Левые и правые — откуда взялись?

Почему вдруг стороны в политической борьбе называют себя левыми и правыми? Так случайно получилось, просто потому что слева и справа сели соответствующие фракции в Конвенте, или нахождение слева и справа политического спектра имеет отношение к способности верно (или неверно) видеть будущее? Думаю, что да; во всяком случае под делением на левых и правых есть некая небезынтересная биологическая основа.
Только не надо вверяться обманам нашего языка, который правых ложно ассоциирует с правдой и правильностью, а левых – с чем-то незаконным, неправильным и плохим. Ведь язык создавался в определённом обществе, в каждом обществе – своя правда, и что правильное (правое) для русского, немецкого, да и всех остальных языков определяли именно господа – просто потому что тогда только они имели свободу высказываний и свободу интерпретации.
Но если поднять флёр обманчивых слов (Ф.А.Хайек таким обманкам посвятил целое эссе «Наш отравленный язык») и спуститься глубже, к биологической подоснове предпочтения левой или правой стороны, сразу появятся интересные коннотации.
Начиная с 1792 г. все языки мира описывают её как борьбу «правых» и «левых». Также все соглашаются, что борьба в современную эпоху ведётся за «образ ожидаемого будущего» — какой из сторон удастся сформировать его своей идейной программой. Дело в том, что левые и правые действуют в рамках одних и тех же представлений о прогрессе – для них политическая и социальная история направлена из прошлого в будущее, течение истории столь же необратимо, как необратима эволюция (Закон Долло).
Это верно не для всех обществ или исторических эпох: с 1792 г. борьба правых и левых идёт по поводу будущего, устроение настоящего – проблема техническая, а не политическая. Данная модель неприменима к борьбе «синих» и «зелёных» на константинопольском ипподроме, но хорошо описывает войну оптиматов и популяров в Древнем Риме. Вернёмся к правым и левым. Если история идёт вперёд, то цель развития очевидно, находится справа (она и есть «правда», когда мы принимаем представление о прогрессе). Но, чтобы увидеть эту «правду», смотреть надо с левой стороны.
Это видно сразу, достаточно положить лист бумаги А4 и провести на нём стрелу времени из прошлого в будущее. У всех правшей и большинства левшей будет находиться справа (в правом верхнем углу листа), а чтобы «развернуться лицом к своему будущему», надо занять левую сторону. Поскольку в политике, как и в других массовых делах, доминируют правши, за правое дело борется именно левая сторона (в политическом зрении — не меньший перекрёст, чем в физиологическом).
Поэтому в Древнем Риме революционера называли «страстно стремящийся к новому», а будущее почти всегда «светлое», особенно при взгляде слева.  Дело в том, что при сравнении самых разных народов и культур оказалось, что подавляющее большинство матерей держат младенца у левой груди, почти независимо от того, правши это или левши. Если только мать не смотрит прямо на солнце, на её лице формируется градиент освещённости . Светлой при этом оказывается правая часть лица, а черты на ней – лучше различимыми. Чтобы лучше рассмотреть лицо матери, младенец, соответственно, глядит слева направо из обычного положения при кормлении или убаюкивании. Это подробно описано в статье Д.Лени «Церебральная асимметрия и эстетическое переживание» (сборник  «Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики«, М.Мир, 1995. С.226).

«Если в основе художественного творчества у людей искусства лежит интеграция процессов, протекающих в обоих полушариях, то вполне возможно, что и эстетические переживания у <обычных> людей зависят от такого же рода интегративной активности. То или иное полушарие избирательно активируется при выполнении задачи, требующей его специализированных функций. Это было показано путем изучения регионарного кровотока в мозгу [88, 89] и асимметричной электрической активности коры [90-94]. Такая асимметричная активация вызывает <перекос> внимания в противоположную сторону окружающего пространства, так что стимулы, даже если они вполне симметричны, воспринимаются уже неодинаково.

На рис. 2 приведены изображения для теста на восприятие лиц, избирательно активирующие правое полушарие. Две <химерные> фотографии составляют зеркально симметричную пару, однако большинству правшей настроение изображенного на них человека кажется различным. Химерное лицо с улыбкой на левой (от наблюдателя) половине снимка воспринимается как более радостное, чем его зеркальное отражение с улыбкой справа. Поскольку левая часть пространства привлекает больше внимания, улыбка слева впечатляет сильнее, чем такая же улыбка справа. У левшей, чья полушарная специализация противоположна, создается обратное впечатление.

Аналогичный <левый уклон> проявляется при рассматривании пейзажей, абстрактных фигур и многих других невербальных зрительных стимулов, поэтому можно было бы ожидать неодинакового восприятия прямого изображения и его зеркальной копии, что должно сказаться и на их эстетическом эффекте. Казалось бы, для правшей предпочтительным будет тот вариант, в котором <центр интереса> смещен влево, поскольку именно туда направлено у них главное внимание и именно эта часть поля зрения наиболее доступна для правого полушария с его зрительно-пространственной специализацией. Возможно, так и происходит у больных с расщепленным мозгом, однако у нормальных людей все по-другому.

Правши явно предпочитают изображения, у которых центр интереса сдвинут вправо (рис. 3) [95], причем этот эффект усиливается с увеличением асимметрии картины. Если асимметрия невелика, выбор <лучшего> варианта затруднителен, если же она четко выражена, он не оставляет сомнений. Когда в случае почти симметричных картин предпочтения не возникает, правши воспринимают объекты на них слегка смещенными влево. что обусловлено асимметрией их собственного внимания, а не воспринимаемых стимулов.

Изображения с <правым уклоном> предпочтительны потому, что кажутся более уравновешенными. Такая асимметрия стимулов компенсируется врожденным сдвигом восприятия, тогда как при смещении центра композиции влево взаимное наложение двух асимметрий приводит как бы к заваливанию изображения в левую сторону. Неуравновешенное выглядит неэстетично. Однако что все это значит? Восприятие картины избирательно активирует правое полушарие, в результате чего внимание смещается влево, но эстетическая реакция зависит не только от правого полушария. На самом деле присущее мозгу смещение внимания образует рамки, с которыми сопоставляется распределение стимулов; и если асимметрия стимулов компенсирует исходную асимметрию внимания, то возникает ощущение гармонии и равновесия, так что картина кажется более приятной. А такая компенсация возможна только при смещении центра интереса вправо, где он более доступен не для правого, а для левого полушария.

Таким образом, гармония, видимо, достигается при одинаковом уровне активации обоих полушарий в процессе восприятия. Правое полушарие активируется зрительно-пространственными особенностями стимула, а левое-положением центра интереса в противоположной половине поля зрения. Это не означает, что равновесие-единственный или даже главный фактор, определяющий эстетическое предпочтение, но если все прочие факторы одинаковы, то оно играет очень важную роль, причем зависит от межполушарной интеграции.

Если все это верно, то изменения в асимметричном возбуждении полушарий должны сказываться на том, куда художник будет помещать <центр тяжести> своего произведения. При изучении взрослых правшей мы получили данные, подтверждающие ряд высказанных в литературе предположений: у правшей дисфорическое состояние связано с меньшей активацией правого полушария, а эйфорическое-с большей [96]. Уэнди Хеллер в своей диссертации проанализировала, в частности, размещение на листе бумаги эмоционально значимых объектов восьмилетними детьми, которых просили в одном случае нарисовать <радостную> картинку, а в другом-<грустную>. Если у них такая же, как и у взрослых, тенденция интегрировать врожденные наклонности восприятия с асимметрией стимулов, то приятные объекты на рисунке должны сдвигаться вправо (для компенсации <левого уклона>, обусловленного повышенным возбуждением правого полушария) по сравнению с вызывающим грусть (когда восприятие смещено вправо из-за асимметрично слабого возбуждения правого полушария).

На рис. 4 приведены типичные примеры радостного и грустного рисунков одного ребенка. Подавляющее большинство детей располагает приятные объекты правее грустных. Средняя степень бокового смещения эмоционально окрашенных объектов была у разных детей различна, однако грустные изображения, как правило, были сдвинуты влево, а приятные — вправо.

Церебральная асимметрия и эстетическое переживание

Рис. 4. Радостная и грустная картинки, нарисованные восьмилетним ребенком. Это иллюстрация того, что объекты с положительной эмоциональной окраской чаще всего изображаются детьми правее <отрицательных>. (Фото д-ра Wendy Heller.)

 

Хотя такую асимметрию детских рисунков можно объяснять по-разному, она полностью согласуется с тем, что можно наблюдать у взрослых. Очевидно, и у детей эстетическое чувство отчасти определяется уравновешиванием внутренних тенденций восприятия асимметрией стимулов внешнего мира-равновесием, подразумевающим участие обоих полушарий в восприятии и создании художественных произведений.

Поэтому все люди видят будущее впереди, но светлым оно видится только при взгляде слева, для правых же оно как минимум неопределённое и опасное.
Этот стереотип закрепляется и в дальнейшем: когда ребёнок вырастает, он должен занять левую сторону, если хочет лучшего будущего или думает, что оно должно стать лучше (а сейчас жизнь устроена плохо, несправедливо). Если он боится жизни, испытывает страх перед неорганизованной толпой, брезгает «простым народом» и надеется на «элиту» — его позиция справа, где будущее представляется неопределённым (т.е. «темным» в русском языке).
Соответственно, большинству людей более красивыми кажутся лица, составленные из двух правых половинок лица одного и того же человека, чем лица из двух левых половинок (наше лицо несколько асимметрично и правая половина неточно совпадает с левой).

С другой стороны, мысленное движение из прошлого в будущее (типа того, как растёт числовая последовательность) у нас происходит слева направо. Среди прочего, это влияет на различение правых и левых в политическом смысле – если будущее предполагается справа, то верное прогнозирование будущего требует взгляда с левой стороны, левые – сторонники прогрессивных изменений, видящие угнетение и несправедливость в сегодняшнем статус-кво, требующие его устранения и т.п., правые – сторонники «священных прав», к которым не подступись и т.п.

Эта «когнитивная карта» политического противостояния хорошо объясняет и другие коннотации слов «левые» и «правые». «Левый» — это всегда прогрессист, «правый» — сторонник существующего порядка (lassez faire).
Красивое исключение, подтверждающее правило – история нашей страны. В 1989-1991 годах борьба «коммунистов» и «демократов» описывалась обоими сторонами как борьба «правых» и «левых», казалось бы, в полную противоположность обычной классификации политических сил. Я специально привожу именно политические ярлыки, а не понятия, отражающие сущность: среди «коммунистов» было немало черносотенцев, среди «демократов» — много сторонников клерикально-полицейского государства, в диапазоне от Муссолини и Франко до Пиночета и Сомосы. Но в данном случае интересны те названия, которые приняли сами стороны в политической борьбе применительно к себе, и публика.
В те проклятые годы у всех нас была иллюзия, что происходящее в стране (т.н. «перестройка») представляет собой какое-то движение вперёд, то ли в «цивилизованный мир», то ли в «общеевропейский дом» (из-за успехов настоящих левых там как раз возник дефицит дешёвой прислуги). И сознание общества, которому заморочили голову, немедленно среагировало языковой аномалией: «левыми», как и положено, стали сторонники производимых изменений, «правыми» оказались сторонники сохранения существующего строя, советские консерваторы.
Иллюзия «движения вперёд», по пути демократизации ли, реформ, кончилась кровью 1993 года. Как-то всем стало ясно, что случившееся в 1991 году – безусловный разгром и регресс (хотя некоторым баснословно выгодный). Язык отреагировал мгновенным возвратом к обычной шкале политической самоидентификации: левые – противники рынка и частной собственности, сторонники свободы и равенства, то есть ещё не достигнутого будущего человечества, правые – сторонники рынка и рыночных «свобод» (которые давно должны бы остаться в прошлом, как осталась там свобода торговли людьми) и, естественно, сторонники неравенства.