Два механизма «копирования поведения»

Print PDF

 

Организация поведения: «структура» и «наполнение»

Я писал ранее, что в поведении животных можно выделить «структуру» и «наполнение». Первая определяет форму происходящих актов (и их специфический образ, если они репрезентируются партнёру), отражающую содержательную сторону происходящего — чем данный акт отличается от других столь же «выделенных» актов или от «фона» ненаправленной и поэтому «бесструктурной» активности, обусловленной общим возбуждением в отсутствие объектов для деятельности и/или сигналов извне. Второе показывает «энергетический уровень» происходящего (интенсивность действий, напряжённость обмена ими и пр.).

Фактически первое это «форма» реализованного поведения, в аристотелевском смысле, используемом и сегодня морфологами (частный случай биологической формы), второе — интенсивность её реализации в данных действиях данного индивида, как сказал бы аристотелик — в вещах. Эти две стороны выделяются во всякой активности, не только в демонстрациях, включённых в социальное поведение, где форма оказывается важнейшей характеристикой.

Количественный анализ повседневной активности, скажем, исследовательского или охотничьего поведения грызунов (К.В.Анохиным или Ж.И.Резниковой) также показывает его дискретизованность, членимость на характерные стереотипы. Они «метамерно» соединены между собой, порядок их следования также задан с большей или меньшей жёсткостью, при том что «правила следования» единиц друг за другом вероятностные, а не детерминистические, но эти вероятности статистически устойчивы в гетерогенной выборке.

Эта «метамерия» и «правила следования» задают характерную структуру последовательности — настолько характерную, что в последовательностях демонстраций зовётся «синтаксисом» и воспроизводятся в её рамках с большей или меньшей устойчивостью (она задаёт стереотипность всего поведения, реализованного за данное время).

Данное различение интересно и важно в исследованиях феномена «копирования поведения». Тогда индивиды, оказываясь в зоне видимости (и иной досягаемости) друг друга, повторяют чужие действия и/или воспроизводят внутре эмоцию, связанную с реализацией повторяемого (это т. н. эмпатия). «Копирование» бывает как в рамках одного и того же хронотопа, так и в другом месте и в другой момент времени.

Как это «делается»? В раньше опубликованной статье М.Ю.Ермоловой о когнитивных теориях и моделях эмпатии¹ в качестве возможных ответов рассматривается а) «животный» механизм «эмоционального заражения», наблюдающийся у большинства позвоночных и б) копирование наблюдаемых действий другого индивида одновременно с эмоцией актора (что и есть эмпатия) за счёт работы зеркальных нейронов, описанный для высших обезьян (мартышковых и более высокоорганизованных, антропоидов и людей. Важный вопрос: а) и б) суть один и тот же механизм, различающийся лишь степенью эволюционной продвинутости² или два разных, и даже противоположных, но изоморфных друг другу по способу действия и результатам, как инстинкт и интеллект?

«Эмоциональное заражение» у животных: стимуляция подобного подобным

Первое наиболее ярко выражено в виде т. н. «эмоционального заражения» у животных, вроде «сигнализации взлёта» у лебедей (кликунов Cygnus cygnus и тундровых C.bewicki, зимующих в Англии). Благодаря ему животные в анонимных стаях (о них как противоположности структурированных сообществ см. «Что не так с социобиологией?») демонстрируют единство действий (синхронные взлёты, перемещения и пр.) без всякой синхронизации однотипных форм поведения в последовательностях действий разных особей. В лебединых стаях рост общего возбуждения в преддверии взлёта проявляется в вертикальных покачиваниях головы. При дальнейшем увеличении возбуждения к ним присоединяются горизонтальные повороты головы и взмахи крыльями, но лишь движения в вертикальной плоскости («покачивания») – обязательный элемент.

Исполнение «покачиваний головы» увеличивает общее возбуждение исполнителя и одновременно снижает порог исполнения данной реакции у ближайших соседей в стае. Рост общего возбуждения исполнителя проявляется в увеличении двигательной активности и, главное, в увеличении «размаха» этих действий – сперва повороты головы, затем взмах крыльев, наконец, взлёт.

Но «заразительное» воздействие «покачиваний головы» на соседей намного опережает эндогенный рост возбуждения. Он сам по себе развивается достаточно медленно, хотя в 93% случаев инициаторами взлёта стали особи, исполняющие максимальное количество «покачиваний» (оно может меняться от 1 до 687, время исполнения – доходить до 42 мин).

При высоком уровне готовности к взлёту особи-реципиенты взлетают сразу, при достаточно низком – также исполняют «покачивания» и, соответственно, возбуждаются. Благодаря такой неспецифической взаимной стимуляции по сообществу (стае, группировке) бежит волна определённой реакции, воспринимаемой как сигнал для перехода в новое состояние (в данном случае взлёт).

Стимуляция действует как в прямую, так и в обратную сторону: в первом случае исполнитель «покачиваний» стимулирует к аналогичной реакции определённый круг соседей и сам увеличивает интенсивность исполнения «покачиваний» в процессе успешного воздействия. С другой стороны, распространение волны «покачиваний» в пределах стаи поддерживает уровень возбуждения особей-инициаторов, не позволяет им снизить уровень готовности к взлёту и, в конечном счёте, делает его согласованным (Black, 1988).

Отсутствие синхронизации заметнее всего на примере осматриваний в кормящихся стаях зерноядных птиц – воробьёв и овсянок, см. подробней «Что не так с социобиологией?». Птицы собирают корм с опущенной головой. Безопасность кормящихся птиц при возможном появлении хищника требует постоянных осматриваний – птица периодически прерывает кормление, коротко поднимает голову и быстро оглядывается по сторонам. Именно частота осматриваний обеспечивает безопасность особи. Исследовали частоту осматриваний домовых воробьёв в стаях разного размера в окрестностях двух городов Австралии. Средняя продолжительность осматривания – 0.63 с. Эта величина у разных особей практически не варьирует.

При увеличении риска нападения хищника, а также с изменением размера стаи (той части стаи, что видна именно данной особи) частота осматриваний сильно меняется, но их продолжительность в среднем постоянна. Частота осматривания одиночек доходит до 25 раз в секунду, при увеличении размера стаи до 5 особей частота падает до 5 раз/с. Дальнейшее увеличение размера стаи не влияет на частоту осматриваний. Поднимания головы разных особей всегда происходят независимо друг от друга, каких бы размеров не достигала стая. Даже в стаях постоянного состава не отмечено каких-либо признаков синхронизации осматриваний (Elgar, Catterall, 1981).

Организация взаимодействий особей в популяции строится на базовом принципе «стимуляции подобного подобным», сформулированном М.Е.Гольцманом (1983; Гольцман и др., 1994).

«Всякая активность партнёра воздействует на животное в первую очередь сама по себе, вне зависимости от последствий влияния, и стимулирует проявление подобной активности у партнёра. Далее, постулируется существование положительной обратной связи, позволяющей особи сравнить параметры собственной деятельности с параметрами аналогичного действия партнёра и оценить «соотношение сил» для противонаправленных потоков стимуляции, созданных реализацией поведения обоих (Гольцман, 1983; Гольцман и др., 1994; Крученкова, 2002). Это верно как для неритуализованных действий особей в отношении друг друга, вроде драк зебр и щенков койотов, так и опосредованных видоспецифичными формами демонстраций: последние делают этот обмен точнее и безопаснее, а асимметрию, достигнутую по его результатам — сильно устойчивей.

Если социальная активность партнёра «слабей» активности самой особи, это вызывает эскалацию демонстрирования и эскалацию воздействия на партнёра, её поведение меняется в сторону появления всё более экспрессивных и специфических элементов, эффекты которых долговременней и специфичней. Если активность партнёра «сильней» собственной активности особи, то первая подавляет проявление однотипных элементов поведения в деятельности второй и «обращает» развитие её поведения в сторону, противоположную развитию поведения более сильного партнёра (Гольцман и др., 1994; Крученкова, 2002). Например, в агонистических взаимодействиях побеждённые особи переходят к позам подчинения, тогда как будущий победитель по-прежнему демонстрирует позы угрозы.

Далее, всякий поведенческий акт инициирует появление таких же актов у воспринимающей особи (или усиливает выражение уже имеющихся). Всякая реализация определённого поведения, а особенно ритуализированных демонстраций, специфически стимулирует партнёра и одновременно увеличивает чувствительность самого животного к однотипной стимуляции извне, то есть имеет место самостимулирующий эффект. Процессы стимуляции и самостимуляции сопрягаются как две стороны одного процесса с положительной обратной связью.

Анализируя воздействие разных параметров поведения особи-стимулятора — степень ритуализации формы актов, интенсивность и экспрессию действий, напряжённость ритма смены действий в процессе общения, видим, что их влияние в основном на однотипные характеристики поведения воспринимающей особи. В меньшей степени стимулирующий эффект распространяется и на другие виды активности или формы поведения, физиологически и моторно связанные с той (или теми), которую особи адресуют друг другу. Это – «положительный» процесс стимуляции подобного подобным в социальной активности особей-участников взаимодействия. Возможен и отрицательный, когда поведенческие акты животного блокируют появление аналогичных актов у социального партнёра.

Поэтому взаимоотношения особей в сообществе носят «соревновательный» характер. Высокая частота предъявлений специфических комплексов поз, движений и действий, составляющих так называемый «синдром доминанта», обеспечивает тем лидирующее положение в группе и одновременно создаёт ситуацию, когда проявление аналогичных форм поведения у других членов группы в значительной степени подавлено, так что те становятся в подчинённое положение. Авторы модели «стимуляции подобного подобным» полагают, что соответствующие механизмы управляют всеми взаимодействиями, в том числе процессом коммуникации (Гольцман и др., 1977, 1981). [современный вариант представлений М.Е.Гольцмана см. статью 2016 г.].

Коммуникативное действие механизма стимуляции подобного подобным хорошо видно на примере исследований окрикивания хищных птиц чёрными дроздами E.Frankenberg (1981). В качестве стимула использовали чучело совы с подвижной головой. Экспериментальная установка включала две вольеры: в одной находилась подопытная птица, в другой – птица-наблюдатель. Они не могли видеть друг друга, но могли обмениваться тревожными криками, и, соответственно, передавать информацию об опасности по акустическому каналу, если крик её вообще передаёт.

При предъявлении подопытному дрозду чучела совы, он начинал его окрикивать. Одновременно «наблюдателю» предъявляли другой беспокоящий стимул: латентный период тревожной реакции на него был примерно вдвое короче в случаях, когда подопытный дрозд производил окрикивание. То есть тревожные крики непосредственно действуют как специфические стимулы, избирательно повышая у наблюдателя и чувствительность к стимуляции (рецептивность), и отзывчивость на неё (реактивность) одновременно.

В другой серии опытов тревожный стимул предъявляли одновременно как подопытной особи, непосредственно окрикивающей сову, так и «наблюдателю». Латентный период реакции испуга (взлёт) у обоих был значимо меньше в случаях, если одновременно производилось окрикивание, то есть последнее повышает настороженность не только у реципиента, но и у осциллятора сигнала (Frankenberg, 1981).

При появлении тревожащего стимула с противоположной стороны вольеры (по отношению к сове) в момент окрикивания оба дрозда взлетают в сторону «от совы». Поскольку дрозд-«наблюдатель» не видит хищника, предполагается, что в тревожных криках подопытной птицы содержится информация о местонахождении потенциальной опасности, которая учитывается в реакции «наблюдателя». Далее исследовали влияние движений совиной головы на временную структуру тревожной вокализации дроздов. При поворотах головы чучела интервалы между сериями тревожных криков резко сокращались. Это может служить указанием хищнику на то, что он обнаружен и блокировать дальнейшее развитие его охотничьего поведения (Frankenberg, 1981).

Несомненно, «стимуляция подобного подобным» — простейший, наименее специфический механизм регуляции социального поведения: для передачи управляющего воздействия между индивидами он не требует ни специфических средств, ни специализированных посредников в виде демонстраций. Но логика эволюционного совершенствования ведёт к увеличению специфичности стимулов и к специализации структур, передающих воздействие и одновременно выражающих состояние действующего индивида. Из пластичного и изменчивого действия соответствующий поведенческий акт превращается в структуру с типологически определённой формой – ритуализированную демонстрацию. [как именно это происходит и почему, см. наш мысленный эксперимент в «Как социобиология сама себя отрицает»].

Одновременно увеличение специфичности воздействия демонстраций и укрепление связей актов предъявления дифференцированных структур – демонстраций с дифференцированными ситуациями процесса взаимодействия превращают последние в знаки ситуаций из сигналов состояния и намерениях особи, какими они были на предыдущем этапе».

По мере продолжения эволюционного совершенствования систем, регулирующих социальное поведение животных в сообществе, демонстрации–пантомимы, выражающие состояния особей, превращаются в демонстрации–знаки ситуаций, возможных во взаимодействиях между индивидами, и знаки возможностей разрешения «конфликтов интересов», приведших к возникновению соответствующих проблемных ситуаций во взаимодействии (Hansen, 1986; Popp, 1987a-b; Senar, 1990; Фридман, 1993а, 1994, 1999)».

Фридман В.С. От стимула к символу. Сигналы в коммуникации позвоночных. М.: URSS, 2013.

Следовательно, сигнальность (ещё даже не демонстраций, а просто экспрессивных телодвижений особей) на базе механизма стимуляции подобного подобным гарантированно возникает всякий раз, когда

а) некое телодвижение или комплекс движений достаточно выразителен, чтобы обращать на себя внимание и ассоциироваться с ситуацией, которая делается означаемым;

б) достаточно стереотипно (-ны), чтобы эти движения при повторном появлении «примерно той же ситуации» чертили «примерно эту же» форму или образ, как огонёк сигареты чертит буквы в темноте. Тогда эта форма из признака делается сигналом, а специфика её облика (отличия от облика других форм, возможных в данной ситуации, и «фона») — его означающим;

в) эта форма или образ оказывается достаточно типологически определённой, чтобы её специфические характеристики последней «кодировали» значения подобных «сигналов in statu nascendi» устойчивым и общепонятным способом.

«Такова, например, ситуация «социального облегчения» питания у змей. Индукция пищевой активности в террариумной группе кавказских гадюк (Vipera kaznakovi), отказывающихся брать корм, достигается подсадкой змеи, хорошо берущей корм. При первых проявлениях пищевой реакции у «новой змеи» (поднятая голова, учащённое мелькание языка), прежде неактивные особи проявляют признаки пищевого поведения. Когда подсаженная змея начинала поиск укушенной жертвы, все змеи в террариуме стали проявлять беспокойство и активно двигаться. Когда охотившаяся змея заглатывала добычу, некоторые соседи делали явные попытки её перехватить, а затем сами начинали охотиться и питаться. Эта стимуляция пищевой активности характерна для ямкоголовых и гадюковых змей, особенно для подвижных змей сем. Colubridae, а среди них более всего батрахофагам, которым свойственны резкие броски на добычу (Ананьева, Орлов, 1983).

При передаче даже столь неспецифических сигналов наиболее существенны особенности динамической формы стимулирующих движений. Стимуляция возможна среди особей одного вида и между разными видами, имеющими однотипные движения и специфические особенности локомоции в момент охоты. Например, красноспинный полоз Elaphe rufodorsalis не реагирует на бросок и удушение лягушки зелёным питоном Chondropython viridis, но его пищевое поведение может быть стимулировано охотой другого вида полозов или ужей Natrix. У полозов и ужей первые стадии охоты принципиально сходны, и лишь затем красноспинный полоз добычу душит и заглатывает, тогда как уж глотает живьём (Ананьева, Орлов, 1983).

Следовательно, для того, чтобы стимулирующее движение «активной» змеи вызвало у «пассивного» животного адекватные действия охоты, а не просто общий подъём поисковой активности, нужно некое минимальное сходство в форме стимулирующих и вызванных охотничьих движений. Тогда первые могут быть сигналом для выбора вторых и одновременно моделью реализации выбранного поведения (моделирование идёт по таким параметрам, как стереотипность отдельных действий в составе реализуемого поведения, устойчивость и направленность развёртывания программы, её долгосрочность и пр.). Также действует всякий коммуникативный сигнал: как символ (знак) он указывает на определённую проблемную ситуацию и на возможности её разрешения в соответствующей системе отношений через запуск специфических программ поведения, допустимых по отношению к партнёру, а как модель он указывает на тот режим реализации выбранного поведения, при котором последнее будет действенным.

Другой пример аналогичного воздействия — половое поведение обыкновенных подвязковых змей Thamnophis sirtalis parietalis в природе и в лаборатории. После спаривания у самцов этого вида интерес к половому поведению пропадает на 12-24 ч., а затем восстанавливается. Половое поведение не спаривавшихся самцов мало чем отличается от такового уже спаривавшихся, то есть имеющийся половой опыт слабо влияет на стереотипы. Обнаружено сильно тормозное воздействие размножающейся пары на половое поведение не участвующего в размножении самца, которое, однако, сразу снимается предоставлением рецептивной самки (Whittier et al., 1985)». («От стимула к символу», op.cit.)

Иными словами, специфические телодвижения змей при спаривании выступают как сигналы-стимулы, подавляющие половую активность «свободных» самцов, чьё вмешательство может дезорганизовать процесс, наподобие сигналов обороны-угрозы у такырной круглоголовки.

Судя по всему, у змей, с их слитным телом, отсутствием конечностей и других выступающих органов, движениями которых можно «сложить» демонстрацию, сигнальный характер несут непосредственно специфические извивы тела во время той или иной активности.

Ещё раз повторю: механизм стимуляции подобного подобным сам по себе неспецифичен («работает» с телодвижениями любой степени экспрессии и любой специфичности, независимо от их мотивационной подосновы «внутри» и сигнальности «вовне» животного). Однако он нимало не противоречит существованию специфических сигналов, дифференцированные формы которых «вкраплены» в целом бесструктурный поток поведения, как отдельные льдины на реке с шугой, вместе со специфическими внутренними механизмами, поддерживающими стереотипность «продуцирования» характерных форм таких «льдин» в телодвижениях одной особи и одновременно точность распознавания их другой (см. современные данные по нейросетевому анализу проблемы).

Более того, он даже предполагает их появление при эволюционной оптимизации течения соответствующих взаимодействий и функции элементов, внутри них осуществляющих «нужную» особям стимуляцию. Действительно, обмен сигналами, позволяющими «оценить» качество потенциального партнёра, и опережающе скорректировать модель поведения в отношении него, много эффективней обмена демонстрациями, лишь привлекающими последнего и/или возбуждающими обоих; при том, что затраты и рискованность первых сопоставима со вторыми, а часто и существенно меньше. См. пример с малой южной колюшкой Pungitius platygaster.

Эмпатия с воспроизведением поведенческих стереотипов у людей и высших приматов: опосредование зеркальными нейронами

Проблема состоит в той, что «эмоциональное заражение» и «соревновательное» повторение действий с последующей дифференциацией поведения, «работающие» благодаря стимуляции подобного подобным, внешне сходны с подражанием чужим действиям, присущим высшим обезьянам и человеку, опосредованным зеркальными нейронами. Возникает вопрос: это два разных механизма или один, пусть находящийся на разных (менее и более совершенной) стадиях развития?

Скажем, М.Е.Гольцман в недавно опубликованном «новом синтезе» представлений о механизме стимуляции подобного подобным считает, что один, это более анцестральный вариантом опосредования зеркальными нейронами. Мол, в обоих случаях повторение действий друг друга, следующее из роста общего возбуждения («саморазогревание»), ведёт к учащению и повторению действий друг друга, чем дальше, тем больше становящегося соревновательным. В конце концов совершение действий того же рода «наперегонки», в сторону все более экспрессивных действий этого типа (например, агрессивных), и с более высоким порогом появления ведёт к «перелому» взаимодействия и становлению асимметрии поведения участников. Один из них делается «ведущим», продолжает «перебор» действий в прежнем направлении, второй «ведомым», и выдаёт поведение, комплементарное первому.

Однако же данная точка зрения игнорирует существенные различия между «копированием поведения» первым и вторым способом, причём последние не изолированы, но носят системный характер.

Настоящее подражание, в отличие от «заражения», не связано с «здесь и сейчас». Раз воспринятый концепт может быть ретранслирован вне данного взаимодействия, применительно к другой особи и т. д. В максимальной степени это свойство присуще человеческому языку, но наблюдается и в обезьяньем подражании (почему язык, видимо, возник в эволюционной развитии через подражание собственным — или чужим — жестам в связи с мыслью внутри или событиями вовне, а не разделения общих эмоций по поводу первой или вторых). Собственно подражание же у человека, в отличие от обезьян, доведено до максимума и у детей даже «чрезмерно» — но эта чрезмерность нужна для нашей социальности.

Поэтому эмоциональное заражение не есть «ранняя или менее совершенная фаза эмпатии», это не гомологичные, а лишь изоморфные феномены — и то лишь частично, с отчётливыми различиями между «работой» того и другого механизма (также как их «результатом»). При подражании «запечатлевается для повторения» чужое делание в конкретной проблемной ситуации вполне определённым способом, и одновременно наблюдатель «вчуствуется» в эмоцию делающего или ставшего объектом чужого делания.

Т.е. связь между ними двумя очень конкретна и специфична, «скопированное» действие или настроение не передашь третьему, не наблюдавшему данный объект — тогда как воспринятое при эмоциональном заражении для этого и предназначено. Внимание здесь концентрируется на типических действиях в типических обстоятельствах, а позитивная эмоция, вроде бы составляющая смысл эмпатии, передаётся как побочное следствие. Поэтому только здесь — не при эмоциональном заражении — есть специфическая «инфраструктура» в виде зеркальных нейронов, обеспечивающая точность «копирования» и специфическое выделение «копируемого» плана действий, с его типизацией, при одновременном сцеплении движения и настроения, с которым оно делается, как его «тени».

Эмоциональное заражение, поскольку неспецифично, «копирует» лишь уровень возбуждения, почему и неточно: побуждает повторять все действия другой особи, а не только «создавшие» данную проблему. Причём повторять не точно в соответствии с «образцом», а в «собственном стиле» реципиента; ни эмоциональное состояние «образца», ни характер действия при «заражении» не воспроизводятся точно.

Передача же общего возбуждения здесь идёт «в обе стороны», отчего его уровень повышается у обоих, «модели» с «копирующими» вместе (т. н. «саморазогревание»). В ходе последнего они «ускоряются» и действуют «наперегонки», переходя от прежних действий ко всё более экспрессивным и рискованным того же типа. Т.е. копирование чужих действий закономерно переходит в «соревнование» в их исполнении между особями, что делает поведение обоих всё более и более асимметричным и комплементарным друг другу.

Следовательно, эмоциональное заражение — неспецифический механизм создания асимметрии отношений и дифференциации поведения особей в целом (отсутствующей в начале взаимодействия), самый простой, генерализованный и неточный, а не копирования конкретных «должных действий в должной ситуации». Почему первое «не приблизится ко второму», как ни увеличивай специфичность работы механизма. Что и происходит в процессе ритуализации: с включением специализированных форм демонстраций с сигнальным эффектом в последовательности поведения участников данных взаимодействий асимметрия устанавливается раньше, оказывается устойчивей, определённый «синтаксис» взаимодействия точней соблюдается участниками, а вот «соревновательное копирование» в начале процесса сокращается или исчезает совсем, — именно потому что дифференциациация моделей поведения идёт эффективней.

При эмоциональном заражении у воспринимающей особи нет внутренних репрезентаций «типов» совершаемых действий и/или «типов» ситуаций, которые можно передать другому сами по себе (т. н. «концептов»), лишь растормаживание более экспрессивных действий того же рода с ростом общего возбуждения. Система коммуникации с её специфическими сигналами (-стимулами или -символами, всё равно) как раз и надстраивается над механизмом стимуляции подобного подобным как своего рода «механизм наведения по цели», чтобы стал более специфическим и точным. Но с подражанием и эмпатией он при этом не сравнивается, и ни их, ни их характерного нейробиологического «обеспечения» не появляется, почему я и считаю «заражение» их противоположностью а не примитивным вариантом, сходства же между ними — изоморфизмом, а не гомологией.

Про «мудрость толпы»

В противоположность анонимным стаям животных в аналогичных скоплениях людей скорость перемещений снижается (хотя маневренность, как и у них, растёт – пока группа небольшая). А вот однотипные действия ближайших особей, напротив, координируются – как в физическом, так и в ментальном пространстве. Последнее формирует интересный феномен «мудрость толпы».

Среди массы интересных вещей, открытых Фрэнсисом Гальтоном, есть т.н. «мудрость толпы». Проявляется она в том, что у массы несвязанных друг с другом людей спрашивают точный ответ на вопрос, который им заведомо неизвестен, так что отвечая, они могут лишь гадать. Дальше ответы разных людей усредняют, и оказывается, что среднее чудесным образом очень близко к точному результату или вообще совпадает с ним. Но: «толпа мудра» именно и только в том случае, если каждый индивид отвечает независимо, сам за себя, разные люди не знают ответов друг друга.

Это выяснено в работе Jan Lorenz & Heiko Rahut (2011), опубликованной в журнале PNAS. Они взяли 144 испытуемых – студентов Высшей технической школы в Цюрихе, разделили на 2 группы, обоим группам задали 6 вопросов по экономике и демографии Швейцарии, типа сколько новых иммигрантов появилось в Цюрихе в 2006 г., сколько было совершено преступлений, плотность населения Швейцарии, длина границы с Италией и т.д.  (см.табл.1).

После первого ответа, если он был достаточно точным, студенту давали небольшое вознаграждение – тем большее, чем точнее он угадал. Затем снова спрашивали, и т.д. 4 раунда. Студентов рассаживали по изолированным кабинкам, чтобы исключить невербальное взаимодействие, причём половине говорили, какого мнения придерживаются другие члены группы, половине – нет. В группе изолированных друг от друга студентов ответы раз за разом делались всё более точными, в группе информированных о мнениях друг друга – всё менее.

То есть когда в системе появляется условный «социолог», трудами которого отвечающим делаются известны мнения прочих, «мудрость» исчезает и усреднённый ответ теряет связь с истинным.

Оно и понятно: не зная точный ответ, его угадывают на основе эмоций, а эмоции, формирующиеся в коллективе, много сильней индивидуальных переживаний, и общечеловеческого явления конформизма никто не отменял – а оно как бы специально создано для распространения мнений независимо от их истинности и готовности/неготовности индивидов принять их на индивидуальном уровне. И действительно, «информированные» испытуемые раздумывали над меньшим количеством вариантов и более уверены в своём достаточно неверном ответе.

А надо сказать, наша психика устроена так, что в условиях неопределённости способность людей крепко держаться за только что выдвинутые (т.е. почти точно неверные) неверные рабочие гипотезы резко возрастает. Плюс уверенность в правильности ошибочных решений растёт вместе со сложностью задачи, что есть  проявление общего правила, описывающего поведение человека в условиях неопределённости – «ищи структуру в хаосе».

«Оказывается люди под стрессом более склонны видеть закономерности там, где их нет.Например, парашютисты непосредственно перед прыжком чаще видят фигуры в случайных картинах из точек и клякс. А во время финансовых кризисов увеличиваются разделы газет, отведенные под астрологические прогнозы. Вспоминается книга Пелевина «Числа» — в которой предполагается, что эта способность адаптивна и нужна для того, чтобы человек хоть что-нибудь делал, приняв пусть неправильное, но какое-то решение. Эволюция, которая безразлична к судьбе индивидуальной особи, но милостива к роду, в стрессовой ситуации подавляет инстинкт самосохранения и увеличивает чувство убежденности в своей правоте. Чтобы кто-то сдох, а кто-то и вылез» (via jackclubs)

Понятно, что взаимное информирование о мнениях других добавляет силы всем перечисленным эффектам. О чём есть книга Дитриха Дёрнера «Логика неудачи» о тактиках успешного или неуспешного мышления при управлении сложными системами +  известный фрагмент в «Имени розы» Эко.

К слову, исследования навигации стай животных и групп людей в физическом пространстве (например, в лабиринте) показывает, что главное преимущество стаи по сравнению с одиночкой – группа точней маневрирует, точнее обходит препятствия, и если вдруг за углом появляется опасность, то быстрее умеет отвернуть. См. тут, п.3 и тут.

Так, исследование движения пешеходной толпы (уровень возбуждения индивидов в которой низок, а каждый из них влился в поток по своей собственной причине – в отличие от толп, в которые собираются люди ради некоторого общего мотива – или цели движения. Понятно, во втором случае уровень возбуждения сильно больше) на площади Капитолия в Тулузе показывает, что половина-две трети обычно двигаются не по одиночке, а «сцепляются» в группы по 2-4 человека. Если толпа неплотная, индивиды в таких микрогруппах движутся параллельно, если толпа уплотняется, средние люди в шеренге начинают отставать, образуя V или U образные структуры (если людей 3 и 4 соответственно).

Причём эти структурные изменения определяются критерием «устойчивости разговора», не относящимся собственно к движению: люди автоматически строятся и перестраиваются так, чтобы можно было поддерживать бесперебойную беседу с соседями слева и справа, если они незнакомы друг с другом – то как будто бы они беседуют. Соответственно, скорость движения U- и V- микрогруппа падает примерно на 17%. Для скоординированного движения людей в рядах более плотной толпы они должны быть сильней возбуждены и двигаться с большей скоростью, и критерием связанности здесь будет уже скоординированность не беседы, а выкриков. {link}.

Отсюда следует, что сколько-нибудь значимая  сплочённость людей в нынешнем «обществе индивидов» и скоординированное выполнение каждым из нас собственной роли требует не эмоционального «заражения», а постоянной и сильной идейной «накачки», интенсивного «эйдетического метаболизма», с поддержанием нужных и отсечением опасных элементов  круговорота идей (особенно в случае, когда все призываются не «знать своё место», а «бороться за лучшее»). А если про это забыть — идёт социальная дезорганизация, как опускается человек, переставший чистить зубы и делать зарядку.

Поэтому я думаю, что «мудрость толпы» — феномен того же рода, что её повышенная маневренность. Только связанный с движением в ментальном пространстве, где вопросы и ответы открывают ту или иную дверь лабиринта. Если людям «подсказывают», о чём думают другие, мощь «коллективного разума» сходит на нет. Почти всегда, когда в условиях неопределённости есть некий разброс мнений, поиск истины требует «двигаться» к одному из пределов, а то и за край (за пределы тех мнений, что средний человек считает «адекватными» и «вменяемыми»).

Даже если многие не выйдут за эти границы, кто-то выйдет и доберётся до истины: а она обладает тем замечательным свойством, что она перебарывает выгодность – скажем, побуждает отказываться от лично выгодных тебе предрассудков или сильно снижает уверенность в их защите. См. диалог про сабж. Поэтому если кто-нибудь наугад «доберётся до истины», он с высокой вероятностью убедит многих. А вот социальное влияние, передаваемое информацией о мнениях других, возвращает каждого – или большинство — к некому «среднему» интервала, приемлемому, но неистинному³.

Гибельность «эмоционального заражения» у людей

Важный довод «за» разность «эмоционального заражения» с подражанием высших приматов — полярные следствия реализации того и другого в групповом поведении людей и животных. У людей с их более сложным поведением, обязательно включающим понимание и ментальные репрезентации происходящего с моделированием действий,эмоциональное заражение — худший способ копировать форму действия, чем зеркальные нейроны. Там где у людей оно таки прорывается через механизмы высшего уровня, оно оказывается инадаптивным и смертельно опасным, как пожар в театре. Напротив, у животных оно вполне адаптивно. См. книгу известного специалиста по этологии копытных Л.М.Баскина «Толпа и стадо»:

«Слово «паника» происходит от имени греческого бога Пана, покровителя пастухов, и изначально относилось к внезапному паническому поведению стада. Первоначальной основой послужили наблюдения за овцами, отара которых могла, следуя за вожаком при бегстве, упасть со скалы. Зоологу поведение овец, прыгающих вниз по обрыву, не кажется самоубийственным. Именно так горные копытные спасаются от хищников.

Особым мастерством спуска по отвесным скалам обладают горные козлы. Их копыта имеют острые и твердые роговые края, и толстые кожистые подушечки, что обеспечивает максимальное цепляние за малейшие шероховатости на камнях. Используя навыки движения по скалам, развитые с первых часов жизни, животные мгновенно выбирают траекторию спуска, прыгая от одной трещины или выступа на камнях к другой. Впрочем, падением со скал заканчивает жизнь до 10% диких горных копытных.

Однако подобное поведение свойственно и другим копытным животным. Из описаний Д. Аллена⁴ мы знаем о способах охоты индейцев на бизонов, которые были основаны на стремлении следовать за вожаком при сильном испуге. Индейцы, надев шкуры бизона (обязательно с рогами), выполняли роль вожаков стада, которое другие охотники гнали сзади. Ложные «вожаки» заводили бизонов на крутые обрывы, с которых те и падали. Очевидно, здесь была существенна не неспособность бизонов круто свернуть с дороги, а именно слепое бегство по указанному вожаком направлению.

…Пожары в закрытых помещениях, где собирается много людей, во многих случаях сопровождаются массовой гибелью людей. Очевидцы и исследователи таких трагических событий всегда отмечают возникновение паники. Они подразумевают под этим словом массовый испуг людей, давку при попытках выбраться из зала, горящего вагона или корабля, потерю у большинства людей, оказавшихся в смертельной ситуации, способности здраво поступать: например, искать запасной выход, пытаться защитить себя от ядовитых газов, выделяющихся при горении.

Впрочем, как отмечают Donald, Canter (1992)⁵, выжившие на пожаре всегда объясняют свое спасение как результат своих разумных действий, правильных намерений, тогда как поведение погибших они расценивают как иррациональное. Взгляд посторонних наблюдателей поведения людей в минуты крайней опасности обычно полагает, что имела место паника, неадаптивное поведение.

В очень редких случаях персонал помещений, где возник пожар, ощущали связь с посетителями, ответственность за их жизни. Спасая свою, они не заботились о тех, кто погибал в зале.

Трагедия в кинотеатре Ирокез⁶

30 декабря 1903 года в чикагском театре «Ирокез» проходила премьера буффонады «Mister Bluebird«. Новый, роскошный, оснащенный по последнему слову противопожарной техники, театр «Ирокез» считался самым престижным в городе, а его труппа – любимой жителями и гостями Чикаго. В зрительном зале было 2000 человек.

Пожар начался от искры ацетиленовой лампы, используемой для получения на сцене эффекта лунного света. Электротехник Мюллен увидел, как загорелась ткань. Он попытался потушить огонь, но тщетно: пламя охватило легкую декорацию и разрослось с невероятной быстротой. Прибежавший пожарный, дежуривший на сцене в составе добровольцев, бросился тушить пожар патентованным огнетушителем в виде трубки с “огнегасительной” жидкостью. Но сделал это настолько неумело, что жидкость попала в противоположную сторону.

Хотя огонь быстро распространялся, в зале вначале не было паники. Комик Фой бросился полуодетый на сцену, уговаривая публику сохранять спокойствие, не уходить из зала, в то же время он приказал оркестру исполнять веселые мелодии. Музыканты видели опасность прямо перед собой, и лишь немногие из них повиновались артисту.

На спектакле присутствовало много детей. Видя языки пламени, вырывавшиеся со стороны кулисы, они смеялись и даже аплодировали. Многие из них кричали: “Смотрите, смотрите, как интересно, луна горит!” На глазах зрителей пожар очень быстро разросся до больших размеров. Директор театра приказал немедленно опустить противопожарный занавес, чтобы изолировать сцену. Но конструкция занавеса не была должным образом отработана и в момент опускания его заклинило. Несмотря на все усилия машиниста, занавес оставался неподвижным, дым со стороны сцены стал проникать в переполненный зрительный зал.

На этом кончаются разумные действия администрации, артистов и дежурных пожарных. В дальнейшем все они думали только о собственном спасении, нимало не заботясь о судьбе зрителей. Первыми обратились в бегство директор театра и все актеры, за ними последовали рабочие сцены, билетеры и другой обслуживающий персонал. Никто не попытался вызвать пожарную охрану города. Даже находившийся на сцене на дежурстве большой отряд добровольных пожарных оказался охваченным сильнейшей паникой. Увидев пламя, все они, как по команде, стремглав бросились к выходам, не подумав что-либо сделать для прекращения пожара.

Раздавшийся женский крик из партера “Пожар!” сразу вызвал панику. Через несколько секунд на сцене с грохотом взорвались два ацетиленовых баллона. Взрывом разрушило все провода электрического освещения, в зале воцарился полнейший мрак, прорезываемый красноватыми языками пламени, вырывавшимися сквозь оставленный занавесом проем.

Публика в темноте бросилась к двум выходам. Взрослые, отталкивая детей, стремились побыстрее выбраться наружу. Образовалась давка. Менее чем в одну минуту центральные проходы оказались забитыми телами. Остальные выходы были свободными, ими воспользовались только артисты и служебный персонал театра.

Убегая из театра, они оставили двери за собой открытыми, что создало в здании сильную тягу, способствовавшую быстрому распространению огня. Зрители, занимавшие места на балконе, обезумев от страха, соскакивали в партер, убивая при этом женщин и детей. Балконы вследствие тесного расположения рядов и недостаточной ширины выходов оказались настоящими западнями. Там в невероятной тесноте сидело 900 человек, преимущественно женщины и дети, большинство которых погибли ужасной смертью.

Двери театра извергали наружу десятки окровавленных людей. Потом образовалась свалка: кого-то сбили, затоптали, и копошащиеся тела замуровали выход. От невыносимого жара стали лопаться оконные стекла. Люди выбирались на карнизы. Огонь заставлял их бросаться вниз, и они разбивались о брусчатку. Под тяжестью скопившихся на нем людей, рухнул узорчатый балкон.

Когда прибывшие пожарные Чикаго проникли в помещение театра, там царила полная тьма, так что пришлось взять из соседних лавок весь запас фонарей. При этом скудном освещении спасатели увидели ужасающие признаки того, как беспощадно велась здесь борьба за жизнь. В проходах лежали груды трупов высотой в два человеческих роста: у многих лица растоптаны до неузнаваемости, все платье сорвано с тела, дети целыми группами придавлены к стенам. В углах были найдены под грудой тел живые еще люди: высоко наваленные трупы защитили их от дыма, газов и спасли.

Пожар в театре “Ирокез” унес около 600 человеческих жизней, главным образом женщин и детей. Из 150 артистов и персонала театра ни один человек не погиб, не получил ранений или ожогов. Даже комический актер Фой, призывавший в начале пожара взрослых и детей оставаться спокойными и не выходить из зала, сумел спасти свою жизнь и без царапинки выйти из горящего театра. Персонал театра хорошо знал расположение выходов из здания и мог показать их находящимся в зале. Но работники театра первыми покинули горящее здание, бросив попавших в беду зрителей на произвол судьбы.

Другие пожары в театрах⁷

5 декабря 1876 года в пожаре в Бруклинском театре «Конвей» погибло 285 человек. Это был сравнительно новый театр, открытый всего пять лет назад. По архитектуре, планировке и отделке помещений он считался одним из лучших в городе. Театр вмещал 1450 зрителей. На вечернем представлении в театре присутствовало около 1000 человек.

Когда спектакль уже подходил к концу, загорелась над планшетом сцены мягкая декоративная ткань. Пламя быстро распространялось вверх сценической коробки. Артисты, хотя и видели появившийся над их головами огонь, продолжали бесстрашно играть свои роли, не прерывая диалогов.

Наконец, когда на сцену дождем посыпались искры и стали падать горящие обрывки декораций, режиссер прервал спектакль. Он подошел к рампе и крикнул, чтобы публика как можно быстрее покинула театр. Эти слова повергли зрителей в панику.

Мужчины и женщины бросились к выходу, многие в образовавшейся толкучке были раздавлены и затоптаны насмерть. Толпа людей буквально спрессовалась у выхода наружу, каждый всеми силами стремился как можно быстрее выйти из горящего помещения.

К прибытию пожарных частей Нью-Йорка огонь охватил сцену, зрительный зал, фойе и подсобные помещения. Все усилия пожарных были направлены на спасение людей, которым угрожала гибель в огне. Очень скоро обрушились несущие конструкции и здание обвалилось. Всю ночь пожарные продолжали проливать водой горящие развалины. О количестве погибших узнали только на следующее утро, когда стали разбирать обгоревшие остатки здания. Всего на пожарище было найдено 283 трупа.

Театр «Ринг» был подлинной жемчужиной Вены. В нем выступали Сара Бернар, драматическая труппа синьора Сальвини. Здесь с неизменным успехом давались премьеры оперетт модного композитора Жака Оффенбаха. Огромный успех выпал на долю его нового творения «Граф Хоффман». Премьера оперетты состоялась 7 декабря 1881 года, а на следующий день зрителей было еще больше.

Оркестр начал длинную увертюру, рассчитанную на то, что члены императорской семьи, опаздывающие «из приличия», все же успеют к первой арии. Рабочий зажег ряд газовых горелок на колосниках, освещая сцену, и тут сквозняк качнул занавес… Огонь жадно лизнул ткань, и через минуту занавес пылал.

Когда распахнулись двери просцениума, выпуская бегущих актеров, сильный порыв ветра, вызванный перепадом давления, подхватил горящий бархат, точь-в-точь как в Бруклинском театре, и понес его на зрителей. Помешать этому должен был противопожарный асбестовый занавес, но никто не сделал попытки опустить его. Никто не воспользовался и бадьями с водой. Вместо этого рабочие отключили газовое освещение, и зал погрузился во тьму, освещаемую лишь языками пламени.

Люди бросились к выходам, и, если те, кто находились в партере, смогли выбраться на улицу, то зрители с галерки с трудом пробивались сквозь огонь и дым. Оказавшийся среди них офицер заставлял пропускать детей и женщин. Ему обязаны жизнью более 100 человек. Но потом его затоптали.

В пожаре, уничтожившем «Ринг», погибли 850 человек. 25 мая 1887 года из-за неисправного газового рожка загорелись декорации в парижском театре «Опера-Комик». Более 200 погибших. 13 января 1908 года в Бойертауне, штат Пенсильвания, загорелось здание оперного театра “Родос”. Погибло 170 человек.

9 января 1927 года около пятисот ребятишек пришли в кинотеатр «Лорье Палас» в Монреале на новогодний утренник. Где-то на середине фильма, после которого еще должно было состояться выступление «живых» артистов, один из служителей уронил сигарету на сиденье стула. Через несколько секунд его обивка воспламенилась, и начался пожар. Дети, сидевшие в зале, стали выбегать на улицу. Примеру старших хотели последовать 6-7-летние малыши, находившиеся на балконе, но ширина единственной лестницы была всего полтора метра, к тому же, одна девочка споткнулась и упала, перегородив проход. Киномеханик спасал ребятишек, вытаскивая их через окошко проекционной будки… Когда прибыли пожарные, проход у лестницы был настолько завален телами, что пришлось долбить стену, чтобы их извлечь. Итог трагедии – 78 погибших детей.

Пожар в ночном клубе Beverly Hills Supper Club

Пожар ночном клубе в городке Southgate, расположенном всего в 3 километрах от Цинциннати — столицы штата Кентукки — вошел в историю США как третий по числу погибших (165) и раненных (более 200). Напомню, что в трагическом для России пожаре в клубе «Хромая лошадь» погибли 156 и пострадали 234 человека.

В момент пожара в клубе находились 3000 посетителей и 182 сотрудника. В зале, где проходило представление (кабаре), находилось около 1300 человек. Множество посетителей находись в отдельных комнатах, барах. В так называемой Zebra Room проходила свадьба. Она закончилась в 8.30 вечера, и в ней никто еще не замечал запаха дыма. Двери в зал закрыли, там начался пожар, но еще 25 минут никто этого не замечал.

Только в 8.56 две официантки заглянули в комнату и обнаружили в ней густой дым. Они подняли тревогу в 9.01, первая пожарная машина прибыла через три минуты. За эти минуты сотрудники пытались использовать огнетушители, но пламя уже распространилось в зал Кабаре. Валтер Бейли, помощник официанта, впоследствии признанный героем, спасшим жизни многих, в 9.08 взял на себя смелость прервать представление и, стоя на сцене, указывал людям направление к выходам. Но пламя распространялось столь быстро, что возможности спастись всем просто не существовало. Множество погибших было найдено у главного выхода.

Пожарник Роберт Вейнс рассказывал⁸:

«Когда я вошел во внутренние двери, находившиеся в 30 м в глубине здания, люди лежали там как поленница дров. Они пытались выбраться наверх кучи. Они лишь топили друг друга, пытаясь выбраться наверх. Позади этой груды не было видно мертвых, но мертвые и живые были в этой куче. Я подошел и стал просто хватать их, по два за раз, и тащить из этой кучи наружу.»

Обстоятельства пожара впоследствии были изучены многими исследователями⁹».

Заключение

Следовательно, эмоциональное заражение — часть «наполнения» для реакций инстинктивной природы, «структуру» которым создают формы демонстраций, уже «созданных» эволюцией» и/или находящихся в процессе становления и совершенствования. Эмпатия и др. реакции «автоматического копирования» поведения, опосредованные работой зеркальных нейронов, создают основу для подражания и др. высших форм социального обучения.

Образно говоря они дают не «рыбу», а «удочку», поэтому человек в процессе становления «ужения» может решать тесты хуже обезьян, но избыточное подражание в этот момент «гарантирует» создаёт «базу техник» для превосходства на «длинной дистанции», типическое действие с конкретной целевой функцией, которое можно использовать и вне соответствующей типической ситуации, в т.ч. Да и «ситуация» определяется здесь своими собственными сигналами, а не косвенно, как в первом случае, по изменениям возбуждения, тревоги и стресса в связи с проблемой. Поэтому копирование техник добычи корма у городских синиц (1-2) и других птиц, не-приматов, точно не связано с «эмоциональным заражением» и скорей всего также опосредовано зеркальными нейронами — как это уже показано для обучения песне.

Поэтому зря и М.Е.Гольцман, и М.Ю.Ермолова смешивают обе формы «копирования поведения». Первый приравнивает механизм стимуляции подобного подобным, к подражанию действиям другого, и одновременно чувствительности к его настроениям, опосредованной системой зеркальных нейронов. Первый действует в инстинктивном поведении, стимулируя участников социального контакта к «соревновательному» повторению действий друг друга, равным образом обыденных и демонстративных (а если действия опосредованы демонстрациями, то повторение не буквальное, но включает «прогноз» вероятных будущих действий, и выбора собственных в ответ на них). Второй — в поведении высших приматов, где инстинкт и основанные на нём врождённые формы реагирования по Лоренцу потихонечку разрушаются или исчезли совсем, как у антропоидов. Поэтому иллюстрировать первый механизм примерами работы второго, как это делает М.Е.Гольцман в статье, имеющей целью показать универсальность стимуляции подобного подобным, ведёт к ошибке антропоморфизма, как и обратный подход М.Ю.Ермоловой.

Действительно, эмоциональное заражение, ведущее к массовым повторениям действий из-за «прокатывающейся» по группе волны возбуждения, синхронизирующей независимые реакции разных особей, в инстинктивном поведении животных «работает» очень точно и успешно обеспечивают разные функциональные реакции, вроде синхронных взлётов отдыхающей стаи, её пируэты в воздухе, мгновенное бегство стада (скажем, стада горных козлов по склону с минимумом риска сорваться несмотря на панику). Когда эта (низшая) форма синхронизации поведения овладевает людьми — в ходе общей паники в плотных группах и/или эмоционального кружения толпы, она целиком дисфункциональна и ведёт только к массовой гибели, см. примеры выше.

И наоборот: эффективное, «умное» действие толпы, охваченной общим настроением, имеющей общую цель (обычно это повстанческая толпа) требует её структурирования и организации, пусть даже «невидимой» внешнему наблюдателю (обычно враждебному). Однако она быстро обнаруживается при расследовании. Целиком бесструктурные толпы, скрепляемые лишь эмоциональным заражением (пусть тем же самым) неэффективны и опасны лишь для самих себя.

Примечания