Кое-что о кёльнской полиции, из 2008-го

Полицейские перед Кёльнским вокзалом — зашевелились после событий

В продолжение темы «кёльнского синдрома«

Написала френда в связи с новогодними событиями:

«Читали со Свиньёй новости про Кёльн, ржали, как чокнутые.
Собралось на площади 1000 человек! (Тысяча человек — это что — много, что ли?)
Полиция ничего не могла сделать!
Сразу же вспомнили, как в 2008 году в Кёльне на вокзале у нас украли нотбук (в кассовом зале, пока мы билет покупали), и мы обратились в полицию!

Худшей полиции, чем этот линейный отдел полиции на вокзале города Кёльна, я не только не видела в своей жизни, но даже и представить не могла. Мы-то думали, что на нас накинется немецкая бюрократическая машина в полную силу. Три раза ха!
Всё, что мы хотели от неё получить — это посмотреть видео с камер наблюдения, но даже этого добиться не смогли.

Сначала у нас два часа принимали заявление, конечно же никто не говорил по-английски. Мы привели с собой немецко-говорящую девочку eine_l , с её помощью удалось подать заявление, однако человек по имени Любке всячески отмазывался, сообщив между делом, что у них на вокзале в год совершается 13000 преступлений, и до нашего нотбука очередь дойдёт не скоро. Мы же пытались его убедить, что надо сходить вот прямо сейчас и посмотреть, что там на камерах наблюдения. (А в самих кассах смотреть отказались, говоря, что без полиции не имеют права). В конце концов он вроде согласился и велел нам звонить вечером, чтобы узнать результат. Мы позвонили вечером, и потом завтра вечером, и потом ещё утром:)

Разговоры были примерно такие:
— Хер Любке? Он сегодня не работает. Звоните завтра. Хер Любке? А кто это? Его сейчас нет. Не знаю, когда будет.
В конце концов мы стали приходить в полицию лично, там разговоры стали ещё интереснее.
— Can I talk to Herr Lübke?
— Sprechen zu Englisch?
— Herr Lübke, please!
— Herr Lübke? Was ist das? In English, please!
— Herr Lübke — it’s your collegue.
— ?? Ich weiß nicht, Herr Lübke
Далее начинается пантомима — мы описываем Хера Любке, как он выглядит, где сидит, как принимает заявление.. Тыкаем в лицо бумажку с подписью хера Любке. Товарищ уходит, долго с кем-то совещается…
— Herr Lübke hier nicht funktioniert.
Неужели он принят на работу на один день, специально для того, чтобы принять у нас заявление и исчезнуть? Просим позвать начальника. Начальник не принимает. В конце концов мы решаем по крайней мере подать письменную жалобу, чтобы подпортить им показатели, пишем её на немецком, приносим и пытаемся зарегистрировать в канцелярии. Но даже и это нам не удалось! После многочасового скандала внезапно к нам выходит человек и спрашивает:
— Что вы, собственно, хотите?
— Мы хотим пожаловаться начальнику на то, что вы плохо работаете и получить ответ.
— Хорошо, начальник вас примет.
Мы попадаем к начальнику, излагаем суть проблемы — украли, приняли заявление, обещали принять меры, ничего не делают, на звонки не отвечают, хера Любке найти не могут, камеры не посмотрели.
— Хорошо, — отвечает начальник внезапно на английском, — в вашем письме всё это написано, но теперь я же вас выслушал, значит, уже письмо вам нет смысла мне писать?
Мы как-то растерялись — ну вроде нет.
Ушли и ржем, как ему удалось нас развести».

Усиленные наряды на привокзальной площади

И вот теперь я читаю про Кельнскую полицию — на вокзале собралось 1000 человек! Мы ничего не могли сделать! К языковому непониманию добавилось ещё то, что люди были в состоянии опьянения! Поэтому нам так и не удалось никого задержать! Они нас просто не понимали. Мы были поражены тем, что очень скоро все наши ресурсы, которые мы бросили на вокзал, закончились. Произошло ужасное — несколько часов мы даже не могли ПРИНИМАТЬ ЗАЯВЛЕНИЯ о происходящих преступлениях!

Ржу, как лось. Почему меня не удивляет, что именно в этом городе на этом вокзале с полицией произошло такое? У них, внезапно, языковое непонимание! Насколько я понимаю, единственное, чем они вообще готовы заниматься — это принимать заявления, ничего другого они и не пытались делать, поэтому их так поразило, что система дала сбой. О том, что преступников, отобравших сумки и телефоны, надо ловить по горячим следам, пока они здесь, а не пытаться в течение следующей недели принимать заявления, когда их никто не сможет опознать, они, видно, не догадываются. Камеры, я думаю, у них тоже не работают, потому-то нам и не дали на них посмотреть.

В общем, просто полиция там никогда не работала, а так ничего особенного не произошло. 13000 преступлений, как всегда».

Источник karasya

…они же у Кёльнского собора

Похоже, с того времени эффективность тамошних полицаев не изменилась. Главный навык, которым они владеют — разгон демонстраций, а не борьба с криминалом. И что всего страньше в «обеспокоенных» бундесбюргерах (см. активность в комментах некой Olga Kazanskaya): вместо того чтобы, как положено ответственным гражданам в «настоящей демократии», спросить с полиции, за то что мышей не ловит, потребовать реорганизации и пр., они направляют все силы на доказательство — самим себе или другим, сомневающимся — какие, мол, дикари эти арабы, насколько их «культура изнасилования» страшнее местной. Хотя ФРГ — страна с легализованной проституцией, активным импортом секс-рабынь из «евроинтегрированных» стран, а это максимально вздувает сексуальное насилие местного населения.

Да и т.н. тахарруш — так вовремя всплыл у господина министра (он социал-демократ, да), когда надо отвести обвинения в недееспособности его ведомства, как и рассказы про «заблаговременно списались по арабски в соцсетях», хотя алжирцы с сирийцами говорят фактически на разных языках (машрик и магриб), а исходный язык — классический арабский — как латынь для взаимопонимания француза с итальянцем.

Сейчас уже ясно, что этот «обычай» выдуман «на коленке» властями в оправдание своего бездействия и поддержан образованными обывателями в оправдание своего бессилия что-либо изменить. Этнографами не зафиксировано его бытование в традиционных (негородских) арабских сообществах; слово это (تحرش) означает любое насилие, не обязательно сексуальное (оно taharrush jinsi: تحرش جنسي). В том смысле, в каком его вдруг освоили европейцы, оно не употреблялось раньше 2005 года.

Как рассказывает Англовики, если это чей и обычай, то агентов/провокаторов полицейского режима (а потом исламистов) в Египте, старающихся так сломить протестующих, особенно женщин (обычный способ полицейских режимов и правых движений, в Латинской Америке куда более распространённый, лишь с другими названиями). Да и в Египте это как тактика фиксируется с протестов 2005-го года; какое это отношение имеет к задержанным в Кёльне марокканцам, алжирцам, 2 бундесбюргерам, американцу и сербу? И следите за руками: когда это происходит в Каире, то это провокации властей против протестующих, когда в Кёльне — таков обычай у этих народов. Так рассуждают «белые европейцы».

Откуда это берётся? Думаю, эти гаспада спинным мозгом чувствуют, что в «цивилизованных странах» демократия — такой же миф, как в наших палестинах: она работает для корпораций, не для людей, пусть даже «приличных», из среднего класса. И чтобы снять когнитивный диссонанс между верой в «европейские ценности», «настоящую демократию» и т.д. вирусы мозга, с одной стороны, и бессильем спросить за провалы полиции, они делают вид, что главный ужас идёт от мигрантов, рождают и поддерживают иллюзорные корреляции (ср. реальность). Это удобно и безопасно — но глупо (хотя не осознав — не избавишься, когнитивный диссонанс и не такие штуки проделывает).

Получается «кёльнский синдром-2″, уже «европейской демократии», а не российской пропаганды, хотя и не менее токсичный. Когда обыватель трусит проверить работоспособность демократических механизмов (в т.ч. потому что в глубине души понимает их неработоспособность, но боится сказать об этом вслух, не то что возмутиться), он работает на ультраправых. Ибо ему ничего не остаётся как обвинять во всём «чёрных насильников и бандитов».