Исключение из Императорской академии наук «подданных враждебных России государств»

Print PDF

В продолжение темы патриотического одержания в начале Первой Мировой войны, с последующей травлей по национальному признаку и шпиономанией

«Летом и осенью 1914 г. страну захлестнула волна германофобии. Немецкое посольство подверглось разгрому, толпа подожгла некоторые представительства немецких фирм и принадлежавшие немцам магазины. Живущим в России немцам с первых же дней войны пришлось испытать немало оскорблений и унижений. Немецкий язык был запрещён для употребления в общественных местах, были запрещены даже проповеди в лютеранских церквах[1]. Санкт-Петербург был переименован в Петроград, что дало богатую пищу острословам[2].

Шквал обвинений обрушился и на Академию наук.

«Злые недоброжелатели» ставили ей в упрёк обилие немецких имён в списках почётных членов и членов-корреспондентов (свыше 25 процентов), обвиняли «василеостровский Ватикан» в «лакейском прислужничестве перед немцами», в атрофии патриотических чувств и гражданственности. Автор статьи «Наука и гражданственность» Незнамов негодовал:

«Проповедуемая недоумками космополитического либерализма автономностью учёных корпораций в политике по своему логическому смыслу и содержанию в такие минуты становится уже отрицанием всякой общественности и гражданственности…»

[Черносотенная] Газета «Новое время» начала оголтелую травлю действительных членов Академии немецкого происхождения. Факты повседневной научной практики в свете военных событий преподносились как акты пособничества враждебной Германии. Даже вспомнили о том, что перед началом войны директор Пулковской обсерватории академик шведского происхождения Оскар Баклунд передал рукописи Кеплера для временного пользования астрономам в Берлине. Целиком его стараниям газета приписывала передачу немецким геодезистам в 1910 г. военного транспортного судна «Прут» для производства геодезических исследований и съёмок на нашем черноморском побережье. Гибель этого корабля была одним из первых событий Первой мировой войны[3].

Академии наук вменялось в вину даже то, что накануне войны она заключила с немецкими фирмами подряды на строительство нового здания библиотеки. Объяснялось это тем, что немецкие фирмы были добросовестнее русских, и в то время их было больше, чем английских или французских. Кроме того, для таких работ, как установка металлических рам и металлических книжных шкафов, устройство центрального отопления и электрического освещения, русских фирм вовсе не существовало. На выходки «Нового времени» Академия наук отвечала презрительным молчанием. Мнение отвечавшего за «связь с прессой» вице-президента Никитина о газетных писаках сложилось уже давно:

«При известных свойствах ума и сердца нетрудно быть беспощадным к тем, о ком не имеешь никакого представления»[4].

Впрочем, воодушевление августа-сентября 1914 г. в России было очень похоже на тот патриотический подъём, который охватил германское общество. Антинемецкую волну подстегнуло опубликованное 4 октября 1914 г. одиозное обращение 93 немецких учёных «К культурному миру», которое защищало нападение Германии на Бельгию и содержало несправедливые обвинения против России и русской науки. В нём говорилось:

«Как представители германской науки и искусства мы заявляем протест перед всем культурным миром против лжи и клеветы, которыми наши враги стремятся запятнать чистое дело Германии и навязанной ей тяжёлой борьбе за существование. Железный голос событий уже опровергнул распускаемые ими измышления о немецких поражениях. Тем ревностнее теперь распространяются извращённые сведения и инсинуации. Против них мы громко возвышаем наш голос. Он должен возвестить правду.

Это не правда, что Германия виновница войны. Ни народ, ни правительство, ни император не хотели её. Со стороны Германии были приняты крайние меры для её предотвращения. Тому есть документальные доказательства. Достаточно часто Вильгельм II в течение своего двадцатишестилетнего царствования являлся хранителем всеобщего мира, достаточно часто даже наши враги это признавали. Да, этот самый император, которого они теперь осмеливаются называть Атиллой, в течение десятилетий подвергался насмешкам с их стороны за своё непоколебимое миролюбие. Лишь после того, как давно подстерегавшие нас на наших границах громадные вражеские силы с трёх сторон напали на нас, наш народ поднялся, как один человек.

Это не правда, что мы преступно нарушили нейтралитет Бельгии. Имеются доказательства тому, что Франция и Англия уже раньше приняли решение нарушить его. Имеются доказательства тому, что Бельгия согласилась на это. Было бы равносильно самоубийству, если бы мы не предупредили их.

Это не правда, что нашими солдатами были задеты жизнь и имущество хотя бы одного бельгийского гражданина, когда того властно не требовала самозащита. Несмотря на все увещания, население всё снова и снова из-за угла обстреливало наших солдат, уродовало раненых и убивало врачей при исполнении их самаритянского долга. Нет более гнусного подлога, чем замалчивание преступлений этих подлых убийц, с целью вменить немцам в преступление то справедливое наказание, которому те подверглись.

Это не правда, что наши войска зверски свирепствовали в Лувене. Обстрел части города был актом возмездия, которому они с тяжёлым сердцем должны были подвергнуть безумствовавшее население, предательски напавшее на расквартированные среди него воинские части. Большая часть Лувена осталась неуничтоженной. Знаменитая ратуша стоит и теперь невредимой. Наши солдаты самоотверженно охраняли её от пламени. Если в этой ужасной войне разрушены произведения искусства или если они ещё будут уничтожены, то каждый немец стал бы это оплакивать. Не уступая никому в любви к искусству, мы одни решительно отказываемся спасти художественное произведение ценой немецкого поражения.

Это не правда, что наш способ ведения войны не считается с законами международного права. Наши войска не знают разнузданной жестокости, а на Востоке земля пропиталась кровью зарезанных русской ордой женщин и детей, на Западе пули дум-дум разрывают грудь нашим воинам. Менее всего имеют право разыгрывать роль защитников европейской цивилизации те, кто заключали союз с русскими и сербами и являют миру позорное зрелище, натравливая монголов и негров на белую расу.

Это не правда, что борьба против нашего так называемого милитаризма не есть борьба против нашей культуры, как лицемерно утверждают наши враги. Без немецкого милитаризма немецкая культура давно была бы стёрта с лица земли. На защиту этой культуры возник милитаризм из её же недр в стране, которая в течение веков подвергалась разбойничьим набегам более чем какая-либо другая страна. Немецкое войско и немецкий народ составляют одно целое. Это сознание братски объединяет ныне 70 млн. немцев без различия уровня образования, сословий и партий.

Мы не в состоянии вырвать из рук наших врагов отравленного ложью оружия. Мы можем лишь громко крикнуть всему миру, что они лжесвидетельствуют о нас. К вам, которые знаете нас, к вам, которые до сего времени совместно с нами берегли высшее достояние человечества, к вам мы взываем: Верьте нам. Верьте, что мы доведём эту борьбу до конца, как народ культурный, для которого заветы Гёте, Канта, Бетховена так же святы, как собственный очаг и родная земля.

Порукой этому наши имена и наша честь».[5]

[Среди подписавших эту гнусь — Макс Планк, Вильгельм Рентген, Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф и другие великие.

Аргументация, выделенная жирным шрифтом, для буржуа и буржуазной интеллигенции норма, политкорректность это завуалировала, смягчила, но не изменила суть. Единственной идеологией, оппонирующей этой норме, в том обществе был коммунизм, очень редко — левый либерализм. Против «Обращения 93-х» протестовали лишь четверо немецких учёных — физик Альберт Эйнштейн, физиолог Георг Фридрих Николаи и председатель Международного бюро мер и весов астроном Вильгельм Фёрстер и философ Отто Бук]

Обращение «К культурному миру», продемонстрировавшее шовинизм представителей немецкой интеллигенции[6], имело широкий международный резонанс и вскоре заслуженно получило в учёной среде название «некультурного воззвания»[7]. Среди подписей были имена 9 почётных членов и членов-корреспондентов Императорской Академии наук: А. Бейер (проф. химии, Мюнхен, чл.-корр. с 1892 г.), Л. Брентано (проф. политической экономии, Мюнхен, чл.-корр. с 1895 г.), И. Конрад  (проф. политической экономии, Галле, чл.-корр. с 1896 г., Э. Фишер (проф. химии, Берлин, чл.-корр. с 1899 г., почётный чл. С 1913 г.), Ф. Клейн (проф. математики, Геттинген, чл.-корр. с 1895 г.), В. Оставальд (проф. химии, Лейпциг, чл.-корр. с 1896 г.), М. Планк (проф. физики, Берлин, чл.-корр. с 1913 г.), У. Виламовиц-Мёллендорф (проф. филологии, Берлин, чл.-корр. с 1907 г.), В. Вундт (проф. философии, Лейпциг, почётный чл. с 1902 г.).

Шовинизм в России подогревался и принятым 31 октября 1914 г. решением Совета министров «Об исключении подданных воюющих с Россией держав из состава союзов, обществ и других подобных частных, общественных и правительственных организаций и установлений» (кроме лиц славянского, французского и итальянского происхождения, а также турецких подданных христианских вероисповеданий), которое признавало недопустимым при современных политических условиях их участие в деятельности перечисленных организаций.

Первым выполнил постановление правительства Петроградский университет и 24 ноября 1914 г. исключил из почётных членов университета профессора права Берлинского университета криминалиста Франца фон Листа. Кроме того, Совет Петроградского университета принял «Ответ германским учёным», не уступавший по тону воззванию «К культурному миру».  «Ответ»  был направлен в высшие учебные заведения Петрограда и Москвы для сбора подписей, и в декабре его подписали 350 человек, в том числе некоторые академики[8].

[Он выстеган М.Н. Покровским в «Лейб-гвардии Романовых«]

Действия столичной профессуры вызвали «цепную реакцию» исключений в вузах страны[9].

«Ответ германским учёным» был послан и в Академию наук, но как корпорация она к нему не присоединилась. Более того, академическая коллегия приняла участие в судьбе профессора Киевского университета, востоковеда Ф.И. Кнауэра, который в 1914 г. был арестован и сослан в Томскую губернию на основании клеветнической заметки в газете о том, будто его дети (сын и дочь были студентами медицинского факультета в Йене) сражаются против России. Благодаря заступничеству президента Академии наук Кнауэр был переведён в Томск, а в мае 1917 г. Академия ходатайствовала о возвращении 68-летнего профессора, к тому времени в суровом климате Сибири потерявшего зрение, в Киев[10].

В августе 1916 г. был арестован по обвинению в шпионаже консерватор Кавказского музея Е.В. Пфиценмайер. В 1897 г. по приглашению Академии наук он прибыл из Германии в Россию на службу в Зоологический музей и в 1901 г. принял русское подданство. Дважды по поручению Академии Пфиценмайер отправлялся в Сибирь для доставки найденных там трупов мамонтов. В 1908 г. он перешёл на службу в Кавказский музей и неоднократно знакомил иностранных учёных и туристов с музеем и Кавказским краем, что, по-видимому, и послужило поводом к его аресту. Академия наук ходатайствовала об освобождении своего сотрудника из-под стражи перед министром юстиции, но безрезультатно.

Императорская Академия наук в течение продолжительного времени игнорировала и постановление Совета министров от 31 октября, хотя под действие этого постановления попало около 60 почётных членов и членов-корреспондентов. Константин Константинович, помня о лежащей на президенте обязанности быть на страже чести и блага Академии, предупреждал Конференцию о том, что отказ от исполнения постановления Совета министров мог «повлечь за собой крупные неприятности вплоть до изъявления  высочайшего неудовольствия».

Академия оказалась в затруднительном положении[11]. Решающую роль в спасении её достоинства сыграл вице-президент Никитин, которому хватило мужества и сил доказать и президенту Академии наук, и министру народного просвещения гр. П.Н. Игнатьеву, что «нельзя требовать, чтобы все учреждения выражали свои патриотические чувства одним и тем же способом», и что способ, предложенный Советом министров, для Академии наук совершенно неприемлем.

Суть дела Никитин письменно изложил Константину Константиновичу:

«В том представлении министра внутренних дел, которое изложено в самом начале журнала и развитием которого явилось заключение Совета министров, необходимость устанавливаемой меры обосновывается недопустимостью участия подданных враждебных России государств в деятельности русских учреждений. Отсюда, надо думать, следует, что эта мера не касается почётных членов и членов-корреспондентов Академии. Они в деятельности Академии не участвуют. Их сообщения о сделанных ими открытиях и их статьи могут быть принимаемы и отвергаемы Академией точно так же, как сообщения и статьи всяких посторонних ей лиц. А во время нынешней войны и этого рода отношения Академии к учёным, находящимся в неприятельских странах, сами собой прекратились. Предоставление званий почётного члена и члена-корреспондента не есть привлечение в состав Академии или к участию в её деятельности, а есть такое выражение признания услуг, оказанных науке, которое, раз состоявшись, не может по самому своему смыслу быть взято обратно».

Правительство продолжало настаивать на выполнении своего постановления. Под давлением обстоятельств группа академиков взялась за составление «Записки» с изложением причин, препятствующих Академии наук исполнить правительственное постановление. В этой работе самое активное участие приняли Лаппо-Данилевский, Марков и Никитин, которые подготовили записки, мотивирующие невозможность исключить из списка ИАН её членов-корреспондентов и почётных членов по политическим мотивам. Марков и Лаппо-Данилевский сделали акцент на том, что эта мера пагубно отразилась бы на международном положении Академии и, «не принося никакой пользы ни России, ни, в частности, Академии наук, может повлечь за собой неожиданные и нежелательные последствия: прекращение связи с целыми обществами и академиями и неуспех начатых международных научных предприятий».

В основу своего решения Общее собрание положило мысли, высказанные Никитиным о нравственных обязательствах Академии перед своими иностранными членами и об опасности смешения науки с политикой.

«Трудно представить себе, — писал Никитин, — чтобы отняв у двух-трёх десятков учёных людей звания, не соединённые ни с какими действительными правами, мы уменьшили хотя бы на одно ружьё силы наших врагов; а между тем несомненно, что впоследствии, по прекращению войны, эта мера вредно отозвалась бы на положении русской науки, особенно, если бы принята была бы без соглашения с учёными и высшими учреждениями Англии и Франции.

Проект ответа академиков Никитин доложил Игнатьеву 2 февраля 1915 г., но по просьбе министра обсуждение этого вопроса Общим собранием было отложено до того времени, когда в Министерство поступили официальные сведения об отношениях французских и английских научных организаций к своим членам из числа неприятельских подданных. Действительно, в феврале 1915 г. авторы «Воззвания 93-х» были исключены из Академии наук и Академии надписей и изящной словесности Франции (всего 9 человек)[12]. Однако это  решение не поколебало решимости наших академиков сохранить в неприкосновенности всех своих иностранных членов.

Экстраординарное Общее собрание, состоявшееся 14 марта 1915 г. большинством голосов (21 против 3) отклонило огульное исключение из списков Академии «неприятельских» подданных как «затруднительное или в точности даже неисполнимое и неудобное по своим последствиям». Вместе с тем признавалось, что подписавшие воззвание «К культурному миру» сами себя поставили вне возможности общения с русским высшим учреждением[13]. Предложение присоединить к этому решению резолюцию об исключении из Императорской Академии наук подписавших воззвание «К культурному миру» было отклонено 16 голосами против 8.

Решение Общего собрания было доложено Никитиным Игнатьеву и сначала было «благодушно им принято».  Однако в конце мая 1915 г. из Министерства народного просвещения на имя Никитина пришло предписание с пометой «весьма спешно и секретно», в котором выражалось крайнее неодобрение принятым академиками решением, а все их доводы отметались министром ссылками на положение об Академии наук и международную практику.

«Рассматриваемая мера», уверял министр, не могла вызвать нежелательного резонанса в международном научном сообществе, потому что она «проводится не по почину самой Академии наук, а по предписанию высшей правительственной власти». Аргументы же о недопустимости лишения учёного почётных званий по мотивам этического характера не только не принимались в расчёт но, более того, были признаны глубоко ошибочными. Доводы министра прямо подталкивали Академию наук к пересмотру своего решения и хотя бы временно, до окончания войны, исключить из своих рядов неугодных правительству почётных членов и членов-корреспондентов.

Правая печать также встретила постановление Общего собрания Академии наук в штыки, обвинила академиков в политической незрелости, прямой идейной измене русскому делу и даже упрекала их в том, что ночной колпак Моммзена вызывает у них больше нежности и трогательных воспоминаний, чем шапка Мономаха. Записку академиков назвали «удивительным памятником, который воздвигли себе наши немецкие рабы».

Нарекания журналистов вызывало едва ли не каждое событие академической жизни. Академики почтили память Ломоносов панихидой – журналисты остались недовольны тем, что сделано это было излишне скромно. Появление нескольких работ в «Записках Физико-математического отделения», сданных в печать в 1911 (вып.VII) и написанных по-немецки, вызвало новый шквал негодования в печати и т.д.

В день проведения Общего собрания, 14 марта 1915 г., газета «Новое время» опубликовала статью «Поругание государственного языка в русской Академии наук», посвящённую «Словарю тюркских наречий», составленному Радловым. Немец Радлов, по мнению журналиста, «так презирает и ненавидит русских варваров, что не пожелал научиться русскому языку – языку того народа, на хлебах которого разжирел».

«Эта сплошь ломаная русская речь, — негодовал автор статьи, — в издании официального казённого учёного учреждения, напечатанном  на деньги русского народа, на деньги каждого из нас, — является каким-то глумлением над нами, дерзким тевтонским вызовом»[14].

Автор статьи ни словом не обмолвился о том, что этот «дерзкий тевтонский вызов» был сделан задолго до начала войны: словарь издавался в течение 20 лет, начиная с 1888 г., и его последний, 24-й выпуск вышел в 1911 г. По отзыву же, например, Шахматова, словарь Радлова – «это такой драгоценный вклад в науку, что им всегда будет гордиться наша Академия. Искажений русского языка сравнительно не так много, и никакого ущерба от этих искажений великому языку нашему не произошло». Словарь до сих пор считается лучшим  пособием в области тюркологии.

2 июня 1915 г. умер Константин Константинович, не пережив гибели на войне своего любимого сына Олега. Под нажимом правительства 6 февраля 1916 г. Общее собрание вновь вернулось к вопросу об исключении из числа почётных членов и членов-корреспондентов Академии подданных воюющих с Россией держав. Никитин и на этот раз проявил дипломатическую и филологическую изобретательность, которая позволила Академии наук более или менее достойно выйти из сложной ситуации, в которую её поставили требования военного времени. После прений была принята новая редакция старого решения:

«Императорская Академия наук постановляет исключить из числа почётных членов и членов-корреспондентов Академии подданных воюющих с Россией держав, предоставляя себя по окончании войны иметь суждение о возможности восстановления исключаемых в указанных почётных академических званиях».

Анонимное исключение не могло считаться законным и позволило не рассылать своим почётным членам и членам-корреспондентам оскорбительные для них и позорные для неё бумаги с извещением об исключении. Такое решение успокоило общественное мнение и удовлетворило правительство. Косвенным свидетельством того, что исключение всё-таки состоялось, является составленный П.Б. Струве некролог немецкого экономиста Густава Шмоллера, в котором сообщается о том, что «в ночь с 26-го на 27-е июня н.ст. 1917 г. скончался бывший член-корреспондент (с 1891 до 1916 года) нашей Академии наук профессор Берлинского университета и член Прусской Академии наук Густав Шмоллер». 6 ноября 1920 г. Общее собрание РАН постановило вновь включить в списки всех исключённых на время войны.

Императорская Академия наук, проявив терпимость к выражению «сознательной или бессознательной недобросовестности шовинизма немецких учёных» продемонстрировала стране и миру приоритет сверхнациональных ценностей в науке. Тем не менее, до 1922 г. ни один немецкий учёный не был избран в члены-корреспонденты Академии наук.

«Императорская Акакдемия наук на рубеже XIX-XX веков. Очерки истории». СПб: Индрик, 2008. С.495-508.

Примечания

[1] Константин Константинович записал в своём дневнике 7 ноября 1914 г.: «Меня раздражают газеты, затеянная в них травля немцев, издевательство над императором Вильгельмом и неизменные сообщения о германских зверствах. Везде и во всём преувеличения и обобщения. Нельзя, по-моему, огульно обвинять всех немцев за нетерпимые поступки некоторых из них. Издеваться над ещё не побеждённым врагом невеликодушно, неблагородно и неумно. Трудно добраться до правды: немецкие письма и газеты обвиняют нас в том же, в чём мы обвиняем немцев. По-моему, война не должна переходить в ненависть»: Кузьмина Л.И. Августейший поэт. К.Р. Стихи разных лет. Личность. Творчество. СПб., 1995, С.188.

[2] Ср. запись в дневнике от 21.08.1914 сотрудницы Пушкинского Дома Е.П. Казанович: «Теперь везде только и слышно, как перекрещивают в православные имена разные Ораненбаумы, Гунгербурги да Кронштадты. Первый переводят в Апельсинодрев, второй в Голодай или Гладоград, а третьим не знают, что закрепить: Казноград или Казнокрад. Нашлись такие, которые утверждают, что Петербург можно только летом называть Петроградом, зимой же и осенью он должен именоваться – Петродождиком»: ОР РНБ. Ф. 326. Д. 19. Л. 66 об. – 67.

[3] Какому отечеству служат немцы – члены Российской Императорской Академии наук?!// Там же. 2 марта 1915 г. №13999. М. Жилова на похоронах Баклунда (21 августа 1916 г.) вспоминала об этом тяжёлом для него периоде:

«Всё время он старался поддерживать равновесие отношений между различными направлениями жизни и нарушение равновесия его больше всего волновало. Он всегда старался сгладить обостряющиеся отношения людей, прибегая для этого даже к крутым мерам, но всегда был удивительно справедлив. «Не соединимое – не соединишь», — вот что более всего его беспокоило. Будучи мировой научной величиной – первым авторитетом по небесной механике в настоящее время, он, конечно, жил учёной жизнью всего мира. Нарушение мирового равновесия, вызвавшее настоящую ужасную войну, не могло не отразиться сильно на его натуре. Да кроме того и обязанности директора, хотя он и любил их, в это тяжёлое время, конечно, волновали его. Часто люди, не зная условий и личностей, обвиняют других, это всегда неприятно, но если это происходит в такое беспокойное время, как теперь – это становится мучительным, но ещё большее горе охватывает человека, если он видит, что честные, хорошие люди поддаются влиянию тёмных интриг. Так все газетные обвинения Пулковской обсерватории в немецком направлении для него были невыносимы. Он высоко ставил русских людей, именно им он открывал свои самые заветные научные мечтания»: ПФА РАН. Ф. 707. Оп.2. Д.32. Л.38 об.

[4] Там же. Ф.36. Оп.1.Д.307. Л. 15. Порой даже академические служащие ворчали на некоторых членов Академии немецкого происхождения. Ср. запись в дневнике Е.П. Казанович от 18.08.1914:

«А проклятые немцы всё ходят, да ругаются: Залеман и Радов. Хоть бы постыдились. Да где, разве у них есть какая-нибудь деликатность! Они и сейчас, выросши и раздобрев на всём нашем, не стесняясь, ругают русских, не верят в благоприятное для нас положение дел на театре военных действий и, вероятно, втайне желают нашего поражения»: ОР РНБ. Ф.326. Д.19. Л. 66 об.

[5] «Воззвание 93-х» было дополнено в октябре «Обращением преподавателей высших школ германского рейха», подписанным более чем 400 профессоров и приват-доцентов. Автором этого обращения был выдающийся немецкий филолог-классик Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф. Все 22 университета Германии поддержали и принятую по инициативе Тюбингенского университета «Декларацию немецких университетов», в которой утверждалось единство армии и народа.

[6] Впрочем, патриотический подъём, который заставил многих учёных, по словам А.Эйншейна, «вести себя так, будто им ампутировали мозг», затронул далеко не всех интеллектуалов Европы. Тот же Эйнштейн, а также Д. Гилберт и Г. Дильс отказались подписать воззвание «К культурному миру». Подробнее см.: Дмитриев А.Н. Мобилизация интеллекта: Первая мировая война и международное научное сообщество//Интеллигенция в истории. Образованный человек в представлениях и социальной действительности.М., 2001. С.224.

[7] Осенью-зимой 1914 г. появилось немало коллективных ответов германским профессорам: 21 октября в газете «Таймс» было опубликовано обращение 117 видных британских учёных; 26 октября на публичном ежегодном заседании Института Франции был принят ответ на «Воззвание 93-х», а 3 ноября был распространён Манифест 15 французских университетов, обращённый к университетам нейтральных стран. Особенно негативной реакция на оправдание германскими учёными действий своей страны была в Америке. Однако в странах с прогерманской ориентацией (в Швеции, Испании, Греции) реакция на воззвание «К культурному миру» была в целом положительной: Там же. С.207-208.

[8] Ответ германским учёным//День. 21 декабря 1914 г., №347, С.3. Под воззванием свои подписи поставили академики В.В. Латышев, Н.П. Кондаков, Н.Я. Марр, Ф.Е. Корш, П.К. Коковцев, Н.А.Котляревский и др. Учёный совет Казанского университета в начале 1915 г. также принял специальный контрмеморандум, обращённый к немецким учёным: Ответ германским учёным//Учёные записки Императорского Казанского университета. 1915. Кн.9. С.1-2; ПФА РАН. Ф.36. Оп.1. Д. 309. Л. 1-2 об. (На правах рукописи. Исключительно для распространения между профессорами Петроградского университета и других высших учебных заведений).

В антинемецкой компании участвовали и литераторы. В сентябре 1914 г. в литературно-художественном кружке в Москве прошло заседание для выработки воззвания русских писателей по поводу немецких зверств. Автором воззвания был почётный академик И.А. Бунин; в ноябре Л. Андреев выступил со статьёй против бунинского воззвания. 10 октября общее собрание кружка под председательством В.Я. Брюсова проявило готовность изгнать из своих рядов «немцев». С.П. Мельгунов в знак несогласия с этим решением вышел из состава членов кружка, его протест поддержал лишь В.В. Вересаев. О смятении в общественном сознании и реакции литераторов на военные события см.:Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. М., 2003. С.245-250.

[9] Московский университет исключил из состава почётных членов около 70 подданных Германии, в том числе «подписанта» В. Вундта; Рижский политехнический институт – В. Оствальда; Юрьевский университет исключил всех почётных членов из числа германских и австрийских подданных; Университет св.Владимира – 8 почётных членов: Черказьянова И.В. Профессор П.Э. Соколовский во главе Харьковского учебного округа//Universitates. Университеты: Наука и просвещение. 2004. №3 (19). С.69-70. См. также: Иванов А.Е 1) Российское «учёное сословие» в годы «Второй отечественной войны»// ВИЕТ. 1999.№2. С.108-109; 2) Отклики Первой мировой войны в высшей школе Российской империи// Наука, техника и общество России и Германии во время Первой мировой войны. С. 207-220; Маурер Т. «Война умов» и общность европейцев. Размышления по поводу отклика русских учёных на воззвание их германских коллег// Там же. С.57-58.

[10] Протоколы заседаний ОС. Заседание ЭОС 15 мая 1917 г. § 177. С.213-214. Здесь же содержится ходатайство о смягчении участи бывшего директора Историко-филологического института кн. Безбородко в Нежине И.А.Лециуса. Охраняя имущество вверенного ему учреждения, он осмелился протестовать против «патриотических» выходок нежинских хулиганов, производивших дебош на территории института; тогда правые круги Нежина соткали обвинение о германских симпатиях Лециуса, и в результате министр Кассо предложил ему взять отпуск, закончившийся отставкой. Дальнейшими происками правых Лециус был сослан в Самару, где служил конторщиком в частном банке.

[11] Ещё до постановления правительства в Академии Шахматов сокрушался:

«Представьте себе позор: сначала один, потом другой из наших сочленов, правда, в частном разговоре подняли речь о лишении отсутствующего (Ягича, проживающего в Вене.  – Е.Б.) жалования и исключения его из Академии. Мой ответ был не из любезных. По счастью, и президент, и вице-президент хорошие люди и честные патриоты»: Там же. Ф. 134. Оп. 4. Д.29. Л.85. Письмо А.А.Шахматова Ф.Е.Коршу от 16.10.1914.

[12] В Берлинской Академии наук принятие всех мер по отношению к академиям наук враждебных держав после острой дискуссии было решено отложить до конца войны (исключены были только В. Рамзай из Баварской Академии наук в марте 1915 г. и А.Шустер из Геттингенгской академии в 1917 г.): Дмитриев А.Н. Мобилизация интеллекта. С.228. [А страны Антанты бойкотировали учёных из побеждённых стран все 20-е годы, до начала Великой Депрессии. Лишь в 1926 г., отчасти благодаря усилиям СССР, научные сообщества государств коалиции, проигравшей войну, — Германии, Австрии, Венгрии и Болгарии — были, наконец, приняты в Международный совет исследований, в то время главную международную организацию в области науки. Хотя бойкот продолжался]

[13] Протоколы заседаний Общего собрания. Заседание ЭОС 14 марта 1915г. §64. С.44-45 и Приложения: Записка по вопросу об исключении из состава Академии всех неприятельских подданных, кроме лиц славянского, французского или итальянского происхождения. С.48-51: Марков А.А. По вопросу об отношении Академии наук к своим почётным членам и членам корреспондентам, состоящим в подданстве воюющих с Россией держав. С. 52-53. Марков остался при особом мнении, потому что фактически отношения Академии со своими зарубежными партнёрами были прерваны на всё время войны, а главное – их подданство не могло стать основанием для исключения. К мнению Маркова присоединились Ляпунов и Стеклов.

[14] Поругание государственного языка в русской Академии наук// Новое время. 14 марта 1915 г. Здесь приводятся примеры коверканья русского языка: «Другое, чего желает осёл, другое, чего погонщик осла; Если он будет поспешный, его глаз будет бесстыдный; Ребёнком заставляли его сосать посредством материнского молока». Ср. «Русское знамя». 22 апреля 1915 г.