Print 
PDF
«…Основным общественным противоречием древнего общества на первой стадии его развития является противоречие между крупным и мелким землевладением, т.е. между общинной и частной собственностью на землю. Крайним выражением такого противоречия является обезземеливание рядовых общинников, влекущее за собой, в отличие от древнего Рима, утрату гражданских прав и переход в разряд «царских людей», низшие слои которые на практике мало отличаются от рабов, а средние и высшие слои образовали впоследствии господствующий класс-сословие второй стадии древного общества. Эта борьба определяет собой всю социальную психологию, представления о государстве и власти, мораль и иногда даже политическую структуру общества.
Хронологически эти стадии в разных древних обществах не всегда совпадают. Лишь очень приблизительно можно сказать, что первая стадия древности падает на III-II тысячелетия до х.э., а вторая – на I тысячелетие до х.э., хотя не исключено, что, например, Китае древность закончилась раньше, чем принято считать.
Признавая единство мирового исторического процесса, нельзя вместе с тем игнорировать и важные особенности его хода на Востоке. В общем и целом, существование таких особенностей признаётся всеми, но имеются большие расхождения в оценке их роли и определения их причин. В предельных случаях постулируется существование на Востоке некой особой докапиталистической формации, либо существование такой формации во всём мире, причём античность рассматривается как некое «уклонение» от магистрального пути, боковая и притом тупиковая ветвь. Все эти концепции, как бы они не именовались, сводятся к концепции «азиатского способа производства», и, как явствует из сказанного выше, не могут читаться достаточно обоснованными. Противоположной крайностью является концепция, согласно которой какие-то серьёзные различия между Востоком и Западом вообще отсутствуют. Сторонников этой концепции в наше время практически нет.
Большинство исследователей сводят указанные различия к различиям в характере и роли общины на Востоке и Западе. Это, по-видимому, справедливо, однако конкретые оценки и определения представляются спорными. Так, практически общепринятой является точка зрения, согласно которой главное отличие Востока от Запада – длительное сохранение на Востоке общины. В действительности дело, видимо, обстоит наоборот: именно античный полис является общиной в «химически чистом» виде, своеобразным «возрождением» первобытноообщинной структуры на новом уровне развития производительных сил, уровне, который, в отличие от первобытнообщенного, допускал и требовал эксплуатации человека человеком.
Полис является государством совершенно особого рода, ибо здесь нет власти и войска, отдельных от народа; народ сам и есть власть, и войско. Это община равноправных граждан, и эксплуатировать здесь можно только чужаков – в качестве рабов или илотов. Отсюда чёткое противопоставление свободы и несвободы, нашедшее своё многообразное выражение различных явлениях культуры и даже в лексике. На Востоке же, напротив, произошло «наложение» на общину политических суперструктур в виде централизованного государства, значительно деформировавшее структуры общинные.
Степень этой деформации была различной. В Египте, например, следов общины почти не удаётся отыскать, в Китае она значительно более заметна, в Индии заметна вполне, а Месопотамии нередко является противовесом царской власти. Так или иначе, наличие надобщинной политической структуры привело к возникновению и стойкому сохранению сложной иерархической структуры общества с возможностью эксплуатации однообщинников и со множеством переходных ступеней от свободы к несвободе, что, в свою очередь, нашло многообразное выражение в культуре. Такая структура является значительно более инерционной, а её чрезвычайно длительное существование создаёт высокоавторитетную традицию, которая, в свою очередь, дополнительно её укрепляет.
… Из этого процесса создания империй (который нельзя назвать специфически «восточным», потому что в нем, в конце концов, принял участие и европейский Запад) на некоторое время выпадает один регион древнего мира, а именно побережье Средиземного моря, и прежде всего греческие города, как на Европейском материки, так и на берегах Малой Азии и на островах. Здесь – и притом впервые только на втором этапе развития древнего общества – возникает особый, античный путь развития. Общества, пошедшие по этому пути, на ранней стадии древнего общества принадлежали первоначально к числу обществ третьего пути развития, при котором общинно-частный сектор сосуществовал с государственным.
Однако в результате ряда исторически событий и явлений здесь, при падении микенской цивилизации и в ходе последующих разрушительны войн и миграций, в большинстве случаев был вообще сметён и уничтожен государственный сектор хозяйства. Лишь в некоторых отсталых государствах, например в Спарте, наоборот, образовался, как в Египте, только государственный сектор – правда, без государственного хозяйства и с частным пользованием государственными илотами, но это, как мы видели, характерно и для Египта, начиная со Среднего царства, и отчасти для Хеттской и других переднеазиатских держав II тысячелетия до х.э.
Произошло нечто сходное с тем, что было в Нижней Месопотамии при падении III династии Ура или в долине Инда при гибели протоиндийской цивилизации. Что касается долины Инда, то мы не знаем в точности, что там случилось; когда на неё вновь падает свет истории во второй половине I тысячелетия до х.э., она уже подверглась воздействию совсем особой и шедшей своей собственной дорогой ведической цивилизации Ганга. Что же касается Нижней Месопотамии, то и там, как в Греции, гибель государственных хозяйств привела к бурному развитию частного сектора и частного рабовладения, но в масштабе всего бассейна нижнего Евфрата государственный сектор и связанная с ним царская власть в конце концов при Рим-Сине и Хаммурапи вновь возобладали.
В Греции обстоятельства сложились по-иному. Здесь новые государства стали возникать именно как города-государства, и только.
Государственному хозяйству тут было возрождаться незачем: в эпоху развитого бронзового и железного века оно не могло иметь никакой общественно полезной функции, и этим греческий город-государство отличался от «номового» государства Передней Азии. Новые города-государства складывались практически в рамках только общенно-частного сектора, и ими вполне успешно управляли общинные органы самоуправления – народное собрание, совет и некоторые выборные должностные лица. Нельзя сказать, чтобы государственного сектора совсем не существовало – в него входили рудники, неразделённые пастбища и запасной земельный фонд, но не было никаких причин, препятствовавших управлению этими имуществами теми же органами городского общинного самоуправления. Такие города-государства обозначаются греческим словом «полис». Здесь возник особый тип древней собственности – полисная собственность; суть её заключалась в том, что осуществлять право собственности на землю могли только полноправные члены города-общины; помимо права на свою частную землю, рабов другие средства производства граждане полиса имели также право участвовать в самоуправлении и во всех доходах полиса. В социально-психологическом плане чрезвычайно важно, что ни в одной прежней общине других типов чувство солидарности её членов не было так сильно, как в полисе; полисная солидарность была одновременно и правом и обязанностью граждан, вплоть до того, что они в массовом порядке, не на словах, а на деле (как о том свидетельствуют дошедшие до нас исторические известия) ставили интересы полиса выше личных или узкосемейных; повинность зажиточных граждан в пользу полиса (литургия) выступала как почётная обязанность, которую знатные и богатые люди могли принимать на свой счёт.
В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на помощь со стороны коллектива своих сограждан. В «восточных» общинах (или община ранней древности) обедневшие их члены могут рассчитывать на некоторую; чаще всего небескорыстную помощь своих одноообщинников; если они разорялись вовсе, то шли в долговое рабство, в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего в «царские» люди, так как царское хозяйство при своей обширности способно было поглотить почти неограниченное число рабочей силы. В полисах же так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, мог жить за счёт полиса. Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам, в отличие от царя Хаммурапи удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство.
В условиях полиса вырабатывались и совершенно своеобразные государственные формы. И в ранней древности известны были кое-где республиканские формы управления, в которых главы государств (или группы лиц, игравшие эту роль) были подотчётны коллективным органам управления и могли быть ими назначены или низложены. Но там – отчасти под влиянием объективных условий, отчасти под прямым идеологическим воздействием, шедшим из экономически передовых стран, имевших тогда монархическую форму государственного устройства, — республики редко выживали достаточно долго, чтобы оказать существенное воздействие на историю человечества. Напротив, в мире полисов – в древних обществах античного пути развития – республиканские формы государственного управления были явлением типичным. Различие полисных «конституций» заклю чалось лишь в том, все ли граждане полиса допускались к той или иной степени участия в государственном управлении или право участия в нём было ограничено. Вначале в новообразующихся полисах задавали тон главы наиболее почитаемых знатных родов – аристократия; но вскоре после падения господства ростовщичества ведущая роль переходит к народному собранию, где были представлены все граждане полиса; нередко такого характера демократии временно выдвигали единоличных, неограниченны правителей, как правило из рядов того или иного знатного рода, к которому почему-то народ благоволил. Но чаще всего подлинно активное участие в политических делах было в республике ограничено имущественным цензом, что естественно для общества, в котором деньги начали играть столь большую роль.
Подобно тому, как в странах, лежащих к востоку от Греции, государственное устройство экономически передовых стран перенималось остальными, так и в регионе Средиземноморья республиканские формы государственного управления перенимались и там, где не было той предыстории, которая обусловила создание ведущих греческих полисов. Они распространились даже на государства с совсем иным политико-экономическим строем, например, на Спарту, экономически значительно более напоминавшую Египет, чем соседний Коринф или Афины.
Как ни важен был полис для всего дальнейшего развития человечества, однако в описанном нами виде он просуществовал недолго: возможностии развиития в замкнутых пределах городов-государств были ограничены, как и возможности частного международного обмена; к тому же случае самостоятельных полисов их самостоятельно хозяйствующие граждане не могли быть достаточно защищены теми назначительными военными силами, какими располагало полисное государство. Так же как в империях дальнейшее развитие оказалось невозможным без совмещения с их системой зависимых, но самостоятельно управляющихся городов, способных обеспечить расширенное воспроизводство, так и самоуправляющиеся, но независимые полисы не могли далее развиваться без помощи такой империи, которая, охватив и, создавала бы для них надёжность международного торгового обмена.
Подневольные люди рабского типа, не являющиеся собственно рабами, встречались в полисах редко, и только в самых отсталых общинах. Например, в Спарте илоты были собственностью государства, хотя распределялись между отдельными спартиатами для их обслуживания и прокормления, как это делалось и в Египте Среднего и Нового царства; но Спарта долгое время преднамеренно отстранялась от участия в товарном обмене. В большинстве же полисов частные хозяева вполне могли иметь значительное количество собственно рабов. Ничто здесь в принципе не мешало созданию частного и в то же время крупного рабовладельческого хозяйства. Рабы в нём были уже не патриархальными рабами, а рабами классическими: они не всегда участвовали вместе с хозяевами в едином производственно процсссе и не входили с ними в одну семью. Для хозяев они были предметами, живыми орудиями труда, и хозяева имели право ими пользоваться и распоряжаться или даже их уничтожить, т.е. поступать с ними так же, как со скотом, утватью или орудиями производства.
Именно в античном обществе раб был наиболее рабом, а свободный – наиболее свободен. В ранней древности (например, у хеттов) иногда встречались понятия «свободный от чего-нибудь» (например, от долгового рабства), но не было общего понятия «свободы»; рабу в собственном смысле фактически противостояла длинная лестница подневольных рабского типа, «царских» людей, общинников, вельмож и т.д.; существовали отношения господства и подчинённости – состоявшие в этих отношениях в любом случае называли друг друга «господином» и «рабом»; с нашей точки зрения это мог быть государь и подданный, или царь и придворный служащий, или владелец и его раб – терминология оставалась той же. Далее, почти повсюду (кроме Египта) существовало противопоставление «сына общины» и «царского раба» (или «царского человека»); все эти социально-психологические противопоставления маскировали действительное классовое деление общества, о котором говорилось в главе I.
Лишь в греческих полисах появляется понятие «свобода» (элевтерия) как состояние отсутствия господства кого бы то ни было над данным человеком – понятие, завещанное греческим полисом всему человечеству. Всякое наличие над человеком господства было дулосюнэ – рабством. Греческий полисный «свободный» — прямой потомок «сына общины» ранней древности; но тот ещё не чувствовал, что над ним нет никакого господства, и не называл себя свободным. Гражданин полиса не только чувствовал себя свободным, но и считал всякого, кто имеет над собой какое бы то ни было господство, рабом – дулос. Поэтому вне греческого мира, в восточных империях, с его точки зрения, царило поголовное рабство, а подпасть под царскую власть было для свободного равносильно обращению в рабство. Всякий, кто живёт под царской властью, — раб по своей природе, всякий варвар (т.е. по гречески попросту – чужеземец) – раб по своей природе, говорит даже Аристотель, и с точки зрения полисного определения свободы он прав. Разумеется, и в гречески полисах не всякий был свободен: сама свобода граждан полиса была основана на эксплуатации рабов, но ведь при отсутствии долговой кабалы единственным источником рабства были покупка или вооружённый захват человека за рубежом, а чужестранец для полисного гражданина именно и был «рабом по природе», так что не о чем было беспокоиться.
И в восточных империях (пока только восточных – империи на Западе возникнут в конце второго периода) число рабов в это время значительно умножилось и место патриархальных заняли «классические» рабы. Однако здесь состав эксплуатируемого класса был не столь однозначно рабским, как в греческих полисах. В результате завоеваний царский земельный фонд стал необъятным, и даже при новых, более эффективных средствах насилия не было никакого смысла выделять большую часть армии на то, чтобы держать всё население в собственно рабском состоянии. Оно оставлось «царскими» людьми, т.е. подневольными людьми рабского типа, и не более того. (С точки зрения свободных греков, это, конечно, всё равно было рабство.) Существование огромного множества «царских» людей не могло не влиять и на характер отношений между рабовладельцами и собственно рабами; ясно, что земледельческое хозяйство, обрабатываемое классическими рабами, в данных условиях было бы менее производительно, чем обрабатываемое «царскими» людьми, например, на земле, арендованной у государства частным хозяином: в большом хозяйстве «царские» люди требовали меньшего надзора и работали с большей охотой.
При этом если в ранней древности царского или храмового работника в отличие от раба нужно было снабжать пайком (или наделом) на него самого и на его семью, то теперь об этом никто не заботился: крестьянин имел то, что имел, платил собственнику земли и средств производства – царю и работал на своего непосредственного хозяина, а сколько сверх того оставалось на него с семёй – это уже была его собственная забота.
Рабы здесь находили поэтому иное применение, чем в античном мире того же времени: основная фигура здесь – раб на оброке, занимающийся ремеслом, мелкой, а иногда и не мелкой торговлей, арендующий землю и т.п.; чем больше он зарабатывал, тем выгоднее хозяину: весь пекулий (имущество раба – собственность рабовладельца; чем больше пекулий, тем больше доход рабовладельца; чем больше доход раба, тем дороже можно продать самого раба.[1] Поэтому товарное производство, каким становится городское ремесло, — а отчасти и сельское хозяйство на территориях принадлежащих городам, — это рабское производство в полном смысле слова.
Если для античного полиса характерна идеализация свободы, то для восточной империи характерна идеализация своего господина; обожествление государя, начало которому было положено в Египте, Шумере и Аккаде, пронизывает теперь всю идеологию: традиционные мифологические персонажи общинных культов сводятся в сложный пантеон, но этот пантеон – не более как проекция земной деспотии на небо; в искусстве единственным героем остаётся царь.
При всём отличии между «Востоком» и «Западом», отличии, которое возникает только теперь, только на втором этапе древности, нельзя забывать основополагающих фактов: во-первых, восточные и западные общества этого времени были одинаково построены на принципе существования рабства, и, во-вторых, античный путь развития со всем его своеобразием по сравнению с остальным миром и важностью для истории человечества – это лишь одно из позднейших ответвлений от тех путей развития раннеклассового общества в целом, которые сложились уже на первом, раннем этапе древности…»
История Востока в шести томах. М.: Восточная литература, 2002. Т.1. Восток в древности. С.23-25, 224-229.
Примечание:
[1] К концу второго периода эксплуатация оброчных рабов распространилась и в страны античного пути развития.
