Биология как идеология. Часть 1

Print PDF 

 Ричард Левонтин

 

Аннотация.

 

Эта небольшая (84 страницы) брошюра известного американского генетика Ричарда Левонтина посвящена двум неразрывно связанным друг с другом вопросам: критике социобиологии как научной теории и месту науки в современном обществе и ее роли в легитимизации существующего положения. Она была опубликована в 1991 году, и основана на цикле лекций, прочитанном автором на канадском радио годом ранее. Далее следует часть первая краткого изложения данной работы, снабженного прямыми цитатами из текста (полный перевод, возможно, будет опубликован позже).  

Предисловие

 Помимо краткого изложения истории появления данной брошюры, автор также излагает свою мотивацию к написанию и прочтению курса лекций, который послужил для нее основой:

 “Существенную часть истории западной цивилизации главными источниками нашего осмысления общества были традиция и христианская церковь. Даже социальные революционеры наподобие идеологов Американской революции прибегали к божественному провидению для оправдания своего политического курса.

 В наше время, однако же, западное общество стало более светским и рациональным, и основными источниками теорий, касающихся общества, стали профессиональные интеллектуалы: ученые, экономисты и политические теоретики, а также философы, в основном работающие в различных институтах и университетах.

 Эти интеллектуалы вполне осознают те возможности по формированию общественного сознания, которые находятся в их распоряжении, и постоянно ищут способы популяризации своих идей. Обычно это происходит следующим образом: нужно сначала до определенной степени прославиться за счет какого-нибудь всеобъемлющего и обычно довольно упрощенного “открытия” о тайнах человеческого общественного или психического бытия. Как правило, все сводится либо к сексу, либо к деньгами, либо к генам. Простая и драматичная гипотеза, которая все объясняет, хороша для прессы, радио и телевидения, и делает содержащие ее книги бестселлерами.

 Любой человек с академическим статусом, приемлемым стилем изложения и простой и мощной идеей может легко найти себе место в общественном сознании. С другой стороны, тот, кто попробует сообщить публике, что все не так просто, весьма неопределенно и запутанно, что никакое простое правило или сила не могут объяснить прошлое и точно предсказать будущее человечества, обнаружит, что ему донести свою мысль до слушателей куда сложнее. Выверенные утверждения о сложности жизни и нашем невежестве касательно ее основ плохо воспринимаются шоу-бизнесом.

 К счастью, существует традиция, важной частью которой являются Лекции Мэсси, целью которой является снабдить публику более сложным и менее зрелищным мировоззрением. Я лично был очень польщен, когда меня пригласили прочитать Лекции Мэсси в 1990 году на канадском радио CBC и затем сделать из этих лекций данную книгу. Это приглашение дало мне возможность побороться с точкой зрения, провозглашающей, что наука состоит исключительно из простых объективных истин, и что мы смогли бы узнать все, что стоит знать о человеческом бытии, если бы только мы слушались биологов.” [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 6] 

Разумный скептицизм

Первая глава книги посвящена недостатку понимания места науки в обществе и обусловленное ее (несомненно большими) заслугами восприятие публикой науки как некоей абсолютно объективной истины, а ученых как беспристрастных арбитров, независимых от тех устоев и систем, которые управляют повседневной жизнью человека.

 “Наука как и любой производительный труд, как государство, семья или спорт, является социальным институтом, полностью встроенным в структуру других социальных институтов и подвергающимся их влиянию. Проблемы, которые ставятся перед наукой, идеи, которые она использует для разрешения этих проблем, даже те научные результаты, производимые исследованиями, подвержены влиянию стереотипов, порождаемых обществом, в котором мы живем. Люди, в конце концов, начинают свой жизненный путь не учеными, а социальными существами, погруженными в среду семьи, государства и производственных отношений, и они рассматривают окружающий мир сквозь призму, сформированную их социальным опытом.

 Помимо этих личностных особенностей восприятия, наука подвергается воздействию общества постольку, поскольку является производительной деятельностью, требующей времени и денег, а значит направляемой и диктуемой теми силами и закономерностями, которые в нашем мире управляют временем и деньгами. Наука использует продукцию производства и является частью процесса производства этой продукции. Науке нужны деньги. Люди зарабатывают на жизнь, работая в науке, и таким образом, доминирующие в обществе социальные и экономические силы в значительной степени определяют, что наука делает и как она это делает. Более того, эти силы вполне могут брать из науки те идеи, которые лучше всего подходят для поддержания и продления процветания тех социальных структур, частью которых они являются. Таким образом, другие социальные институты имеют влияние на науку как в том, как она работает, так и в том, какие идеи она использует, и в то же время они берут из науки концепции и идеи которые затем поддерживают эти институты и позволяют им казаться легитимными и естесственными. Этот двойной процесс — с одной стороны, социального влияния и контроля за тем, что ученые делают и говорят, а с другой — использования того, что ученые делают и говорят — и подразумевается нами, когда мы говорим о науке как идеологии.” [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 9]

Далее Левонтин пишет, что помимо функции нахождения новых путей манипуляции окружающим миром, за которую наука и стала так популярна со времен Просвещения, у нее также есть вторая, не менее важная функция объяснения окружающего мира для общества. Это научная теория, и она считается неотделимой от практики, поскольку чтобы что-то изменить, нужно в первую очередь понять, как это что-то работает. На самом же деле практическая наука очень часто идет далеко впереди теории и помимо нее: так, гибридизация кукурузы и прочие великие открытия на ниве селекции были сделаны задолго до появления генетики, а медицина продолжает руководствоваться принципом “делай что работает”, применяя химиотерапию и хирургию в деле борьбы с раком, несмотря на тщательное изучение клеточных механизмов биологами.

 Несмотря на половинчатый успех теоретической науки, чей вклад в технологический прогресс автор считает несколько переоцененным, на одном поприще она преуспела несомненно: в деле легитимизации существующего положения.

 “Любой человек, какими бы ни были его политические взгляды, вынужден согласиться с тем, что мы живем в мире, моральное и материальное благополучие в котором распределено очень неравным образом.” [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 10]

 Мир делится на тех, у кого есть возможность распоряжаться собой, средства к существованию, свободное время и прочие блага, и тех, у кого нет либо всего этого, либо какой-то части, будь то цветное население США, женщины в патриархальных обществах или просто значительная часть населения стран Третьего мира.  Периодически это неравенство и его осознание людьми выливается в жестокие конфликты, от беспорядков во время борьбы чернокожего населения США за гражданские права в 60-х годах ХХ века до крестьянских восстаний в Европе в 16-17 веках и далее.

 “Очевидно, что в интересах власть предержащих по возможности предотвращать такие разрушительные конфликты, даже с учетом того, что, обладая всей полицейской мощью государства, они гарантированно в них побеждают.

По мере обострения этих конфликтов, создаются социальные институты, чьей основной задачей является предотвратить вооруженное противостояние путем объяснения людям, что общество, в котором они живут, устроено справедливо и честно, или по крайней мере безальтернативно, а любая борьба против этого бессмысленна. Это институты социальной легитимации, которые представляют собой такую же часть борьбы внутри общества, как поджоги стогов и уничтожение машин во время бунтов “Капитана Свинга” (“Капитан Свинг” — вымышленный персонаж, именем которого восставшие против разорения новыми сельскохозяйственными машинами и государственными законами крестьяне подписывали свои прокламации — прим. перев.) в Великобритании в 19 веке. Но эта борьба использует совершенно другое оружие — идеологическое, и ее поля сражений — умы людей, и если победа одержать там, то спокойствие и неизменность общества гарантированы.” [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 11] 

Со времен Карла Великого и до эпохи Просвещения легитимизирующую роль в европейском обществе играла религия, а именно христианская церковь. Каждый человек находился на своем месте в обществе по воле Божьей, управляемый королем — помазанником Божьим — и наследственной элитой. Даже “революционные” религиозные деятели вроде Мартина Лютера подчеркивали, что основной ценностью является мир, а справедливость хороша только как средство его достижения, но никак не наоборот.

Чтобы социальный институт мог выполнять легитимизирующую роль, он должен удовлетворять нескольким критериям.

•  Во-первых, его источником должно быть нечто, что воспринимается стоящим над обычными общественными противоречиями. Он не должен выглядеть продуктом политических, экономических или социальных процессов, но нисходить в общество из некоего внешнего источника.
•  Во-вторых, идеи, правила и результаты деятельности этого института должны обладать трансцендентным критерием истинности, неподвластным человеческим ошибкам. Они должны казаться абсолютно истинными и исходить из абсолютного источника, они должны быть верны в любое время в любом месте.
•  В-третьих, этот институт должен обладать неким ореолом тайны и загадочности, чтобы его внутреннее устройство не было прозрачно и понятно любому. Он должен пользоваться эзотерическим языком и его постулаты необходимо объяснять простому человеку устами тех, кто посвящен в тайну и может служить посредником между повседневной жизнью и таинственными источниками знания.

Христианство, равно как и почти любая другая религия, прекрасно удовлетворяет всем этим требованиям, и поэтому на протяжении веков религия была главным институтом, легитимизирующим устройство общества.

 

 

Но и наука подходит под это описание, и именно это позволило ей стать основным легитимизирующим институтом современного общества. Наука претендует на то, что ее методы объективны и аполитичны. Ученые всерьез верят, что, за исключением редких вмешательств надоедливых политиков, они находятся над любой политической схваткой. Но не только методы и структуры науки кажутся чем-то возвышенным по сравнению с обычными человеческими отношениями: сами результаты науки считаются некоей универсальной истиной. Когда истина об устройстве природы открывается нам, всякое дальнейшее обсуждение бесполезно, надо принять ее как факт и смириться. Наконец, наука говорит таинственным языком. Только специалист может понять, что ученые говорят или делают, и обществу требуется посредничество особых людей — научных журналистов, например, или профессоров, выступающих по радио — чтобы объяснить ему таинства природы, потому что иначе они представляют собой лишь горы непонятных формул. Более того, одни ученые зачастую неспособны понять, что говорят и пишут ученые из другой области! Когда известного британского зоолога сэра Солли Цукермана спросили, что он делает, когда в научной работе ему попадаются математические формулы, он ответил “я их проборматываю”.

 Хоть наука и претендует на то, чтобы находиться над обществом, она, как и христианская церковь до нее, является в первую очередь социальным институтом. В некоторых случаях источники научных идей в социальной реальности видны при детальном рассмотрении вполне отчетливо. Далее автор приводит пример дарвиновской теории эволюции, в истинности описательной части которой никто давно уже, и вполне резонно, не сомневается, но объяснительная часть которой (и об этом говорил и сам Дарвин) была вдохновлена совершенно внебиологическими соображениями и идеями, не последними из которых были идеи Томаса Мальтуса. Более того, концепция эволюции путем естесственного отбора очень похожа на теории шотландских экономистов времен раннего капитализма. Дарвин описывал природу в терминах экономики девятнадцатого века, знакомой ему непонаслышке, поскольку он зарабатывал на жизнь вложением в прибыльные акции и тщательно следил за биржевыми сводками в газетах. Осознавал ли он, насколько похожа его гипотеза сексуального отбора среди животных на принятые в викторианской Англии отношения между мужчинами и женщинами среднего класса, не совсем ясно, но картина сватовства вполне может встать перед глазами у читателей.

 

 

 Гораздо более интересное и подспудное влияние оказывают тенденции, которые сами ученые на момент влияния не осознают совершенно: социальные процессы, которые подают им идеи, которые они же потом используют для их обоснования. Так, до 18 века европейское общество уделяло очень мало внимания индивидууму. Человек определялся в первую очередь сословием или социальной группой, в которой он родился, и люди взаимодействовали друг с другом как представители этих групп. Индивиды считались не причиной социальных взаимодействий, а их результатом.

 Так и нарождающаяся наука в Средние Века и в эпоху Возрождения рассматривала окружающий мир как некое единое неразделимое целое, как и социальную структуру общества. С развитием промышленного капитализма все изменилось. С выходом на арену индивида и атомизацией общества в науке восторжествовало новое течение: редукционизм, согласно которому что угодно можно изучить, разделив его на составляющие элементы. Вся научная картина мира похожа на использованную Рене Декартом метафору часового механизма, из которой Декарт, как человек верующий, исключал человека в силу наличия бессмертной неделимой души, но современная наука вполне его туда возвращает как “человеческую машину”.

Второй чертой трансформации научных взглядов стало четкое разделение причины и следствия. Явление может быть либо одним, либо другим, и никак иначе. Согласно Дарвину, живые организмы являются пассивными объектами, на которые воздействует окружающий мир, к которому они вынуждены приспосабливаться. Это отчуждение организма от его среды подразумевало, что он никак не может изменить условия своего существования и должен приспособиться к ним или умереть. “Природа — люби ее или вали из нее” (“Nature — love it or leave it”, парафраз американского политического лозунга времен Вьетнамской войны, направленный против пацифистов и звучавшего как “Америка — люби ее или вали из нее”, лозунг также использовался фашистским режимом в Бразилии — прим. перев.). Это научный аналог старой поговорки про то, что бодаться с городской управой бесполезно (“You can’t fight city hall” — английская поговорка, смысл которой заключается в бессилии отдельного человека перед лицом государственных институтов и бюрократии вообще — прим. перев.). В главе 5 автор показывает, что этот взгляд на окружающую среду страдает излишним упрощением, и более верным является взгляд на отношения между организмами и средой как на взаимное воздействие.

 В биологии эти взгляды привели к довольно конкретной картине организмов и их места в окружающем мире. Считается, что живых существ определяют внутренние факторы, их гены. Молекулы ДНК таким образом предстают как современная божья благодать, и познав целиком наши гены мы тем самым сможем до конца познать самих себя. Внешний мир представляет для нас ряд проблем, над постановкой которых мы не властны: найти партнера, добыть еды, отхватить побольше ресурсов. Те из нас, чьи гены наилучшим способом для этого приспособлены, решат эти проблемы и оставят больше потомства. С этой точки зрения, это наши гены распространяют себя через нас, а мы — лишь механизм этого распространения, временные средства, путем которых самовоспроизводящиеся молекулы, из которых мы состоим, преуспевают или нет расползтись по миру. По словам Ричарда Докинза, одного из ведущих пропагандистов этой точки зрения, люди представляют собой “неуклюжие автоматы”, “душой и телом созданные” своими генами.

 Точно так же, как гены на одном уровне определяют судьбу индивида, индивиды определяют судьбы коллективов. Поведение группы организмом является суммой поведений отдельных организмов, и чтобы его понять нужно рассмотреть каждый организм по отдельности. Точно так же и с людьми — структура общества есть ничто иное, как сумма индивидуальных поведенческих стратегий. Если наша страна объявляет кому-то войну, значит, мы как индивиды агрессивны, если мы живем в обществе, построенном на конкуренции и предпринимательстве, значит, согласно этой точке зрения, мы все как индивиды склонны к конкуренции и предпринимательству. Индивиды состоят из генов, а общества — из индивидов, и таким образом, общества состоят из генов.

Если одно общество отличается от другого, значит, набор генов в индивидах, составляющих эти общества, различается. Даже культура считается состоящей из подобных генам кусочков мозаики, которую некоторые социобиологи называют “культургенами” (а Докинз — мемами — прим. перев.). Таким образом, культура тоже оказывается не более чем набором элементов в общем мешке: вывали их на пол, и вся культура оказывается перед тобой. Иерархия замыкается: гены образуют индивидов и диктуют их поведение, аповедение индивидов собирается в культуру, и получается, что гены опосредованно правят культурой. Познав гены мы познаем все, вот почему молекулярные биологи призывают тратить так много средств на расшифровку ДНК человека. Расшифровав геном каждого мы узнаем, почему одни люди бедны, а другие богаты, одни слабы, а другие сильны, одни угнетенные, а другие угнетатели, и так далее.

“Мы настолько привыкли к атомистическому механистическому взгляду на природу, что забыли, что это изначально была метафора. Декарт говорил, что природа “подобна механическим часам”, а мы воображаем, будто природа и есть механические часы. Мы даже неспособны вообразить альтернативную точку зрения, не обращаясь к донаучным воззрениям. Но подобный холистический подход также ложен. Это всего лишь еще одна форма мистицизма, которая не позволяет нам манипулировать окружающей средой и обращать ее себе на пользу. Что бы там ни говорили последователи гипотезы о Гее, мир вовсе не представляет собою некий единый организм, регулирующий сам себя ради какой-то благой цели. Сколько бы ни говорили, что “колебания цветка доносятся до самой дальней звезды”, на практике мое личное садоводство никак не сказывается на орбите Нептуна, поскольку гравитация слаба и быстро падает с увеличением расстояния. Значит, в разделении окружающего мира на некие независимые части есть все-таки разумное зерно. Но это не может быть верно для каждого случая. Значительную часть природы нельзя изучать, расчленяя на отдельные явления и рассматривая каждое по отдельности, и утверждать, что это возможно — чистейшей воды идеология”. [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 18]

 

 

Необходимо создать третью точку зрения, которая была бы далека и от мистического холизма, рассматривающего мир как единое и неделимое целое, и от также неверного, но господствующего в настоящее время редукционизма, который утверждает, что целое есть не более чем сумма его частей, которые можно изолировать и изучать по отдельности. Обе идеологии имеют корни в социальных порядках средневекового феодализма и современного индивидуалистического капитализма соответственно, и обе мешают науке взглянуть на мир во всей его сложности.

В последующих главах рассматриваются отдельные проявления современной научной идеологии и ложные пути, которыми она периодически ведет науку: как биологический детерминизм использовался для объяснения и оправдания неравенства внутри общества и между обществами, и для того чтобы утверждать, что это неравенство никогда не может быть преодолено, как теория о “человеческой природе” была разработана на основе теории Дарвина чтобы объявить социальный строй естественным, а значит неизменным, как проблемы здоровья и болезней из проблем общества делались проблемами индивида и таким образом индивид становился проблемой общества, и как простые экономические отношения, маскирующиеся под научные факты, могут направлять целые отрасли научных исследований и технологий.

“Хотя эти примеры и призваны развеять иллюзии читателя относительно объективности и абсолютной истины, которой представляется наука, они вовсе не предполагаются как отповедь науке или предложение бросить науку и заменить ее, например, астрологией или позитивным мышлением. Наоборот, они направлены на то, чтобы ознакомить читателя с правдой о науке как общественной деятельности и поощрить разумный скептицизм по отношению к широким обобщениям, практикуемым современной наукой в отношении понимания человеческого существования. Между скептицизмом и цинизмом есть существенная разница, поскольку первый ведет к действию, а второй — лишь к бездействию и пассивности. Так что у этой работы есть и политическая цель, которая заключается в том, чтобы убедить читателей не оставлять науку на откуп специалистам, не воспринимать ее как что-то таинственное и недоступное обычному человеку, но требовать сложного научного понимания окружающего мира, которое было бы доступно всем.” [R. Lewontin, Biology as Ideology, стр. 19]

 

Продолжение в следующих частях