Выбор альтернатив в популяризации науки

Print PDF

Альтернативы популяризации: «о животных» vs «о нас через животных»

Написать этот текст подтолкнули рисунки Хумон — замечательные и сделанные «с добрыми намерениями»; но, увы, это как раз случай, когда последними  пробуют играть в шахматы. Хотя у неё есть великий предшественник, Джулиан Хаксли, использовавший брачное поведение чомг в пропаганде равенства мужчин и женщин, всё равно добрыми (или злыми) намерениями не поиграешь: уметь надо. Чомги ли, гиены ли, бонобо здесь важны ровно в той степени, в какой «нечестивый — или благочестивый — Ганс» (Михель, Юрген и т.д. из средневековых exempla — как типические примеры в поучении, должное, а не сущее.

Что здесь главный минус? При подобном подходе для неспециалистов, интересующихся поведением, читающих популяризаторов и т.д. рассказ (или иллюстрация) оказываются не «о животных, интересных самих по себе безотносительно к нам», не об их жизни (естественной истории), но «о нас через животных» и про «естественные — т.е. правильные — отношения между людьми». Тем более что сейчас обыватель использует удобный ему кусочек научного знания (особенно из области поведения животных в рамках двойственного майнстрима, биологизирующего человека с нашими ближайшими родственниками — антропоидами, и одновременно психологизирующего других животных, особенно млекопитающих) для легитимизации своих взглядов, привычек, вкусов, убеждений и прочего, что формируется его идеологией и окружением.

Понятно, что эти последние неотделимы от разных видов предубеждений с дискриминацией, выгодных если не всем обывателям, то «среднему классу» (эвфемизм, сменивший прежнее «чистая публика»), к стандартам которого обыватели  тянутся. И к ментальным побольше, чем к потребительским, тем более что последних добиться труднее.

Оба компонента майнстрима, в общем, несостоятельны в чисто научном плане. См. соответствующий анализ проколов биологизаторства (примат эндогенной детерминации поведения над формообразующей ролью социального влияния) и  психологизации (рассмотрения животных, больше млекопитающих «как людей, только более эмоциональных и с уменьшенным интеллектом) соответственно как объяснительных схем  в анализе поведения животных исследователями. Понятно, что при популяризации все эхти дефекты будут гипертрофированы; см. почему так получается в целом. Хотя оба подхода сохраняют свою популярность (больше, правда, по вненаучным причинам) и пока могут развиваться и далее в рамках «решения головоломок».

О чём я рассказывал в рамках оппонирования А.Панчину — модному популяризатору, одному из седлающих эту тенденцию, когда он вступился за поп-этологию в «Женских тайнах приматов» Евгении Тимоновой по принципу «своих не бросаем» ( в смысле идейно близких,  при том что научный уровень продукции первого будет сильно повыше). Сходным образом Александр вступался за совсем уж фрика Протопопова, что наглядно показывает идеологическую мотивацию так поступать, пусть даже в ущерб амплуа «просветителя».

Собственно, рассказ «о животных ради интересного у них самих» и рассказ «людям о нас через привычки и нравы животных» — два типа популяризации, работающих на разную аудиторию. Или на разные части нашего существа — нынешний человек, увы, не целостен. Первым (и в первом случае) интересны научные данные как таковые, поскольку никак не затрагивают их представлений о «мне, мире и человеке», которые формируются независимо, из жизни в обществе, работы над собой и общения с другим людьми. Вторым (во втором случае) важно подтвердить разделяемую идеологию «наукой», которая «доказала» и «нравами животных», выступающих эталоном «естественности».

Популяризатор, обслуживающий первые (в картинках, статьях или книгах) действительно просвещает, рассказывая о новом научном знании. Примерно так Берндт Хейнрих в «Вороне зимой» одновременно описывает и биологию воронов, и «как работает» наука, рождая новое знание: почему вдруг вороны, найдя свежую падаль, вроде б в ущерб себе «скликают» собратьев, вместо того чтобы есть в одиночку, как это разными нитями связано не только с кормлением, но и с образованием пар и другими аспектами биологии вида? См. скажем, кусок, «зачем нужно быть смелым» при обнаружении падали и как это влияет на социальный статус и успехи в ухаживании. А вот обслуживающий вторые нечувствительно для себя начинает манипулировать, селективно рассказывая о тех теориях, что приветствуются идеологией публики (даже если в научном плане они не очень), собирая им подтверждения и умалчивая об опровержениях или более состоятельных конкурирующих объяснениях). Пусть этот скользкий: он рано или поздно входит в противоречие с исходной миссией — популяризацией науки, так как последняя начинает использоваться для другой цели, идеологической индоктринации, а она так или иначе науке враждебна. Как было в помянутых «…тайнах приматов» (или в «Гиенах победившего феминизма«, «Зверином оскале патриотизма» — собственно, везде у авторки).

К науке это имеет одно отношение – научными данными, целенаправленно выхваченными и изолированными от прочих (так что исключается рассмотрение всей совокупности относящихся к делу фактов) подпирают чисто идеологические построения, как стопкой книг — перегруженный стол, чтоб не рухнул. Это худшее из возможных использований науки, в т.ч. потому что её пачкает и ставит под подозрение усилиями подобных «популяризаторов». Эта беда наблюдается даже при «добрых намерениях», когда этим приёмом пробуют пользоваться для эмансипации угнетённых, как у Хаксли с Хумон:

«…простого наличия биологических фактов недостаточно для «объективности», потому что говорим мы не про обезьян, а про женщин с мужчинами. Если я покажу на бонобо и начну говорить, что естественным для нас является женское доминирование, это не будет объективным знанием, даже если я сделаю все мыслимые уточнения, обращусь к надежным источникам и корректно их процитирую — сам факт переноса биологического на гендерное есть акт идеологически окрашенный. Он от этого не становится хуже, но просто надо остерегаться заявлений об якобы абсолютно объективном знании.

 «Животные ничему нас не научают»

Другой момент в том, что животные нас ничему не научают — у человека, как и у высших позвоночных, формообразующая роль социальных влияний рулит, она на раз пересиливает эндогенную детерминацию извне, когда (или если) входят с ней в клинч. См. про сабж «Сигнальная наследственность  в материнском поведении млекопитающих«, «Стой! не води…» и «Формообразующая роль социального влияния«.

А уж когда популяризатор использует этот приём для легитимизации предрассудков большинства, вроде традиционных половых ролей или «биологических различий рас в интеллекте», тады ой — снижение научного качества популяризации неизбежно. За что эти последние и критикуются специалистами, см. обсуждение аси-казанцевской «естественности проституции», — ибо дало сильный отзвук у публики.

Case-study c «обменом еды на секс»

Я ж туда встрял именно потому, что «за » первый способ популяризаторства и «против» второго:

«…я наверно единственный (поскольку занимаюсь как раз социальным поведением животных) кому в этом длинном споре интересней, работает ли на самом деле идея «обмена еды на секс», с одной стороны, у антропоидов или, скажем, у птиц, куда её социобиологи тоже пытались пихнуть, в случае когда самец кормит самку в процессе ухаживания, с другой — в разных человеческих обществах. Нет, не работает, ни с той, ни с другой стороны.

Сейчас стало понятно, что это не работает и у шимпанзе. Как показано Gilby et al. (2010), «угощать самок» не даёт выигрыша в спариваниях, в присутствии рецептивных самок самцы не стремятся сколько-нибудь чаще охотиться, ни их «угощать». Селективность самок при выборе самца крайне мала (как показывает де Ваал, это почти автоматическое следствие «популярности» его у самок), для спаривания не требуется каких-либо материальных стимулов. Наконец, «угощение» — достаточно редкое событие в сравнении со спариваниями, которые регулярно случающийся акт. Что Ася, увы, забыла проверить, подкрепив наблюдения о снижении собственно научности популяризации при следовании второму пути.

[Может показаться, что идея «обмена еды на секс» вроде  поддерживается работой Gomes & Boesch (2011), но здесь речь идёт о том, что больший успех спариваний самцов, чаще «угощавших» самок, выявляется лишь на длинной дистанции (22месячном временном интервале. Учащение спариваний непосредственно после «угощения» здесь также не найдено, как и учащения охот в присутствии рецептивных самок).

Но отбор же, как и рынок, работает лишь с преимуществом, актуальным «здесь и сейчас» (в крайнем случае «завтра»); если мы видим долговременный выигрыш, то этот эффект — опосредованное следствие селективных давлений на что-то другое, а данный эффект возникает вследствие реакции на них по типу «щёлкни кобылу в нос, она махнёт хвостом». О чём см. статью Even Callaway в New Scientist аж за 2010 гг.; у нас же гг. популяризаторы до сих пор мусолят отжившую тему «биологических корней проституции», игнорируя вышеприведённые данные»

Скажем, на искание социальной поддержки со стороны самок, следствием которой оказывается учащение груминга и других форм «обмена услугами» , что совершенно необходимо самцу для успеха во взаимодействиях с другими самцами. «Угощение» пищей разумно считать частным случаем последнего, играющего не половую, а общесоциальную роль. О чём см. опять же в популярном пересказе работы I.Gylby.

Самка шимпанзе с детёнышем клянчит мясо у поохотившегося самца

Опять же, от спариваний до рождения потомства путь неблизкий, отбор же оценивает именно второе, и для подтверждений «обмена еды на секс» надо показать больший репродуктивный успех как чаще «угощающих» самцов, так интенсивней «выпрашивающих» самок (вполне независимых от них в плане обеспечения пищей). Скажем, у людей «сигналы овуляции» если и влияют на оценки женской привлекательности, то на реальный секс, увы, не влияют.

Поэтому I.Gylby с соавт. забили хороший, прочный кол в могилу «обмена еды на секс», как он понимался автором идеи, а вот Gomes & Boesh показывают, как стоит изменить её понимание, чтобы имела отношение к шимпанзиной реальности (поскольку абсолютную ложь выдумать невозможно). Действительно, более позднее исследование обмена пищей у шимпанзе в неволе Crick et al. (2013) подтверждает объяснение «еда за социальную поддержку».

В плохих условиях самки получают больше еды пропорционально большей настойчивости выпрашиваний, в хороших — независимо от них, и значение «угощений» для них минимально. Но лишь в хороших условиях обнаруживается слабая тень «обмена еды на секс»: обезьяны, готовые трахаться  с угощающим их самцом, далее получают корм при менее настойчивых «просьбах», т.е. причинно-следственная связь обратна лавджоевской.

Действительно, в отличие от работы Gomes & Boesh, долговременной связи между частотой копуляций самца и его «угощением» самок (за прошлый год) здесь не найдено. Сами копуляции никак не связаны с пиком фертильности, т.е. у обыкновенного шимпанзе, как и у бонобо, секс — способ снятия напряжённости и уменьшения агрессии (довольно существенных между самцами и самками, см. книгу де Ваала), по крайней мере в неволе. И если он и может облегчить доступ самкам к пище, то не сам по себе, что предполагает Лавджой, а как следствие социальной поддержки, оказываемой в принципе независимо от пола с фертильностью. Как у воронов и других социальных позвоночных — ничего необычного.

Действительно, Wittig et al. (2016) показывают, что склонность делиться пищей позитивно зависит от концентрации окситоцина (в свою очередь, поднимаемой социальным контактами и поддержкой). В том числе и в относительном выражении — обезьяны, у которых она выше, более склонны делиться пищей, чем практиковать другие формы кооперации, в т.ч. самую обычную из них — груминг. А вот межполовой разницы в концентрации окситоцина нет.

Вообще, наиболее разумное селекционистское объяснение, зачем самец кормит самку (именно собственную «супругу», а не любую соседку, и не других членов стаи независимо от пола, как в случае с шимпанзе, дано К.Н.Благосклоновым (1991) и подтверждается экспериментально (см. стр.17-25)].

У людей же «обмен еды на секс» не работает в т.ч. потому что по данным о разных человеческих обществах (в которых обязаны разбираться если не популяризаторы, то исследователям, защищающим эту идею — но этого нет)

а) чем примитивней, тем неразличимее кровное родство и социальное — через усыновление, дружбу и пр.;

б) никакой первоначальной моногамии не было, а был промискуитет, остатки которого в крестьянском населении и т.д. «низах» общества дожили у разных народов до 19 в.

Ровно о том же самом говорит сравнение данных по промискуитету бонобо де Ваала с таковым же у «примитивных» народов, сделанное Хрди; она социобиолог, однако не отворачивающийся от реальности.

Плюс «обмен еды на секс» плох тем, что объясняет непонятное неизвестным — ибо взаимоотношения полов у австралопитеков не сохранились в ископаемом состоянии, а половой диморфизм в линии к человеку и разница между «женским» и «мужским» изменялись в противоположных направлениях — если первый ослабевал, вторые усиливались. В т.ч. поэтому гендерные стереотипы — штука недавняя.

Опять же не надо забывать, что этологические идеи C.O.Lovejoy гомологичны таковым же идеям В.Р.Дольника. В обоих случаях классный специалист в своей области (палеоантрополог, т.е. специалист по морфологии, скелету etc., и специалист по миграционному состоянию/биоэнергетике птиц) берутся творить не в своей области скорей под давлением социальных интересов и пристрастий, чем как естественное развитие научных занятий в «своей области». Получается, увы, не очень; правда, в соображениях биоинформатика Панчина по этологии и эволюции ещё больше «воображаемого» (в смысле модных теорий), и  меньше действительного поведения зверей и птиц.

Что отсюда следует? конечно, популяризатор имеет право на собственную позицию, и излагать Лавджоя если он ему нравится, и делать отсюда эпатирующие публику выводы (в конце концов его задача — чтобы знали и покупали, тут такие вещи полезны). Точно также как на это имеют право этологи социобиологического направления, кто держится за идею Лавджоя и пихает его, скажем, в объяснение кормления самцом самки у птиц (где он не работает также как и у людей).

Но чтобы оставаться популяризатором науки, а не чего-то другого, надо как минимум рассказать о возражениях (думаю вполне Асе известных — часть их была на антропогенез.ру; другая известна всем слушавшим курс этологии в университете) и о том, что идеи Лавджоя не работают нигде, где их можно проверить точно. Без этого — биологического и этологического — контекста теорий Лавджоя их изложение из популяризации науки превращается в популяризацию известного рода социальных предрассудков.

Что, как я понимаю, и вызвало недовольство у части читателей. Тем более что анализ данных собственно о проституции легко опровергнет Асино утверждение. В целом ряде культур вроде средневековой японской мужская проституция «естественна» не менее женской; или в современных западных обществах, где неравноправие мужчин и женщин отчасти преодолено, экономические факторы должны усиливать мужскую проституцию пока она не достигнет женской.

И действительно, в нынешний кризис мы это видим вполне, см. ситуацию в Латвии:

«…секс за деньги у нас сейчас предлагают как женщины, так и мужчины.

Полиция отметила эту тенденцию еще в конце нулевых. А в 2013–м начальник Центрального участка рижской полиции порядка Арманд Логиновс с некоторым удивлением констатировал: за год за проституцию в центре столицы было задержано 20 человек. Но только 11 из них были женщинами. Но чему удивляться? В «голубую» проституцию все активнее вовлекаются парни. Они размещают объявления и ищут клиентов так же активно, как и девушки.

И еще: в обществе принято думать, что на панель идут безработные и наркоманы. Однако пойманные юноши явно пошли в проституцию не от бедности: у многих есть постоянная работа, у некоторых даже руководящая.»

Так что я думаю, популяризатор науки вправе придерживаться одних теорий и отвергать другие (тем более что их много, о всех не расскажешь, а таким бойким языком как у А.Казанцевой можно рассказывать лишь о любимых концепциях). Но он должен честно указать на слабые места и веские возражения «любимым теориям», описать, на каких данных они прокалываются (ведь в поведении животных «общих мест» не бывает, да и вообще истина конкретна), и обязательно — каковы конкурирующие объяснения этого же феномена, особенно если они подтверждаются данными лучше.

Требования к «популяризации науки» здесь те же самые, что вообще к журналистике:  чтобы не стать пропагандистом или организатором вброса, по поднимаемым проблемам журналист должен дать слово всем сторонам. И, хотя он имеет право на свою позицию, эмоциональную в том числе, его приязнь или неприязнь не должны влиять на содержание сообщаемого, только на эмоциональную окраску описываемого. В истории с Лавджоем и женско-мужскими отношениями этого нет и в помине, что плохо.

В порядке самокритики скажу, что такая односторонность есть не только среди популяризаторов, но и среди исследователей. Скажем, в социобиологии, методы которой я всячески одобряю, а концепции — нет, именно потому что они держатся много лет после того, как перестали соответствовать фактам и должны были бы быть сменены конкурирующими. Это касается почти всех теоретических конструкций данной дисциплины: правила Бейтмана (несуществующей асимметрии полового отбора); полового отбора у человека; внебрачных копуляций у моногамных видов птиц и пр.

Во всех этих случаях социобиологические объяснения вполне публикуются в «приличных журналах», обильно цитируются и пр. Уже понятно, что они не работают (или не работают в ситуации, для которой исходно предложены), и уже есть конкурирующие объяснения, куда лучше поддерживаемые полевыми данными с экспериментом — однако же первые остаются майнстримом.

Почему? За счёт вненаучных факторов, усугубленных грантовой системой и необходимостью для исследователей быть медийными фигурами (что лучше всего получается в том случае, если они станут подыгрывать общественным предрассудкам, препарируя насколько возможно свои исследования так чтобы они их иллюстрировали — случай ровно тот же что с популяризаторами). См. компендиум минусов «конкурентной науки» в PS к «длинной истории про ласточкин хвост» Е.Н.Панова.

Увы, между теориями исследователей и предрассудками публики нет китайской стены, есть обратное влияние второго на первое. Чем сильней грантовая система меняет «железную чашку риса» у учёных «стеклянной», тем необходимей для каждого из них уметь рекламировать своё направление и работы в СМИ, быть медийной фигурой. А это естественным образом создаёт соблазн подыграть общественным предрассудкам, или эпатировать публику этим подыгрыванием, перед чем не все и не всегда устоят — поскольку так делать удобней и проще.

И в конце — ехидное замечание. Если популяризатор настаивает на «авторской позиции» (любимой теории) без доказательного обсуждения её преимуществ по сравнению с конкурирующими объяснениями (или хотя бы перечисления последних), как это принято, он немедленно отдаёт себя в руки специалистов по социальным наукам, ибо из рассказывающего о том что неспециалисты не знают, и чему можно только внимать, он вдруг обращается в обычного человека, со своими пристрастиями, классовыми и политическими, управляемого социальными влияниями, зависящего от референтной группы и пр. Т.е. в законный предмет для их препарирования — чего можно было б в ином случае избежать, если оставаться на «строго научном поле (этологическом, эволюционистском).

Источник в ФБ + важное обсуждение в комментах

Причём здесь капитализм?

Иными словами, при первом подходе популяризируется собственно наука, те же зоология с этологией. При втором же, увы, предрассудок, поддерживающий один из видов угнетения (бедных, рабочих, женщин, «цветных» etc.), в силу чего востребованного в современном мире, а не жизнь животных и не научное знание о ней как таковые.Что мы и видим как у перечисленных выше гг., так, скажем, в сообществе «Учёные против лженауки» — одной из цитаделей такого подхода, производимого в полном единстве интеллекта (1-2) и аффекта (1-2-3).

Среди прочего, рынок плох тем, что поддерживает и усиливает популяризаторов второго типа в ущерб первым, способствует сознательному выбору этой позиции, с соответствующим снижением / искажений научной составляющей материалов и усилением идеологически-манипулятивной.  (см. показательный диалог с мастером этого жанра — Евгенией Тимоновой). Надежда, что можно воспользоваться интересами обывателя к сексу, насилию, превосходству белых людей (т. е. себя любимого) и «скормить ему как можно больше науки» — эволюционной биологии, этологии и т. д. — раз за разом оказывается ложной.

Получается прямо наоборот — рынок поддерживает популяризаторов, обслуживающих эти интересы, в ущерб рассказывающим все подробности, а учёные с запозданием (миф уже создан и подпитывает сам себя, см. пример с «геном ярости») объясняют, что их не так поняли, или должны осаживать популяризаторов, зашедших в таком обслуживании за грань научной точности (см.пример). Образно говоря, он толкает популяризаторов эволюционировать от Павла Иустиновича Мариковского с Берндтом Хейнрихом через Асю Казанцеву к Дольнику (в роли автора «Непослушного дитя биосферы» — но не классика исследований биоэнергетики и миграционного состояния птиц), и дальше вниз к Протопопову с Тимоновой.

Что есть частный случай общей «работы на понижение», производимой рынком, в т.ч. и в области просвещения с популяризацией. См. подробней PS в «Наука в СССР и России«.

Капитализму сегодня больше всего требуется оправдание статус кво; поскольку он давно уж изжил себя, защита от попыток преодоления присущего ему социального порядка ищется в идее «естественности» последнего, с поправкой на научный прогресс. У людей ищут инстинкты примерно затем, зачем раньше искали бессмертную душу: чтобы апелляцией к ним заставит сидеть смирно, работать на тех у кого деньги есть, и слушать их представителей, что «так природа захотела, почему — не наше дело…».

Отсюда особо востребовано такое представление научных данных, так будто они поддерживают предрассудки большинства, особенно биологии, ибо работает на «естественность» этих последних. Соответственно, современные СМИ целенаправленно интересуются именно новостями и исследованиями, которые дают пищу для предрассудков. А в крайнем случае – сами переделают рассказ исследователей, так чтобы эту пищу дать даже при отсутствии таковой. И это касается не только предрассудков, связанных с расизмом-социал-дарвинизмом, но и всех прочих.

И оно плохо даже не тем, что оправдывает нынешние угнетения с дискриминациями, а в первую очередь тем, что научные данные для этой цели не представить без препаровки, часто и искажения; получается плохая наука (на грани с «лже» — см. историю со «сниженным IQ негров«) и дезориентирующая популяризация, см. примеры и ссылки выше. Как именно получается (механизмы трансформации, действующие в «большом обществе» и во внутринаучной среде) см. об этом «Биология как идеология» классика популяционной генетики Ричарда Левонтина (и марксиста, благодаря чему он умеет такое видеть).

А когда кто-либо хочет использовать тот же майнстрим «в другом направлении», ради эмансипации угнетённых, что феминистки, что защитники расовых и национальных меньшинств, они проигрывают «просветителям»-манипуляторам на раз. При всей оригинальности картинок Хумон; или при том что обзоры исследований у группы Equality в научном плане существенно выше популяризаций второго типа, приученная к ним публика легко отмахивается от них доводом — «да это же феминистки/любители негров», воюющие за «своих» и поэтому необъективные.А вот обосновывать «общие мнения» и расхожие стереотипы данными биологии — это, мол, чистая наука и бескорыстная страсть к истине, какие бы нехорошие приёмы не употреблялись в обосновании.

Примерно так в 1934 г. перед лицом немецкого расизма в Англии антропологи организовали Race and Culture Committee, в т.ч. для демонстрации научности расовой теории. Однако антропологов-евреев туда не принимали, считая их научную оценку нацистской пропаганды и работ пронацистски настроенных врачей, евгенистов, генетиков и пр. «пристрастной». См. Barkan E. The Retreat of Scientific Racism: Changing Concepts of Race in Britain and the United States between the World Wars, стр.286-296.

Рефлексировать ли идеологию? да, ибо обратное снижает научность

Майнстрим, именно потому что господствует, (ложно) ассоциируется с академической беспристрастностью, даже истиной и общим интересом, независимо от грубости того прокрустова ложа, в которое надо уложить научное знание, чтобы это обосновать. Как в вышеприведённом примере с Англией, научные данные против накладывания низшего статуса и прочих стигм от носителей этих последних почему-то считаются «необъективными», а вот против накладывания высшего от носителей этого высшего почему — то объективны вполне хотя

а) наука тем и замечательна, что взаимное комментирование идей и результат в других, с проверкой и воспроизведением позволяет сообществу в целом двигаться к истине независимо от принадлежности — или идеологии — тех кто эти идеи выдвинул и результаты получил. См. почему великий Уотсон  поверил в «сниженный интеллект негров«. Но уже следующее исследование, сделанное в рамках обычной проверки утверждений коллеги, никак не ради борьбы с расизмом, показало, что утверждавшие это Линн и Ванханнен, мягко говоря, химичили с данными.

б) общеизвественый социальный факт, что высшие куда крепче держатся за свою высшесть и связанные с ней привилегии, и куда меньше разборчивы в выборе средств охраны того и другого, чем низшие — в попытке достичь равенства, см. «Лучше ли бедный Лазарь богатого«. Поэтому утверждения, акцентирующие естественность нынешнего социального порядка, разумно  априори считать обманом (включая «мягкие формы» — преувеличения, искажения, контекстотомию и пр.) и/или пропагандой, пока не доказано обратное. И для доказательства то и другое целенаправленно искать — тем чище будет результат если не получится.

Хотя получается почти всегда, почему — см. данные социальных наук, без которых не обойтись, от позитивистской соц.психологии и поведенческой экономики до марксистской социологии и культурно-исторической теории.

Поэтому я как орнитолог и этолог, как минимум, за другую популяризацию — чтобы в животных показывали интересность их самих по себе, безотносительно к нам, разность их «привычек и нравов» безотносительно к нашим идейным спорам — тогда легче удержаться на верхнем уровне рассказа о собственно научных данных, без скатывания в идеологизированную манипуляцию. Последняя токсична, повторю, даже в случае добрых намерений, а уж если злых — дорога в ад будет вымощена лучше немецкого автобана.

Как максимум — против капитализма, портящего науку подгонкой исследований с популяризациями к обслуживанию предрассудков публики (из которой выходят следующие поколения учёных, т.ч. возникает своего рода «самоотравление»). Но это уже дело личное, как всякий политический выбор, а вот от дефектов популяризации «о нас через животных» не уйти при любых взглядах.

Парадоксальным образом, ангажированность в пользу социального равенства для бедных, женщин, «цветных рас» (т. е. марксистская, феминистская etc.) — наиболее состоятельна в научном плане, если а) проводится специалистом в своей области, а не в соседней, б) мировоззренческая позиция проговорена прямо, не скрывается за академической беспристрастностью. Тогда как адепты «чистой науки» раз за разом уличаются в обслуживании конкретных — классовых или денежных — интересов. Иногда прямо-таки за мелкий прайс (1-2).

Поскольку, среди прочего, в капиталистической реальности все громкие просоциальные декларации (мир и любовь к ближнему у церковников, рациональность (или «объективность» учёных, «я плачу налоги и за это вы должны мне то, то и то…» бизнесменов и обывателей) представляют собой средство социальной мимикрии, прикрытие для действий противоположного рода. Что довльно легко объяснимо: «взгляд слева» — он совпадает с прогрессом а, значит, и с ростом научного знания, пока что работающего на эмансипацию угнетённых групп; для увеличения угнетения, напротив, приходится его искажать для публики (я надеюсь, что никогда не будет обратного. Если вдруг же случится, придётся поменять взгляды — наука важнее).