К слову пришлось

Должен буду сказать, что после большой рубки в 1917 году никаких рубок в Шиповом опытном лесничестве 4 года не происходило. В то время советские предприятия, если нуждались в лесе, то старались его приобрести в местах, близких от железной дороги, а Шиповское опытное лесничество находилось сравнительно далеко от железной дороги. Местные же крестьяне после рубки [лета] 1917 года пресытились лесом, а в 1920 и 1921 годах крестьянам было не до леса. На протяжении двух этих лет был жестокий неурожай, и люди стали голодать. На полях и огородах ничего не было, и люди шныряли по лесу в поисках заменителей еды. Это: разные коренья и некоторые виды зелени, но главное — желудь. […] В деревнях голодовки происходили еще и потому, что незадолго перед этим продразверстка начисто очистила крестьянские амбары.

[…]Когда наша семья летом 1918 года приехала на Красный Кордон, все было мирно и благополучно. […] Старшая сестра тут же была устроена наблюдателем метеостанции. Она тоже, как отец, получала деньги, на которые можно было купить молока, пшена, душистого подсолнечного масла и даже баранину. […] Я, правда, приехал с дороги с тифом […]

[…]В начале октября (1918 год) стало слышно, что к нашим местам из Донской области подходит армия Краснова. Отец приказал леснику (Сысоеву), чтобы он доставил запечатанный пакет на отдаленную почту, до которой Краснов еще не дошел. В пакете была карта лесничества и отправлялась она в Воронежское губернское Лесное управление. Вечером того же дня к отцу приходит объездчик (Юрьев), который жил на отшибе Красного Кордона, и говорит, что только что явился к нему из лесу белый полковник, сопровождаемый солдатом. Полковник передает через Юрьева его приказ лесничему: немедленно передать в такое-то место карту лесничества. Иначе лесничий будет расстрелян.

Мы, семья, все заплакали навзрыд, отец молчит. Назавтра снова плачь. Но никто не приходит расстреливать и отец никуда не убегает.

На следующее утро раздается пушечный выстрел с долины реки Осереди. Мы высыпали на горку […]. Вдали, поперек, идет большак из Воронцовки на Пузево. По большаку передвигается рота, а может быть и батальон[…]

Белые медленно приближаются к Пузеву, время от времени останавливаясь и стреляя при этом из орудия. Наконец, мимо нас, совсем близко, но под горой, не спеша, проезжает отряд казаков на конях и поравнявшись сбоку с защитниками Пузева резко поворачивается к ним и атакует красных с фланга. Впоследствии мы узнали, что красные — совсем молодые 15-и летние мальчишки. Казак подъезжает к мальчишке с криком: “Раздевайся”. Тот снимает с себя заштопанную рубашку, штаны, обувь и казак рубит ему голову.

Так пришли белые. Они тут же объявили мобилизацию. Мало кто явился, остальные спрятались в Шипов лес. Так в Шиповом лесу появились первые землянки. Но зимой красновцев прогнали, и в землянках Шипова леса стали жить уже ребята другой ориентации.

В следующем, 1919 году, пришли войска Деникина, как будто бы успешно, но тоже в конце концов им пришлось удалиться назад. И все это отражалось соответствующими передвижениями войск по нашему большаку и колебаниями молодежи: идти им или не идти в армию и в какую, а может быть в лес. Но все больше и больше молодежи оказывалось в Красной армии. Особенно это имело место позднее, в конце 1919 года. При отступлении деникинских войск на нашем лугу боя не было, белые в наших краях отступили незаметно, но мы со своей горы видели бесчисленное множество крестьянских саней, перевозящих по большаку красные войсковые части. Молодежь почувствовала, что красные к этому времени сильно окрепли и организовались. Молодые люди, видя это, шли в Красную армию с меньшими колебаниями. Надо сказать, что красные отличались от белых своей организованностью. Как только красные где-то появлялись, они сейчас же создавали на местах соответствующие ячейки своей государственности.

Мои две старшие сестры в 1919 году уехали с Красного Кордона и поступили в сельские учительницы. Как только в село Александровку, где они работали, приходили большевики, появлялись откуда-то методисты со своими “учебными планами” и программами, а Исполком немедленно организовывал учителям снабжение продуктами. По тем временам ощутимое. Лесничество немедленно попадало в сферу руководства со стороны губернских и центральных лесных организаций.

[…]Чтобы спасти сад, мы решили ночью его охранять по очереди. Дежурный должен был ходить по саду с кольтом в руке. […] Так продолжалось неделю. Но утром Петя занемог, заболел живот, стал чернеть. Я был послан через лес в соседнее Воронцовское лесничество, где жила студентка-медичка. Мы прибежали с ней к больному. Она ему дала, кажется, каломель — больше у нее ничего не было. Какой там каломель — наутро Петя умер — явно холера. А на другой день заболел Костя — тоже почернел и наутро умер. Третий заболел я, но у меня была сильная дифтерия и продолжалась две недели, но обошлось. Теперь наша семья (живущая на Красном Кордоне) стала состоять из 4-х человек: отец, мать, я и восьмилетняя сестренка Леля.

[…]физика физикой, а по поселку слухи пошли, что в Воронцовском слободском лесу живет вооруженный отряд и пьянствует. Но организованный отряд. Конечно это очень интересные слухи, но никто к ним серьезно как будто бы не относился, мол, что ж делать “зеленым”, как не пьянствовать. Наверняка они кого-то грабят. Но ведь не нас. Мы их не трогаем и они нас не трогают. […]Но были лесники, которые непосредственно имели дело с “зелеными”. Те молчали и даже лесничему ничего не говорили, а более осторожные или, может быть, более напуганные находили предлог и уезжали с поселка со всем скарбом

Тем временем у отца были какие-то дела в совхозе, расположенном в дальнем крае нашего лесничества. Этот совхоз (Ливенский совхоз) был организован на базе обширных садов промышленного значения, которые до Революции принадлежали нескольким помещикам. Директор совхоза был приезжий из города (г. Павловск), а его заместителем был ни больше, ни меньше, как бывший владетель одного из указанных садов помещик Иван Иванович Тушин. Он рассматривался как специалист по садоводству. Узнав от отца о наших неважных материальных делах, он предложил взять меня к себе на работу в совхоз, где я, по крайней мере, буду кормиться.

[…]основу совхоза составляли крестьяне ближайшей деревни Тумановки, военнообязанные, но оставленные дома с обязательством быть рабочими совхоза[…]

По плану совхоз должен был заняться, кроме ведения сада, еще посадкой картофеля. Из города были получены наряды на картошку […] Картошка была привезена в наш двор […] В общем, насколько я понимаю, совхоз должен был осуществлять идеи Троцкого. У нас, конечно, был большой праздник […] Две недели мы благоденствовали: утром картошка, в обед картошка, на ужин картошка.

[…]Входят с ругательствами несколько вооруженных мужчин, на меня не обращают внимания[…] только спросили его: “Ты директор?” — “Да”, — был ответ. — “Так вот, завтра чтобы твоего духу здесь не было”. И пошли к Ивану Ивановичу. […] “Иван Иванович”, — сказали они, — “мы прогнали директора, будьте Вы директором”. […] Бандитов было трое, двое ушли, один остался с винтовкой […] Через пару часов его позвали, он ушел. […] рано утром меня разбудил пронзительный крик латышки: “Картошки нету”. […] Директор с дочкой исчез.

[…]Я, находясь на дворе, услышал выстрелы […]. Передо мной на некотором расстоянии по дороге мчались дрожки с мужчиной, усиленно погонявшим лошадь, а вслед ему бежали и время от времени стреляли двое парней. […] Это, конечно, было чисто политическое убийство. Мы слышали, что в это время в Клеповке как только появлялся очередной председатель волостного совета, немедленно его убивали. В деревнях, ближайших к лесу, никакой власти не было, власть исходила из леса.

[…]Был случай, когда я наткнулся на небольшой кавалерийский отряд, отдыхавший на лесосеке. Люди были разнообразные и притом очень шикарно одеты и вооружены. Высокие сапоги тонкой кожи, галифе, кожаные куртки, револьверы. Были такие, что заметили меня, но никак не реагировали. Я поспешно прошел скорее мимо[…].

Теперь я знаю, что в это время далеко на западе шла война с поляками. Наши военные силы были сконцентрированы там. На местах власть ослабла, в наших краях она держалась в городах и городках и то не везде, ведь рядом с Воронежской губернией, в Тамбовской губернии было большое восстание, охватившее не только деревни, но и города. Похоже, что у нас были отголоски Тамбовского восстания[…].

[…]Оказывается, в мое отсутствие на Красном Кордоне наш дом ночью несколько раз посещали вооруженные “зеленые”, злобно разговаривали с отцом, требовали открыть железный шкаф, забрали кольт, но почему-то ничего не грабили[…].

[…]Мое житье у директорши было уже обеспечено, потому что отцу удалось через своего коллегу, лесничего Павловского лесничества, обеспечить директоршу дровами на зиму[…].

[…]Оказывается, дело было так. В яркий солнечный день к дому лесничего подъехала тачанка с несколькими вооруженными “зелеными”. Застав дома отца, они потребовали открыть железный шкаф, из которого на этот раз забрали все бывшие там деньги. На этот раз они взяли все, что увидели из одежды и обуви, у моей матери выкрутили с пальца золотое обручальное кольцо. Схватили отца, посадили в тачанку и увезли в лес по боковой тропе. Жители поселка Красный Кордон немедленно убрались с поселка с первоочередным скарбом и захватили с собой мою мать с сестренкой Лелей. В Пузеве в это время была только что прибывшая туда войсковая часть (войска Чека). Начальнику обэтом доложили, но он не решился послать солдат ловить по пятам бандитов.

[…]К моей матери Павловские власти отнеслись с большим участием. Было приказано дать ей должность заведующей Детским домом в слободе Воронцовке, дали также там комнату[…]

В это время во многих семьях люди голодали. Специально для детей советская власть находила продукты, чтобы их подкармливать. В Воронцовке для этой цели был организован Детский дом. Дети жили дома и приходили в детдом, чтобы раз в день покушать. […] После этого дети разбегались по домам.

[…]Я пошел на метеостанцию. Она полностью разбита — лежат осколки стекла и металла, почвенные термометры вынуты из земли и тоже разбиты. Я пошел в Опытную лабораторию. Все приборы, которые там были, полностью разбиты. Все записи обмеров разорваны и рассыпаны[…]

[…]Я долго думал о том, что здесь произошло. И сейчас думаю. И вот к чему я пришел, хотя это подтвердить свидетельствами не могу. […] Какой-то начальник — скорее всего интеллигентный (sic!) офицер, послал своих ребят за моим отцом, а когда привезли его на поляну, сказал, примерно: “Казнить его”. И казак повел моего отца к краю оврага, конечно, раздел его предварительно и отрубил ему голову. И потом начальник подумал и послал своих ребят опять на Кордон разбить метеорологическую станцию. […]

Я хочу сказать, что в Шиповом лесу были всякие “зеленые”, в том числе пузевские крестьяне. Но крестьяне не стали бы отрубать голову человеку. Это сделал кавалерист, скорее всего казак[…] окружающие Шипов лес крестьяне, очень уважали Красный Кордон за его метеорологическую станцию. Крестьяне всегда спрашивали жителей Красного кордона: “Какая будет погода, что там ваши приборы говорят?” Не стал бы крестьянин разбивать приборы. Это тоже сделано по приказанию интеллигента(sic!), который просто хотел навредить Советской власти

[…]они меня отпустили. Я явился к Ивану Ивановичу и тут же заявил ему, что больше в совхозе работать не буду. Больше рисковать жизнью между бандитами я не желаю. Кроме того, сейчас август и я должен ехать в Павловск сдавать экзамен за семилетку[…].