Красные и «меньшинства»: нужно различать сущности

Print PDF

wsf1917, wolf_kitses

Когда-то бывший товарищем Пуффинус затрагивал тему, стоит или нет коммунистам поддерживать движение геев, экологистов или женщин [о «левых» тут говорить не стоит – они готовы поддерживать любую движуху, лишь бы «против власти»; но против власти – не всегда против системы, часто и за. В том числе непонимание этого привело Пуффинуса к симпатизантам майданаци].

К его трактовке есть два важных замечания, делающие это объяснение непригодным.

Прежде всего, гей-движение ничуть не подрывает традиционную форму семьи, а наоборот, укрепляет её, как бы доказательством «от противного» повышает ценность этой самой семьи и тем самым — привлекательность «кухонного рабства». В самом деле, за что они борются? За право заключать браки, как у всех, с венчанием, фатой, усыновлением и пр. Естественно, что тогда обыватель думает — ну если уж они за это борются, значит, брак и традиционная семья — это такая офигенная ценность, к которой даже нетрадиционные господа жаждут приобщиться. Другое, социологическое доказательство того же тезиса — см. у Школар_вита.

Следующий важный аспект — почему движение женщин или экологистов красным надо поддерживать, а геев — нет? Прежде всего, потому (как, казалось бы, правильно указал Пуффинус), что движение женщин против дискриминации и экологов за сохранение благоприятной среды обитания и дикой природы не может не войти в конфликт с капитализмом по самой сути соответствующих проблем.

Угнетение женщин

Во-первых, структура женского вопроса и рабочего вопроса совершенно изоморфны; нельзя освободить первых, не освобождая вторых (см. тут). Неслучайно  нарастание «традиционного консерватизма» в СССР 1940-70-х гг. с соответствующим увеличением женского неравноправия точно соответствовало росту вероятности  выполнения «пророчества Троцкого» о буржуазном перерождении (и не только управляющих, но и управляемых – перерождение, как и порок, это область личного выбора, а не только общественной жизни).

Ведь чего первым делом хочет обыватель, заражённый буржуазными предрассудками? Чтобы его кто-то обслуживал, пусть лишь раз в неделю или раз в месяц; в «Незнайке на Луне» это отлично описано. А кого легче всего приспособить к роли частного обслуживающего персонала в силу культурных традиций, идущих ещё из капитализма? Женщин и (в ряде обществ) детей либо низкостатусных мужчин.

Ведь именно классовая иерархия рождает гендерную, а не наоборот:

«Когда говорят о межполовой иерархии, имеющей результатом угнетение женщины в докапиталистических классовых обществах, забывают, что она производна от градаций «почётного/непочётного», «чистого/грязного» труда. В соответствии с ней работать на себя, на своей земле, в своей мастерской почётно, а на кого-то — нет. Наёмник, наймит — в древности социально уязвимый тип, фактически слуга, легко становящийся рабом, и не случайно Ветхий Завет защищает наёмников наравне с пришельцами, вдовами и сиротами, а современные мелкие предприниматели, у которых социальный расизм так же раздут, как у белых бедняков в США — расизм по отношению к неграм, называют своих работников наймитами, противопоставляя себя («свободных людей») этим как бы почти рабам.
Другой аспект того же самого: труд умственный предполагает, что ты учишь других (ты говоришь, а они молча слушают и внимают), поэтому он почётней и «чище» физического, а из физического самые «низкие» формы труда — те, что связаны с обслуживанием других (особенно в их непосредственном присутствии и «под их крышей»), ещё ниже — имеющие дело с грязью, нечистотами и пр. Примеры см. тут и тут, см. также «унитазный вопрос» как модель угнетения и коммунистическое решение оного.

Возрождение этой «неформальной» иерархии происходит в армейских, тюремных и т.д. коллективах, она культивируется в традиционной/религиозной семье и так далее. Именно по этой причине (а совсем не в силу биологии пола или уязвимости, связанной с рождением детей) женщина оказывается в традиционном обществе приниженной и угнетённой — поскольку занята «грязным» и обслуживающим трудом.

И действительно, ровно тем же формам поражения в правах, что и женщины, до конца XIX века подвергалась прислуга, живущая под крышей хозяина, подмастерья и пр. Они не подпадали под общегражданское право, а подчинялись семейному, идущему от власти pater familias над женой, детьми и работниками, что видим в традиционной крестьянской семье в Европе. Напротив, в традиционном обществе рождение ребёнка сильно поднимало статус женщины, в фактор уязвимости это превратилось только при капитализме, когда женщины вышли на рынок труда.

Увы, современные левые забывают, что иерархия видов труда от почётного до «нечистого» — тоже докапиталистический пережиток, который надо выкорчёвывать, ибо в нынешней капиталистической реальности он питает и социальный расизм, и угнетение женщин, и ксенофобию в отношении «гастарбайтеров», занятых на обслуживающих и грязных работах. А она, как тот слон, остаётся незамеченной.»

Источник

К слову, поэтому поддержка женского равноправия важна не только (и не столько) для женщин, сколько для этих самых низкостатусных мужчин. Ведь в патриархальном обществе завести «традиционную семью» и получать причитающееся уважение, связанное со статусом «главы семьи», могут не все, а лишь имеющие достаточный заработок, квартиру, хорошую кредитную историю и так далее, то есть, цензовые слои и рабочая аристократия. Но если соответствующий идеал не дискредитирован как мировоззрение угнетателей, к нему тянутся все – и бессмысленно изматываются в этой гонке, ну и, конечно, повышают свою лояльность к системе. Тут вспоминается хороший советский анекдот про Грузию, которая по части буржуазного перерождения опережала прочие республики: мол, мужчина – это тот, у кого деньги есть, а если нет, то он — просто самэц.

Поэтому феминистское движение освобождает и мужчин-бедняков, а отнюдь не только женщин. Социальное равенство полезно для всех; поэтому обществу выгодно приложить усилия и сломать «энергетический барьер» соответствующих стереотипов, даже если они исторически и культурно традиционны, словно застарелая грыжа – социальный прогресс нереализуем без её вырезания. А красные – о чем нужно напомнить «левым» — стоят именно за прогресс, естественным следствием которого будет уничтожение частной собственности, преодоление классового разделения и прочие чисто материальные вещи, а не гуманизм, эгалитаризм, рационализм и прочие сладкие слова, или, точнее, возможные средства – ведь всё перечисленное может работать и на прогресс, и против него, в зависимости от конкретики социальной реализации.

Ведь, в конце концов, коммунисты и либералы в равной мере привержены принципам «свободы-равенства-братства», разница заключается  в механизмах материального воплощения: противная нам сторона считает, что оные принципы неосуществимы без свободы предпринимательства и священного права частной собственности, мы же считаем эти две вещи главным препятствием на пути к осуществлению тех же принципов.

Помимо внесения новшеств, прогресс требует иссечения реакционных компонентов культуры, иначе мёртвые «схватят и погубят» живых, что и произошло на макроуровне в СССР (или на микроуровне – в израильских кибуцах) – сперва с женским вопросом, а потом и с общественным устройством в целом.

См. обсуждение темы равноправия женщин одними из нас в разных журналах –

http://jenna-kristiana.livejournal.com/176599.html?thread=3670743#t3670743

http://jenna-kristiana.livejournal.com/171707.html?thread=3602619#t3602619

http://olga-smir.livejournal.com/90063.html?thread=772559#t772559

http://vidjnana.livejournal.com/597299.html

Показательно также исследование Балабановой «Женский труд как символ гендера и власти». Там на материале Нижегородской области проверяются две альтернативные гипотезы о том, чем для женщин является домашний труд: то ли это взаимовыгодное распределение видов деятельности с мужчиной (вроде он деньги приносит, а она дом убирает), то ли это следствие стереотипов, предполагающих, что это «женское дело», и для самих женщин невыгодное. Подтверждается вторая гипотеза, и не только для нас, но и для Европы.

Поскольку это не единственное исследование такого рода, а результатов, которые подтверждали бы первую гипотезу для неравного распределения обязанностей, нет вовсе, то вопрос решён: дифференциация гендерных ролей — это такой же продукт существующего угнетения, что и классовое расслоение, а не «взаимовыгодное сотрудничество по любви», каким ее пытаются представить сторонники этого дела, образуя, тем самым, смешную гомологию со сторонниками «классового мира» и «социального партнёрства» между рабочими и предпринимателями. К слову, там же показано, что женщины в группе «предпринимателей и руководителей» по части домашнего труда уже реализовали равенство с мужчинами, а вот у низов неравенство сильно увеличилось.

Далее, с развитием капитализма наблюдается феминизация бедности (1-2), безработица обретает «женское лицо», именно во время экономических кризисов и именно для наёмных работников сохранение традиционной семьи особенно токсично и так далее. Иными словами, наглядно видны эмпирические доказательства того, что специфические черты женского организма капитализм делает уязвимостью, и давит на это слабое место для увеличения прибыли. В сочетании с дискриминационными для женщин привычками и стереотипами, сложившимися в предыдущие годы, таки да, именно при капитализме  женщины делаются более угнетёнными по сравнению с мужчинами, при прочих равных обстоятельствах, и именно потому что современный капитализм не только провозглашает формальное равенство полов, но и эксплуатирует феминистские лозунги «достижительного» типа (о чём хорошо написано здесь).

Антикапитализм женской эмансипации

Как писал Фридрих Энгельс в «Происхождении семьи…», после свинцовых мерзостей собственно капиталистической системы, наибольшим препятствием к освобождению человека являются а) религиозные предрассудки и б) предрассудки, связанные с существующей формой брака. И дальше: настоящее угнетение рабочего капиталом начинается именно после того, как он по закону делается равноправным с капиталистом, получает право на профсоюз, забастовку и даже рабочую партию. Почему? Потому что тогда он склонен верить, что его сделка с капиталистом о купле-продаже рабочей силы действительно равноправна (а на сомневающихся надавят «свободные» СМИ, той же цели служит и пропаганда «демократии»). При подобном доверии он полностью беззащитен перед извлечением прибавочной стоимости, которое в условиях юридического равноправия проходит помимо сознания, в то время, как жизнь губит его столь же эффективно, как раньше, заставляя, подобно белке в колесе, работать всё больше и больше за меньшие деньги, и всё больше коверкать собственную жизнь прогибом под изменчивый мир рыночной конъюнктуры.

То же самое происходит и с дискриминацией женщин. После того, как декларировано равноправие, они оказываются особенно беззащитными к той же самой эксплуатации. Ведь всяких дискриминирующих стереотипов в школе, в семье и на производстве никто не отменял; более того, есть свидетельства, что они даже усиливаются после достижения формального равноправия, как некая компенсация, а ведь они необратимо калечат жизнь, заставляя как бы добровольно сгибаться под ярмо.

Хороший пример – т.н. исчезающая одарённость девочек (см. механику исчезновения); единственная развитая страна, в которой она сильно уменьшена – это ЮАР АНК, где «чёрные» власти с самого начала проводят строго феминистскую политику.

Притом, что трудно одобрить другие аспекты той же политики: чёрный расизм, искусственное выращивание чёрной буржуазии вместо социального «подъёма» бедняков независимо от расы и нации, affirmative actions по расовому, а не социальному принципу, ксенофобию, трайбализм (вплоть до сближения бывших борцов с апартеидом с ранее презираемой элитой из бантустанов по родоплеменному принципу)  с возрождением дикарских обычаев. Доказательства.

Отсюда в силу всего вышеизложенного, достижение реального равноправия женщин (или хотя бы прекращения дискриминации) естественным образом приводит  к конфликту с капитализмом и религией, и, более того, не может быть осуществлено без сокрушения капитализма. Да, отдельные случаи дискриминации буржуазные феминистки вполне могут и пресечь, и могут на жирные гранты беспрепятственно болтать на темы феминизма, но везде, где дискриминация носит институциональный характер, системе удаётся её отстоять и даже усиливать. (То же самое с институциональным расизмом, но это отдельная тема).

Отсюда выходит, что феминистское движение – естественный союзник коммунистического, ибо оно представляет реально угнетённых и сильно угнетённых, и не одних только женщин. Надо только способствовать тому, чтобы его идеалом было равноправие первого, а не второго типа, иными словами, пресекать обуржуазивание идеала равноправия – но это и  рабочего движения касается. Второй момент – нужно, чтобы феминизм не выродился по тому же типу, что и «национализм угнетённых» в 1970-2000-х гг., когда для национально-освободительного движения «своя» национальная государственность стала важнее социального освобождения и прогресса, о которых речь уже не идёт, а возникший капитализм укрепляется средневековыми предрассудками и маскируется «антиимпериалистической» риторикой. Ситуация  с «радикальным феминизмом» точно такая же.

Отсюда сугубо реакционная подмена женского равноправия и общечеловеческого братства «сестринством» и «специфической женской экзистенцией», которую «чужим не понять». В долгосрочной перспективе она служит сохранению буржуазного строя с его разделением людей по «клеточкам» нации, пола, возраста, религии, чтобы соответствующие перегородки облегчали и усиливали рыночную селекцию.

Коммунистам следует эти стены дискредитировать и сносить, а не укреплять, пусть даже  «со стороны угнетённых», ведь этот снос — единственный способ справиться с угнетением.

Охрана природы несовместима с капитализмом

Почему экологи приходят к конфликту с капитализмом, уже было сказано много раз разными людьми, и вовсе даже не коммунистами. Капитализм уничтожает нашу общую среду обитания в соответствии со своей главной схемой «приватизации прибыли, социализации убытков», причём именно в силу специфики этого общественного строя на уничтожение природы в процессе производства товаров для потребления богатых и среднего класса выделяется заведомо больше ресурсов, чем на восстановление разрушенного вместе с очисткой отходов. Поэтому, не уничтожив капитализм, не избежать глобального экологического кризиса, который человечество просто не переживёт.

Подробнее см. 1-2-3-4 (автор текста по последней ссылке — ни разу не антикапиталист, а либерал-антисоветчик, но известный учёный-географ). Вообще об этом впервые сказали вовсе не коммунисты, а специалисты по системной динамике, профессоры Слоуновской школы бизнеса, члены совета директоров высокотехнологичных компаний и прочая:  Денис и Доннелла Медоуз.

А вот с геями всё обстоит совсем не так. Нет никаких эмпирических доказательств, что именно ЛБГТ капитализм как-то специально дискриминирует. Мы не видим повышенного представительства геев ни среди бедняков, ни среди безработных. Опять же, доказательство «от противного»: известны реакционные движения, нападающие на людей по признаку расовой и национальной ненависти, чтобы остановить социальный прогресс при помощи идеи «ставить на место» негров (мусульман, евреев, студентов и т.п.); существуют аналогичные движения, пытающиеся  «ставить на место» женщин там, где они пытались и пытаются избавиться от существующего гнёта. А вот движений, стремящихся «ставить на место» геев и, скажем, атакующих обычные места их встреч, пока что не появлялось (за исключением стремление некоторых попиариться на разгоне прайдов); я думаю, это потому, что борьба с геями в лучшем случае тешит частные предрассудки «борцов» (в первую очередь, религиозные), но ничего не даёт ни сохранению существующей системы, ни ее подрыву.

А значит, массового движения на этом не построишь: ни реакционного, ни прогрессивного, ибо в ЛБГТ-проблеме нет социального компонента, это проблема частная – ну, скажем, как стремление добропорядочных граждан не стать жертвой преступников, при том, что преступники видят в них не людей, а добычу. Примерно таким же образом гомофоб не считает геев людьми – и обычно тем больше, чем сильнее он борется с самим собой (см.также республиканский гей-парад и недавнее исследование). В отличие, к слову, от дискриминации пожилых людей (эйджизм) и толстых, ибо вероятность попасть под нее связана именно с капитализмом, и повышена именно у бедняков, женщин и «цветных». Однако это проблема частная, а не социальная, и не политическая, в отличие от женщин и экологии.

Понятное дело, до сих пор геев часто дискриминируют, а в более диких обществах – преследуют и убивают, но тут нет никакой классовой подоплёки, поэтому ни левые, ни правые (ни реакционеры, ни прогрессисты) ничего для ЛБГТ сделать не могут – поможет только просвещение, излечивающее архаические предрассудки, и преследование за дискриминацию и насилие в общем порядке. Но пока, по понятным причинам, это «фронт работ» либералов, тем более, что это почти единственный случай угнетения, который чётко вписывается в их идеологию, и не вписывается в нашу: угнетается здесь индивид за свою биологическую девиацию (как некогда в архаическом обществе боялись рыжих, косых, хромых), а не социальная группа, угнетаемая ради эксплуатации их труда, приносящей прибыль.

Не случайно же Клинтон так двигает идею, что «права человека – это права геев» (а не бедняков), и евролевых тамошнее общество разными способами побуждает вписывать этот пункт, ибо лучше симулякра не сыщешь. С одной стороны, в проблеме ЛБГТ есть и ненависть, и насилие, вызывающие отвращение у всякого нормального человека (см. комментарии тут). Но, с другой стороны, всё перечисленное не носит классового или социального характера, не связано с капитализмом – а что касается ненависти, пренебрежения и жестокости как чувств, так у преступника к жертве того и другого намного больше.

Частное и общественное — проявление в видах насилия

И вообще, криминальное насилие – как продукт ещё доклассовой архаики – более жестоко и отвратительно, чем любое классовое насилие, даже белый и фашистский террор. См. характерный пример: особенно если считать объём сделанного на человеко-единицу преступника, и помнить, что преступники действуют сами, частным образом, без поддержки государственного аппарата и так далее.

Собственно, именно поэтому либертарианство нереализуемо даже как утопия, его даже нельзя помыслить без petitio principi (в отличие от утопии  власти над миром «белокурой бестии» и прочего ницшеанства, которому она наследует). Если вдруг частные индивиды смогут свободно проявлять себя, немедленно появятся общество, идеология и государство,  или людишки пожрут друг друга, не сдержав рвущееся из них «злое начало». Ибо эти самые частные проявления носят вполне себе зоологический характер, в основе всех социальных явлений, отношений или структуры лежит биологическое влечение, как его стержень и скелет, но скелет неживой, без нервов, кожи и мягких тканей, «обрастания его мясом». Весь прогресс человеческой истории состоит во всё большем подчинении «биологии» «социальностью», увеличении управляемости первой со стороны второй, и прочего укрощения «внутренней свиньи», за счёт чего происходит нарастание человеческого в человеке.

И вот по отношению ко всей этой архаике левые и правые, прогрессисты и консерваторы одинаково вынуждены поддерживать общественный порядок, и хотя бы в теории отделять политические действия от криминальных. См. обсуждение вопроса, может ли власть, представляющая общество – или претендующая на это представительство — стрелять в «вышедших на улицы», и в каком случае? При том, что правые и реакционеры, поддерживающие права и свободы частных лиц, сильнее размывают эту границу, и трактуют попытки общества пресечь криминальное поведение частных лиц, угрожающее правам и свободам других людей,  как «тоталитаризм» и «недопустимое вмешательство в частную жизнь». А вот прогрессисты и левые, напротив, склонны ставить частную жизнь под всё больший контроль прогрессивных общественных институтов, ибо знают, где водятся демоны насилия, порока и криминала: в частном пространстве и частных практиках «сильных людей», «крепких хозяев», «настоящих мужчин», «глав семейств» и прочих подобных местах.

В том числе потому, что классовое угнетение со стороны частных лиц – рабовладельцев, помещиков или предпринимателей – всегда хуже, ожесточенней для угнетённых, чем такое же, но со стороны государства. Вот пример из феодализма:  М.Н. Покровский описывает, что отношения крепостника-частного лица к крепостным отличалось в сильно худшую сторону от такового же у крепостнического государства.

«Буржуазные наслоения первых лет XVIII века были смыты теперь основательно, и старый социальный материк должен был выступить наружу. Если при елизаветинском дворе феодальные черты уже били в глаза, то елизаветинская деревня даёт столь ярко феодальную картину, что аналогичной мы не найдём, пожалуй, и в предшествующем столетии, правда, не найдём, быть может, только по недостатку данных. Елизаветинский дворянин был таким «государем в своём имении», каким был разве московский боярин до Грозного. Центральная власть, ещё недавно, при Петре, довольно энергично вмешивавшаяся во внутренние отношения вотчины, незаметно отходит в сторону. Указ 1719 года, предписывавший отдавать в монастырь «под начал для исправления тех дворян, которые разоряют крестьян своих вотчин, был, собственно, единственной юридической сдержкой помещичьего произвола на весь XVIII век, но и о ней «предшественники ЕкатериныII, по-видимому, совсем забыли»…

Елизаветинский закон (1760), предоставивший помещикам право налагать на своих крестьян одно из самых тяжёлых уголовных взысканий – ссылать их в Сибирь, — был одним из дальнейших шагов на пути этого распыления государственной власти между отдельными землевладельцами. Как бы для того, чтобы подчеркнуть суверенный характер помещичьего господства, на решение барина в этом случае не полагалось апелляции, в то же время, чтобы барин не потерпел материального ущерба от результатов своей расправы, сосланный засчитывался ему в рекруты…

…За границу помещичьего государства центральная власть могла проникнуть или по собственному почину, или по почину самого помещика; но для подданных этого последнего государство кончалось его барином – идти дальше без позволения барина они не смели.

Нравы маленького государства, меньше подвергавшегося влиянию наносных буржуазных тенденций, чем большая царская вотчина, лучше сохранили допетровскую старину. Это сказывалось, прежде всего, на названиях. Из иностранных терминов сюда проник только бурмистр, а то мы встречаем «земских», «целовальников», «приказную избу», совсем как в Московской Руси XVII века. Ещё более духом XVII века веет на нас от помещичьей уголовной юстиции: помещичьи судебники (таких, как известно, осталось несколько от XVIII века), особенно более ранние из них, как судебник Румянцева, относящийся к 1751 году, не знают ещё наказания розгами, а говорят только о батогах. Розги в то время были иноземным новшеством, усиленно пропагандировавшимся у нас остзейскими помещиками, считавшими это наказание более, если можно так выразиться, гигиеничным: боль такая же, а для здоровья не так вредно, как палки (батоги).

Едва ли где-нибудь в официальной практике можно было встретить в то время «рогатину», применявшуюся на одном уральском заводе: тяжёлый железный ошейник, с рогами до одного аршина во все стороны и с железным висячим замком, который бил заключённого в «рогатину» по спине. Пытка в государственной практике начала отмирать в то время, её применяли теперь только при политическом розыске, да при следствии по важнейшим уголовным делам. В одном случае, запрещая употреблять пытку при маловажных преступлениях, елизаветинский сенат высказался даже принципиально против неё. В помещичьем государстве пытка продолжала процветать, и находились особые любители заплечного мастерства, которые в своё время, вероятно, не ударили бы лицом в грязь перед самим «князь-кесарем» Ромодановским. Уже в начале царствования Екатерины один орловский помещик, Шеншин, устроил у себя в деревне фирменный застенок со всеми приспособлениями – дыбой, клещами и т.д. Причём это было учреждение таких размеров, что далеко не всякая воеводская изба XVII века могла бы похвастаться подобным: у Шеншина «работало» иногда до 50 человек палачей и их помощников. Не хуже Преображенского приказа! Пытали не только крепостных, но и свободных: однодворцев, канцеляристов, даже священников. На пытке одного купца и сорвалось дело: купец пожаловался, и, так как он был не крепостной, начался процесс.

Поводы к помещичьей пытке тоже живо напоминают годуновские времена: священника Шеншин пытал, подозревая в том, что тот давал его дворовым «чародейский корень», чтобы извести барина. Другой помещик пытал своего крестьянина, его жену и сына по подозрению в том, что они его испортили. Любители пытки были, конечно, редкостью, однако они не были всё-таки какими-нибудь извергами. Бить крепостного считалось настолько нормальным делом, что этим не гнушались представители тогдашней интеллигенции, притом, что особенно интересно, они сами потом рассказывали о своих подвигах как о деле вполне обычном. Болотов, автор известных мемуаров и автор книжки «Путеводитель к истинному человеческом счастью», изданной Новиковым, сам рассказывает, как он истязал своего крепостного столяра, подвергая его сечению в несколько приёмов, чтобы не засечь до смерти, а в промежутках держа его на цепи. Он довёл этим самого столяра до самоубийства, одного из его сыновей до покушения на самоубийство, а другого до покушения на убийство самого Болотова, но даже этот трагический исход не навёл Болотова на мысль, что он совершил нечто ненормальное; напротив, ненормальными людьми, «сущими злодеями, бунтовщиками и извергами» оказались у него замученные им крепостные, хотя он сам признаёт, что раньше сыновья столяра были хорошими работниками».

(Русская история. М.:  АСТ, 2005. Т.2., с.232-235).

А вот идентичное из сегодняшнего дня: средний обыватель сейчас готов простить работодателю-частнику то, чего никогда не простит государству: эксплуатацию, обман, манипуляцию, пренебрежение и  унижение, а производственной демократии, с честными  выборами и рабочим контролем, у него нет даже в мыслях. См.примеры: 1-2-3.

И именно потому, что эти люди исходят из мифологемы невмешательства в частную жизнь, а значит, свободности частных сделок. Тогда как в обществе, разделённом на классы, равноправные и более-менее честные сделки могут быть лишь между субъектами «равной силы», которые могут нанести друг другу равный ущерб в конкурентной борьбе, а между неравными – сила солому ломит. Не зря же, как сказала Новодворская, privacy особенно драгоценно для порока, и, добавим, для эксплуатации.

Гомофобия — производная от страха колдовства

Вернёмся к геям. Если ненависть к ним связана не с капитализмом, а ближе к ненависти профессионального преступника к «лоху» и «фраеру», то каково её происхождение? Я думаю, что это пережиток первобытной дикости, родственный практикуемым в крестьянской среде убийствам односельчан по подозрению в колдовстве (или – во время эпидемий холеры – убийствам врачей за то, что «разносят заразу»). Вот пример того, как это выглядело у адыгов в 18-19 вв.:

«Мучения, причинения боли, физических страданий без прагматической цели было … естественным по отношению к людям, выпавшим из общества. Ни кровник, ни абрек не переставали восприниматься как люди. Зато на людей, подозреваемых в колдовстве, смотрели как на представителей другого мира. Их могли подвергнуть жутким пыткам, которые вполне могли закончиться смертью. Уже само подозрение на связь со злыми духами, по сообщению Хан-Гирея, было причиной жестоких страданий. Таких людей, считавшихся колдунами (удди), подвергали пыткам; клали между двумя огнями, секли колючими розгами.

В одном из эпизодов произведения современного адыгейского писателя Тембота Керашева «Одинокий всадник», построенном на использовании этнографических материалов, колдунье прочищают горло веткой терновника, на которую намотаны внутренности змеи. По сведениям Н.Дубровина, на колючках была печень чёрной, без единого пятна, собаки. Мучениям подвергались и сумасшедшие: их протаскивали по воде, извлекая в полумёртвом состоянии»

[В.А.Дмитриев, 2001. Насильственные действия и их проявления в традиционном и современном социоре адыгов // Антропология насилия. СПб.: Наука. С.349].

И действительно, как рассказывают психологи, иррациональный страх «потерять мужественность», побуждающий ненавидеть и бояться геев, родственен столь же иррациональному страху первобытного человека (и крестьянина, не сильно ушедшего от первобытности) перед порчей и колдовством. Это, конечно, дикость, но с классовым угнетением не связанная и политическим действием не разрешимая.

Поэтому левым имеет смысл учиться различать сущности, и не путать движения, союз с которыми полезен именно в плане сперва постепенного ограничения, а потом и ниспровержения капитализма, с теми, которые это самое ниспровержение могут только дискредитировать – именно тем, что их положение со спецификой этого общественного строя никак не связано.

И, чтобы два раза не вставать – что такое гомосексуализм? С точки зрения нас, биологов, гомосексуальность – ровно того же рода аномалия, что и асексуальность; вторая распространена не менее первой, но ни разу не вызывает осуждения, а в определённых обстоятельствах может даже почитаться как святость. Тут мы следуем мнению известного антрополога и археолога Л.С.Клейна (гомосексуалиста): это личностная особенность из числа вредных привычек, но таких, которые общественной проблемы не создают, и поэтому окружающих не касаются. В отличие от алкоголизма, поклонников Порфирия Иванова или энтузиастов домашних  родов.

Типа того, что кто-то носками воняет, кто-то ногти грызёт и устраивает свинарник на кухне, а кто-то любит людей своего пола и поэтому практически неспособен к тому воспроизводству жизни и присущей людям социальности, которое обеспечивается любовными союзами нормальных людей.

Другое проявление девиантности гомосексуализма состоит в том, что их личность больше определяется их специфической сексуальностью, чем профессией, политическим самоопределением и пр. См. занятный разговор одного из нас с Якобинцем

http://yakobinets.livejournal.com/157113.html?thread=3829177#t3829177

Тогда как в норме человек определяется в первую очередь профессией, мастерством, ну и политическими взглядами, тогда как сексуальность – такое же дело десятое, как и гастрономические привязанности. Если вдруг оказывается иначе – это такое же нарушение, как нарушение обмена при диабете 2-го типа, когда все силы ума и души направлены на контроль рациона и сахара в крови.

То есть, гомосексуализм – девиация, не потому что это «извращение», и тем более «порок», но ровно в той степени, в какой соответствующее пристрастие претендует на всего человека, вместо естественной для физиологии подчинённости производственному и социальному аспектам нашего бытия.

Соответственно, если увеличение равноправия мужчин и женщин благотворно сказывается на оном воспроизводстве, столь необходимом обществу «после демографического перехода» (а «семейные ценности» мешают решить эту задачу), то борьба за права ЛБГТ эту цель только дискредитирует. В том числе поэтому женскому движению надо отделиться от лесбиянского, поскольку они совсем разные.

Пока соответствующая ориентация носит частный характер, и не демонстрируется остальным, это не может вызывать ни неприязни, ни обличений, ни тем более насилия. И если таковые практикуются, общество должно наказывать это так же строго, как и прочие попытки «бить не по паспорту, а по морде». Но когда эта склонность навязчиво демонстрируется в публичной сфере – это также недопустимо, как гетеросексуальная порнография или насилие на телеэкране, в играх и пр.

То есть грань тут тонка, но реальна, как и все социальные грани, их надо уметь различать. Понятно, что это труднее: люди (также как, к слову, человекообразные обезьяны) куда легче производят обобщение-абстрагирование, чем различают два внешне сходных, но сущностно разных понятия, явления или процесса. То есть, борьба с гомофобией необходима как минимум потому, что общество не может допускать частного насилия в отношении добрых граждан, но пока это не наша задача, а вот пропаганда гомосексуализма недопустима по тем же причинам, что и пропаганда домашних родов или нездорового питания. Диалектика. Личность может сполна проявлять свою индивидуальность в частном пространстве, публичное  предназначено для культивирования нормы.