Русский англичанину об интервенции

Print PDF

К.А.Тимирязев

Недавно меня посетил один очень симпатичный молодой англичанин. Он пришёл ко мне, незнакомому ему, старому, больному учёному, и сказал мне, что в переживаемый момент, когда надвигается ужас возможного столкновения между нашими народами, никто, ни с той ни с другой стороны, не имеет права молчать; всякий, в том числе и я, должен возвысить свой слабый голос, чтобы общими силами, может быть, отвратить непоправимое бедствие. С той минуты я не знал покоя, сознавая всю правоту его слов. Конечно, я не сумею сказать что-нибудь, чего не высказал бы любой честный русский человек, не принадлежащий к тем, которые теперь ждут получить конституцию из рук английского майора или полковника, а заодно и что-нибудь лично себе – «на водку». Но если руководствоваться этим соображением, то, ведь, все будут молчать. Другое соображение: как сделать, чтобы слово русского достигло слуха англичанина при той цензуре и официальной лжи, которыми современные диктаторы Англии оцепили когда-то свободный английский народ? Предпринятому Коммунистическим Интернационалом изданию на нескольких языках, быть может, удастся преодолеть это препятствие. Вот что сказал бы я своему воображаемому собеседнику, рядовому англичанину, как и я рядовой русский, разумеется, в том предположении, что он захотел бы меня выслушать.

Мистер Бритлинг[1] успокаивая свою совесть, возмущённую войной, говорит: — «Я не отвечаю за действия сэра Эдуарда Грея». – Но он неправ. Давно сказано – всякий народ имеет правительство, какого заслуживает. Я не политический деятель, от которого зависят судьбы народов, не представитель печати, обязанный доводить до сведения народа «всю правду», даже не историк, обязанный делиться с ним теми своими знаниями о прошлом, которые ему помогут разобраться в настоящем. Я просто учёный, долго живший на свете и усвоивший непреодолимую потребность понимать то, что творится вокруг, чтобы сообразовать с этим свой образ действия – одна из миллионов ответственных человеческих единиц, из которых слагается ответственность наций.

Эта ответственность тем более велика, чем более нация свободна. Только бессознательные рабы могут говорить: виноваты не мы, а наши правители. Народы, порабощённые, но не утратившие сознания позора своего рабства несут прежде всего самую тяжёлую обязанность – бороться со своими поработителями, пока не свергнут их. Русскому народу пришлось исполнить этот свой долг перед историей при таких  ужасных условиях, каких не знал ни один народ в мире. Он находился в худшем из рабств, к тому же ещё замаскированному отвратительной комедией парламентаризма, состряпнного Столыпиными, Гучковыми, Саблерами и им подобными; разыгранной Милюковыми, Пуришкевичами, Маклаковыми и tutti quanti и служившей ширмой для прикрытия позорного союза «трудовых» демократий Европы[2] с её последней азиатской деспотией.

Разорённый до тла, истекающий кровью, русский народ нашёл в себе силы, чтобы исполнить свой долг перед историей, как это в первый момент было признано всеми сторонами. Английские правители рассчитывали, что в их распоряжении останется то же число русских штыков, а сами они избавятся от позора быть союзниками русского царя. Они были уверены, что лакеи их проконсула Бьюкэнена, Милюковы и пр. – состряпают и разыграют ещё более гнусную конституционную комедию. Но русский народ и те, кто ему честно служили, иначе понимали свою задачу; освобождаясь, русский народ навсегда покончил с самым гнусным оплотом «милитаризма»; неудивительно, что его победным кличем был «мир» и, конечно, он имел на то неоспоримое право. Одновременно; с народов, как и с животных, не сдирают двух шкур[3]. А главное – революция изобличила ту фарисейскую ложь, будто война велась против милитаризма. Не против милитаризма велась она, а за милитаризм владык Lombard Street’a, к которым не замедлили присоединиться и владыки из Wall Street, и против назревавшей общей социалистической революции. Но лакеи английского проконсула, очутившись в роли министров молодой республики, предательски скрывали отчаянный вопль народа о мире и, пользуясь всесветной цензурой, стали заверять, что русский народ рвётся в бой.

 

Плоды Февральской революции, добытые петербургскими рабочими и солдатами, достались случайно вынесенным на гребень её волны представителям цензовых классов, которые своим сознательным оттягиванием учредительного собрания, явным желанием повторить июньские парижские дни 1848 г., позорной комедией Московского Совещания и, наконец, двумя предательскими походами на Петербург, спасшийся только благодаря большевикам, сделали вторую, Октябрьскую, революцию безусловно неизбежной. Победа оказалась на стороне большевизм, и побеждёнными оказались разношерстные враги революции.

Вы из вашего далека можете обвинить большевиков в утопизме, в желании использовать так дорого стоившую русскому народу революцию до конца, сразу осуществить последние слова социального строительства, но всякий беспристрастный русский человек не может не признать, что за тысячелетнее существование России в рядах правительства нельзя было найти столько честности, ума, знания, таланта и преданности своему народу, как в рядах большевиков. Имена Ленина, Троцкого, Чичерина, чтобы ограничиться только ими, уже составляют достояние истории. А говорить о каких-нибудь других правительствах, разумея под ними разбойничьи банды, связанные только общей ненавистью к революции и возглавляемые царскими слугами, виновниками войны, в которой он обнаружили только свою неспособность бороться с внешним врагом – и только сумевшими делать разбойничьи набеги на несчастную родную страну, опираясь на помощь врагов – сегодня немцев, завтра Антанты, а то и тех и других вместе – говорить это можно только при полном незнании дела или при желании обмануть несведующих.

Несмотря на краткость этой заметки, я не хотел бы быть голословным и позволю себе напомнить только самые выдающиеся факты. Какое изумительное знание и политическое предвидение обнаружил Ленин в своем предсказании революции в Германии – предсказании, встреченном, как бред ослеплённого фанатика, и через несколько недель буквально оправдавшимся; или в своей уверенности, что «Брестский мир», дав русскому народу «передышку», в  самое короткое время исчезнет без следа. И он исчез бы, если бы «союзники» не пожелали продолжать дело «кайзера», выступив на защиту остзейских баронов. Отметьте карандашом на карте, чем была большевистская Россия год тому назад, благодаря тем же «союзникам», мечтавшим воскресить царский строй – и чем стала теперь.

Спросите себя, приходилось ли какой-либо стране вести борьбу на таком протяжении, и вы оцените деятельность большевистского Карно и его талантливых сотрудников, создавших первую в истории действительно народную армию – красную – умеющую, защищая родину, бить врага. Почитайте ноты Чичерина, и вы найдете первые в истории произведения честной дипломатии, о которой только ещё мечтает ваша независимая рабочая партия в своем требовании демократического контроля. Прибавьте к ужаснейшему положению, когда-либо испытанному каким-нибудь народом, непрерывные заботы о народном образовании, возникающие бесчисленные школы, читальни, аудитории, небывалый спрос на книгу для народа, успешно удовлетворяемы советским почином, под’ем эстетического развития народа, благодаря впервые ставшим действительно народным театрам, концертам, лекциям. Подведите итог всему этому и вы оцените по достоинству наглую клевету о большевистском вандализме, распускаемую подкупленной печатью всего мира.

И подумать, что все ужасные бедствия, претерпеваемые несчастной страной, вызваны правительством не находящегося с нею в войне английского народа , что на эти бедствия затрачиваются в войне английского народа и, что на эти бедствия затрачиваются его и без того оскудевшие средства. С детства привык я видеть в «Punch’e» зверского казака с нагайкой, как олицетворение ненавистной английскому народу царской России – теперь он об’является в парламенте «другом» английского народа за то, что помогает вернуть освободившуюся Россию назад под иго царей. Передо мной фотографии предательски взорванных на Волге мостов – этот культурный подвиг также оплачивался английскими агентами! Но ужас доходит до пределов возможного, когда узнаешь, что делалось это не для достижения каких-нибудь местных тактических целей, а с одной общей дьявольской целью – уморить голодом не участвующее непосредственно в борьбе население – женщин и детей. Куда делись все бесконечные рассуждения, раздававшиеся на всяких гаагских и иных конгрессах о том, что бедствия войны должны как можно меньше касаться нонкомбатантов – не участвующего в войне населения?

Современные правители с гордостью говорят: — «nous aюvons change tout cela»: война без об’явления войны, война наёмными убийцами, война голодом, истребляющим миллионы неповинного населения[4] для достижения чего все средства хороши вплоть до вероломного ипользования уважаемой даже варварскими народами посольской неприкосновенности (Нуланс, Локарт!) – вот последнее слово пресловутого международного права, практикуемого теми, кто управляет английским народом. И все это творится против русского народа, который не приносил, не приносит, не хочет, да и фактически не может приносить никакого вреда английскому народу.

Я знаю ваш ответ: а наши проценты, а царские займы которых вы не признаете[5]? Но ведь Чичерин давно уже доказывал, что все, что предпринимается против России, предпринимается в интересах владельцев царских займов (не потому ли выгодных, что заключавшие их сознавали их рискованность?) и пояснил, что в конечном счете Советское правительство, может быть, и предпочтёт откупиться для того, чтобы не налагать на народ новый откуп кровью. Не могу, однако, отказаться от следующих уже не политических, а чисто этических соображений. Помнится мне, что сэр Эдуард Грей, во время Лондонской конференции, по поводу дележа турецкой добычи между балканскими союзниками (!) высказывал мысль, что добычу эту следует соразмерять с жертвами, понесенным каждым участником войны. Конечно, на первом плане должны стоять жертвы людьми – кровью. В Париже теперешние победители конечно уже подводят такие итого, и газеты оповестили, что на долю английского народа выпадает всего несколько сот тысяч убитых. Быть может, эта оценка, так сказать, только для внутреннего рынка, чтобы успокоить недовольных войной. Но у нас, конечно, эта цифра измеряется миллионами.

Подсчитали ли версальские победители этот избыток жертв, принявших на себя первые удары и отвлекших на себя значительные силы немцев, без чего, быть может, исход пресловутой Марнской победы был бы совсем иной? Или они подсчитали только то золото, которое было ссужено на обмундировку и прокормление этих жертв (вооружение их, как известно запоздало)? Ведь и Шейлок, если бы для него выкроили кусок трепещущего человеческого мяса, не имел бы дерзости потребовать обратно ссуженного под залог этого мяса – золота! На это способны только современные Шейлоки, вооруженные пулеметами и танками. Да ведь и за ссуду-то расплачивался своим пушечным мясом народ, а получила ее третья сторона – царь и его клевреты, теперь обивающие пороги парижских и лондонских передних в надежде что-нибудь дополучить за вновь льющуюся кровь своего народа, а, может быть, «авансом» и за ту, которая еще будет пролита.

Я очень хорошо сознаю всю идеалистическую наивность своих слов. Политики и черная дипломатия давно забронировали себя аксиомой, что этические требования, связывающие отдельные личности, для них необязательны, и настолько уже в этом успели, что теперь мы присутствуем при обратном явлении: отдельные человеческие личности (спекулянты, предатели и проч.) заразились свободной совестью своих правителей.

Но когда смолкают этические соображения, сохраняют свою силу, даже для правителей, соображения иного порядка. Победители, в свою очередь, страдают наивным идеализмом другого рода: они всегда убеждены, что их-то победа окончательная, вечная. Так, конечно, думают теперь в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Но когда долго жил на свете, утрачиваешь веру в окончательные победы. Я пережил величие Николая I, которого вы побаивались и свалили, за что вечное вам спасибо[6]. Я пережил величие Наполеона III, с которым вы дружили, но не спасли его, и, может быть, не без задней мысли[7]. Я пережил величие Бисмарка, перед которым ваши дипломаты лакействовали[8]; и все его великое создание (?!) теперь разрушено, благодаря американским миллиардам. Как известно, все попытки мирового владычества оканчивались ничем. Скажут – теперь не то: прежде к мировому владычеству стремились одинокие воинственные державы, а теперь – целый «трест» милитаристических держав. Но в этом избытке силы не лежит ли залог худшей слабости? Давно сказано: разбойники дружны в грабеже, грызутся только при дележе. Если кто сомневается в верности этой истины, — вспомните недавний пример балканского союза. Или сердечность Антанты (entente cordiale) обеспечена навеки? Не слышится ли и теперь уже зловещее потрескивание наскоро сколоченного их храма Конкордии? Не грозит ли грядущее соперничество Англии с Америкой ещё худшими опасностями, чем ее былое соперничество с Германией? А дружба Америки с Японией, — точно ли она так упрочилась? А, наконец, Франция? Стара скептическая шутка: хочешь нажить себе в человеке врага – окажи ему благодеяние Неужели Франция сохранит к двум своим благодетельницам одни лишь чувства бесконечной благодарности?

После разгрома Франции в 1871 году кто-то, теперь уж не припомню кто, пустил в оборот для утешения французов остроумную переделку vae victis — vae victoribus (горе побежденным – горе победителям). Помню снисходительную улыбку окончательно победивших немцев – пускай себе тешатся, а мы знаем, что знаем. Только теперь они узнали весь глубокий смысл этих слов. Неужели ваши Ллойд-Джорж и Черчилль (Дарданельский) думают, что дело их рук окончательное и не обратиться на их готовы или, вернее, на голову народа, им повинующегося как в перечисленных трех случаях? Добавлю и четвертый, не менее свежий пример.

Пятнадцать лет тому назад я бросил в глаза Романову и его клевретам угрозу, что их политика «oderint dum metuant» (пусть ненавидят, лишь бы боялись) приведет их к погибели. Не прошло двенадцати лет, как мое предсказание исполнилось, и в такой мере, как ни я и никто, конечно, не ожидал. Неужели английский народ серьезно полагает, что захватившие в свои руки власть его современные правители, сеющие ненависть во всех странах мира, — в Германии и России, в Ирландии и Венгрии, Турции и Персии, Индии и Египте, — готовят ему годы благоденствия и мирного процветания? Те, кто руководствуется принципом oderint dum metuant, рано или поздно убеждаются в справедливости изречения vae victis  — вот результаты семидесятилетних моих наблюдений над современной политикой. Да, семидесятилетних, так как я очень хорошо помню, например, две картинки на страницах Illustrated London News, вероятно, 1849 г. На одной из них был изображен торжественный в’езд в Лондон побежденного – Кошута, а на другой – рабочие пивоварни Barcey Perkins избивали палками победителя – презренного австрийского генерала Гайнау, осмелившегося также явиться в Лондон. И вот теперь, через семьдесят лет, я читаю, что английское правительство избивает освободившийся венгерский народ и садит ему на шею ненавистного Габсбурга. И английский народ это терпит – tempora mutantur[9]

Пора, однако, подвести итог этой затянувшейся аргументации. Вначале я остановился на различии обязанностей свободного и порабощенного народов и старался возможно кратко напомнить, как исполнил свой долг русский народ. Его обманули (чужие и – еще хуже – свои предатели), уверив, что он идет бороться против «милитаристов» и кого-то освобождать. Уже истекая кровью, он понял, что был обманут, но все же нашел в себе силы уничтожить того милитариста, который был всего ближе, завоевал себе свободу и потребовал себе мира, призывая к тому же и другие народы.

Но чего можно и должно ждать от народа, когда-то справедливо гордившегося своей свободой? Конечно, прежде всего того, что он вернет себе, обманом, все под тем же предлогом войны, отнятую  у него свободу и, прежде всего, откажется быть в руках своих угнетателей палачом других народов, а вместе с ними пойдет на завоевание более широкой и прочной свободы всех народов, сознавая, что только сами народы сумеют оградить себя в будущем от «милитаризма» и бесконечных войн.

Извиняюсь за, быть может, излишнюю горячность моих слов. Они, несомненно, объясняются фактом моего происхождения! Я русский, но к моей русской крови примешана значительная часть английской. Быть может, в эту минуту во мне говорит кровь либерального англичанина доброго старого времени, в политический катехизис которого входили два правила: не вмешивайся во внутренние дела других народов и сочувствуй народам, сбрасывающим  с себя иго деспота; вспомним хотя бы отношение Гладстона к королю-бомбе и к неаполитанской революции. Эти оба принципа были бы грубо нарушены какой бы то ни было интервенцией:  условно честной, в открытой борьбе грудь с грудью, или несравненно более постыдной – руками наемных убийц, иноземных или русских предателей.

Да минет русский народ это тяжкое, но все же временное бедствие, а английский народ этот ничем не смываемый позор; такова надежда старика, испытывающего нравственные страдания за обе стороны.

Москва, сентябрь 1919 г.

Сборник «Наука и демократия» (статьи К.А.1905-1919 гг.). Ленинград, рабочее изд-во «Прибой», 1926. С.425-432.

 Примечания

[1] Действующее лицо известного политического романа Уэльса.

[2] Должно отдать в этом отношении справедливость немцам: они привели к нравственной ответственности только народы Франции и Англии, а о России отзывались с презрительным снисхождением: «Это автократия» (Вундт).

[3] О том знает хорошо Бальфур, один из героев Берлинского конгресса 1878 г.

[4] Лорд Сесиль (так сообщали газеты) заявил в парламенте, что 20000000 русского населения обречены на голодную смерть.

[5] Невольно припоминается мне один из самых первых моих разговоров в первый мой приезд в Англию полвека тому назад. Тогда еще свежи были воспоминания о Крымской войне, и одной из первых фраз моего собеседника (симпатичного, уже умершего, профессора Г.) была: «Вы ведь знаете, что мы народ лавочников (a nation of schopkeepers) и нас глубоко тронуло, что Николай, несмотря на войну, продолжал уплачивать нам проценты». – Понятно, что говорилось это в ироническом тоне.

[6] Проходя мимо памятника Пальмерстону, мне всегда хотелось снять перед ним за это шляпу.

[7] Очень хорошо помню  статью «Таймса» осенью 1870 г., смысл которой был таков: каждый разумный англичанин должен был вздохнуть свободно, когда война разразилась. Бояться нужно было не войны, а мира. Выставив на Рейне свои миллионные армии и помирившись, Франция и Германия поделили бы общую добычу: первая забрала бы Бельгию, а вторая – Голландию.

[8] О том знает хорошо Бальфур, один из героев Берлинского конгресса 1878 г.

[9] Времена переменчивы.