Национальные различия в урогвне конформности

Print PDF

Стоит восхититься изяществом постановки опыта [1]. Испытуемый, раздеваясь в прихожей, видит разные куртки на вешалке и автоматически думает, что, мол много людей участвуют в опыте вместе с ним.

И когда, отвечая в кабинке, он сравнивает долготу двух акустических тонов, он слышит поправляющие его голоса и думает, что это его коллеги, сидящие в соседних кабинках. На самом деле они пусты, «голоса» созданы магнитофонной записью, уровень конформизма определяли по доле неверных ответов. Вот аналогичный опыт с младшими дошкольниками (4 года), вот со старшими.

Плюс ещё некоторые мысли по поводу. Чем в научном плане интересны конформизм и другие формы социального влияния — уступчивость, подчинение авторитету, влияние меньшинства и пр.? во-первых, эти феномены из области социальной психологии нашего вида образуют красивую параллель с действием релизеров в социальной коммуникации животных, аналогичную параллели инстинкта и интеллекта.

Я думаю, конформизм (а также уступчивость и т.д. формы социального влияния) интересны как чисто человеческие изобретения, возникшие в эволюции именно для того, чтобы обеспечивать установление группового мнения, должное единомыслие независимо от биолого-генетической разнокачественности индивидов. А затем сформированное мнение может быть переделано через другой режим работы того же механизма конформности, именно, через влияние меньшинства.

Обычно «конформизм» рассматривается как что-то плохое (и часто оным является), как подчинение собственного верного мнения о реальности неверному группы или «подсадных уток». Но ведь также распространяются верные мнения и идеи, что понятным образом повышает приспособленность тех, кто не мог/не успел их выработать самостоятельно.

Скажем, способность учителей русского языка старой закалки давать своим выпускникам абсолютную грамотность или, точней, подчиняемость им самым разных учеников, связана с умением создать обстановку, при которой конформность максимальна, но одновременно стимулирует интеллект в той узкой сфере, в которой идёт обучение. Тогда как средний учитель реально учит лишь от 1/5 до трети класса – тех, с кем он совпадает по когнитивному стилю, типу темперамента и прочим характеристикам, а других подавляет, чтобы не мешали. Поэтому у детей там, где уровень конформности коррелирует с самооценкой (что показано не во всех исследованиях, и не по всем личностным характеристикам), он позитивно связан с высокой самооценкой, у взрослых же – с низкой. И поскольку конформность проявляется помимо сознания или вопреки ему, можно считать это самым древним из «чисто человеческих» форм социальной трансляции.

Его эффективность независимо от «биологической» разнокачественности людей хорошо видна на примере религиозности. В современном мире во всех нациях — у русских, евреев, англичан, итальянцев и пр. — есть сильно-религиозная и светская части, разные в культурном и демографическом отношении. Религиозная часть всегда обладает существенно большей детностью, чем выше религиозность семьи, тем в среднем выше репродуктивный успех, и т.д.

«Данные по 82 странам мира показывают, что даже с учётом доходов и образования верующие имеют в среднем больше детей, чем люди, безразличные к религии. По данным исследования World Values, проведённого в 82 странах, люди, посещающие религиозные мероприятия более одного раза в неделю, в среднем имеют 2,5 ребенка, раз в месяц — 2,01, никогда — 1,67. Чем ортодоксальнее религиозная организация, тем выше рождаемость: у амишей, гуттеритов и харедим в среднем вчетверо больше детей, чем у неверующих» (пруф).

Тут короткое отступление на любимую тему, «про биологическое и социальное». Я уже писал, что в каждой схеме реагирования, реализуемой нашим поведением в ответ на определённого рода стимуляцию, «социальное» определяет «распознавательную часть» — в каких ситуациях и на какие стимулы надо реагировать и пр. По мере общественных изменений, при освоении новых профессий и появлении новых навыков старые ключевые ситуации и пусковые стимулы социального характера заменяются новыми и пр. «Биологическое» образует исполнительный механизм, обеспечивающий собственно действие, с поддерживающим его психофизиологическим состоянием; оно достаточно консервативно и куда медленней меняется в ответ на общественные изменения в ходе человеческой истории.

Если грубо, наше тело, вступая в социальные взаимодействия, «делает из социологии психологию», дальше мозг «делает из психологии биологию» и тело действует в ответ или с предвосхищением уже под управлением вполне биологических причин, тогда как «психическое» отслеживает взаимодействия уже следующего этапа. Скажем, тестостерон у «среднего человека» опосредует конкурентные усилия, возникающие в ситуациях ухаживания и угрозы, однако у профессиональных спортсменов он же опосредует именно сверхординарные усилия на соревнованиях, у профессиональных брокеров колебания уровня тестостерона модулируются колебанием курсов акций в большей степени, чем агрессивной и сексуальной стимуляцией.

Другой пример – видимо, от наших антропоидных предков люди унаследовали особый страх перед змеями, связанный с определёнными районами мозга. Есть и явно приобретённые страхи – вроде парализующего страха перед математикой, не дающий освоить данный предмет даже при явных способностях, видных в случае снятия страха, или страх подтверждения стереотипа у женщин, негров и других представителей угнетённых групп населения в ситуации, когда они думают, что их тестируют не как личностей, а как типовых представителей этих групп, чтобы подтвердить бытующие предрассудки об их «низшести». Они непроизвольно пугаются этого, и от страха невольно стереотип подтверждают. Так вот, «исполнительная часть» этих явно приобретённых страхов включает те же отделы мозга, что страх перед змеями, имеющий значимую биологическую компоненту. Поэтому в каждом из феноменов, интересных для поведенщика или психолога, «социальное» надстраивается над «биологическим» и управляет им, как всадник лошадью.

Если говорить о религиозности, «биологический стержень» тут очевиден. «Отношение к Ј напоминает религиозное безусловным признанием ее особых прав (в том числе права наказывать) и стремлением заслужить ее расположение. Чувство домашних животных к человеку, которое можно назвать проторелигиозным, есть не что иное, как трансформированное отношение к Ј, поскольку люди в данном случае воспринимаются как члены клана, занимающие в нем более высокое положение, а хозяин — как сверхальфа. Со своей стороны человек, рассчитывающий на послушание и преданность животного, эксплуатирует свойства, сложившиеся под влиянием иерархической структуры природных популяций; у собак и некоторых других домашних животных во взрослом состоянии сохраняются детские черты диких предков — искусственный отбор задержал их развитие на той стадии, когда подчинение более естественно.

Неполовозрелые и молодые половозрелые животные находятся на низших ступенях популяционной иерархии. У человека период зависимости и подчинения значительно продлен по сравнению с животными [курсив мой]. За 15—17 лет детства и отрочества человек настолько привыкает к указаниям сверху, что воспринимает их как естественный и единственно возможный способ определения смысла и цели своего существования. Период выхода из-под опеки взрослых является для него критическим.

В этот период он остро нуждается в более высоком и могущественном покровителе. Миф о Христе, которого бог-отец по не вполне ясным причинам бросил в этот жестокий мир и беспощадно лишил своей столь необходимой поддержки, с предельной ясностью обнажает истоки религиозного чувства. Подчеркну, что речь идет о чувстве, а не о мифах; религиозные мифы в той или иной степени рациональны, спекулятивны, изменчивы и эволюционируют вместе с нами; религиозное чувство же иррационально и гораздо более устойчиво; пока оно существует, подлинный атеизм невозможен [курсив мой].

Связь с иерархической структурой обнаруживается в иерархии божеств, в желании повиноваться им, заслужить их благосклонность, в молитвенных позах, напоминающих позы подчинения у животных. Не случайно более сильно проявление религиозного чувства у подростков и женщин. В то же время высшее божество, будь то Зевс, Иегова, Тор или Аллах, принимает облик зрелого мужчины в расцвете сил, полновластного главы семьи. Лев Толстой писал, что в минуту отчаяния даже самые отъявленные атеисты взывают к богу; если так, то, вопреки его выводам, подтверждается не существование бога, а связь религиозного чувства с беспомощностью» («Нерешённые проблемы теории эволюции«).

И если бы человеческая история была объяснима преимущественно на базе «биологического в нас» (или, точней, эндогенные факторы формирования должного поведения в должном месте и времени «изнутри» индивида были б важней формообразующего эффекта экзогенных социальных влияний «от общества»), «ген религиозности» давно б покорил человечество. Что и предполагается исследователями, считающими, что специфических социальных факторов, отделяющих человеческую историю от биологической эволюции, нет, и что первая может быть понята также как и вторая, через изменения телесной организации индивидов, конкуренцию и отбор. стоящими на соответствующих позициях.

На деле мы видим прямо противоположное. По мере успехов секуляризации и просвещения, по мере того, как церковь оказывается отделённой от государства, а школа от церкви, религиозность слабеет до такого уровня, что в 9 европейских странах уже близка к вымиранию. Причём моделирование показывает, что динамика вымирания религиозности сравнима с такой же у вымирающих языков, которые перестают использовать, когда владение данным языком не даёт преимуществ, и переходят на язык, связанный с более высоким статусом. Как только религиозная вера делается частным делом индивида, перестаёт культивироваться обществом, то «биологический механизм» распространения – через повышенный репродуктивный успех не компенсирует ослабления механизма социальной трансляции.

То есть механизмы социальной трансляции пересиливают биологические; как только религиозные предрассудки оказываются «отключены» от тех механизмов социальной трансляции, которыми воспроизводились ранее, их распространение сокращается вопреки биологическому преимуществу их носителей. К слову, это не единственный случай, когда формообразующее влияние на поведение социальных факторов извне и биологических детерминантов «изнутри» не сонаправленно, не работает сопряжено, а «сталкивается» друг с другом. Во всех этих случаях социальное пересиливает. Так, недавно показана культурная относительность базовых эмоций, традиционно считавшихся «биологической» универсалией (наиболее на этом настаивал известный этолог И.Эйбл-Эйбесфельдт). Или, скажем,

- человек более управляем словом, чем непосредственной стимуляцией;

- эмоции, испытываемые в коллективе, сильней однотипных индивидуальных переживаний;

- психическое в ряде случае сильнее физиологии;

- ну и конформизм с уступчивостью, помянутый выше.

А вот обратных случаев я как-то не знаю.

Примечание:

[1] Более подробно см. между норвежцами и французами. Исследование Стэнли Милграма, глава из его книги «Эксперимент в социальной психологии», СПб, Питер, 2001. С.199-211 (отсканированные страницы книги 1-2-2а-2б-3-4-5-6-7-8-9-10-11)