Рост бедности и неравенства ликвидирует доверие в обществе

Print PDF

 

Сейчас доверие к другим людям и к общественным институтам США находятся на самой нижней точке за последние 40 лет, показывает анализ данных национального опроса. «Когда богатые делаются богаче, а бедные беднее, люди меньше доверяют друг другу» — говорят большинство опрошенных (важно отметить, что «друг к другу — это к людям сравнимого статуса, не сильно богаче или беднее). [В обществе] появляется сильное ощущение, что другие люди обманывают или получают преимущество за наш счёт, и продвигаются, как свидетельствуют например, идеи об «1%» в движении Оккупай Уолл-Стрит. И, судя по взглядам этого 1% относительно подмятой ими под себя массы, эти подозрения вполне справедливы; да и эмпирических подтверждений множество.

«С 1973 г. по 1994 г. реальный ВВП на душу населения в США вырос на 33%. Но одновременно реальная почасовая заработная плата рядовых работников упала на 14%, а реальная недельная заработная плата — на 19%. При этом чем меньше зарабатывали люди, тем больше снижались их заработки. У нижней квинтили (20%) рабочей силы заработки снизились на 23%, у следующей — на 21%. К концу 1994 г. реальные заработки вернулись к уровню конца 50-х годов. В среднем заработки снижались на 2,3% в год, причем с каждым годом темп падения заработков основной массы работников ускорялся» / Туроу Л.К. Будущее капитализма. Как сегодняшние экономические силы формируют завтрашний день» (1996; русск. перевод: Новосибирск, 1999). С. 33, 35.

Или см., чья продолжительность жизни увеличивается.

Другое дело, что в том состоянии общества, в каком оно есть (без работоспособной компартии, с разгромленными профсоюзами и пр.), они не концентрируются в ненависть к угнетателем, а разлагают общество, делая его ещё более индивидуалистичным.

В сравнении с американцами 1970-2000 гг., в последние годы американцы существенно реже подтверждали, что могут довериться другим людям, и куда реже говорили про веру в то что такие институты, как «свободная пресса», правительство, религиозные организации и крупные корпорации «делают хорошее дело», показывает психолог и исследователь лидерства в обществе Jean M. Twenge из San Diego State University. Соответствующее исследование в конце месяца выйдет в Psychological Science.

Jean Twenge  с соавторами показали, что с ростом неравенства в доходах и бедности взаимное доверие в обществе сокращается, а социально-экономические факторы (а не «какие люди, нравственные-религиозные или нет»), играют ведущую роль в этом нисхождении. Они исследовали, как за последние 40 лет изменялся социальный капитал — совокупность кооперативных связей, критичная для функционирования демократического общества, важным компонентом которой является взаимное доверие. Для оценки долговременных изменений использовали два крупных национально-репрезентативных опроса General Social Survey для взрослых за 1972-2012 гг., и Monitoring the Future survey у 12-классников за 1976-2012 гг.

В совокупности они включают данные о мнениях около 140 тыс.участников, оба они включают вопросы позволяющие измерить взаимное доверие в обществе и доверие граждан к основным институциям.

Данные показывают, например, что если в 1972-1974 гг. 46% американцев считало других людей «заслуживающими доверия», то в 2010-2012 гг. — только 33%. Аналогично у старшеклассников: падение с 32% до 18%. Показательно, что у взрослых этот процент всегда выше — конформизм, он работает. Доверие к институтам за тот же период изменялось не монотонно, а волнами. В обоих опросах наибольшее доверие фиксировалось в конце 1980-х и снова в начале 2000-х, затем стали снижаться и сейчас достигли минимума. Упало доверие почти ко всем институтам, включая СМИ, медицину, корпорации, университеты и конгресс. Яркое исключение — рост доверия к военным и «военному» в обоих опросах (!).

Дальше было показано, что погодные изменения недоверия следуют за изменениями в уровнях бедности и неравенства в доходах. А вот доля старшеклассников, ответивших «нет мнения» на вопросы о доверии институтам, всё время возрастает начиная с 1970-х.

Авторы полагают, что найденные тенденции показывают уменьшение вовлечённости индивидов в дела гражданского коллектива, уменьшение социального капитала, т.е. подрыв [ценной для них] буржуазной демократии.

По их мнению, молодые люди сейчас в среднем более оптимистичны относительно себя и своих перспектив (не всегда адекватно – даже используется понятие «нарциссизм»), но более недоверчивы по отношению дуг к другу и к институтам. Взрослые демонстрируют те же тенденции, что показывает их обусловленность «временем», то бишь социально-экономической ситуацией, а не сменой поколений с разными установками.

Они делают вывод, что сокращение социального капитала с ростом бедности и неравенства — это серьёзная проблема для демократии, где выборные власти всё меньше представляют интересы «среднего человека», по его собственному мнению.

Поскольку все плюсы демократии, в том числе и взаимное доверие с кооперацией, следуют из равенства граждан[1], развитие капитализма необратимо подрывает демократию, поскольку неотделимо от бедности и имущественного расслоения, и даже в благоприятный период, не только во время кризисов.

Источник ScienceDaily

Другой способ подрыва — также связанное с капитализмом исчезновение досуга, свободного времени, раньше пускаемого на социальное творчество, волонтёрство, активность в НПО и пр. Оно заменяется отдыхом как формой статусного потребления, на которое надо зарабатывать деньги:

«Экспоненциальный рост американской экономики в 30-60-х гг. ХХ века у многих энтузиастов породил уверенность в близости «века изобилия». Ведь людям, освобождённым ростом благосостояния от банальной нужды, вроде бы не будет необходимости копить, экономить, рассчитывать, вообще тем или иным способом оценивать и взвешивать конкурентные усилия, свои и своих деловых партнёров, и, следовательно, нуждаться в знаковых системах-посредниках при подобной оценке для постоянного, своевременного, точного пересчёта «времени» бюджета особи на «деньги» выигрыша в конкуренции с другими индивидами.

Но всё повернулось прямо противоположным образом. Жёсткое планирование деятельности из деловой сферы распространилось в сферу отдыха и личной жизни, а необходимая точность оценки планируемых действий с точки зрения оценки потенциального выигрыша, вероятной платы, возможной оптимизации временных затрат на данную активность выросла на порядок.

Оказалось, что экономический рост требует опережающего роста ожесточённости конкурентной борьбы участников рынка между собой. Поэтому необходимость расчёта, оценки и оптимизации всех действий, совершаемых участниками рынка, постоянно растёт пропорционально росту конкурентности экономической среды, в силу чего начинает доминировать не только в экономической, но и в частной жизни [2].

Поскольку свободное время становится всё более ценным, то чтобы приобщиться к нему, люди вынуждены покупать различные предметы, которые снижают затраты на ведение домашнего хозяйства и другие траты нерабочего времени. На это им требуется зарабатывать больше денег: чтобы определить размер «дополнительных» усилий и необходимую величину затрат, нужно точно определить «цену» разных форм проведения свободного времени по стоимости машин, кухонных комбайнов, услуг домработницы и других приспособлений, позволяющих высвободить это время для досуга.

Тогда обыватель должен постоянно рассчитывать «коэффициент пересчёта» для сопоставления прибыльности от различных видов вложения времени и денег в поддержание определённого уровня качества жизни, в том числе и в то количество досуга, которым он желает пользоваться. Коэффициент, в свою очередь, изменяется вместе с экономической ситуацией. Следовательно, нужно постоянно следить за сигналами, указывающими на значимые изменения последней – индексы цен, уровня инфляции, курсы валют, акций и пр. В целях балансирования этих соображений обыватель начинает строить (не подозревая, что занимается политической экономией) разные мысленные кривые на дифференциальной шкале взаимозамещения времени и денег. Так люди становятся рабами проблемы постоянного измерения ценностей через их потребительскую полезность». / Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., Академия, 1999.

Поэтому, заключает Белл, по мере увеличения разнообразия предложения товаров и ожесточённости конкурентной борьбы между участниками рынка «время становится ещё большей ценностью, — в том числе экономической, — нежели раньше. И из царства необходимости в этом смысле никакого выхода не предвидится»

Этим самым социальная жизнь при капитализме расчеловечивается и по очень существенному параметру ставится вровень с социальной коммуникацией животных, тогда как социальное общение в патриархальном и раннекапиталистическом обществе находилось на более высокой ступени (а сейчас уже не находится).

Дело в том, что коммуникация для животных –  своего рода «предмет роскоши», у них же нет экономики, создающей прибавочный продукт, который индивиды могли бы расходовать на выстраивание более сложных и разнообразных форм общественного взаимодействия (из которых, в свою очередь, следуют более эффективные способы организации общественного производства). Поэтому животные всегда «экономят на общении». Они выстраивают сложные формы социальных отношений лишь при заведомом избытке ресурсов, и при малейшем ухудшении ресурсообеспеченности демонтируют их, тогда как люди — наоборот, переходят к более сложным социальным институциям заранее, для того, чтобы в следующий период создать ещё больший избыток благ.

Ну и кроме того, животные никогда не склонны затягивать коммуникацию — это слишком затратно и опасно.

У людей же есть экономика, которая создаёт прибавочный продукт и тем самым даёт свободное время для почти бесконечных бесед (и тем самым позволяет прояснить сложные вопросы до конца, создаёт предпосылки науки и философии)хотя бы каким-то общественным слоям. Традиционно прогресс и рост благосостояния связывался с уходом от необходимости много и тяжело работать, с ростом свободного времени для досуга, который бы человек мог тратить на саморазвитие, самореализацию, и совместную (гражданскую) деятельность с другими людьми.

Анализ Белла показывает, что капитализм загоняет людей в ловушку — функционирование в рыночной экономике увеличивает благосостояние, увеличивает потребление и пропорционально уменьшает досуг, тем более что экономическая рациональность и основанные на ней оценки из производственной сферы, трудовой деятельность распространяются в частную жизнь и в досуг индивида, и определяют выбор поведения уже там.

В такой системе координат индивидуальное потребление, удобства и безопасность ценятся выше взаимодействия с другими и саморазвития; как и у животных, последнее оказывается «предметом роскоши», и из облигатной потребности постепенно делается необязательным прибамбасом. А это ведёт к деградации гражданского общества, размыванию общественного капитала, которое в последние 40 лет отмечается во всех «западных» странах. Рано или поздно обыватель по отношению к экономической системе окажется в положении пленника на монгольском аркане – система волочит за собой, а он должен изо всех сил перебирать ногами чтобы не задохнуться…

Если система заставляет обывателя тратиться не только на поддержание жизненных сил и повышение рабочей квалификации, но и на то, чтобы проводить досуг «общепризнанным», «статусным» образом. И дело даже не в том, что в таком случае людишки загоняют себя примерно таким вот образом. Хуже всего, что исчезает само понятие свободного времени, и нынешнее либеральное общество рвёт со всеми своими предшественниками тем, что низводит людей на роль колёсика и винтика рыночного механизма, которые и перемещаются из одного места «машины» в другое не собственной волей, а рыночными силами.

Круг замыкается: с ростом достатка при капиталистических общественных отношениях свободного времени оказывается не больше, а меньше. Без слома капитализма из «царства необходимости» нет выхода (как с некоторым злорадством пишет г-н Белл).