Экологический кризис: варианты и возможности выхода

Print PDF

 

Аннотация. В результате экологического кризиса первоначальное увеличение ресурсопользования и потребления, достигнутое подъёмом эффективности «дорогой ценой» — за счет экономии регенерационных вложений и соответствующего истощения ресурсов, меняется на восстановление ресурсно-экологического равновесия если не лаской, так таской. Приведены примеры того и другого в истории СССР и США.

Из модели локальных кризисов в системе «природа-общество» Д.И.Люри следует, что вхождение в кризис» не останавливает прежних приведших к нему форм эксплуатации ландшафта (или биоресурсов), но — как минимум первоначально – даже подстёгивает их. Ибо стимулирует использование более изощрённых способов эксплуатации, позволяющих «взять» прежний урожай (улов, кубики и пр.) на более бедных и легче эродируемых почвах, с более негативными последствиями для нецелевых видов промысла и пр. Хозяйство ведёт себя как запойный пьяница, опрокидывающий кружку за кружкой, не обращая внимание на счёт, неумолимо растущий у трактирщика.

См. однотипные картины динамики ресурсопользования в с/х производстве на наиболее плодородных в мире почвах (чернозёмах и брунизёмах) в столь разных районах, как Центрально-Чернозёмная область России и Великие равнины США.

 

Развитие региона прослежено за 200 лет, с 1785 по 1985 г. с временным шагом в 10 лет. Как и следовало ожидать, развитием сельского хозяйства в ЦЧР управляли две группы процессов. С одной стороны, крестьяне стремились увеличить продукцию земледелия и животноводства, сохраняя максимальную эффективность хозяйства. Этого требовал рост населения региона, и к тому же подталкивало повышение цен на зерно. С другой стороны, к снижению эффективности и потребления вела необходимость компенсировать истощение почвы, лугов, пастбищ. Противоречие вылилось в кризис.

Начальный этап, предкризис, охватывает период с 1785 по 1845 г. К началу этого времени территория ЦЧР уже была интенсивно освоена. 33% ее площади занимали посевы и пары, 32% — пастбища и сенокосы. Свободные земли давали возможность увеличивать площадь используемых угодий и объемы ресурсопользования примерно на 0,8% в год, что было лишь несколько ниже темпов прироста населения — 0,9% в год. Это позволяло поддерживать социальную обстановку на приемлемом уровне: отношение минимально необходимых продуктов к фактически имеющимся было меньше единицы, хотя постепенно и увеличивалось. Динамика развития региона внешне выглядела вполне благоприятно. Но именно в это время шли скрытые процессы, которые готовили основу будущих катаклизмов.

Крестьяне заметно экономили на затратах, в первую очередь регенера-ционных. Количество вносимых удобрений было примерно в 15 раз ниже нормы, в энергетическом эквиваленте — 0.02*10¹⁰ Дж вместо 0,33*10¹⁰. Последнее было связано с тем, что из всего количества ресурсов, собираемых с полей, 68% шло на затраты ресурсопользования и 32% — на потребление, а у ресурсов, получаемых с лугов, это соотношение составляло 98 и 2%. Крестьяне увеличивали площадь полей, способных в наибольшей степени повысить доход за счет сокращения менее ценных угодий, лугов. Площадь сенокосов и пастбищ падала, из-за чего животноводство не могло обеспечить необходимого для восстановления почв количества удобрений. Увеличение объемов ресурсопользования не сопровождалось необходимым ростом затрат, и реальная траектория развития отклонилась от равновесной (рис.1).

С точки зрения потребительских приоритетов такая стратегия была очень выгодной. Она позволяла примерно в 1,8 раза увеличить объем потребления и в 1,5 раза повысить эффективность ресурсопользования по сравнению с тем, что могла обеспечить равновесная траектория. Однако это сопровождалось постепенным обеднением почв полей из-за некомпенсируемого выноса азота, фосфора и калия. Правда, запас биогенных веществ в черноземах был настолько велик, что его медленное уменьшение пока никак не сказывалось на урожайности. Происходило увеличение нагрузки на пастбища, поскольку, несмотря на снижение площади кормовых угодий, численность скота повышалась. Это позволяло крестьянам снабжать растущее население мясомолочными продуктами и поддерживать удобрение земель пусть на явно недостаточном, но на постоянном уровне.

Второй этап кризиса начался в 1840-х годах. К этому времени нагрузка на пастбища превысила критическую величину (2 гол/га). Снижение их продуктивности привело к сокращению количества коров и лошадей. Взрыв этой первой «экологической бомбы» привел к резкому изменению траектории развития ресурсопользования в Центральном Черноземье.

Объемы ресурсопользования еще продолжали увеличиваться. Но перераспределение ресурсов (R = А +Z) между затратами (Z) и потреблением (А) стало еще более неравновесным. Ускорившийся в это время рост цен на зерно подтолкнул общество не к снижению, а к еще большему наращиванию объемов потребления. В то же время затраты ресурсопользования начали падать из-за истощения своей главной составляющей — кормовых ресурсов. Реальная траектория развития ресурсопользования резко отклонилась от равновесной (рис.1). Эффективность ресурсопользования, и без того большая, еще более повысилась, а рост объемов потребления увеличился в 2,5 раза. Однако из-за снижения регенерационных затрат резко ухудшилась экологическая обстановка. Уменьшение еще на 1/3 количества вносимых на поля удобрений заметно усилило истощение почв, что вместе с продолжавшейся дигрессией лугов привело к увеличению темпов деградации земель в 2-3 раза.

Вторая «экологическая бомба» взорвалась в 1880-х годах, когда истощение почв на полях достигло критической величины. Урожайность зерновых снизилась до 5,7 ц/га и стала такой же, как в конце XVIII в. Началось падение объемов ресурсопользования и потребления. В 90-х годах обвал еще более усилился и социальная обстановка стала катастрофической. Отношение минимально необходимого потребления к фактическому, Ам/Аф, превысило 1, что означало нехватку продуктов питания. Поскольку Центральный Черноземный район был одним из основных зернопроизводящих регионов страны, голод охватил не только его, но в той или иной степени всю Европейскую часть Империи, и последнее десятилетие прошлого века вошло в историю России как годы общенациональной сельскохозяйственной катастрофы. Кризис, в своей основе экологический, связанный с истощением агроресурсов, охватил все уровни общественной организации, от экономического до демографического и политического.

По сходному механизму с/х добил НЭП– производительность труда  в с/х не выросла, хозяйствовали по старинке. «Площадь пашни за 1920-е годы росла в 2 раза опережающими темпами по сравнению с площадью с/х земель, так что запахивалось все подряд. Та самая ситуация о которой чуть не матом ругался Докучаев – ликвидировались все ложки, остатки лесов требуемых для сбора/сохранения влаги». Поэтому Н.И.Вавилов жаловался на низкую «поглотительную способность крестьян» к научным методам ведения хозяйства и выход видел в коллективизации[1].

Однако ухудшению социальной обстановки сопутствовало улучшение экологической: из-за снижения численности скота и падения урожаев общий ресурсный дисбаланс уменьшился и стал таким же, как в начале кульминационной стадии кризиса. Но не только это стало той основой, на которой развернулись последующие события.

«Объемы потребления» в ЦЧР включали в себя не только продукты, которые лично потребляли крестьяне: в целом по России 80 ± 5% от валового сбора, но и товарное зерно, т.е. проданное на рынке, отданное в виде налогов и др., 20 ± 5% (Нифонтов, 1974). В первой половине 1880-х годов, когда сборы зерна и объемы потребления в ЦЧР достигли максимума, такие «излишки» оценивались по этому району в 69,2 млн. пудов/год (Яцунский, 1957), что составляло примерно треть всего товарного зерна России. Тратилось оно главным образом на две основные цели (Нифонтов, 1974): на снабжение городов — 28% всего зерна, вышедшего за пределы сельского хозяйства, и на экспорт — 54%. На все остальное — на армию, винокурение и др. шло лишь 18%. Такая структура потребления имела очень важное следствие.

Во-первых, наличие избытков зерна позволяло увеличивать численность городского населения, в первую очередь рабочего, и» следовательно, развивать промышленность, транспорт, повышать добычу минеральных и энергетических ресурсов (Ленин, 1941). Значительная часть промышленной продукции возвращалась обратно в сельское хозяйство в виде удобрений и сельскохозяйственных машин. Химическая промышленность расширилась с 1860-х по 1890-е годы в 5 раз (Н.Ленин. Развитие капитализма в России. М.:, 1941), производство сельхозтехники возросло за 40 лет почти в 60 раз (Покровский. 1924).

Во-вторых, экспорт зерна, бывшего единственным товаром, который сбывала Россия (Покровский, 1924), позволял не только субсидировать развитие отечественной промышленности и ресурсодобычи, но и закупать за рубежом необходимые для сельского хозяйства удобрения, оборудование и технологии. Если в 1866 г. Россия ввезла из заграницы 27 тыс. пудов минеральных удобрений, то в 1900 г. — 6010 тыс. пудов (Хромов, 1967), а импорт сельскохозяйственных машин вырос за это время в 32 раза (Покровский, 1924).

В результате «кризисные» излишки к началу нашего столетия стали возвращаться в сельское хозяйство в виде удобрений, сельскохозяйственных машин и новых технологий. Все это создало условия для выхода Российского Черноземья из экологического и социального кризиса. Однако бурная история нашей страны сделала этот путь чрезвычайно долгим и извилистым.

Третий этап — период колебаний и выхода из кризиса начался в ЦЧР в 1900-х годах и продолжался около 70 лет. В начале века из промышленности в сельское хозяйство стали поступать удобрения и машины, а переход в те же годы земли в частную собственность заставил крестьян снизить потери органических удобрений и тщательнее ухаживать за землей. Трудозатраты на 1 га пашни выросли в 1,5 раза. Это привело к значительному увеличению регенерационных вложений и соответственно к снижению эффективности хозяйства, особенно в земледелии, с 2,6 до 2.1 Дж/Дж. Но потери в эффективности позволили увеличить урожайность полей, повысить объем ресурсопользования и потребления. Следствием стало улучшение не только экологической, но и социальной обстановки: отношение необходимого потребления к фактическому Ан/Аф снизилось с 1,03 до 0,94. Черноземье России начало медленно выбираться из кризиса по благоприятному пути. Повышение вложений в регенерацию ресурсов обеспечило восстановление экологического равновесия при увеличении объемов ресурсопользования. Но снизилась эффективность.

Наметившиеся тенденции продержались недолго. В эти годы ускорился рост населения и продолжилось повышение хлебных цен на внутренних и мировых рынках. Экологические приоритеты не устояли перед усилением потребительских интересов общества. Динамика всех основных параметров в 1910-х годах опять стала такой же, как в период подготовки предыдущей фазы кризиса. Рост объемов ресурсопользования не компенсировался пропорциональным увеличением затрат. Результатом стало повторное усиление истощения полей и деградации лугов. Траектория ресурсопользования еще сильнее отклонилась от равновесной (рис.1). Социально-экономические процессы опять подтолкнули Центральное Черноземье навстречу новому экологическому кризису.

Однако ему не суждено было разразиться. Первая мировая и гражданская войны привели к сокращению численности населения и объемов ресурсопользования в ЦЧР на 20-25%. Последнее стало причиной нового голода, Ан/Аф достигло 1,05. Но в результате произошло снижение темпов истощения полей, прекратилась дигрессия лугов. Как и в первый раз, с ухудшением социальной обстановки улучшилась экологическая. Ресурсопользование приблизилось к равновесному состоянию.

В 1930-х годах ситуация в ЦЧР развивалась примерно так же, как в начале века. Увеличение объемов ресурсопользования шло при недостаточном уровне регенерационных затрат и связанном с этим истощении полей и лугов» 40-е годы были аналогичны периоду первой мировой войны. В середине столетия началось очередное восстановление ситуации…

Остановка колебаний ресурсопользования, запущенных войнами и революциями, началась в регионе в конце 1950-х годов, когда развитие промышленности и расширение ресурсной базы обеспечили возможность перехода к современному агропромышленному земледелию. Внешние для сельского хозяйства материалы — минеральные удобрения, горючее и др. — позволили намного увеличить регенерационные затраты и тем самым повысить уровень ежегодного восстановления агроресурсов. 10-кратный рост вложений обеспечил благоприятный выход из кризиса. Увеличение объемов ресурсопользования в 6 раз сопровождалось восстановлением ресурсно-экологического равновесия, прекращением истощения полей и ослаблением пастбищной дигрессии. Платой за это стало дальнейшее снижение эффективности ресурсопользования примерно вдвое. В целом для сельского хозяйства оно составило с 1,5 до 0,9 Дж/Дж, а в земледелии — с 2,2 до 1,1 Дж/Дж. Отметим, что сейчас эффективность сельскохозяйственного ресурсопользования в ЦЧР несколько выше равновесного значения: 0,91 (равновесное — 0,87 Дж/Дж). Это связано с завышенной эффективностью пастбищного животноводства, результатом которой является деградация лугов.

Современный ресурсно-экологический дисбаланс по величине примерно равен тому, который был в ЦЧР почти 200 лет назад, однако тогда он был связан с истощением полей, а сейчас — с деградацией пастбищ.

Все сказанное позволяет считать, что экологический кризис Центрального Черноземья России длился около 100 лет и кульминация его пришлась на конец XIX в. Однако он позволил получить дополнительный доход, который был вложен в увеличение и расширение ресурсной базы, в том числе в восстановление агроресурсов. За достижение ресурсно-экологического равновесия пришлось, правда, заплатить значительным снижением эффективности[2].

Совершенно однотипно шло развитие кризиса и выход из него на Великих равнинах США.

Быстрый рост населения и цен на продукты стимулировал фермеров наращивать производство; при этом американские фермеры экономили, как и чернозёмные крестьяне[3], во-первых, на удобрении земель, во-вторых, на противоэрозионных мероприятиях, чрезвычайно важных в условиях засушливого ветреного климата и легкого субстрата. Пашня росла, пастбища под непосильной нагрузкой деградировали, и траектория развития все дальше и дальше отклонялась от устойчивой.

К тридцатым годам пыльные бури превратили 36 миллионов гектаров в полностью непригодные земли, урожайность зерновых упала на треть, а площади их посевов уменьшились на 45 процентов. Фермеры разорялись, переселялись в города, совсем как за сорок лет до этого в российском Черноземье. В тридцатые годы нашего века одумались и здесь: была создана система ветрозащитных лесных полос, организована Служба охраны почв, которая консультировала фермеров и субсидировала их мелиоративные затраты. Стали обильнее удобрять почву[4].

Переход к „устойчивому развитию“, казалось, начался успешно. Но грянула Вторая мировая война, а вместе с ней и повышение цен на зерно, которое вновь отбросило реальную траекторию развития от устойчивой: до вложений ли в регенерацию ресурсов, когда конъюнктура просто побуждает наращивать объёмы потребления!

Потом — всё тот же маятник. В пятидесятые — шестидесятые годы увеличение затрат на восстановление ресурсов, траектория приближается к устойчивой. Семидесятые годы — экспортный зерновой бум (связанный не в последнюю очередь с импортом зерна в СССР) и отклонение от устойчивой траектории. Восьмидесятые — девяностые годы — очередной переход к восстановлению равновесия. Сейчас траектория развития сельского хозяйства на Великих равнинах США почти приблизилась к устойчивой, хотя деградация земель, в первую очередь эрозия, ещё идет на значительных площадях. Только вот опять это проклятое „почти„… Специалисты между тем прогнозируют экономический спад, а другие, наоборот, — повышение спроса на зерно, и то, и другое грозит новым отклонением маятника».

И.Д.Люри. Что лучше: быть богатым, но больным, или бедным, но здоровым?

Везде наихудший вариант — когда безоглядное вхождение в кризисную траекторию сочетается с ростом цен или спроса на рынке; контрпродуктивная реакция последнего направляет вложения в совершенствования технологий добычи уже истощённых биоресурсов или розыск оставшихся неистощённых, но не в регенерацию или замену. Тогда своевременное возвращение к устойчивой траектории при капитализме (но не плановом хозяйстве) практически невозможно.

Рис.2. Районирование США по Л.С.Смирнягину

Характерный пример – переэксплуатация подземных вод бассейна Огаллалла, поддерживающих исключительную продуктивность с/х производства в районе озимого пшеничного пояса США[5].

«Озимый пшеничный пояс во многом похож на Яровой — унылостью безлесных равнин, этнической пестротой населения и, конечно, своей аграрной специализацией. Здесь, однако, значительно жарче летом, зимы не такие морозные. Скандинавско-немецкий этнический элемент скорее вкраплен, чем господствует, и вся культурная атмосфера заметно строже, более пуритане екая. Немало здесь и значительных городов вроде техасского Амарилло, которые с успехом выполняют роль локальных центров.

Главное же отличие в том, что экономическая жизнь озимого пшеничного пояса гораздо более неустойчивая. Ее постоянно лихорадят коренные трансформации, которые разделяют тяжелый упадок прошлого этапа развития и громкий бум на следующем этапе. В ходе таких трансформаций немалая доля населения покидала район, их место занимали новые иммигранты. Замечено, впрочем, что это не вело к размыву сложившихся прежде этнических анклавов, которые издавна превращали культурную карту пояса в настоящую мозаику, — анклавов скандинавских, канадских, немецких, ирландских, янки и др. Дело в том, что уходивших фермеров сменяли, как правило, иммигранты той же этнической группы [146].

Возможно, именно поэтому культурная обстановка в Озимом поясе постоянно воспроизводилась несмотря на большую текучку населения. При это» воспроизводилась и такая печальная черта местной культуры, как экологическая беспечность, стремление к скоробогатству без оглядки на последствия хозяйствования в условиях очередной «лихорадки». Эта беспечность тем удивительнее, что уроки, которые преподносила здешним фермерам история, отличались предельной наглядностью и, можно сказать, жестокостью — особенно в З0-е годы, в эпоху «Пыльной чаши».

В этом кошмарном бедствии, обездолившем сотни тысяч людей, смешалось все: и капризы природы, и культ безоглядной наживы, и пороки экономического уклада. Г. Кирк из университета шт. Канзас писал по этому поводу: «Фермеры со своими плугами среди равнин, урон, который они нанесли району, — все это лежит в рамках той социальной системы, той структуры жизненных ценностей, того экономического порядка, который лучше всего выразить одним словом — капитализм»[91].

Оправившись от удара. Озимый пояс снова стал одной из житниц страны. Государство с помощью различных мероприятий вывело из оборота обширные площади, наиболее подверженные эрозии, агротехника стала более осторожной. Пояс стал выполнять роль передаточного звена в цепочке мясного скотоводства: Горный Запад (молодняк)-Озимый пояс (выращивание) -западная окраина кукурузного пояса (откорм и забой).

С 50-х годов мясной бизнес стал быстро смещаться на запад, в Озимый пояс, где имелась разнообразная кормовая база (пастбища, орошаемые луга, много грубого фуража и зерна с орошаемой пашни); отсюда было ближе до Горного Запада, где закупался молодняк. Мясным бизнесом стали заниматься специализированные фермы, притом весьма крупные. В 1965 г. половину продукции в Канзасе дали фермы, содержавшие более чем по тысяче голов. Развитие автотранспорта подорвало монополию восточных скотопригодных рынков, бойни и мясокомбинаты стали откочевывать на запад, и в 1978 г. в Канзас-Сити было продано всего 375 тыс. голов[6].

Все эти тенденции получили сильнейший стимул после освоения водоносной формации Огаллала, которая подстилает 350 тыс. кв.км на Высоких равнинах, протягиваясь через шесть штатов. В Огаллале содержится около 4 млрд. т воды, из которых 77% приходится на Небраску, по 8-9% -на Техас и Канзас, по 23% на Колорадо и Оклахому и 1% на Нью-Мексико. Водоносный слой особенно велик в Небраске (обычно более 100 м), а в Техасе он составляет примерно 60 м [94].

Использование подземных вод началось на Высоких равнинах еще в прошлом веке, но было оно весьма скромным. Внедрение новой буровой и насосной техники после второй мировой войны позволило резко увеличить его масштабы. Полив увеличивал урожайность кормовых культур примерно вдвое, пшеницы — на треть [84]. На его базе возник новый тип хозяйства- выращивание грубых кормов и фуражного зерна, прежде всего кукурузы и сорго, для откорма скота на говядину. К 80-м годам на Высоких равнинах орошалось уже около 6 млн. га (это 30% орошаемых земель страны), производство кормового зерна выросло за 30 лет с 5,5 млн. до 45 млн. т/год, и уже к середине 70-х годов Высокие равнины давали около 40% американской говядины, «произведенной» на фуражных откормочных площадках (фидлотах). Здесь возникла целая сеть крупнейших мясокомбинатов. На самом большом из них — компании «Айова биф просессинг» в Гарден-Сити (шт. Канзас) — в 1982 г. ежесуточно забивали по 4 тыс. голов скота .[93].

Освоение ресурсов Огаллалы проходило в обстановке настоящего бума. В Техасе он начался на рубеже 50-х и 60-х годов, в 70-х годах он развернулся в Канзасе, а в 80-х охватил и Небраску. Эксплуатация ресурсов нарастала стремительно: за 1950-1980 гг. Годовой водозабор вырос с 8,6 до 25,8 млрд. куб. м и в десятки раз превысил естественное пополнение Огаллалы за счет осадков [ 94].

Экологические последствия бума оказались почти катастрофическими. Сейчас около трети посевов под пшеницей и кукурузой и почти все земли под хлопчатником поражены эрозией выше годового уровня 12 т/га, который тут считается «приемлемым» [145). Немало уже местностей, которым грозит настоящее опустынивание. Во многих руслах исчезли поверхностные водотоки, даже р. Арканзас большую часть года остается сухой между канзасскими городами Лакин и Додж-Сити [94].

Главное же последствие такого хозяйствования — быстрое сокращение запасов Огаллалы. Согласно расчетам, которые сделала в 1978-1982гг. группа экспертов по заказу конгресса США, к 2020 г. эти ресурсы сократятся примерно на четверть, притом в Техасе — на 70%, в Колорадо и Нью-Мексико — больше чем наполовину, в Небраске же, где сконцентрирована львиная доля запасов Огаллалы, почти все они лежат под песками района Сенд-Хиллс, непригодного для распашки. По мнению этой группы, к 2020 г. около трети орошаемых площадей придется вывести из-под полива. Задолго до физического исчерпания ресурсов они оказываются недоступными по экономическим причинам. Растет глубина скважин, падает дебит, увеличивается стоимость воды. В Техасе, например, сегодня скважины способны орошать 70-75% той площади, которую поливали из них в 50-х годах. Здесь стоимость полива возросла к середине 80-х годов примерно в 10 раз [43]».

Водоносный горизонт Огаллала занимает площадь, по размерам равную Калифорнии. Он включает юго-западную часть шт. Небраска, восточную часть шт. Колорадо, западные части шт. Канзас и Оклахома, северо-запад шт. Техас и восточную часть шт. Нью-Мексико (рис. 2.7). Горизонт содержит объем воды, который грубо можно приравнять к объему оз. Гурон. Он подстилает регион с относительно малым количеством осадков-300-560 мм в год, что в среднем недостаточно для поддержания орошаемого земледелия. Только от 13 до 75 мм годового количества осадков в регионе проникает вглубь, доходя до зеркала грунтовых вод, и попадает в водоносный горизонт. Запасы грунтовых вод восстанавливаются сами, но происходит это так медленно. что для повседневного использования приходится по существу «добывать» воду как полезное ископаемое.

Размеры водоносного горизонта Огаллала неодинаковы по всему региону. В шт. Небраска грунтовые воды располагаются недалеко от поверхности, а мощность водоносного горизонта велика и составляет 300 м. Хотя ирригационные работы понижают уровень грунтовых вод в Небраске, пройдет еще много времени, пока это понижение станет угрожающим для сельского хозяйства (рис. 2.8). В орошаемом районе северо-западнее Лаббока горизонт имеет мощность 31-92 м. К югу от Лаббока мощность падает до 8-46 м.

 

Таблица 2.3. Производство сельскохозяйственной продукции региона Великих равнин в 1977 г. и проектируемые объемы производства на 1985 г. Культура Доля от общена­ционального произ­водства, % Доля производства на орошаемых пло­щадях, % Пшеница 1977 16,4 18,9 1985 13,4 11,9 Кукуруза 1977 13,1 93,9 1985 13,1 96,9 Сорго 1977 39,7 57,4 1985 36,8 54,3 Хлопок 1977 24,9 66,3 1985 31,2 72,4 Источник: High Plain Associates, Six-State High Plains Ogallala Aquifer Regional Resources Study. A report to the U. S. Department of Commerce, July, 1982.

 

Гидрологи описывают водоносный горизонт Огаллала как «коробку для яиц», т. е. они считают, что горизонт представляет собой не единый большой объем воды, а множество «ячеек», мало связанных друг с другом. Такое строение предполагает, что выкачивание горизонта в одном районе (из одной «ячейки») не должно оказывать немедлен- ного воздействия на уровень грунтовых вод в смежной ячейке. Если это действительно так, то интенсивное использование воды в шт. Небраска не должно подвергать опасности запасы подземных вод в Техасе — и это к счастью, поскольку Техас способен поставить под угрозу свои запасы воды и без посторонней помощи.

Сельскохозяйственная база Великих равнин весьма обширна. Регион дал в 1980 г. более 50% национального производства мяса крупного рогатого скота, весомые доли пшеницы, кукурузы и других зерновых, а также хлопка (табл. 2.3). Стоимость произведенной здесь сельско­хозяйственной продукции составила в 1977 г. 4,2 млрд. долларов, из которых около 3 млрд. составила стоимость продукции, полученной с орошаемых площадей. Влияние орошения на урожайность можно видеть на примере того, что урожаи кукурузы увеличились с 1977 г. вдвое по сравнению с 1968 г. За то же время средняя урожайность по стране увеличилась всего на 12%.

Что случится, если выкачивание подземных грунтовых вод в этих районах будет продолжаться такими же темпами и водоносный гори­зонт будет продолжать уменьшаться в объеме? Необходимо будет бурить более глубокие новые скважины, и откачивать воду с еще больших глубин. Это приведет к тому, что увеличатся затраты на электроэнергию. Следовательно, фермеры будут вынуждены поднять цену на свою продукцию, чтобы компенсировать возросшие затраты на орошение. Если же фермеры не смогут продать продукцию по этой повышенной цене, то им придется вернуться к хозяйствованию на неполивных землях — земледелию без орошения; при таком типе земле­делия успех урожая зависит от дождя — а ведь дождь не всегда идет тогда, когда он нужен.

Другим фактором, помимо стоимости энергии, который может вернуть фермера назад к неполивному земледелию, является то, что, по мере того как скважины углубляются, количество «вкусной» воды начинает уменьшаться. Вода, выкачиваемая с больших глубин, — это древняя вода, вода, которая растворяла в себе минеральные соли из почвы, возможно, в течение тысячелетий. Мы называем такие насыщенные минеральными солями воды минерализованными. Если содер­жание солей достаточно высоко, то вода не будет способствовать увеличению урожаев и может даже погубить почву и растения. Когда из скважины начинает поступать минерализованная вода, это означает, что конец орошения с помощью подземных грунтовых вод не за горами.

Проблемы, связанные с водоносным горизонтом Огаллала, в на­стоящее время уже четко выявлены и осмыслены. В шт. Колорадо и Канзас местное правительство приняло законы о введении лимита на число и частоту расположения новых скважин, хотя проведение этого закона в жизнь находится под сомнением. Оно требует проверки глубины фермерских скважин на месте. Однако фермеры — народ неза­висимый, и вода для них то же, что кровь, поэтому можно ожидать, что они окажут сопротивление «вторжению» инспектора.

Тем не менее, осознав, что воду, которую они начали выкачивать в пятидесятых годах, нельзя продолжать использовать теми же высо­кими темпами, многие фермеры предприняли шаги по сокращению использования воды. Один из таких шагов — постройка небольших пло­тин на речках, являющихся собственностью фермеров; образующиеся в результате этого пруды можно использовать как источник воды для орошения. Другой шаг — это использование меньшего давления в дож­девальных установках, что позволяет затрачивать меньше воды при орошении. Кроме того, если орошение производится в более прохладное время дня, вода достигает почвы и растений с меньшими потерями на испарение. Далее, в районах с пористой почвой на частных землях с помощью плотин могут быть построены системы прудов. Вода, фильтруясь через такую почву, будет пополнять запас грунтовых вод под территорией фермы. Канавы, прорытые поперек направления те­кущих поверхностных и грунтовых вод, также можно использовать для пополнения запасов грунтовых вод.

Одно из новшеств, позволяющих сберегать дождевую и иррига­ционную воду,- использование так называемого техасского канавоко­пателя. Эта сельскохозяйственная машина, разработанная для выращи­вания хлопчатника, движется по полю и формирует маленькие дамбы высотой около 6 см через 2 м в каждой борозде. Две такие маленькие дамбы образуют миниатюрное водохранилище, которое способно удер­живать до 80 мм дождевых осадков.

Еще один вид орошения, который мог бы значительно изменить объем используемой воды,- это капельное орошение. При использовании этого метода труба с многочисленными отверстиями располагается на земле, параллельно рядам растений. Вода капает из трубы в почву возле самых корней. При этом она не попадает на землю, на которой нет растений, и не так быстро испаряется, поскольку не разбрызгивается в воздухе. Предпринятые шаги, позволяющие сберегать воду при оро­шении, привели к некоторым положительным результатам. В 1981 г. водоохранная служба Лаббока зарегистрировала сокращение норм от­качки воды на одну треть за пятилетний период. Однако такое сокра­щение позволяет только выиграть время; уровень грунтовых вод про­должает понижаться, хотя и с меньшей скоростью.

Непроверенной технологией, опробованной пока лишь экспери­ментально, является нагнетание сжатого воздуха в скважины для того, чтобы «вытолкнуть» воду из ненасыщенной зоны вниз, под уровень грунтовых вод. Эта вода, удерживаемая капиллярными силами в верх­ней ненасыщенной зоне, обычно очень медленно просачивается вниз к водоносному горизонту. Для районов Техаса, расположенных на Великих равнинах, было установлено, что если сейчас широко применять нагнетание воздуха, то отдачу от этого метода мы получим только в следующем столетии. При существующих ценах на сельскохозяйст­венную продукцию нагнетание воздуха, известное еще как вторичная регенерация, пока слишком дорого, чтобы пользоваться им в коммер­ческих масштабах.

Если фермеры будут вынуждены возвратиться к неполивному земле­делию, то производительность их труда уменьшится. При низких уро­жаях их доходы и финансовое положение окажутся под угрозой. Цены на пшеницу, кукурузу и другие основные продукты питания начнут расти. Установлено, что если выкачивание подземной воды будет продол­жаться нынешнемии темпами, то 40% орошаемых площадей в Колорадо будут к 2020 г. возвращены к неполивному типу обработки. Это озна­чает изъятие из интенсивного оборота около 0,40 млн. га земли. В Техасе отказ от введения 0,6 млн. га земель в систему орошаемого земледелия, как было намечено на период с 1975 по 2000 г., означает их сокращение почти на 30%. В других штатах, эксплуатирующих водо­носный горизонт Огаллала, ситуация менее серьезная, потому что его использование началось там позже и объемы воды, сосредоточенные на их территории в водоносном горизонте,-больше. Но дело только во времени, оставшемся до того, как начнет ощущаться сокращение под­земных запасов воды. Пытаясь определить, как поддержать произво­дительность сельского хозяйства в этом регионе, федеральное прави­тельство выделило 6 млн. долларов на изучение района Великих равнин.

В 1982 г. были опубликованы результаты проделанной работы; в публикации рассматривались шаги, которые можно предпринять на уровне отдельных ферм, а также региональные решения проблемы понижения уровня грунтовых вод. Среди обсуждавшихся региональных решений была постройка системы плотин, каналов, трубопроводов и насосных станций, для того чтобы перебросить избыточную воду из рек Куахита, Салфер, Сабин, Ред-Ривер, Арканзас, Уайт-Ривер и Мис­сури на сотни миль к Великим равнинам (рис. 2.9). Стоимость проектов колебалась от 6 до 25 млрд, долларов в зависимости от масштабов проекта. В них учитывалась стоимость перемещения «избыточной воды»; однако неясно, существует ли вообще какая-либо «избыточная вода» и готовы ли другие штаты отдать ее (см. разд. «Дискуссия 2.1»).

 

П.Ревелль, Ч.Ревелль, 1994. Среда нашего обитания. В 4-х кн. Книга 2. Загрязнение воды и воздуха. М.: Мир. С.43-48

«Сельское хозяйство района отреагировало на эти трудности изменением агротехники — внедрением водосберегающих технологий и особо отзывчивых к поливу культур, переходом на богару, доля которой непрерывно растет. Широко внедряются дождевальные установки, закрепленные одним концом в середине поля и самодвижущиеся по кругу. В одной Небраске их число за 1973-1979 гг. выросло с 3 тыс. до 15 тыс. Это позволило освоить под полив многие холмистые участки и резко расширить площадь орошаемых земель. Однако все это не решает дела и даже, по-видимому, ведет к обострению экологических проблем: растет смыв почвы со склонов, уничтожаются массовым образом ветрозащитные насаждения, мешающие ходу дождевателей; удобрения просачиваются в подземные воды (в Небраске в них уходит до половины вносимого в почву азота)[7].

Сильное воздействие оказал бум и на социальную структуру района. Издавна он был оплотом семейных ферм, которые в Америке принято считать символом «свободного предпринимательства» в аграрном секторе. Но фидлоты с кормовой базой — дело очень капиталоемкое, семейным фермам это обычно не под силу, поэтому их все больше теснят корпорации, организованные по принципу аграрно-промышленного комплекса.

Тяжелые бедствия могут прийти на Высокие равнины извне — ведь экономика района во многом нацелена на экспорт. Группа экспертов, которая прогнозировала развитие района до 2020 г., исходила из хорошей конъюнктуры на мировых рынках зерна и мяса, сложившейся на рубеже 70-х и 80-х годов. Но если цены упадут на 20-30%, орошаемые площади в южной части района сократятся по меньшей мере вдвое [145]. А вероятность этого достаточно велика. За 1982-1985 гг. экспорт пшеницы из США сократился с 75 млн. до 69 млн. т, фуражного зерна — с 250 млн. до 245 млн. т; переходные складские запасы государства выросли до 44 млн. т пшеницы и 70 млн. т фуражного зерна (это соответственно 36 и 67% мировых складских запасов)[8].

По общему мнению, запасов воды в Огаллале хватит лет на 65, в южной же части — всего на 20-30 лет. А ведь впереди 90-е годы, когда на Высоких равнинах, судя по сложившемуся двадцатилетнему циклу, должен наступить период сухих годов (91) Судя по всему, новый бум в Озимом пшеничном поясе снова завершится крахом. Может быть, он окажется не столь болезненным, как в годы «Пыльной чаши», но наверняка приведет к очередному кардинальному изменению местной системы хозяйствования. Прогнозисты полагают, что животноводческий комплекс резко сместится к северу, в Небраску и Канзас, а на юге сильно увеличатся посевы хлопчатника и пшеницы- культур более засухоустойчивых и менее требовательных к поливу. Тем самым Озимый пояс вернет себе право снова называться «пшеничным», — право, которое он стал было утрачивать в связи с развитием фидлотов и сорго-кукурузного откормочного комплекса на орошаемых землях.

На фоне общего хода американской истории развитие орошаемого земледелия и животноводства на базе Огаллалы может показаться некоей вспышкой: ведь активный период этой схемы хозяйствования займет, по-видимому, около 30-40 лет. Но само возникновение этой системы, стремительные темпы ее развития и, главное, расположение ее на стыке крупных регионов страны — все это может оказаться весьма поучительным для географического исследования как пример высокой подвижности американской структуры районов.

Обращает на себя внимание и то, что «система Огаллалы» возникла прямо на границе между Средним Западом, Западом и Югом. На этом рубеже сложилась своеобразная деятельность, которая придала этой полосе вдоль рубежа характер полновесного района. При этом Средний Запад как бы сместился и к югу, и к западу, поскольку характер хозяйствования на Огаллале был среднезападным по своему типу. В то же время он имел немало черт и своих соседей: поливное земледелие характерно для Горного Запада, многие культуры (прежде всего хлопчатник)-для Юга. В целом же этот район достаточно разительно отличался от своих соседей и на Юге, и на Среднем, и на Горном Западе. Тем не менее через 20-30 лет ему предстоит исчезнуть — как бы рассосаться по соседним районам. Столь яркие примеры районной динамики встречаются не часто».

Смирнягин Л.С., 1989, op.cit. С.153-159.

Почему так происходит? Умеренное «влезание в кризис» даёт дополнительные ресурсы, которые можно использовать для перестройки хозяйства, ликвидирующей самую возможность кризиса, а можно бездарно проесть. «Чтобы благополучно выйти из кризисного виража, общество вынуждено все глубже входить в него. Такая ситуация напоминает поведение споткнувшегося официанта, который, чтобы не упасть, разбив лоб и посуду, обречен все быстрее мчаться по залу, стараясь восстановить равновесие[9]».

Поэтому в результате экологического кризиса первоначальное увеличение ресурсопользования и потребления, достигнутое подъёмом эффективности «дорогой ценой» — за счет экономии регенерационных вложений и соответствующего истощения ресурсов, меняется на восстановление ресурсно-экологического равновесия если не лаской, так таской (рис.3).

 

 

Первое отражает ситуацию, когда «официант сгруппировался, выпрямился и побежал дальше», второе — «упал, разбив лицо» и / или «посуду». Иными словами, первый путь выхода из кризиса социально-благоприятный. Он происходит за счет повышения антропогенных вложений в регенерацию ресурсов и перестройку системы хозяйствования на экологически устойчивую, «снимающую» прежние разрушительные воздействия. Объемы ресурсопользования и потребления здесь даже в конце концов даже повышаются (при успешной перестройке хозяйства, см. решение проблем загрязнения воздуха в США, рис.4). А эффективность, как уже говорили, снижается (рис.3, траектория 1).

Второй путь социально-неблагоприятный — за счет сокращения объемов ресурсопользования и потребления (рис.3 траектория 2 и 2’, рис.5.). Его частный случай — катастрофический путь, с полным истощением эксплуатируемых ресурсов и падением ресурсопользования и потребления до нуля (рис.3, траектория 3, рис.6).

 Рис.5.

 Рис.6.

 «В аридной Африке животноводство служит важным источником продуктов и одновременно причиной многочисленных бед Черного Континента. В первую очередь это относится к засушливым, мало пригодным для земледелия районам. Рост численности населения и отсутствие средств для регенерационных вложений толкает многие регионы аридной Африки на кризисный путь перегрузки пастбищ, ведущий к опустыниванию, падежу скота, голоду. Выход из кризиса при одновременном увеличении объемов ресурсопользования оказался слишком дорогим удовольствием для всех 15 проанализированных стран аридной Африки: Ботсваны, Лявии, Сомали, Туниса и др. Ближе всего к благоприятному пути находились Тунис и Марокко. Выход из кризиса в этих странах был найден посредством расширения откормочных технологий (и соответственного снижения эффективности хозяйства), но объемы ресурсопользования при этом не росли (Тунис) и даже падали (Марокко). К настоящему времени Марокко и Тунис — единственные страны региона, которые смогли с 1980 г. увеличить площадь пастбищ и за счет этого несколько повысить количество мяса и молока, приходящегося на душу населения.

В Сомали, Нигере, Кении к концу 80-х годов пастбищная нагрузка достигла 0,4—0,6 гол/га, за чем последовало истощение кормовых ресурсов. Восстановление равновесия в этих странах пошло по неблагоприятному пути сокращения численности скота и снижения объемов ресурсопользования при сохранении прежних отгонных технологий. Это привело к уменьшению пасторальной нагрузки, но сопровождалось катастрофическим ухудшением социальной обстановки (State…, 1991)».

И.Д.Люри, 1999, op.cit.

Таким образом, экологический кризис это не всегда путь к катастрофе, а иногда рискованный ресурсный маневр, позволяющий осуществить развитие общества более быстрыми темпами. При этом трансформация естественных экосистем в ходе кризиса приводит к его самоуглублению, снижающему вероятность благоприятного исхода.

Видим, что в условиях кризиса самое трудное – вовремя остановиться и начать перестраиваться, поскольку объёмы ресурсопользования немедленно падают, а рыночная экономика и «свобода предпринимательства» поддерживают максимальную (из возможных) инерционность развития по кризисной траектории.

Иными словами, в экологический кризис «по Люри» заводят бизнесмены, следуя логике рынка, а выводят (теоретически могут вывести, если вовремя будут использованы) государство, обуздывающее предприимчивость хозяйствующих субъектов, фермеров и корпораций, или плановая экономика, подчиняющая это хозяйствование критерию долгосрочной устойчивости эксплуатации пашни, пастбищ и пр.

Легко видеть, что «общее благо» состоит именно в последнем. Частный интерес же, напротив, в максимизации кратковременного выигрыша, для чего экономят на регенерационных затратах, часто и интенсифицируют добычу соответствующих биоресурсов поверх установленных обществом ограничений. Поэтому «коллективисты голосуют за будущее», а в условиях рынка экономический спад и рост цен на рыбу, зерно и пр. ресурсы одинаково ведут к углублению кризиса, равно побуждая предпринимателей экономить на регенерационных затратах. Последние в условиях кризиса (а тем более до втягивания в него) даже помыслить не могут о вложениях в перестройку хозяйствования в сторону большей устойчивости эксплуатации данной территории, как показывает И.Д.Люри, эта идея всегда приходи извне и «пробивает дорогу» вопреки сопротивлению агентов рынка.

Что видим в приведённых выше примерах расточения пашни и пастбищ в США, стране наиболее неограниченного капитализма: они вызвали тяжелейший кризис, после чего дельное (хоть и запоздалое) государственное вмешательство из кризиса вывело. Однако не исключило его возможности в будущем, скорей увеличило её. Поскольку «заключённый больше думает о побеге, чем надзиратель о своих ключах», при  капитализме бизнесу «на длинной дистанции» удаётся ослаблять или вовсе снимать ограничения, наложенные в интересах устойчивого развития. Поэтому, чуть медленней или сильно медленней,  территория движется к кризису, несмотря на введение природосберегающих техник эксплуатации.

Дело в том, что последнее раз за разом запаздывает или соблюдается с перекосами, сводящими на нет позитивный эффект. Оно и понятно — при капитализме есть множество стимулов эти ограничения выхолостить или вовсе нарушить, внедрённые природоохранные технологи использовать лишь где выгодно, а не везде и пр. Плановая экономика в идеале изживёт данные недостатки, поскольку критерием эффективности хозяйства станет долговременный выигрыш, т.е. устойчивость используемого агро- или природного ландшафта, его сохранность (или урожай, отнесённый к сохранности), а не прибыльность от вложений в выращивание зерна, мяса и пр.

Иначе события развиваются так, как в кукурузном поясе США, где после ужасов 1930-х таки внедрили сокращённую обработку почвы и пр. природоохранные технологии.

«В американском обиходе Кукурузным поясом (Corn Belt) принято называть клинообразную полосу, которая, расширяясь с востока на запад, пересекает посередине штаты Огайо, Индиана и Иллинойс, занимает всю Айову и заходит в восточные части штатов Канзас и Небраска, северную часть шт. Миссури и юго-западную часть шт. Миннесота. В 1950 г. Министерство ‘сельского хозяйства США отнесло к Кукурузному поясу 494 смежных округа в 11 штатах. Здесь имелся в виду особый тип так называемого «смешанного хозяйства» (mixed farming), где фермер выращивал зерно либо на продажу, либо на фураж для товарного скота, а чаще всего для того и другого, устанавливая соотношения в зависимости от соотношения цен на зерно и мясо. Считается, что этот тип хозяйства был завезен задолго до революции немецкими иммигрантами в Пенсильванию, а в XIX в. их потомки внедрили его при освоении долины р. Майами (шт. Огайо), которая послужила своеобразным зародышем Кукурузного пояса.

Долина р. Миссисипи явственно делит эту полосу на две части. К востоку от нее «кукурузность» местного сельского хозяйства как бы перекрыта активной промышленной деятельностью и многочисленными городами, увлажнение гораздо обильнее, оно равномерно распределено по сезонам. К западу же аграрно-промышленный комплекс играет определяющую роль в хозяйстве, климат суше и резче. В нашем районировании Кукурузным поясом названа лишь западная часть этой полосы, включая и саму долину Миссисипи с прилегающей частью Иллинойса.

Кукурузный пояс без всякого преувеличения можно назвать благословенной для земледельца страной, настоящим аграрным раем с почти идеальными агро- климатическими условиями. Он занимает знаменитые высокотравные прерии, где злаковники из бородача, ковыля, пырея и других трав достигают порой двухметровой высоты. Здесь достаточно влажно (600650 мм осадков в год), лето жаркое и длинное. Ничто не препятствует распашке — ни рельеф, ни леса, но это не унылая плотская степь: поверхность оживлена пологими холмами, широколиственные леса не так уж редки ( около 1,5 млн. га).

Главное достояние района — бруниземы (черноземовидные почвы огромной естественной продуктивности). В них много гумуса, питательных веществ, у них отличная структура, благоприятный водный и воздушный режим. В пахотном слое от 4 до 7% органического вещества, черный гумусовый горизонт достигает мощности 30-40 см. Словом, это одна из плодороднейших в мире почв. Говорят, знаменитый американский поэт Роберт Фрост, уроженец каменистого Вермонта, сказал, впервые увидев почвы прерий, что их можно есть, не превращая предварительно в растения.

Неудивительно, что этот благодатный край освоен к сегодняшнему дню с рекордной интенсивностью. Три четверти его поверхности распахано, и небольшой по размерам штат Айова (25-е место в стране занимает лидирующее положение по уборочной площади (около 10 млн. га), второе среди штатов место — по стоимости продукции ферм (более 10 млрд. долл. в год), третье — по стоимости фермерской земли и зданий на ней (50-60 млрд. долл.). С большим отрывом от других держит Айова первое место в стране по сбору кукурузы (пятая часть национального сбора), делит с Иллинойсом первое-второе места по сбору сои (15-17%), по поголовью крупного рогатого скота уступает только Техасу и Небраске (7 млн. голов). Свиней в Айове гораздо больше, чем людей, — свыше 16 млн. голов, почти 30% их поголовья в стране, и здесь первенство Айовы среди американских штатов непоколебимо.

Сильное впечатление производит облик края ранней осенью: не море — целый океан могучей кукурузы в 2-3 м высотой, на котором ветер рождает громадные валы, острова темно-зеленого сорго, бесконечные поля сочной сои, тучный скот в загонах, бело-красные строения ферм. Все это выглядит ухоженным, процветающим — и недаром: ведь от внешнего вида фермы не в последнюю очередь зависят размеры кредита, который согласится дать фермеру местный банк, и фермер готов потратить на краску последние, что называется, центы.

Сейчас трудно поверить, что еще полтораста лет назад высокотравные прерии производили на американцев удручающее впечатление своей безлесностью, буйством разнотравья. «Территория Иллинойса — писал, например, Д. Монро, — представляет собой равнину, которая с самого своего возникновения не имела[10] и еще многие века не будет иметь ни единого кустика. Эти округа никогда не будут иметь населения, достаточного для образования штатов» [12]. Край и вправду оказался нелегким для освоения по старинке: тяжелая почва забивала плуг, и его приходилось вынимать для очистки чуть ли не через каждые 3 м, могучее разнотравье с корнями в палец толщиной делало подъем целины похожим на корчевку.

В З0-х и 40-х годах прошлого века здесь возникло пастбищное животноводство, откормленный скот огромными гуртами отгоняли на восток, ключевую роль в освоении играли выходцы с Юга. С 50-х годов начался переход на пшеницу, возделыванием которой занялись в основном янки. Когда же удалось освоить под пшеницу Высокие равнины, пшеница «ушла» в эти засушливые края, а здесь сложилось «mixed farming» — фуражное зерновое хозяйство со стойловым мясным животноводством. Главной культурой стала кукуруза, обычно в севообороте с овсом и сеяными травами, но нередко и как монокультура. В развитии хозяйства активное участие приняли многочисленные иммигранты из Европы, в основном скандинавы, немцы, голландцы. Этот тип господствовал здесь более 70 лет, именно ему обязан район своим названием.

В основе этого хозяйства лежала так называемая семейная ферма, которую американский географ из Миннесоты Дж. Ф. Харт определяет так: «Это предприятие, которое обеспечивает достаточный уровень жизни для отца, сына и их семей, а наемная рабочая сила применяется на тех стадиях демографического цикла, когда сын слишком молод, чтобы стать полноценным помощником, или когда отец слишком стар[11]» [78] . R 40-м годам в таком хозяйстве стали назревать кризисные явления. Все тяжелее сказывалась та беспечность, с которой оно опиралось на могучее естественное плодородие бруниземов, не знавших удобрений, кроме навоза. За 70 лет распашки айовские бруниземы потеряли 30-40% азота, калия, фосфора, более 40% органического вещества, эрозия унесла от 5 до 40 см верхнего слоя почвы [19]. Традиционное смешанное хозяйство все более заходило в тупик.

Выходом из этого тупика стала настоящая революция в сельском хозяйстве, которая охватила кукурузный пояс после втором мировом воины и за четверть века буквально преобразила район. Последовала цепь нововведений, где одно звено тянуло за собой другое. Еще в З0-х годах на полях появилась гибридная кукуруза невиданной урожайности, которая за последующие полвека поднялась с 40 бушелей далеко за 100 бушелей с акра, т. е. за отметку 74 цент/га. Гибридизация давала должный эффект только вкупе с химизацией, и если до 1940 г. поля района почти не знали минеральных удобрений, то уже в 1950 г. на каждый гектар их вносилось в среднем по 60 кг, в 1960 г. — 150 кг, а в 1980 г. — почти полтонны. Широко вошли в практику пестициды и гербициды.

Вместе с удобрениями они позволили исключить паровой клин, сократить посевы овса и трав, а позже внедрить минимальную и нулевую обработку земли. Огромного уровня достигла механизация. Среднее число тракторов на одну ферму за 1940-1960 гг. выросло с 0,5 до 2,0; правда, потом рост застопорился, но в основном из-за внедрения навесных съемных орудий на тракторы и комбайны. Техника становилась все сложнее, производительнее- и дороже, в середине 80-х годов типичный для Кукурузного пояса комбайн стоил 90-100 тыс. долл., трактор — 35-50 тыс. долл., а модный электронный монитор обходится дороже, чем целая ферма в 1950 г. Сильно изменилась и структура посевов. Доля кукурузы выросла до 50%, а место овса и трав заняла соя, на которую приходится до трети уборочной площади.

Главным же результатом этих нововведений стал огромный скачок в производительности труда. «Некоторые старики, — пишет Дж. Ф. Харт, — еще помнят времена сорокабушельной кукурузы, когда ее убирали вручную, и самые шустрые фермерские ребята похвалялись тем, что убирали по сотне бушелей за день, но это был длинный, тяжелый день» [78]. Ныне же, пишет Харт, комбайн с хедером на 4 рядка делает это за 10 минут.

Социальные последствия этих нововведений оказались огромными. Техника заставила резко увеличить размеры ферм, и за послевоенный период они выросли более чем вдвое. Число же ферм, естественно, сильно сократилось, множество рабочих рук оказалось излишним. Немало писалось о том, что семейная ферма стала в этих условиях анахронизмом, но это, пожалуй, преувеличение. В 80-х годах 75-85% доходов от сельского хозяйства Айовы составлял доход собственников ( в среднем по стране 50-70%). Но семейная ферма стала совсем другой. «Она превратилась, — по словам Харта, — в высокоспециализированное предприятие, совсем как семейная лавчонка на городском перекрестке превращается в супермаркет» [78].

В 70-е годы сельскому хозяйству кукурузного пояса довелось пережить еще одну перестройку — на этот раз благодаря прорыву его кукурузы и сои на мировые рынки. За это десятилетие кукуруза стала ведущим товаром американского экспорта продовольствия, обогнав пшеницу и муку, вместе взятые, стоимость экспорта сои выросла с 1,2 млрд. до 5,9 млрд. долл. На экспорт теперь предназначено 35-40%   -136- посевов кукурузы и сои в США. Это ведет к распаду традиционного смешанного хозяйства, так как фермы района стали специализироваться на производстве фуражного зерна, а не зерна и мяса.

Сильно изменился и внешний облик края. Традиционные амбары уступили место ангароподобным машинным дворам, деревянные зернохранилища с естественным проветриванием — громадным металлическим емкостям с искусственной сушкой и высоченными подъемниками для перегрузки. На многих фермах излишними из-за отсутствия скота становятся изгороди, которые к тому же мешают развороту техники. Непривычно выглядят поля с ограниченной обработкой. Из-за роста размеров и сокращения числа ферм много строений снесено или заброшено, многие дома заселены теперь либо нефермерскими семьями, либо бывшими фермерами, которые сдают свою землю в аренду соседям, а сами ездят на работу в город. Даже использующиеся строения часто оказываются не фермами, а вторичными базами на дальних концах единой большой фермы,

Сегодня Кукурузный пояс — его хозяйство, облик, культурная среда — переживает период сильного обострения противоречий. Новый виток специализации вывел район на уровень житницы международного значения, которая играет едва ли не решающую роль на мировых фуражных рынках, и перед районом открылись широкие горизонты глобального масштаба. Однако это ничуть не прибавило основной массе его жителей ни процветания, ни уверенности в завтрашнем дне. Напротив, их жизнь стала еще напряженнее. Ведь реальные цены на кукурузу за весь послевоенный период практически не изменились, тогда как цены на машины, удобрения, топливо выросли очень сильно, и хозяйствовать здесь приходится все чаще на грани допустимого экономического риска. Специализация на фураже дала, казалось бы, новый импульс для роста эффективности, но она повлекла за собой упадок традиционного смешанного хозяйства, а с ним исчезает страховочная роль альтернативной специализации (на зерне или мясе), падает устойчивость доходов, район попадает во все большую зависимость от непредсказуемых колебаний далеких внешних рынков. К тому же внешнеторговая ориентация вводит в игру еще более неустойчивый политический фактор, поскольку правительство США рассматривает экспорт продовольствия и фуража как важный экономический рычаг внешней политики.

Зловещий смысл происходящих перемен стал особенно очевидным в начале 80-х годов. Рост экспорта за 70-е годы породил у местных фермеров эйфорические настроения, многие из них набрали у банков большие кредиты в расчете на долгое процветание. Но в январе 1980 г. президент Картер объявил о введении эмбарго на поставки зерна Советскому Союзу, и в аграрном секторе экономики США разразилась настоящая паника: Чикагская биржа даже прекратила на 3 дня все операции по купле-продаже зерна. Отличный урожай 1979 г. обернулся страшным перепроизводством, цены покатились вниз, фермеры резко свернули закупки машин и материалов, и негативный импульс быстро прокатился по самым отдаленным закоулкам хозяйства района, вплоть до производства стиральных машин «Мейтаг».

В последующие годы положение несколько выправилось: и в аграрном секторе Айовы были получены годовые доходы в 1,5-2,0 млрд. долл. Но в 1983 г. произошел резкий спад спроса на внешних рынках, и фермеры Айовы понесли убыток в 200 млн долл. Неустойчивость спроса хорошо отражают скачки в сборе кукурузы в шт. Айова за последние годы, в млн. т: в 1972 г.-45, в 1974 г.-35, в 1979 г-59, в 1981 г.63.в1983г.-27.

Подобная зависимость хозяйства от внешних сил производит на жителей Кукурузного пояса особенно удручающее впечатление. Ведь они издавна привыкли считать себя застрахованными от подобных перепадов благодаря гибкости своего хозяйства, плодородию края, устойчивости урожаев, ориентации на внутренний рынок. Недаром район считается одним из бастионов изоляционизма. Ныне же его судьба попала в тенета политики Вашингтона, который, преследуя свои цели, то стимулирует фермеров, прикрывая их доходы искусственно высокими закупочными ценами, то заставляет сокращать посевы, то вводит запреты на экспорт.

Немало и чисто местных проблем одолевает хозяйство Кукурузного пояса. Быстро деградирует железнодорожная сеть, от которой зависит вывоз зерна. В Айове ее протяженность сократилась с 15 тыс. км в 1914 г. до 7,5 тыс. км в 1985 г., причем 3,5 тыс. км путей были ликвидированы уже в 80-е годы. Треть оставшихся линий настолько обветшала, что скорость поездов на них ограничена уровнем 15 км/ч. Федеральное же управление железных дорог считает, что лишь 1,3 тыс. км этих линий имеют «национальное значение», а по мнению Пентагона — лишь 730 км[12].

Снова встает вопрос об эрозии, потому что интенсификация земледелия увеличивает «давление» на землю. Ведь сокращенная обработка земли[13] внедряется не для борьбы с эрозией, а ради прибыли, притом в основном на полях, подверженных эрозии меньше всего, а на склоновых участках эрозия по-прежнему уносит за год 30-40 т почвы с 1 га [19]. Все сильнее сказывается давление урбанизации, которое в этом аграрном крае принимает своеобразные формы. Расширение границ городов съедает многие десятки тысяч гектаров пахотных земель; ожидается, что до 2000 г. в одной Айове в городскую черту перейдут не менее 240 тыс. га, из них 160 тыс. га земель первого класса. Однако до половины городских земель Айовы остается в сельскохозяйственном использовании, п главную опасность представляет не это, а перелив горожан в сельскую местность, особенно вдоль автострад [128]. В других частях США с этим довольно успешно борются выкупом у фермеров права на изменение форм землепользования, но в Кукурузном поясе такие меры вряд ли найдут сочувствие у жителей, которые крайне ревниво относятся к «священному» праву частной собственности».

Смирнягин Л.С., 1989., op.cit. С.132-141.

 

Примечания:

[1] См. «Замечания к книге Данилова про советскую доколхозную деревню» и a_rakovskij

[2]Люри И.Д., 1999. Кризисы в системе «природа-общество» // Глава 9 в: Анатомия кризисов. М.: Наука. С.116-166.

[3] Точнее, помещики – главными зернопроизводителями для городов и внешнего рынка были их «экономии», даже кулаки давали незначительную часть товарного зерна. «Крестьянин» здесь – такой же политкорректный (и поэтому ложный) эвфемизм, как именование «фермерами» крестьян третьего мира.

[4] Подробное описание развития кризиса и правительственных мер, обеспечивших переход к устойчивости, см. в «Охране природных ресурсов» О.С.Оуэна (глава «История злоупотребления землёй в Америке»). (М.: изд-во Колос, 1977. С.72-95).

[5] Район 12 на карте географического районирования США из книги: Смирнягин Л.В., 1989. Районы США. Портрет современной Америки. М.: Мысль. С. 15-16 (рис.1).

[6] Transactions of Kansas Academy of Sciences. 1981. Vol. 84, Р. 173-176.

[7] Environment. 1984. Vol. 21. No 8. P.17-20, 38-40

[8]International Bulk Journal. 1985. Vol. 5. №6.

[9] И.Д.Люри, 1999. Кризисы в системе природа-общество// Анатомия кризисов. Глава 9. М.: Наука. 238 с.

[10] В этом будущий президент ошибался: эта зона оптимальна для произрастания широколиственных лесов, развитию которых помешало антропогенное воздействие — осенние палы, с помощью которых местные индейцы загоняли стада диких копытных.

[11] Харт особо подчеркивает огромную роль «невоспетой героини» — фермерской жены: «По традиции она «всего лишь» вела дом, доила корову, растила детей, кормила цыплят, возилась в огороде, вела бухгалтерию, но со временем все больше втягивалась в полевую работу как своего рода неоплачиваемый работник» [78].

[12]Trains,. 1986. vol. 46. No. 6, Р. 33~35, 37-39.

[13] О ней см. Ревелль П., Ревелль Ч., 1994. Среда нашего обитания. В 4-х кн. Кн.1. Народонаселение и пищевые ресурсы. М.: Мир. С.254-257.