130 лет после «антропологических» работ Энгельса: что подтверждается и что — нет?

Print PDF

 

Доклад в клубе социальной психологии «Третья сигма»

http://vk.com/thirdsigma?z=video-55898348_171669310%2Ffd49c8b90dd3b4df57

Его расшифровка, выполненная журналистом ленты.ру Михаилом Карповым (увы, её сильно порезали при публикации, с ущербом для содержания).

«История может ходить туда и обратно»

Какие коррективы современные науки о человеке — антропология, социальная история и другие — внесли в классические работы Фридриха Энгельса «Роль труда в происхождении человека» и «Происхождение семьи, собственности и государства? На этот вопрос ответил этолог, специалист по поведению птиц, старший научный сотрудник лаборатории экологии и охраны природы кафедры Высших растений биологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидат биологических наук Владимир Фридман в ходе лекции, прочитанной в клубе социальной психологии «Третья Сигма» 17 июня 2015 года.

 

«Происхождение семьи, частной собственности и государства» — это первая марксистская работа, написанная Энгельсом без участия Маркса по конспекту работы Льюиса Генри Моргана «Древнее общество», который был в его бумагах. Она является осуществлением завещания Маркса и обязательств, взятых на себя Энгельсом. Вторая работа, «Роль труда в происхождении человека», охватывает биологическую часть эволюции, от обезьяны до современного человека, а «Происхождение семьи, частной собственности и государства» относится уже к истории. «Роль труда…» — это лишь предисловие к большой (трёхтомной) работе про механизмы угнетения в разных формациях, которую Энгельс задумал, но не выполнил. Сейчас достижения антропологии и социальной психологии позволяют решить эту задачу на нормальном научном уровне, и давно пора это сделать.

За время, прошедшее с их написания, они многократно обсуждались, оспаривались и подтверждались. В нашей стране требовалось соответствовать тому, что в них написано. В 1930-е — 50-е годы были крайне тщательно исследованы все народы СССР на предмет семейно-брачных отношений, традиционного хозяйства, получена масса ценнейшего материала по системам родства, а также по пережиткам группового брака и динамике хозяйства по отношению к окружающей среде. В то же время, возникли и концепции, противостоящие этим идеям. Для них есть серьёзные основания, которые тоже стоит рассмотреть, но я постараюсь показать, что реальность более соответствует представлениям Энгельса чем иным подходам к этим проблемам.

Вхождение работ Энгельса в идеологическую догму неприятно тем, что очень многие советские историки в новую рыночную эпоху сожгли то, чему поклонялись и поклонились тому, что сжигали, причём часто это было не в интересах научной истины. Грубо говоря, то, что их заставляли писать и говорить в советское время, было более адекватным в научном плане, чем то, что они сейчас, при нынешней идеологической моде, рассказывают.

Например, читая книгу Тумаркина «Белый папуас» про Миклухо-Маклая и его отношения с папуасами, я обнаружил забавный момент. Исследовательница полинезийского письма ронго-ронго, в советское время вполне разумно доказывавшая негативное влияние католических патеров на сохранность деревянных табличек с ним, после 1991 года старается изо всех сил рассказать, что патеры действовали позитивно[1].

 Труд и социальные отношения

Главная идея «Роли труда» заключается в том, что человек в его телесном качестве, с разумом, с речью, со сложным обществом, является продуктом труда, а в более общем плане — продуктом социальных отношений. То есть, сначала, в связи с трудом, менялись отношения между людьми на индивидуальном уровне, а уже потом, вследствие изменения отношений, человек развился как индивид, с его мозгом, телом, большей краткосрочной памятью, отличающей нас от обезьян, и другими интересными отличиями. Это нормальный марксистский подход, когда изменения элементов системы (например, особей в популяции, особей в социуме, телесные изменения) есть следствие изменения социальных влияний, изменения структуры отношений, а не наоборот.

Сейчас мы можем прямо сказать, что трудовая теория Энгельса работает: труд создал символизацию, необходимую для создания орудий по идеальному образцу, притом что «образцы» на обезьяньей стадии уже использовались для разрешения проблемных ситуаций социального характера. А символизация автоматически создаёт культуру и язык[2]. Одновременно подтвердились идеи развивавшего марксистскую психологию Л.С.Выготского (вместе с Лурией и Леонтьевым), что сперва на животной стадии развитие интеллекта и речи шло совсем независимо. Интеллект развивался на индивидуальном уровне и зависел от биологического бэкграунда, а животный аналог речи, их системы сигнализации развивались для решения социальных проблем, обслуживания социальной системы вида в целом и были связаны с прогрессивным развитием социальной организации (что в ряду приматов заметно ещё лучше, чем прогресс в интеллекте от капуцина до бонобо). А в момент создания материальной цивилизации, перехода к совершенствованию орудий труда, происходит ключевой ароморфоз – «речь» становится интеллектуальной, а мышление речевым, после чего знаки работают как психические орудия, одновременно тянущие вверх и вперёд и общественный прогресс, и индивидуальное познание мира, и сознание познающих мир индивидов. И дальше, известный нейробиолог В.Рамачандран показывает, что происхождение языка можно понять сходным образом – через моделирование мышечными движениями звукопроизводящего аппарата наиболее абстрактных свойств той (трудовой) деятельности, которой в данный момент заняты руки и ноги человека[3].

В такой общей форме мы можем сравнивать человеческий социум и социум обезьян. Можно увидеть, что происхождение человека не отделено неким барьером от эволюции животных, а продолжает те тенденции, которые есть у высших позвоночных — птиц и млекопитающих. Их две. Во-первых, это всё большая автономизация индивидов от среды, то, что отметил ещё Иван Иванович Шмальгаузен, когда социум становится самостоятельной средой, когда сигналы, связанные с кормом или болезнями интерпретируются через изменение социальных контактов, в результате чего внутренняя жизнь сообщества животных становится более устойчивой. Во-вторых, — усложнение социальных отношений, влекущее за собой усложнение интеллекта, когнитивных способностей.

Всё это происходит именно в таком порядке, а не наоборот. В разных филогенетических ветвях птиц и млекопитающих было прослежено, что сперва усложняется структура отношений, а потом уже особи становятся умнее, проявляют более сложную исследовательскую активность и так далее[4].

 Накопление богатства и матриархат

Как это ни странно, в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» меньше всего говорится о собственности, хотя, казалось бы, марксисты должны были в первую очередь исследовать её разрушительное влияние на родовые отношения, или, как выражается Энгельс, на «коммунистическое хозяйство».

Наверно, самый серьёзный дефект работы — то, что возможность сразу понимается как действительность. К сожалению, часто этим страдала марксистская политика — если была прогрессивная тенденция, её считали уже осуществлённой, хотя осуществление требует действия людей, обладающих свободой выбора и делающих выбор именно в её пользу.

А в жизни, увы, бывает и наоборот; белый террор, всегда в 10-100 раз более жестокий, чем красный, часто пересиливал прогрессивные тенденции. Лишь советский марксизм понял, что надо учитывать и противодействие, что реальная социальная динамика есть равнодействующая прогрессивных тенденций (не всегда позитивных для трудящегося большинства, скажем при становлении рабовладения и в раннем капитализме) и сопротивления сторонников «старого порядка» (иногда отстаивающих «архаичные» свободу и равенство против первопроходцев более передовых форм угнетения).

Как именно происходит накопление богатства, Энгельс не показал, хотя оно в его схеме занимает важное место. Когда сформировалась моногамная семья, главное тут не то, что она моногамная, а то, что мужчина получил в частную собственность материальные ценности. Жена стала служанкой, её труд из общественно необходимого стал частным, и она сама стала подчинённой. Возникло стремление передавать богатство по мужской линии.

Тут у Энгельса можно найти второй прокол — непонятно, почему стремление к накоплению богатства не сдержали механизмы, охраняющие первобытную эгалитарность, не позволяющие накапливать много материальных ценностей отдельным людям (а такие механизмы к XIX веку уже были известны — например, у индейцев пикани накопивший в силу каких-либо обстоятельств большое богатство должен был и большие праздники закатывать, и в целом больше отдавать обществу).

Следующий момент, за который Энгельса больше всего критиковали, особенно в конце ХХ века, — это предположение, следуя Бахофену, о власти женщин, матриархате. Тут он был ближе к истине, чем его современные критики, потому что реликтовые общества, в котором женщинам принадлежит экономическая власть (а часто и политическая), существуют до сих пор в разных частях Земного шара. Но важно, что он связывал угнетение женщины не с первичным половым разделением труда (это фраза из старой записи Маркса, она вкралась в центр работы и её можно не учитывать). Энгельс считал, что разделение труда до моногамного переворота у человека было примерно как у животных, у которых, скажем, самец кормит, а самка высиживает птенцов.

Эта натурфилософская спекуляция сейчас не подтверждается. Например, если у шимпанзе детёныш остаётся сиротой, и самец, и самка могут в равной мере его усыновить и заботиться о нём[5]. По всей видимости, в начале человеческой истории, где-нибудь на уровне австралопитеков, разделения труда по уходу за потомством между мужчинами и женщинами не было[6].

Другой важный момент, который мы знаем сейчас и не знали в XIX веке, заключается в том, что древние и даже первобытные люди где-то до 15 тысяч лет назад, до плейстоценового перепромысла, а кое-где и до пришествия европейцев, жили в условиях первоначального изобилия (см.обсуждение). Даже бушмен в своей неплодородной пустыне Калахари в среднем для своего прокорма тратит 4-5 часов в день. Все прочие работы, включая изготовление инструментов, культовые действа, совершаются мастерами в режиме игры. Это, кстати, ещё один барьер, охраняющий первобытную эгалитарность. Чтобы перейти к классовому обществу, нужно существенно интенсифицировать работу, нужна какая-то система принуждения, которая заставляла бы большинство работать больше. На первых стадиях перехода к такому типу общества технический прогресс был незначительным, и основной способ получить больше продукции заключался в принуждении работника к труду в попытке больше из него выжать.

 Патриархат и сверхъестественное

Ещё один момент, который у Энгельса подчёркнут очень неявно и сейчас достаточно сильно искажён, — это вопрос патриархата, власти старших, и часто в роли старшего выступает старшая женщина. Например, у коряков и других власть бабушки существенна, на русском севере до XIX века в больших многопоколенных семьях, живших под крышей одного большого дома, власть принадлежала старшему мужчине и старшей женщине. У русских к XIX веку она полностью перешла к старшему мужчине, а у вепсов, малоизвестного финно-угорского народа, жившего там же, власть большака и большухи была равной. То есть первобытный коммунизм, который идеализировал Энгельс, включал в себя неравенство, которое сейчас обычно не замечают — подчинение младших старшим (что понятно, поскольку единственным способом социализации тогда было подражание младших старшим и перевод из одного возрастного класса в другой) и подчинение религиозным лидерам.

Сверхъестественную силу стяжал всякий, кто, скажем, более удачно ловил рыбу, выполнял какие-либо других хозяйственные операции. Односельчане считали правильным дарить ему подарки, чтобы обеспечить себе успех в своих делах, и через некоторое время он уже мог требовать их. Так достаточно быстро в социуме могло сформироваться неравноправие, а затем и настоящее государство.

  Государство возникает быстро

Следующий прокол в работе Энгельса заключается в том, что он описывал формирование государства как длительный эволюционный процесс, но оно формируется, как правило, очень быстро. В истории разных человеческих общностей, когда удавалось формирование государства проследить, оно могло возникнуть в течение поколения. Например, народ бецилео на Мадагаскаре в связи с работорговлей вынужден был уйти на перенаселённые холмы. Там среди них выделялись люди, умевшие наводить порядок, им придавался сверхъестественный статус и в течение одного-двух поколений возникало государство.

Если жизнь первобытного племени — это, в основном, подтверждение существующих традиций, их воспроизводство, то при формировании классов и государства, как правило, происходят очень быстрые изменения. На Гавайях существовало единственное полинезийское общество, в котором сформировалось настоящее государство современного образца (это произошло при контакте с европейцами).

Вождь Камехамеха I истребил часть местной знати (то есть, покусился на сакральные персоны оставшихся вождей), получил от европейцев оружие, создал постоянную армию, для прокорма населения создал плантации сандалового дерева, на которых людей заставляли работать, искусственные пруды с рыбой. Его сын Камехамеха II отверг ряд наиболее уважаемых табу, поскольку имея армию и успех, он посчитал, что больше не нуждается в поддержке небес. То есть, при формировании классов и государств, в отличие от медленной эволюции форм брака и собственности, изменения происходят крайне быстро.

Энгельс, как и почти все его современники, считал, что все изменения идут только в одном направлении. Условно говоря, есть прогресс от группового брака к моногамии, а потом к восстановлению первоначального равенства отношений мужчины и женщины, когда частная собственность будет истреблена. В начале книги Энгельс показывает некоторый личный мотив к её написанию, помимо выполнения завещания Маркса, — он пишет, что из всех форм угнетения по важности существующие формы брака и существующая религия идут сразу после после господства капитала и власти денег.

Одно переплетается с другим. Если какой-то элемент из прошлого связан с религиозными и квазирелигиозными предрассудками, то он крайне тяжело преодолевается. В жизни людей современных вроде бы присутствуют элементы культуры самых разных эпох. Мы гадаем, верим в колдовство (от заговора зуба до более серьёзных форм). Обвинения в колдовстве, причём в таких странах, как США, выдвигаются вполне всерьёз. Например, религиозные правые обвиняют социалистов, феминисток именно в нём, колдовством считается всякое выпадение из традиционной роли.

Это отражение вполне первобытного взгляда на то, что всякая трансгрессия — это сила. Отсюда шаманы, переодевающиеся в женскую одежду, женщины, переодевающиеся в мужскую и часто тоже практикующие гомосексуализм. Отсюда суеверный страх перед женщиной, связанный с менструациями; он исходит из представлений о том, что кровь — это душа, жизнь, а регулярные потери крови без вреда для жизни — это что-то плохое и колдовское.

 Большой шимпанзе и агрессия

Сейчас мало кто будет спорить, что человек произошёл от какой-то из человекообразных обезьян, видимо от общего предка с шимпанзе и карликовыми шимпанзе (бонобо). Возникает интересный вопрос — какому из двух шимпанзе мы ближе по характеру и нраву? Ведь бонобо и шимпанзе прямо противоположны друг другу по поведению.

Общение больших шимпанзе идёт в угрюмо-уголовном стиле. Их стадо структурируется жёстко вокруг группы доминантных самцов, их самки не склонны к кооперации и полностью этим самцам принадлежат. Эти шимпанзе крайне агрессивны, они охраняют свои территории (что можно интерпретировать как ведение войн) и они достаточно широко используют орудия.

Например, для ужения термитов, шимпанзе используют два типа орудий: пробойники и кисточки. Недавно было показано, что популяции больших шимпанзе в Сенегале добывают с помощью кольев из дупел лемуров галаго. Забавно, что и у шимпанзе, и у другой человекообразной обезьяны, орангутанга, в изготовлении орудий устойчиво лидируют самки. Самцы тоже активно охотятся (и даже большую часть мяса добывают они), но они это делают руками и клыками.

Их территории охраняются группой. В опытах Уилсона в разных местах на этой территории ставились репродукторы, в которые подавался крик самца из чужой группы. Если рядом было три и больше местных шимпанзе, то они, радуясь численному перевесу, подходили к репродуктору с явной целью вступить в конфронтацию. Если же рядом были только одна или две особи, то они прятались, стараясь вести себя как можно более незаметно. Правда, большая часть таких конфликтов — результат разделения ранее единых групп и они встречаются обычно реже, чем может показаться по описаниям.

Важный момент отличает шимпанзе от более примитивных обезьян: у павианов и других подобных приматов доминант, в принципе, может силой навязать свою волю всему сообществу (хотя вообще у всех млекопитающих система доминирования и подчинения держится скорее на готовности подчинённых подчиняться, чем на силе доминантных особей).

У шимпанзе отношения гораздо более «рыхлые», несмотря на то, что эти твари очень сильные. Для того чтобы добиться доминирования, нужно быть популярным и у подчинённых самцов, и у самок. Поддержка масс и умение создавать коалиции с другими самцами, дружить, важнее индивидуальной силы[7].

 Социальные отношения у животных

Обычно при сравнении с человеком всех животных сваливают в одну кучу. И тетерева, и волки, и обезьяны рассматриваются на равных — они с одной стороны, человек — с другой. Ещё Конрад Лоренц писал, что это совершенно неправильно, поскольку шимпанзе, гориллы и орангутанги гораздо ближе к нам, чем, скажем, к волкам.

Тогда встаёт вопрос о том, в чём же состоит прогресс социальных отношений у животных? Мне кажется, что он состоит в резком повышении ценности каждого отдельного индивида в структуре отношений. Скажем, у нас есть ток тетеревов. Самцы занимают некие территории, стараются каждый год переместиться ближе к центру. Если они плохо защищают свои территории, то «вылетают» и никого их судьба не волнует, приходят новые. У видов более социальных — воронов, волков — уже существует практика утешения жертвы. Иногда агрессор, иногда третьи особи, несмотря на то, что могут получить трёпку, предпринимают особые усилия чтобы восстановить социальные связи, нарушенные насилием или ещё какими-либо неприятными моментами.

У обезьян, даже у низших, не только у человекообразных, это развивается в своеобразное «примирение», в то, что этологи называют reconciliation behavior (наиболее полно это явление исследовал Филиппо Аурели[8]). После каждого акта агрессии они мирятся, целуются, обнимаются, пальцы друг другу в рот суют, в общем ведут себя так, что видно понимание ценности связей, ценность каждой особи. Соответственно, особи понимают структуру связей и могут её использовать в своих целях, то, что называется «макиавеллиевским интеллектом».

 Бонобо и миролюбие

В сообществах бонобо количество убийств себе подобных в год практически равно нулю. Конфликты и стрессы эти милые обезьянки снимают не агрессией, а сексом. Агрессия наблюдается только в ситуации, когда самкам может показаться, что самец угрожает детёнышам. В этом случае на самца может обрушиться солидарная агрессия всех самок, которые, в отличие от самок больших шимпанзе, склонны к кооперации и умеют действовать вместе.

Забавный момент: бонобо не конкурентны, взаимодействия у них идут в мягком игровом стиле. Если поставить их в конкурентную ситуацию, то, если у больших шимпанзе повысится уровень тестостерона, они станут агрессивнее, их эта ситуация «заведёт», то у бонобо в конкурентном положении увеличится концентрация кортизола — это стресс, им становится плохо.

На кого же больше похож человек? У человека поведение зависит от степени личной вовлечённости в ситуацию. Если ему нужно то, из-за чего идёт конкуренция, если оно входит в сферу его личных интересов, то он ведёт себя как большой шимпанзе, если нет — то как бонобо. Видимо, социальная структура предков людей на уровне австралопитеков представляла собой смешение из признаков большого шимпанзе и бонобо.

Тут интересны три обстоятельства. Первое — какова роль труда и как труд соотносится с орудийной деятельностью (например, у шимпанзе орудийная деятельность есть, и она даже передаётся в поколениях, но труда как такового нет). Второй момент — как меняется половой диморфизм, ведь различие между самцом и самкой и мужчиной и женщиной — это разные вещи. У примитивных приматов, скажем у павианов, возможно устойчивое поддержание типа отношений, резко отличных от специфического для вида, просто за счёт социальной трансляции.

Впервые это было показано классиком приматологии Франсем де Валем в истории с миролюбивой культурой павианов. В одном из мест наблюдения доминанты вымерли от туберкулёза. За счёт оставшихся подчинённых установилась миролюбивая культура отношений, чем-то похожая на культуру бонобо. Она поддерживается уже 30 лет, несмотря на то, что особи давно сменились. Со стороны к ним приходят те, кто должны вести себя как обычные павианы, но это не происходит[9].

Человек не отделён от других приматов, а представляет собой квинтэссенцию той эволюционной тенденции, которая есть у этих животных. Приматы отличаются от прочих млекопитающих большей важностью социальной трансляции, большей ролью социальных влияний и меньшей гормонов в воспроизводстве поведения – агрессивного, родительского и пр. То есть, при формировании индивидуального стереотипа — агрессии, родительского поведения, — который может быть очень разнообразен, опыт собственного детства сильно важнее генов и биологии.

Это показано в опытах биолога Дарио Маэстрипиери. Во время них перекладывали детёнышей от самок, хорошо выполняющих материнский долг, к самкам, которые обращаются со своими детьми жестоко или боящимся их. То, какими они вырастали, напрямую зависело от того, как с ними обращались в приёмных семьях.

 Орудийная деятельность или генетика?

Как писал Лоренц, изготовление орудий требует умения действовать по идеальному образцу, повторять предмет. Чем шимпанзе отличаются от людей, так это тем, что ничего не умеют делать точно. Действительно, умение координировать свои действия с другими и делать что-то точно — явление чисто человеческое, ведь обезьянам сложно даже кидать палки и камни в цель. Идея заключается в том, что орудия важны для формирования интеллекта.

Другая точка зрения представлена социобиологами (или эволюционными психологами). В 70-х годах крупный специалист по перепончатокрылым Эдвард Уилсон написал книгу «Социобиология: новый синтез», где постарался объяснить происхождение альтруизма, кооперации, сложных обществ за счёт отбора на уровне генов. Среди стимулов, побудивших Уилсона к написанию этой книги, было стремление вытеснить марксизм из сознания гуманитариев, о чём он честно и писал. Он хотел, чтобы вместо марксизма с его системным подходом, приматом социальных влияний в формировании индивидов, была концепция вполне себе материалистическая, научная, не требующая мифологии, но полностью исключающая социальное влияние. В ней подразумевается, что индивиды конкурируют друг с другом, совершенствуя свои телесные признаки за счёт естественного отбора.

Социобиологи считают, что орудиями человек начал пользоваться потому, что у него стал совершенствоваться мозг — произошло это для социальных задач, для получения высокого ранга в обществе и прочего макиавеллиевского интеллекта. Они утверждают модульность мозга, считая, что разные его части создавались под разные задачи. Какая-то часть обслуживала поиск полового партнёра и отношений, какая-то — охоту. Отсюда происходит идея о том, что у женщин и мужчин разные стратегии — женщина специализируется на отношениях, мужчина — на технике, и по-другому не будет никогда.

Одно время эта идея была очень популярна, но у неё есть целый ряд слабых мест. В первую очередь, поскольку предполагается, что для каждого сложного поведения, особенно связанному с альтруизмом и кооперацией, нужны свои гены. Но когда мы стараемся поднять интеллект нации, то создаём новые типы школ, а не скрещиваем нобелевских лауреатов с профессорами.

Если мы говорим об альтруизме, то, согласно концепции социобиологов, он должен развиваться как изощрённая форма эгоизма: имеет смысл спасать или положительно действовать в пользу своих близких родственников. Поскольку в наших детях, братьях и сёстрах половина наших генов, можно спасти двух братьев и уже самому погибнуть. С точки зрения естественного отбора не жалко.

Рассуждения эти вполне логичные и, для социальных перепончатокрылых, которыми занимался Уилсон, может и разумные — но они не всеобщие и непригодные для антропоидов. Во-первых, чем ближе к первобытности, тем хуже люди различают кровное и социальное родство, тем больше распространены разные формы усыновления. В том числе войны достаточно обычны, чтобы захватывать детей для усыновления. Чем глубже в первобытность — тем ниже вероятность, что рядом окажется родственник[10]. Впрочем, для животных это тоже не очень работает, см. «Преодоление социобиологии»

Например, в Чатал-Хююке, наиболее древнем городе, ещё без улиц, 7-8 тысяч лет назад, у очага в домохозяйстве были не родственники. Точно так же в племенах охотников-собирателей, где наблюдается равноправие мужчин и женщин, вроде малайских семангов, хозяйственные единицы состоят из менее родственных индивидов, чем в обществах с большим неравноправием. В этих условиях социобиологические факторы, якобы работающие на интенсификацию нашего ума и таланта, проявляться не должны.

Помимо этого, развитие орудий опережает развитие мозга. Это соответствует тенденции у птиц и млекопитающих, согласно которой усложнение социальных отношений опережает рост когнитивных способностей, а не наоборот. У всех древних людей всё это видно достаточно хорошо. Другой забавный момент — это изменение полового диморфизма и женско-мужских различий. Мне, как зоологу, всегда казалось очень неправильным смешивать то и другое, поскольку «мужчина» и «женщина» — это социальные роли, а «самец» и «самка» — биологический пол. Тем более что в ходе антропогенеза и в ходе истории вида Homo sapiens первый уменьшается[11], вторые же – увеличиваются, что говорит об их социальной детерминации.

У разных примитивных народов есть ситуации, когда женщина выступает в роли мужчины (и наоборот), причём это не связано ни с магией, ни с ритуальным гомосексуализмом. У эскимосов, у которых есть достаточно чёткое хозяйственное разделение (часть работы — бить китов и тюленей в море, часть работы в чуме), и мальчиков, и девочек, в зависимости от хозяйственных склонностей, могут воспитывать и так, и так[12]. Если им не понравится, они могут изменять свои роли.

Половой диморфизм у наших предков уменьшался. Если у других антропоидов самец крупнее самки, с мощными надбровными дугами, с мощным костяком, с большими клыками, то у человека эти различия сильно сгладились. Чем ближе к современному человеку, тем сильнее они сглаживались. У мужчин стало меньше тестостерона, и это проявилось в уменьшении гребней, в общей грациализации, в эфебизации мужчин и женщин.

Всё это очень похоже на процессы, отмеченные Дмитрием Константиновичем Беляевым во время эксперимента над одомашниванием лис в 50-х годах прошлого века. Оказалось, что при одомашнивании, когда идёт непроизвольный отбор на миролюбие, происходят одни и те же процессы: тревожно-оборонительная реакция уступает место исследовательской, растёт общая способность к обучению (поскольку из-за снижения тревожно-оборонительной реакции падает уровень кортизола). Видимо, такие же изменения в рамках самодоместикации произошли у человека разумного, см. исследование R.L.Cieri, 2014. Craniofacial Feminization, Social Tolerance, and the Origins of Behavioral Modernity. Причём здесь цитируются работы Беляева как главная объясняющая теория, что западные авторы обычно не делают.

Одновременно должна была снизиться частота агрессивных контактов. Энгельс писал, что рука эволюционировала для труда, однако она эволюционировала не только для труда, но и для битья в морду. Шимпанзе не могут сложить пальцы в кулак, гориллы могут, но не способны им бить. Если бы человеку нужно было только манипулировать пальцами для труда, то удлинялись бы все пальцы пропорционально. Но у нас удлиняется и противопоставляется большой палец. Судя по всему на той стадии, когда у людей нрав был ещё дикий, агрессивные действия были важны. В среднем палеолите, за счёт этих изменений, биологическая агрессивность должна была сильно упасть, и это видно по уменьшению полового диморфизма.

Военная активность

Существует гипотеза Сэмюэля Боулса о том, что в верхнем палеолите произошёл резкий всплеск вооруженных конфликтов, притом, что биологическая агрессивность падала (хотя интенсивность его подвергают сомнению). Если он действительно был, то произошёл из-за формирования мистических понятий. Тогда как раз и сформировался тот самый коллективизм, когда за любой вред, причинённый сородичу, кто-то из чужаков, на которых пало подозрение (не важно, в реальном нападении или колдовстве), мог поплатиться жизнью. У нивхов мстили даже за гостя, обожравшегося во время пира, то есть характер смерти не был существенен.

На уровне 15-18 тысяч лет назад действительно что-то произошло. На костях появились свидетельства вооружённого насилия. Лук и стрелы, оставляющие достоверные следы на них, появились сильно раньше. По опытам, проведённым в Новой Гвинее, становится понятно, что только одна из десяти стрел оставляет следы на костях, прочие задевают лишь мягкие ткани, так что по их количеству можно оценить интенсивность войн.

Действительно, в это время военная активность человека увеличилась (видимо, это было связано с завершением плейстоценового перепромысла — интенсивного истребления фауны). Дальше у примитивных народов она, насколько это можно отследить по источникам, оставалась на этом не очень высоком уровне до раннего нового времени, XV-XVIII веков, когда она очень сильно поднялась из-за контакта с европейцами, предлагавшими ром и прочие вещи. После этого все первобытные народы, которые могли активизировать военную активность, сделали это.

Наряду с ними всегда существовали мирные народы, решавшие проблемы уходом от военной активности. Они были столь же склонны к коллективизму, к мщению за ущерб, причинённый сородичу, как и агрессивные. Военная активность не связана со сплочённостью внутри коллектива и наоборот. Герои этот коллектив разрушают, поскольку увеличивают число криминальных убийств внутри него. Всякая война оставляет внутри общества след из убийств[13].

 Недавнее изобретение

Хотя половой диморфизм уменьшался, женско-мужские различия увеличивались. Если посмотреть на психологические различия мужчин и женщин примитивных народов по индивидуальным опросникам, то они минимальны. У современных же людей, даже в странах с существенным женским равноправием, они значительны.

Связано это с тем, что современная семья как отдельное частное пространство, предполагающее эмоциональную любовь супругов, что муж является добытчиком и защитником, ходит на работу, а жена остаётся дома. Всё это — недавнее изобретение.

В книге австрийского марксиста, социал-демократа Райнхарда Зидера «Социальная история семьи в Центральной и Восточной Европе» с немецкой дотошностью собраны факты о трансформации семейных отношений. Он пишет, что такая семья возникает сначала в среде буржуазии только в XVIII веке. Рабочая семья в период с XVIII по начало XX века строилась принципиально иначе. Рабочие всегда сдавали углы в своих квартирах чужим людям (если помните биографию Ленина, то за границей он всегда жил у рабочих в одной из таких комнат). Рабочая семья была не частным пространством, а коллективом, состоящим из разных людей.

Поскольку в браке, заключённом в рабочей среде, не стоял вопрос о приданом, то и возможность выйти замуж по любви, половая свобода и равноправие отношений, за исключением нормативного рукоприкладства во всех частях этого общества, были существенно больше. Политика освобождения женщин у социалистов имела вполне конкретную основу.

До того, как возникла концепция семьи как отдельного пространства, семья у крестьян и ремесленников была производственным участком. У мужчин были свои работы, у женщин — свои. Причём, если говорить о бауэрах (аналогах кулаков), то в их же семьи, помимо детей и иногда других родственников на равных входили работники. Они определённую часть своего жизненного цикла трудилась на бауэров, чтобы заработать на землю или приданое. Этим большим коллективом управляли и мужчина, и женщина. Понятно, что это не гомологично современной семье, а гомологично римской familia с рабами, хозяйством и прочим.

 Мужское и женское равноправие

Да, общества, где женщина имеет экономическую власть, где есть равноправие мужчины и женщины, есть. Больше всего их в четырёх районах: в предгорьях Гималаев (тибето-бирманские народы), некоторые народы юга Китая, народы Западной и Экваториальной Африки и чукотско-камчатские народы.

Представитель народа кхаси

Народ кхаси интересен тем, что соседний народ, кхарби, относящийся также к тибетско-бирманской языковой группе когда-то тоже имел систему, в которой была утверждена власть женщин. У кхаси женщины наследуют землю и дом, уровень образования мужчин и женщин одинаковый. Они практикуют гостевой брак — дети от мужчины остаются в роду женщины, причём наследует младшая дочь. Кхарби, по примеру индусов, приняли обычный тип отношений, основанный на господстве мужчин.

В Европе, при всех успехах женской эмансипации, остаётся одно различие в когнитивных способностях женщин и мужчин. Женщины превосходят мужчин в вербальных тестах, но уступают в тестах на пространственное воображение, вращение фигур и прочих подобных стереометрических заданиях. На этом часто основывается утверждение о том, что женщина по причинам биологического характера хуже разбираются в технике, физике, где эти способности важны. На кхаси было проведено тестирование по пространственным способностям мужчин и женщин, и оказалось, что результаты тех и других практически не отличаются. Уровень образования обоих полов сравнимый — и пространственные способности одинаковые.

У народа мосо элита в своё время приняла общую китайскую систему взаимоотношений полов, а беднота осталась при традиционных. У них также практикуется родья или гостевой брак, когда мужчина живёт в доме своего рода, а жену лишь иногда навещает, иногда работает там. При этом заботится он о детях своих сестёр.

У многих народов есть следы группового брака, который, пожалуй, отрицается наиболее часто. Противники эволюционистской энгельсовской схемы, сторонники Мердока, старались доказать, что семья всегда была нуклеарной и состояла из жены и мужа. Однако остатков таких отношений известно довольно много: и сохранившихся доселе, и изжитых, вроде описанного в «Истории галльской войны» для кельтов, или библейского правила левирата. К этому же типу можно относить категориальный брак у австралийских аборигенов и других подобных народов. Для нас брак — это индивидуальный союз, а там люди поделены на классификационные категории, согласно которым сразу становится понятно, кто кому приходится супругом. Когда они переходят из одного региона в другой, для них сразу ясно, с кем им можно завести половое общение.

Или, например, у африканских скотоводов датога с одной стороны господство мужчин, вплоть до вполне травматичного битья жён. Но при этом женщина пользуется достаточно сильной половой свободой. Когда у датогов рождается ребёнок, и его отец неизвестен, то отцом объявляется… старший брат девушки.

Другой важный момент – за брачными отношениями часто скрываются экономические. Неслучайно в этих же самых первобытных обществах, при переходе от эгалитаризма в предклассовое состояние, браком фактически оформляется покупка работников. Формально это жена, но реально она представляет собой работницу. В этих обществах все операции, носящие экономический или политический характер, выражаются либо в терминах родства, либо в терминах создания семьи. До капитализма экономика нигде не проявляется в открытую.

 Первоначальный промискуитет

Забавным образом находит подтверждение самый сомнительный вывод с точки зрения критиков Энгельса о первоначальном промискуитете и родственном браке. Американский антрополог Сара Хрди в своей книге Mothers & Others пытается сравнивать типы женско-мужских отношений у ряда индейцев с отношениями бонобо. Промискуитет у этих племён оказывается позитивен потому, что обеспечивает поддержку женщине от нескольких мужчин[14].

Видимо, это и было исходным состоянием человеческого общества, поскольку у первобытных народов в союзе мужчины и женщины индивидуумы оказывались разделены, даже когда они вели совместное хозяйство. Они относились к разным родам, их союз не воспринимался как нечто отдельное — ещё в раннем средневековье в Европе семья не воспринималась как что-то отдельное по сравнению с вертикальными родовыми связями.

Есть ряд африканских народов, например нигерийские нупе, у которых культура построена на основе полного превосходства мужчин над женщинами. Но при этом муж не имеет права забрать деньги жены, ту часть хозяйства, которую она ведёт, в том числе и потому, что за неё в таком случае вступается её род. Когда в такие общества проникает денежная экономика, возникают очень любопытная ситуация: женщины начинают торговать, а для мужчин это занятие считается позорным. Часто мужья оказываются в долгу перед своими жёнами, а силу применить не могут. Так что определение «и прилепится он к жене своей» очень молодое.

 Конец первобытности

Почему же первобытность закончилась? Эту проблему Энгельс практически не разобрал, а это, прежде всего, интересно с точки зрения марксизма. Большой вклад в её решение внёс американский антрополог Маршалл Салинз. Он показал, что в первобытном обществе есть постоянный конфликт между интересами отдельного домохозяйства и интересами социуму как некоего целого. Экономической единицей является домохозяйство, особенно в периоды голода, когда на коллективные работы просто не хватает энергии, а социальные обязательства, предполагающие взаимопомощь, совместную работу, охватывают социум как целое.

Когда первобытные охотники истребили плейстоценовую мегафауну, а первобытные земледельцы изрядно истощили почву, превратив «плодородный полумесяц» в то, чем он сейчас является, голод случался часто. Во время голода начинается воровство с общественных огородов, запреты всячески нарушаются, придумываются предлоги, чтобы не кормить приходящих в гости родственников. Про вождей начинают сочинять всевозможные сказки о том, что они то ли незаконные, то ли сами воровали с общественных огородов. Но поскольку при этом соблюдается этикет, то когда снова наступает хорошее время, всё идёт как раньше.

В этих условиях есть возможность, интенсифицируя родственные связи, используя родство как политическую силу, либо используя военную активность заставить часть племени работать интенсивнее. Это и есть путь к появлению классов и государства.

 Туда и обратно

Последняя корректива, которая была внесена в работы Энгельса, заключается в том, что история может ходить туда и обратно — он же полагал, что развитие идёт только в одном направлении. От государства можно прийти обратно к племенному обществу, как это сделали черногорцы. Они возникли из средневекового сербского государства, но, убегая от турецких захватчиков, и подчинив себе местное албанское население, они восстановили племенную организацию. Судя по всему, часть дагестанских народов — результат вторичного образования племён. Или, например, селькупы, знавшие металлургическое дело, коневодство, жившие в лесостепной зоне — когда они заселились в Сибирь и стали торговать пушниной, полностью всё это забросили вследствие сырьевой экономики.

Тут, вероятно, правы сторонники Мердока, которые считают, что есть много путей эволюции, история может двигаться как вперед, так и назад. Постоянное путанье потенциально имеющейся тенденции с реально осуществившимся процессом — действительно слабое место не только работы Энгельса, но и марксизма в целом. Одной прогрессивной тенденции недостаточно, надо всё время убеждать людей её осуществить, и мочь низвести настроение «не мешайте нам жить, как мы привыкли»

Примечания

[1] «И.К.Фёдорова, посвятившая многие годы изучению языка и культуры рапануйцев, в нескольких работах утверждала, что миссионер Э.Эйро, первым из европейцев обнаруживший дощечки с «языческими» письменами, настоял на том, чтобы они были предaны огню. Однако в 2004 г. И.К.Фёдорова выпустила книгу «Миссионеры острова Пасхи», в которой не только полностью оправдала Эйро (с чем можно во многом согласиться), но и представила в розовом свете всю деятельность католических патеров на о.Рапа-нуи. Но факты остаются фактами. Помощник миссионеров с гордостью доносил в 1868 г. епископу на Таити, что пасхальцы теперь растапливают кухонные очаги древними дощечками ронгоронго. Один из рапануйев, не желая попусту жечь священное дерево, сколотил из некогда священных дощечек лодку. См. Thompson W.J., 1889. Te Rito te Henua, or Easter Island. Washington. P.514. Хейердал Т., 1982. Искусство острова Пасхи. С.30. (примечание 103 к главе 5).

Что пишет сам автор про сабж, с.177. «Депопуляция [рапануйев] сопровождалась прогрессирующим разрушением традиционной социальной организации, духовной культуры, всего жизненного уклада. Свою лепту в этот процесс внесли католические миссионеры. Первый из них, Эжен Эйро, не смог в 1864 г. закрепиться на острове, но с 1866 г. он вернулся сюда вместе с Ипполитом Русселем, и вскоре к ним присоединились ещё 2 посланца Конгрегации святых сердец. Миссионеры, по крайней мере внешне, обратили рапануйцев в христианство. Католические патеры крайне враждебно отнеслись к табличкам, покрытым таинственными знаками, к деревянным «идолам» и другим атрибутам «языческой» религии. В результате большинство этих замечательных памятников рапануйской культуры было сожжено или спрятано в пещерах и других тайниках».

[2] См. Козинцев А.Г., 2004. Происхождение языка: новые факты и теории», а также «Происхождение человека и подкоп под эволюционную психологию»

[3] См. «Синкинезия как модус происхождения языка»

[4] См. «Социальность способствует росту мозга»

[5] См. «Альтруизм, равенство, усыновление у шимпанзе»

[6] См. «Против «обмена еды на секс»

[7] См. «Древнее человечества»

[8] См. «Человек» и «животное»: где провести грань?»

[9] См. «Есть ли у животных «культура?»

[10] См. «На чём прокалывается социобиология человека?»

[11] «Тенденция к сглаживанию признаков полового диморфизма, связанных с общей грацилизацией тела, прослеживается в настоящее время в современном обществе повсеместно. Причина тому — последствия изменения образа жизни, воздействия экологических (прежде всего антропогенных) факторов и экономических факторов. Снижение уровня полового диморфизма отражается не только на конституции, но также на гормональном статусе, особенно на соотношении половых гормонов, экстрогенов и андрогенов. … Снижение гендерной специфичности отмечается и в психологической сфере. Увеличение количества «эстргоненичных» мужчин и «андрогничных» женщин интерпретируется как адаптация к современным условиям цивилизации». Е.Н.Хрисанфова, 2003. Констуционология.// Антропология. Учебник. М.6 изд-во ВЛАДОС, с.173-216.

[12]«Франко-канадский ученый Саладин Д’Англюр, исследуя эскимосов-иннуитов, живущих в центральной арктической Канаде, установил, что до 20% детей воспитывается своими родителями в духе противоположного пола, то есть мальчиков воспитывают как девочек, и наоборот.

Таким образом, к «третьему полу», как назвал это явление Д’Англюр, принадлежит едва ли не каждый пятый иннуит. Не в столь, правда, широких масштабах такое кросс-гендерное воспитание распространено и среди эскимосов Гренландии. Люди «третьего пола» никак не ограничены в своих социальных правах, в том числе и во вступлении в брак. Просто женщина, воспитанная как мальчик, успешно помогает своему мужу на охоте, оставив детей на попечение родственников, а мужчина, получивший в детстве женские навыки, может хорошо выполнять обязанности по дому, например, ухаживать за престарелыми родителями. Сами эскимосы чаще всего описывают причину такого воспитания желанием духа умершего предка, чтобы ребенок был назван в его честь, вне зависимости от биологического пола младенца, или несоответствием пола ребенка чаяниям родителей. В любом случае, подобная практика оказывается очень полезна для выживания социума в условиях крайне сурового арктического климата и низкой плотности населения». Источники: Saladin D’Anglure В. «Du foetus an chaman la construction d’un «troisieme sexe» inuite» in: «Etudes/Inuit/Studies», 1986, 10 (1—2), p. 25-113, Birgitte Sonne «Escimoes’ Mythology»: in Larrington C. (Ed.) «The woman’s companion to mythology», 1992

[13] См. «Война и мир в первобытном обществе»

[14] См. подробнее тут: «Женщины в матриархальных обществах пользуются значительно большей автономией в отношении секса, чем в патриархальных. Вообще, человечество за свою историю успело поэкспериментировать со множеством самых разных репродуктивных стратегий. Скорее всего, строгая моногамия прижилась у нас только после сельскохозяйственной революции, около 10 000 лет назад, когда мужчины стали беспокоиться о том, кому они передадут своих дочерей и свое богатство[2]. Навязчивая идея верности и девственности могла возникнуть только в то время.

По крайней мере такое предположение высказали Кристофер Райан и Касильда Жета в книге «Секс на заре» (Sex at Dawn), где бонобо провокационно представлены в качестве родовой модели сексуальной жизни человека. В главе «Кто ваши папы?» авторы объясняют, что в некоторых культурах ребенок получает дополнительные преимущества от того, что имеет нескольких отцов. В своих аргументах они опираются на новаторскую работу Сары Хрди, посвященную значению многородительской семьи и ее достоинствам в плане выживания. Кроме того, Сара Хрди отвергает догму о том, что мужчины заботятся только о тех детях, которых могут уверенно считать своими. В некоторых племенах практикуется «делимое отцовство», при котором считается, что растущий зародыш подпитывается семенем всех мужчин, с которыми спит в этот период его мать. Каждый потенциальный отец может претендовать на часть отцовства и должен помогать «поднимать» ребенка. Такое устройство общества, обычное для племен на южноамериканских равнинах, гарантирует ребенку поддержку при высокой мужской смертности и подразумевает снижение сексуальной исключительности. Сексуальный выбор женщины вне брака и параллельно с ним вызывает скорее уважение, нежели наказание. В день бракосочетания жениху и невесте наказывают не только заботиться о своих детях, но и держать в узде ревность к любовникам и любовницам друг друга».