Print 
PDF
Биологические основы господства и угнетения понять легко. Достаточно посмотреть на те поведенческие и психофизиологические корреляты, которые определяют разнокачественность особей в популяции, связанную с делением на «сильных» и «слабых» (с высокой и низкой «мощностью поведения»).
Она, конечно, зависит от конкретных социальных условий, и в значительной степени ненаследственна, а связана с разными социальными влияниями, в том числе в раннем опыте животного, но в каждый данный момент в каждом конкретном сообществе показатели «мощности» конкурентного давления особей на собратьев — это некая индивидуальная характеристика, которую трудно изменить. Но возможно, и дальше я попробую сформулировать как.
Тут всё вроде понятно, сила солому ломит, и плетью обуха не перешибёшь. Куда интересней другое — каковы биологические основы успешной борьбы с угнетением? Какие поведенческие характеристики подчинённых особей (будучи альтернативными таковым доминантов и развиваясь как компенсация ограничений степени свободы под «давлением» доминанта) позволяют не просто «подбирать крохи с барского стола», развивая альтернативные стратегии вроде оленей-рейдеров или клептогамии у тритонов, а реально выигрывать конкуренцию за социальный ресурс, несмотря на «нехватку мощности» поведения?
У высших млекопитающих «освобождение от угнетения» можно понимать чисто метафорически — как способность объективно «слабых особей» опрокидывать систему подчинения, выстроенную «сильными», и в ряде случаев становиться доминантами самим. У людей освобождение от угнетения понимается напрямую, ибо ведёт к общественному прогрессу – не только жизнь становится лучше, но и сами люди (скажем, они реже убивают и мучают друг друга, меньше ненавидят «чужих» и т.п.).
Соответственно, почему угнетённый борется — не вопрос, интересно понять, за счёт чего в человеческой истории слабые, маргиналы, и лузеры раз за разом выигрывают, в смысле какие для этого есть биологические основания? И, может быть, будущим борцам с угнетением соответствующие психофизиологические качества уместно развивать, тренироваться, как к соревнованиям тренируются боксёры и борцы.
Так, белых крыс Tryon селектировали на хорошую и плохую обучаемость в сложном лабиринте (линии bright и dull), затем оценивали «мощность поведения» (мобилизационные возможности) каждой линии в смешанных сообществах, и в сообществах, где представлены только хорошо- или плохообучаемые крысы. Здесь и дальше речь только о самцах, именно они жёстко конкурируют за ранг, самки конкурируют друг с другом за территорию, и поэтому взаимно-изолируются, а не выстраивают иерархию.
В смешанных сообществах оказывалось, что среди плохообучаемых крыс (dull) доля особей с бОльшими мобилизационными возможностями достоверно выше, чем среди крыс bright; в чистолинейных сообществах разница уменьшилась, но оставалась значимой.
Соответственно, при объединении всех крыс обоих категорий в одно сообщество вероятность достижения высокорангового положения имели плохо обучающиеся самцы dull за счёт большего мобилизационного потенциала и большей устойчивости к стрессу, связанному с агонистическими взаимодействиями в ходе межсамцовой борьбы. Но как только смешанное сообщество формировали из крыс с близким уровнем устойчивости к стрессу, оценённой по биохимическим показателям, т.е. уменьшали неравенство, преимущество в достижении высокого ранга переходило к самцам линии «bright» (Крушинская и др., 1988).
В другом исследовании лабораторных мышей селектировали на высокий / низкий уровень агрессивности, что в смешанном сообществе определённо означает высокий ранг для первых и низкий для вторых. Неагрессивность у мышей вырабатывали в двух вариантах: отбирая на понижение уровня агрессивности как таковой, и с длительным латентным периодом атаки, когда сам уровень агрессии остаётся достаточно высоким, но само нападение в ответ на проблемную ситуацию реализуется реже. Между двумя группами низкоагрессивных особей различия фактически чисто количественные, поскольку длина латентого периода агрессии, коль скоро она случается, у них варьирует намного сельней, чем у селектированных на высокую агрессивность.
Целью было исследовать связь агрессивности-неагрессивности поведения после селекции с шаблонностью – гибкостью (способностью перестраиваться в ответ на изменения и использовать их в свою пользу). Гибкость оценивали по реакции на подсаживание самки и по тесту на переделку при движении в лабиринте.
До начала отбора в норме самцы мышей самок не атакуют – даже самые высокоагрессивные. После отбора у всех линий вырабатывали стереотип атаки самца-захватчика, подсаживая на его территорию чужих самцов и удаляя их после перпвой атаки. Затем к самцу подсаживали его самку, и смотрели способность не ошибиться и перестроиться, поскольку самку не атаковать надо. У высокоагрессивных мышей вероятность ошибки из-за шаблонного следования прошлому стереотипу оказалась существенно больше, чем у обоих линий низкоагрессивных мышей, причём вероятность ошибки здесь была прямо пропорциональна частоте подсадок интрудера при выработке стереотипа. У низкоагрессивных линий и вероятность ошибки в несколько раз ниже, и нет зависимости от частоты подсадок интрудера.
Далее мышей тестировали в У-образном лабиринте (в основании – гнездо, оба рукава ведут в кормовую камеру, но один рукав перекрыт). Вначале мыши учились использовать именно открытый рукав, все три линии показали тут одинаковые результаты. Затем открытый и закрытый рукав меняли местами, и смотрели различия по способности к переделке (по частоте неверных траекторий). У высокоагрессивных мышей ошибок было достоверно больше, между двумя линиями низкоагрессивных мышей (одинаково оказывающихся подчинёнными в смешанных сообществах) значимых различий не было (Benus et al., 1990).
То есть доминирующие высокоагрессивные особи демонстрируют большую шаблонность и стереотипность реагирования на изменения, отчего раз за разом совершают ошибки, которыми подчинённые особи пользуются в своих интересах (Мешкова, Федорович, 1996).
Ввиду отсутствия различий между двумя группами низкоагрессивных особей по «лабиринтному» тесту, R.F.Benus et al., (1990) делают вывод, что в ходе отбора они уменьшали не агрессивность как таковую, а, меняя латентный порог агрессивности, проводили отбор по механизмам, определяющим организацию поведения. Это жёсткость, шаблонность поведенческих схем у агрессивных и гибкость, подвижность – у низкоагрессивных особей.
Иными словами, постоянная готовность к атаке оппонента (на которую подчинённый не может ответить агрессией, в том числе и потому, что увеличен латентный период реагирования на соответствующие стимулы, а реагировать нужно быстро), ведёт к увеличению способности перестраивать поведение и использовать изменения обстановки в своих интересах. Опять же неспособность подчинённых мышей на все изменения ситуации – социальной или экологической – отвечать большей агрессией в отношении подчинённых, подавлять их так, чтобы доминанту снова стало удобно в новых условиях, заставляет подчинённых особей развивать рассудочную деятельность, больше манипулировать с предметами, уменьшать неофобию и т.п.
Точней, побуждает поведение подчинённых изменяться в данную сторону, что было показано в работе Н.Н.Мешковой и Е.Ю.Федорович (1996) на домовой мыши. В цитированном эксперименте те же свойства создаются отбором на меньшую агрессивность; естественно, в обоих случаях речь идёт о подчинённых, но не совсем низкоранговых крысах и мышах, которые подчиняются агрессии доминанта, но не подавляются ею совсем, умеют от неё уходить и т.п. В человеческом обществе действует очень похожий отбор: «латентный период агрессии» низших классов в ответ на подавление высшими всё время стараются увеличивать (лучше – растягивать до бесконечности) за счёт воспитания в духе идей преданности «своей нации», «своей стране», покорности властям, идей социального партнёрства и, конечно же – религиозных идей. Тут религия была также важна, как открытие земледелия или колеса.
Резюмируя, доминанты (угнетатели) отбираются по критерию большей силы («лучшесть», создающая любую элиту), этой силой подавляют слабых и используют в своих целях, но всякое давление развивает ум, ум обращается против силы и в конце концов одолевает её. И понятно, почему в сложном сообществе подобное «одоление», освобождение подчинённых особей от «гнёта» доминантов (здесь уже стоит говорить не о мышах, а как минимум о приматах, лучше о людях) ведёт к явному прогрессу.
В общей конкуренции за социальный статус вторые используют «силу», «давление», первые – «ум», нешаблонные способы реагировать на изменения и, следовательно, предлагают группе более сложные варианты структуры отношений, дающие больше возможностей развития психики особей. Что видно уже на примере креативных шимпанзе из книг про поведение этого вида в природе ван и в зоопарке Арнхейма (Дж.Гудалл и Ф. де Ваал).
Также существенно, что давление сильных на слабых прекращает реализацию соответствующего поведения, но в общем случае не может подавить «вообще», изменить внутреннее состояние до уровня «прирождённых рабов». Для животных это означает, что агрессия доминанта не позволяет проявляться ответным демонстрациям агрессии подчинённого, тот вынужден вжиматься в угол и терпеть, но уровень агрессивной мотивации у него не меняется (по измерениям состояния агрессивности, независимым от оценки агрессивного поведения).
Так, половое поведение субординантных самцов домовой мыши Mus musculus выражено намного слабей, чем у доминантов. В отсутствие доминантов уровень половой активности подчинённых особей существенно возрастает, но не достигает уровня, демонстрируемого доминантом. Обычно подобное подавление объясняют действием прямой (агрессия) и непрямой конкуренцией, проигрыш в которой снижает уровень мотивации.
Для проверки этих идей уровень сексуальности самцов оценивали независимо от поведения, связанного с взаимодействием с самкой, по уровню ультразвуковых сигналов, играющих важную роль в ритуале спаривания, и по поведению самцов, наблюдающих половое поведение своих противников. Оказалось, что сексуальная мотивация подчинённых не ингибирована: даже непосредственное присутствие доминантов не снижало активности. А вот поведение, реализуемое в присутствии самки, различалось существенно. Половое поведение в непосредственном взаимодействии с самкой, у подчинённых особей было менее развитым и замедленным по сравнению с доминантом, если взаимодействие шло в их присутствии, и более развитым и успешным – когда доминанта на время убирали ()D’Amato, 1990).
Понятен вклад большей гибкости поведения подчинённых в способность прогнозировать периоды отсутствия доминанта и т.д.
Чёткий изоморфизм этого виден и в человеческой истории. Даже если господствующие классы в своё время отобрались по признаку «лучшести» и сами завоевали положение (не были приказчиками предыдущих господ), по мере развития борьбы угнетённых они вынуждены всё больше и больше концентрироваться на удержании господства, недопущении «чуждых» в свою среду, а не на развитии и подтверждении «лучшести».
Другой способ победы «слабых» над «сильными», уже на уровне межгрупповой, а не межиндивидуальной конкуренции, тоже общий у животных и человека: я его разбирал выше. Психологические аспекты того же самого я разбирал в посте «Влияние меньшинства».
Элиты замыкаются в себе и всё больше сосредотачиваются на подавлении низов, а не на собственном творчестве, включая социальное творчество. В этих условиях победа «низов» над «закуклившейся» элитой будет просто вопросом времени, как разночинная культура переварила дворянскую, вишнёвые сады пошли под топор и забрезжила новая жизнь. Спасти господский слой могло бы старательный, повсеместный и скрупулёзный поиск талантливых людей среди низших классов, их поддержка и допуск в свои ряды, по мере успешной реализации таланта (так, сказать, искусственная кооптация, противоположная «естественному» процессу включения туда поднявшихся за счёт обогащения). В своё время это предлагал сделать в своих евгенических работах Н.К.Кольцов, единственная почти успешная реализация подобного — американская программа «Merit» 1960-x, выдвинутая в ответ на неожиданные успехи СССР в науке, образовании, космосе и т.п.
Но понятно, что в условиях мощного давления снизу высшим не до разыскивания талантов и тем более не до включения их в своё среду. Всё внимание идёт на защиту собственных привилегий, а талантливые выходцы из низов, чего-то добившиеся сами, сразу ставятся под подозрение, что естественным образом делает их сторонниками — или лидерами — слома системы. Одним из мощных средств охраны собственных привилегий является игра на понижение, вроде образовательных реформ в современной России, поскольку необразованным народом легче управлять, особенно при надежде сохранить хорошее образование для себя.
И в заключение – я безусловный сторонник коммунизма и, раз «уцепившись за хорошую идею», буду продолжать её собственной жизнью. Но это эмоциональная привязанность – желание быть на стороне угнетённых и против угнетателей (как у Солона – кто видит несправедливость – должен обращаться в суд, или тащить к суду творящего её). Холодным же умом исследователя я вполне понимаю, что могу заблуждаться с самого начала, что «естественнонаучные» основания коммунистической доктрины
– равенство людей «по природе» и неравенство «по условиям развития и воспитания», которое и подлежит ликвидации,
- даже если в каждом такте социального взаимодействия («обработки людей людьми», по Марксу) люди делятся на «лучших» и «худших», лучшие не могут ездить на худших верхом, иначе обязательно теряют «лучшесть» (см.выше), так что в каждом следующем поколении эти оценки должны обнуляться, а стартовые возможности должны быть равны. Т.е. общество должно целенаправленно выявлять и ликвидировать те неравенства возможности получения образования, здравоохранения, приобщения к высокой культуре, жизни в безопасной среде, которые возникают «естественным образом» между бедняком, и родившимся с серебряной ложкой во рту, между Москвой, Тулой и Урюпинском, между резидентом и гастрабайтером, между мужчиной и женщиной чёрт подери! Даже если эти действия «в обеспечении равенства» замедлят экономическое развитие здесь и сейчас, на длинной дистанции они будут выгодны, особенно в условиях демографического перехода.
- способность угнетённых уйти из-под угнетения по вышеописанному механизму, и не просто уйти, но раз за разом перестраивать вертикальное, иерархическое общество (основанное на доминировании одних классов и подчинении других) в горизонтальное общество равных, где нет разделения на управляющих и управляемых, а свободное развитие каждого будет свободным развитием всех – а не препятствием и проблемой как при нынешней конкуренции, могут быть неверны с самого начала, оказаться мечтанием угнетённых, а не законом общественно-исторического развития, и последнее это в полной мере покажет, вместе с правотой конкурирующих социальных идей – либеральной, националистической, или даже расистско-фашистской. То есть холодным умом надо понимать неприятную возможность неверности «любимой идеи», и соответственно, продумать возможные фальсификаторы для неё и для конкурирующих идей противников.
Фальсификаторы будут чисто потенциальные, поскольку в отличие от научных гипотез, идеологические взгляды универсалистского свойства в каждый момент человеческой истории нельзя полностью верифицировать или опровергнуть – в их осуществление вовлечено всё человечество на всём протяжении нашей истории, а то и другое дано в одном экземпляре.
Но если мы увидим, что под действием рыночной конкуренции люди делятся не только на богатых и бедных, но одновременно на лучших и худших, если под действием рыночного отбора вдруг через какое-то число поколений вдруг окажется, что богатые, конкурентно-успешные будут «биологически» сильней, умней, честней и моральнее бедняков, так что опрокидывание пирамиды уже невозможно, а прогресс состоит лишь в более точной дифференциации ролей и судеб, как в the Brave New World, тогда да – коммунизм невозможен, а борьба с угнетением и неравенством ведёт только к регрессу. Сейчас практически все страны и народы уже вовлеклись в глобальный капитализм и участвуют в такой конкуренции, на разных площадках, так что скоро, думаю, будет некая ясность, в какую сторону идут антропологические изменения в человечестве. Кое-что ясно уже сейчас.
Надеюсь, что полная — для решительных действий. Поскольку наблюдения за мировой динамикой скорей подтверждают схему, благоприятную для коммунизма, чем опровергают её – это и нынешний кризис, в ходе которого ставят эксперимент по кейнсианской экономике за 700 млрд. долларов, и смены президентов в западном полушарии, и много чего ещё.
