Техники националистической мобилизации в Македонии

Print PDF

Я писал в «Актуальности Маккавеев»: «из Э.Хобсбаума с Б.Андерсоном мы знаем, что нации – не естественные образования, а воображаемые сообщества, т.е. вещь «делаемая», продукт воспитания масс «национально-свiдомыми» интеллигентами в процессе воспроизводства жизни. Точно также религиозное чувство и связи на этой основе не прирождённые, а воспитываются служителями культа, которые действуют в интересах господствующих  классов, ну а с этого воспитания кормятся. См. реплики в обсуждении, “дончане — формирующаяся нация или нет?

Поэтому национальным движениям всегда предшествуют «будители», описывающие и славящие для них – «свою», для других – только будущую – нацию, посредством сбора/репрезентации в школах с музеями песен, фольклора, карт и иной этнографии этой нации, которая ещё только «в пути». Или иными средствами.

Отличный пример «деланности» национальных разделений даёт славянское население Македонии в конце 19 — начале 20 века, находившееся под властью Порты. Оно несомненно испытывало гнёт на классовой и вероисповедной основе, доходивший до нестерпимого, их грабили турки (представлявшие государство с работодателями) и местами албанцы (с их бандами государство ничего не могло поделать, да и не хотело). При этом у них был зримый пример лучшей организации жизни — что в уже независимых Болгарии, Греции, Сербии (в порядке падения притягательности примера), что в европеизирующемся Стамбуле, где бывали на заработках, на службе в армии, при получении образования и пр.

Оттуда же черпались новые идеи, как скинуть гнёт (поскольку терпеть его было всё трудней, национальные в том числе). Однако же нации здесь ещё не возникли, местные жители знали лишь, что они православные, ни сном ни духом не ведали, сербы они, болгары или греки. Говорили они на местных говорах, которые только после национального размежевания и появления соответствующих литератур[1] стали определяться как «сербские» или «болгарские», ну а греческий был в ходу как богослужебный. Значимые деления были по церковной принадлежности — экзархисты или патриархисты[2].

И вот в этой народной массе, постоянно готовой вспыхнуть по сугубо социальным причинам, появляются, как их называли в Чехии, будители, причём сразу с трёх сторон — болгарской (комиты ВМОРО — Внутренней македонско-одринской революционной организации), сербской (чётники) и греческой (андарты). Это интеллигенты (прежде всего сельские учителя, тесно связанные со священниками), они «разжигают социальную рознь« и одновременно куют национальное сознание, объясняя людям они болгары, либо сербы, либо греки — и поэтому, кроме того, что скинуть турок и зажить самостоятельной жизнью, должны гордиться своей принадлежностью и противостоять всем прочим (при этом неслучайно обращаются к образу империй прошлого, составляющих «славу нации» — Болгарского царства, Византийской империи, государству Стефана Душана). Орудия ковки просты — кнут и пряник; то и другое анализируется по материалам статьи Д.О.Лабаури «Национальные символы, идеи и мифы болгарского освободительного движения в Македонии и Фракии в 1894-1912 гг.», подробно исследующей культурные средства мобилизации «своих» и противостоянии «чужим« у болгарских левых националистов из ВМОРО — самых прогрессивных из трёх конкурирующих, социалистов-народников. Курсив — наиболее важное.

————————————————————

«В данной работе мы поставили перед собой задачу на основе, главным образом, мемуарных источников, во-первых, рассмотреть используемые болгарскими революционными активистами в Македонии и Фракии в конце XIX — начале XX вв. национальные образы, символы, идеи, мифы и другие средства, которые могли стимулировать развитие национального самосознания болгаро-македонского населения, а, во-вторых, выявить причины и степень восприятия населением тех или иных агитационных приемов. В конечном счете нам следует дать ответ на вопрос, что побуждало огромные массы населения, принадлежавшие к разным социальным слоям, жертвовать, как выразился профессор Любомир Милетич, всем своим милым [9] и дорогим и включаться в национально-освободительную борьбу.

Позволим себе еще раз повторить суждение, подтвержденное анализом большинства воспоминаний македоно-одринских деятелей, о том, что главным фактором, способствовавшим мобилизации национального чувства и вовлечению различных категорий населения в национальное движение являлось именно расширение его представлений о действительности в прошлом, настоящем и будущем. Доступ отдельного индивида в Македонии к информации о действительности в рассматриваемый нами период осуществлялся по различным каналам социальной коммуникации, таким как церковь, школа, национальное воспитание в семье, устные народные предания (фольклор). Однако в конце XIX в. к этим традиционным для эпохи болгарского Возрождения институтам добавилась пресса и другая печатная продукция, поступавшая из свободной Болгарии, устная агитация национальных активистов, в том числе и революционных деятелей, и непосредственные наблюдения, ставшие возможными благодаря повышению социальной мобильности (прежде всего за счет отходничества и военной службы македонцев в Болгарии).

Итак, следует определиться с той информацией, которая поступала к населению по каналам социальной коммуникации и играла национально-мобилизующую роль. И здесь, прежде всего, следует остановиться на том влиянии, которое на македоно-одринское движение и ВМОРО оказал пример болгарских революционеров Раковского, Ботева, Левского, Каравелова, их публицистика и художественные произведения, а также пример борьбы за освобождение Болгарии, удачно выраженной в художественных образах И. Вазова.

Активный участник, а позднее историограф болгарского македоно-одринского движения Христо Силянов имел все основания утверждать, что «македонский крестный путь был указан Невским и Ботевым, героями Апрельского восстания и мучениками Перуштицы и Батака». Мемуарная литература безапелляционно подтверждает тот факт, что целое поколение родившихся в 1870-х — начале 1880-х гг. македонских и фракийских болгар было воспитано на произведениях Хр. Ботева, Л. Каравелова, З. Стоянова и И. Вазова. Ссылки на их произведения как один из главных катализаторов национальной активности болгар в еще порабощенных землях содержатся в воспоминаниях подавляющего большинства образованных македоно-одринских деятелей. Значение этих работ, по всей видимости, было настолько велико, что знакомство с ними являлось не менее обязательным для умеющих читать новообращенных членов Внутренней революционной организации в Македонии и Адрианопольском крае, чем знакомство с революционным уставом.

Георги Попхристов, в частности, так вспоминал об этом:

«Дали мне прочитать устав, выработанный в 1893 г. в Салониках первым революционным комитетом. Тогда же я прочитал биографию Невского, Ботева, «Под игом» Вазова и другие революционные брошюры»[11].

Таким образом, знакомство с опытом болгарских национальных революционеров 1860-1870-х гг. означало истинное введение в суть предстоящей революционной борьбы в Македонии и Фракии.

Сами испытавшие влияние болгарской революционной традиции, македоно-одринские руководители, по справедливому замечанию Хр. Силянова, стремились использовать болгарские революционные сочинения, песни Ботева и патриотическую поэзию и беллетристику И. Вазова в качестве главного инструмента своей агитации «для революционизирования македонской души» [12]. Здесь, однако, необходимо сделать небольшое пояснение. Указанные произведения становились инструментом не только революционной агитации, но и национальной, формируя в сознании македоно-одринского населения героический образ уже освобожденной Болгарии и пробуждая чувство общности судьбы с ней.

Лидерство среди революционной литературы занимал вышедший в свет практически одновременно с рождением ВМОРО эпохальный роман Ивана Вазова «Под игом», в котором детально воссоздавалась картина Болгарии и дух болгарского общества накануне Освобождения. Написанный простым и понятным языком, роман, тайно распространяемый молодыми революционерами, стал настоящим манифестом порабощенного болгарского населения в Македонии и Фракии.

Симеон Радев следующим образом описывал его появление в юго-западной Македонии:

«Другая книга появилась в Охриде и таинственно распространялась. Это были большие желтые листы, несшитые друг с другом. Потом я понял, что это были страницы из романа «Под игом», который впервые был опубликован в издававшемся Министерством просвещения «Сборнике народного творчества, науки и литературы». Эти листы, изветшавшие от чтения, переходили из рук в руки, как некая святыня. «Записки» Захария Стоянова проникли в Македонию позже. «Под игом» была первой болгарской книгой, которая запалила революционный огонь там» [13].

По замыслу революционных руководителей, сюжет романа И. Вазова, имевший так много общего с македонской действительностью конца XIX — начала XX вв., следовало донести до каждой болгарской семьи. Новообращенный член революционной организации Славейко Арсов вспоминал, что ему дали эту книгу, чтобы он прочитал ее вслух перед своими домашними [14]. В иных случаях книги просто раздавались посвященным в члены ВМОРО грамотным болгарским крестьянам и горожанам [15]. И подобная агитация имела ощутимый успех. О том, насколько популярен был роман Вазова, прочитанный или услышанный в пересказе, говорит тот факт, что различные высказывания его героев закрепились в лексиконе местного болгарского населения. Христо Куслев, в частности, вспоминал, что «по населению пошла фраза Боримечки «Майка му стара!»». «До этого такая фраза никогда даже не употреблялась в Македонии», — добавлял Хр. Куслев [16].

Раздача литературы по освобождению Болгарии дополнялась и устными рассказами революционеров. Анастас Разбойников, в частности, вспоминал, как один из районных начальников ВМОРО в Адрианопольском крае Коста Калканджиев во время ночных агитаций долго рассказывал крестьянам «о восстании болгар в 1876 г., о турецких зверствах», «сравнивал положение болгарского народа с положением других народов, которые выступили против турок с оружием в руках» [17]. В подобном же духе агитация повсеместно велась и в Македонии.

Не получивший должного образования участник македоно-одринского движения Димитр Ташев вспоминал, что услышанные им вне школы рассказы «об Апрельском восстании, Бенковском и баташской резне» были для него «первыми уроками по болгарской истории», которые «пробудили патриотические чувства и настроили воинственно против турок» [18]. Национальная агитация в данном случае нашла почву, поскольку Ташев с самого детства был свидетелем борьбы крестьян его села за землю с пришлыми мухаджирами (мусульманскими беженцами) из Болгарии и бесчинств турецких соседей. Как он сам выразился, «материалов [личных наблюдений — Д.Л.] было предостаточно. Не хватало только искры, которая бы запалила огонь». Информация о славном революционном прошлом Болгарии и явилась, по его словам, той искрой, которая разожгла его «молодецкое рвение, часто приводившее к ссорам с турками-мухаджирами» [19].

Точно так же более восприимчивыми к проповедям национальных активистов оказались те представители рядового болгарского населения, которым благодаря решительному росту в конце XIX — начале XX вв. уровня социальной мобильности удалось самостоятельно расширить представления об окружающей действительности, вывести их за рамки родного села, района или племени. Особая роль в этом плане принадлежала гурбетчийству (от араб. gurbet — заграница, уход на сезонные заработки, в основном в Константинополь или Болгарию), которое в последней четверти XIX в. приобрело в Македонии массовый характер. Ежегодно число отходников достигало 100 000 человек [20].

В некоторых районах западной Македонии гурбетчийством занималась большая часть мужского населения раятских сел. Из одной только небольшой Ресенской околии в 1890 г. розничной торговлей зеленью и овощами в Константинополе занимались 7 000 болгарских крестьян [21]. По свидетельству ченического воеводы ВМОРО Сл. Арсова, от каждого села этой околии на заработок «на чужбину» отправлялось по 100 человек, так что в селе оставались лишь старики, дети и случайно вернувшиеся на отдых отходники — всего не более 20-30, в редких случаях около 100 мужчин. При этом от внимания Сл. Арсова не ускользнул крайне важный для нас факт того, что «в Ресенской околии, как и в других местах, начальное семя организации сеяли более сознательные жители, путешествующие по чужим краям» [22].

Костурский учитель и активист ВМОРО Иван Нелчинов вспоминал:

«Гурбетчийство позволило населению пробудиться и стать более состоятельным. Благодаря большой любознательности и тяге к просвещению, костурчане не только возвращались с гурбета в свои родные места с возросшим национальным самосознанием, но и с воодушевлением встречали организационных деятелей, которые посвящали их в революционную организацию».

Вернувшееся с гурбета население, по словам Нелчинова, было намного более податливо к национальной агитации. Даже взрослые крестьяне приходили в школу, чтобы послушать «патриотические рассказы: биографию Невского, «Под игом» Ив. Вазова и пр.» [23].

Данную закономерность отмечали и другие революционные активисты, причем не только применительно к экзархистам. Так, Георгий Попхристов следующим образом объяснял причины быстрого приобщения болгар патриархистов села Неволяни в подведомственной ему Лeринской казе к ВМОРО: «Крестьяне, хотя и были грекоманами, оказались более восприимчивыми [к революционной агитации], поскольку большинство из них работало садовниками в Константинополе» [24].

Типичная история македонского революционера описана в исповеди бывшего гурбетчии Деяна Димитрова, 1873 г.р., которому, как и многим другим детям его поколения, не довелось ходить в школу. В возрасте 17 лет Деян из своего родного села Лактинье в Охридской казе отправился на заработки в Варну. Чтобы ориентироваться в Болгарии и быть конкурентоспособным на рынке труда, пришлось осваивать грамоту и приобрести для этого букварь. Национальное воспитание для многих тогда начиналось именно с этой книги [25].

«Сам мало-помалу научился читать, стал прочитывать и некоторые книжки, бунтарские, о Стефане Карадже и др.», — вспоминает Деян свое первое знакомство с самой распространенной тогда болгарской литературой. Так, по его признанию, он сформировал для себя «идею» (освободительную идею - Д.Л.) [26]. К вступлению в Революционную организацию, о которой он узнал позже, он был уже готов.

Но и те гурбетчии, которым не удавалось соприкоснуться с болгарской революционной традицией прошлого, не могли не видеть поражающего контраста между свободной жизнью в Болгарии и даже в Константинополе с бесправным существованием болгарина в Македонии и Фракии. Первый председатель ЦК ВМОРО Христо Татарчев, проведший детство в Ресене в условиях постоянного албанского террора, когда с трепетом, по его словам, приходилось ожидать, вернется ли тот или иной «из наших» домой живым, так воспроизводил свои детские впечатления от первого посещения Болгарии:

«Как только мы перешли границу в Кюстендиле, увидели свободную жизнь. Контраст с ужасным существованием по ту сторону границы еще более поразил мою детскую душу. Когда мы прибыли в Софию, в парке играла военная музыка, ночью люди свободно передвигались, свет и музыка в гостиницах. Я просто не мог надивиться, не мог поверить своим глазам, что такая свободная жизнь вообще возможна» [27].

Подготовке успешного восприятия патриотической агитации и национальной программы освобождения и объединения болгарских земель мог способствовать и такой элемент этничности, как семейная память, передававшаяся от поколения к поколению. Эта семейная память, как правило, содержала в себе две константы — негативное отношение к турецкой действительности и представление о собственном славном прошлом. Для примера приведем два высказывания. П.Г. Ников (революционный деятель в Адрианопольском крае, родом из Бургасского округа, 1872 г.р.):

«С самого рождения я был вскормлен на воспоминаниях и рассказах моих родителей и прадедов, которые, как и все наши соотечественники, пережили неописуемые издевательства, страдания и муки рабства за время пятивекового османского ига» [28].

Коце Ципушев (родом из Радовиша, 1877 г.р.):

«В Радовишской околии, как и во всех болгарских краях, еще до моего рождения и в дни моего раннего детства, до того, как началась организованная повстанческая борьба, действовали отдельные небольшие четы под начальством воевод-гайдуков. Огромное впечатление на меня произвели подвиги и рассказы о деятельности наших народных гайдуков, защитников веры, чести и собственности … Они (рассказы о Филиппе-воеводе — Д.Л.) оставили в моей душе глубокие следы и чувство восторга и почтения к смелому болгарскому борцу» [29].

Всего же, по наших подсчетам, ссылки на национальное воспитание в семье, на пример национальной твердости родителей как факторе, предопределившем выбор революционного пути, содержатся в воспоминаниях, по меньшей мере, 15-20% македоно-одринских деятелей. В большинстве случаев эти воспоминания касались осознанного участия родителей, имевших неплохое для своего времени образование, в церковной греко-болгарской борьбе и в антитурецком движении 1870-х гг. Имеются и такого рода свидетельства:

«Я хотел пойти в школу, как другие дети, но мой отец, который не ходил в школу и был неграмотным, отвечал мне: «Ты не будешь ходить в эту школу, потому что она греческая. Мы бугары, и я отдам тебя в славянскую школу»» [30].

В данном случае мы можем говорить о проявлении совершенно определенного национального чувства, основанного на осознании своей этнической идентичности, со стороны неграмотных родителей, особенно при выборе ими школы для своих детей. И многочисленные подобные примеры содержатся не только в мемуарной литературе.

Семейная память дополнялась или, в случае ее отсутствия, компенсировалась опять же такими важными факторами, как непосредственные повседневные наблюдения за окружающей действительностью и негативный опыт контакта с чужаком. Предоставленный сам себе, не ходивший в школу и росший вообще без особого родительского надзора Алексо Стефанов вспоминал, что детство свое он проводил в постоянных драках с соседскими детьми. При этом он с наивной простотой отмечает: «Я не знал, что турки были господами райи, и дрался без различия и с турецкими, и с болгарскими детьми» [31]. Позже, судя по его воспоминаниям, непосредственный контакт с турецким окружением позволил Стефанову в полной мере ощутить чувство бесправия, социальной несправедливости, незащищенности. Раздражение и обиду порождали и наблюдения за поведением греков в Македонии. Говоря современным языком, пришло осознание «кризиса легитимности» [32], максимально благоприятствовавшее восприятию национальной агитации с ее проповедью новой жизни [33]. Служба в Революционной организации позволила Стефанову найти выход для собственной обиды и фрустрации. «От турок, которые разорили нашу семью, впоследствии ни корня не осталось — всех перебили», — с удовлетворением вспоминал он [34].

Следующим (после устной проповеди и распространения печатной продукции), и, возможно, наиболее эффективным, инструментом национальной агитации ВМОРО среди простого болгарского населения в Македонии и Фракии были песни, которые, судя по мемуарной литературе, являлись неотъемлемым атрибутом каждого революционного сельского собрания. Обычно они исполнялись хором после всех агитационных речей и дискуссий [35]. Тодор Александров так сообщал об этом:

«В каждом селе мы пребывали 20-30 минут, чтобы отдохнуть. За это время воеводы успевали сделать некоторые организационные распоряжения, после чего мы пели некую патриотическую или, как их называют крестьяне, «народную» песню» [36].

По сохранившимся свидетельствам, содержание песен также было связано с недавним революционным прошлым Болгарии. Священник и деятель ВМОРО (1863 г.р.) Тома Николов, сообщал, что после Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Македонию наводнили сборники болгарских повстанческих и военных песен, которые люди заучивали наизусть. На свадьбах, праздниках и других народных торжествах можно было слышать песни «Руски цар един на земята», «Жив е той, жив е! Там на Балкана» («Хаджи Димитр» Хр. Ботева) и «Войници се записват на Софийско поле» [37]. Популярна была и песня Хр. Ботева о казне Васила Левского [38]:

О, майко моя, родино мила,

защо тъй жално, тъй милно плачеш?

*  *  *

Плачи! Там близо край град София

стърчи, аз видях, черно бесило,

и твой един син, Българийо,

виси на него със страшна сила.

Поколение македонских и фракийских болгар, заставшее Освободительную войну, принимало эту новую фольклорную традицию как свою собственную, поэтому не удивительно, что на рубеже XIX-XX вв. македонские крестьяне считали многие революционные «патриотические» песни, главным образом Хр. Ботева и И. Вазова, уже своими «народными». Неизвестный участник македоно-одринского движения, вступивший в ВМОРО будучи гимназистом в Битоле, вспоминал: «Ботев был главным нашим учителем и вдохновителем. Благодаря ему мы научились сильно любить Родину и сильно ненавидеть врага» [39]. Такой же эффект песни Ботева производили и на неграмотных крестьян. Воевода ВМОРО Пандо Кляшев рассказывал, что посещение болгарскими учениками (гимназистами) сел в Костурском крае произвело настоящий переворот в душе крестьян. Ученики пели «патриотические песни, рассказывали и т. д.»

«Особенно песни оказывали влияние, — замечал П. Кляшев, — затем дружеские встречи и пр. Все это повышало национальное сознание у крестьян грекоманов и экзархистов. Вследствие этого вражда [между ними] угасала, и почва [для революционной деятельности — Д.Л.] становилась более пригодной» [40].

Не случайно то, что тайная курьерская служба ВМОРО придавала доставке в Македонию и Фракию песенных сборников (песнопоек) из Болгарии ничуть не меньшее значение, чем доставке революционной литературы и прессы [41]. Песни являлись наиболее простым способом донести до неграмотного населения информацию о героическом прошлом Болгарии и актуальные задачи политической борьбы.

Болгарские революционные песни иногда совмещались со старой фольклорной традицией, что культивировало осознание преемственности этнического прошлого и современных задач национальной и политической консолидации болгар. Так, четник Стойно Черногорски сообщал, что на сборном пункте в Западной Болгарии в селе Мусабег Радомирского края каждый вечер после ужина четников с местными крестьянами чифликчиями «начинались пения многочисленных революционных песен, которые то там, то здесь разбавлялись «букетами» из местной шопской народной поэзии, отличающейся своей звучной монотонностью и логической сухотой. В конце обязательно плясали несколько шопских и македонских хоро» [42]. Однако встречаются свидетельства и полной замены старой фольклорной традиции. Например, Пандо Кляшев вспоминал, что в Костурском крае четники «заменили песни, которые до этого пели, песни с албанским припевом, на болгарские военные и школьные песни и этим внесли значительное оживление среди людей» [43]. [см. ещё худший пример трансформации национальным движением народной памяти на Украине]

Военные песни македонские крестьяне перенимали, кроме всего прочего, и у своих земляков, добровольно прошедших военную службу в болгарской армии [44]. Один из них — костурский воевода Иван Попов, рассказывал, что при завершении общесельских революционных собраний, его четники торжественно исполняли такие песни, как «Боят настана, тупат сърца ни» (И. Вазов 1875 г.), «Жив е той, жив е! Там на Балкана», «Напред, напред, за слава на бойно поле и македонска свобода», «Обичам, мамо, обичам, в гора зелена да ходя, отбор юнаци да водя, до триста мина дружина» [45]. О степени восприятия населением в Македонии болгарских военных песен говорит и тот факт, что их практически наизусть знали даже македонские дети, использовавшие эти песни в своих ролевых военных играх. Македонские воеводы, собравшиеся в апреле 1903 г. на знаменитый Смилевский конгресс с задачей определить тактику предстоящего восстания в Битольском революционном округе, могли, в частности, наблюдать военные «репетиции» детей, которые во время «битвы» пели песню: «Бой, бой искаме ний, да победим врага зли, мир и правда да царува, българин да добрува». После сражения дети построились в шеренги и вслед за командой «ходом марш» (взятой тоже из болгарской армии) затянули другую болгарскую военную песню: «Ние идем от полето, дето славно се бихме, излез, мило либе, посрещни ме и ти, майко, целуни ме» [46].

Указанные свидетельства позволяют предположить, что инициатива фольклорной реконструкции, отражавшей объективный процесс болгарской национальной консолидации, шла не только сверху (со стороны интеллектуальной элиты), но и снизу и являлась показателем реакций болгарского общества в Македонии и Фракии на меняющийся мир вокруг. Ильинденско-Преображенское восстание 1903 г. дало мощный импульс созданию уже собственной македоно-одринской революционной традиции в фольклоре. Однако и новые, т. н. даскальские (т. е. созданные сельскими учителями) песни, выстраивались на основе гайдукской и революционной доосвобожденческой традиции [47].

Обращение к исторической памяти как главному мифо-мотору, стимулирующему развитие национального самосознания, предполагало использование информации не только о болгарском Возрождении и борьбе за освобождение Болгарии, но и ряда образов более далекого прошлого. Тема славного средневекового прошлого, нетерпимого настоящего и прекрасного будущего, которое следует создать в результате национальной борьбы, занимала важное (если не центральное) место в идеологии любого классического национального движения XIX — начала XX вв. в Восточной и Юго-Восточной Европе, и македонские болгары в этом плане не являлись исключением, несмотря на наличие все же ряда специфических моментов [48] в развитии болгарского национального движения в Македонии и Фракии в самом начале XX в.

Македонские болгары не могли похвастаться таким же мощным мифо-мотором, каким для их ближайших соседей — сербов — являлось предание о Косовской битве или Душановом царстве. Память о средневековой болгарской государственности и ее утрате практически не сохранилась в Македонии. Изредка в воспоминаниях рядовых македоно-одринских деятелей можно встретить упоминания такого рода: «Мой дед, священник …, рассказывал мне о прошлом, что также побуждало меня мечтать об освободительной борьбе» [49]. Однако определить, о каком именно «прошлом» идет речь в данном случае практически невозможно. Симеон Радев утверждал, что в его родном Ресенском крае «о царе Самуиле не осталось ни воспоминания, ни предания». Самые ранние народные воспоминания, по его словам, касались закрытия Охридской патриархии в 1762 г., о чем сложил песню знаменитый болгаро-македонский возрожденец Григор Прличев:

«Об утере Охридской патриархии, однако, и поминали, и скорбели. Песня Прличева была неким душераздирающим описанием этой трагедии в болгарской национальной судьбе, она находила отзвук в душах всех болгар, наполняла их гневом к фанариотскому коварству. … Я и до сегодняшнего дня не могу без содрогания слушать эту песню. Когда я был ребенком, она раздирала мое сердце. Бескрайнюю ненависть ко всему греческому внушала она мне» [50].

Пробелы в исторической памяти македонских и фракийских болгар первоначально восполнялись школьным образованием и учебниками по истории. Причем преподавание истории являлось настолько важным компонентом национальной агитации, что зачастую походило на процесс приобщения к некой тайне или святыне. Радев, в частности, вспоминал об уроках по истории прилепчанина Дудева в Битольской гимназии:

«В его речах отсутствовал какой-либо пафос, однако когда он рассказывал нам о далеком болгарском прошлом и превратностях болгарской судьбы, мы его слушали с затаенным дыханием. Обстановка, в которой он читал лекции, еще более усиливала наше волнение: прежде чем начать урок по болгарской истории, он просил нас накрепко закрыть окна, чтобы его не было слышно снаружи, и понижал голос» [51].

В воспоминаниях, по меньшей мере, двух македоно-одринских деятелей содержатся прямые указания на изучение древней болгарской истории как на главный стимул роста их национального самосознания в детском возрасте. Один из них, Смиле Войданов (1872 г.р.), признавался, что еще в школе, когда он читал болгарскую историю, сильное впечатление на него произвел рассказ о восстании Петра и Асеня, и он захотел «что-нибудь подобное сделать и в Македонии» [52]. Другое свидетельство находим в воспоминаниях одного из основателей ВМОРО Ивана Хаджиниколова (1861 г.р.), который в возрасте 10 лет впервые прочитал учебник по болгарской истории Д.В. Манчова:

«Изучая эту историю я говорил себе: «Значит, у нас было царство, и турки у нас его отняли. Но почему наши отцы не прогонят турок и не вернут себе царство обратно?». И с этой мыслью зажил. Из той же истории я узнал, что и Фессалия была некогда населена болгарами, и что греки ее эллинизировали. … С того момента я возненавидел и греков и решил, что и Фессалию мы себе снова вернем».

Утвердившиеся в сознании юного Хаджиниколова идеи вскоре подтвердились и опытным путем:

«Позже, — писал он, — у меня появилась возможность ознакомиться и с управлением и правосудием турок, и ненависть моя к ним стала безграничной. В управлении господствовал полный произвол и беззаконие. Абсолютно произвольные штрафы и аресты граждан были нормой. … А ограбления болгар на больших и малых дорогах происходили почти каждый день. Имели место также и убийства. … Наблюдая за всем этим произволом и беззаконием турок, я говорил себе: … однажды и мы станем правителями, тогда все увидят, какой порядок и какая справедливость будут господствовать в нашем государстве» [53].

Приведенный эпизод крайне интересен в качестве демонстрации логики национального мышления юных македонцев, получивших доступ к информации о славном прошлом своего народа и имевших возможность сопоставить эту информацию с картиной окружающей действительности в настоящем. Продуктом этого сравнения повсеместно являлось чувство фрустрации, горечи и обиды, открывавшее путь к восприятию национальной агитации с ее проповедью новой национальной жизни, основанной на реконструкции своего самостоятельного этнического прошлого.

Четнические воеводы ВМОРО в отличие от экзархийских учителей (по совместительству в большинстве своем тоже активистов Революционной организации [54]) должны были быть намного более осторожными в своей революционной проповеди и не афишировать приверженность болгарской национальной идее перед неэкзархийскими этноконфессиональными группами, которых также следовало привлечь к освободительной антитурецкой борьбе. Именно поэтому в патриархийских или смешанных селах революционным руководством, и, прежде всего, Гоце Делчевым, предписывалось вести исключительно социальную агитацию с обращением к несносным условиям жизни, следовало «говорить, что цель чет состоит не в том, чтобы превращать кого-либо в болгар или греков, а в том, чтобы освободиться от турок, после чего будет видно, кто кем станет» [55].

Однако Славейко Арсов, один из тех, кому и были адресованы эти инструкции, мимоходом оставил для нас и другое, поистине бесценное, свидетельство. Оказывается, в чисто экзархийских селах Делчевым предписывалось вести несколько иную агитацию: «делать беглый исторический обзор турецкого ига», «объяснять каким сильным было болгарское царство одно время, каковы были причины его порабощения турками, т.е. отсутствие единства» и т. д. [56].

Национально-патриотическая агитация с апелляцией к болгарскому историческому прошлому сохранилась в экзархийских селах и после принятия в 1902 г. нового интернационалистского устава ВМОРО. Новая клятва «бороться за свободу отечества нашего Македонии и Адрианопольского края» (вместо: «бороться за свободу болгар в Македонии и Адрианопольском крае») даже образованными воеводами объяснялась, как правило, по-старому. С. Арсов, например, в декабре 1903 г. вспоминал:

«Я объяснял [крестьянам], что означает «отечество наше Македония и Адрианопольский край», а именно то, что мы говорим на одном языке, что у нас одна вера, что мы должны действовать заодно, а не по отдельности» [57].

Придерживался он и классической формулы национальной агитации: собирал крестьян на сельское собрание в церкви, где «объяснял им их нынешнее положение, рассказывал о прошлом и о мерах, которые необходимо предпринять в будущем, указывал им на примеры из болгарских восстаний, Греческого восстания и др. (курсив мой — Д.Л.)» [58].

Таким образом, можно видеть, что образы национального прошлого, настоящего и будущего, взятые на вооружение еще в 1762 г. родоначальником болгарского национального движения Паисием Хилендарским, продолжали использоваться и в начале XX в., теперь уже в агитации национальных революционеров, выполняя все ту же функцию мобилизации национального самосознания этнических болгар и приобщения их к задачам национального движения. Наряду с исторической памятью в ходе национальной агитации ВМОРО происходило обращение и к разнообразной символике Болгарии, такой как герб, цвета национального флага [59], боевой клич «ура» и военные команды, болгарская военная форма и пр.

Однако совершенно особым символом общеболгарского национального единства, приобретшим в конце XIX — начале XX вв. самостоятельное смысловое значение, являлся болгарский литературный язык, который по мере распространения болгарской национальной идеи в Македонии все более вытеснял собой местные болгаро-македонские диалекты. Этот процесс пока затрагивал только наиболее образованную и мобильную часть общества, однако был весьма ощутимым. Так, например, русский путешественник А. Амфитеатров в 1901 г. подметил, что владение болгарским литературным языком было предметом особой гордости гурбетчиев, возвращавшихся с заработков из Болгарии [60].

Указанным переменам способствовали не только болгарская школа и уход на сезонные заработки в Болгарию, но и живой пример агитации болгарских национальных активистов. В том числе и выходцев из Македонии. Гоце Делчев, например, сознательно употреблял литературный язык в своих проповедях перед болгаро-македонским населением. При этом некоторые, хотя и с трудом понимали его речь, но все же восхищались тем, как «красиво он говорит» [61]. Большим авторитетом среди македонского населения пользовались болгарские офицеры, говорившие на литературном болгарском языке. Так, Хр. Силянов, описывая четнического воеводу ВМОРО Марко Леринского, замечал:

«Даже его восточное наречие, к которому он не примешивал ни одного местного слова, оказывало влияние на неграмотных четников и более сознательных крестьян» [62].

Таким образом, именно рассмотренные нами классические формы национальной агитации, включая обращение к теме славного прошлого (далекого и недавнего революционного), к фольклору (старой и новой традиции), к символам и образам болгарского национального единства, позволили ВМОРО в сотрудничестве с Экзархатом уже в предильинденский период добиться качественного роста национального самосознания македонских и фракийских болгар [63] и подготовить массовую базу для болгарского национального движения в двух порабощенных областях. Этот процесс вполне можно выразить словами священника Т. Николова:

«Ото дня на день организация усиливалась, а одновременно с этим и церковное дело преуспевало. Эллинизирующиеся болгары … начали отказываться от ведомства Патриархии и принимать у себя дома болгарских священников. … Болгарщина получила перевес над другими народами (прежде всего над основными соперниками болгар в Македонии — сербами и греками — Д.Л.)» [64]. Как заключал Хр. Силянов, «освободительная идея оказалась средством более радикальным для [пробуждения] национального самосознания, чем Слово Божие на болгарском языке» [65].

Справедливости ради, конечно, следует предоставить слово не только апологетам ВМОРО, но и их оппонентам, которые имели свое видение причин массового вовлечения македонского и адрианопольского населения в революционную борьбу. В частности, сербские и греческие авторы, особенно начала века и межвоенного периода, подчеркивали, что влияние болгарской национальной идеи в Македонии и Фракии в начале XX в. основывалось исключительно на терроре ВМОРО[3], насильно вовлекавшей македонское христианское население с размытым или еще не сформировавшимся самосознанием в болгарское национальное (читай: ирредентистское) движение. Современный турецкий историк А. Коюнджу, опираясь на материалы османских архивов, рисует типичный, на его взгляд, образ болгарского революционера, который обходил грекоманские села славян патриархистов с револьвером в одной руке и прошением о переходе под ведомство Экзархата в другой, убивая отказавшихся подписать данное прошение [66].

Вне всякого сомнения, ВМОРО возникла и развивалась как террористическая организация (в том числе и с позиции сегодняшнего дня), а насилие и принуждение в отношении собственного болгарского населения (экзархийского и патриархийского) было неотъемлемым спутником революционной деятельности в Македонии и Фракии на всех ее этапах. Тем не менее, отнюдь не страх перед санкциями, не привычка к повиновению, не насилие и не принуждение явились главными факторами национальной мобилизации болгар в Македонии и Фракии в начале XX в. Ценные материалы в этом плане нам оставили официальные представители России на Балканах, которых едва ли можно было заподозрить в сочувствии болгарским революционерам. Один из них, военный атташе России в Константинополе Э.Х. Калнин, рассуждая в марте 1903 г. о соотношении принуждения и добровольного участия македонского населения в революционной деятельности, пришел к выводу, что «никакие реформы [турецкого управления] не могут рассчитывать на сочувственный прием среди болгарского населения Македонии», которое «хорошо знает турок и всю невозможность улучшения своего положения при их господстве», а поэтому «в массе все-таки сочувствует мысли об освобождении от Турции» и поддерживает революционные комитеты, которые «добиваются отторжения Македонии от Турецкой империи». «Правда, нередко указывают, что банды повстанцев терроризируют население и угрозами и насилиями заставляют служить себе и своим целям», — признавал Калнин. Однако тут же парировал:

«Но вряд ли это было бы возможно, если бы население не сочувствовало идеям, за которые борются эти банды. Не надо забывать, что задолго до настоящего кризиса болгарское население Македонии подвергалось воздействию многочисленных агентов Македонских комитетов и лиц, сочувствующих их идеям: церковь и школа одинаково заботились о том, чтобы в народе не заглохло сознание связи его с освобожденной Болгарией и надежда соединиться когда-нибудь с нею» [67].

После подавления Ильинденско-Преображенского восстания 1903 г., когда повсеместно наблюдалась деморализация, усталость и разочарование населения в вооруженных формах борьбы против турецкого господства, ситуация несколько изменилась. Падение влияния различных структур ВМОРО среди населения в этот период признавали даже самые высокопоставленные чины Революционной организации. Один из них, Христо Татарчев, в частной переписке в декабре 1905 г. говорил о невозможности опереться исключительно на насилие и принуждение:

«Все наши институты: центральные, окружные, околийские, сельские руководящие органы, четнический институт и [заграничное] представительство скомпрометировали себя в глазах населения. И все, что еще крепится сего дня по ту сторону [болгаро-македонской границы], крепится благодаря силе. Но и последняя уже бессильна, поскольку для народа все помутнело» [68].

Было бы, однако, ошибкой считать изменившееся отношение к ВМОРО лакмусовой бумажкой национального самосознания рядовых македонских болгар экзархистов. Взоры большинства из них, окончательно разуверившихся после 1903 г. в успехе четнической деятельности, были обращены теперь на Болгарию и ее армию как главный фактор будущего национального объединения, который должен был привести к освобождению и от турецкого гнета, и от четнических бесчинств. Болгарский военный разведчик в Битоле Манол Ракаров, в частности, противопоставляя политику ВМОРО стремлениям болгарской народной массы в Македонии, замечал в одном из своих донесений в 1908 г.:

«Народ, осознавая, чего ему не хватает в борьбе, с превозношением говорит о боевых качествах нашего солдата. Я сам слушал подобные рассказы, которые могли бы казаться комичными, если бы не были пронизаны патриотизмом. Наблюдая такое почти обоготворение братской мощи, невольно испытываешь негодование против той части болгарской интеллигенции, которая … вместо того, чтобы способствовать еще большему сплочению этого народа, … старается продлить невыносимые условия его существования или готовит ему новое порабощение и жизнь, наполненную бесконечными кровавыми расправами и самоистреблением» [69].

Ситуация не изменилась и после младотурецкого переворота 1908 г. в Османской империи, на короткое время восстановившего конституционный режим. Не случайно наиболее массовую поддержку среди македонских и фракийских болгар в 1908-1909 гг. получил Союз болгарских конституционных клубов, выступивший за «абсолютное самоуправление Македонии» и заручившийся доверием болгарского правительства [70], а не Народно-федеративная партия Яне Санданского, ограничившаяся требованием реформирования «единой конституционной Турции» [71].

Отдельно следует остановиться и на роли школы. Значимость этого института для развития национально-революционного движения в Македонии признавали абсолютно все видные деятели движения. Глава II политотделения МИД Болгарии Т. Карайовов в 1906 г. прямо указывал на то, что экзархийские «школы создали болгарский народ» в Македонии [72]. Они же, по мысли Хр. Силянова, «стали неисчерпаемым резервуаром, который постоянно снабжал [революционную организацию] руководящими кадрами» [73].

Причина этого кроется в самой организации и направленности учебного процесса, характерного для экзархийских школ в Македонии и Фракии. По инерции возрожденческой эпохи вся экзархийская образовательная система была строго запрограммирована на воспроизводство, т. е. на непрерывную подготовку, новых педагогических кадров и прочих национальных будителей. Средние учебные заведения за редким исключением были представлены реальными или педагогическими гимназиями. Экзарх Иосиф I и не скрывал (в разговоре со своим сторонником Иваном Гарвановым в 1899 г.), что «план» его деятельности в Македонии состоит в том, чтобы «иметь больше архиереев и подготовить больше интеллигенции, чтобы она сама решала вопрос (курсив мой — Д.Л.)» [74].

Целью образования, таким образом, ставилось не овладение навыками, которые могли бы быть реально применимы на практике во взрослой жизни, а развитие через гуманитарные предметы национального самосознания, причем зачастую в самым элементарных формах. Особенно, если учитывать, что даже в 1906-1907 гг. около половины всех сельских учителей имели образование ниже среднего [75]. В итоге выпускники экзархийских учебных заведений имели весьма ограниченные возможности для самореализации в турецких условиях. Та подготовка, которую давала экзархийская учебная программа, перекрывала им любые пути в низшие эшелоны турецкой административной системы, что, например, заметно отличало их от греческой или армянской молодежи.

Выбор жизненного пути для болгарских выпускников в Македонии и Фракии, по признанию современных болгарских авторов, по большому счету, сводился к трем возможностям: устроиться за мизерную зарплату экзархийским учителем в сельскую школу, отправиться на поиски службы в Болгарии или поступить в четы ВМОРО [76]. Видный болгарский поэт и революционер Пейо Яворов в 1904 г. красноречиво выразил эту безысходность следующими словами: «Расплодившаяся интеллигенция, лишенная какого-либо культурного поля приложения своих сил, не могла оставаться спокойной[4]» [77].

Не удивительно, что, выполнив свою возрожденческую миссию, Экзархат уже в начале 1890-х гг. стал стремительно терять влияние среди «пробужденного» им населения. Многочисленное молодое поколение македонских и фракийских болгар, воспитанное на «Записках» болгарского национального революционера Захария Стоянова и эпохальном произведении И. Вазова «Под игом», на рубеже XIX-XX вв. сделало выбор в пользу революционной борьбы. В документах МИД Болгарии 1906 г. совершенно верно отмечался тот факт, что «на долю Его Блаженства [экзарха Йосифа] выпала в равной степени заслуга как в пробуждении национального самосознания у македонских болгар, так и в увлечении их революцией» [78].

В Болгарии прекрасно осознавали ограниченность образовательной модели Экзархата. В итоге осенью 1905 г., в разгар реализации австро-российской Мюрцштегской программы реформ в Македонии, болгарское правительство выступило с широкой программой модернизации (реформирования) экзархийской системы школьной подготовки (к слову сказать, это был далеко не первый пример вполне хозяйского поведения болгарских властей по отношению к европейским вилайетам Турции).

Экзархийская школа в Македонии и Фракии, согласно проекту, утвержденному Министерским советом, должна была, учитывая новые условия и требования времени, не только заботиться о национальном воспитании молодых болгар, но и обеспечить их профессиональную конкурентоспособность с представителями иных христианских народов Османской империи и самими турками. Документ призывал «дать возможность нашему народу глубже проникнуть во все сферы жизни и тем самым занять в Турции то политическое и социальное положение, которое соответствует его численности и которое могло бы служить средством достижения нами более широких целей» [79].

Мюрцштегское реформирование, навязанное великими державами Турции после Ильинденского восстания 1903 г., и предусматривавшее реальное уравнение в правах мусульман и христиан, как и определенную степень местного самоуправления, казалось, содержало в себе условия для всего вышесказанного. Под «более широкими целями», безусловно, подразумевалась постепенная автономизация Македонии, в управлении которой местная болгарская элита должна была занять ключевые позиции.

Говоря более точно, программа болгарского правительства, адресованная экзарху, предусматривала учреждение в Македонии и Фракии под эгидой экзархийских учебных заведений профессиональных сельскохозяйственных (земледельческих) и коммерческих (торговых) курсов и особенно курса т. н. административно-юридической подготовки с углубленным изучением турецкого языка. Причем для реализации данного проекта правительство изъявило готовность незамедлительно выделить необходимые финансовые средства с тем лишь условием, что контроль за их расходованием будут осуществлять специальные доверенные лица, которые войдут в экзархийский Учебный совет [80].

Щедрые посулы болгарского правительства, однако, не заинтересовали Йосифа I [81], который посчитал, что время для создании в Македонии профессиональных училищ еще не наступило [82]. Свою позицию экзарх заявил задолго до появления проекта, в личной беседе с одним из своих воспитанников Симеоном Радевым, которому экзарх недвусмысленно посоветовал больше изучать французский язык, нежели турецкий. «Мне не нужна армянская интеллигенция», — заявил он, имея в виду тех армян, которые благодаря учебе в турецких школах и отличному знанию турецкого языка и культуры, включались в правящую турецкую элиту [83]. Экзарху, таким образом, нужна была интеллигенция, которая не покидала бы национальное движение, а то в свою очередь в условиях неправового и неконституционного государства неизбежно переходило к нелегальным формам борьбы за политическое освобождение.

Армия выходивших из экзархийских школ молодых болгарских революционеров в Македонии и Фракии, которые рвались «сами решать вопрос», ширилась с каждым годом. Если накануне Ильинденского восстания на 1621 учителя приходилось 46128 учеников, то накануне Балканских войн штат экзархийских учителей увеличился до 2266 человек (только 15 из них были родом из Болгарии), а количество учеников выросло до 78854 человек [84]. Цифры весьма внушительные для того времени, если учитывать, что все экзархийское население Македонии и Фракии насчитывало чуть более миллиона человек [85].

Рассмотренные выше материалы позволяют, помимо прочего, объяснить и тот факт, что в 1912-1913 гг. македонские и фракийские болгары отнюдь не были безучастными свидетелями или молчаливыми заложниками войны, инициированной соседними с ними балканскими государствами. Сами всеми силами приближавшие эту войну, они в итоге оказались одними из ее активных участников. Свидетельством тому является формирование македоно-одринского ополчения из добровольцев, самоотверженно сражавшегося в составе болгарской армии [86], действия многочисленных чет и т.н. сельской милиции по установлению болгарской администрации в освобожденных своими силами от турок районах, многочисленные петиции и обращения населения разных краев с требованием не допустить раздела Македонии, Тиквешское восстание 1913 г. в тылу сербской армии и пр. А трагедия македоно-одринского болгарского населения, заплатившего крайне высокую цену за свое стремление к осуществлению общеболгарского национального идеала, нашла отражение в детальном докладе международной комиссии Карнеги, посвященном расследованию военных преступлений на Балканах в 1912-1913 гг. [87].

Источник «Модернизация vs. Война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913)». М.: ин-т Славяноведения РАН, 2012.

В дальнейшем болгарское национальное движение, как и прочие, предсказуемо раскололось на «джадидов» и «кадимистов». Первым важней было социальное освобождение, почему они примкнули к коммунистам и служили народу в строительстве новой жизни. Вторым важней была культивация «национального»; они предсказуемо совершили классовое предательство, участвовали в контрреволюционных бандах т.н. горянского движения, имевших целью новую жизнь сорвать. Подготовленных в основном на территории Греции (там, где власть была у местной реакции, не у красных, с которыми шла гражданская война) и курировавшихся теми самыми греческими националистами (и их англо-американскими хозяевами), которым хотели противостать ради «болгарского дела». Но классовое пересилило и национальное, и революционное, хотя хорошо начинали! с именами Лаврова, Кропоткина и пр. «неавторитариев».

 Примечания

[1]Развитие их неслучайно давило литературу на диалектах. При этом, как видно ниже, «настоящий болгарский« был настолько далёк от местных говоров, что более или менее непонятен, но даже его звучание пользовалось высоким статусом.

[2]Экзархисты — адепты Болгарской православной церкви, имевшей статус экзархии, одной из целей которой была духовная и просветительская деятельность в Македонии и Фракии, патриархисты – болгары-грекоманы, остававшиеся в лоне Вселенской греческой патриархии.

[3] Показательная оппозиция: «свои» историки видят в национальном движении исключительно «пряник» (культурную агитацию, «возвращение к корням»), чужие — лишь «кнут» (террор). Человеческое, слишком человеческое… Вспоминаются обличения «правивших террором» большевиков со стороны тех, кого освобождённый народ выбросил вон («бывшие» с золотопогонниками) или отверг как руководителей за классовое предательство («демократические социалисты»).

[4] По всей видимости, одной из постоянно действующих зарождения в 1970-80-х гг. национализмов, разнёсших СССР как только (с 1987 г.) советская власть перестала с ними бороться, было то, что в республиках национальная интеллигенция развивалась много быстрей, чем национальный рабочий класс.