что по поручению Дэна Ян Шанкунь убеждал Чжао не придавать широкой огласке различия в подходах между ним и остальным руководством, (99, с. 189), а австралийский корреспондент Сэйч, ссылаясь на близкие к верхам источники, пишет, что в ходе указанного совещания Дэн отказался обсуждать раскол в партии и предложил сконцентрироваться лишь на конкретных мероприятиях, связанных с введением в городе военного положения. (116, 1991, № 19). Сообщения такого рода могут быть истолкованы, как свидетельство того, что Дэн Сяопин до самого последнего момента стремился все же оставить Чжао в составе руководства страны, что стало бы невозможно, если бы Чжао открыто заявил о своем, пусть даже пассивном, несогласии с официальной линией. Безусловно, не принимая позиции Чжао, обеспокоенный дестабилизацией обстановки и лично глубоко ущемленный Дэн, все же, думается, не мог разделить полностью точку зрения той части руководства, которая стремилась решительно расправиться с генеральным секретарем, которого Дэн когда-то рассматривал, как наиболее вероятного своего преемника. Не решившись, а, возможно, и не желая активно выступить против Дэна на волне массового недовольства, в данной ситуации Чжао, тем не менее, предпочел придать огласке свое пассивное несогласие с остальной частью руководства.

Нам представляется, что этот шаг был продиктован сознанием того, что лидеры страны, сделав ставку на насилие, совершают чудовищную политическую ошибку. О поражении Чжао на совещании 17 мая слало известно на площади через сотрудников комитета по структурной политическойреформе, получивших эту информацию в свою очередь от Бао Туна. (65, с. 263). Прозвучали требования оставить Чжао на посту генерального секретаря, не вводить в городе военное положение, созвать чрезвычайные съезд КПК и сессию ВСНП с тем, чтобы снять с занимаемой должности Ли Пэна и нормализовать положение в партии. Думается, эти конкретные политические требования вновь были подсказаны студентам сверху, являясь последней попыткой близких к Чжао Цзыяну людей изменить ситуацию в свою пользу, прибегнув к парламентской процедуре.

19 мая рано утром, как известно, Чжао сам вышел на площадь к студентам и убеждал их прекратить протест, предупреждая о возможных трагических последствиях. Очевидцы свидетельствуют, что генеральный секретарь находился в состоянии глубокого психологического стресса. (78, 83, 98, 99). 18 мая, несмотря на ухудшение самочувствия, Дэн лично вылетел в Ухань для проведения консультаций с высшим армейским командованием. Мы не располагаем достоверной информацией о проведенных им совещаниях, однако, отдельные публикации в зарубежной прессе (118, 128) позволяют предположить, что не все военачальники однозначно поддержали решение о введении в столице военного положения. В частности, командующий ВМС КНР полный адмирал Сюй Хайдэн вообще отказался от участия вверенных ему частей в операции. (121,1990, № 15). Интересно отметить, что сын адмирала генерал-майор Сюй, командующий введенной в апреле в Пекин 38 армией вечером 18 мая сделал следующее заявление: «Мне уже однажды довелось идти со своими солдатами против народа. Второй раз я этого не сделаю». (93, с. 179).

Дэну, тем не менее, удалось убедить командующих всех семи округов послать сухопутные части в район Пекина. Последующие события показали, что такое решение не было продиктовано военной необходимостью, а призвано было продемонстрировать единство политической позиции партийно-государственного и армейского руководства. 19 мая под председательством Цяо Ши состоялось совещание партийных, правительственных и военных кадровых работников Пекина. С основным докладом выступил Ли Пэн. Его речь была выдержана в крайне резком тоне: «Горстка лиц пытается создать в Китае оппозиционную партию или фракцию, стремится получить поддержку народных масс. Эти лица открыто выдвигают лозунг «буржуазной либерализации» для того, чтобы насадить абсолютную свободу, противоречащую 4-м основным принципам. В столице и ряде других городов страны события стали принимать угрожающий характер. Необходимо защитить руководство страны и социалистический строй». (65, с. 262).

Выступивший вслед за Ли Пэном Ян Шанкунь сообщил, что для поддержания порядка и прекращения хаоса в город вводятся воинские части. Между тем, в действительности, войска, готовые выполнить приказы руководства страны, вошли в город лишь через 10-11 дней: блокированные протестующими в предместьях части 38 армии за оружие по сути так и не взялись, а переброска остальных подразделений 19 мая еще только начиналась. По данным американской спутниковой разведки, передислокация войск завершилась к 26 мая. В общей сложности к Пекину было подтянуто 10 армий численностью до 400 тыс. человек личного состава. (83, с. 193).

После известия о введении в городе военного положения, в последней декаде мая движение протеста пошло на спад. Безусловно, сказались нервная и физическая усталость участников, опасения, связанные с возможной перспективой конфронтации с армией. Думается, что и сам характер движения во многом определил снижение накала страстей. Не будучи в состоянии добиться, в силу крайней разнородности, реального программного и организационного единства, не получив решительной поддержки руководства страны, движение в форме массовых уличных протестов просто исчерпало себя. Попытки студенческих лидеров вновь организовать 23-24 и 26-28 мая многочисленные манифестации не увенчались успехом. Горожане, пассивно сочувствуя студентам, тем не менее явно не склонны были участвовать в шествиях и митингах. Серьезно изменился и состав протестующего студенчества. К концу мая большинство остававшихся на площади студентов были иногородними. Студенты-пекинцы, не возобновляя занятий в вузах, постепенно отходили от активного участия в движении. С 21 по 31 мая общее число митинговавших на площади студентов сократилось с 300 тыс. до 7-10 тыс. человек. (99, с. 116).

Изменения в составе и числе участников движения отразились в перестройке его организационной структуры. 24 мая многочисленные и крайне аморфные объединения протестующих формируют «Комитет защиты площади Тяньаньмэнь», большинство лидеров которого являлось иногородними студентами. Претендовавший в свое время на организационное лидерство ССПС вошел в этот комитет наряду с другими организациями и таким образом фактически прекратил существование. После того, как радикально настроенные иногородние студенты отвергли предложение Ван Даня закончить кампанию протеста 30 мая, бывшие руководители ССПС вообще покинули площадь. Однако, те, уже совсем не многочисленные участники движения, оставшиеся на Тяньаньмэнь в последние дни мая — начале июня, приняли решение продолжать голодовку до 20 июня, то есть до начал предполагаемой сессии ВСНП. Один китайский журналист говорил американскому корреспонденту Никсону: «Мне кажется, что многие студенты сами двигают дело к столкновениям, возможно, в надежде, что придут войска, что может быть кто-то из студентов даже погибнет и станет мучеником. Если студенты хотят конфронтации, то это может лишь нанести ущерб делу демократии». (98, с. 233).

Не следует, однако, упускать из виду то обстоятельство, что значительная часть китайской образованной молодежи искала и, очевидно, нашла в этом движении способ не только политического, но и человеческого самоутверждения. В таких условиях отступление означало коллективную «потерю лица», было равноценно унизительному поражению. Вместе с тем, муссируемые официальной китайской пропагандой слухи о том, что на рубеже мая-июня 1989 г. Пекин находился в состоянии тотального хаоса, (50, 61, 65), по многочисленным свидетельствам, не соответствуют действительности. Известный американский журналист Х.Солсбери, прибывший в Пекин 2 июня, отмечал, что в тот день студенческий городок занимал лишь четверть площади между памятником Народным Героям и мавзолеем Мао Цзэдуна. В остальных частях города ситуация практически полностью нормализовалась. (99, с. 171).

Несмотря на введение военного положения и концентрацию войск вокруг столицы, военные не предпринимали активных действий по пресечению явно выдыхающихся протестов. Вновь появилась надежда на то, что кризис может быть разрешен без применения насилия.
Однако, в первом часу ночи 3 июня колонны армейских грузовиков были замечены в северных, южных и западных предместьях Пекина. С востока же, минуя дипломатический квартал Цзянгомэнь к Тяньаньмэнь легким бегом приближались войска. Никто из очевидцев не берется определить их примерную численность, однако все отмечали, что бегущие солдаты не были вооружены и выглядели как новобранцы. (83,98,99).

В районе международной гостиницы Пекин, в трехстах метрах к востоку от площади, студенты и горожане преградили путь колоннам. Измученные длительным бегом, растерянные молодые солдаты остановились, строй смешался, многие стали садиться прямо на мостовую. Представители студентов пытались объяснить войскам миролюбивый характер движения и неуместность присутствия войск в городе. Спустя некоторое время не предпринявшие никаких действий безоружные подразделения в беспорядке отошли в восточном направлении. Более серьезные инциденты произошли к западу и к югу от Тяньаньмэнь, где преградившие путь войскам люди перевернули несколько автомашин.

Начало конфликту было положено. Слухи о попытках вторжения армии в город взбудоражили население и вновь вывели на улицы тысячи людей. На центральных перекрестках появились баррикады из троллейбусов, автобусов, бетонных блоков и битого асфальта. Баррикады сооружались преимущественно не студентами, а рабочими, уличными торговцами, служащими. Наблюдатели отмечали, что нежелание видеть в городе армию, стремление преградить ей путь, было повсеместным и в этом чувстве, думается, нашли свое целостное и радикальное отражение многие проблемы и противоречия общественной жизни современного Китая.
Во второй половине дня 3 июня в нескольких точках центральной части города произошли ожесточенные стычки между протестующими и отрядами вооруженной полиции. Слухи об избиениях привели к резкому росту агрессивности толпы. По свидетельствам очевидцев, около тысячи человек снесли ограду вокруг строящегося здания на известной торговой улице Сидань, разобрали леса и вооружились досками, кирпичами и арматурой. (99, с. 88-89).

Крупномасштабное вооруженное вторжение армии в город началось в двенадцатом часу ночи 3 июня. Войска вступали в Пекин по четырем направлениям: с запада через Гунчжуфен и Мусиди, с востока через Цзянгомэнь, с юга через Юндинмэнь, минуя Храм Неба, и с северо-востока, со стороны международного аэропорта через Дунчжимэнь. Большинство тех, кто оставил письменные свидетельства о событиях, находились на западном участке центральной улицы Чананьцзе и стали очевидцами прорыва армии через баррикады в районе моста Мусиди. Вот как англичане Дж.Фазерс и А.Хиггинс описывают то, что там происходило: «Итак, в 11.35 войска прицелились и открыли огонь по баррикаде. От первых залпов жертв было мало, большинство людей прятались за автобусами. Однако, в несколько секунд солдаты пробежали баррикаду… и открыли огонь с близкого расстояния по безоружной, незащищенной толпе. Началась паника. Кто-то спасался бегством, кто-то падал на землю. Обращаясь к солдатам люди кричали: «фашисты», «зверье», «ублюдки» и другие самые отвратительные ругательства. Многие были убиты в спину, убегая…» (83, с. 196).

Действия армии породили стихийное и жестокое сопротивление. Экипажи запылавших от бутылок с горючей смесью БТР, окруженные толпой, заживо сгорали в машинах. Пытавшиеся выпрыгнуть из кабин и спастись бегством солдаты попадали в руки разъяренных людей и избивались до смерти. Судя по имеющимся фотографиям, в уличной сутолоке толпа пыталась в буквальном смысле отрывать наступавших в пешем порядке военнослужащих от подразделений, очевидно, для того, чтобы расправляться с ними. Пехотный офицер, застреливший из пистолета в районе улицы Сидань нескольких человек, был схвачен толпой, раздет, кастрирован и с распоротым животом подвешен к борту пылающего автобуса. (115, 1989, № 30).

Некоторые наблюдатели считают, что наиболее яростные и кровопролитные столкновения произошли в южных районах города, южнее и восточнее Храма Неба, где узкие улочки давали обороняющимся возможность метать камни, палки и бутылки с горючим в наступающие войска с близкого расстояния. Горящие БТРы и грузовики в переулках блокировали продвижение армии. К половине второго ночи войска достигли площади Небесного Спокойствия и взяли ее в кольцо. В зачитанном через громкоговорители правительственном сообщении произошедшие события были квалифицированы, как «контрреволюционный мятеж». Сообщение передавалось десятки раз. В начале четвертого из восточных ворот Дворца Народных Собраний вышли тысячи вооруженных военнослужащих и вплотную приблизились к палаточному городку студентов. Представителям молодежи удалось договориться с командованием окруживших площадь подразделений о том, что войска расступятся и выпустят из стального мешка последних участников движения. (83, с. 216). После яростных разногласий и при виде продвигающихся к центру площади солдатских цепей, остатки протестующих студентов и горожан покинули Тяньаньмэнь в юго-восточном направлении около пяти часов утра 4 июня 1989 г.

В последующие часы и дни Пекин был наполнен массой слухов. В частности, артиллерийская канонада и пулеметный огонь в разных частях города дали пищу для разговоров о начале вооруженных столкновений между верными и неверными правительству войсками. Слухи эти невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Известно лишь, что сражение в китайской столице продолжалось еще по крайней мере сутки после ухода студентов с площади. Солдаты открывали прицельный огонь по скоплениям людей в центре города. Действительные цифры жертв пекинского кровопролития до сих пор не опубликованы. Данные зарубежных источников значительно расходятся: от нескольких сотен до десяти тысяч убитых и раненых. (78, 93, 99, 100).

Много вопросов, связанных со столь апокалиптичным концом Пекинской весны 1989 г. остаются по сей день без ответа. И, пожалуй, один из самых главных — с какой целью потребовалось осуществлять кровопролитное вторжение в город крупных армейских соединений? Даже если предположить, что определенные силы в руководстве страны добивались вооруженного пресечения студенческих протестов на площади Тяньаньмэнь, то в последней декаде мая в условиях спада общественного интереса к молодежному движению, с этой задачей могли бы успешно справиться подразделения войск и полиции, сосредоточенные в непосредственной близости от площади. Факты свидетельствуют, что тысячи вооруженных военнослужащих находились в правительственной резиденции, Дворце Народных Собраний, некоторых центральных парках.

Крупномасштабные действия армии на улицах китайской столицы не просто объяснить и политической целесообразностью. Оппоненты Чжао Цзыяна убедительно взяли верх задолго до кровопролития. Безусловно, логично было бы предположить, что путем вторжения армии, они хотели окончательно поставить точку на Чжао, не допустить его возвращения в политику в принципе, а также в полной мере провести в жизнь указ о военном положении и продемонстрировать обществу недопустимость открытого вызова правящей партии. Такое решение, однако, было чревато новым витком социальной дестабилизации с крайне негативными последствиями не только для морально-политического облика режима, но и, при определенных обстоятельствах, для его дальнейшего существования. Лидеры страны не могли не думать об этом, провоцируя, в сущности, очередной, на сей раз беспрецедентно кровавый акт трагедии. В этой связи другой, не менее трудно разрешимой проблемой для исследователя Пекинской весны 1989 г. является ответ на вопрос о причинах, побудивших Дэн Сяопина занять столь жесткую позицию. Будучи предельно осторожным, всячески колеблясь применять силу даже в период подъема движения протеста, стремясь по возможности смягчить град политических ударов, обрушившихся на Чжао Цзыяна, верховный лидер страны, тем не менее, пошел наиболее кровавым и потенциально весьма рискованным путем именно в тот момент, когда, казалось, появились реальные возможности выйти из кризиса с минимальными издержками как для режима в целом, так и для него, главного архитектора реформ, лично.

Предположение будто Дэн не знал, что готовилось в столице определенной частью политического и военного руководства, вряд ли можно рассматривать серьезно. Конечно, он знал обо всех мероприятиях. Причем, не только знал, но и, вероятно, санкционировал их осуществление. Не исключено, однако, то обстоятельство, что представители консервативной группировки, информируя высшего лидера о положении в Пекине и в стране в целом в конце мая — начале июня, значительно драматизировали ситуацию, добиваясь от него разрешения на проведение широкомасштабной военной акции, продиктованной, прежде всего, политическими целями. Нечто подобное уже имело место в начале событий — 25 апреля, когда соответствующим образом расставленные акценты в докладе Ли Пэна и Ян Шанкуня о характере студенческих выступлений подтолкнули Дэна к занятию жесткой позиции в отношении молодежного движения. Безусловно, высказанное соображение является лишь версией происходящего.

Вместе с тем, несмотря на сохраняющуюся значительную неясность в этих вопросах, мы склоняемся в пользу именно политического объяснения трагедии. Представляется, что, заручившись относительной поддержкой армии и используя нейтрально-выжидательную позицию большей части регионального руководства, консервативная группировка в высшем эшелоне власти стремилась путем бескомпромиссной расправы с участниками протестов закрепить свой политический успех. Расчет, следует признать, оказался верным, однако, цена его была непомерно высока. Трагические события в Пекине весной 1989 г. стали одним из самых масштабных и едва ли не самым кровопролитным политическим кризисом за весь период существования КНР. Память о тех днях надолго останется в сознании китайского общества и, вне сомнений, явится одним из действительных аргументов участников грядущих политических схваток.

5-й пленум ЦК КПК 13 созыва, состоявшийся в Пекине с 6 по 9 ноября 1989 г. в атмосфере беспрецедентной консервативно-догматической истерии, согласился с отставкой Дэн Сяопина с поста председателя Военного Совета ЦК КПК. Решение было принято на основании личной просьбы главного архитектора реформ, выраженной им в письме в Политбюро ЦК КПК от 4 сентября. Одновременно пленум обсудил и принял «Решение ЦК КПК о дальнейшем оздоровлении экономики и углубления реформы», явившееся, как отмечалось, развитием установки на «упорядочение и урегулирование» народного хозяйства, закрепленной в ходе сентябрьского 1988 г. пленума ЦК КПК. В Решении отмечалось, что «…главная задача политики оздоровления экономики состоит в дальнейшем контроле над состоянием совокупного общественного спроса, финансов и кредита».

Центральному Банку вменялось в обязанность овладеть ситуацией, создавшейся в сфере эмиссии бумажных денег, взять под контроль кредитование в целом, сократить объемы инвестиций. Рост цен планировалось удержать в пределах 10 % в год. Далее документ призывал бороться со структурными диспропорциями, повышать эффективность производства, улучшать использование материальных ресурсов, усилить госконтроль за частным сектором, противостоять спекуляции, коррупции и уклонению от налогов. Результаты стабилизационных мер, предпринятых на сей раз, очевидно, с завидной энергией, оказались по-своему впечатляющими. Если во втором квартале прирост в промышленности был близок 12 %, то в третьем квартале он составил 5,4 %, а в четвертом не превышал 0,7 %, причем в ноябре-декабре впервые были отмечены отрицательные показатели роста. Обострились проблемы платежей и убыточности в госсекторе.

«Есть основания полагать, — отмечали наблюдатели, — что драматическая развязка событий мая-июня 1989 г. в Пекине осложнила проведение реформы. Многие руководители предприятий, предприниматели, мелкие собственники испытывают неуверенность в стабильности экономического курса правительства. Просматривается… ослабление активности в области экономической науки. Хотя в официальных документах курс на «урегулирование» связывается с углублением реформы, соответствующие разработки и рекомендации отличаются схематичностью, иногда — декларативностью». К концу года на три миллиона сократилось число частных предприятий в городах. Статистика «упорядочения» сельской промышленности отсутствует. На рубеже 1989-90 гг. в печати появились тревожные материалы об увеличении численности людей, «ожидающих работу» в городах и усилении демографического давления в сельской местности.

Вторая половина 1989 г. характеризовалась беспрецедентным ростом политической репрессивности режима. Преследованиям подверглось значительное число людей в партийно-правительственном аппарате, среди интеллигенции и в самых широких слоях общества. Отмечалось также резкое ужесточение мер пресечения и по уголовным делам.

Третий рассмотренный нами цикл, повторяя отмеченные закономерности первых двух, отличается в первую очередь тем, что фазы как экономической, так и общественно-политической динамики характеризовались здесь особым напряжением и драматизмом. В экономическом отношении это во многом было связано с тем, что не устраненные причины и последствия «перегрева» прошлых лет с особой силой проявились в условиях попытки резкой радикализации реформ (в частности, реформы ценообразования), отражая явную общественно-экономическую неготовность страны к такому повороту. В политическом отношении остроту ситуации определило, как представляется, то обстоятельство, что непримиримые разногласия по вопросу о характере и целях экономических и политических реформ в руководстве страны наложились на острую борьбу за лидерство в высшем эшелоне власти. Не последнюю роль сыграла также повышенная политизированность общества, прежде всего, интеллигенции, обусловленная ее активной включенностью в процесс радикальных преобразований и в борьбу вокруг него.

Неудача одной из кардинальных хозяйственных реформ — реформы цен — на этом фоне при явно неблагоприятной для проведения Дэн Сяопином прежней линии кадровой ситуации, привели к тому, что верховный лидер страны остро нуждался в перегруппировке сил и поиске новых подходов к преобразованиям, однако не имел для этого в тот момент, очевидно, ни времени, ни необходимых условий. Общественные волнения, как и прежде, дали мощные аргументы политическим оппонентам Дэна. События 1988-89 гг. с нашей точки зрения, можно рассматривать, как серьезный кризис линии Дэн Сяопина, результатом которого стали беспрецедентная по масштабам общественная дестабилизация с кровавым завершением, организационно-политический разгром группировки радикальных реформаторов Чжао Цзыяна, значительный откат преобразований, как в сфере экономики, так и в сфере политики, резкое падение темпов хозяйственного роста и, наконец, некоторое отступление «в тень» самого верховного лидера осенью 1989 г.

Безусловно, вряд ли это отступление «в тень» следует рассматривать, как политическую изоляцию. Дэн и в последующие месяцы оставался одной из наиболее влиятельных фигур в руководстве страны. И все же думается, что развернуться в полную силу, подобно середине и второй половине 80-х годов, он в тот период не мог, причем как в силу объективных обстоятельств, обусловленных задачами общей социально-экономической стабилизации, так и под влиянием резко усилившегося давления со стороны консервативной оппозиции. Потребовалась двухлетняя перегруппировка сил и острая политическая борьба, прежде чем в январе 1992 г. в ходе поездки на юг страны Дэн Сяопин вновь смог выступить в полной мере в своем прежнем качестве главного архитектора реформ в КНР.

Источник vas_s_al