Print 
PDF
31 октября с.г. я был в Театре Сатиры, где тихо-мирно хотел посмотреть комедию с участием Ольги Аросевой. Должны были играть другое, но в силу «а идишес глик» его заменили спектаклем по «Мольеру» Булгакова. Надо сказать, что я вообще Булгакова люблю, а эту вещь особенно, поскольку добротный исторический роман, где правда художественная не расходится с правдой факта, как с есенинской иволгой, «хоронящейся в дупло», или сальери, травящими моцартов. Он даже скучноват своей подробностью, чем и хорош.
Но несчастным зрителям эти креаклы показали такое (главреж г.Ширвиндт), от чего ржёшь и блюёшься одновременно, амальгама глупости и мерзости. Во-первых, авторы спектакля непонятно зачем, пущенную иезуитами клевету, что Мольер второй раз женился на собственной дочери и, не зная сего, стал кровосмесителем, подают как совершенную истину, больше того — сбор церковниками «доказательств» этого (в спектакле представленных безусловными) составляет главную интригу сюжета.
У меня, правда, есть неполиткорректное объяснение, почему так. Думаю, для показа, что творец с большой буквы Т (или поменьше, просто креакл) свободны от каких-либо моральных обязательств. Хочет – может жену расчленять, как ресторатор Кабанов, или там Катями Муму пользоваться, как Шендерович, ему можно, и великий Мольер в оправдание.
Почему я так думаю? Потому что другая интрига сюжета – Мольер ждёт от короля одобрения «Тартюфа», сыграть его – дело всей жизни, когда из-за доведённой церковниками инфы о его «кровосмесительстве» король на Мольера гневается и запрещает постановку, он помирает (собственно, играя «Мнимого больного», разрешённого, чтобы аффтар не помер с голоду). Однако нигде ни полслова, чем же Мольеру так дорог «Тартюф», чем он страшен церковникам, почему они так неумолимо преследуют автора. А поскольку король (Король-Солнце!), в спектакле показанной точной копией арканарского короля – т.е. жалким дурачком, думающим только о пустяках, которым «архиепископ» (срисованный с дона Рэбы) крутит как хочет – на данным ему на прочтение «Тартюфом» ржёт, можно подумать, что там только гэги. При этом, я думаю, из публики, эту пьесу Мольера читали дай бог 5%, прочие недоумевают – и стоила ж эта ржака такой борьбы?
Теперь король. Напомню, это Франция Луи 14-го, абсолютистское государство, где король более чем дееспособен в государственном плане, умеет подбирать советников вроде Кольбера и пр. Даже и тени этого в спектакле нет; хотя короля играет свита, никаких окружающих его государственных мужей, дворян, фрейлин и прочего круга почёта нет и в помине. Он не центр внимания всех перечисленных, не пуп, вокруг которого всё вертится, а частное лицо. Из подчинённых показан капитан мушкетёров, который у него вроде вестового, на посылках, и 4 бабы, в одной сцене таскавшие его шлейф.
Что ему интересно? Чтобы его развлекали (игрой в карты, это делает некий маркиз, и обжуливает). Чтобы его веселили (Мольер «Тартюфом»). Чтобы ему льстили (Мольер в самом начале спектакля, сочинением подхалимских стихов, за что король посылает капитана дать ему мешочек с золотом, и начинается полоса удач для Мольера, прерванная противодействием клерикалов. На деле же милость короля и толпящейся у трона краснокаблучной сволочи была связана с вполне содержательным месседжем «Мещанина во дворянстве», что мол, не лезь со свиным рылом в калашный ряд, не рождён благородным, так учись не учись, всё едино). Никакие занятия государственными делами не показаны нигде и никак, когда архиепископ пытается добиться запрета «Тартюфа», он не пытается объяснить, чем тот опасен, видно зная что бесполезно или не умея (он тоже изображён злобным и ловким, но не умным), а просто пугает его «потрясениями». Король же понять даже и не пытается; ещё раз, Король-Солнце изображён арканарским королём, тираном, жалким потому что не знает, чего он хочет, и способным заниматься только лишь развлечениями.
После удачной лести в рамках полосы милостей, король приглашает Мольера отужинать с ним, и в конце, раздобрев, разрешает «Тартюфа». Ужинают они тет-а-тет за столом, напоминающим школьную парту, причём пришедшего позже Мольера король сам посадил справа от себя (!), а сам с самого начала сидел слева (!). Слуг нет; король самолично повязывает Мольеру салфетку (как я понимаю, хотели показать, преклонение тирана перед Творцом). Мольер, обрадованный, поскакал его ставить, но не тут-то было – не дремали его враги из церковников.
Первый подход к снаряду, в смысле попытки натравить короля на аффтара, они делают сразу в начале спектакля. Архиепископ (срисованный, повторю, с дона Рэбы, соответствующее произведение – или, скорей, фильм, крепко вынес моск либеральной публике) тащит к королю некого старца, ведущего себя как юродивый. Он кликушествует, называя Мольера «антихристом» (!!!), за что оба получают по сусалам от короля (непочтительность), после чего начинается его дискредитация по половой части. Вообще, режиссёр в этом спектакле демонстративно гнушается соблюдением каких-либо этнографических подробностей в отношении католической религии и, шире, вообще христианства.
Скажем, ни один из слуг божьих в спектакле ни разу не совершает крестных знамений, даже в сцене исповеди бывшей жены Мольера, где та признаётся, что новая жена – его дочь. Хотя вроде как кающегося грешника крестить положено, говоря «бог простит» и т.д. Кающаяся грешница, впрочем, тоже не крестится; есть подозрение, что гг. актёры не очень представляют себе, как это делается. Про накрытие исповедуемого епитрахилью, принятие определённых поз и пр. соответствующий ритуал, нужный для впечатления достоверности… нет, не слышали. Исповедующий её архиепископ ведёт себя, как подвыпивший бюргер в пип-шоу, с сальной ухмылкой выпытывающий «мол, а расскажи-ка, с кем там и что у тебя было», вместо того чтобы зачитывать стандартные вопросы – так-то грешила, так-то грешила, вести себя сурово и остранённо.
Далее, гг. церковники в поисках доказательств отлавливают одного из актёров театра Мольера (слышавшего про «его новая жена – на самом деле дочь») и пытают в подвале какого-то из соборов, чуть ли не Парижской богоматери, чтобы он это рассказал (!!!). Я конечно, понимаю, что католики того времени – никак не ангелы, но в прекрасной Франции при короле – солнце кого-либо ловить, пытать, сажать и пр. могло только государство, которое, как известно, он. А никак не ксендзы, которые поэтому и пускали клеветы.
Наконец, этого актёришку, от страха и боли во всём признавшегося, доставляют к королю, чтобы тот ему лично подтвердил сказанное, тем самым уничтожив фавор Мольера и загубив «Тартюфа». Король его чуть-ли не обнимает, и в стиле задушевной беседы пьяниц в кабаке долго жалуется ему (!!!), как его Мольер запятнал (!!!) этой историей. Никакого ритуала общение простолюдина с королём опять же не предполагается, король ничем в поведении от него не отличается, придворных, ловящих его слово и фиксирующих его волю, опять же нет.
Тут, наконец, финита ля комедия. Король, поверив церковникам, вызывает Мольера, учиняет разнос и запрещает «Тартюфа», Мольер не пытается сказать что-то в защиту пьесы, хотя король, у него пару раз об этом спрашивает – между бессвязными обвинениями, что он его «опозорил» (Мольер не пытается ни спросить «чем», ни как-то оправдаться, так что главная тема спектакля выступает как предельно деланная, чем ещё раз показывается её лживость). И отправляется, под опалой, ставить свою последнюю пьесу – « Мнимый больной».
И тут в заключительной сцене разыгрывается сюжет, важный для гг.либералов, а для свежих людей – смешной и странный. Актёры, переодеваясь к игре, прислушиваются – там вдалеке, гудит что-то зловещее, потом в дверь стучат… страшно!!! Герои переговариваются – мол, что это? Страшное государство идёт нас закрывать, губить независимого творца – зачем, если только что его глава принял решение, пусть кормится театром? Но нет, логика и последовательность не отнесёшь к сильным сторонам режиссёра.
И вот государство пришло – всовывается совсем не страшная морда того самого капитана мушкетёров, и что-то там вякает про закрытие. Не «именем короля!» или какой-то ещё ритуальщины, примерно как закурить просит. И Мольер голосом в 2 раза громче, ему отвечает, что его нельзя закрыть, потому что он здесь хозяин (в смысле хозяин дела). На этой высокой ноте – атлант расправил плечи , и государство отлезло, гнида – всё и заканчивается.
P.S. Фактически это история про сраматургию, о которой много и правильно пишет И.В.Смирнов. Его реплика:
«Как эксперт по сраматургии отмечаю, что это (то, что Вы описываете) — вторая сторона диптиха. Когда вместо сочинения собственной макулатуры занимаются низведением чужой литературы, чаще классической. Так, чтобы Пушкин, Островский или Булгаков не отличались от современных лауреатов. Игра на понижение всего, до чего могут дотянуться невидимые шаловливые ручонки».
