Взгляд в досье

Print PDF

ГЮНТЕР ВАЛЬРАФ

 

Аннотация

Несмотря на то, что описываемые здесь реалии, а также лексика и примечания советского переводчика, в наше время могут показаться устаревшими, этот очерк весьма интересен в свете последних разоблачений тотальной слежки западных спецслужб за своими гражданами (материалы Эдварда Сноудена и прочих). Поскольку одним из основных аргументов в защиту этого беспредела является идущая все последние 15 лет борьба с терроризмом, неплохо бы взглянуть на то, как дела с этим обстояли задолго до 11 сентября 2001 года в одной из ведущих западных стран — ФРГ.

Текст взят из журнала «Иностранная литература» №1 за 1988 год.

Вступление и перевод с немецкого АЛЕКСЕЯ ГРИГОРЬЕВА

ГЮНТЕР ВАЛЬРАФ — GUNTER WALLRAFF (род. в 1942 г.)

Немецкий журналист и писатель (ФРГ). Первая его книга очерков «Ты нам нужен. О фабриках и заводах Западной Германии» вышла в 1966 г. С тех пор Г. Вальраф опубликовал несколько книг, пьес, репортажей. «Иностранная литература» напечатала его очерки «Во власти Молоха» (1972, № 11), «Гюнтер Вальраф contra Шпрингер и Крупп» (1973, № 5), «Португалия: как был раскрыт заговор» (1976, № 10—11), цикл репортажей о газете «Бильд» и деятельности в ФРГ крупнейшего газетно-журнального концерна Акселя Шпрингера (1981, N° 6, 10, 11; 1984, № 10) и др. Книга «Взгляд в досье» («Akteneinsicht», Gottingen, Steidl Verlag) издана в 1987 г. Печатается с небольшими сокращениями.

ГРИГОРЬЕВ АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (род. в 1936 г.)

Политический обозреватель ТАСС, переводчик с английского, французского и немецкого языков. Автор книг «Листья парижского каштана» (1963), «Омерта — значит закон молчания» (1965), «Неоконченное письмо в Будышин» (ГДР, «Домовина-ферлаг», 1975) и др.

 

«Крысы» и «навозные мухи»… Это из лексикона Франца-Йозефа Штрауса и его политического окружения, где столь «интеллигентным» образом характеризуют идейных противников — прогрессивных писателей ФРГ, в том числе и Гюнтера Вальрафа.

«Шавки», «пачкуны собственного гнезда», «литературный сброд». Это —- оттуда же и едва ли не в первую очередь по адресу Вальрафа.

«Я, как и миллионы немцев, приношу свою благодарность редакторам «Бильд». Обладай Вы хотя бы десятой долей ума этих журналистов, Вы бы, может, и стали более приличным человеком!» (из письма, адресованного Вальрафу неким Эрихом Р. из Дортмунда).

«Выражение «коммунист-подпольщик» по отношению к истцу № 5 (Вальрафу) также оправданно… Вероломные и грязные дела его и впрямь имели место» (из решения земельного суда в Штутгарте по иску Бернта Энгельмана, Ингеборг Древиц, Гюнтера Вальрафа и других писателей против Франца-Йозефа Штрауса)…

Вряд ли найдется в ФРГ еще одно литературное имя, которое с таким же бешенством трепали бы правые газеты и журналы (а они в Западной Германии — в большинстве) и от которого столь же трусливо отшатывалась бы значительная часть так называемой либеральной прессы. Для нервов преуспевающего (особенно в «черном бизнесе») предпринимателя, добропорядочного бюргера или консервативного политического деятеля вряд ли отыщется более сильный раздражитель, нежели имя Гюнтера Вальрафа.

Все это, разумеется, давно известно и самому писателю, и читателям его книг. Но есть и другое: то, о чем Вальраф догадывался, но не мог сказать во весь голос, пока сам не собрал неопровержимые улики и доказательства. И вот эта работа завершена. Книга так и называется — «Взгляд в досье». В то самое досье, которое было давно заведено на неугомонного писателя секретными службами ФРГ. (Как удалось Вальрафу заглянуть в полицейские акты — его тайна.)

Почему же вслед за бандитами пера и бандитами с кастетом в руке, вслед за «гориллами» из частной «заводской охраны» на Вальрафа ополчились все эти полицейские комиссары, филеры из ведомства по охране конституции и даже ищейки из федеральной разведывательной службы БНД?

Потому что Гюнтер Вальраф перешагнул невидимые, но более чем реальные границы в «свободном» и «демократическом» обществе. Табу — это не какие-то темы «икс», пишет в своей книге «Табу в прессе ФРГ» председатель Немецкого союза журналистов Эккарт Шпоо. Табу — это как раз такие темы, которые вызывают у общественности наибольший интерес. Частная жизнь — это не табу. Мы ежедневно наблюдаем, продолжает Шпоо, как газеты сообщают о личной жизни самых разных людей — об их семейных отношениях, сексуальных склонностях, причудах, нарушениях ими правовых норм. Все из ряда вон выходящее, эксцентричное становится объектом внимания средств массовой информации. «Будничное» же изымается из сферы общественного интереса. Но это будничное — условия жизни трудящихся, производственные отношения в обществе, социальная роль частной собственности, проблемы власти. На информацию обо всем этом наложено табу.

Официальной цензуры в ФРГ, согласно конституции, не существует. Но есть то, о чем говорил еще в 20-е годы известный немецкий публицист Курт Тухольский: «Нормальная газета подчинена самой строгой цензуре, какая только может быть,— своей собственной». Итак, самоцензура, или, как выражаются в ФРГ, «ножницы в голове». Подстригать мозги можно, разумеется, на различные фасоны (на то и плюрализм средств массовой информации), но цель операций такого рода очевидна.

Ну, а если ножницы затупились либо их вовсе нет, объявляется аврал — и тут уж все средства хороши: от суда (только после выхода в конце 1985 года книги «На самом дне» против Вальрафа было начато пять процессов) до расправ руками наемников, от клеветы и инсинуаций в прессе до пухлого «дела» в охранке. Обо всем этом подробно рассказывается в новой книге.

И тем не менее, репортаж «с самого дна» о тяжком житье в ФРГ полутора миллионов соотечественников вымышленного турка Али разошелся тиражом в несколько миллионов экземпляров… В произведении, с которым мы знакомим читателя, Вальраф весьма непочтительно отзывается о деятельности могущественных тайных ведомств и отнюдь не собирается отказываться от противостояния им… Здесь же читатель найдет и такие пассажи, после чтения которых разве что разведешь руками (к примеру, то, что в этой стране параграф 101-й уголовно-процессуального кодекса требует извещать абонента о прекращении прослушивания его телефона)…

Да, все это так. И параграф 101-й существует, и писателя Вальрафа охранке так просто, голыми руками не взять, и он может подать в суд на любое официальное лицо — от Штрауса до руководителя разведки БНД. Но тот же всем известный Вальраф был вынужден переехать на постоянное жительство в Голландию — и не для того, чтобы быть подальше от «иррациональных реакций группки сбитых с толку», как уверяет советских читателей экспортно-пропагандистский журнал ФРГ «Гутен таг», а с целью избавиться от каждодневной полицейской слежки, угроз физической расправы и прочих прелестей западногерманского «правового государства».

Будет ли ему легче работать в дальнейшем, покажет время. Кстати, еще более десяти лет назад Генрих Бёлль выражал опасение, что лицо Вальрафа становится слишком известным и потому писатель не сможет продолжать свои расследования скрытно: «Я вижу только один выход — создать пять, шесть, дюжину Вальрафов».

Будем надеяться, что Бёлль здесь ошибся и что не понадобится ни «второй», ни «третий» Вальраф, ибо реально существующий — един во множестве лиц.

Предисловие

У меня давно уже установились тесные, хотя и не безоблачные отношения с нашими «органами» — юстицией и полицией. И началось это отнюдь не в прошлом году, когда по наущению уголовной полиции Баварии в моей кёльнской квартире — рабочем кабинете и жилых комнатах — был проведен обыск, причем с поистине широким размахом; одновременно охранители правопорядка появились на пороге у режиссера фильма «На самом дне» Йорга Гфрёрера и у продюсера картины Петера Кляйнерта. Как эта акция, якобы направленная на защиту интересов государства, была раскручена, как она протекала, что искали ее участники и что они в итоге нашли — обо всем этом я и поведу здесь речь.

Будь это единственное в своем роде происшествие, я не стал бы утомлять

читателя своим рассказом. Просвещенному современнику, читающему журналы «Шпигель» и «Штерн», да и вообще потребителю наших средств массовой информации слишком хорошо известно, что в «серой зоне» действия секретных служб и правоохранительных органов то и дело выявляются факты злоупотребления властью и иные неприятные инциденты. Когда такие дела выплывают на свет божий, как это было в случае с Клаусом Траубе [Западногерманский физик-атомщик, которого бездоказательно обвинили в «связях с террористами» и бросили за решетку; впоследствии был оправдан и освобожден. (Здесь и далее прим„ перев.)], то поначалу в обществе прокатывается ропот недовольства, но… вскоре все успокаивается; и каждый раз у людей складывается впечатление — зачастую они не признаются в этом даже себе, не то что другим,— что, очевидно, нет дыма без огня: ведь не будет же, в конце концов, демократическое государство беспокоить своих граждан безо всякого на то основания. Вот и к моему имени кое-что прилипло, поскольку в течение многих лет по пятам за мной следуют сотрудники ведомства по охране конституции, прокуроры, политическая полиция, господа из федеральной разведывательной службы (БНД), их шпики и осведомители. Я всегда твердо знал, что кто-то из них следит за мной; не исключено, что впоследствии мне будет этого и не хватать.

Возможно, кое-кто теперь, как бывало уже не раз, заявит не без ехидства: поделом этому Вальрафу! Он же сам действует из подполья, сам выступает в роли провокатора.

Я не собираюсь давать здесь отчет о методах своей работы, но хотел бы отметить следующее: если бы мы жили в открытом, свободном и демократическом обществе — в чем нас постоянно уверяют,— то порядков, вскрытых мною и другими, не было бы вовсе или же их быстро признавали бы и устраняли, причем, быть может, как раз те, кто сегодня изо всех сил старается помешать такому ходу дел.

Мои методы расследования и мои намерения в корне отличаются от ремесла шпиков и доносчиков, которых нанимает и которым платит государство, как, впрочем, и частные лица. Мною всегда руководит желание выявить неполадки в нашем обществе и помочь их устранению. Я не могу мириться с тем, что отдельные лица и целые учреждения используют свою экономическую и политическую власть для угнетения других людей; ведь там, где это происходит, нет места «свободному и демократическому правопорядку», провозглашенному в нашей конституции.

У ее официальных защитников, как правило, совсем иной взгляд на эти вещи. Они прилагают все усилия для того, чтобы в нашем государстве ни малейшим образом не были затронуты интересы привилегированных. Тщетно ожидать от БНД и государственных правозащитных служб расследования дел об отравлении Рейна химическими монополиями; не беспокоят их и преступные, нередко перехлестывающие через национальную границу махинации бизнесменов, сдающих «напрокат» иностранную рабочую силу. Когда военные концерны нелегально поставляют диктаторским режимам или в так называемые кризисные регионы вооружения или документацию для строительства подводных лодок, разведывательные службы чаще всего этому содействуют. И потому я, естественно, непрестанно задаю себе вопрос: чье государство, собственно говоря, защищают охранители нашего государства?

В отличие от наших «органов» я никогда не вторгаюсь в частную жизнь тех или иных лиц. Это для меня запретная область. Ни в одной из моих публикаций не найти подробностей о личной жизни Герлинга, Шпрингера или Фогеля (Адлера) [Ханс Герлинг — председатель правления крупной страховой фирмы в Кёльне, о которой идет речь в книгах Г. Вальрафа. Аксель Шпрингер (1912—1985)—крупнейший газетно-журнальный издатель ФРГ; разоблачению нравов, царивших в его «империи», посвящен ряд книг Г. Вальрафа. Ханс Фогель — реальное лицо, выведенное в книге «На самом дне» под фамилией Адлер (игра слов: «фогель» — птица, «адлер» — орел)], хотя я — невольно — обнаружил здесь кое-что, небезупречное и с юридической точки зрения. Но я не написал о том ни строки.

На этих страницах читатель услышит голоса самих охранителей нашего государства — самых разных рангов. И если у читателя создастся впечатление, что реальность намного превосходит фантазию автора, то это вовсе не моя заслуга. Подлинные герои моего повествования — прокуроры, полицейские комиссары и их осведомители.

Я воспользуюсь возможностью привести строки из их тайных досье в качестве «обнаруженного автором литературного источника», а также позволю себе, как непосредственно причастному лицу, сопроводить их несколькими необходимыми замечаниями и дополнениями, что поможет моей книге достичь цели. А цель эта — бросить взгляд за кулисы наших зловещих служб и помочь читателю составить представление об их деятельности.

«Государственный изменник»?..

Если не принимать в расчет, что мое знакомство с МАД[Военная контрразведка ФРГ] состоялось еще во время службы в бундесвере (причиной явился мой отказ брать в руки оружие), то следует начать с 1970 года, когда я узнал, что привлек к себе внимание охранителей нашего государства. В ту пору ведомство по охране конституции передало сведения обо мне руководству фирмы «Мелитта-Бенц» — в результате я был вынужден прервать работу над репортажем о фабрике по производству фильтров для кофеварок.

Следующий инцидент произошел в 1974 году. Впрочем, узнал я о нем лишь в конце июня 1979 года, более пяти лет спустя, когда министр внутренних дел уведомил меня, что я «подозревался в государственной измене» и с 22 марта по 24 мая 1974 года мой телефон прослушивался, а все разговоры по нему записывались на пленку. Никакие юридические отговорки не могли скрыть истинных намерений организаторов этой акции: меня хотели загнать в угол, обвинив в терроризме. В подобных случаях у нас разрешено уже почти все — и даже так называемые либеральные средства массовой информации быстро уходят в кусты. По настоянию моего адвоката министерство внутренних дел сообщило мне подробности: вопрос о прослушивании телефона был поднят, поскольку 11 января 1974 года я якобы встречался с Маргрит Шиллер, в то время — членом РАФ [«Роте Армее фракцион» — левацкая террористическая группировка, возникшая в ФРГ в начале 70-х годов]. Мой календарь деловых встреч, да и сама Маргрит Шиллер свидетельствовали о другом. Так, г-жа Шиллер вспоминала:«Впервые я увиделась с Г. Вальра- фом 8 августа 1979 года, когда он посетил меня во Франкфурте [Здесь и далее имеется в виду Франкфурт-на-Майне], чтобы проинформировать об упомянутых ухищрениях ведомства по охране конституции…»

О том, почему и как я попал к Маргрит Шиллер, стоит рассказать чуть подробнее. Один из руководящих сотрудников некоего боннского журнала пригласил меня в гости. Позже я узнал, что накануне он встречался с тогдашним начальником ведомства по охране конституции Майером и подвергся соответствующей обработке.

Итак, в назначенный вечер я появился в доме у этого журналиста; мы обменялись приветствиями, были поданы спиртные напитки. Вообще-то я хорошо переношу алкоголь, но тем вечером уже первый глоток буквально свалил меня с ног, я даже выронил бокал. Я чувствовал себя совершенно разбитым. А затем последовал самый настоящий допрос. Вопросы сыпались градом, ясно было, что хозяин дома хочет меня в чем- то уличить.

Кончилось тем — а был уже довольно поздний час,— что он уговорил меня повидаться с Маргрит Шиллер. Он позвонил ее адвокату, и тот устроил эту встречу. И вот уже я в его «порше», который со скоростью 200 километров в час мчится по направлению к Франкфурту. Там-то и состоялась эта своеобразная очная ставка, причем, должен сознаться, я вздохнул с облегчением, когда понял, что эту женщину — при ее росте метр девяносто ошибиться невозможно — я никогда раньше не встречал. Да и журналист, присутствовавший при встрече, вынужден был констатировать, что мы увидели друг друга впервые.

Однако боннский журнал не преминул в своем гвоздевом материале, озаглавленном «У разведслужбы хорошая память», ознакомить читающую публику — практически без комментариев — со всеми фальшивками ведомства по охране конституции. Тогдашний глава ведомства Майер бойко изложил все свои необоснованные подозрения на мой счет. Мои же опровержения, хотя и были вынесены на обсуждение, по-настоящему не прозвучали. Статья была нашпигована явными и скрытыми обвинениями по моему адресу, от моих заявлений автор отмахивался, не пытаясь даже мало- мальски обосновать свои выпады и язвительный тон.

«На шефа ведомства Майера не производят особого впечатления попытки писателя и бывшей пособницы террористов снять с себя все обвинения (не правда ли, превосходная формулировка? — Г. В.). По мнению Майера, досье ведомства ясно свидетельствует о вполне оправданном недоверии к утверждениям Вальрафа, будто бы он никогда не имел контактов с террористами».

Даже непредубежденному читателю, проинформированному подобным образом, не оставалось ничего иного, кроме вывода: видимо, нет дыма без огня. Журнал и федеральное ведомство в очередной раз преуспели в совместной дезинформации общественности.

О своеобразном переплетении судеб журналистики и секретных служб я лично узнал уже много лет назад. Сегодня известно не только то, что разведслужбы используют журналистов — вопреки их желанию — в своих целях, но и что очень многие сотрудники прессы, в том числе ведущие, непосредственно работают на БНД и ведомство по охране конституции. Манфред Биссингер в своей книге «Зловещие услуги. Как секретные службы злоупотребляют средствами массовой информации» (соавторы — Филип Эйджи, Стефан Ауст, Эккарт Шпоо, Эккехардт Юргенс; изд-во «Штайдль- ферлаг», 1987 год) рассказывает о том, как бывший руководитель ведомства федерального канцлера Хорст Эмке в начале правления социал-либеральной коалиции попытался разобраться, что же происходит в джунглях тайных служб. Однако подготовленный для него список журналистов, постоянно или временно сотрудничавших с разведкой, так никогда и не был опубликован. Как пишет Биссингер, «в списке аккуратно, по алфавиту перечислены практически все те, кто имеет имя и вес в буржуазной журналистике» (говорят, там около тысячи имен).

В связи с другими расследованиями мы с моим другом, фотографом Гюнтером Цинтом, натолкнулись на некую «боевую группу по борьбе с бесчеловечностью». Это были немецкие обыватели, которые по поручению ЦРУ занимались подрывной деятельностью против ГДР в качестве диверсантов и профессиональных провокаторов. Впоследствии они насмерть между собой переругались, запутались в собственных мошенничествах, в группе воцарилось всеобщее недоверие. Обмениваясь письмами, они вскрывали конверты, обернув их в целлофан — опасались ядовитых веществ, воздействующих на кожу и глаза. Один из этих типов, вконец обезумев, разослал отравленные подобным образом письма Герберту Венеру [Герберт Венер (род. в 1906 г.) — видный политический деятель ФРГ, с 1969 по 1981 род возглавлял фракцию СДГТГ в бундестаге.], Вилли Брандту и другим политическим деятелям. Адресаты, правда, не пострадали, но на зрении секретарши одного из них это сказалось. Пресса шумно обсуждала происшествие.

Нам удалось заполучить дневники этой группы и прочие документы. Когда мы предоставили их журналу «Шпигель» для публикации, редактор, который ознакомился с материалами, проявил к ним огромный интерес. Но перед самой публикацией «герои» этой истории подали в суд, заявив, что документы носят личный характер, что получены они незаконным путем и потому не могут быть обнародованы, В качестве главного свидетеля выступал, обнаружив тем самым принадлежность к определенной организации, один журналист из «Шпигеля»; его дядя, как мы позднее узнали, был руководящим сотрудником федеральной разведывательной службы.

При этом я не утверждаю, что «Шпигель» или другие наши издания все без исключения занимаются агентурной деятельностью по поручению государственной охранки. Но одно знаю наверняка: между журналистикой и «органами» существуют самые разнообразные взаимосвязи, от которых зависят и оклады, и выгодные командировки, и интересные встречи, и важная информация.

После того как выяснилось, что в 1974 году и речи не могло быть о моей, так сказать, причастности к террористической деятельности, нетрудно было прийти к заключению, что у наших служб, очевидно, на уме совсем другое. Случаю было угодно, чтобы мой телефон стали прослушивать, когда я вместе с друзьями готовился к «греческой акции». Несмотря на некоторый опыт, я все еще был наивен — многие из деловых разговоров велись по моему телефону. К примеру, я звонил в один оружейный магазин и спрашивал, нельзя ли у них купить наручники: позже — 10 мая 1974 года — я приковал ими себя к фонарному столбу на площади Синтагма в Афинах. Логично предположить, что охранители нашего государства крайне заинтересовались, какая же это акция планируется на территории ФРГ для проведения ее в фашистской Греции. Весьма возможно, что уже тогда были установлены контакты между соответствующими государственными учреждениями обеих стран.

На допросе в Греции сотрудник тайной полиции показал мне визитную карточку некоего «Ханса Шнайдера», чиновника федерального ведомства по уголовным делам ФРГ; он назвал его своим хорошим другом и сказал, что ему достаточно лишь позвонить этому человеку, дабы выяснить, лгу я или нет.

Удивительно, что телефон мой продолжали прослушивать, даже когда я сидел в греческой тюрьме. Как раз в то время домой мне звонило немало людей из ФРГ и из-за рубежа, выражая свою солидарность со мной. Трудно представить себе более простой способ составления поименного списка активистов антифашистского движения в Европе.

И хотя власти ФРГ до сих пор отрицают, что интересовались запланированной мною антифашистской акцией в Греции, бесспорно, в период военной диктатуры в Афинах отношения между обоими натовскими государствами — Грецией и ФРГ — развивались самым интенсивным и успешным образом.

23 мая 1974 года афинский военный суд рассмотрел мое дело. Приговор гласил: тюремное заключение сроком 14 месяцев, А 24 мая 1974 года, согласно справке министра внутренних дел ФРГ от 28 июня 1979 года, прослушивание моего телефона было официально прекращено. Очевидно, сочли, что я под надежной охраной.

Добавлю: пока я сидел в греческой тюрьме, президент ФРГ Густав Хайнеман позвонил моей жене и сказал, что предпримет все возможное для моего освобождения и что она в любое время может обратиться к нему, А когда мы позже встретились с Хайнеманом, он сообщил мне, что располагает доказательствами того, что и его домашний телефон в Эссене прослушивался…

Клика охранителей государства

Спустя год после прослушивания моего телефона в связи с «греческой акцией» кёльнские власти тоже решили не оставаться в стороне. Впоследствии я ознакомился с донесениями осведомителя, а также с досье прокуратуры, что позволило мне наглядно и подробно запечатлеть для потомков весь ход событий.

«Кёльн, 3.12.1976.

Генеральный прокурор Вернер Пфромм возбудил против кёльнского обер-прокурора д-ра Гюнтера Бэра, а также начальника политического отдела прокуратуры д-ра Йозефа Беллингхау- зена и прокурора Вильгельма Курта уголовное дело по обвинению в подделке документов, связанных с расследованием дела Вальрафа. Д-р Беллингхаузен (по его собственным словам, «правоверный демократ консервативного толка») переведен в отдел по проблемам молодежи. Дело писателя Гюнтера Вальрафа, «подозреваемого в поддержке преступного сообщества», прекращено из- за отсутствия доказательств» (агентство ДПА).

С того времени, когда в прокуратуре произошла утечка информации и в мои руки попали некоторые документы, я понял, сколь расточительно, мотовски тратились здесь деньги налогоплательщиков. Если бы меня хоть раз вызвали на допрос, я бы мог опровергнуть высосанные из пальца подозрения и содействовать прекращению расследования, а беднягам ищейкам из ведомства по охране конституции не пришлось бы торчать в дождь и снег у моей входной двери, наживая себе насморки и гриппы.

Если приравнять тогдашнюю почасовую оплату одного шпика к заработку неквалифицированного подсобного рабочего (около 7 марок), то в общей сложности было растранжирено примерно 80 тысяч марок, не говоря уже о куда более дорогостоящем содержании специалистов по прослушиванию, которые денно и нощно следили за всеми моими разговорами по двум домашним телефонным номерам и записывали беседы на магнитофоне, а частично и на бумаге. В ту пору я нередко часами разговаривал по телефону — нужно было внести ясность в запутанные личные дела. Одно лишь техническое обеспечение прослушивания и почасовая оплата занятых им лиц обошлись, наверное, в 40, а то и в 60 тысяч марок. Жалованье полицейских комиссаров и работников прокуратуры я не принимаю в расчет, поскольку эта их работа оказалась чем-то вроде профилактики: не занимайся они моей персоной, они могли бы нанести несравнимо больший ущерб и вред гражданам, пользующимся меньшей известностью.

Серьезную и все возрастающую опасность я вижу в том, что ведомство по охране конституции, политическая полиция, федеральное ведомство по уголовным делам, федеральная разведывательная служба и военная контрразведка под предлогом борьбы против террористов получают мощное подкрепление в виде нового персонала, технических и бюджетных средств; одновременно все более расширяется сфера полномочий генерального прокурора ФРГ.

Функционирование столь раздутого бюрократического аппарата предполагает, что он постоянно должен быть «в форме», что его сотрудники должны продвигаться по служебной лестнице, что непременно должны быть доказательства деятельности аппарата, и притом — успешной. А коль скоро потенциальных преступников не находится, их создают. Примерно так, как в земле Нижняя Саксония, где в городе Целле ведомство по охране конституции организовало взрыв, в результате которого была пробита тюремная стена.

Так уж повелось, что этот аппарат, как никакой другой в нашем государстве, заполнен людьми консервативного, реакционного образа мыслей, старыми и новыми нацистами, а также теми, кого судьба настолько изломала, что они не могут найти себя в какой-либо обычной профессии или же чувствуют неодолимое стремление к примитивной игре в ковбоев и индейцев. Врагов они издавна привыкли выискивать там, где наблюдаются хоть сколько-нибудь слабые и робкие попытки всколыхнуть общество, изменить сложившийся статус-кво, причем врагами оказываются даже «Молодые социалисты» [Молодежная организация СДПГ], активисты профсоюзов и левые католики. Они оценивают человека с помощью штампов, которые накрепко засели в их головах и постоянно «наводят на подозрения». Тот, кто не состоит ни в какой политической партии, кто, по всей видимости, выступает за социальные перемены по своей инициативе и ни от кого не получает денег, представляется им особенно подозрительным: в их глазах он — маскирующийся шпион. Что касается меня, то многочисленные контакты с разными людьми — а этого требует моя работа — явно рассматривались ими как ловкое прикрытие, необходимое «коммунисту-подпольщику» и «другу террористов» для его каждодневной «подрывной деятельности».

3 июня 1975 года полицей-президент Кёльна дал ход расследованию в отношении меня — по иску профессионального сыщика Байземана, сотрудника политической полиции, особо усердствующего в проведении домашних обысков в Кёльне и его пригородах. На бланке судебного иска, в графе «потерпевшая сторона», было написано просто и скромно: «общественность». Основание для иска:

«Подозреваемый в совершении преступления Вальраф широко известен, в частности, своими многочисленными нелегальными акциями. Их перечисление здесь было бы неуместным, однако при необходимости это можно восполнить. Основанием же для возникшего у меня подозрения считаю следующее.

Вальраф поддерживает особые связи со Швецией, где, как уже говорилось, после похищения Лоренца [Петер Лоренц — председатель западноберлинского ХДС. Был похищен леваками-террористами в феврале 1975 года, спустя некоторое время был освобожден.] должны находиться многие члены банды Баадера — Майнхоф [Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф — лидеры левацкого террористического движения в ФРГ в 70-е годы: при не выясненных до конца обстоятельствах покончили жизнь самоубийством (У. Майнхоф — в 1976 году, А. Баадер — в 1977)], в том числе и похитители Лоренца. Связь со Швецией впервые обратила на себя внимание при следующих обстоятельствах. Во время взрыва в здании федерального союза немецких промышленников была повреждена типография, в которой незадолго до того была напечатана брошюра-предупреждение «Литература как оружие в классовой борьбе — на примере Гюнтера Вальрафа». Поскольку нельзя исключить того, что именно по причине этой публикации типография и стала истинной целью акта, расследование пошло в указанном направлении. При этом возле дома Вальрафа была замечена автомашина шведской журналистки Л., которая однажды уже подвергалась проверке сотрудниками земельного или федерального ведомства по уголовным делам в связи с расследованием деятельности банды Баадера — Майнхоф. В силу того, что расследование в отношении этой журналистки не принесло положительных результатов, ее документы на сей раз не проверялись. Ее автомобиль стоял прямо перед домом Вальрафа…»

Журналистка Л. работала редактором шведской программы на радиостанции «Дойчландфунк» [«Дойчландфунк» («Немецкое радио») — орган официальной радиопропаганды ФРГ на зарубежные страны (в основном европейские); находится в Кёльне.]. Будучи корреспондентом ряда социал-демократических газет, она поддерживала деловые контакты с известными политическими деятелями — например, с тогдашним федеральным канцлером Вилли Брандтом и министром юстиции Хансом-Иохеном Фогелем. Она не раз участвовала в телепередаче Хёфера «Фрюшоппен»[«Фрюшоппен» (точнее — «Интернационалер фрюшоппен») — еженедельная воскресная теледискуссия западногерманских и иностранных журналистов по актуальным международным событиям; уже более 30 лет передачу неизменно ведет один из самых известных публицистов ФРГ— Вернер Хёфер.]. Официально прописана в своей кёльнской квартире.

«Дальнейшие указания на связь со Швецией содержались в газетных публикациях, посвященных книге Вальрафа «Вы там — наверху, мы здесь — внизу». В них говорилось, что Вальраф, действуя под чужим именем в качестве рассыльного дирекции, без какого-либо официального разрешения провел в выходной день группу работников шведского телевидения в здание главного управления фирхмы Герлинга для съемки фильма… 21 апреля 1975 года, как мною установлено, напротив дома № 20 по Тебэерштрассе стояла автомашина (серебристого цвета «рено» последней модели) с номером «ХКР 090» и шведским опознавательным знаком. По дальнейшим сведенияхМ, 2 мая 1975 года, примерно в 21.40, обладатель взятой напрокат в мюнхенском филиале фирмы «Еврокар» (Мюнхен, 46. Франкфуртер- Ринг, 243) автомашины под номером «М-СА 2461» (заказана стокгольмским филиалом «Еврокара», взята в пользование 28 апреля 1975 года шведским гражданином Окмаром Гуннаром — родился 16 августа 1947 года, место рождения и местожительство неизвестны) посетил квартиру в доме № 20 по Тебэерштрассе».

«Окмар Гуннар» — это мой шведский друг Ларс-Гуннар Окней из Стокгольма. Он работает там режиссером на телевидении и, время от времени приезжая по делам в ФРГ. навещает меня. На этот раз он сначала побывал у моего коллеги Бернта Энгельмана, который живет недалеко от Мюнхена. Быть может, это секретное донесение было получено через БНД и Францем-Йозефом Штраусом; как известно, во время предвыборной кампании он обозвал Энгельмана и меня «коммунистами-подпольщиками».

Еще один подозрительный момент:

«Тайный номер телефона Вальрафа — 51-05-84 — был обнаружен на листке из блокнота, принадлежащего Ральфу Орану. На том же листке были записаны имена находившихся в заключении членов банды Баадера — Майнхоф и номера телефонов защищавших их левых адвокатов. Оран является руководителем одной из «организаций по оказанию помощи в тюрьмах», которые стремятся оказать содействие политическим преступникам на всей территории ФРГ».

Никакого Ральфа Орана я не знаю, а что касается моего тогдашнего «тайного» телефонного номера, то он был известен очень многим.

«Далее, приблизительно 20 мая 1975 года, была получена доверительная информация о том, что уже около 14 дней на квартире у Вальрафа как будто бы находятся два неизвестных лица — мужчина и женщина. Женщине около 30 лет, и она курит сигары, что указывает на ее скандинавское происхождение…» «О достоверности факта связи с РАФ свидетельствует то, что в свое время возле дома № 20 по Тебэерштрассе была задержана долго разыскивавшаяся Марианна Херцог, входившая в банду Баадера — Майнхоф; ее взяли при выходе из этого дома, и вряд ли здесь можно предположить нечто иное, кроме того, что она побывала на квартире у Вальрафа».

«В свое время» — означает 1971 год. Марианну Херцог арестовали не на моей улице, а на соседней, а меня самого тогда не было дома.

Еще до этого иска, а именно 21 мая 1975 года, полицей-президент Кёльна направил ходатайство о содействии в адрес федеральной разведывательной службы в Пуллахе [пригород Мюнхена, где расположена штаб- квартира БНД.]. Укомплектованная вассалами Штрауса секретная служба отбарабанила 30 мая в кёльнский полицей-президиум то, что он и хотел:

«Политической полиции в Кёльне, для сведения 14-го комиссариата. Касательно анархизма с применением насилия.

Ханс-Гюнтер Вальраф, родившийся 1.10.1942 в Буршайде, известен здесь как журналист и писатель левой ориентации. Согласно неподтвержденной информации от 1969 года, В., по-видимому, поддерживает контакты с испанскими террористами, входящими в анархистские и троцкистские группировки. Есть предположение, что он снабжает их оружием и взрывчаткой…»

4 июня 1975 года кёльнская прокуратура превратила «неподтвержденную информацию» в «сведения». В суд первой инстанции в Кёльне было направлено заявление о «необходимости начать наблюдение. а также круглосуточную запись на магнитофон всех телефонных разговоров, ведущихся по номеру 51-05-84 обвиняемым Гюнтером Вальрафом; срок действия этих мер — три месяца. Существует обоснованное подозрение, что обвиняемый Вальраф поддерживает группировки, преследующие преступные цели… Что касается фактов, на которых основывается это подозрение, то имеется в виду содержащаяся в иске от 3 июня 1975 года информация, и прежде всего — переданные БНД из Мюнхена сведения относительно обвиняемого Вальрафа» (разрядка моя.— Г. В.).

В тот же день суд первой инстанции в Кёльне, не изменив ни строки в этом заявлении, принял его к расследованию.

Я предъявил тогда иск к БНД, а на кёльнскую прокуратуру подал жалобу — в порядке судебного надзора, ибо я в жизни никого не снабжал оружием или взрывчаткой, да и в будущем не собираюсь этого делать. Тут не могло быть и речи об ошибке, возникшей в результате неправильной передачи сообщения или же его неверной интерпретации, поскольку — признаюсь, к своему стыду,— даже «духовное оружие» я до сих пор никогда еще не ввозил в Испанию и не вывозил оттуда. У меня не было никаких контактов с испанскими группировками, и вообще я в этой стране был только проездом в Португалию.

Целенаправленный запуск подобных фальшивок БНД оказался для меня небезопасным. В пору моей трехмесячной работы в одном португальском кооперативе специальный уполномоченный ВИД в посольстве ФРГ в Лиссабоне, некий Обераккер, который постоянно поддерживал связь со Спинолой и его путчистами, подбросил португальским властям сообщение, будто, находясь у них в стране, я поддерживаю связи с нелегальными группировками.

Эти сознательно распространявшиеся фальшивки стали причиной того, что на пресс-конференции в Лиссабоне в ноябре 1976 года, где состоялось представление португальского издания моей книги «Португалия: как был раскрыт заговор», с целью арестовать меня появились сразу 16 сотрудников службы безопасности. Они задержали одного похожего на меня португальца. Я же, предупрежденный заранее, остался в Кёльне.

Целых полтора года по распоряжению обер-прокурора Беллингхаузена ищейки вынюхивали мои политические связи и копались в моих личных делах. Днем и ночью дома у меня раздавались телефонные звонки; всякий раз, когда я снимал трубку, на другом конце провода ее клали. А в досье появлялась очередная запись о моем местопребывании:

«В настоящее время В. находится в Кёльне. Расследование продолжается».

Как-то техника сыграла с обер-прокурором злую шутку, вернее, не только техника, но и оскорбленная честь одного из соглядатаев, состоявших у него на службе. Однажды, при техническом сбое, я, словно эхо, вновь услышал последнюю фразу из своего только что закончившегося телефонного разговора. Я тут же обругал подслушивавшего «старым нацистом», а он не сдержался и недовольно проквакал в трубку: «Что вы себе позволяете?..»

При длительной слежке они то и дело отключали мой телефон — от 30 минут до нескольких часов. Телефонный аппарат был мертв; тот же, кто хотел до меня дозвониться, слышал лишь короткие гудки «занято». По моей просьбе бюро ремонта прислало своего техника, однако он ничего не обнаружил. Видимо, сыщики, когда у них выходила из строя звукозаписывающая аппаратура или ощущалась нехватка персонала, блокировали телефон, чтобы не пропустить ни одного из моих разговоров. Время от времени они даже проказничали, названивая по телефону за мой счет; иначе как объяснить тот факт, что в период, когда дома у меня никто не снимал с аппарата трубку, на счетчике таинственным образом — и довольно часто — выскакивали все новые и новые цифры…

Двух моих родственников, живущих в соседнем доме,— родного дядю и двоюродного брата — привлекли к сотрудничеству в качестве шпиков и доносчиков. Оба после этого бегали по соседям и рассказывали, что меня то и дело посещают террористы, а моя квартира превращена в оружейный склад. Брат купил себе для защиты пистолет, правда, применил его, угрожая иностранцу-рабочему, забравшемуся к нему в сад, чтобы достать мячик своего сына. Потом брат вступил в ХДС и подписался на «Байерн-курир» [Мюнхенский еженедельник, официоз штраусовской партии ХСС.]. Как-то раз меня навестили друзья из Карлсруэ и привезли в подарок старинный резной непальский ларец — брат тут же сообщил в политическую полицию, что в дом Вальрафа опять доставлено оружие. Вскоре примчался полицейский фургон, моих друзей, сидевших в ресторане, вывели с поднятыми руками на улицу, потребовали у них документы и обыскали автомобиль.

Когда мне этот террор осточертел, я предъявил к родственникам иск по обвинению в клевете, и дело дошло до судебного разбирательства. Родичи вынуждены были отказаться от своих прежних заявлений, однако в дальнейшем продолжали утверждать то же самое. Такой «прожженный террорист», как я, говорили они, их не проведет, им все доподлинно известно, потому что они могут прямо звонить в органы безопасности, а уж там-то все это подтверждено документально.

(Должен здесь заметить, что мои пацифистские убеждения, которые послужили основанием для отказа от военной службы, по-прежнему ничем не поколеблены; напомню, что, будучи уже призванным в бундесвер, я отказался взять в руки оружие. И вообще я никогда не владел никаким оружием. Даже в ту пору, когда я вошел в контакт с правыми террористами на севере Португалии, дабы разоблачить их путчистские планы, я не имел при себе какого-либо оружия.)

А Байземан, чувствуя поддержку начальника политического отдела кёльнской прокуратуры д-ра Беллингхаузена, подогревая себя общей истерией вокруг Баадера и Майнхоф, продолжал словно одержимый вести расследование. И каждый, кто хоть раз приходил ко мне на квартиру или кого в вечернее время я сам посещал на дому, начинал фигурировать в документах расследования, подозреваться в качестве возможного заговорщика и террориста.

«Есть сведения, что квартиру в доме № 20 по Тебэерштрассе часто посещает обладательница автомобиля с номером «БН-КЮ 156»; по описаниям, ей около 20 лет, она брюнетка, и вроде бы ее зовут Ютта. Владелец автомобиля — обер-регирунгсрат д-р Ц., проживающий в Бонне (Бад-Годесберг). Он женат, но живет отдельно от жены. 14-й комиссариат боннской полиции сообщил, что он не располагает какими-либо компрометирующими сведениями о супругах Ц., а о некоей «Ютте» ничего не известно».

Дилетантская, глупая слежка. «Ютта», которой «около 20 лет»,— моя давнишняя (ей за 30) знакомая А., активный член СДПГ, служит в одном правительственном учреждении. Было время, когда мы не виделись, но часами вели телефонные разговоры — и все они были записаны. А еще «Юттой» оказалась моя 22-летняя секретарша; ее мужа Пола занесли в мое досье в качестве «секретаря», поскольку посчитали его биографические данные («Пол Вудс, род. в Амстердаме, британский подданный») весьма многообещающими для этого дела.

Позже Байземан, очевидно, осознал эту ошибку, так как, по всей вероятности, он сам или его контора приставили к г-же А. одного из ведущих провокаторов — Рольфа Мауэра; как известно, Мауэр наряду с Руландом был главным шпиком и свидетелем обвинения на процессах времен Баадера и Майнхоф. В молодости его приговорили за убийство к многолетнему тюремному заключению, но досрочно освободили и внедрили в группу Баадера — Майнхоф в качестве провокатора. Из-за него франкфуртская специалистка в области политологии и социологии Бригитта Хайнрих безвинно отсидела пять месяцев в изоляторе: он приписал ей преступления, которых она никогда не совершала. В том же Франкфурте многие женщины — активистки организации «Красная помощь» — попали на несколько недель под арест из-за того, что также были оклеветаны Мауэром; примечательно, что все они незадолго до ареста отвергли его домогательства.

Я столкнулся с Мауэром, когда однажды он под каким-то предлогом явился на квартиру к г-же А. и, взывая к ее состраданию, попытался задержаться в ее доме. Он был весьма натаскан, ибо обнаружил детальное знакомство с моей биографией и тут же расставил свои вопросы-ловушки. Он попытался поймать меня на крючок, предложив опубликовать нечто вроде своей жизненной исповеди. Я отказался. Он уже тогда жил за счет боннского отдела обеспечения безопасности в маленьком отеле Бадтодесберга. Через день представитель отдела вручал Мауэру деньги на карманные расходы, то есть его жалованье, за которое тот, случалось, целыми днями должен был просиживать в оборудованном для этой цели грузовом автомобиле перед дверью какого-нибудь дома, чтобы опознавать всех входящих и выходящих. Он мне откровенно признался:«По профессии я — свидетель обвинения. Я говорю все, что от меня хотят услышать, так для меня спокойнее». Только в деле Маргрит Шиллер, по его признанию, он испытывал угрызения совести за показания, отягчающие ее вину: он жил с этой женщиной и любит ее по сей день.

Несколько месяцев спустя наниматели Мауэра дали ему возможность «официально» уйти из жизни — видимо, с целью избежать повторения случая с Руландом, чьи сфальсифицированные показания суд признал не заслуживающими доверия. В прессе появились сообщения, что в Баварии видели молодого человека, лежавшего в наручниках и кандалах на заднем сиденье автомашины; высшие чины ведомства по охране конституции проинформировали общественность, что, по всей вероятности, «похищенным» был Мауэр и что его ликвидировала РАФ.

У меня же есть доказательства, что в ту пору Мауэр был по-прежнему на службе у госбезопасности и что еще в конце 1976 года он появлялся у голландского адвоката Питера Баккера Схута, который в свое время защищал осужденного за членство в РАФ и сидевшего в ганноверской тюрьме подданного Нидерландов Роланда Аугустина.

«23 июня 1975 года. В ходе расследования получено доверительное сообщение, что Вальраф, в частности, контактирует с одной дамой, которая предположительно проживает в доме № 6 по улице Унтер-Ташенмахер в Кёльне. Более точных данных об этом лице установить не удалось. У входа, на табличке с кнопками звонков, указана фамилия Р., а рядом — мелко — фамилия К., причем и Р. и К. в доме не прописаны. Официальным путем установлено, что в указанном доме на имя некоего д-ра К. зарегистрирован номер телефона».

Байземан продолжал раскапывать, кто же этот К., а К., оказывается, уже два года назад как умер.

Позже я узнал, что мои посещения этого дома обернулись для студента-африканца Р., с которым мы до того абсолютно не были знакомы, постоянной слежкой, продолжавшейся и после прекращения расследований в отношении меня и наказания начальника политического отдела прокуратуры. Когда рано утром, часа в четыре, этот африканец шел в пекарню, где он подрабатывал, за ним часто следовали агенты в штатском. А в обед, когда с пакетом свежих булочек он возвращался домой, его документы неоднократно проверял полицейский патруль,

«24.6.1975. С помощью доверительной информации выявили новое лицо, контактирующее с Вальрафом; на всякий случай взята на заметку: Дагмар Ф., род, 7.5.1949 в Кёльне, прож. 5 Кёльн 1, Седанштрассе, 2, тел. 72-97-07. Г-жа Ф. 19.3.1974 переселилась с Блюменталь-штрассе, 56 на Седанштрассе, 2. Пока никаких сведений. Характер отношений с Вальрафом не ясен».

Один из десятков случаев произвола в ходе установленной за мной слежки. Дагмар Ф. принадлежала к числу моих информаторов. В моей квартире она пробыла всего полчаса, причем раньше я ее никогда не видел, и впоследствии мы больше не встречались. Насколько я припоминаю, она была студенткой педагогического института. Остается лишь надеяться, что в качестве «лица, контактирующего с Вальрафом», она не подпала под «постановление о радикальных элементах» и не лишилась права стать государственным чиновником [Пресловутые «запреты на профессии», основанные на этом постановлении, распространяются на государственных чиновников (ими в ФРГ являются учителя, врачи, почтовики, железнодорожники и др.)].

«22.8.1975. Согласно поступившей доверительной информации, Вальраф в период с 20.7.75 по 20.8.75 был в отъезде (местопребывание неизвестно). В его бюро, расположенном по тому же адресу, находилась некая дама, которой принадлежит зеленый «ситроен» («утенок»). Номер машины не сообщили».

Я с семьей проводил отпуск в Португалии. Какая небрежность!— будь я и в самом деле террористом, каковым меня в общем-то считают, сколькими не поддающимися слежке «терактами» мог бы я руководить из Португалии, где тогда была в разгаре революция!

18 ноября 1975 года Байземан записывал

«Согласно доверительному сообщению, с 12—13 ноября 1975 года Вальраф не был в своей квартире; можно предположить, что он в отъезде».

21 ноября 1975 года:

«Вальрафа опять видели несколько раз, из чего следует предположить, что в настоящее время он не в отъезде».

10 декабря 1975 года:

«Новых сведений о Г. Вальрафе не поступило. Расследование продолжается».

Примечательна еще одна запись от 18 ноября 1975 года:

«Доверительно было сообщено, что 8.10.75, после 23 часов, в доме Вальрафа побывал полицейский наряд, патрулировавший на радиофицированной машине. Один из патрульных полицейских в ответ на телефонный запрос сообщил сегодня следующее. В полицию с просьбой о помощи обратился дядя Вальрафа — проживающий в соседнем доме г-н П., который с племянником в ссоре. Г-н П. заявил, что кто- то забрался на крышу дома Вальрафа. Полицейские установили, что на крыше был сам Вальраф; он сообщил им, что вместе с одной дамой, чье имя полиция не записала, он из находящейся на третьем этаже дома своей квартиры вылез на крышу, чтобы полюбоваться вечерним небом. Дама уселась на водосточный желоб. А у него самого было желание побегать по крыше. Полицейский сообщил в заключение, что принятие каких-либо мер здесь оказалось излишним».

В действительности же произошло следующее. Мой котенок удрал через слуховое окно на крышу, забрался на трубу и сидел там, жалобно мяукая. Я полез его спасать. В этот момент мимо п’роез жала патрульная машина; я понял, что оба молодых полицейских взволнованы и обеспокоены зрелищем человека на крыше — каждый держал руку на кобуре пистолета; тогда я пригласил их зайти ко мне домой, чтобы рассеять их подозрения. Вопреки распространенным в те годы взглядам идеологов РАФ, я видел в полицейских не врагов, а сограждан, которые в нервных, конфликтных ситуациях зачастую просто из. страха реагировали неадекватно обстоятельствам, Я рассказал им о приключении с котенком, познакомил их со своей работой и даже провел в комнату своей гостьи, шведской (!) журналистки, чтобы она поближе познакомилась с теми, кто служит в немецкой полиции. Они деликатно уселись на краешке кровати, и мы около получаса беседовали. А шведке пришло в голову пошутить, и она выдумала историю с прогулкой по крыше и звездным небом…

«11.9.1975. Вальраф в настоящее время в Кёльне. По имеющимся сведениям, сегодня он принимал на своей квартире лиц женского и мужского пола, прибывших на шведском микроавтобусе».

Этими предполагаемыми террористами были моя знакомая, шведская журналистка Гунилла Амбьёрнссон, и артисты театральной труппы, которые рассчитывали найти у меня в архивах материалы для будущей пьесы о концерне Круппа.

Одна моя коллега, журналистка Вивика Грантен, которая брала у меня интервью для шведского радио и ряда газет, вынуждена была из-за визита ко мне на полдня задержаться в ФРГ. Из Кёльна она отправилась в Ганновер, оставила свои вещи в автоматической камере хранения на вокзале и пошла в гости к друзьям. Вернувшись за вещами, она обнаружила, что ее бокс пуст; вместо чемодана лежала записка с требованием явиться в полицию. Там ей стали морочить голову рассказами о том, что, согласно поступившим сведениям, в ее боксе могла быть бомба и потому — ради безопасности — ее вещи оттуда убрали. Потом уже перешли к делу. Эту женщину так долго допрашивали по поводу всех ее знакомств в ФРГ, что в конце концов она опоздала на поезд и уехала лишь на следующее утро.

К тому времени Байземан, судя по всему, уже не очень доверял своим шпикам: улики — налицо, а крупная добыча никак не попадется в сеть. И он сам принялся за дело:

«22.6.1976. Сегодня в 17.55 я лично наблюдал, как Вальраф выходил из кабаре «Махтвэхтер» на Апостельнштрассе в Кёльне и садился на стоянке по Гертруденштрассе в автомашину «ауди» (желтого цвета, номер «К-ЛЦ 694»), документы на которую оформлены им 17.12.1975».

Со временем я уже знал шпиков, торчавших у меня перед домом. Они часами сидели в своих машинах напротив моей входной двери. Когда холодало, они запускали двигатель, и это мешало мне работать. Однажды я предложил тому, кто постарше — из чувства сострадания,— подняться ко мне в квартиру и обогреться; да и все, что ему надо, гораздо проще было бы получить из первоисточника… Но он, по-видимому, воспринял это не как гуманный жест, а как оскорбление — уткнулся в смятую вчерашнюю газету, даже не сказав «спасибо».

Шпиков же, которых не коснулась моторизация, легко узнать по их неуверенной походке В наше торопливое время их бесцельное топтание сразу же бросается в глаза. Если они и стоят, то не так, как человек, который кого-то ждет и в облике которого угадывается напряженность. Они и стоят не как обычные люди, и ходят не как обычные люди их нельзя не заметить. Одного я поймал на том, что он пытался пальцами выудить из моего почтового ящика письма — и кое-какие уже наполовину вытащил.

(Не думаю, что кража писем и связанное с этим нарушение тайны почтовой переписки входят в круг его служебных обязанностей, но шпик-неудачник, шпик с ущемленным самолюбием начинает попросту из отчаяния действовать на свой страх и риск. Я хорошо понимаю, что, коль скоро меня представили ему как социально опасного террориста, он в общем-то считает кражу писем не правонарушением, а скорее добросовестным сбором новых доказательств, ибо исходит из того, что профессиональные террористы в своей корреспонденции если не впрямую, то шифром сообщают друг другу о запланированных преступлениях со взрывами.)

Так вот, я схватил этого шпика и потребовал назвать фамилию и адрес. Он сказал, что зовут его Вернер Шнайдевинд (вероятно, это была кличка), и сообщил адрес, который позднее оказался ложным. Потом он перешел в наступление, заявив, что оказался здесь ради дискуссии со мной. Вам ведь, очевидно, ясно, сказал он, что проведи вы свою акцию не в Греции, а в СССР, вас бы навечно сослали в Сибирь. Я не был расположен с ним спорить и сказал лишь: пусть приходит еще, но предварительно я проверю его документы. Когда я отпустил его, он явно почувствовал облегчение.

Сразу же после этого я сел в машину и поехал к своему коллеге Эккарту Шпоо в Ганновер. У последнего светофора перед выездом на автостраду — к счастью, я ехал совсем медленно — машину бросило вбок, а левое переднее колесо пошло гулять само по себе. Механик в ремонтной мастерской установил, что к колесу, несомненно, кто-то приложил руку: был удален предохранительный шплинт. Я вызвал полицию для составления протокола.

В досье Байземана описание этого происшествия сокращено и переврано:

«В дополнение указывается на судебный иск, в котором Вальраф заявляет о намерении нанести ему опасное телесное повреждение. Обвинение предъявлено неизвестному лицу в том, что оно якобы повредило тормоза в автомобиле Вальрафа».

После долгих расспросов меня направили к полицейскому комиссару по фамилии Шарфшеер. Я расхохотался и попросил устроить встречу с каким-нибудь другим сотрудником — не столь пристрастным. Дело в том, что именно Шарфшеер пробовал расспрашивать обо мне одного из моих важнейших информаторов — бывшую главную секретаршу фирмы Герлинга. Когда же она отказалась отвечать на вопросы, он попытался ее запугать — показал на стену, где висел антифашистский плакат, клеймящий режим «черных полковников» в Греции, и заявил: «А петля-то и вам угрожает!» — а про меня сказал, что я особенно ловкий анархист и террорист, который — существуй в нашей стране правосудие — давно бы уже сидел за решеткой. Уж ему-то, Шарфшееру, все это отлично известно, он сам был начальником оперативной группы и неделями вел за мной наблюдение — тут его не обманешь…

Однако в разговоре по телефону Шарфшеер и словом об этом не обмолвился. Он заверил меня, что я могу полностью на него положиться: как государственный чиновник он исповедует принцип неподкупности и нейтралитета. «Шнайдевинд, Шарфшеер…» — случайность это или нет, но их имена звучат словно клички агентов из одной команды. Тем не менее расследование по моему иску заглохло, а я частным путем установил, что Шнайдевинд в свое время состоял в КБВ [Сокращенное название Коммунистического союза Западной Германии — мелкой левацкой организации в ФРГ.] и был разоблачен как полицейский агент-провокатор. В марте 1976 года, за три месяца до поджога моего рабочего кабинета, в результате чего погиб почти весь архив и был причинен ущерб на сумму в 70 тысяч марок, один человек, живший в то время у меня, застал в моей квартире Шнайдевинда: тот сумел подобрать ключ к входной двери. Этот человек попытался задержать Шнайдевинда, но тот вырвался и убежал.

После моих публикаций с разоблачением путчистских планов Спинолы я стал получать письма с угрозой убить меня — тут уж и политический комиссариат полиции вынужден был зашевелиться. Меня пригласили в полицей-президиум на прием к обер-комиссару Дариусу; его кабинет находился на последнем этаже, за глухой стальной дверью. «Нам следует заранее кое-что предпринять для вашей безопасности»,— сказал он, добавив, что я буду пользоваться полицейской охраной четвертой степени; это означало, что, патрулируя в нашем квартале, полицейская машина будет проезжать и мимо моего дома. Затем Дариус попросил меня записать на всякий случай два телефонных номера: по одному звонить в течение дня, по другому — ночью. «Если вы почувствуете опасность, звоните немедленно!» Я бросил на комиссара недоуменный взгляд… «Ну, если вы заметите, что кто-то вас преследует. У вас, конечно, уже есть опыт по части обнаружения слежки за вами, не так ли?» Не знаю, была ли то хитрость с его стороны, или ирония, или же «просто глупость, но в ответ я брякнул: «А как мне узнать, кто это — ваши люди или убийцы?!»

Когда подожгли мой рабочий кабинет, я позвонил комиссару в надежде, что он пришлет ко мне пару экспертов, но ни криминалисты из федерального ведомства по уголовным делам, ни специалисты из политической полиции так у меня и не появились. Я убежден, все они были бы на месте происшествия, если бы существовало пусть даже самое смутное предположение, что преступление совершено кем-то из анархистских кругов, и если бы загорелся кабинет не у Вальрафа, а, скажем, у Дизеля, Вальдена, Хабе, Цема или Шпрингера [Известные западногерманские журналисты и издатели правого толка.].

А Байземан продолжал сообщать:

«8.9.1976. О местопребывании Вальрафа достоверных данных более не поступало. На своей квартире он, по-видимому, появляется лишь время от времени. У В. хорошие связи с радио- и телекомпанией ВДР. Его имя неоднократно упоминалось в ее передачах, а некоторые из них целиком сделаны им самим. Несколько месяцев тому назад внимание ему уделил и «ЦДФ-магацин» [Еженедельная передача второй программы западногерманского телевидения (ЦДФ). Образец поистине пещерного антикоммунизма и антисоветизма]: в отличие от ВДР эта передача подвергла Вальрафа массированным нападкам… А сам Вальраф в начале своего интервью в «ЦДФ-магацин» заявил: «Если уж вам угодно загнать меня в угол, то примите к сведению, что помимо всего прочего я состою в свободном браке, имею некоторую склонность к гомосексуализму и разок пробовал курить гашиш». Расследование весьма затруднено. В связи с большой мобильностью подозреваемого сбор сведений ограничивается локальными масштабами и потому не дает достаточных доказательств. Дело необходимо прежде всего вновь передать в прокуратуру О получении свежих сведений будет сообщено дополнительно. Подпись (Байземан»).

Свежих сведений, однако, не поступало. Однажды мне позвонили журналисты из шпрингеровских газет «Бильд» и «Вельт» и сказали, что получили анонимные письма, где утверждается, будто я поддерживаю связи с РАФ и что якобы Марианна Херцог была арестована на пороге моего дома. Оба письма подписаны: «Аргуне». Очевидно, Байземан и Шарфшеер настолько уже свыклись с обманами и подлогами, что не брезговали и подобными методами. Кстати, бывший шеф пресс-отдела фирмы Герлинга — Рольфес — также сообщал журналистам о своих хороших контактах с ведомством по охране конституции и о том, что именно из этого надежного источника он почерпнул сведения о моей принадлежности к РАФ.

15 месяцев велось напряженное и дорогостоящее расследование, но подходящего для обвинения материала так и не было собрано. Зато сама прокуратура, судя по всему, совершила наказуемые законом деяния. Во-первых, меня не уведомили о трехмесячной операции по прослушиванию моего телефона. Между тем § 101, абзац 1 уголовно-процессуального кодекса предусматривает незамедлительное уведомление граждан о прекращении прослушивания. Надо полагать, от выполнения этого положения отказались. дабы продолжать прослушивание нелегально. И вообще я думаю, что вся эта акция была задумана не только с целью уличить меня в каком-то преступлении, но одновременно и попытаться выведать мои планы на будущее. Второе нарушение закона — фальсификация документов. Согласно закону об изменениях в уголовном праве от 20 августа 1976 года, дело о расследовании должно было быть передано генеральному прокурору ФРГ. Но кёльнская прокуратура, оказавшись в цейтноте, пустила в ход последнее средство, хотя и оно не помогло,— проставила на документе дату ранее 20 августа.

На заключительном этапе расследования один из шпиков втерся в доверие к моей секретарше. Поскольку она родом из Швейцарии, он как-то раз раскрыл перед нею альбом с фотографиями «своих швейцарских друзей» и стал расспрашивать, не знает ли она кого-нибудь из них. Она никого не знала (впоследствии выяснилось, что это были розыскные фотографии анархистов, которые могли скрываться в Швейцарии).

Вскоре у нее возникли подозрения, а когда она заметила, что он интересуется не столько ею самой, сколько моей работой и моими контактами, то и вовсе прекратила общение с этим человеком. Уже после того, как она дала ему понять, что не желает больше его видеть, он однажды опять пришел к ней, причем как раз в то время, когда у нее были гости из Португалии. Она дала ему от ворот поворот, но он принялся рассказывать какую-то жалостную историю: мол, идет от зубного врача, тот вырвал ему зуб мудрости, и теперь он так плохо себя чувствует, и голова у него кружится, нельзя ли ему у нее хоть немного передохнуть… Поскольку она не проявила никакого сострадания, он, чтобы придать своему рассказу правдоподобие, вытащил из кармана какой-то желтый зуб чудовищного размера и вида, похожий, сказала мне потом секретарша, на клык огромной собаки. Так или иначе, но разозленный шпик удалился и никогда больше ей не надоедал.

А две недели спустя случаю было угодно привести вечером к моей двери двух типов, желавших срочно переговорить со мной. Один из них сослался на руководителя забастовки турецких рабочих на заводах Форда [Крупные заводы концерна Форда расположены в Кёльне] — Баху Тарпона, с которым я познакомился некоторое время назад. В ту пору он сидел в тюрьме, попав в ловушку, устроенную ему провокатором из турецкой секретной службы. Визитер заявил, что сидел с Таргюном в одной камере (мои дальнейшие изыскания опровергли это). Оба быстро перешли к делу, сообщив, что поддерживают связь с Лютером и Пламбеком из РАФ, что они тоже «товарищи» и что я должен снабдить их оружием и взрывчаткой для новых акций. Речь шла об ограблении банков, а также о террористическом акте против фирмы Герлинга. Я как можно доходчивее объяснил им, что они ошиблись адресом. И добавил: если у них и в самом деле подобные планы, в чем я, однако, сомневаюсь, то я предприму все от меня зависящее, дабы помешать их исполнению. Мне удалосъ списать биографические данные с документов одного «террориста». Когда они удалились, я в присутствии адвоката позвонил в политический комиссариат кёльнской полиции и сказал: «Я хотел бы вас предупредить и проинформировать… Возможно, на сей раз вам будет очень легко вести расследование, коль скоро в конце концов выяснится, что речь идет о ваших же собственных сотрудниках» .

На следующий день заместитель начальника политического комиссариата Кляйн в сопровождении молодого сотрудника полиции посетил меня на дому, чтобы выяснить обстоятельства дела. Кляйн приветствовал меня как старого доброго знакомого: «Мы ведь давненько знаем друг друга!» Я удивился, а он напомнил, и тогда мне все стало ясно. Более десяти лет тому назад Кляйн вызывал меня в полицию «по подозрению в связях, свидетельствующих о государственной измене». Мои репортажи в ту пору печатались зарубежом, в том числе в советских, югославских и польских журналах, а я о том еще ничего не знал и потому был рад и горд, когда увидел в досье Кляйна номера этих журналов. Мне было предложено дать подписку, что и в будущем я не стану поддерживать никаких контактов с журналистами из «стран Восточного блока». Я отказался, да и само дело вскоре было прекращено.

Теперь Кляйн был само дружелюбие. Лишь раз он сокрушенно произнес: «Если бы вы только знали, сколько нам зачастую приходится из-за вас работать!» Когда я заново изложил историю с двумя провокаторами и спросил Кляйна, чем бы он мог мне помочь в данном случае, тот обратился к своему молодому коллеге с вопросом, не наступило ли полнолуние. Полицейский заглянул в календарь и произнес: «Наступит через три дня». Тут Кляйн сказал: «Н-да, как только на небе полная луна, у всех чокнутых прямо страсть к разным выходкам…»

Позже я еще раз просмотрел досье «преступника» Байземана и установил, что он вел свои записи и в полнолуние, и когда на небе был лишь узкий лунный серп.

Кляйн же ручался головой, что эти два провокатора — не его люди: «С такими элементами мы не сотрудничаем». «А может, они из конкурирующей организации — из ведомства по охране конституции?» — не отставал я. Но и эту возможность Кляйн исключал полностью. Несколько недель спустя я справился по телефону у Кляйна насчет результатов расследования. «Судя по всему, со вершенно безобидное дело,— успокоил он меня,— Это жулики и пьяницы, у которых в прошлом мелкие правонарушения. Просто им взбрело в голову повыпендриваться К политике это не имеет никакого отношения».

7 декабря 1976 года генеральный прокурор Пфромм сообщил мне, что он затребовал мое дело к себе и закрыл его. С более чем годичным опозданием я был проинформирован о прослушивании моего телефона. Что же касается противоправных действий самих прокуроров — никаких извинений, лишь скромное примечание:

«Касательно документации следствия, проводившегося прокуратурой Кёльна, в особенности запоздалого уведомления согласно § 101, абзац 1, на этот счет отданы все необходимые распоряжения».

Казалось, я мог бы быть доволен. Ведь теперь, как сообщил мой адвокат прессе — а та подала эту новость под огромными аншлагами,— я «не террорист, что и подтверждено в официальном порядке». Правда, я заметил, что длительная слежка не могла не отразиться на моей психике, и это меня беспокоило. Как-то раз я сидел в маленьком кинотеатре, где полностью не гасили свет, чтобы во время сеанса продавать прохладительные напитки, и смотрел фильм «Буффало Билл». Побежденного и почти сломленного индейского вождя по имени Сидящий Буйвол приводят на арену, где разыгрывается спектакль в стиле «вестерна» и где ему надо продемонстрировать свою укрощенную дикость с помощью дурацких трюков перед лицом бывших врагов — переселенцев и солдат в присутствии президента. И вдруг, пусть хотя бы и символически, вновь прорывается наружу боевой дух униженного вождя. Он наводит свое ружье на президента, а тот прячется за вазой с цветами, теряя при этом все свое напыщенное достоинство, В публике — внезапный смех облегчения. Я же ловлю себя на том, что сдерживаю смех и озираюсь по сторонам: не сидит ли рядом кто-нибудь, кто мог бы расценить мою улыбку — с точки зрения физиогномики — как выражение симпатий к терроризму.

Вскоре после этого со мной случилось нечто подобное в Стокгольме, куда я был приглашен ПЕН-клубом и институтом имени Гёте для чтения доклада о политической ситуации в моей стране. На докладе присутствовал советник-посланник посольства ФРГ. Я говорил о воздействии постановления о радикальных элементах, о вынюхивании образа мыслей наших граждан и тому подобных вещах, а потом, отвечая на вопросы, перешел к политическому безумию анархистов и к терроризму в целом. Слишком поздно я спохватился, что наиболее важная часть доклада у меня получилась чересчур короткой, а побочная тема стала главной; после этого мероприятия советник посольства подошел ко мне, пожал мою руку и выразил благодарность за изложенную мною точку зрения на терроризм, с которой он полностью согласен. Очутившись в номере отеля, я ужаснулся ведь эту пощечину от советника-посланника я по ошибке воспринял как комплимент.

“Совершенно естественная смерть”…

Следствие в отношении кёльнских прокуроров по обвинению в фальсификации

документов, а также в противоправных действиях было прекращено в 1977 году, а переведенного в отдел по делам молодежи обер-прокурора Беллингхаузена вернули на старое место — в политический отдел, Заявление Беллингхаузена о том, что путем подделки документов он хотел лишь предотвратить нанесение ущерба Федеративной Республике Германии, было расценено генеральным прокурором Пфроммом как достаточное оправдание и обоснование таких действий:

«Обер-прокурор д-р Беллингхаузен сам заявил, что он убрал из проекта судебного определения предусмотренное законодательством извещение Вальрафа (о прекращении прослушивания телефона.— Прим, перев.), дабы лишить последнего возможности непосредственно перед назначенными на 3 октября выборами в бундестаг выступать в доступных ему органах печати с оскорблениями по адресу Федеративной Республики Германии й ее юридических органов. На основе имеющегося у него опыта д-р Беллингхаузен не исключал полностью возможности того, что Вальраф использует факт прослушивания его телефона в своих целях, если сообщение о таковом прослушивании будет получено им за несколько дней до парламентских выборов… Исходя из оправдательного заявления обер-прокурора д-ра Беллинг- хаузена, следует сделать вывод, что он сознательно действовал вопреки предписанию § 101 уголовно-процессуального кодекса и руководствовался при этом не соображениями, относящимися к существу дела, а запросами сиюминутной политической жизни. Для обвинения в обходе закона требовалось бы доказательство того, что обер-прокурор д-р Беллингхаузен сознавал возможность нанесения подобными действиями ущерба Вальрафу или, тем паче, оправдывал их. Однако достаточно убедительного доказательства приведено не было…»

От техника телефонной службы, работавшего на федеральной почте, я в ноябре 1976 года узнал, что телефон мой по-прежнему прослушивался. Его свидетельство я сдал на хранение нотариусу.

В том же ноябре 1976 года в кёльнском бюро газеты «Бильд» царила бурная радость: «Мы слышим телефон Вальрафа!» Минимум два дня цепные псы Шпрингера часами подслушивали и записывали мои телефонные разговоры. Для маскировки на телефонной станции перед этой подозрительной аппаратурой поставили раскрытый зонтик. Изобретательность сотрудников «Бильд» была и остается на высоте. Об их проделках я также узнал лишь годы спустя, когда мне доверительно рассказал об этом один бывший журналист из «Бильд».

18 марта 1980 года мой информатор Хайнц Вильман был обнаружен в своей кёльнской квартире мертвым. Официальное сообщение полиции о результатах вскрытия гласило: «Естественная смерть».

Однако эта версия является до сих пор неубедительной не только для меня одного.

Я познакомился с Хайнцем Бильманом в 1979 году. Три года он работал в кёльнской редакции «Бильд», а в марте 1979 года его выгнали. Нас свел общий знакомый.

Увольнение подвело черту под безоблачной и прямо-таки идеальной карьерой Хайнца Бильмана в «Бильд». Перед ним, членом ХСС, были открыты все двери. После выхода моей книги «Рождение сенсации» Вильман даже руководил командой шпрингеровских лазутчиков, которая должна была собрать «крм- прометирующие» меня материалы; впрочем, деятельность эта не увенчалась успехом. Правда, затем Вильман опубликовал статью о пользующемся скандальной известностью в ФРГ кёльнском судье по фамилии Зомоскеой, что и стало причиной его разрыва с «Бильд». Надо сказать, этот юрист-реакционер и враг всех иностранцев был выведен в статье отнюдь не по личной инициативе Бильмана.; наоборот, это задание Вильман получил от руководства редакции, что, кстати, весьма необычно для нравов «Бильд». Позднее Вильман объяснял это так: местные лидеры СДПГ и редакция «Бильд» договорились друг с другом.

Но стоило разъяренному правоведу подать на газету в суд, как редакционное начальство перетрусило и объявило, что ведать ни о чем не ведало. Вильман (как ему дали понять в редакции) должен был взять всю ответственность на себя и объявить, что никакого задания он не получал, а действовал совершенно самостоятельно и — более того — обманным путем подсунул статью ничего не подозревавшим шефам. Правда, газета великодушно решила взять на себя издержки по судебному процессу, а также уплатить возможный денежный штраф, однако Вильман отказался пойти на это — и был уволен.

Итак, я познакомился с Хайнцем Бильманом, а со временем между нами установились доверительные отношения, и в конце концов он стал главным свидетелем обвинения «Бильд» в незаконных махинациях. Он засвидетельствовал факты предпринятой в 1976 году акции по прослушиванию моего телефона, бесчисленных фальсификаций, а также тайных связей между «Бильд» и БНД — в общем, опасность этого человека для концерна Шпрингера и осуществления его политических целей все время возрастала.

И вот 18 марта 1980 года Хайнца Бильмана находят мертвым в его квартире. Вскрытие. Констатация «естественной смерти»:

«Цирроз печени, кровоизлияние в стенку пищевода, внутреннее и наружное кровотечение».

Полиция и прокуратура были осведомлены, что Хайнцу Бильману угрожали. Однако все попытки его друзей и родственников доказать ошибку в официальных результатах вскрытия оказались безуспешными. Очевидно, «общественность» не проявила к этому «интереса»… хотя независимые эксперты-медики констатировали маловероятность столь быстрого течения болезни (за два года до смерти печень у Бильмана была в полном порядке), и хотя представленный позже токсикологический анализ результатов вскрытия показал, что в крови покойного содержалась некая субстанция, «идентифицировать которую оказалось невозможным», власти не пошли на расследование как названных, так и прочих подозрительных обстоятельств дела.

После того как Хайнц Бильман публично выступил против своих бывших работодателей, его не оставляли в покое. Днем и ночью по телефону раздавались угрозы: его жизнь в опасности, если он не откажется от своих заявлений. Неизвестные лица проникали в его квартиру и похищали вещи. Пропадали документы и денежные чеки. Бывшие коллеги называли Хайнца «свиньей», при случае могли запустить в него пивным бокалом.

3 декабря 1979 года трое мужчин подстерегли Бильмана в лифте его дома: он был зверски избит, мучители гасили о его тело зажженные сигареты. Кто-то явно хотел заставить его отказаться от выступления на процессе против «Бильд». Хайнц Бильман понимал, что рискует жизнью. Но он не хотел уезжать из Кёльна, потому что там жила его подруга.

Его пробовали уломать деньгами и посулами: напоминали о том, что он — член ХСС, предлагали крупные суммы, хорошую работу. Хайнц Бильман проти востоял всем этим попыткам давления и подкупа, хотя, конечно же, его не раз одолевали сомнения.

Вряд ли стоит питать надежды на то, что обстоятельства и причины его внезапной смерти когда-нибудь будут выяснены. Впрочем, ответить на вопрос, кому была выгодна его смерть, можно уже сегодня. Вот как прокомментировал это в кругу коллег заведующий редакцией «Бильд» в земле Северный Рейн-Вестфалия.

«Я следую китайской поговорке: сиди на берегу реки и жди, пока мимо не проплывут трупы твоих врагов».

Следует знать и крепко помнить, что люди о которых речь, ради осуществления своих политических и экономических целей при необходимости пройдут и по трупам.

Кто предупреждает спекулянтов оружием

По воле счастливого случая я стал обладателем донесений, которые составлял обо мне сотрудник частного сыскного бюро «Хойер унд Йонатис», участвовавшего в создании службы внутренней безопасности в гамбургском здании концерна Шпрингера С некоторыми перерывами этот шпрингеровский соглядатай преследовал меня почти два года. Его изыскания, должно быть, обошлись концерну более чем в 100 тысяч марок.

Выдав себя за независимого фоторепортера, Филипп Шиманяк втерся ко мне в доверие и злоупотребил им. С его«заключениями» можно ознакомиться в моей книге «Свидетели обвинения».

Безусловно, приобретенный мною опыт, который частично отражен и в этой книге, многому меня научил. Немало моих иллюзий относительно нашего «свободного, демократического правопорядка» и охраняющих его институтов улетучилось уже к 1979 году. И потому меня не особенно удивил тот факт, что мой старый знакомец, государственный охранитель Шарфшеер, сообщил в греческом ресторанчике на кёльнской Каспарштрассе собеседнику, которого считал заслуживающим доверия, что когда- нибудь я все же попадусь в сети политической полиции.

В 1979 году, как уже упоминалось выше, я находился под постоянным наблюдением шпрингеровского соглядатая Шиманяка. В четверг 19 июля 1979 года он записал:

«01.00. Поднимаюсь на верхний этаж, а Франк отъезжает. Ночью я не сплю из-за какого-то шума у двери: вновь и вновь у меня возникает ощущение, что X. (Вальраф) полностью мне уже не доверяет. Не проверяет ли он меня по ночам? Мы уже беседовали ранее о его безопасности, прослушивается ли его телефон? Что делал почтальон в его квартире? Почему уже несколько раз в половине шестого утра в его квартире срабатывала сигнализация? Кто были те двое мужчин, которые в начале мая и середине июля этого года интересовались «известными общественными деятелями», но остановили свой выбор именно на нем? Майский гость назвался студентом, однако выяснилось, что он не читал ни одной книги Вальрафа, да и вообще он, по его же словам, не охотник до чтения. Второй прибыл из Рурской области и проявлял интерес к писателям, к рабочей литературе».

Сомнения шпика, которые частично были и моими собственными, этим не ограничились. Под датой «31 июля — 2 августа 1979 года» Шиманяк записал:

«X. (Вальраф) говорит, что напал на след нелегального бизнеса в области вооружений. В этой связи упоминались название фирмы «Конти» и фамилия ее директора Дамма (Йоханнесбург, ЮАР). X. (Вальраф) выясняет, не состоит ли названное лицо в родстве с г-жой Дамм из юридического отдела Автомобильного клуба Швейцарии или с г-ном Дам- мом, экспертом ХДС по вопросам обороны».

В ту пору я действительно напал на след одного грязного дела. Речь шла о нелегальной торговле оружием и о поставках оборудования для атомных электростанций в ЮАР и совместно с ЮАР в другие страны. Семь лет спустя, в ноябре 1986 года, изумленная общественность узнала, что при участии высших политических инстанций кильская верфь ХДВ [«Ховальдтсверке—Дойче верфт»—крупнейшая в ФРГ и Западной Европе военно-морская судоверфь (стапеля в Гамбурге и Киле).] нелегально продала расистскому режиму ЮАР документацию на строительство современной подводной лодки. Пойманные за руку менеджеры военной промышленности и политические деятели блока ХДС/ХСС защищаются в своей испытанной манере — наступая: яростно добиваются отмены законодательства, ограничивающего экспорт вооружений.

Можно быть уверенным и в том, что Штраус и его сообщники после победы на парламентских выборах 1987 года возьмутся за эту работу с новыми силами.

История, датированная 1979 годом, стала известной благодаря наследнику предприятия, которое на протяжении долгого времени участвовало в подобных сделках. Знакомая этого промышленника уговорила его поделиться со мной секретом. Таким образом я подготовился к разоблачению этих преступных махинаций, решив вновь выступить в роли человека, который делает достоянием общественности занятия гангстеров в белых воротничках. Ради вящей убедительности было также запланировано запечатлеть их сборища на видеопленку.

Мне пришлось опять кое о чем договариваться по телефону, и, видимо, я не все здесь предусмотрел. Быть может, я оказался слишком доверчив, считая, что теперь к моему телефону не подключается третий лишний (как раз тогда Герхарт Баум [Герхарт Баум — видный деятель СвДП, министр внутренних дел ФРГ в 1978—1982 годах] сообщил мне об акции 1974 года по прослушиванию телефона; впрочем, не состоит ли в этом отчасти и цель подобных уведомлений?).

Торговцы оружием, о которых тогда шла речь, были’ в основном «солидными» бизнесменами, поддерживавшими связи и с высокопоставленными политическими деятелями страны. Свои тайные встречи они проводили в богатых отелях крупных городов ФРГ. Штаб-квартиры их фирм расположены преимущественно в южных землях республики [Южные земли — Бавария и Баден-Вюртемберг, ставшие оружейной кузницей ФРГ и оставившие далеко позади старинный Рур; крупнейшие военные концерны находятся в Баварии, которая выполняет более половины всех заказов бундесвера].

Итак, мы все хорошо подготовили и неоднократно прорепетировали. Однако в тот день, когда должна была состояться решающая встреча, буквально в считанные часы был дан отбой: интересовавшие нас фирмы оказались ликвидированными, а телефонные номера не отвечали. Словом, сообщников предупредили, и они рассеялись в самых разных направлениях. Объяснение этому найти несложно, коль скоро существуют доказательства того, что нелегальная торговля оружием — важное поле деятельности БНД.

Одновременно сорвалась моя попытка сделать репортаж с одного предприятия. Заводское начальство было заранее поставлено в известность о моем появлении, после чего работать было невозможно

Подобные происшествия убедили меня, что и в ту пору некто — кто бы он ни был — продолжал прослушивать мой телефон. Официальных сообщений на сей счет я ни от кого не получал, но совершенно ясно, кому все это было необходимо.

В 1979 году некий Ханс Бессерман выпустил в издательстве «Хазе унд Кёлер» (г. Майнц) книгу под названием «Дело Гюнтера Вальрафа». Названное издательство известно своей принадлежностью к реакционным средствам массовой информации: особенно любовно там обхаживают германский милитаризм. Случайность или закономерность — выпуск издательством в Майнце в 1980— 1983 годах воспоминаний Рейнхарда Гелена? Получивший в 1944 году чин генерал-майора, Гелен в 1942—1945 годах руководил отделом «войск противника на Востоке» в генштабе гитлеровского вермахта. После 1945 года, не будучи ущемленным ни морально, ни материально и отнюдь не изменив своего мировоззрения, Гелен начал создавать по заданию американцев разведывательную службу в Германии «Организация Гелена» в 1955 году была передана правительству ФРГ, а в 1956 году — преобразована в федеральную разведывательную службу (БНД).

Гелен сыграл роль серого кардинала в германской послевоенной истории. В «холодной войне», которая вскоре началась между Востоком и Западом, срочно потребовались такие, как Гелен,— те, кто долго боролся с новым старым врагом в собственной стране. И потому сам Гелен, его временный «начальник» Ханс Глобке (статс-секретарь канцлера Аденауэра, некогда прославлявший нацистские «расовые законы Нюрнберга»), а также многие другие посвятили себя преследованию социалистов, коммунистов, левых всех направлений, причем не только за границей, но и внутри страны…

Итак, родное издательство Гелена выпустило пасквиль на меня, очевидно, составленный на основе материалов, почерпнутых у БНД. С самого начала я постоянно подвергался нападкам правых (не только Левенталя [Герхард Левенталь — ведущий телепередачи «ЦДФ-магацин»]), которые явно по подсказке секретных служб утверждали, что я если и не «восточный агент», то уж во всяком случае «полезный для противника идиот». Уликой служило то, что книги мои давно уже печатались в ГДР, что я давал интервью газетам ГДР и что вообще поддерживал контакты с тамошними коллегами-писателями.

И вот Ханс Бессерман попытался составить мою политическую характеристику, опираясь на те или иные бредовые идеи охранителей нашего государства. Из того факта, что в 1973 году я был единственным западногерманским автором, приглашенным на форум советских писателей в Алма-Ату, и что моя книга вышла на русском языке, он моментально сделал вывод, что я нанес удар в спину коллегам в Советском Союзе, которые подвергались политическим преследованиям. В действительности же я столь однозначно высказался там против преследования диссидентов, что в последующие годы мне уже не присылали приглашений из СССР [Весной 1987 года Гюнтер Вальраф был гостем Московского международного форума «За безъядерный мир, за выживание человечества»].

По возвращении в ФРГ я вновь подтвердил свою позицию в ряде интервью, сделав при этом одно существенное замечание. Я сказал, что считаю заслугой диссидентов суровую критику по адресу собственной страны, но мне представляется сомнительным в их поведении то, что многие из них при этом безоговорочно становятся на реакционнейшие позиции Запада. Эта оценка, данная мною диссидентам еще до того, как был лишен советского гражданства Солженицын, оправдала себя не только в случае с ним.

Исправление всех или хотя бы части искажений и фальсификаций, содержащихся в книге Ханса Бессермана, завело бы нас чересчур далеко. Для меня лишь важно указать на примечательную взаимосвязь федеральной разведывательной службы, ведомства по охране конституции и других государственных органов с реакционной журналистикой. Своеобразном был, кстати сказать, и способ распространения этой книги: большое количество экземпляров было бесплатно разослано по библиотекам бундесвера и полицейским участкам, а также депутатам бундестага, судьям, прокурорам, то есть тем, кто создает общественное мнение. Абоненты шпрингеровских изданий обнаруживали иногда эту книгу в своих почтовых ящиках, хотя и не заказывали ее. Хотел бы я, чтоб и мои книги распространялись так же!

В годы, предшествовавшие появлению моей книги «На самом дне», я раза два соприкасался с государственными охранителями ФРГ, но в целом мне представлялось, что общение наше сошло на нет. Правда, я постоянно замечал, что в моих телефонных. разговорах участвует третий лишний, но доказательств, которые можно было бы пустить в дело, у меня не было. Трудно сказать, стал ли осторожнее я или стала осмотрительнее другая сторона.

Не смог я быть полезным и тому сотруднику ведомства по охране конституции, который пришел ко мне за советом: его обошли с повышением, по-прежнему приходится заниматься наружным наблюдением («стоять на стреме»), и вообще начальство к нему несправедливо. Я посоветовал ему обратиться в профсоюз к юристу.

В другой раз еще один человек из той же фирмы доверительно сообщил мне: некий высокопоставленный чиновник ведомства в ходе акции по прослушиванию телефона Клауса Траубе сам попал под подозрение в том, что является информатором журнала «Шпигель»; его же коллеги провели у него дома обыск и в качестве «контрабанды», еще более усилившей их подозрения, обнаружили книги Бёлля, Брехта и Тухольского. Бедняга был переведен затем «в качестве наказания» на работу в учреждение, занимающееся регистрацией иностранцев в ФРГ.

Чем большую самостоятельность обретают наши «органы» и чем меньше они подвергаются общественному контролю, тем напряженнее их внутренняя жизнь — интриги и доносы не сходят с повестки дня. По чистой случайности во время одного из моих оздоровительных забегов по Бергишес ланд [Бергишес ланд — буквально «Гористая земля» ; всхолмленная местность к востоку от Кёльна] я заглянул в кафе. Подошел к стойке и вдруг услышал: «Ты знаешь Декарма?» «Нет»,— ответил я. Мой собеседник был явно смущен краткостью ответа и умолк. Минут через десять он сделал новую попытку: «Ты в самом деле не знаешь, кто такой Декарм?» Я снова ответил отрицательно. Тогда он сообщил, что это тот самый гандболист, который после спортивной травмы несколько месяцев находился в бессознательном состоянии. «Со мной было то же самое»,— добавил он. Заметив мое недоумение, он взял мою руку и провел ею по своей голове. Почувствовав, что я вздрогнул, он пояснил: «Часть черепной кости удалена. Вместо нее — стальная пластинка».

Он рассказал, что работал в МАД, мог сделать блестящую карьеру. Один коллега, страшно рвавшийся на то же место, как-то утром подстерег его по пути на работу и, когда мой знакомец проезжал мимо на велосипеде, поддел его, словно бык тореадора, радиатором своего «БМВ». Итог: пять месяцев комы и эта металлическая пластинка.

Позднее он подал иск по обвинению в покушении на убийство, но в МАД его уговорили отказаться от иска. Если он будет настаивать, сказали бывшие работодатели, то под вопросом может оказаться его пенсия. И человек сдался. Теперь он живет в этой деревушке, где и получает свои денежные переводы. Государственный аппарат держит его смертельной хваткой.

Баварская мафия

Мое непосредственное общение с органами юстиции и государственной охранки не так давно возобновилось и продолжается по сей день. Большой успех книги «На самом дне» — неожиданный для всех, в том числе для издательства и меня самого,— стал причиной того, что юридические акции против меня, предпринятые вначале описанными в книге фирмами и отдельными лицами, закончились ничем. Предпринятое было в земле Северный Рейн-Вестфалия расследование тоже не дало никакого результата. Прокуроры расценили общественный интерес к разоблачению преступных махинаций с рабочей силой, сдававшейся, словно вещь, напрокат, значительно выше, нежели амбиции обвинителей. И тем не менее средства массовой информации развернули кампанию против моей книги.

Насколько влиятельны политические круги Баварии, видно из решения АРД [ Объединение всех региональных радио- и телекомпаний ФРГ] об отмене демонстрации одноименного фильма, поставленного по этой книге. Стараниями Бременского радио лента была сперва включена в программу телепередач, но из Баварии донеслись угрозы. Штраусовский кронпринц Герольд Тандлер [Генеральный секретарь партии ХСС] направил директору Баварского радио письмо, где говорилось, что показ нашего фильма будет означать поддержку преступных методов в журналистике и приведет не только к нарушению общественно-правового статуса телевидения, но и к уменьшению сбора абонементных платежей за пользование телевизорами. На основании вышеизложенного Тандлер требовал отменить демонстрацию фильма. Консервативное большинство в директорате АРД уступило этому требованию. Лишь Бременское радио показало картину по своей региональной сети.

После передачи телевидение провело дискуссию, которая шла прямо в эфир и в которой, кстати, участвовал мой старый знакомый Фогель (Адлер) — баварская юстиция уже успела превратить его чуть ли не в главного моего обвинителя; причем его интересы защищают те же правоведы, что, по слухам выступают и в пользу д-ра Фрая, издателя неофашистской газеты «Националь-цайтунг». Так вот, Фогель договорился до того, что якобы я с самого начала был связан с преступным миром, куда открыл путь и турецким торговцам наркотиками.

В то время — а телепередача предшествовала обыску у меня дома — я находился за границей. Совершенно явная, не раз проявлявшаяся на практике профессиональная небрежность и неосведомленность соответствующих государственных органов в нашей стране заставляет меня, предположить, что, решаясь на обыск, чья-то чиновничья голова лелеяла надежду найти у меня хотя бы грамм гашиша. Но поскольку единственное, что меня взбадривает,— это усиленное потребление кислорода во время пробежек на свежем воздухе, ничего в моей квартире, естественно, не нашли. Кстати, потом я постарался через суд воспрепятствовать дальнейшему распространению домыслов о моих контактах с «турецким наркобизнесом»; к чему приведет эта попытка, пока еще не ясно.

К сожалению, в связи с антивальрафовской кампанией я не могу не сказать и о некоторых частных печатных органах, а также их сотрудниках, которые обычно выдают себя за либералов. Кстати, в иных буржуазно-консервативных органах печати проливались потоки крокодиловых слез по поводу моих, так сказать, «незаконных» методов расследования…

Многие журналисты присутствовали вместе со мной на десятках мероприятий, проводившихся в последние месяцы профсоюзами, «гражданскими инициативами против вражды к иностранцам» и другими общественными объединениями; собрания эти были посвящены политическим вопросам, поставленным в моей книге. Большинство журналистов утверждало при этом, что их цель — написать очерк о моей журналистской и общественной деятельности. Был среди них и один репортер, которого я знал с давних пор и который сотрудничал в левых газетах, а сегодня выступает в мюнхенском журнале, именующем себя литературным изданием, но, несмотря на свое многообещающее название, продающемся в количестве не более восьми тысяч экземпляров.

Со временем я обратил внимание, что вопросы этого коллеги, который внешне выражал полную со мною солидарность, имели весьма странную подоплеку. Особенно настойчиво расспрашивал он меня о моем отношении к Германской компартии, о моих знакомствах среди коммунистов и т. д. Несомненно, в своем «тонком» допросе коллега опирался на архивные материалы, которые еще в 1979 году были столь умело использованы Хансом Бессермаиом, желавшим разоблачить меня как «восточного агента» и «коммуниста-подпольщика».

Позже я узнал, что этот молодой человек долгое время шел по моему следу — посещал моих друзей и тех, кто перестал быть моими друзьями, виделся с моими врагами, коллегами и родственниками, побуждая их всех делать порочащие меня заявления. Интересовали его и сугубо личные моменты. Он брал на заметку как доносы бывшего шпика, действовавшего в издательстве журнала «Пардон», так и необдуманные высказывания старых друзей, которые не могли пережить мой успех. Это был, так сказать, «всесторонний поиск», обошедшийся, должно быть, в десятки тысяч марок; авиабилеты, счета в дорогих гостиницах, суточные… В итоге всех этих ухищрений журнальчик с шикарным литературным названием поместил обо мне статью, по форме напыщенную, а по содержанию — злобную; впрочем, больших открытий они не сделали…

Аналогичная история приключилась у меня с коллегой из «Цайт» [Буржуазный еженедельник центристского направления; выходит в Гамбурге]. Он специально прилетел в Мюнхен, чтобы вместе со мною участвовать в мероприятии, на котором я решил дать открытый бой Штраусу и его компании. Мюнхенский тележурнал «Репорт» тоже был там представлен: они, очевидно, надеялись, что я опять потребую удалить корреспондентов «Репорта» из зала, но на сей раз я не доставил шм такого удовольствия.

На том собрании Руди Шёфбергер [Общественный и политический деятель Баварии; в 1966—1972 годах был депутатом ландтага (земельного парламента), в 1972—1976 годах — председателем мюнхенской организации СДПГ] и я охарактеризовали Франца-Йозефа Штрауса как «политического пособника фашизма, диктаторских режимов и расизма». Штраус так и не высунулся в ответ из своего — правого — угла политической сцены ФРГ, мюнхенский «Репорт», разумеется, не показал по телевидению ни одного кадра, хотя заснял на пленку все собрание от начала до конца, . но и вольнолюбец из «Цайт» не напечатал в своем издании ни слова. Спустя

некоторое время он присутствовал при том, как начальник заводской охраны концерна «Тиссен» запретил мне появляться на территории предприятия, добавив, что в моих же собственных интересах мне вообще не стоит находиться возле завода, иначе со мною может что-нибудь случиться. Профсоюзные активисты и я сам восприняли это как недвусмысленную угрозу. А вот корреспондент «Цайт», еженедельника, который обычно столь тонко чувствует любую тональность, утверждал в своей статье, что я слишком склонен к преувеличениям, быстро наживаю себе врагов и что никакой угрозы со стороны заводской охраны не было и в помине. Да, в подобных случаях коллеги-журналисты из либерального лагеря стараются не проявлять присущую им чувствительность.

В июне 1986 года баварская юстиция перешла в наступление против меня и моих друзей — йорга Гфрёрера и Петера Кляйнерта. На основании почти одинаково составленных ордеров наши жилища были подвергнуты обыску соответствующими органами земельной полиции Баварии (в порядке «производственной помощи» кёльнским полицейским). Причиной этой согласованной акции стало дознание, начатое мюнхенской прокуратурой по иску Ханса Фогеля, выведенного в книге «На самом дне» под фамилией Адлер. Фогель (Адлер) и баварское правосудие обнаружили, что магнитофонные записи бесед в нашем фильме, согласно § 201 уголовного кодекса, «нарушают доверительность высказываний». А посему ранним июньским утром 1986 года законность начала набирать обороты — не пощадили даже мать йорга Гфрёрера, живущую на острове Зильт. Денег на розыски не жалели. Искали то, чего никто и не прятал,— магнитофонные записи бесед с Фогелем, использованные в фильме. Впопыхах, правда, забыли известить об этой акции министра юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия [Кёльн, где жил и работал Вальраф, расположен в земле Северный Рейн-Вестфалия] и вообще вели себя так, словно баварской полиции никто не указ.

Во время этого сыска в полицейских головах, конечно, бродили и иные мысли. В Берлине (Западном.— Прим. перев.), в отсутствие Йорга Гфрёрера, полиция обшарила всю его квартиру в безумной надежде обнаружить доказательства его связей с миром наркобизнеса или терроризма. Аналогичные соображения сыграли, видимо, свою роль и в тот момент, когда сыщики нагрянули к продюсеру нашего фильма Петеру Кляйнерту: его фирма сокращенно называется НАОС, и уже одно это показалось им многообещающим. Стоит добавить, что по натуре Кляйнерт — фанатик порядка, полная противоположность всяким «хаотам» [«Хаоты» — неологизм, образованный от слова «хаос»; так в ФРГ называют анархистские, левацкие элементы].

У меня сыщики появились ни свет ни заря. Раздался звонок, и жена услышала в домофон: «Откройте! Полиция!» Правда, они пошли на хитрость, заявив: «Мы должны с вами переговорить. Это в ваших же собственных интересах». Жена решила, что скончался ее тяжелобольной отец…

Они протопали через всю квартиру, перевернули ее вверх дном, сфотографировали все книги и все картины на стенах, перерыли детское белье, перебрали даже письма, которые я в 17-летнем возрасте писал своей матери. Наша маленькая дочка Надя, которая охотно идет к чужим людям, испытала шок. Ребенка просто отпихнули в сторону, даже не взглянув на него. Целую неделю после этого малышка играла с моей старшей дочерью в «полицейский обыск».

Все мои папки с документами были засняты на видеопленку. Ничто не ускользнуло от их внимания. Я заметил, что кое-кому из полицейских было не совсем по себе. Позднее один даже извинился передо мной, сказав, что надеется на встречу при более благоприятных обстоятельствах. И все же я не мог оправдать его участие в этом деле. Мы расценили эту полицейскую акцию как нарушение неприкосновенности жилища. С тех пор я уже не чувствую себя как дома в своем доме.

Никакого материала для дознания эта акция не дала. То, что искали, зафиксировано в самом фильме. Кроме того, я открыто признаю свою вину, хотя это вовсе не равнозначно раскаянию: я всегда говорил, что снимаю фильмы скрытой камерой, пряча ее в сумке.

Ущерб, нанесенный моей работе действиями полиции, оценить невозможно. Документы для служебного пользования, заявления свидетелей, письменные сообщения информаторов — ищейки перенюхали все, причем часть этих бумаг попала в руки предпринимателей и властей.

Вдобавок я убедился, что телефон мой по-прежнему прослушивается. Заместитель директора одного предприятия, личность весьма сомнительная, в разговоре со мной проявил поразительную осведомленность о моих беседах и планах, а напоследок впрямую пригрозил мне физической расправой.

Ночью перед нашим домом хулиганили, звонили в дверь и по телефону. Даже если все это означало, что на нас попросту вымещают злость, на подобные вещи трудно реагировать спокойно…

Чашу моего терпения переполнила очередная попытка оказать на меня давление, вмешаться в мою личную жизнь. Откровенное стремление властей остановить мою работу, в особенности изучение положения дел на атомных электростанциях в ФРГ, привело меня к решению дать отпор.

Теперь уже мне известно: то, что в конце моей книги «На самом дне» изображается в духе театра абсурда, стало реальной действительностью. Показания свидетелей дают представление о работе на сегодняшних западногерманских АЭС: в обход существующих предписаний по технике безопасности там посылают людей на участки, где человек сразу же может получить такую дозу облучения, от которой будет страдать всю жизнь.

Чтобы и в этой области еще настойчивее продолжать работу, чтобы уменьшить

число препятствий на своем пути, я принял решение уехать и обосноваться на время в Голландии.

Появившиеся в связи с этим газетные сообщения, а также последовавшие за ними комментарии дали пищу кривотолкам. Скажу сразу: я не покинул свою страну и не эмигрировал. Руководили мной соображения целесообразности и рациональности. Свою главную задачу я видел в том, чтобы положить конец попыткам государства и монополий противодействовать моей работе. Я и впредь намереваюсь часто бывать в Кёльне, где оставил за собой квартиру и где живут мои друзья и коллеги. Между Кёльном и Голландией я могу курсировать ежедневно: практически это не расстояние. Зато мне не понадобится теперь в ФРГ обязательная официальная прописка.

При этом я вовсе не отгораживаюсь от проблем/существующих в ФРГ. Напротив, я верю, что обрету новые возможности для продуктивной работы. Для меня голландская граница открыта, а вот баварским властям в будущем станет не так-то просто беспокоить меня. Гражданские права в Нидерландах более стабильны, а соблюдение их — дело в общем-то само собой разумеющееся. Люди там гораздо чувствительнее и критичнее к репрессиям со стороны государства. Мой телефон вновь доступен для друзей, и я опять с чистой совестью могу принимать у себя информаторов, не опасаясь причинить им вред. Мои бумаги и документы будут недосягаемы для властей ФРГ. В общем, я создаю себе другие, лучшие условия для работы, смогу более независимо, упорно и, беспрепятственно трудиться, нежели в последнее время. Повторяю: я не считаю себя эмигрантом, скорее даже чувствую себя еще большим интернационалистом. ФРГ для меня — не пуп земли, но и не самая последняя дыра.

Следующая моя книга опять будет посвящена действительности ФРГ, но в перспективе я готовлюсь к новой роли: занимаясь по-прежнему западными метрополиями, я хочу сосредоточиться на том, какое воздействие они оказывают на положение в так называемом «третьем мире». Этой работой я также спокойно смогу заниматься в Голландии. Да, мне придется платить там и налоги, причем более высокие, чем в ФРГ. Но я буду охотно это делать, поскольку в Голландии на армию и производство вооружений денег из госбюджета уходит значительно меньше. Словом, на Бориса Беккера [Борис Беккер — известный западногерманский теннисист], спасающегося в Монако от западногерманских налогов, я отнюдь не похож.

Предварительные итоги

В заключение своего рассказа об опыте общения с западногерманской юстицией и государственной охранкой я хотел бы поделиться соображениями по поводу мотивов и причин деятельности этих институтов. Что они ищут и кого хотят настичь?

Возьмем, к примеру, политические события, развернувшиеся после террористического акта против фон Браунмюля [Фон Браунмюль — высокопоставленный сотрудник МИД ФРГ, погибший осенью 1986 года от руки террористов-леваков].

Никогда не забуду, как, невзирая на объявленный в стране траур в связи с убийством фон Браунмюля, министр внутренних дел ФРГ [Фридрих Циммерман (ХСС)] появился перед телекамерами и, почти не скрывая удовлетворения, прямо-таки с торжествующим видом стал излагать суть дела. Министр считал, что теперь у него развязаны руки и он может принять те решительные меры, которые до того времени подготавливались в тайне. И видимо, это уже происходит. СвДП струсила и отступила [До формирования правительства ФРГ после выборов в бундестаг в 1983 году СвДП по традиции имела пост министра внутренних дел; свободные демократы постоянно указывали, что либеральный характер их партии является основой и либеральной политики МВД. С 1983 года этот портфель в правительстве перешел к баварской партии ХСС, что сразу же, несмотря на робкие протесты СвДП, сказалось на ужесточении деятельности МВД]. ФРГ превращается в государство всеобщей слежки. Персональные сведения о гражданах, заложенные в компьютеры, более не являются секретными. Законодательство претерпевает изменения.

Я не сторонник теории, которая в любом террористе усматривает полицейского провокатора. Но сегодня хорошо известно, что сплошь и рядом сотрудники полиции и ведомства по охране конституции не только создают косвенные предпосылки для запланированных преступлений, но и сами прикладывают к этому руку либо снабжают злоумышленников оружием и взрывчаткой. К аналогичным выводам пришли в декабре 1986 года французские студенты и школьники, чей протест против реакционных планов правительства Ширака по ужесточению правил приема в государственные вузы увенчался успехом. Французская общественность могла видеть по телевидению, как полицейские и их агенты-провокаторы, а также праворадикальные штурмовики, скрыв под масками лица, совершали противоправные действия, которые затем пытались свалить на «левых».

В этой сфере обнаруживается уже собственная динамика, которая с трудом поддается исследованию и контролю. Охранители конституции жаждут успехов, охранители государства — продвижения по служебной лестнице. Возможности для этого здесь налицо, причем в выигрыше всегда остаются правые политические силы. Трудно даже вообразить себе, что произошло бы, если бы в ФРГ было совершено политическое преступление сравнимое с убийством Пальме в Швеции. У нас бы объявили чрезвычайное положение, государство было бы полностью передано в руки полиции, и буквально каждый иностранец был бы обязан по три раза на дню отмечаться в участке.

Аппарат органов государственной безопасности и полиции постоянно разбухает; увеличивается его персонал, совершенствуется техническое оснащение; сотрудничество между госбезопасностью и полицией становится все более тесным. На севере Кёльна строит себе новое здание ведомство по охране конституции: все больше места требуется для сотрудников, число которых превысило две тысячи, а также для главного компьютера, в память которого заложены имена и анкетные данные примерно 20 миллионов граждан ФРГ. Скоро компьютерной слежкой будет охвачено большинство населения, которое, собственно говоря, вполне могло бы демократическим путем и упразднить подобную статистику.

БНД, насчитывающая семь тысяч штатных сотрудников, действует и внутри страны, хотя в целом толку от нее здесь мало: разрыв между затратами и результатами поистине огромен. На «плотное ядро» терроризма, которое состоит из 15 — 20 человек, рассчитывают выйти с помощью «главных свидетелей», высоких вознаграждений и «сотрудничества» населения (народ доносчиков…).

Я ни в коем случае не хочу присоединяться к хору тех, кто утверждает: пусть дамы и господа из государственной охранки спокойно играют в свои игры — особого вреда они не принесут. Эта точка зрения особенно распространена в кругах либеральных и левых интеллигентов… Но ведь прекрасно известно, к чему приводит подобная деятельность: граждан ФРГ подвергают запретам на профессии, рушатся карьеры и семьи, диктаторские режимы получают оружие и информацию о своих противниках, находящихся в ФРГ, почтовая корреспонденция вскрывается, любые телефоны прослушиваются. Свои разнообразные связи с прессой и телевидением охранка использует для того, чтобы «сбывать» направо и налево зловещие «образы врага», как, впрочем, и многое иное в придачу. Тому, кто попадает в руки этих «дилетантских объединений», обычно не до смеха… И не каждого зовут Клаус Траубе, Гюнтер Вальраф или Кислинг [Вольфганг Кислинг — генерал бундесвера, ставший жертвой очередной волны шпиономании в ФРГ; сумел опровергнуть все обвинения (в шпионаже, гомосексуализме и пр.), однако в 1983 году вынужден был уйти в отставку], не каждый может дать отпор.

С самого начала моей журналистской деятельности зловещие «службы» пытались ее дискредитировать, навешивая на меня ярлыки «восточного агента», «пособника террористов» или «коммуниста-подпольщика». На первых порах это можно было отчасти объяснить, исходя из самой истории и традиций этих служб. Ведомство Гелена, равно как и другие государственные институты — юридические, административные, политические,— унаследовали от «коричневых» времен и сотрудников, и взгляды, и «образы врага». «Холодная война» доделала остальное.

Когда я приступал к своей работе, каждый человек в ФРГ, который придерживался левых убеждений, каждый, кто толковал положения конституции иначе, чем господа-предприниматели или деятели ХДС, считался потенциальным «восточным агентом». До 70-х годов это пришлось испытать и Эгону Бару, и Билли Брандту, и Герберту Венеру при проведении «новой восточной политики». И по сей день в тайных ведомствах преобладают ультраправые политические воззрения Представление этих людей об окружающем мире нередко основывается на их же собственных бредовых идеях, отсюда и соответствующие результаты их деятельности.

Со временем, когда политическая ситуация изменилась, отпали и стереотипные обвинения в «шпионаже в пользу Востока». Но на смену пришло новое клеймо — «сочувствующий терроризму». На сегодняшний день с помощью этого ярлыка достигнуты самые «выдающиеся» политические успехи, и потому он особенно любим. Наши правящие круги считали и считают терроризмом все, что стоит на пути к достижению ими финансового могущества,— освободительные движения в «третьем мире», политическую оппозицию в Чили, АНК [Африканский национальный конгресс Южной Африки (массовая политическая организация коренного населения ЮАР)] и СВАПО [Народная организация Юго-Западной Африки (революционно-демократическая партия африканского населения в Намибии — на территории, оккупированной ЮАР)] на юге Африки.

Я был знаком с Ульрикой Майнхоф, мы были в дружеских отношениях со времен нашей совместной работы в журнале «Конкрет». В ту пору, до ее ухода в подполье, я вел с ней долгие беседы, пытаясь убедить ее в безусловной необходимости дальнейшей журналистской деятельности. Что касается меня лично, то наши «органы» определенно знали, что я с самого начала резко критиковал идеологию и методы РАФ, причем с такой бескомпромиссностью, которая не всегда вызывала одобрение и среди друзей. Превознесение себя, элиты, над массой, мелкобуржуазно-романтический порыв и «героический акт одиночки» вкупе с заявленияхми о том, что полицейские — «свиньи, а не люди»,— все это было для меня неприемлемым. Пышные фразы об «аргументах ружейных стволов» я всегда считал следствием антигуманной р-р-революционности и никогда не стеснялся называть вещи своими именами; в данном случае речь идет о «практическом пособничестве реакции».

Это, однако, не мешало мне учитывать личные мотивы и социальную подоплеку действий каждого из этих людей. Я предложил Ульрике Майнхоф публиковаться под моим именем до тех пор, пока средства массовой информации закрыты для нее, но она отказалась. Тиски групповщины, подполья оказались сильнее. Впрочем, я думаю, что, даже если бы она и захотела вернуться к политической, общественной работе в качестве журналистки, агрессивно настроенная общественность тогда бы этого попросту не допустила…

Клеветнический ярлык «сочувствующего», форменная травля были участью всякого, кто отваживался хотя бы на объективное обсуждение феномена терроризма. В ситуации, определявшейся подобными настроениями и взглядами, дело доходило до абсурдных в своем комизме историй; впрочем, смеяться над ними мне и сегодня не так-то легко.

В те времена я совершил поездку в Ирландию, посетив старшего сына Генриха Бёлля — Раймунда, умершего в 1982 году. Не провел я там и дня, как перед домом остановился автомобиль, взятый напрокат в Дублинском аэропорту. В автомобиле сидели два господина, которые выглядели так, словно они попали в эти глухие, заброшенные места прямиком с гамбургского Юнгфернштига [Юнгфернщтиг — фешенебельная набережная в Гамбурге, на которой находятся банки, крупные фирмы, богатые отели и рестораны]. Свой визит они объяснили намерением подняться на соседнюю гору и попросили хозяев одолжить им сапоги и плащи. Прибыть без всякого багажа на заброшенный остров у западного побережья Ирландии и — удивительное совпадение! — наткнуться там на единственный во всей округе дом, населенный немцами… Где найдется столь наивный человек, который смог бы убедительно объяснить мне это происшествие?

Я насторожился, когда господа — с виду весьма обеспеченные люди — безо всяких околичностей напросились к нам на ночлег. Раймунд Бёлль со свойственной ему вежливостью и радушием пригласил их в дом. У него тогда гостили и другие люди, в том числе один немецкий профессор философии. Когда новые гости в тот же вечер принялись откровенно выпытывать у всех, кто, что, куда и откуда. мне стало ясно, что они оказались здесь не случайно.

Я прореагировал на это так, как бывает всегда, если я считаю, что человек, сидящий напротив меня, не способен воспринимать разумные аргументы и правдивую информацию; так чаще всего случается со шпиками и чиновниками государственной охранки ФРГ, которые живут не в реальном мире, а в плену собственных бредовых идей. Убедить их в чем-либо невозможно. Над ними можно лишь посмеяться.

И я принялся разыгрывать пьесу под названием «Конспиративная встреча террористов в» Ирландии». Профессора представили как психиатра и одного из основателей «Гейдельбергского коллектива пациентов», остальные же объявили себя этими самыми пациентами. В разгар игры я подкинул идею о тайных складах оружия в ирландских болотах и стал что-то бубнить о замечательных контактах с ИРА [Ирландская республиканская армия (подпольная организация, действующая в Северной Ирландии)]. Под конец мы даже устроили спиритический сеанс: двигались столы, вещали души умерших.

На следующее утро оба удивительных господина внезапно исчезли. Не уверен, что они догадались насчет розыгрыша. Но если даже и так… все равно они из вполне понятного чувства самосохранения ничего не написали о розыгрыше в своем служебном донесении, и, быть может, в досье БНД попало сообщение о том, что я связан с поставщиками оружия террористам.

В итоге у меня, да и, пожалуй, у вдумчивого читателя возникает вопрос; что произойдет в будущем с этими дорогостоящими и столь бесполезными органами государственной охранки? Поможет ли здесь требование общественности демократизировать ведомство по охране конституции и БНД? Работы для реорганизованных таким образом служб было бы предостаточно; впрочем, ее было немало и до раскрытия аферы Флика, до скандала со строительной фирмой в Берлине [Речь идет о строительной фирме «Нойе хаймат» в Западном Берлине, которая принадлежит профсоюзам; финансовые махинации ряда руководителей фирмы получили широкую огласку в средствах массовой информации Западного Берлина и ФРГ], до преступного отравления Рейна отходами химической индустрии и до продажи расистам ЮАР чертежей подводных лодок.

Решение этой проблемы представляется мне столь невероятным, что вряд ли стоит его всерьез обсуждать. Для охранителей нашего государства и нашей конституции враг находится сегодня там же, где и раньше,— строго слева. Политическая направленность и состав персонала этих учреждений не допустят подлинной реформы. Ведь по сути дела речь идет не о демократических институтах, а о коррумпированных, прогнивших структурах, где оседают те, кто не считает себя способным к какой-либо более пристойной деятельности. Этому соответствует и производственный климат: в указанных учреждениях царит всеобщее недоверие, каждый подозревает каждого. Тон задают первичные организации ХДС и ХСС.

Аппарат государственной охранки, кроме того, приобрел полную самостоятельность. И хотя он неизменно растет и оснащается новой техникой, уровень его знаний действительности, повседневной жизни рядового гражданина страны неуклонно падает.

По этим, а также многим иным причинам я отказался от своего старого плана внедриться как-нибудь в эти структуры и высветить их изнутри. Право, это было бы куда проще, чем представляется большинству людей. Но я полагаю, что такая попытка не оправдала бы себя. Результат скорее оказался бы анекдотичным — в духе Милловича [Вилли Миллович (род. в 1909 г.) — известный западногерманский актер и режиссер; в своем театре в Кёльне поставил ряд народных комедий], нежели жутким — в духе Кафки.

Кроме того, и впредь будет предостаточно «расколовшихся» государственных охранителей. А уж я, ей-богу, не хотел бы больше разгребать эту грязь.

Итак, остается лишь императив: упразднить сию государственную охранку. А до тех пор пока это не произойдет, могу предложить дамам и господам из охранных ведомств заняться полезным делом. Из-за недостатка времени я не мог в минувшие годы вести дневник. Однако, насколько мне известно, в ведомстве по охране конституции без всякой пользы пылятся по меньшей мере 50 тысяч машинописных страниц, на которые с магнитофонной ленты перенесены мои телефонные разговоры; если бы издать все это, то не только многие «мертвые души» в указанном ведомстве нашли бы себе разумное занятие, но и демократическая общественность получила бы цен ные познания о закулисной стороне об щественной жизни ФРГ. А если таким же образом использовать записи теле фонных разговоров всех западногерман ских граждан, которых филеры подслушивали на протяжении 30 лет, то можно было бы и вовсе не заботиться ни о занятости власть охраняющих, ни о политическом образовании в нашей стране.

Однако путь к этому долог. Потребуются усилия всех демократических сил, чтобы дать отпор неизменным попыткам охранителей государства и их политических защитников направлять развитие ФРГ в полном соответствии с их представлениями и интересами. И не следует предаваться иллюзиям, будто названные ведомства ощущают на себе давление закона и права. Ибо, как сказал министр внутренних дел Циммерман в интервью журналу «Шпигель»: «Мы в ФРГ держим секретные службы на длинном поводке конституционного права, но в их оперативной работе предоставляем им необходимое свободное пространство».