«Скандинавская модель» женской эмансипации: достижения и проблемы

Print PDF

Резюме. Советский опыт эмансипации женщин интересно сравнить с шведским, других скандинавских стран, а также Финляндии. Они, единственные из развитых капиталистических стран, могли в 1970-1980е гг. сравниться с «коммунистическим блоком» по части достижений на этом поприще. Они «позже начали», действуя в лучших условиях более гуманного и прогрессивного мира 1950-60-х гг., где признавались социальные права и был  перед глазами советский пример, отчего прогрессировали быстрее. Но начали они «с другого конца»: не превращения женщины в товарища по общественной жизни и коллегу на производстве, а облегчения участь домохозяйки и оптимизации использования женщин как репродуктивных ресурсов нации, с целью уйти от второго демографического перехода, куда неизбежно вели  «традиционные семейные ценности».

На втором шаге, с 1970-х, пришлось «давать дорогу» им на производство, но здесь успехов особых не было, в т.ч. вследствие общего с другими западными странами «мужского» характера профсоюзов и их руководства, не собиравшихся допускать женщин в «мужские» профессии. Первое получилось вполне, здесь они отчасти нас опередили. А вот второе – не очень: рынок труда разных полов оставался почти непересекающимся, т.е. они были профессионально сегрегированы. О чём см. статью Тамары Марценюк и Татьяны Бурейчак «Скандинавская утопия? Гендерное равенство, труддовые и репродуктивные ресурсы в Швеции» из «Спiльне” (перевод с украинского публикатора) в сопоставлении с ситуацией 1980-х гг., описанной в «Женщинах в современном мире. К итогам Хлетия женщин ООН» (ред. В.В.Любимова. М.: Наука, 1989).

***

«Швеция, вместе с другими скандинавскими странами, занимает «особое» место в исследованиях систем общего благосостояния и политики гендерного равенства. Часто ее представляют как наиболее «прогрессивную» по обоим этим аспектам социальной политики и противопоставляют странам, в которых неолиберализм превратился в господствующий политический, экономический и социальный дискурс.

За последние семьдесят лет политики всеобщего благосостояния шведские женщины вышли в публичную сферу, в том числе на ключевые позиции государственного уровня (почти половину мест в шведском парламенте — Риксдаге — занимают женщины {данные на 2014 год¹}). Сейчас новый «скандинавский рецепт» решения проблемы гендерного неравенства — это более активное привлечение мужских ресурсов в репродуктивную сферу, что означает перераспределение такого важного ресурса как время.

{Рецепт очень действенный. Шведские мужчины достаточно часто – в 40-45% — берут отпук по уходу за ребенком. Эмигранты делают это в разы реже. Мужской отпуск по уходу оплачивается также как женский и является сильнейшей базой формирования эмоционального контакта с детьми. Надо сказать, что шведские мужчины очень заинтересованы в детях. Дети в Швеции не считаются ни женской «потребностью», ни «женской прихотью», ни «женским инстинктом», ни женской обязанностью. Вовлечение мужчин в семейные дела, в заботу о детях не связано с потерей маскулинности и распространении гомосексуализма в Швеции – мифе, который насаждается в стремлении обратить развитие общества к домострою, и подорвать в действие социальной системы и системы равенства прав и свобод.

[Сходным образом Эйзенхауэр в избирательной кампании 1960-го, чтобы стигматизировать всякий «социализм», даже безопасный буржуям и некоммунистический, во время избирательной компании утверждал что «в Швеции аномально много самоубийств». Это мнение не соответствует действительности (фактоид, в просторечии «утка»), но за него радостно схватились рыночные фундаменталисты на Западе и — увы — советские патриоты в 1970-е, в рамках обличения «бездуховного Запада»].

Надо отметить, что уход за детьми в Швеции можно сочетать с 25-75% работой (такая ставка не считается чем-то экстраординарным, а являтся вполне классическим развитием событий для коренных шведов. Однако далеко не все эмигранты могут себе позволить такую частичную занятость по причине не сформированного социального устройства и нехватки финансов}.

В ситуации, когда государство дальше активно поддерживает социальную сферу, все равно актуально обсуждать положение дел, когда репродуктивную работу и труд по уходу, в том числе оплачиваемый, выполняют преимущественно женщины (обычно из «низших классов», женщины-мигрантки).

{Практически всю работу по уходу выполняют эмигранты. Чаще женщины. Мужчины-мигранты процентах в 10-30% осуществляют уход за пожилыми. Мужчины находят эту работу унизительной, это сказывается на качестве – опекаемые часто жалуются. Оплачивает эту работу муниципалитет. Работа эта не является ни престижной, ни высокооплачиваемой, но позволяет оплачивать свои нужды и пользоваться преимуществами работающего человека. Действительно, как и везде в мире, самую непрестижную малооплачиваемую работу выполняют женщины-эмигрантки (в Швеции это касается и россиянок).

В Евросоюзе россияне имеют столько же прав (а часто и меньше по причине русофобии), что и другие мигранты. Это является причиной конфликта ожиданий россиянок, которые в своей массе гораздо более образованы, чем мигрантки из других стран. До официального подтверждения своих дипломов, подтверждения знания языка, прохождения стажировки по профессии российские женщины с высшим образованием (иногда и степенями) нередко проходят через этап непрестижной малооплачиваемой работы – работают уборщицами и сиделками (это в первую очередь касается женщин, выходящих замуж за шведских граждан). На пособии россиянки «сидят» очень редко.

Иная ситуация складывается для россиянок-ученых, приезжающих на работу по контракту – этап неквалифицированной работы их не касается}.

Государство всеобщего благосостояния при этом пытается способствовать балансировке трудовых и репродуктивных ресурсов, обеспечивая развитие социальной инфраструктуры, материальную помощь родителям и тому подобное.

{Термин «всеобщее благосостояние» очень режет слух, входя в противоречие с реальными фактами. Но действительно, организация поддержки детей и семей в Швеции организована очень неплохо [бедных детей и семей меньше всего из развитых капстран]. Хоть финансовая помощь родителям фактически очень маленькая, большую часть денег родители (при отпуске по уходу за ребенком) получают как процент от зарплаты. Сумма выплат на одного ребенка составляет около 1000 крон, что чуть больше проездного билета на городской транспорт на месяц. Пособие это является формальностью и не может рассматриваться как реальная помощь.

Детская бедность по странам мира, % в 2005 г.. Источник — исследование проблемы, выполненное в Гетеборгском ун-те в 2011 г.

Основная финансовая составляющая при отпуске по уходу за ребенком идет за счет постоянного рабочего контракта (выплата части зарплаты) или социальных пособий по бедности. При работе более года на одном месте социальная служба делает выплаты до 80% от последней зарплаты с максимумов в 21400 крон в месяц, что составляет зарплату ниже среднего. Однако при сложном финансовом положении выплаты идут из страховой кассы.

Эмигрантам пособие по ребенку тоже выплачивается, но это требует дополнительного документооборота. Существующий миф о том, что мигранты живут на пособия на детей, — только миф большей частью. Мигранты в основном живут на пособия по бедности/инвалидности и заработную плату. Касательно социальной инфраструктуры, она действительно есть. Особой проблемы с детскими садами нет, нет недостатка и в других образовательных учреждениях для школьников и дошкольников.

Стоит отметить, что абсолютно все медицинские процедуры с детьми до 18 лет (включая мигрантов без гражданства Швеции) оплачиваются за счет бюджета. Получить муниципальное жилье легче с ребенком для всех групп. Однако нужно отметить, что даже муниципальное жилье в Швеции дорого – медианная квартплата мунициального жилья — 8000 крон, что составляет половину-треть от медианной зарплаты в Швеции}.

Конечно, не всегда такая политика оказывается успешной — в частности, она может достигать успеха за счет дискриминации более маргинальных социальных категорий населения {За счет дискриминации некоторых групп мигрантов, например, русских, которым получить любое пособие в разы труднее. Мигрантам из Сомали и постсоветского пространства (не РФ) получить пособие по уходу за ребенком легче, чем шведам, так как работают другие программы – адаптация, программы по бедности, целевая программа сомалийцев}.

В этой статье мы рассмотрим достижения и проблемы политики всеобщего благосостояния, а также ее влияние на гендерные отношения на примере Швеции.

Нордическая модель: взаимодействие государства и гражданского общества

Нордическая модель — популярное выражение, которым типично описывают социально-экономический уклад североевропейских (скандинавских) стран — Норвегии, Исландии, Швеции, Дании и Финляндии. Высокая экономическая эффективность [экономический рост больше, чем в США] и стабильность, справедливое распределение доходов и высокие показатели социального равенства в этих странах заверенные в многочисленных кросс-национальных исследований. Это превращает нордическую модель на источник вдохновения для поисков идеальной социальной и экономической системы. К наиболее принципиальных признаков этой модели относят:

- систему государственного обеспечения, которая предусматривает значительную государственную поддержку и услуги, например бесплатное образование, всеобъемлющую систему здравоохранения² и государственную пенсионную систему за счет высоких налогов на доходы³;

- существенные инвестиции в развитие человеческого капитала, охватывает уход за детьми, систему образования⁴, науки, исследования и разработки⁵;

- систему институтов, регулирующих рынок труда, в частности, тесное сотрудничество профсоюзов и ассоциаций работодателей⁶, координирование заработной платы и относительно щедрые пособия по безработице;

- высокие показатели гендерного равенства, значительное привлечение женщин к рынку труда и в политике (Andersen, Holmström et al. 2007).

{Стоит обратить внимание, что в Швеции, как и везде в Мире после падения СССР, существует обратный тренд – на возвращение «консервативного» взгляда на женскую «роль»}.

Хотя часто “нордическую модель» представляют как особое сочетание социализма и капитализма, более корректно ее можно представить как сочетание индивидуализма, развитого гражданского общества и государственной ответственности за общее благоустройство {слишком красивые слова, тем более что материал статьи показывает, как данные достижения стали следствием обычной прагматики, не стремления к эмансипации как таковой}. Таким образом она представляет политическую культуру, в которой государство несет ответственность за реформирование общества, полагаясь на активное участие граждан обоего пола (Melbi, Ravn, Carlsson Wetteberg 2008). Например, «низовой» женский активизм поспособствовал тому, чтобы вопросы гендерного равенства вошли в политическую повестку дня скандинавских стран {Cейчас не способствует. Все движения «низового активизма» выродились.}. И хотя их маркируют как страны с «государственным феминизмом» (вопросы гендерного равенства и поличным привлечения женщин в органы государственно власти десятилетиями решают на государственном уровне) (Gustafsson 1997), роль гражданского общества не следует недооценивать.

В широкий научный оборот термины «нордическая модель» и «скандинавская модель» были введены во многом благодаря классической работе Йюста Эспин-Андерсена (Gøsta Esping-Andersen) «Три мира “социального капитализма» (The Three Worlds of Welfare Capitalism, 1990). В этой работе исследователь дает характеристику социального государства, которая, по его мнению, должно гарантировать гражданам уровень благосостояния, превышающий удовлетворение базовых или минимальных потребностей, и предлагает типологию государств всеобщего благосостояния, в которой в отдельную группу — социал-демократический тип — относит скандинавские страны. Хотя гендерного измерения в начале не было среди критериев этой типологии, впоследствии автор включает его к рассмотрению и отмечает, что трудовая занятость в нордической модели сопряжена с «дефамилизацией» ответственности за благосостояние (уход от семьи как ячейки общества как минимум в этом отношении, каждая личность делает это сама по себе сообразно собственным склонностям {очень сильное преувеличение, см. ниже реплики шведских феминисток тех лет}, которые максимизируют экономическую независимость женщин (Esping-Andersen 2000).

Феминистские исследователи особенно подчеркивают способности шведской системы общего благосостояния одновременно гарантировать право на обеспечение, заботу и защиту (Kessler-Harris 2003). {преувеличение сильное, гарантий нет, только возможности — как всюду  при капитализме}.

Следует отметить, что термин «нордическая модель» достаточно условный, ведь, несмотря на некоторые параллели, конкретные политико-экономические траектории скандинавских стран к экономической стабильности и социальной справедливости несколько отличаются. Учитывая это, мы предлагаем сосредоточиться на примере одной скандинавской страны — Швеции.

Государство всеобщего благосостояния в Швеции: балансирование между женщинами как трудовым и репродуктивным ресурсами

Построение социального государства или государства всеобщего благосостояния в [оба понятия всякий раз читателю следует брать в кавычки, как видно из нижеследующего] Швеции тесно связана с социал-демократической партией, самостоятельно или в коалиции с другими политическими силами доминировала в Швеции на протяжении большей части ХХ в. Процессы поздней модернизации, предусматривающие индустриализацию (до 1930-х Швеция была аграрной и одной из самых бедных стран в Европе), происходили параллельно с демократизацией и развитием общественных движений — так называемой демократией участия, куда скандинавские женщины были вовлечены уже на ранних этапах.

Еще в 1920-х шведские женщины получили ряд прав и свобод, а именно право голоса (1921), доступ к системе образования, больше прав в браке и материнстве и т. д.

[Реакционность шведского общества, в т.ч. в этом отношении, хорошо видна из воспоминаний Софьи Ковалевской (см. раздел про неё в «Русских и шведах от Рюрика до Ленина«) и контрастирует с идеалом равенства русской революционно-демократической интеллигенции, см. данные о соотношении полов среди «русских» студентов в Швейцарии в начале ХХ века].

С этого периода историк Ивон Хирдман выделяет несколько этапов регулирования гендерных отношений в Швеции со стороны государства, связывает с так называемыми «гендерными контрактам» (Hirdman 1994). Согласно этим контрактам государство регулирует гендерные отношения как в публичной, так и в частной сфере. Так, в 1930-х встала задача увеличить уровень рождаемости в стране. Этот период Хирдман называет так называемым «контрактом домохозяйки» — женщины полностью ответственны за репродуктивную работу. Уже в последующие десятилетия этот гендерный контракт активно дополняется введением полуобщественных удобств (прачечных, спортивных залов, библиотек и т.д.). Женщины постепенно получают возможность сочетать репродуктивную работу с продуктивной и участвовать в общественной жизни страны, но сначала только в определенных аспектах.

Во второй половине ХХ в. более активно разворачиваются дискуссии об участии женщин в оплачиваемой работе. На политическую повестку дня наряду с вопросом о производительном труде выходит и вопрос о репродуктивной работе и работе по уходу за старшими и младшими родственниками. В 1969 году [sic!] социал-демократическая партия внедрила идею семьи с двойным доходом. В 1972 социал-демократическое правительство провозгласило доктрину «свободы выбора», чтобы подчеркнуть «императив двойной роли», то есть равные права и обязанности в отношении оплачиваемой работы, домашнего труда и ухода за детьми.

В частности, премьер-министр Швеции Улоф Пальме в статье «Эмансипация мужчин» (1972) провозглашал смену мужской роли и активное отцовство фундаментальными принципами успеха шведской политики двойной карьеры [мужа и жены] и двух семейных кормильцев. Став неотъемлемою частью политического мейнстрима, этот дискурс является нормализованным и доминантным в современной Швеции, что, безусловно, сказывается на ожиданиях от мужчин и их практиках. 

Как отмечает Хирдман, новый гендерный контракт основывался на двух субъектах: женщинах, которые стремились выполнять работу вне дома, и государстве, которое обеспечивало этих женщин центрами по уходу за детьми, новым налоговым законодательством (1971), выплатами в случае родительского отпуска (1974). Вопрос «женщины или матери», таким образом, в официальных документах был трансформирован в вопрос «отцов», что означало привлечение мужчин к семейной сфере. В частности, в 1979 году было введено право на шестичасовой рабочий день для родителей маленьких детей (Women and men in Sweden 2012). Право принимать противозачаточные средства и право на аборт (1974!) были также большими шагами в гендерной политике, давшими женщинам возможность контролировать деторождение и сексуальное поведение. Еще в 1965 году было криминализированно изнасилование в браке (Women and men in Sweden 2012). Автор обращает внимание, что такая государственная политика обусловила рост гражданского статуса (citizenship status) женщин.

[Поскольку они даже не начали осваивать сложные и интересные профессии, или хотя бы ценимые в своём обществе — вряд ли].

Последний период, который анализирует Хирдман — это 1976-1990 годы, характеризующиеся гендерным контрактом «равного статуса» [только формально, см. данные о неравенстве в 1980-х, часть которых сохраняется и поныне — разность полов по участию в рабочей силе и гендерно-сегрегированный рынок труда. То и другое отсутствовало в СССР]. Во-первых, почти пропорционально выходу женщин на рынок труда возросло представительство женщин в парламенте. Количество женщин увеличилось почти в четыре раза: от 10% в национальных, региональных и локальных органах власти в 1950 году до примерно 40% в 1990 [всё же 30%, см. следующий раздел].

[Швеция и другие «северные» страны: положение с эмансипацией в 1976-1986 гг.

Современное положение женщины в странах европейского Севера в социально-экономической и политической сферах по ряду объективных характеристик лучше, чем в большинстве стран… К настоящему времени доля женщин в экономически активном населении значительно возросла во всех странах региона, превысив соответствующие показатели в большинстве развитых капиталистических стран и составив в Норвегии 42%, в Дании — 45, в Швеции— более 46, в Финляндии — около 50% ¹⁷⁸.

В условиях НТР существенно изменилась отраслевая и социально-профессиональная структура женской рабочей силы — в среднем до 1/4 уменьшилась доля женщин, занятых в отраслях материального производства, прежде всего в промышленности (в сельском хозяйстве она очень мала даже в Финляндии и Дании). В промышленности женщины по-прежнему заняты главным образом в текстильной, швейной, обувной, пищевой отраслях, но возросла их доля в электронике, химии, машиностроении. Подавляющее большинство работающих женщин в североевропейских странах сосредоточено в сфере услуг, прежде всего в торговле, социальных службах, образовании, рекламе. В социально-профессиональном отношении большую часть женского экономически активного населения составляют служащие в промышленности и особенно в сфере услуг при значительном сокращении доли женщин-работниц и весьма небольшой доле женщин-предпринимателей. Так, в Швеции они составляют лишь 0,5% руководителей фирм и корпораций ¹⁷⁹.

[Это в среднем; на Volvo, например, результаты были хуже среднего по стране. Для сравнения — в 2015 г. в России и других постсоветских странах их 36-40% (хотя из 500 «первых» всего 25), что есть следствие советского равенства в образования и идущей оттуда же уверенности в своих силах. В Швеции в том же 2015 г. — 28%].

В странах Северной Европы продолжает сохраняться традиционное разделение на «мужские» и «женские» профессии. В Швеции, например, треть всех работающих женщин заняты в четырех низкооплачиваемых профессиях — секретари, низший медицинский персонал, низшие торговые служащие и уборщицы. Подавляющее большинство женщин во всех странах региона заняты в двадцати-тридцати профессиях из двухсот пятидесяти — трехсот существующих.

В последние десятилетия во всех странах Северной Европы были приняты законы, запрещающие дискриминацию по признаку пола в получении образования и профессиональной деятельности. Но законодательное оформление равноправия женщин не означало установления его в реальной жизни, хотя расширило их доступ к традиционно «мужским» профессиям. При всех страновых различиях тенденций к росту доли интеллигенции среди женщин, в том числе научно-технической, они прослеживаются довольно четко. В Норвегии, например, при весьма низком проценте учащихся женщин в некоторых технических колледжах (в Инженерном колледже —12,6 %, в Норвежском институте технологии —13,5 %) он заметно возрос на экономическом (до 24%), математическом (более 25%), физическом и химическом (более 28%), медицинском (около 38%) факультетах университетов^,81. Заметно меняется к лучшему и положение в Финляндии, где ежегодно растет число женщин среди студентов Высшего коммерческого училища, Технологического института, факультетов права.

Вместе с тем в странах северного региона не эта тенденция является главной. Имея весьма низкий уровень профессиональной подготовки, большая часть женщин вынуждена заниматься малоквалифицированным и соответственно низкооплачиваемым и легкозаменимым трудом, часто исключающим перспективу профессионального роста. При кризисных колебаниях, наиболее болезненно затрагивающих неквалифицированную и малоквалифицированную рабочую силу, положение женщин на производстве становится еще более неустойчивым. Во всех Скандинавских странах женщины составляют основную часть среди частично занятых (лишь в Финляндии частичная занятость не получила широкого распространения) и в среднем около половины всех безработных.

Дискриминация женщин в сфере труда отражается и в уровне их заработной платы, которая во всех профессиональных и иерархических группах ниже зарплаты мужчин: в среднем по всем категориям в странах Северной Европы зарплата женщин составляет 80—90% от зарплаты мужчин. Это связано не только с нарушением или обходом принятых повсеместно законов о равной оплате за равный труд, но и с тем, что женщины имеют другие профессии и занимают другие должности, чем мужчины. Немалую роль играют также способы и методы определения заработной платы для различных профессиональных категорий при внедрении новой техники и технологии. По все же в Северной Европе существует более благополучное, чем в других капиталистических странах, положение в области заработной платы женщин, что во многом связано с политикой правящих социал-демократических партий, направленной на выравнивание доходов трудящихся путем повышения их у низкооплачиваемых категорий.

Улучшению положения женщин способствовали и проведенные по инициативе этих партий социальные реформы, в том числе касающиеся различных пособий — по безработице, болезни, нетрудоспособности, потере кормильца, но беременности и родам, на воспитание детей до совершеннолетия и т.д. В то же время отнюдь не все женщины и далеко не в полной мере могут ими пользоваться. В худшем положении оказываются безработные и частично занятые, одинокие, домохозяйки, пенсионеры. Граница пенсионного возраста для женщин продолжает оставаться высокой во всех странах региона — 60—65 лет, а уровень пенсионного обеспечения особенно низок у домохозяек и частично занятых. В Швеции, например, где размер минимальной пенсии официально установлен в 30 тыс. крон в год, 54 % женщин-пенсионерок имеют годовой доход ниже этого уровня (среди мужчин —20%).

Но все же в Северной Европе достигнуты определенные успехи на пути установления равноправия между мужчинами и женщинами в различных сферах общественной жизни. Важную роль сыграли здесь культурно-исторические традиции, ограниченное влияние религии, высокий уровень развития институтов буржуазной демократии и постепенное превращение рабочего движения — прежде всего его реформистского крыла — в ведущую силу на политической арене этих стран.

По уровню участия в политической жизни женщины северных стран прочно занимают ведущее место в капиталистическом мире. Это отчасти связано и с более ранним, чем в других странах предоставлением нм избирательного права. Первыми в мире в 1906 г. получили женщины в Финляндии. Несколько позже это произошло в Скандинавских странах (в Норвегии— в 1913 г., в Дании — в 1915 г., в Швеции —в 1921 г., в Исландии —в 1922 г.). Тем не менее практическое осуществление этого права вплоть до начала 70-х гг. проходило медленно. Так, в Швеции в период с 1921 по 1970 г. женщины занимали не более 15% депутатских мест в риксдаге и местных органах власти, в Норвегии с 1913 по 1970 г.— не более 9 % в стортинге и 10%—в правлениях муниципалитетов. В Дании в 1975 г., спустя 60 лет после предоставления женщинам права быть избранными в фолькетинг, женщины составляли лишь 16 % его членов и 12 % членов местных органов управления.

В 70-х гг. начинается постоянный, но неуклонный рост удельного веса женщин в парламентах Скандинавских стран. Главной причиной для этого послужил все более широкий приток женщин на рынок труда на новом этапе НТР, предъявившем повышенный спрос на женскую рабочую силу, что и обусловило всё более активное участие женщин в общественной жизни. Немаловажное значение имели также изменения в духовной сфере и общественном мнении этих стран, происшедшие под воздействием роста авторитета рабочих партий, а также широкого распространения взглядов «нового левого» движения на проблему равенства в обществе. Важным стимулом для привлечения внимания общественности к решению женского вопроса послужило проведение ООН Десятилетия женщины. В Финляндии сдвиги к лучшему в положении женщин, в частности в сфере политики, обозначились несколько раньше, чем в Скандинавских странах: до середины 60-х гг. доля женщин в финском сейме удерживалась на уровне первых лет получения избирательного права (10—14%), после чего начала резко возрастать, составив в 1979 г. самый высокий показатель в капиталистическом мире (26%). Здесь сказались как более ранний и массовый выход финских женщин на арену социально-экономической жизни, так и более сильное, чем в Скандинавии, влияние в стране коммунистического движения, активно выступающего за женское равноправие.

В результате сдвигов в социально-экономической жизни и общественном сознании в странах Северной Европы уровень политической активности женщин значительно возрос. Это касается прежде всего участия в выборах, степень её почти сравнялась с мужской (в Финляндии полностью), и представительства женщин в парламентах этих стран, которое является самым высоким в капиталистическом мире. Первое место по этому показателю принадлежит Норвегии (более 1/3 парламентариев), второе — Финляндии (более 30%), третье — Швеции (около 30%), четвертое —Дании (27%) ^1М. Исландия несколько отстает от других стран европейского Севера. На выборах 1983 г. благодаря активности созданного незадолго до этого движения Женский альянс, кандидаты которого баллотировались по отдельному списку, число женщин в парламенте Исландии возросло до 13 (20 %).

В правительствах стран Северной Европы женщины также представлены лучше, чем где-либо в мире. В Швеции в кабинете министров их 5, в Дании 3, в Финляндии — 4, а в Норвегии из 18 министерских постов 8 занимают женщины. В двух Скандинавских странах —Норвегии и Исландии — женщины находятся на постах премьер-министров. В то же время нельзя не отметить, что представительство женщин в парламентах, правительствах и органах местного самоуправления и в Северной Европе продолжает оставаться ниже их доли в электоратах этих стран. Так, в 1986 г. среди руководящего состава шведского государственного аппарата их насчитывалось лишь 11%.

«Женщины составляют меньшинство в эшелонах власти,— писала шведская «Ню даг».— Чем больше власть и влияние на каких-то постах, тем меньше на них женщин».

Партийно-политическая активность-женщин северных стран находится в непосредственной, зависимости от места той или иной партии в политическом спектре. Она наиболее низка в консервативных и христианских партиях, а самая высокая (40 % и более)— в социал-демократических партиях и массовых демократических движениях.

«Представляется, что возможностей для политического участия, например, в парламентах для европейских женщин тем больше, чем севернее их страна и чем левее представляющая их партия»,

—справедливо отмечает журнал «Экономист».

В то же время, хотя существуют особые женские секции во всех крупных партиях стран Северной Европы, как в буржуазных, так и в социал-демократических (а в последних стало традицией избирать женщину на пост вице-председателя или даже председателя), доля женщин среди руководителей и активистов партий продолжает отставать от мужской. Такое же положение сохраняется и в профсоюзах, объединяющих большинство наемной рабочей силы этих стран (в Швеции и Финляндии — подавляющее большинство, около 90%). Женщины весьма незначительно представлены в профсоюзном руководстве на всех уровнях, начиная с предприятия. Исключение составляют лишь типично «женские», в основном «беловоротничковые», профсоюзы, где женщины представлены в руководстве более адекватно их доле в членской массе. В остальном североевропейские профсоюзы, как и профсоюзы других капиталистических стран, остаются организациями, где явно доминируют мужчины.

Как видим, и в странах Северной Европы выдвижение женщин на руководящие посты в обществе встречает на своем пути определенные трудности. Нужно иметь в виду и то, что на высшие должности выдвигаются, как правило, женщины высокообразованные, из привилегированных слоев, чаще всего из семей политических деятелей (яркий пример — председатель НРП и премьер-министр Норвегии Г. X. Брундтланд).

Видная шведская исследовательница и активистка женского движения Б. Вистранд отмечает:

«К концу 60-х годов прочно утвердился принцип равенства полов, что нашло свое выражение в соответствующих законодательных актах и получило поддержку средств массовой информации. Однако бытующие в обществе установки (особенно среди мужчин, но в значительной мере и среди женщин) оставались, по сути дела, прежними… Характерно, что это несоответствие не устранено до сих пор. Женщины, равно как и мужчины, продолжают цепляться за традиции. …Создавшееся положение — дома, на работе, в обществе — подкрепляется сложной сетью экономических, социальных, культурных и личностных мотивов в поведении мужчин и женщин, которые затрудняют процесс изменений. Кроме того, мы могли бы достигнуть гораздо больших успехов в борьбе за равенство полов в Швеции, если бы не были столь „воспитанными» и „сговорчивыми»» ¹⁹°.

Сходная ситуация существует и в других странах Северной Европы.

В конце 70—80 гг. наступает качественно новый этап в развитии женского движения в странах Северной Европы, характеризующийся ростом его массовости, изменением и расширением социальной базы, прежде всего за счет «новых» средних слоев, сменой его лозунгов и целей. Характер задач, стоящих перед женщинами стран северного региона в условиях широкого вовлечения их в сферу наемного труда, повышения уровня их образования и роста потребностей, определяет цели и ориентиры женского движения. Основной задачей современного женского движения продолжает оставаться борьба за равноправие женщин во всех сферах жизни общества — на производстве, в социальной и политической областях, в семье. Борьбу за их осуществление уже на протяжении нескольких десятилетий успешно ведут в Северной Европе многочисленные «традиционные» женские организации, прежде всего действующие в рамках рабочего движения — «Демократический союз женщин Финляндии» и «Социал-демократические женщины Финляндии», «Демократический союз женщин Дании», «Социал-демократический союз женщин Швеции» и др., а также имеющие непартийный характер — «Левый союз женщин Швеции», «Союз норвежских женщин», «Униони» и др.

Все более активное участие в борьбе за женское равноправие, за решение обостряющихся в современных условиях социальных проблем ведут «женские» профсоюзы северных стран, и особенно профсоюзы служащих. В Финляндии, например, где забастовочная борьба «белых воротничков» в конце 70—80-х гг. приобрела наибольший размах и получила название «бунт среднего класса», по всеобщему признанию, женщины сыграли в ней ведущую роль.

К решению социально классовых, национальных и общечеловеческих проблем постепенно подключается и левофеминистское женское движение, первоначально сосредоточившее основное внимание исключительно па взаимоотношениях между полами. Число сторонников этого движения, особенно среди служащих и интеллигенции, постоянно растет. Кроме того, наряду с требованиями сексуального равноправия, неофеминистки совместно с другими демократическими женскими организациями выступают и за сокращение рабочего дня до 6 ч, сохранение занятости, повышение минимальной заработной платы, правильное совместное воспитание детей и т. п. Увеличение влиянии феминистского движения реализуется как путем создания им новых организаций, так и распространением неофеминистских тенденций в других массовых женских организациях, в том числе действующих под руководством рабочих партий.

“Женщины в современном мире. М.: Наука, 1989.]

«Правый поворот» 1990-х и «социальное государство»

Почти в течение века политику всеобщего благосостояния в Швеции реализовали через масштабные социальные и экономические меры. Здравоохранение, образование, помощь молодежи и пожилым людям начали рассматривать как основные сферы ответственности (Esping-Andersen 1990). Достаточно щедрое государственное обеспечение этих сфер осуществляется за счет высокого налогообложения. Например, в случае болезни или когда один из родителей остается дома для ухода за больным ребенком, это лицо продолжает получать заработную плату в размере 80% от общей суммы

{Сейчас уход за родственником оформляется как работа по уходу (однако может и не оформляться, тогда работа эта не оплачивается), и оплачивается как уход, не согласуясь с зарплатой работы, оставленной в результате вынужденного перехода на обслуживание близких. Как и ранее, женщины чаще уходят с работы для того, чтобы за кем-то ухаживать — около 80-90%}.

Система социального страхования, внедренная в 1960-70-е, укрепила государственную поддержку семьи. Это в первую очередь предполагало высокие государственные выплаты по уходу за детьми и способствовало росту возможностей участия женщин в оплачиваемой работы. Следует отметить, что эти изменения внедрялись сначала в среде индустриального общества, в котором традиционно доминировали мужчины и идеал мужчины-кормильца.

1990-е оказались испытания системы общего благосостояния Швеции. Вследствие экономического кризиса начала 1990-х [и общего «правого поворота» в развитых странах] государственные выплаты сокращают, а разрывы в системе государственной поддержки расширяются. Хотя с тех пор ситуация несколько улучшилась, в течение последних двадцати лет в целом можно наблюдать некоторое свертывание политики всеобщего благосостояния, сопровождающееся ростом экономической критики этой модели и одновременно связывается с увеличением экономической нестабильности {Верно. Сейчас наблюдается откат социальной системы и поддержки женщин}.

Шведская политика гендерного баланса (ре) продуктивного труда

Как видно из теории гендерных контрактов Ивон Хирдман, в процессе регулирования гендерных отношений и развития социальной сферы, сначала прежде всего, женщин считали «репродуктивными единицами» и «резервной рабочей силой». Зато с 1990-х годов государственная социальная политика делает большие акценты на распространении репродуктивной сферы на мужчин. Дискутируются вопросы времени как важного ресурса, которого не хватает женщинам, по сравнению с мужчинами. Именно женщины — особенно те, которые имеют детей, — значительно чаще, чем мужчины, вынуждены работать неполный рабочий день, в результате чего получают позже значительно меньше пенсии. Кроме того, подрывается идея «мужчины как кошелька», основного кормильца семьи. Зато формируется общественное мнение и одна из более артикулированных ценностей государства всеобщего благосостояния — возможность для мужчин быть более «привлеченным папами».

Правительство Швеции работает над максимальным привлечением мужчин к продвижению гендерного равенства (Klinth 2002; Nordberg 2005). Этот вопрос маркируется не как женская проблема, а то, что касается всего общества. В отношении женщин осуществляется политика улучшения возможностей на рынке труда, чтобы женщины имели одинаковые с мужчинами условия для оплачиваемого труда, равное с мужчинами оплату труда и равномерное распределение родительских обязанностей со своими партнерами. Таким образом, одна из главных целей внедрения гендерного равенства в Швеции заключается в уменьшении гендерной сегрегации на рынке труда и в то же время стимулирование ответственности мужчин за участие в ведении домашнего хозяйства и уход за детьми (Nordberg 2005). Благоприятные условия для сочетания материнства / отцовства и трудовой занятости в Швеции превратили ее в европейскую страну с одним из самых высоких показателей рождаемости (Евростат 2011). Кроме того, за последнее десятилетие уровень рождаемости в Швеции постепенно растет.

Мужчины в Швеции получили право на декретный отпуск в 1974 году. После рождения ребенка родителям предоставляется оплачиваемый на 80% от уровня заработной платы декретный отпуск в течение 480 дней, по меньшей мере 60 из которых обязан взять отец / партнер. Политика отцовства в Швеции основывается на принципе «лучше для ребенка». В последние десятилетия этот аргумент начали использовать для усиления прав отцов на опеку над ребенком после разрыва брака или партнерства. Достаточно распространенным после развода является равномерное распределение работы по уходу за детьми, например, когда дети живут у разведенных родителей по очереди (неделя или две).

Гендер, этничность и класс: или просто реализовать «скандинавскую мечту» о гендерном равенстве?

Несмотря на значительные достижения, реализация политики гендерного равенства в условиях государства всеобщего благосостояния свободна от трудностей. В этой статье мы кратко представим три из них: особенности вовлечения мужчин в домашний труд и уход за детьми, особенности гендерно сегрегированного рынка труда: этническое и гендерное неравенство.

Вовлеченность мужчин в частную сферу.

Несмотря на то, что шведские мужчины вовлечены в домохозяйство и отцовство больше, чем другие европейские мужчины, женщины и продолжают выполнять большую часть работы по обслуживанию и уходу в домохозяйстве (Bonke 1997). Так, в 2011 году мужчины взяли 24% времени декретного отпуска, тогда как женщины — 76% (Women and men in Sweden 2012) {На данный момент разрыв растет, в некоторых коммунах женщины берут на себя до 80-100% отпуска по уходу за детьми}. За последние двадцать лет (с 1990) время женщин, которое они тратят на неоплачиваемый труд в домохозяйстве, сократился на 1:00 в день и составляет 3,5 часа, в то время как для мужчин он вырос на 8 минут и составляет 2,5 часа (Women and men in Sweden 2012: 39). {Это старые данные. Ситуация значительно ухудшилась к 2018 году}.

Некоторые исследователи (Forsberg 2007) утверждают, что хотя практики современных мужчин изменились в сторону большей вовлечённости в отцовство, это же не гарантирует значительного роста гендерного равенства в семейных отношениях. Исследование отцовства показывают, что тенденция роста времени, которое мужчины проводят с детьми, осуществляется больше за счет игр и прогулок и меньше за счёт собственно ухода за ребенком и связанной с этим работы дома (стирка, уборка, готовка). Гендерно сегрегированный рынок труда и большая ответственность женщин в сфере ухода, домашнего труда показывают, что формальное гендерное равенство в Швеции несколько отличается от реального опыта женщин и мужчин. Одна из проблем заключается в том, что политика гендерного равенства на рынке труда способствовала тому, что право женщины работать стало ее обязанностью. Одновременно, семейная политика пока не превратила право мужчин заниматься обслуживающим и домашним трудом в их обязанность.

Гендерно сегрегированный рынок труда.

В 2011 году 77% женщин и 83% мужчин трудоспособного возраста были вовлечены в трудовую сферу (Women and Men in Sweden 2012). [В СССР уже в 1970-х гг. участие полов в рабочей силе сравнялось: 84% и 89% соответственно в 1979 г., 91% и 92% к середине 1980-х, «Женщины…», 1989.] Несмотря на высокую вовлеченность женщин в оплачиваемую работу, рынок труда в Швеции является одним из самых гендерно сегрегированных в Европе (Christiansen and Markkola 2006). Гендерная сегрегация имеет как горизонтальное (женщины и мужчины вовлечены в разные профессии), так и вертикальное (мужчины занимают высшие должности) измерения. Имеется традиционная ситуация доминирования мужчин в технических и других «мужских» профессиях, тогда как женщины больше вовлечены в профессии, связанные с уходом за детьми, школьным образованием, здравоохранением и сферы услуг. Мужчины же больше представлены в частном бизнесе, который значительно меньше, чем государство, ценит репродуктивный труд, поскольку за счет именно этой работы получает сверхприбыли [возможность меньше платить женщинам за равный труд оправдывается общей для всех них стигмой «она же уйдёт рожать, какой она работник», даже если к данной конкретной работнице это не относится. И следующие отсюда выгоды бизнес отнюдь не упустит].

Хотя в целом такая ситуация воспроизводится в большинстве современных обществ, специфика Швеции заключается в том, что само государство, реализуя политику всеобщего благосостояния, предлагает более благоприятные условия для занятости женщин в бюджетной сфере, где женщинам также легче получить неполную занятость (Evertsson 2000). В 2011 году 32% женщин, вовлеченных в трудовую сферу, имели неполную занятость, тогда как среди мужчин этот показатель составил 10% (Women and men in Sweden 2012: 55).

Рабочее время женщин зависит от количества и возраста детей, тогда как для мужчин такой зависимости проследить нельзя. По мнению некоторых исследовательниц, например, Листер (Lister 2008), государственная помощь после рождения ребенка укрепляет классовые различия. Это объясняется тем, что матери с низким образовательным уровнем, которые были заняты в менее квалифицированных профессиях, больше склонны пользоваться длительными оплачиваемыми государственными отпуск по уходу за детьми, способствует еще большей их маргинализации на рынке труда.

Этнические и гендерные (не) равенства.

Несмотря на положительный потенциал принципов гендерного равенства и уважения культурного разнообразия на примере шведского общества можно наблюдать трения и конфликты на их стыках. Политика всеобщего благосостояния Швеции не является беспроблемной в том смысле, что она включает как элементы социального освобождения, так и элементы контроля и дискриминации. Воплощение принципа равенства в реальности предусматривает приобретение власти и включения одних групп (женщин) [во власть, публичное пространство и т.д.] и одновременно маргинализации и исключения других. Речь идет, в частности, об эмигрантках, которые, несмотря на декларирование универсального социального гражданства и дружественную к женщинам политику, маркированы как «другие» и находятся на низших ступенях в скандинавских системах этнических и гендерных иерархий.

Отметим, что Швеция является европейской страной с самой высокой долей эмигрантов в структуре населения. Эмигранты составляют примерно 16% населения (Mulinari 2008: 168), значительная часть из них — беженцы и ищущие убежища из стран, где происходят военные конфликты (например, Югославии, Ирана, Ирака, Сомали и т.д.). Несмотря на политику мультикультурализма и уважения к разнообразию, подкрепленную различными государственными механизмами, есть проблемы с полноценным включением мигрантов в шведское общество является проблемным.

Особенно это касается мигрантов, которые не вписываются в господствующую модель шведской женщины. Нередко эмигранток считают угнетенными и зависимыми, пассивными, традиционными и такими, которым не хватает демократических традиций, учитывая патриархатные семейные традиции (Mulinari 2008)

{Мигратки действительно угнетены и зависимы. Часто мигрантки из восточных и африканских стран не имеют никакого образования, включая умение читать. Мужчинам же это не свойственно}.

[Но части из них именно западное, в т.ч. шведское общество даёт разогнуться, и надо думать, их доля будет расти. Другая угнетённая группа — саамы, которых не только дискриминировали, но и считали расово неполноценными, в 30-60-х гг. проводили стерилизации и медицинские эксперименты, и это наследие не преодолено, хотя и о(б)суждается].

Неевропейских мигрантов, таким образом, рассматривают как пассивных жертв их культур {Это так и есть, если мы говорим о женщинах, да и многих мужчинах}[Хотя среди них есть отбрасывающие эти стереотипы, судить так обо всех нельзя — получается такой же дискриминирующий стереотип, надо всегда разбираться, кто именно перед тобой]. В этом случае игнорируется расовое и этническое многообразие, в результате чего в публичном дискурсе мигрантки часто представлены как гомогенная группа ( «они»)

{Элемент пренебрежения к мигрантам и гомогенизация восприятия действительно присутствует, причём русские и другие восточноеевропейцы также входят в «они»}.

Достаточно проблемным результатом этого становится колониальное представление, что эмигранток нужно научить принять «продвинутые» шведские идеалы гендерного равенства {Действительно нужно; «их» культура токсична прежде всего для самих мигранток, её надо не культивировать, а преодолевать, как во время женской эмансипации в советской Средней Азии},

Практическими последствиями такого дискурса становится маргинализация мигрантов, отсутствие политического участия, невидимость и неслышимость их голосов в масс-медиа, проблемность их вхождения на рынок труда, где они чаще всего работают на малопрестижных рабочих или обслуживающих профессиях. В последнее время в стране распространяется ксенофобная и расистская риторика, ведь правая партия (Шведские демократы) вошла в Риксдаг после последних выборов в Швеции в 2010 году.

Таким образом, шведской подход к решению проблемы гендерного неравенства в контексте политики системы общего благосостояния хоть и не стал «свершившейся мечтой» (ведь существуют нерешенные проблемы), но принес едва ли не самые лучшие результаты по сравнению с другими странами [это неверно — достижения СССР и других соцстран больше и разносторонней]. Этот подход реализовывался долго (несколько десятилетий), и очевидно, что нынешняя ситуация еще не свидетельствует о его полной реализации [она и невозможна, пока существует капитализм. Неслучайно авторки стыдливо обходят вопрос о социальных силах, выступающих противником женской эмансипации и старающихся её в Швеции обратить вспять, прежде всего бизнес и правые]. Нормализация ценности гендерного равенства во всем обществе и инстуциализация политики гендерного равенства предусматривали также значительные государственные инвестиции, в значительной мере и материальные, без которых современные достижения были бы невозможны.

Что же предлагает «скандинавская утопия» (в примере Швеции) в результате десятилетий развития государства всеобщего благосостояния? В идеале — ценности равенства и справедливости для всех граждан и гражданок. Согласно последнему Отчета по развитию человеческого потенциала ООН (Human Development Report 2012), Швеция входит в десятку наиболее развитых стран со сравнительно хорошей средней продолжительности жизни (81 год), экономическими показателями и государственной поддержкой работающих родителей.

Идеал домохозяйства с двумя кормильцами, который пытались построить социал-демократы, предусматривал не только вхождение женщин на рынок труда и создание государственной инфраструктуры по уходу за детьми, но и поощрения мужчин более активно включаться в репродуктивную работу и работу по уходу. Однако до сих пор не до конца решенной остается проблема репродуктивного труда и домашнего ухода, менее престижная и меньше оплачиваемый (преимущественно женщины-мигрантки выступили новым трудовым ресурсом, который приобщился к обслуживанию государства всеобщего благосостояния).

Зато справедливым представляется государственная политика привлечения мужчин к репродуктивному труду и домашней работе. Действительно, идеал справедливости предусматривает (особенно в контексте домашнего / обслуживающего труда), что взрослые люди должны — по возможности — обслуживать себя сами, а не эксплуатировать чужой труд [жаль, что автор не привёл данные, какой % семей решает эти проблемы наймом прислуги; для семей «средних классов» в Голландии это один из основных способов].

Согласно этой логике целесообразно привлекать мужчин к такой работе. Швеция, по сравнению с другими странами, успешно воплощает этот принцип с точки зрения социальной и общественной поддержки — продвижение идеи «ответственного родительства» (детей признают ценностью для общества, и поэтому различные деятели должны быть привлечении к их воспитанию — государство, работодатели, родители). В то же время актуальной в этой ситуации остается учет не только гендерного аспекта, но и классового и этнического, которые составляют неотъемлемые элементы системы социальных неравенств
Швеция предлагает вариант решения «репродуктивной дилеммы», частично воплощен в государстве всеобщего благосостояния {Не могу согласиться с этим названием, так как в Швеции присутствует классовое расслоение, угнетение женщин и мигрантов}: обобществление репродуктивного труда и по уходу, вывод ее до уровня так называемой «достойного труда» (хорошо обеспеченной государственными механизмами и признанной на общественном уровне), более эффективное привлечение трудовых ресурсов (которыми оказываются прежде всего женщины)».

Источник Спiльне

P.S. Увы, не указано одно из крупнейших достижений шведского феминизма — успешная борьба с проституцией путём криминализации клиентов, возможно потому что журнал поддерживает удобную лишь сутенёрам «легализацию секс-работы». Притом что освобождение женщин от этой «работы», неотличимой от рабства, неотделимой от экстремального насилия и быстро губящей «работниц» психологически и/или телесно, всегда было важнейшим направлением женской эмансипации. Почему проституция последовательно ликвидировалась во всех соцстранах, с профессиональной реабилитацией проституток — и вновь возникала с «рыночными реформами», как в |КНР.

Примечания