Психическая атака на ветряные мельницы «социологизаторства»

Print PDF

Старт

Началось всё как обычно — сообщество Equality сделало обзор одного из роликов серии «Всё как у зверей» («Женские тайны приматов»), как до того препарировало «труды» Протопопова, Новосёлова и других «властителей дум» определённой части публики, представляющихся «популяризаторами науки». Как я писал в отзыве на другой сходный ролик про «гиен победившего феминизма»,

«К науке это имеет одно отношение – научными данными, целенаправленно выхваченными и изолированными от прочих (так что исключается рассмотрение всей совокупности относящихся к делу фактов) подпирают чисто идеологические построения, как стопкой книг — перегруженный стол, чтоб не рухнул. Это худшее из возможных использований науки, в т.ч. потому что её пачкает и ставит под подозрение усилиями подобных «популяризаторов».

Понятно, что данный вывод из наблюдений — гипотеза: что бывает, если некто использует данный стиль, пусть для благих целей «популяризации» или «борьбы с мракобесием».

И вот буквально на днях был естественный эксперимент, позволивший этот вывод проверить. Исключительная активность Александра Панчина в защите «Женских тайн…» (1 раунд ВКонтакте) и, после случившейся неудачи, в атаке уже на Equality (2й раунд в ЖЖ) показал, что да, действительно, даже успешный учёный, используя этот стиль, действует так, как описано выше.

А отнюдь не только рекламщица, которой в этой профессии «…нравилось полное отсутствие ответственности. Рекламист не ошибается. Он может сделать дрянь, но не ошибку. Это, конечно, уникальная черта профессии. Ну и креатив-шреатив. Бывает весело…». Того же типа весёлость пронизывает и тексты А.Панчина, играя там небезынтересную [для нас] роль, о чём ниже.

Как и отсутствие ответственности: когда Александр пишет (2й раунд в ЖЖ)

«То есть идея о роли обмена секса на материальные блага и заботу озвучена в научной литературе. Едва ли к популяризатору можно предъявить более строгие требования, чем предъявляют рецензенты серьезных научных журналов к специалистам, которые позволяют себе такие сравнения»,

он демонстрирует именно его. Поскольку в той же литературе озвучены и опровержения, сводящие эту идею на нет, о чём см. ниже. Нормальный учёный при наличии таких фальсификаторов должен бы заменить «подорванную» ими гипотезу на одно из конкурирующих объяснений (тем более, как увидим, подтверждений у них существенно больше, а опровержений нет вовсе). Отсюда естественен вывод, что учёный или популяризатор, развивающий эти идеи, или же подающий их публике как «наука доказала», без упоминания опровержений и конкурирующих объяснений, делает это из соображений идеологии — и понятно какой.

Как поведенщику, мне не пройти мимо подобного сходства мотиваций защитника и защищаемой; какой социальный риск следует из такой безответственности, см. «опровержения» истины «если женщина говорит «нет», это значит «нет» со ссылками на «Всё как у зверей».

Причём это уже второй раз — раньше Александр защищал «Трактат о любви…». Забавно, что здесь он направленно подбирал статьи, что «доминирующие самцы у приматов кроют львиную долю самок и те мало что могут сделать, свобода выбора у них минимальна», игнорируя противоположные данные и недопустимо упростив саму концепцию доминирования (выхолостив из неё самое интересное, по-русски суммированное в обзоре М.Е.Гольцмана аж в 1983 году). Обороняя «Женские тайны…», он (сходным способом) аргументирует противоположное  — мол, скрытая овуляция у ряда видов приматов, и нас в том числе, развилась для манипуляции самцами со сторону самок, и это важный фактор антропогенеза, дающий понимание поведения современных людей. Такая интеллектуальная гибкость не делает чести ни исследователю, ни даже «популяризатору».

Надо сказать, оба раза действия Александра прямо противоречат словам. Не щадя собственной репутации, времени и сил, он бурно и изобретательно защищает очевидную ерунду (если исходить из «натуралистики», т.е. из всех относящихся к делу фактов, лучше всего в виде мета-анализа, но  сгодится и боле-менее полный перебор), только потому что мировоззрение автора ему кажется «верным, научным» — да ещё в области, где он, скажем мягко, не специалист (не имеет профессиональных публикаций по этологии, антропологии, палеонтологии,  филогении и факторам эволюции конкретных групп, в т.ч. обсуждаемых — даже «в русских журналах»). Тем самым наступив ровно на те же грабли, на каких поплясала меньшая, но горластая часть советских философов, поддерживавших Лысенко «ради диалектического материализма».

Поэтому, как подсказывает нам социальная психология и другие науки о поведении человека, обвиняя оппонентов в идеологичности, «религии Equality», он демонстрирует т.н. проекцию — когда некто чувствует что-то дурное и/или отрицаемое в себе, остро переживает, но неспособен признаться, он обвиняет в этом других, причём бурно и непрестанно. Независимое подтверждение этого вывода из наблюдений — обвинения группы Equality в «идеологии социологизаторства», хотя ни этого слова, ни идеи, которую этим словом пробуют стигматизировать (важность формообразующей роли социальных влияний в поведении животных и человека, подчинённая, управляемая роль эндогенной детерминации) в обсуждаемом тексте нет вовсе. Как нет и противоположного — «биологизаторства».

Он просто амальгамировал с текстом Equality мои объяснения в ходе 1го раунда, о том, чем плохо биологизаторство при изучении поведения животных, безотносительно к человеку, вне всякой «идеологии» — тем что «не примечает слона» формообразующей роли социальных влияний, о чём подробнее ниже — ну, и придумал антоним. Однако ж я не автор обзора (хотя помогал информацией), чего наш герой не замечает, предпринимая… см. вторую часть заголовка.

Продолжение: стиль это человек

Далее, как положено поведенщику, я анализирую использованные А.Панчиным демонстрации, агонистические, оборонительные и прочие, в отношении формы и содержания. Правда второе развёртывается лишь во втором раунде. Первый включает в себя:

1) уловки, начиная с а) обычной «ловкости рук», когда тезис, проблематизируемый во введении статьи и опровергаемый в «Результатах», представляется как её  утверждение, или б) увода дискуссии в сторону с подменой тезиса (концентрация на гипотезе «манипуляции самцами при помощи скрытой овуляции» именно такова) до направленного подбора статей, обосновывающих защищаемое положение безотносительно к наличию данных, выступающих фальсификаторами, даже если они легко находимы, опубликованы «по-английски, в приличных журналах»., — вместо рассмотрения всех фактов, относящихся к делу. Последнее обязательно для учёных и даже «популяризаторов науки».

Скажем, в защиту «женских тайн приматов» требуется показать, что их самки — таки манипулируют самцами при помощи скрытой овуляции. Или «гиен победившего феминизма» — что там гормональные изменения вызвали реверсию половых ролей и прочих особенностей Crocuta crocuta.

В Pubmed ищутся статьи, поддерживающие эту версию — лишь бы были «в крутых журналах» и «на английском», даже когда это выдвигается как гипотеза, в общем, не находящая подтверждения в фактах (первое) или не имеющая внешней валидности (второе — социальная релятивность действия тестостерона и др. гормонов и нейромедиаторов известна), или высказанная с явными логическими ошибками (о них ниже).

До некоторой степени это следствие некомпетентности в этологии: скажем, Панчин не знает, что практически все социобиологические концепты, от наиболее общих («отбор родичей»), до таких частных, как лавджоевский «обмен еды на секс» или «манипуляция самцами через скрытую овуляцию» (либо «сигнал наступившего эструса»; одно, правда, несовместно с другим, но социобиологи  используют обе версии в зависимости от ситуации) или «неверные самки ищут лучшие гены», не находит подтверждения в данных.

Почему же их продолжают цитировать, а их авторы публикуются в «крутых журналах»? С одной стороны, потому что «приличные журналы» осторожничают, задерживают новые данные и теории, могущие быть интересными; в той же молекулярной биологии «тому истории мы тьму примеров слышим»; скажем, с альтернативным сплайсингом. Поэтому в них накапливаются теории, скажем, так, «уходящие», а конкурирующие объяснения, скажем так, не спешат их сменить, даже если они «лучше». И наоборот, повышается проходимость  исследований, даже откровенно некачественных, но на «модные темы» (см. «длинную историю про ласточкин хвост» Е.Н.Панова и P.P.S. в «Как проигрывают учёные«).

Соответствующий временной лаг удлиняется ещё больше, до первых десятков лет, вследствие разнообразных эффектов, образующих collateral damage современной конкурентной науки, важная часть которой — оценка научной продуктивности по «грантам-импактам-цитированиям». С одной стороны, это снижает качество исследований (в т.ч. воспроизводимость), рождает «ложные практики» (особенно в полевой биологии, см. статью польского орнитолога Томяловича). С другой — вместе с причинами, перечисленными выше, аномально долго «держит на плаву» объяснения, популярные у публики, хотя их давно должны были б вытеснить конкуренты.

Вся обсуждаемая далее (и защищаемая Панчиным) этологическая/антропологическая конкретика относится именно к этой области; сюда можно добавить ещё, скажем, «правило Бейтмана». И таки да, в в рейтинговых журналах всегда найдётся некоторое (иногда большое) число статей в поддержку самых странных теорий, которыми можно ткнуть в оппонентов. Скажем, известные публикации Линна и Ванханнена про «сниженный IQ африканцев», принесшая столько несчастий Дж.Уотсону, вышли в более чем солидных журналах (а книги — в известных научных издательствах). Однако потом появилась статья в Intelligence, показывающая что данные, говоря с прямотой римлянина, подтасованы или если корректно, рассмотрены лишь подтверждающее гипотезу этих господ данные.

Поэтому надо разбираться в предмете, в общем массиве публикаций «про доминирование (секс, социальность и пр.) у приматов» и других позвоночных отличать публикации первого рода от второго, и доказательно аргументировать это отличие. Увы, Александр действует противоположно — умело игнорирует собственные слабые места, буквально прикидываясь шлангом.

Большая часть уловок 1-го раунда сохраняется во втором. Вот, скажем, пассаж из текста в ЖЖ:

«по ссылке [23] (сама работа посвященная японским макакам), авторы, перечисляя различные виды приматов с нерепродуктивным сексом в обзоре литературы, добавляют немаловажную информацию, что «многие из сообщений были основаны на наблюдениях того как самец взбирается на самку без совокупления и эякуляции, собранных не систематично, с выводами о репродуктивном состоянии самок в отсутствии эндокринного подтверждения беременности». Затем они поясняют, что «cистематические исследования показывают, что самцы некоторых видов (ассамский макак, лангуры) могут отличать беременность, а у некоторых других видов (макак-крабоед и магрибский макак) беременность возможно скрывается».

В 1-м раунде «критики критики» именно эту работу он пробовал, мягко говоря, исказить, во 2-м — использует в собственной аргументации, микшируя «различают признаки беременности» с «различают признаки овуляции». В Библии это зовут «ты убил, и ты же вступаешь в наследство?»

2) логические ошибки, вроде объяснения непонятного неизвестным, ложного вывода из верной посылки (в т.ч. вследствие незнания — и агрессивного отрицания, когда рассказали, т.н. «-заций», вроде маммализации  териодонтов и т.д. примеров независимого появления новшеств в параллельных эволюционных ветвях).

3) обход важных теоретических вопросов с достаточно очевидным ответом, если они «неудобны» для защищаемого концепта. Или объяснение сегодняшних особенностей поведения людей отбором а) гипотетическим, б) бывшим неизвестно когда, но явно в палеонтологической древности, от которой нам не осталось следов — простое отступление в «убежище незнания».;

4) предубеждения, представляющие собой своеобразный «зародыш» концепции, полностью развернувшейся в ЖЖ. Как пишет в сердцах знакомый зоолог (аполитичный, не имеющий отношения к Equality и пр.):

«Коллеги, полюбуйтесь на этот клинический случай цеховой солидарности. Люди взяли и с зоологической точки зрения последовательно раскритиковали небезызвестную передачу Тимоновой (то, что «Всё как у зверей» — полнейшее днище, оказалось очевидным даже моему товарищу-кристаллографу безо всякой моей подсказки, а он к биологии имеет весьма опосредованное отношение), но Александр Панчин (тот самый «Научный инквизитор», как он сам порой себя именует и постоянно трубит о честности в науке и научном методе) внезапно оказался совершенно глух к любого рода аргументам. При этом в дискуссии (там уже число комментариев за полтысячи перевалило, полный АдЪ и Израиль) отметилось по меньшей мере пять зоологов, но их мнение для биоинформатика Панчина ничего не значит — конечно, он смыслит в зоологии больше, чем любой зоолог! Даннинг такой Крюгер.

Также выяснилось, что для г-на Панчина не являются аргументами:
1) вузовские рецензируемые учебники (пойду-ка выкину «Сравнительную анатомию» [Ф.Я.]Дзержинского, она теперь бесполезна);
2) работы по философии (применительно к философии, разумеется; философию г-н Панчин за науку не почитает — убейтесь, гносеологи! — а слово «философ», по его собственному признанию, из его уст звучит почти оскорбительно; справедливости ради замечу, что слово «господин» из моих уст тоже звучит практически оскорбительно);
3) классические работы по зоологии, палеонтологии, этнографии и вообще работы на любом языке кроме английского, особенно на русском. Товарищи, можете подтереться своими публикациями в Зоологическом журнале и других подобного рода местах, там уже в помойку улетела концепция параллельной маммализации териодонтов Татаринова, о которой писали даже [А.В.]Марков и [К.Ю.] Еськов, не говоря уже про не-научно-популярных авторов; следом, видимо, должны лететь система симметричной локомоции [В.Б.] Суханова, модель трёхзвенной конечности [А.Н.] Кузнецова и прочие фундаментальные вещи, опубликованные на русском.

Также обнаружилось, что г-н Панчин не умеет отличать субъективные аргументы от объективных (а в критике Тимоновой эти две группы аргументов были разделены, не нравится субъективизм — переходи сразу к объективной критике, но нет), уличает оппонентов в идеологической ангажированности (признайтесь откровенно, коллеги, кто меня близко знает — я сильно ангажирован в отношении Тимоновой?), но при этом настаивает на собственном нейтралитете (во что, исходя из агрессивности панчиновской критики в адрес авторов, может поверить только наивный ребёнок) и вообще ведёт себя прямо противоположно тому идеалу исследователя, который он столь яро всегда продвигал в массы.

Причём, как выяснилось, демонстрирует он такое самоуверенное отношение к зоологии и зоологам далеко не в первый раз, но образованность его в зоологии со временем никак не растёт (разумеется, он же лучше нас всё знает)».

Источник ВКонтакте

У одного из народов России такой стиль общения и взаимодействия называется хуцпа, поэтому см. первую часть названия.

Завершение: содержательные вопросы

Концепция состоит в том, что у поведения человека и животных есть «биологические основы», противопоставляемые (во втором случае) «культуре» или «идеологии», в общем, существенные не более, чем плесень на головке сыра — в сравнении с чисто гипотетическими событиями эволюционного прошлого — вроде той самой скрытой овуляции, якобы «позволяющей самкам приматов манипулировать самцами», и её роли в антропогенезе. Тут рождены сразу две ложные сущности без какой-либо необходимости, лишь под влиянием мифа о «социологизаторстве», каковой Александр атакует без жалости (см. иллюстрацию).

Чуть-чуть этологии: эндогенная детерминация vs социальное влияние в поведении животных

Хорошо известно, что 1) у позвоночных, включая не имеющих отношения к приматам и человеку, социальное влияние «извне», от лоренцовских «компаньонов», с которыми взаимодействуют, задаёт специфику внутреннего состояния индивидов, отнюдь не наоборот; 2) там где эффект социального влияния «извне» входит в противоречие с эндогенной детерминацией «изнутри», первое всегда пересиливает — если грубо, «социальное» управляет «биологическим», как всадник лошадью, почему, социальные стимулы чем дальше, тем больше «перехватывают управление» над исполнительным механизмом реакций, ранее запускавшихся чисто «биологическими влечениями».

См. пример страха перед математикой, реализующегося через тот же исполнительный механизм, что и «более биологичный» страх перед змеями, и перехватывающий его управление. Как это подробно описано В.С. Громовым для формирования прочных пар и отцовской заботы о потомстве у грызунов, Е.П. Крученковой в анализе родительского поведения млекопитающих и пр. Человек — квинтэссенция этой тенденции, представляющей собой частный случай отмеченной И.И.Шмальгаузеном автономизации от внешней среды, конкретизированной М.Е.Гольцманом, С.В. Поповым и пр. в анализе «синдрома социальности» у песчанок. По Александру, сие не заслуживает внимания вовсе — хотя лучше всего объясняет долговременные тренды эволюции социальности  позвоночных.

В том числе, в «Родительском поведении млекопитающих» показано, что линия ведущая к нам отличается от линий копытных, хищных и пр. именно прогрессирующим ослаблением роли гормонов и пропорциональным усилением роли социальных влияний в становлении соответствующего поведения. Примерно та же штука у грызунов; во всех перечисленных случаях стили родительского, агрессивного (см. работы Маэстрипиери), сексуального и пр. поведения куда больше зависят от «сигнальной наследственности», чем от эндогенной детерминации, какой её аспект ни рассматривай — «гены», «физиология» и пр. См. также обзор «есть ли у животных культура»). Конечно, то же верно и для нашего вида — сами по себе эндогенные влияния на поведение неспецифичны, специфичность им придаёт та структура отношений, которая объединяет соответствующих индивидов и в которых они реализуют своё поведение. См. статьи про это для человека («Окситоцин и гены» — в тисках культуры«, «Биологическое и социальное-3″) и про животных («Что первично, поведение или состояние животного?» и «Про социальную релятивность тестостерона«.

Наилучшая иллюстрация к сказанному — пример т. н. «миролюбивой культуры» у павианов, по сути альтернативной от обычного для них жёсткого доминирования, которая, раз возникнув, устойчиво держится за счёт «сигнальной наследственности» уже 30 лет, хотя в это сообщество включаются новые особи, вроде бы «расположенные биологией» к совсем иным отношениям.

Как человек с нормальными генами / биологией, но без должных социальных влияний в должные периоды жизни — это Маугли, неспособный реализовать нормальное человеческое поведение, так обезьяна с нормальными генами/биологией, но без социальных влияний — «обезьяна Харлоу». Поэтому без анализа социальных влияний не обойтись; их надо рассматривать вместе с «биологией», учитывая ведущую (в смысле управляющую) роль. Поэтому в исследованиях Данбара и Шульц на разных филогенетических ветвях у птиц и млекопитающих показано, что сперва (у более анцестральных форм) усложняется социальная организация, а потом у более продвинутых особи делаются «умнее» и с более крупным мозгом — поскольку развиваются в более сложной социальной среде. Агрессивные нападки на это, вполне надёжно установленное знание, не совмещаются с амплуа ни исследователя, ни даже популяризатора.

Всё перечисленное прошло мимо нашего автора. Вообще, зачем я третий раз встрял в обсуждение? из-за сугубой дефектности той «этологии», которую Александр проталкивает как единственно верную, современную и пр. Тем же, по-моему, плохо всякое биологизаторство, — не тем, что пробует отнять поприще у представителей социальных наук, но что 1) в наших исследованиях поведения животных «не примечает слона», агрессивно отказываясь обсуждать ведущие факторы формообразования и дифференциации поведения; 2) ставит телегу впереди лошади, представляя особенности состояния индивида причиной, а реализуемое поведение его и партнёра (-ов) — следствием — в то время, как на деле наоборот.

Социальные влияния в инстинктивном поведении позвоночных

Но нет худа без добра; война с ветряными мельницами «социологизаторства» позволяет прояснить истинное соотношение «биологических» и «социальных» влияний в формировании поведения. Если исключить человека и антропоидов, у которых отсутствуют инстинкты, и рассматривать более низко организованных позвоночных, то у них видоспецифические паттерны поведения инстинктивны, т. е. высвобождаются в ответ на поступление релизера (ключевого стимула) извне, который суть ничто иное, как социальное влияние, «подогнанное» к данной реакции, как ключ к замку, если вспомнить диалоговую модель коммуникации животных Тинбергена.

Можно возразить, что отцы-основатели этологии считали, что в «высвобождении» инстинктивного акта не меньшую роль играет внутренний автоматизм, и если специфичных релизеров долго нет, то соответствующее поведение «прорывает» в виде т. н. активности вхолостую. Однако сейчас известно, что эндогенно детерминированная активность вне внешней стимуляции или при случайном поступлении разнокачественных стимулов а) организована стохастически (неоформленна, см. работы В.А.Непомнящих) и неспецифична в мотивационном плане — специфическое мотивационное состояние агрессии, сексуальности и пр. создаётся «историей» успехов и неудач в прошлых взаимодействиях или хотя бы прошлыми актами обмена демонстраций в данном, т. е. теми же социальным и влияниями. Эндогенная детерминация лишь поддерживает готовность действовать, а «оформляет поведение» и «направляет по цели» именно стимуляция извне и её результаты в прошлом (1-2).

Поэтому врождённый разрешающий механизм (исполнительная часть инстинктивного акта) своего рода «отсутствующая структура»: конкретная психофизиология «передаточного механизма» на пути от релизера на входе до инстинктивной реакции на выходе системы может быть совершенно разной и прямо противоположной у разных видов и на разных этапах годового цикла, или у особей с разным социальным статусом

Т.е. даже для животных, которые «вне политики», если говорить на языке Аристотеля, социальные влияния — это форма реализуемого поведения, а «биологическое», эндогенная детерминация — «неозначенная материя». Исходно она «неоформленная» (неспецифическая в мотивационном плане и стохастически организованная в плане деятельности), и специфицируется лишь за счёт прошлых социальных влияний, «пришедших» в «должном» сообществе от «должных» компаньонов (der Kumpan К.Лоренца). Поэтому даже для этих видов рассуждения о «биологических основах» поведения и «поверхностности» социальных влияний — попросту словоблудие, следующее из непонимания происходящего.

Тем более это верно для человека, антропоидов и других видов идущей к нам филогенетической линии, в ходе которой инстинкты разрушаются и исчезают, а их функция источника важных для вида поведенческих «автоматизмов» со стереотипами уже у макак с павианами замещается действием зеркальных нейронов, поддерживающих культурную преемственность через подражание действиям значимого другого.

«Манипулирование самцами» и «секс в обмен на еду»

Ещё этологический момент, частный, но важный.  Александр пишет

«Кроме того, речь идет все-таки не о том, что у самок приматов имеется только одна мотивация [к манипулированию самцами, их сексуальной активностью и/или родительским вкладом] к которой все сводится, а о том, что такая мотивация, возможно, сыграла определенную роль в эволюции. Но религия социализаторов, по-видимому, не позволяет даже мысль такую допускать, отсюда и категоричность их суждений».

Для этолога важно, что исследования приматов и других групп, где возможна «манипуляция», показали отсутствие специфического (по форме и облику) паттерна поведения, «запуск» которого реализовывал бы эту функцию (вроде «натравливания» самцов самками у речных уток или пёстрых дятлов). Сравнительная этология, в традициях коей я стараюсь работать, требует «морфологического подхода к поведению»: сперва следует структурный анализ, выделение единиц, отличающихся специфичной формой и обликом и устойчиво дифференцированных друг от друга и от «фона» в виде континуума прочей активности (поскольку телодвижения, образующие такие единицы, в противоположность реакциям, составляющим фон, исполняются фиксированно и стереотипно, почему сами единицы зовут демонстрациями).

Так, инстинкт — это структура с определённой формой или обликом (позволяющим партнёром животного её устойчиво распознать и отреагировать в ходе коммуникации), последовательно разворачивающаяся во «внешнем мире», а не врождённая компонента мотивационного состояния (агрессии, сексуальности и пр.) «внутри» индивида. Нет специальных структур поведения — нет и функции, которую можно им приписать. Поэтому «настоящая» моногамия от птиц и млекопитающих отличается наличием паттернов поведения, специально направленных на поддержание единства союза — аллопрининг и прочее «перебирание пёрышек любимой», см. «Против обмена еды на секс«.

Что, среди прочего, обеспечивает устойчивость обоих партнёров к ухаживанию холостых особей противоположного пола (чем дальше, тем большую), снижает неофобию, облегчая исследование незнакомых пространств, новых объектов, повышает предсказуемость ближайшего окружения и пр. у особей «связанных» в пару в сравнении с одиночными.

В случае манипуляции подобное поведение так и не было найдено, все статьи «по-английски, в приличных журналах», выуженные Александром, подают её как гипотезу (которая в лучшем случае — если бы подтверждалась статистикой — будет полезной фикцией до обнаружение специализированного поведения «манипуляции»). Снова аргументация Панчина содержит логическую ошибку объяснения непонятного неизвестным; чтобы это скрыть, он «шутит» про «религия не позволяет»

Сама по себе социальная связь даёт настолько большие выигрыши вовлечённым в неё особям, что они а) перевешивают минусы адюльтера (поэтому социальная моногамия у птиц и млекопитающих встречается существенно чаще генетической, а измены никак не влияют на прочность связей) и б) эффективно блокируют способность индивидов «обмануть» или «засачковать«, получив следующие из связи плюсы, но не участвуя во «внесении платы» в виде заботы о потомстве, охраны территории, поддерживания коммуникативной сети, особенно при окрикивании хищника, и других видах активности, составляющих родительский вклад.

Другой важный момент: какие-то данные о том что самец что-то полезное делает для детей могут поддерживать идею «секса за еду» только в том случае если самцы за время брачного сожительства дозируют отцовскую заботу пропорционально готовности самок предоставить секс. Нет, там где это специально смотрели, такого не наблюдается; «связавшись» социальной связью, они «не сачкуют» в выкармливании птенцов защите территории и др. виде заботы даже если другой партнёр не предоставляет ожидаемого — или из-за злонамеренности («эгоист»), или из-за погодных и иных обстоятельств. Конечно, есть исключения, вроде синиц-ремезов, где и самцы и самки могут дезертировать от кладки и от птенцов, образовав новую пару, «если так выгоднее», но это сугубое меньшинство т.н. «несоциальных» видов (в перечне коих обезьян нет вовсе).

На этом прокалывается социобиология, представляющая животных расчётливыми бизнесменами, при выборе поведения калькулирующими платы и выигрыши. Нет, были правы классические этологи, считающие видовое поведение императивом — когда индивид впрягся в его реализацию (вместе со всеми прочими членами сообщества), он en masse не «сачкует» и не «обманывает». Подобную «верность» реализации отношений, в которые «впряглись» индивиды, даже если при этом не получается с приспособленностью, передаче своих генов и пр., С.П. Харитонов метко назвал «приматом системности над адаптивностью«, см. «О половом отборе в социальной истории нашего вида«

Приложение к антропогенезу

Это позволяет обосновать взгляд на эволюцию человека, противоположный интерпретации Панчина (не одного его — взгляд достаточно моден, тем более полезно его разобрать). Его мнение — биология меняется под действием тех или иных факторов отбора (движущего), вслед за этим меняются культурные формы, приспосабливаясь к «биологии», может быть, ограничивая её, но так или иначе не могут ничего с ней поделать. Из вышесказанного следует противоположное объяснение — сперва в ходе общественной борьбы, порождающей «изобретения» в виде идей «куда стоит меняться» и/или «орудий социального труда», позволяющих пройти изменениям, общество трансформируется, люди осваивают новые поприща, приобретают навыки, которые не предполагались раньше и пр., и только потом «биология» приспосабливается к новым социальным ролям, у каждой группы своим. Т.е. речь идёт о стабилизирующем отборе «вслед» за общественными изменениями, имеющими собственные причины и динамику.

Понятно, что оба объяснения несовместны, а как на самом деле? На протяжении человеческой истории мы видим разнотипные изменения — религиозности, агрессивности, гендерных различий, которые можно объяснить «биологически» или «социально» (первой или второй гипотезой). И раз за разом оказывается, что по ходу истории «биологическая» детерминация ослабевает и умаляется, а «социальная» же усиливается и превозмогает первую.

Во-первых, это религиозность — если бы была верна первая гипотеза, «ген религиозности» давно бы захватил человечество, однако как только религию перестают насаждать государство и школа, религиозность снижается до полного исчезновения. См. «Селекционистский подход к социальной истории-2».

Во-вторых, по ходу нашей истории половой диморфизм как различия самок и самцов по зубам, костяку и т. д. уменьшаются, женско-мужские же (в психологии и пр.) нарастают. См. «Гендерные стереотипы — штука недавняя». В третьих — в среднем палеолите «биологический» компонент агрессивности сокращается вследствие краниофациоальной феминизации (Cieri, 2014, при усилении социального. И только потом происходит подъём вооружённого насилия в верхнем палеолите, что, в ряду прочей аргументации, ставит под сомнение гипотезу С.Боулса о положительной связи внутригруппового коллективизма (альтруизма с кооперацией) с военной активностью, направленной вовне и ксенофобией в отношении «чужаков». Мол, благодаря этой положительной обратной связи, созданной в верхнем палеолите интенсивнейшей гибелью на войне (как ему кажется, до 30% смертности мужской части популяции), мы «биологически» предрасположены «бить чужих», в той же степени, что «сотрудничать со своими», а война – «продолжение коллективизма другими средствами». См. PS тут.

Именно её имеет в виду Александр, когда пишет о «свойственной нам агрессивности» — мол, это как у шимпанзе. Нет, рассмотрение всех относящихся к делу фактов (большая часть которых ему неизвестна, увы) заставляет считать, что эта особенность человека «деланная» культурой, конкретно «орудиями социального труда», а телесность «подстроилась» под неё в ходе стабилизирующего отбора.

Отсюда забавный момент: бонобо не конкурентны, взаимодействия у них идут в мягком игровом стиле. Если поставить их в конкурентную ситуацию, то у бонобо в конкурентном положении увеличится концентрация кортизола — это стресс, им становится плохо. А вот у больших шимпанзе повысится уровень тестостерона, они станут агрессивнее, их эта ситуация «заведёт». На кого же больше похож человек? У человека поведение зависит от степени личной вовлечённости в ситуацию. Если ему нужно то, из-за чего идёт конкуренция, если оно входит в сферу его личных интересов, то он ведёт себя как большой шимпанзе, если нет — то как бонобо.

 Представления об эволюции и «ближайшие родственники»

В точности однотипная слепота в рассуждениях нашего автора об эволюции: он в упор не видит -заций и других случаев независимого появления новшеств в параллельных ветвях, на любом уровне рассмотрения, от макроэволюции до околовидового, как минимум столь же обычных, как дивергенции, только потому что «это противоречит современным методам анализа филогенеза» (разным изводам кладизма с фенетикой), хотя этот дефект методов известен и широко обсуждается (а сохраняют их ради других достоинств).

Почему дважды ошибается, говоря, что мол, неверно называть бонобо «ближайшим родичем человека». Во-первых, они и не называли, в тексте Equality «один из филогенетически ближайших к нам видов шимпанзе-бонобо [и эта формула повторяется ещё раз ниже] (а по некоторым аспектам, которые мы рассмотрим ниже, в наибольшей степени похожий на нас)». Александр здесь опять амальгамировал их утверждения с моими возражениями ему в ходе 1-го раунда. Я действительно думаю, что если всерьёз, не декларативно  рассматривать биологическую сторону нашего поведения, то бонобо действительно ближе всего к нам сравнительно с обыкновенным шимпанзе. И те аспекты близости, которые в тексте Equality осторожно названы «некоторыми», a Александром в пылу атаки — «случайно выбранными», являются ключевыми и существенными.

Почему и как? Александра от споривших с ним зоологов отличает понимание филогенеза. В этом вопросе (как во всех прочих, где он не специалист) он воспринимает написанное «в крутых журналах по-английски» буквально, почему ему кажется, что продукт «современные методы реконструкции филогении» в виде древес и реальный филогенез (филогенетическая близость) это одно и то же.

[Почему не одно, чем эти методы хороши, чем плохи, какой аспект они представляют отлично — за что и ценят, а какой упускают вовсе, см. дискуссию систематиков — профессионалов.]

Но, когда кажется — креститься надо; реальная филогенетическая близость/отдалённость связана не только с порядком отхода ветвей, как на представленном им молекулярном древе приматов (опустив, что морфологическая и молекулярная эволюция в норме протекают по разному, ну да ладно), но и с т.н. анагенетическим компонентом — дальностью расхождения ветвей друг от друга, см. п. 4.1.2.2 «Введения в филогенетику» И.Я. Павлинова. И этот момент нельзя не учитывать при переводе филогении в классификацию, иначе все тетраподы будут одним из семейств остеолепиформных рипидистий.

То же верно и для филогенетического дерева антропоидов, где, огрублённо, одна ветвь ведёт к нам, грешным, а другая — к обыкновенным шимпанзе и бонобо. По целому ряду признаков именно бонобо сближается с человеком — грацильный скелет, красные губы, общие «ювенильные» пропорции черепа и костяка (отличающие также нас от обезьян, почему человека можно рассматривать как продукт педоморфоза), долго сохраняющаяся «детскость характера» с присущими ей — что у нас, что у бонобо — «автоматическим» альтруизмом и тенденцией к равенству.

Что это за признаки? как только мы вспоминаем про «-зации», сразу оказывается, что это не случайный набор, а ровно те самые эволюционные новшества, которые связаны с доместикацией и независимо возникают в разных филогенетических ветвях «одомашнивания» собак, лисиц, и прочих видов. См. обзор Л.И. Трут про соответствующий каскад изменений (т.н. дестабилизирующий отбор Д.К. Беляева). Независимое возникновение новшеств в «характере» и поведении, включает например, лучшее понимание социальных подсказок собаками (и домашними лисицами) в сравнении с шимпанзе — и бонобо.

В другой статье Л.И. Трут показывает, что особенности человека также могут быть поняты как доместикация; неслучайно исследования Д.К. Беляева цитируются в работе Cieri, 2014, описывающий рост миролюбия вследствие краниофациальной феминизации.  Да, эти особенности в «нашей ветви» появляются независимо (см. филогению), но ввиду системного характера параллелизмов появление именно их (и сближающих именно с бонобо) закономерно, а не случайно, на них надо обращать внимание, если хотим вести речь о «биологии поведения» человека всерьёз.

А вот сближения с большим шимпанзе (развитая орудийная деятельность, агрессия) скорей конвергентны, ибо «сделаны» социальными факторами, вроде описанных выше. Неслучайно изменения рук «в человеческую сторону» под влиянием использования орудий у австралопитеков и недавно открытого Homo naledi появляются раньше, чем увеличивается мозг (и/или структурно приближается «к нам»). В то же время гипотеза синкинезии как модуса происхождения языка В. Рамачандрана позволяет связать с трудовой деятельностью и эту исключительно нашу особенность.

Всё это для Александра не только не существует но, даже, побаиваюсь, не может существовать. Иначе он так бы не сопротивлялся, когда об этом пробуют рассказать. К слову, гомологические ряды на молекулярном уровне существуют, неплохо изучены и моделируются через отбор на уровне генных сетей, см. статью Суслова, Колчанова и Пономаренко в «Дарвиновском сборнике» (С. 62-75). Там тоже оказывается, что эволюционные новшества появляются независимо в параллельных ветвях, т.е. «-зации» существуют и в области, где работает наш герой, но «колодка мышления» мешает увидеть. Введший это понятие В.Н. Тутубалин с соавт. (1999: 67) показывает, что она может быть практична, как всякое ограничение, способствуя концентрации внимания по цели, но её никак нельзя воспринимать как корону и диадему. Рассуждая о филогении и этологии. Александр совершает именно эту ошибку, утверждая urbi et orbi вслед за блаженным Тертуллианом, что credo quia absurdum. И такие люди пробуют бороться с религией!

Резюмирую