Прогрессистский манифест, или размышляя об Индии и гуманизме

Print PDF

Как-то вечером, в Москве, на квартире Е .П. Пешковой, Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал:

— Ничего не знаю лучше «Apassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди, — И, пришурясь, усмехаясь, он прибавил невесело: — Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-м, — должность адски трудная.

Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна. Невозможен вождь, который — в той или иной степени — не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уот Тайлере, Фоме Мюнцере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее. К тому же надо принять во внимание, что с развитием «цивилизации» ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу.

Но скажите голосом совести: насколько уместно и не слишком ли отвратительно лицемерие тех «моралистов», которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они, в течение четырех лет позорной общеевропейской бойни, не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну? Ныне культурные нации оказались разбиты, истощены, дичают, а победила общечеловеческая глупость: тугие петли ее и по сей день душат людей.

М. Горький. «В.И. Ленин» (первая редакция)

Только после возвращения из Индии, пытаясь понять, почему же она так меня потрясла, я сообразил, что до сих пор ездил или в развитые страны Западной Европы, или в страны, испытавшие на себе сильное влияние коммунистических идей.

Марксизм вырос из гуманизма. Когда через некоторое время после провозглашения фундаментальных человеческих прав — свободы, равенства, братства, оказалось, что одного только юридического признания совершенно недостаточно. Когда оказалось, что для того, чтобы по-настоящему дать человеку право, надо дать ему условия, в которых он сможет им воспользоваться. Всплеск социалистических идей был прямо связан с тем, как забуксовал общественный прогресс вскорости после Великой французской революции.

Большевизм зародился из понимания, что законы общественного развития действуют даже на тех, кто их не знает, как требование к грамотным обучить неграмотных. Если рабочие условиями своей жизни оказываются не в состоянии самостоятельно выдвинуть и реализовать требования, которые позволят окончательно покончить с эксплуатацией, долг честных совестливых образованных людей заключается в том, чтобы объединившись в партию, дать рабочим эту программу и вместе с ними её выполнять.

Большевиков часто критиковали, сравнивая с религиозными фанатиками. Вера в объективность законов развития общества, в то, что они сродни естественным законам, порождала уверенность в своей правоте, а ощущение, что в руках у тебя — ключ от счастья миллионов людей, давала такую решимость действовать, которую действительно можно сравнить только с целеустремленностью отцов церкви.

На практике справляться с вызовами времени,  с той самой необходимостью, от которой люди будущего должны быть избавлены, большевикам приходилось гораздо в большей степени, чем, наверное, они сами могли представить. Очень многие из критикуемых сегодня действий были выбором из категории «оба хуже». Кроме того, привычка действовать от имени рабочего класса чем дальше, тем больше приводила к злоупотреблениям.

Можно и нужно выяснять, какие управленческие решения были правильны в складывавшейся ситуации, а какие-ошибочны, но надо помнить, что в их основе лежал фундаментальный мировоззренческий принцип: если я точно знаю, как будет лучше, я имею моральное право решать за других.

Прогрессорство и ускорение развития. Стругацкие хорошо обрисовали это в «Трудно быть богом» и там же показали, чем это чревато.

Так вот, Индия — это, кажется, первая из посещенных мною стран, где этим почти не занимались. По крайней мере в новейшее время.

Индия — страна (всё ещё) живой традиции. Большая часть населения живет в сельской местности, и урбанизация в последние годы замедлилась (!). Распределение приоритетов в образовании, идущее ещё со времен Неру, привело к тому, что в стране сформировался на одном полюсе класс очень высокообразованных специалистов, которые позволяют Индии поддерживать статус софтовой сверхдержавы, чем приносят больше валютных поступлений, чем требуется для закупки нефти, а на другом — миллионы людей, с трудом умеющие читать. Эта прослойка высокообразованных индусов тонет в общем море, и непонятно, как она будет подтягивать остальную страну до своего уровня. Более того, даже они включены в ту самую традицию, которая цветет и пахнет в деревнях и маленьких (и не очень) городах. Мы отмечали Дивали с деловым партнером моего друга, и сценарий праздника ничем не отличался от нашего нового года — собраться семьёй, вкусно поесть, повзрывать фейерверки. Ничем, за исключением длинной искренней молитвы Лакшми и Ганешу у семейного домового алтаря.

Я считал, что между религиозным и научным мировоззрением всегда связь «или-или». Или ты веришь, что Земля плоская и на трех китах, и не летаешь в космос, или ты считаешь, что она — круглая, и рассчитываешь траектории спутников. Рассчитывать траектории с верой, что Земля таки плоская, мне казалось невозможным. Однако индусам, кажется, как-то удается это совмещать. Я читал про политического лидера одной из низших каст, который, поняв, что индуизм не переделать, перешел вместе с полумиллионом своих последователей в буддизм. Буддизм он выбрал после основательного сопоставления разных религий как «наименее религиозную» из них. Но при этом такой рациональный подход не привёл его к казалось бы очевидной мысли стать атеистом.

Индия очень гордится тем, что она — «самая большая демократия в мире». И действительно, повсюду можно видеть предвыборные листовки каких-то кандидатов, которые очень похожи на афиши звезд шоу-бизнеса. Выборы каждый раз превращаются в шоу, а парламент представляет собой смесь пытающихся что-то сделать технократов и откровенных популистов, работающих на публику.

В целях борьбы с кастовой системой в своё время было введено квотирование рабочих мест для выходцев из низших каст. И теперь зачастую единственным требованием партий низших каст является увеличение этих квот. Не экономическая программа и не результаты работы в прошлом периоде, а принадлежность к касте и/или религии определяют, за кого проголосуют избиратели. Каждая партия имеет свой символ, который рисуется в бюллетене рядом с квадратиком для голосования, т.к. часть избирателей не могут прочесть название партии. Многие парламентарии имеют судимости, т.к. депутатский статус дает защиту от преследования. Даже мне, приехавшему на две недели и имеющему не так много возможностей пообщаться с населением «по душам», индусы жаловались на погрязшее в коррупции неработоспособное правительство.
Представительная демократия не работает почти нигде, но в Индии она не работает как-то особенно убедительно. Хотя бы потому, что в другой стране оппозиционный политик легко сделал бы себе имя простым перечислением тех недостатков и социальных язв, которые в Индии никого не волнуют.

Первое впечатление от Индии — это чудовищные социальные контрасты. В Дели бок о бок уживается минимум 4 совершенно разных города — трущобы с канавами зловонной жижи, заваленные мусором, в котором роются собаки и чумазые ребятишки, с тучами мух и улочками, в которых не могут разъехаться две машины,

 

сияющий мрамором район баров и ресторанов Connaught Place, от которого до этих трущоб — десять минут пешком,

похожий на парк правительственный квартал с аккуратно подстриженными газонами, фонтанами, павлинами, помпезными правительственными зданиями

и аккуратные пригороды новых весьма приличных домов для нарождающегося среднего класса. Пригласивший нас на Дивали человек как раз жил в таком чистеньком пригороде. В шестикомнатной квартире.

Когда авторикша останавливается на светофоре, к тебе, сидящему в открытом мотороллере, подходят оборванные чумазые дети, которые пытаются выпросить монетку.

Некоторые начинают тут же на проезжей части делать сальто и мостик, требуя денег за свое представление.

В некоторых отелях есть специальные комнаты для слуг. Слуга должен ночевать недалеко от господ.

Тадж-Махал стоит на берегу мутной грязной реки, по берегам которой ходят буйволы и в которой ещё умудряются стирать бельё. За границами комплекса Агра оказывается лабиринтом грязных запутанных улочек с сумасшедшим движением, свиньями, коровами, козами и попрошайками.

В Чандигархе я заглянул в гольф-клуб, в котором по безупречным лужайками неспешно передвигались чопорные индусы с клюшками.

В том же Чандигархе, когда мой рикша зашёл в отель, портье на ресепшне отшатнулся от него и потребовал близко не подходить.

А на автовокзале Чандигарха толпень индусов с баулами штурмом брала автобусы, т.к. никто не знал, по какому расписанию они ездят.

В последний перед отлётом вечер я пошёл в заведение monkey bar в том самом районе Connaught Place. Отлично отобедав на сумму, на которую уличной едой в трущобах можно было бы питаться неделю, я в приподнятом настроении вышел на улицу. Дверь мне открыл улыбающийся швейцар. В двух метрах от двери на мостовой сидело двое нищих, ширяющихся в вену. Никого это не волновало. Я аккуратно полукругом обошел их.

В Пушкар одни индусы приезжают продавать и покупать верблюдов, а другие — фотографировать первых. «Вы такие дикие, замрите на секундочку, пожалуйста!»

Никого не волнует не только вопиющее социальное неравенство. Нарушение элементарных правил гигиены также никого не заботит. В весьма приличном ресторане я наблюдал хорошо одетую семью. Когда у младенца погремушка упала на пол, мама просто подняла её с пола и дала ему снова. Тот тут же довольно потащил её в рот.

 

В Пушкаре всем желающим прямо на улице могли за несколько рупий набить татуху. Одной иглой.

Когда в своём первом отеле (ну ладно, не отеле — ночлежке) я спросил чистую простыню, меня просто не поняли.

Целые районы Дели существуют за большими заборами. Чандигарх так вообще построен так, что когда едешь по улицам, видишь только глухие стены. Традиция строить маленькие кусочки рая, видимо, восходит ещё ко временам англичан, которые старались поменьше контактировать с окружающей их средой. Но стоит выйти за дверь, и окружающая действительность хватает тебя и уже не отпускает, пока ты снова не закроешься в своем номере.

Традиция отгораживания вместе с демократией, видимо, объясняют, почему текущее положение дел никого не волнует. «Если мои соседи раз за разом голосуют за безответственных популистов с уголовным прошлом, которые даже ничего не обещают, а только взывают к кастовой солидарности, и при этом не могут прочесть рекомендации ВОЗ о том, что руки надо мыть, то я просто перееду в другой дом. С забором повыше».

Это, пожалуй, фундаментальная разница. Даже если я буду жить в приличном доме с консьержкой, мне будет плохо видеть на улицах грязных побирающихся детей. Мне будет плохо от вида вонючих канав, жрущих на помойках собак и коров и спящих на земле в центре города людей. Я бы стал с этим бороться даже не из человеколюбия, а просто от того, что мне — лично мне — плохо, когда вокруг пиздец.

У нас тоже не сахар, конечно, и может быть я привыкну, как индусы, и тоже замечать перестану. Но хочется верить, что не привыкну.

Поэтому первое, что поражает в Индии — это фундаментальное, в плоть и кровь вошедшее неравенство людей. Нам, волей-неволей воспитанным на Чехове и Горьком, трудно с ним свыкнуться. Это не жестокосердие, нет, это что-то более глубокое. Это не ситуация, когда я не подаю нищему потому, что жмотюсь или верю, что от этого не будет толка. Это ситуация, когда я воспринимаю нищего вообще без эмоций. Одним на роду написано жить на помойке и сдохнуть на помойке, а другим — играть в гольф на безупречных лужайках. Если когда-нибудь неолиберализм заборет все остальные идеологии, то в краткий миг между этой победой и гибелью цивилизации основной религией Земли должен стать индуизм. Низшие касты при этом, разумеется, хотят не отмены каст. Они хотят доказать, что именно их каста — в общем-то и не низшая, и копируют по мере возможности образ жизни брахманов. «Куда крестьяне, туда и обезьяне». Большое заблуждение думать, что угнетенные по большей части хотят всеобщего равенства. Чаще они хотят стать угнетателями.

Вторая составляющая моего мировоззренческого шока — эта какая-то неизвестная мне доселе близость истории. Можно увидеть на стене большую картину, на которой изображен парадный выезд на слонах какого-то раджи — с многочисленной свитой в пёстрых нарядах, а потом прочитать, что дело было в 1940 году.
Местные охранники, кажется, несут службу с тем, что нашли дома на чердаках. Нам в поездке встречались стражи порядка с самыми разномастными ружьями, многие из которых, кажется, ещё помнят англичан.
Как-то мы останавливались во дворце махараджи, переделанном в люксовый отель на берегу озера.

Мы, разумеется, отправились исследовать этот памятник архитектуры, и в одном закоулке обнаружили комнату для слуг, где на ничем не примечательной раскладушке лежал мушкет. Мысль, что нас охраняют слуги с берданкой, привела нас в невообразимый восторг.

По дорожкам садика во внутреннем дворике дворца-отеля гулял степенный старичок в белой курте и очках в роговой оправе. Когда он повстречался с мальчиком из персонала отеля, мальчик отвесил ему земной поклон, дотронулся рукой до туфлей дедушки, а потом приложил её ко лбу. Дедушка на это дал мальчику какую-то крупную купюру.
«Простите, а кто это?», — дрожа от нетерпения, спросили мы у портье. «Это брат хозяина отеля», — ответили нам. «Он что, махараджа?» — уточнил я. «Да, они — потомки той семьи, чьи фотографии вы видите на стенах, живут в дальнем флигеле отеля», — не оставил сомнений портье.

Должен сказать, что мысль, что живёшь в доме махараджей через стенку с ними, доходит до сознания не сразу.

Я был в славном городе Амритсаре, священной столице сикхизма. Сикхи — это огромные бородатые мужики с почти потусторонней глубиной взгляда и чуть отрешенным выражением лиц. Стражи Золотого храма — сикхской мекки, ходят с копьями, а паства похожа на массовку какого-нибудь исторического фильма.

Меня покорил персонаж в шароварах и с большой саблей. У него во взгляде вместо отрешенности сквозила хитринка. Мне казалось, он хорошо бы смотрелся где-нибудь в похождениях Синбада-морехода.

Люди подходили ко мне и просили их сфотографировать. Прислать снимки не просили, нет, им не нужны были фотографии, да и электронной почты у них не было. Им было просто приятно, что иностранец с шайтан-трубой колдует над ними, прося развернуться к свету.
По улицам ездили размалеванные сколько фантазии хватит грузовики, где-то даже повстречался Макдональдс, но вокруг было совершеннейшее средневековье.

Потом, когда в Пушкаре я ночью бродил по пустыне между спящих верблюдов и их хозяев, восхищение моё во многом было связано с мыслью, что это, блин, живые, настоящие бедуины, которые раз в год вылезают из пустынь продавать своих верблюдов, а потом уходят обратно.

Я чувствовал себя в фильме про Индиану Джонса, про Джеймса Бонда, игре «Принц Персии»… Но вместе с этим я понимал, что люди вокруг — не актёры. Они не играют. Люди, которые живут на земле, действительно живут на земле. Дети, которые выпрашивают у туристов монетки, делают это каждый день. Потому что им действительно нечего есть.

Здесь у меня произошло идейное разногласие с smit224 который, собственно, и подбил меня на поездку. Его печалит то, что мир постепенно становится все более и более одинаковым. Он как порядочный турист хочет и дальше видеть в путешествиях пейзажи и людей, отличных от тех, с кем мы бок о бок ездим на работу. Мне тоже нравятся сари, резные павильончики, развалы специй и побрякушек, мартышки и верблюды. Но я понимаю, что это — красивая оболочка тяжелой и неприглядной жизни. Почему-то когда начинают бороться с прошлым, первым делом обрушиваются как раз на эту внешнюю мишуру. Я тоже не хочу, чтобы все ходили в джинсах и майках, я не хочу бетонных коробок вместо резных павильончиков, не стремлюсь к тому, чтобы гамбургер заменил чапати. Но мысль о том, что какой-то Раджа сидел в Джайпуре аж до 2003 года, что слоны, на которых сегодня катают туристов, возможно, ещё помнят парадные выезды местной знати — это у меня в голове не укладывается. Там, где остаются закрытые гольф-клубы, земные поклоны, государственная поддержка религий и наследственная знать, там остается бедность и невежество. Если побочным эффектом того, что люди перестанут жить на улице, станет то, что они будут не так интересны заезжему фотографу, то пусть фотограф потерпит. Я очень хочу, когда-нибудь объясняя мир своему будущему сыну, сказать ему, что большую часть своей истории люди вели себя удивительно неразумно. Вместо того, чтобы объединить усилия для общего блага, они тратили время и силы на подавление друг друга, прямые и завуалированные грабежи, интриги, создавали себе кумиров и клали за них жизнь, искали её смысл в отвлеченных мудрствованиях, выдумывали богов и целые философские системы, чтобы хоть как-то оправдать постоянную необходимость детям начинать жизнь с того же, с чего начинали жизнь их отцы. Но тебе, мой сын, повезло родиться в то замечательное время, когда эта полулегендарная эпоха царей, богов и героев, вечных битв и борьбы за место под солнцем, наконец, ушла в прошлое, и ты будешь читать обо всём том мрачном ужасе, из которого рождалась человеческая цивилизация, только в учебниках истории да сборниках легенд. Теперь люди, наконец, поумнели, и поняли, что лучше увеличивать размер общего пирога, чем раз за разом его делить, поняли, что свободное развитие каждого действительно является залогом свободного развития всех.

Ход мировой истории вообще и эта поездка в Индию в частности убеждают меня в том, что слов таких я сыну сказать не смогу. Колесо Сансары продолжает крутиться. Судьба большинства людей на планете по-прежнему во многом предопределена местом их рождения. Родился на помойке — сдохнешь на помойке. История красива только в легендах о короле Артуре. Реальная история человечества — это в основном войны и разрушения. А почву для таких мясорубок готовят как раз мысли о том, что некоторые люди — равнее других.  В обществе, где женщины имеют равные права с мужчинами, нет нужды пускать отдельные вагоны «только для женщин»! Во время праздника Дивали с нами любезно беседовал хозяин дома, а его жена весь вечер сидела рядом и почтительно молчала.

Женщин, которые действовали совершенно самостоятельно, без «ценных указаний» мужчин, мы видели только раз, в храме Ханумана и после недели в Индии это казалось столь непривычно, что шокировало нас. И самостоятельность эта проявлялась лишь потому, что это был религиозный обряд.

Люди не должны ездить на людях! Махараджи и неприкасаемые должны уйти в прошлое! Это чёртово средневековье должно, наконец, закончиться!

Хотел ли этого Неру? Полагаю, хотел. Индийский национальный конгресс создавался англифицированными юристами с задачами обретения независимости и светской модернизации страны. Неру заявлял, что не верит ни в каких богов и во многих вещах был более англичанином, чем сами англичане. Удалось ли ему изменить Индию? Полагаю, в значительно меньшей степени, чем его бы устроило. Неру иногда люто завидовал Мао, который позволял себе лепить из китайцев все, что считал нужным, но всегда говорил, что не поступится принципами демократии. Демократия в индийских реалиях приводила и приводит к соглашательству, популизму, и как результат — безыдейности и коррупции. В итоге перед страной и сейчас стоят некоторые задачи не решенные с 1947 года. В Индии до сих пор не закончена механизация сельского хозяйства. Потому что правительство не решается ни на коллективизацию, ни на скупку земель, дабы не нарушать интересы миллионов крестьян. А машинная техника требует крупных площадей.

С 1947 года население Индии выросло в 3 раза, а производство еды — только в 4. Средний индус сейчас питается лишь на 25% лучше, чем после второй мировой войны. curios_creature страшно радовалась, что в Индии она совсем даже и не маленькая, а напротив — повыше многих взрослых индусов. Положение с едой в 70-е годы частично спасла «зеленая революция» (попутно усилив проблемы с экологией), однако если часть индусов приучится есть мясо (к чему всё постепенно идёт), то другая опять начнёт голодать. Собственно, голодают там миллионы и сейчас, а самой распространенной едой является лепешка с острой подливкой.

Более того, не решившись в свое время трогать крестьян, Неру во многом обессмыслил начавшуюся с принятием первого пятилетнего плана (да, в Индии есть пятилетние планы!) индустриализацию. В СССР двумя первостепенными целями рывка первых пятилеток было: дать деревне технику и обеспечить обороноспособность. Индия же стала создавать в трудоизбыточной стране капиталоемкие производства по аналогии. Я слишком мало знаю об индийской индустриализации, чтобы обзывать её карго-культом, но упор на создание тяжелой промышленности без адекватного применения её плодов выглядит как-то странно. В СССР индустриализация и коллективизация были двумя сторонами одной медали, а в Индии из-за стремления избежать эксцессов оказались разорванными. Всё вместе привело к страшной неоднородности индийской экономики с высокотехнологичными анклавами посреди моря малопроизводительного ручного труда.

Ещё одна история о пагубной нерешительности также связана с годами обретения независимости. Если верить замечательной книге Эдварда Льюса «Без оглядки на богов. Взлет современной Индии», то в стране до сих пор нет единого гражданского кодекса. В условиях вероятного распада страны (вот Пакистан, например, отделился) это было уступкой религиозным общинам, которые выторговали себе право судить своих членов по своим законам. В результате было законодательно закреплено неравенство людей, и вместо того, чтобы двигаться к единому индийскому обществу, в стране стали нарастать сепаратистские силы. С мусульманкой до сих пор можно развестись, просто трижды сказав «талак». Разные законы консервируют расколотость общества.

В своё время большевики, чтобы взять власть, тоже пошли на уступку, бросили чужой лозунг «Землю — крестьянам». Но через 10 лет, власть укрепив, они стали проводить свою модернизационную программу в деревне.

Неру же, даже находясь в зените политического могущества, на пересмотр старых договоренностей и создание единого для всех правового поля пойти не решился.

Проблема висит до сих пор.

Эдвард Льюс, описывая современную индийскую политику, неоднократно с тонким юмором удивляется, что экономические программы большинством партий не выдвигаются и не обсуждаются. «Индия — для индусов», «Больше квот нашей касте» — вот лозунги, которые мне запомнились. Соню Ганди, итальянку и католичку, лет 10 умоляли возглавить партию «Индийский национальный конгресс», потому что кроме приверженности династии Неру-Ганди у партии идей для избирателей не осталось. Стремление быть популярными и войти в правительство для доступа к распределению ресурсов приводит к совершенно беспринципным и безыдейным политическим союзам, которые перестают работать на второй день после выборов. Даже мне, заезжему иностранцу, индусы жаловались, что чиновники и политики не делают вообще ничего. Но их продолжают избирать.

Индия и Китай в современном мире как будто специально созданы для того, чтобы демонстрировать, что авторитаризм властная вертикаль лучше такой демократии. Индия была колонией, но освободилась мирно. Китай — полуколонией, но независимость получил после 30 лет (!) гражданской войны. Индия — в 1947, Китай — в 1949. Количество населения и уровень образованности тоже примерно совпадали. Китай вдобавок ещё первые 30 лет политику вёл целеустремленно, но весьма непоследовательно. Казалось бы, у Индии должна быть большая фора. Ан нет.

Половинчатая, соглашательская позиция государства в целом ряде принципиальных вещей приводит к консервации, застою. Забота о бедных бьет по бедным же. Электрификация в деревне приводит к тому, что зажиточные крестьяне покупают электрические насосы и начинают неумеренно качать воду, увеличивая свои посевы и стремительно превращаясь в кулаков. Это приводит к понижению водоносных горизонтов и пересыханию колодцев, которыми ранее пользовались все. Нехватка воды для большинства крестьян только обостряется. Вместо того, чтобы давать детям бедняков нормальное образование, всякие благотворительные фонды учат их делать браслетики и дешевые безделушки на потребу туристам, лишая детей возможности прожить жизнь иначе, чем их отцы. Трудармии, где самые отчаявшиеся крестьяне могут за копейки строить дороги, на деле не решают ни проблему дорог, ни проблему бедности. Построенные без современной техники и современных материалов неграмотными рабочими дороги через пару лет расплываются, а люди после такой работы не узнают ничего, что помогло бы им найти себе лучшую долю.

Соответствующие разделы книги — просто кладбище благих намерений. Привлекательные на первый взгляд идеи, брошенные ради дешевой популярности безответственными политиками, при ближайшем рассмотрении оказываются своей противоположностью. А на серьёзные структурные изменения и по-настоящему последовательные долгосрочные меры, которые изменят образ жизни миллиарда человек, правительство не решается.

Индия как-то очень жёстко и зримо ткнула меня носом в казалось бы очевидный факт, что если ничего не делать, ничего и не будет.

Светлое будущее не наступает само.

Все социальные завоевания были кем-то завоеваны.

Индия — наглядное пособие к поговорке, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Стремление договориться со всеми и всем понравиться, предлагая необременительные решения серьезных проблем напоминает отрубание кошке хвоста по кусочкам. Нет таких весов, на которых можно объективно сравнивать человеческие страдания. Эта область, где каждый делает свой моральный выбор сам. Но я сам, для себя, определил, что если необходимо поломать привычный образ жизни одного поколения, чтобы избавить от нищеты и невежества череду поколений, то морально будет сделать это. Потому что иначе это чёртово колесо сансары никогда не остановится.

Это страшно тяжелая, почти неподъемная ответственность. Но если я точно знаю, что есть набор прописных истин, которые приводят к здоровью и достатку, что руки надо мыть, прививки надо делать, при сексе надо предохраняться, пальцы в розетку совать не нужно, механизированное сельское хозяйство производительнее ручного, среднее образование должно быть всеобщим…, то я имею моральное право продвигать их не только пряником, но и кнутом.

И если есть группа людей, которая активно сопротивляется преобразованиям — в силу невежества ли, или же классовых интересов, то морально будет не только пытаться договориться с ними, но и бороться против них, если переговоры провалятся.

Упование на эволюцию, на постепенные изменения приводит к тому, что в конечном счете страдает гораздо больше людей. В концентрированном виде впечатления от Индии — это шок осознания, что в двадцать первом веке миллионы людей вполне могут жить на улице, ходить в лохмотьях и голодать. Хуже того, такими темпами их детей ждёт такое же будущее.

А с учётом новых вызовов и угроз будущего может вообще не быть.

Индия из-за феноменальной половой безграмотности населения (и безграмотности вообще) является самым вероятным кандидатом на пандемию СПИДа. В книге описан случай, когда проституток учили пользоваться презервативом, надевая его на большой палец. И после обучения они стали надевать презерватив на большой палец! История для юморины, но юмор этот с горчинкой.

Сейчас телевидение добралось уже почти до всех уголков страны и показывает босоногим жителям деревень жизнь, которую национальная экономика не в состоянии им обеспечить. Индусы выглядят очень терпеливым народом, так что, возможно, огромный разрыв между окружающей действительностью и голубым экраном и не приведет к бунтам, а просто сделает их чуть несчастнее. А может и приведёт.

Капитализм, конечно, делает свою прогрессивную работу, постепенно увеличивая круг индусов, которым посчастливилось попасть в высокотехнологичные островки индийской экономики, но государство, кажется, не делает почти ничего для того, чтобы плодами этого развития могло воспользоваться больше людей, а социальные последствия были бы сглажены.

Если для Африки нищета является трагедией, для Индии она является позором.

Самым большим счастьем для Индии была бы консолидация государственного аппарата и появление партии «ленинского типа», которая имеет волю делать вещи, которые давно надо было сделать.

Говорят, что наиболее моральное решение одновременно является и самым эффективным. В действительности всё наоборот. Наиболее эффективное решение является и самым моральным.

К сожалению, иногда, чтобы сделать жизнь людей лучше, надо не заигрывать с ними, а бить по головам. И подлинный гуманизм будет заключаться в том, чтобы в такие моменты иметь в себе силы делать это.

Источник Vas_s_al