Традиционная семья и безработица

Print PDF

Традиционная семья и безработица

«В годы мирового кризиса правительства… шаг за шагом сокращали государственные социальные достижения, введённые в «революционный период» после Первой мировой войны. Доля безработных, получавших пособия, сокращалась [В Австрии к 1937 г. она упала до 50% всех зарегистрировавшихся (!), при этом следует учесть неизвестное количество незарегистрировавшихся безработных]. В поисках временных подработок значительную роль играли социальные связи родственников и знакомых. Выпускникам школ места учеников и первая работа, как правило, предоставлялись членами семьи, родственниками и знакомыми, а не через учреждения по управлению рынком труда. Теневая экономика случайных и вспомогательных заработков регулировалась неофициальной социальной сетью, сложившейся в жилых кварталах.

Тот факт, что женщины в семьях наёмных работников использовали любую возможность, чтобы помочь семье пережить период безработицы, представляется логическим продолжением традиционной иерархии. Напротив, квалифицированным рабочим и служащим профессиональная гордость часто не позволяла пойти на «какую-нибудь» работу. Многие квалифицированные рабочие даже отказывались заняться поисками работы и считали позором «быть вынужденными стучаться в двери» [выражение венского рабочего в запросе о рабочих местах]. Мужчины обычно только тогда соглашались на временную работу ниже уровня их квалификации, когда ни жёны, ни дети не могли найти заработка.

Большинство жён рабочих в предшествовавший период высокого уровня занятости выполняли неквалифицированную или низкоквалифицированную работу. Занятые и прежде на вспомогательных операциях на фабриках и в мастерских, домашних работах типа уборки и стирки белья, надомной работе, часто без оформления страховки, женщины в период экономических кризисов являлись такой рабочей силой, которая ни в малейшей степени не жертвовала своим социальным статусом. Хотя работа жён и дочерей, очевидно, приносила меньшие доходы, чем заработок мужей, вследствие её непритязательности и гибкости в кризисные времена она могла обеспечивать жизнь семьи. [см.Leichter K. So leben wir. 1920 Industriearbeiterrinen berichten über ihr Leben. Wien, 1932. 41% промышленных работниц из 1920, опрошенных в ходе этого исследования в период наиболее глубокого экономического спада, имели безработных мужей. Без заработка опрошенных женщин 92% их семей очутились бы ниже прожиточного уровня.]

Об этом говорит одна квалифицированная белошвейка:

«Работа, которую мы делали, к примеру, работа по дому, её же мужчины не могут делать, не так ли? А мы там… бельё стирали или окна мыли. Мы делали это, даже когда нам было трудно. Но нам нужны были деньги. Для этого не нужно ни биржи труда, ни разрешения, ничего, но это может каждый. Это можно делать и сейчас, если хочется, не так ли? Если хочешь работать, находишь работу, но именно только такую».

От женской изощрённости и упорства зависело снижение расходов на воспроизводство семьи. Поиски дешёвых овощей, починка износившейся одежды (многократная перелицовка рубашек, юбок и пальто), экономное расходование  топлива – всё это прежде всего было задачей жён. От безработных мужчин известно, что они до обеда оставались в постели, чтобы сэкономить на отоплении и сберечь свою физическую энергию.

[Аналогично в Псковской губ.  в конце 19 в. крестьяне в голодные зимы впадали в спячку, экономя силы — просыпались раз в день съесть кусок хлеба и напиться, иногда протопить печь; называлось это «лежка».

Гаспаров М. Л. Записи и выписки. — М.: Новое литературное обозрение, 2001, с. 132. Вот точно такой же голод в Венгрии 1930-х гг.

Сходный паттерн поведения безработных мужчин – служащих, не голодавших, но вынужденных к такому же ничегонеделанью, описан в романе Леона Кручковского «Тенёта»; понятно, что это вело к деградации. В.К.].

Часть молодых безработных отправлялась странствовать, чтобы освободить семью от «бесполезных едоков». Этим выражением, напоминающем о странствиях молодых подмастерьев, безработные называли свои путешествия в поисках работы, когда они, часто нищенствуя, проходили пол-Европы.

В городах, где рабочая культура ещё не была развита, политическая деятельность безработных обеспечивала сохранение самоидентификации рабочих. В своей политической работе в первую очередь молодые безработные находили не только идеологическую опору, но и уверенность в том, что их положение было результатом не их личного неуспеха, а следствием капиталистического кризиса. У рабочих, которые не располагали возможностями политико-культурного обеспечения своей идентичности и, таким образом, подвергались воздействию принципов буржуазной реальности, не имея необходимых идеологических фильтров, очень долгая безработица вела к нарушению социальной самоидентичности. Прежде всего у пожилых, в течение многих лет незанятых рабочих постепенно обострявшая нужда достигала таких масштабов, которые угрожали их самооценке. Между теми, кто имел работу, и теми, кто годами оставался безработным, возникала социальная пропасть, которая, по-видимому, благоприятствовала внедрению идей национал-социализма в среду рабочего класса.

Значение семьи, как системы солидарного, но неравного распределения риска и нагрузок, можно подтвердить и примерами возрождения традиций экономики самообеспечения. Работе на городских огородах, обработке огородов и пашен в сельских районах придавалось, как в военные и послевоенные годы, повышенное значение. Содержание мелкой домашней живности приобрело даже в плотно застроенных городских районах важное значение и подчас гротескные формы: некоторые венские жители в те годы шли гулять в городской парк со своей курицей на поводке. Кролики в самодельной клетке в углу двора доходного дома стали повсеместной картиной [ещё в 1939 г. 45% германских рабочих, не считая сельскохозяйственных, пытались произвести часть продуктов питания собственными руками]. Возродили старые формы жизнеобеспечения: сбор колосков, заготовка дров в близлежащих лесах, сбор металлолома для продажи…

Работа на земельном участке, являвшаяся продолжением работы по дому, оставалась в сфере задач жены рабочего и его детей. Семья образовывала, с учётом неравенства мужчин и женщин, систему жизнеобеспечения. Один квалифицированный токарь обобщил:

«Тогда необходимо было, если хотели выжить в большой нужде, всё время состоять в какой-нибудь форме семейного союза».

Продолжительная безработица обостряла материальное и психологическое положение семьи. Исследование безработных в Мариентале показывает, как всё больше «покорялись судьбе», если безработица всех членов семьи длилась годами. Результаты этого исследования ни в коем случае нельзя переносить на безработицу вообще (и особенно на большие города с их «чёрными» рынками труда и развитой общественной системой рабочего движения); ситуация в Мариентале, маленьком нижнеавстрийском рабочем посёлке, население которого после закрытия единственной текстильной фабрики на следующее утро почти полностью осталось без работы, является скорей исключением из правил.

Оно, однако, впечатляющим образом подтверждает значение семьи рабочего в преодолении кризиса: с утратой повседневного ритма, определяемого графиком работы по найму, сознательно растянутым ритуалам семейной жизни придавалось особое, поддерживающее личность, значение. 70% исследованных семей были отнесены к категории «смирившихся», которых исследователи характеризовали так:

«…никаких планов, никакого отношения к будущему, никаких надежд, максимальное ограничение всех потребностей, выходящих за пределы домашнего хозяйства, но при этом сохранение домашнего хозяйства, уход за детьми и при всём том чувство относительного благополучия».

Даже в экстремальных условиях длительной безработицы традиционное распределение обязанностей между мужчинами и женщинами сохранилось: безработные мужья почти не оказывали помощи по хозяйству [работающим – В.К.]. Они сидели кружком или бродили по деревне, страдая от нарастающей бессмысленности жизни. Женщины не могли пожаловаться на отсутствие работы: домашнее хозяйство, дети, выращивание капусты, картошки и цветов в саду, тщательный уход и починка одежды, ремонт предметов повседневного пользования и обстановки (которых нельзя было заменить при небрежном обращении) создавали целое поле разнообразной деятельности. Затраты времени и сил на работу по воспроизводству семьи скорее возрастали. Как жаловалась одна из женщин:

«Раньше детям одежду покупали, теперь её целый день надо чинить и штопать, чтобы выглядеть прилично».

«Женщины, — резюмируют исследователи, — остались без заработка, но не без работы в строго смысле этого слова. Они вели домашнее хозяйство, которое заполняло весь день.»

Райнхард Зидер. Социальная история семьи в Западной и Центральной Европе (конец 18 в. – 20-ый в.). М.: изд-во ВЛАДОС, 1997. С.223-227 {за книгу спасибо огромное Илье Смирнову}

P.S. Безработица – такое же унижение человеческого достоинства для рабочего, как  для крестьянина барщина и кнут надсмотрщика для раба. Поэтому в условиях периодической безработицы достижение равенства мужчины и женщины с демонтажем традиционной семьи и присущей её схемы гендерных ролей для семей наёмных работников оказывается важным условием выживания. Альтернатива – то, что описано Зидером: при сохранении традиционной семьи мужчины деградируют, а женщины надрываются. Другой минус, делающий её неприемлемой  именно сегодня — «традиционные семейные ценности» мешают воспроизводству именно в странах с наивысшим уровнем развития производительных сил

Феминизм социалистический и буржуазный

Тут мыслимы 2 противоположных способа достижения равноправия, про которые хорошо написано у croissante.

«Борьба против дискриминации (или угнетения) может подразумевать 2 совершенно различные ситуации: стремление к равенству и подниманию тех, кто внизу, до некоего более высокого уровня
и стремление быть наверху, стремление победить в конкурентной борьбе (где мешает мне лично дискриминация) — это своеобразная борьба за право быть наверху наравне   с недискриминируемыми (этническим большинством, мужчинами или имеющими дворянское происхождение, например).

В этом втором смысле заведомо неконкурентноспособные (слабые, инвалиды и т.д.) не интересуют и их интересы не проговариваются и не защищаются. К этой второй ситуации также подходит описание: «Что викинги, что древние греки являются эдакими первопроходцами-демократами. Вот, мол, уже тогда существовала демократия. Но при этом умалчивается, за счет чего существовало такое общество, кто производил, и на кого распространялась демократия. Получается, что равенство было не для всех (а для тех, кто повыше) и работали рабы (низший, производящий, эксплуатируемый класс).

С другой стороны все три народа (древние греки, викинги, англичане) — это островные государства с развитым мореплаванием, то есть в их картине мира есть наш народ и некий другой мир, из которого можно брать (силой, хитростью или торговать) ресурсы — людей, товары и т.д. Но при этом не думать о воспроизводстве этих самых ресурсов. »

Также вторая позиция упирается в  то, что ВСЕ не могут жить наверху социальной лестницы (не может у каждого быть по три раба, самолету и вилле).
Разницу этих двух позиций можно увидеть на таком примере. Женщина имеет право не мыть посуды, не мыть туалет, не заниматься детьми постоянно. Имеет право. Мужчина тоже имеет такое право. Кто моет туалет, кто моет посуду и кто занимается детьми? В рамках первой точки зрения, это могут делать все, такая работа перераспределяется между членами семьи/общества добровольно и с пониманием ее важности, необходимости — здесь нет ухода от работы, она перераспределяется — и для высшего класса положение ухудшается.

В рамках второй точки зрения эти функции могут быть переложены на людей более низкого статуса (няни, домработницы, бабушки) с оплатой и без, но оплатой низкой».

Рабочее / социалистическое движение за освобождение женщин шло 1-м путём, буржуазный феминизм – вторым (см.п.2). О результате:

«Eastern women are more self-confident, better-educated and more mobile, recent studies show. They have children earlier and are more likely to work full time. More of them are happy with their looks and their sexuality, and fewer of them diet. If Western women earn 24 percent less than men, the pay gap in the East is a mere 6 percent (though overall levels of pay are lower).

20 Years After Fall of Wall, Women of Former East Germany Thrive

Кто бы мог подумать. Оказывается, женщины «после социализма» лучше образованы, более экономически независимы и меньше сидят на диетах. И даже грудью кормят чаще, чем западные.
Не прошло и двадцати лет, как это начинает доходить» (источник).

Впрочем, это было ясно и 20, и 40 лет назад, только признавать не хотелось; особенно не хочется в отношении СССР.

Рабочая и (мелко)буржуазная семья: особенно угнетения женщины

Другой важный момент — Зидер показывает, при зарождении движения за освобождение женщин структура рабочей семьи прямо противоположна таковой буржуазной, описанной в предыдущей главе. Там мы видим строго разделение частного пространства семьи от работы мужчин, рождающее идею «естественного различия» нравов и склонностей у обоих полов, защиту детей от «вредного влияния улицы», отсюда индивидуализм и презрение к низшим классам, не способным сие обеспечить, в половой морали — «законный брак» вместо любви. У первых же, «открытые семьи», когда углы, койки, а то и комнаты всё время сдаются чужим людям, с которыми надо уметь уживаться, отсюда коллективизм (Ленин в Европе как раз жил в таких семьях рабочих), «кочевое жильё» при отсутствии частного пространства как дома, так и на улице, отсюда стремление к социализации быта, свободная любовь при ответственности парней за возлюбленных, контролируемой коллективом.

Правда, семьи эти парни и девушки продолжают создавать традиционные, с типичным для них угнетением женщин и, мягко говоря, не лучшим положением детей; плюс традиционные семьи максимально страдают при безработице, кризисах и т.п.: мужчины деградируют,  женщины надрываются. Отсюда требование освобождения женщины при социализме; т.е. все лозунги коммунистического и социалистического движения вырастают не из абстрактных идей, но из реальных нужд рабочего класса, и распространяются на всё общество по мере того, как этот класс собственной борьбой подрывает и «социализирует» капитализм, а в ряде стран и сокрушает вовсе, создавая бесклассовое общество.

Интересен ещё один момент: в описываемый период женщина была угнетена что в рабочей, что в буржуазной (включая мелко-) семье, но очень по-разному. В первом случае они просто надрывались на работе, включавшей производство, домашний труд, плюс подготовка своих мужчин к их работе, которая не легче первого и второго, но могли достигать реального равенства через участие в общей борьбе, где бывали инициаторами и лидерами (ibid., стр.175-176). Во-втором – это проблемы неполноправия в семье и несчастья в браке, вроде описанных в автобиографии Айседоры Дункан:

«Я никогда не видела отца, так как мать с ним развелась, когда я была еще грудным ребенком. Однажды, когда я спросила одну из своих теток, был ли у меня когда-либо отец, она мне ответила: «Твой отец был чертом, погубившим жизнь твоей матери». С тех пор я стала себе рисовать отца в виде черта с рогами и хвостом, точно из книги с картинками, и всегда молчала, если дети в школе говорили об отцах. Когда мне было семь лет и мы жили в двух пустых комнатах на третьем этаже, я как-то услышала звонок у парадной двери и, выйдя в переднюю, чтобы открыть, увидела очень красивого господина в цилиндре. Он спросил:

– Не можете ли вы мне указать квартиру г-жи Дункан?

– Я дочь г-жи Дункан, – сказала я в ответ.

– Неужели это моя принцесса Мопсик? – спросил незнакомец. (Так он называл меня, когда я была еще крошкой.)

И он внезапно обнял меня и стал покрывать поцелуями и слезами. Я была поражена таким поведением и спросила его, кто он такой? Со слезами на глазах он мне ответил: «Я твой отец».

Я пришла в восторг от такой новости и побежала рассказать семье.

– Пришел человек, который говорит, что он мой отец.

Мать встала, бледная и взволнованная, и, пройдя в другую комнату, заперлась в ней на ключ. Один из братьев спрятался под кровать, а другой в шкаф, в то время как у сестры сделалась истерика.
– Скажи ему, чтобы он уходил, скажи, чтобы уходил, – кричали они.
Мое удивление было очень велико, но, как вежливая девочка, я вышла в переднюю и заявила:
– У нас дома неважно себя чувствуют и сегодня никого не могут принять.

Тогда незнакомец взял меня за руку и предложил пойти с ним пройтись. Мы спустились по лестнице на улицу. Я шла рядом с ним вприпрыжку, растерянная и восторженная, при мысли, что этот красивый господин – мой отец и что у него нет ни хвоста, ни рогов, каким я себе всегда его представляла. Он меня повел кондитерскую, напичкал мороженым и пирожными. Я вернулась домой в состоянии дикого волнения, но нашла домашних в мрачном и угнетенном настроении.

– Он просто очаровательный человек и завтра снова собирается за мной зайти, чтобы угостить мороженым, – paссказывала я.

Но домашние отказались его видеть, и он, немного погодя, вернулся к другой своей семье в Лос-Анджелесе. Я несколько лет не видела отца после этого случая, как вдруг он появился снова. Мать теперь смягчилась настолько, что согласилась ним встретиться, и он нам подарил прекрасный дом с большими залами для танцев, с площадкой для тенниса, с амбаром и ветряной мельницей. Подарок объяснялся тем, что отец разбогател в четвертый раз. В своей жизни он три раза богател и три раза все терял. С течением времени и четвертое богатство пошло прахом и с ним пропали дом и все остальное. Но на несколько лет, пока мы там жили, дом этот послужил нам убежищем между двумя бурными этапами жизни.

Перед его разорением я, время от времени встречаясь с отцом, узнала, что он поэт, и научилась его ценить. Среди его произведений находилось одно стихотворение, которое заключало в себе как бы предсказание всей моей карьеры.
Я передаю отрывки из биографии моего отца, потому что эти впечатления ранней молодости оказали огромное влияние на мою последующую жизнь. С одной стороны, я насыщала ум чтением сентиментальных романов, тогда как с другой у меня перед глазами был живой пример брака на практике. Над всем моим детством, казалось, витала мрачная тень загадочного отца, о котором никто не желал говорить, и страшное слово «развод» глубоко запечатлелось на чувствительной пластинке моего разума. Я пыталась сама найти объяснения всему этому, так как никого не могла расспросить.
Большинство романов, которые я читала, кончались свадьбой и блаженным счастьем, о котором не имело больше смысла писать. Но в некоторых книгах, вроде «Адама Вида» Джорджа Элиота, встречалась невыходящая замуж девушка, нежеланный ребенок и страшный позор, ложащийся на несчастную мать. На меня сильно подействовала несправедливость по отношению к женщине при таком положении вещей, и я тут же решила, согласовав это с рассказом о своих родителях, что буду жить, чтобы бороться против брака, за эмансипацию женщин и за право каждой женщины иметь одного или нескольких детей по своему желанию и воевать за свои права и добродетель.

Для двенадцатилетней девочки приходить к таким выводам кажется очень странным, но жизненные условия рано сделали меня взрослой. Я стала изучать законы о браке и была возмущена, узнав о том состоянии рабства, в котором находились женщины. Я стала вглядываться в лица замужних женщин, подруг моей матери, и на каждом почувствовала печать ревности и клеймо рабы. И тогда я дала обет, что никогда не паду до состояния такого унижения, обет, который я всегда хранила, несмотря на то, что он повлек за собой отчужденность матери и был неправильно понят миром.

Уничтожение брака – одна из положительных мер, принятых советским правительством. Двое лиц расписываются в книге, а под их подписями значится: «Данная подпись не влечет за собой никакой ответственности для участвующих и может быть признана недействительной по желанию любой из сторон». Подобный брак является единственным договором, на который могла бы согласиться свободомыслящая женщина, и брачное условие в такой форме – единственное, мною когда-либо подписанное.
В настоящее время, насколько мне известно, эти взгляды более или менее разделяются всеми свободомыслящими женщинами, но двадцать лет тому назад мой отказ выйти замуж и лично поданный пример права женщины рождать детей вне брака порождали крупные раздоры».

«Моя жизнь. Моя любовь»

Правда, в традиционной семье, идущей из докапиталистических формаций, с властью домохозяина, освящённой религией и правом собственности, угнетены не только женщины. Зидер показывает, что была ещё одна категория лиц, вполне себе мужчин, которым отказывали в правах по той же самой причине, что женщинам («избыточная эмоциональность», «несамостоятельность ума», «неспособность себя контролировать, нужда в защитнике» и пр., подаваемые как естественные склонности). Это прислуга, живущая под крышей хозяина, и подмастерья. Только после долгой борьбы эти люди добились политических прав буквально за мгновение до получения их женщинами: в Центральной Европе к началу ХХ века, в Восточной Европе и на Балканах – только после 1945 г., когда советское освобождение разом смело все пережитки феодализма. См. аналогичное положение детей и батраков в семьях крестьян.

Поэтому господство основанное на праве собственности (угнетение бедных богатыми в целях эксплуатации) есть причина, угнетение женщин мужчинами, нацменьшинств титульной нацией (воспроизводящее предрассудки-стереотипы, маскирующие эксплуатацию представлением её как «естественного хода вещей») – следствие, не наоборот. Хотя психобиологический механизм, формирующий эффекты угнетения, позволяющий им сохраняться ещё долго после достижения формального равенства (в пределе – неопределённого долго, в силу независимости каналов духовного воспроизводства, если только та сила, что добилась формального равноправия, не проводит специальной политики по его превращению в реальное равенство, как то делали большевики) одинаков для всех форм угнетения, как в главном – классовом, так и в производных.