История в зеркале паранауки. Критика современной этноцентристской историографии Северного Кавказа

Print PDF

В продолжение темы роста лженауки как следствия ослабления «советскости»

М.С. Гаджиев, В.А. Кузнецов, И.М. Чеченов

 Резюме. Описаны этноцентрические и псевдоисторические мифы, бытующие в ряде северокавказских регионов: о «великих предках» (которые круче, чем у соседей), о «нашей автохтонности» (на территориях, оспариваемых у соседей и пр.), показана их лженаучность и социальная опасность, поскольку межнациональная и, шире, межгрупповая вражда и так по умолчанию стимулируется капитализмом, а данная мифология даёт ей как бы научное обоснование, в которое легко и приятно поверить. Увы, многие из этих мифов появились и были опубликованы (не были отсеяны обычным для науки рецензированием публикаций) ещё в СССР 1940-1960-х гг., хотя массовая продукция и массовое влияние начались уже после «катастройки», когда нормальных советских технарей, лингвистов, историков и других специалистов массово толкнуло в сочинение этноцентрических мифов.

Это стало следствием репликации в республиках общесоюзной патриотической кампании для обоснования «русского приоритета», создавшей такого рода фактоиды. в виде книг А.К.Югова, «воздухоплавателя Крякутного» и т.д. фактоидов. Провозгласив русский народ «старшим братом», на которого прочие смотрят снизу вверх, её авторы не предвидели повторения этой схемы в республиках, союзных и автономных. Там «старшим братом» становился дающий им имя народ, это влекло за собой определенные издержки в т.ч. для местных русских. Об этом подробно описано в воспоминаниях Карена Брутенца о ситуации в Азербайджане. То же с понятной радостью изображал антисоветчик Липкин в «Декаде». И, как в Союзе, на «узкой площадке» местных газет и издательств возникал местный извод «патриотической мифологии» (авторы подробно рассказывают — какой, где и когда). Развитие шло, таким образом, «от Югова к Яралиеву» и другим героям книги Гаджиева, Кузнецова и Чеченова.

От авторов

Обозначенная тема данной работы, имеющая в конечном итоге выход в достаточно острые межнациональные отношения на Кавказе, имеет актуальное научное и общественное звучание.

Современный период в истории России и СНГ, как известно, характеризуется кардинальными социально-экономическими преобразованиями, развитием и обострением этнополитических процессов, значительным ростом национального самосознания на всем пост-советском пространстве, выразившемся в частности в чрезвычайном интересе к прошлому своих народов и в особенности к их происхождению, этнической истории и культуре. Эти факторы в огромной мере повлияли на историческую науку, породили многочисленные мнимые исторические открытия, сенсации, вызвали к жизни уродливые, паранаучные этногенетические и культурно-исторические концепции, проповедующие этноцентризм, порождающие сепаратизм и национализм. Освещение этого негативного явления на конкретных примерах, анализ этих «открытий» и является предметом исследования настоящей книги, написанной в полемическом научно-публицистическом стиле.

Основные идеи и положения нашей работы были неоднократно изложены на различных международных, всероссийских и межрегиональных (северокавказских) научных форумах и общественно-политических «круглых столах» (Москва, 1995, 1996, 1999; Махачкала, 1988, 1997, 2003; Ставрополь, 1990; Кисловодск, 1994, 2002; Пятигорск, 1997; Железноводск, 1998; Ессентуки, 2000; Омск, 1998 и др.), опубликованы в центральной и местной периодической печати, а также в различных профессиональных изданиях, рассчитанных на относительно узкий круг специалистов. На основе тех же идей и положений одним из авторов этих строк (И.М. Чеченов) было составлено «Обращение к историкам-кавказоведам, ко всем представителям науки и образования», которое получило единодушное одобрение участников регулярно проводимой научной конференции по археологии Северного Кавказа – XIX «Крупновские чтения» (Москва, апрель 1996), состоявшейся на базе Института археологии РАН¹. Считаем не лишним опубликовать это «Обращение…» еще раз в нашей книге в виде приложения.

Необходимо заметить, что паранаука вторгается не только в гуманитарное, но и в фундаментальное естественнонаучное знание. Президиум Российской академии наук был вынужден создать специальную Комиссию по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований (председатель – академик Э.П. Кругляков) и выступить с обращением «Научным работникам России, профессорам и преподавателям вузов, учителям школ и техникумов, всем членам российского интеллектуального сообщества», которое также приводится в книге в качестве приложения.

Авторы книги, являющиеся профессиональными археологами и специалистами по древней и средневековой истории региона, представляют научные коллективы трех северокавказских, традиционно сотрудничающих научно-исследовательских институтов – Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований (В.А. Кузнецов), Кабардино-Балкарского института гуманитарных исследований (И.М. Чеченов) и Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН (М.С. Гаджиев).

Этой книгой, в сложный и напряженный период в истории кавказоведения, когда нашу науку пытаются использовать как идеологическое оружие в политических и «патриотических» целях, когда история искажается в угоду этническим и политическим амбициям, авторы выражают свою гражданскую позицию: наука должна служить честному поиску объективной истины, исследователь в своих научных изысканиях должен быть независим от национальной принадлежности и политических взглядов.

Это одно из важнейших условий объективного изучения исторических фактов и явлений и приближения к исторической истине. Мы понимаем, что не все читатели могут разделить наши взгляды и воззрения. Путь к истине тернист и каждый на нем может споткнуться. Но двигаться по этому пути необходимо, преодолевая все препоны. Важно движение в правильном направлении. Это движение предполагает не только беспристрастный подход к истории, но и критику псевдоисторических этноцентристских исследований, которыми в наши дни так «богата» стала наша страна и которые не только извращают историю своих иокружающих народов, но формируют чувство национальной исключительности и национального превосходства, взращивая национализм, ведут к росту межнациональной напряженности в регионе, к национальной вражде.

Введение

Ведь старина, вымысел и чудесное называются мифами, история же – будь то древняя или новая – требует истины, а чудесному нет в ней места.

Страбон. География, XI, V, 3.

С древнейших времен Кавказ был этнически пестрой страной, лежащей на стыке Европы и Азии. Уже в V в. до н.э. «отец истории» Геродот писал, что «много разных племен обитает на Кавказе», а «отец географии» Страбон в I в. до н.э. засвидетельствовал, например, что только в город Диоскурию, располагавшуюся на территории современного Сухуми и являвшуюся важным торгово-ремесленным центром Северо-западного Кавказа, прибывали купцы от 70 кавказских племен. А на территории Кавказской Албании он же отмечал 26 языков. Аналогичные сведения сообщает арабский энциклопедист X в. алМасуди и другие средневековые авторы. Кавказ прочно вошел в древнюю письменную традицию как «гора языков и народов».

В значительной мере эта характеристика приложима и к современному Кавказу. В Российской Федерации Северный Кавказ является наиболее сложным и пестрым в этнокультурном отношении регионом. Это – один из самых многонациональных регионов мира.

Этническая психология народов Кавказа, их самосознание неразрывно связаны с их историей. Свойственное кавказцам уважение к предкам и их деяниям, глубина исторической памяти, фиксированная не только в хрониках, но и в исторических преданиях, генеалогиях, эпосе, особенности социально-экономического и культурного развития – все это обусловило формирование менталитета, тяготеющего к истории. Поэтому на Кавказе так велик интерес к истории и историческим исследованиям. Без особых преувеличений можно сказать, что история стала инструментом этнокультурной самоидентификации народов, она в немалой степени формирует общественное сознание. На Кавказе «история не только объективно (как «ткань» причинно-следственных связей), но и субъективно – в силу чрезвычайно развитой у северо-кавказских народов исторической памяти – оказывает заметноеинерционное воздействие на современные события»². Отсюда высокая нравственная, гражданская ответственность историков и всех, кто касается проблем истории. В специфических условиях Кавказа история, по крайней мере с XIX в., стала полем идеологических сражений, в которых нетрудно увидеть столкновение национальных интересов. В качестве примера назовем дискуссию между грузинскими и армянскими авторами, открытую книгой И.Г. Чавчавадзе «Армянские ученые и «вопиющие камни»(1902 г.) и ответной книгой Х.А. Вермишева «Материалы для истории грузино-армянских отношений», изданной в 1904 г.

Известный писатель и общественный деятель Грузии Илья Чавчавадзе обвинил тогда армянских ученых в стремлении «унизить грузин и их историю в глазах всего цивилизованного мира и за счет этого унижения возвысить армян и армянскую историю», для чего армяне будто бы не брезгуют никакими средствами. Обвинял И.Г. Чавчавадзе армян и в притязаниях на территорию Грузии. Х.А. Вермишев же обвинения эти категорически отвергал. Такого рода дискуссии имеют продолжение и развитие; в наше время они стали типичными для историографии Кавказа и других регионов бывшего Советского Союза. В основе подобных дискуссий и распрей, как правило, лежат «национально-патриотические» побуждения.

Борьба за исторические приоритеты приобретает идеологические формы. Именно в результате подобной идеологической борьбы и принципиальных расхождений в 1970-х годах не состоялся большой обобщающий труд коллектива историков по истории народов Закавказья, инициированный акад. А.Л. Нарочницким. А несколько позже, в 1980-х годах из-за острых научных (в значительной степени политизированных) разногласий между азербайджанскими и армянскими учеными, так и не состоялась научная конференция по истории и культуре Кавказской Албании, которую пытался организовать Институтистории АН СССР. В дальнейшем, эти политизированные, приобретшие ярко выраженную националистическую окраску, споры на исторические темы, вышедшие за пределы научных аудиторий, послужили одним из основных факторов, подготовивших почву карабахского конфликта, армяно-азербайджанского вооруженного противостояния. Взаимные территориальные притязания на Карабах-Арцах уходят своими корнями в более чем двухтысячелетнюю историю³.

Идеологический детерминизм исторической науки порождает горькие плоды. В какой-то степени это, очевидно, есть вполне закономерный итог роста национального самосознания (усилившегося в период распада СССР и последующей суверенизации), своего рода «детская болезнь» общественного сознания, еще не достигшего уровня общечеловеческих гуманитарных ценностей. Нашей науке еще предстоит пройти этот нелегкий путь и понести на нем жертвы. Но иного выбора нет. Историческая наука Северного Кавказа и, шире, России вступила на эту тернистую дорогу.

Предлагаемая работа посвящена в основном краткому анализу состояния дел в историографии Северного Кавказа. Авторы ее – профессиональные археологи-историки, и этим объясняется ограниченность темы древностью и средневековьем. Вместе с тем заметим, что именно эти, огромные по временной протяженности и значительно отдаленные от нас эпохи представляют «благодатное» поле для различных околонаучных популистских, спекулятивных теорий, концепций и открытий, которые в совокупности с такими же негативными явлениями в новой и новейшей отечественной историографии породили множество публикаций, причиняющих трудно восполнимый ущерб межнациональным отношениям в нашем общекавказском доме, наносящих большой, возможно, еще полностью не оцененный вред не только науке о Кавказе, но и общественному сознанию.

Анализ современной северокавказской историографии далекого исторического прошлого свидетельствует об особой злободневности и остроте проблем, находящихся в ведении археологической науки. Это – «прерогатива» не только Северного Кавказа. Это глобальное явление, феномен, тесно связанный с национализмом, что (вслед за Полем Валери) ярко обрисовано английским ученым Энтони Д. Смитом. В одной из публикаций Э. Смит касается проблемы взаимосвязи этнического прошлого с бытием современного этноса и замечает: «данная перспектива высвечивает важную роль националиста как археолога», ибо не следует выпускать из вида «основополагающее предназначение дисциплины археологии, состоящее в реконструкции прошедшей эры или цивилизации и в попытке далее связать ее с последующими периодами, включая и настоящее». Причина: «всем нациям нужно (и каждый националист охотно предлагает) приемлемое, полное достоинства прошлое». Вывод:

«Роль интеллектуала-националиста состоит в обнаружении заново и реинтерпретации коренного этнического прошлого как ключа к пониманию современных эпох и нынешнего сообщества…», «националист представляет собой разновидность социального и политического археолога»⁴.

С этим мнением вполне согласуются суждения известного российского этнолога В.А. Тишкова по данному вопросу. Он пишет, что наша отечественная историография, археология, этнография во многих своих проявлениях представляет собой редукцию прошлого к настоящему, проекцию современности в прошлое, и что каждое современное прочтение ранее существовавших культур есть «втягивание истории в качестве ресурса для решения сегодняшних политических задач»⁵. Ниже мы увидим, как приведенные здесь выводы и оценки приложимы к реалиям нынешнего Северного Кавказа.

Противодействие инерционным и деструктивным силам и тенденциям в историческом кавказоведении, отстаивание, апология позиций и достижений российской фундаментальной науки о Северном Кавказе, выработанной многими поколениями ученых научной парадигмы – основная задача авторов данной работы. Разумеется, весь конкретный материал по теме здесь не может быть привлечен, и в этом смысле работа не претендует на исчерпывающую полноту. Заметим, что многие посягающие на историю публикации появились и появляются в местной прессе на языках титульных наций республик; поэтому они не всегда оказывались доступными для анализа и критической оценки, оказывая в то же время «нужное» воздействие на умы и настроения читателей, формируя общественное мнение в заданном направлении. Мы в последующем изложении стремимся сформулировать и более или менее наглядно показать главные тенденции современной исторической паранауки на Северном Кавказе и ее носителей, нередко выполняющих социально-идеологический заказ в изменившихся условиях нашего общественного бытия. В соответствии со сказанным предлагаемая работа имеет полемическую направленность, облечена в форму научной публицистики, но не строго научного исследования.

Историческая наука не должна быть служанкой политики и орудием борьбы в руках безнравственных политиков. Это аксиома. Особая опасность анализируемых нами негативных тенденций в северокавказской историографии состоит в том, что историки-«новаторы», сознательно или бессознательно обеспечивающие «научное» обрамление политических устремлений, пользуются поддержкой и покровительством определенных этнополитических групп и общественных движений, а также значительной части радикально настроенной интеллигенции. Их взгляды и идеи пропагандируются в средствах массовой информации, попадают в школьные учебники и в программы высших учебных заведений, приобретая вид официальной идеологической доктрины.

Как будет показано ниже, отдельные археологи и историки уже неоднократно выступали печатно и публично против упомянутых негативных явлений. Однако давление идеологизированной и национал-политизированной историографии на массовое сознание в условиях определенного свертывания серьезных исследований ощущается настолько остро, что это побудило нас рассмотреть проблему в специальном обзоре, предлагаемом вниманию читателя.

Некоторые специалисты считают, что наша дискуссия с представителями вульгарной историографии является ненужной по причине очевидной несостоятельности последней. Более того, отдельные «хранители спокойствия» могут нас упрекать в том, что, выступая против фальсификаторов исторического прошлого, мы повышаем нездоровый интерес к данной проблеме. С подобными оценками трудно согласиться. Вульгарная, околонаучная этноцентристская историография стала на Северном Кавказе и в других регионах заметным социальным явлением, пускает корни в массовом сознании, способствует межнациональному отчуждению и напряжению, и ученые не вправе, получив вызов, уходить в тень. Пришло время ответить на не новый для России вопрос: «С кем вы, мастера культуры (и науки)?». В этой ситуации авторы посчитали своим долгом занять четкую позицию и довести ее до сведения не только ученых, но и массового читателя, интересующегося прошлым Кавказа. Исторические мифы, создаваемые нашими современниками, не только формируют искаженное историческое сознание, чувство национальной эксклюзивности и доминанты, от которого до национализма один шаг, но зачастую становятся орудием в руках этнической элиты в ее борьбе за свои интересы.

Необходимо помнить, что «… везде интеллектуалы обеспечивали передовые рубежи эмоциональной и политической мобилизации, и в конечном итоге их слова убивали не меньше чем пули⁶».

Глава 1. «История требует истины»

Около 140 лет назад знаменитый французский романист Александр Дюма пророчески писал о Российской Империи:

«Немыслимо, чтобы государство, охватывающее в наши дни седьмую часть территории планеты, долго оставалось в одних руках. Если руки будут слишком тверды и жестки, то против них когда-нибудь начнется война и они будут разбиты. Если же руки будут слишком слабы, то они упустят власть сами⁷».

Не будем вдаваться в обсуждение современных политических проблем. Отметим лишь, что экономический кризис СССР вызвал во второй половине 80-х годов так называемую «перестройку», приведшую вследствие «слабости рук» и прочих внутренних причин к дальнейшему обострению экономической дезорганизации и разрухе, распаду политической и государственной системы, ликвидации официальной идеологии. Распад советской государственности сопровождался «парадом суверенитетов», возникновением новых независимых государств и бурным ростом национального самосознания, поисками путей, возможностей исторического самоопределения и генетических корней вчерашних советских народов.

Распад СССР, как глобальное геополитическое явление, обозначил глубокий общественный разлом и потрясения и не мог не отразиться в сфере науки. Речь в основном идет о фундаментальной науке, в том числе и исторической, вместе со всей страной переживающей острый кризис. Более того, по оценке академиков В. Захарова и В. Фортова следовало говорить уже не о кризисе российской науки, а о ее коматозном состоянии: по данным экспертов, расходы на научные исследования были сокращены в 30-50 раз и составляли 0,5% валового продукта России. «Это уровень самых отсталых и слаборазвитых стран⁸». За истекшее с тех пор время положение российской науки мало изменилось, социальный статус научного работника стал крайне низким, десятки тысяч российских ученых выехали на Запад, наука финансируется по остаточному принципу. Казалось, наука стала не нужной «перестроенному» государству… Правда, сейчас положение, кажется, понемногу исправляется в сторону улучшения.

На фоне общего кризиса российской науки в конце 80-начале 90-х гг., сокращения ее финансирования и нарастающей потери кадров, распада или ослабления необходимых творческих связей и контактов, свертывания издательской деятельности и пропаганды науки, на фоне падения престижа труда и социальной роли ученого стал совершенно очевиден обратный негативный процесс реанимации и наступления сил, враждебных подлинной науке. Поразительно, но факт: в конце ХХ в., принесшего миру великие научные открытия, такие как открытие ядерной энергии, начало освоения космоса и полет на Луну, создание искусственного интеллекта, генная инженерия и многие другие достижения, обеспечившие научно-техническую революцию в передовых странах мира, одновременно расцветает и современный обскурантизм в средневековых формах. Имеем в виду патронируемый нынешним государством возврат к мистицизму и религиозному миропониманию, поток теологической литературы, богословские проповеди по радио и ТВ и т.д. Пришло время возрождения различных оккультных и эзотерических «наук», астрологии и хиромантии, гороскопов и предсказаний, пропагандируемых через средства массовой информации, время колдунов, магов, экстрасенсов, парапсихологов. В эту «вакханалию» так называемого «тайного знания» окунулись и образованные круги общества.

Чего стоят, например, спонсированные и разрекламированные самым массовым в стране изданием с веским именем «Аргументы и факты» «тибетско-гималайские открытия» доктора медицины, известного офтальмолога Эрнеста Мулдашева. Ныне он провел (при поддержке того же еженедельника) странствия по открытию ворот в параллельные миры в египетских пирамидах и регулярно докладывает в газете о своих новых «открытиях» и о «потусторонних цивилизациях»! Эти откровения иначе как бредом в области египтологии назвать нельзя.

Как отмечал академик Э.П. Кругляков:

«Астрологи, экстрасенсы и прочая публика подобного рода довольно часто промышляют наукоблудием. … Рост их влияния на население целиком и полностью на совести средств массовой информации… Удивляет всеядность наиболее массовых и, в общем-то, солидных газет. Нередко экстрасенсы несут такой бред, что, право, за газету неловко становится. …непонятно, за что бьется газета – за качество информации или за количество одураченных читателей?⁹».

Это обращено в частности и к «АиФ».

Происходит беспрецедентный откат общественного сознания к идеологии средневековья не в лучших ее формах, сублимация социальной активности на возрождение архаики. И это вместо активной модернизации не только экономики и социальной жизни, но и культуры и общественного сознания, что чрезвычайно важно для настоящего и будущего страны. Но подлинная модернизация невозможна без подлинного научного знания.

Сквозь призму перечисленных негативных явлений, наполнивших образовавшийся научный и идеологический вакуум, мы и должны воспринимать всегда существовавшее, но активно развернувшееся в последние годы явление – оживление паранауки, околонауки, лженауки, рядящейся в научные одежды. Известно, что общественной функцией науки является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности, тогда как паранаука характеризуется выработкой не объективных, а субъективных и искаженных знаний (греч. раrа – «возле, мимо, вне»).

Давая искаженное представление о действительности (в том числе об истории), паранаука тем самым четко отличается от науки и дает своим потребителям ложные, отклоняющиеся знания. Как пишет В.П. Торчилин,

«чем стремительнее развивается наука, чем дальше продвигается она по пути понимания законов и процессов, лежащих в основе мироздания, в том числе и в основе жизни, тем большее количество всякого рода околонаучных теорий, «чудесных» фактов и просто суеверий, как правило, непосредственно никак не связанных с научными достижениями, распространяются в повседневном, так называемом обыденном сознании»¹⁰.

Известно, что псевдонаука склонна к сенсациям и «решительным перестройкам науки и ее практических приложений», а личность псевдоученого характеризуется самомнением, некритичностью, карьерными амбициями, фанатизмом, недобросовестностью, неприятием критики, саморекламой, поддержкой во вненаучных кругах¹¹. С яркими образцами паранауки-псевдонауки на Северном Кавказе мы познакомимся ниже.

В нашей области знаний нужно говорить о параистории. История, как наука, демократична, внешне кажется простой и доступной для достаточно образованного человека, не имеющего профессиональной подготовки. Как отмечает Г.Д. Левин, существует два вида наук: проницаемые и непроницаемые для непрофессионала.

«Науки первого типа, беззащитные перед вторжением непрофессионалов… – медицина, сельское хозяйство, ремесло, военное искусство, этика, эстетика, экономика и т.д. Непроницаемые науки – те, в которые раньше «не ступала нога человека», – теория атома, элементарных частиц, генетика, кибернетика и другие».

Очевидно, что история также принадлежит к числу весьма проницаемых для непрофессионалов наук. Трудно не согласиться с Г.Д. Левиным и втом, что «спор между профессионалами и непрофессионалами возможен лишь в науках первого типа, возникших как надстройки над предшествующим им обыденным, ремесленным знанием¹²». Кажущаяся доступность привлекает к истории дилетантов, не понимающих сущности исторической науки и не владеющих методами и процедурами исследовательской работы историка.

При всем этом мы должны вести речь не только об обычных дилетантах (от лат. delecto – «услаждаю, забавляю»), как правило, совершающих свои «безобидные» псевдонаучные открытия по причине некомпетентности, поверхностного знакомства с предметом исследования. Как неоднократно отмечалось одним из авторов данной работы, профессиональный состав и интеллектуальный уровень современных творцов псевдоисторических концепций, а соответственно, методы «научной» аргументации и качественный уровень их «исследований» достаточно разнообразны. В рядах создателей и защитников историографических мифов, далеко не безвредных для массового сознания, сегодня можно встретить людей всевозможных специальностей, начиная от представителей сугубо физического труда и кончая разночинной творческой и научной интеллигенцией. Среди них немало и дипломированных ученых и даже академиков из разнородных, ускоренно размножившихся ныне, провинциальных, национальных и интернациональных (международных) институтов, учебных заведений, академий.

По ряду признаков всю их печатную продукцию можно подразделить на несколько категорий, которые варьируют от самых абсурдных и курьезных статей и статеек в разнопрофильных и разноуровневых журналах и газетах до весьма объемистых, прекрасно изданных монографий, пронизанных в целом грубыми методическими и фактологическими ошибками и рельефно выраженной тенденциозностью, но вместе с тем содержащих в какой-то мере более или менее правомерные суждения и выводы¹³.

Несмотря на все вышеотмеченные и прочие различия, авторы подавляющего большинства таких публикаций проявляют в принципе очевидное сходство в одном – в стремлении к чрезмерному приукрашиванию и идеализации, вопреки фактам, исторической роли своих или приписываемых себе (в масштабах этноса) отдаленных предков, в способах и формах внушения их сегодняшним потомкам чувства национальной исключительности и превосходства. Нетрудно заметить, что основное содержание и направленность подобных этноцентристских теорий детерминированы в основном особенностями этнического состава и (или независимо от национальности) конъюнктурными соображениями их авторов, пытающихся «научно» доказать легитимность определенных политических и теоретических притязаний и претензий.

Таким образом в превалирующей части печатной продукции рассматриваемой пробы достаточно ярко проявляются все основные признаки псевдотворчества типичных дилетантов в сфере обществоведения, но вместе с тем особый негативный оттенок и остроту деструктивной деятельности этих представителей паранауки придает крайне идеологизированный, национал-ориентированный характер их тенденциозных «исследований», обусловленный в многонациональных регионах реалиями нашего трудного времени, сложностями межэтнических отношений¹⁴.

Стремление к идеологизированному, явно необоснованному приукрашиванию и идеализации отдаленного прошлого своих или мнимых этнических предков, зачастую приводящее дилетантов и даже профессионалов – представителей историко-археологической науки к обескураживающим «научным» открытиям, имеет более или менее широкое распространение не только на Кавказе, но и в других регионах бывшего СССР. Это явление не новое, но в наши дни оно приобрело невиданные доселе масштабы. Из огромного числа подобных фактов приведем некоторые примеры псевдонаучного творчества российских любителей историографических сенсаций.

Так, еще в конце 1940-х гг. писатель А.К. Югов «установил», что один из героев гомеровской «Илиады» Ахиллес есть русский «тавроскифский» князь, а журналист Д.Зиберов заявил, что это открытие «убедительно доказано»¹⁵. Надо ли говорить, что во времена Гомера русских как этноса еще не существовало, а Югов и Зиберов демонстрируют незнание и непонимание древней истории не только России, но и Греции. Однако юговское «открытие» было тиражировано массовым популярным журналом.

Московский геолог Г.С. Гриневич сделал другое, не менее забавное «открытие» – успешно дешифровал и прочитал до сих пор загадочную надпись на известном глиняном диске из Феста (остров Крит), найденном итальянским археологом Л. Пернье в 1908 г. при раскопках дворцового комплекса крито-микенской культуры. Надпись оказалась ни много, ни мало «древнерусской», а племя русичей, оказывается, было вынуждено оставить свою страну Русиюнию (Русь-Рысь) и обрело новую родину на Крите¹⁶. Но и здесь «бес попутал» автора сенсации: Фестский диск принято датировать примерно 1700 г. до н.э., т.е. за более чем 2500 лет до появления древнерусского этноса. Подстать этому «открытию» является и получившая широкую известность так называемая «Велесова книга» – фальшивка, выдаваемая за памятник древнерусской литературы¹⁷ .

Добавим, что вскоре после «дешифровки» Гриневича редактор районной газеты из Владимирской области В.М. Михайлов «установил», что надпись на Фестском диске сделана на протогреческом языке¹⁸. Существуют и дилетантские расшифровки этой надписи на болгарском и других языках. Ученые, ломающие головы над тайной письменности из Феста, должны быть посрамлены – многие десятилетия им не удается то, что удалось геологу и редактору районной газеты. Но «окончательно» тайна Фестского диска была недавно разгадана в институте «ЮЖДАГ», что в г. Дербенте, уже известным своими «исследованиями» и «дешифровками» в области кавказско-албанской письменности и языкознания (см. Гл. 6) профессором-химиком Я.А. Яралиевым – язык надписи «оказался близким к одному из кавказских языков». Эта «сенсация» была анонсирована «Дагестанской правдой» (17.05.2000).

Вскоре вышла и монография этого ученого, в которой обосновывается и доказывается лезгинская версия принадлежности древнеписьменного памятника из Феста¹⁹. К сожалению, этим «исследователям» невдомек, что краткость данной надписи, ее пиктографический (рисуночный) характер, уникальность текста позволяют, при большом желании, прочитать ее на любом из языков мира, и такое, пока скептическое, отношение к дешифровке этого памятника исчезнувшей письменности остается среди специалистов²⁰.

Приведенные «открытия» дилетантов от истории можно дополнить откровениями В.М. Гобарева в его двухтомном труде «Предыстория Руси», где геродотовский скифский царь Таргитай (а скифы в массе своей были ираноязычны) становится славянским вождем, жившим в XV в. до н.э. и который «подрубил могущество племен катакомбной культуры своим каменным топором»²¹. Все эти исторические несуразности являются плодом буйной фантазии автора, который выдает сам себя.

Об этническом тождестве русов («народа рос») с частью скифских племен, господствовавших в Крыму (тавроскифы) и Северном Причерноморье, пишет и кандидат технических наук И.Е. Саратов. Более того, по его реконструкциям, славяноязычными предками русских оказались сарматы, аланы, часть тюрок-болгар и некоторые другие племена конца раннежелезного века и раннего средневековья, проживавшие в Юго-Восточной Европе и на Северном Кавказе²².

До каких глубин древности может довести «патриотическое» рвение параисториков, показывают исторические упражнения писателя В. Чивилихина. Ссылаясь на археолога В.Е. Ларичева, он в своем достопамятном романе провозгласил об открытии в Сибири «древнейшей цивилизации планеты», которая насчитывает 34 тысячи лет²³. Итак, наша Сибирь – носитель «древнейшей» цивилизации, а не какие-то Египет, Крит, Двуречье или Индия с Китаем! Как видим, приверженность определенных категорий творцов параистории идее о том, что их этнические предки выглядят, во всяком случае, не хуже других и даже лучше многих – болезнь старая и широко распространенная.

В центральной печати в последнее десятилетие прошла серия публикаций о «новой хронологии» истории, предложенной известным математиком-механиком, академиком РАН А.Т. Фоменко на основе «анализа» астрономических данных²⁴. Так, например, по его утверждению, почти вся историческая хронология имеет «жесткий сдвиг», события I-III вв. н.э. в реальности происходили в X-XIII в., а Иисус Христос родился в 1054 г. и был ни кем иным как римским папой Григорием VII; русский князь Иван Калита (ум. в 1340 г.) – это монгольский хан Батый (ум. в 1255 г.), внук Чингисхана, великий князь Дмитрий Донской (1350-1389 гг.) – это зотоордынский князь Тохтамыш (ум. в 1406 г.). Это только некоторые «историко-хронологические факты» из многих сотен, предложенных «школой» Фоменко. Многие тома его с соавторами сочинений на тему «новой хронологии» и «нового прочтения истории» заполонили полки книжных магазинов, включая «Академкнигу», рекламируются «АиФ». Нельзя не согласиться с М. Соколовым, который подчеркивал, что подобные параисторические сочинения «удовлетворяют национальное тщеславие своих авторов, удрученных бедностью и относительно поздней датировкой исторических источников, описывающих подвиги их нации»²⁵.

«К Фоменко пришла слава Герострата»,

– едко пишут астрономы Ю.Н. Ефремов и Ю.А. Завенягин²⁶.

«Сочинения сугубо фантастического характера», –

добавляет к этому археолог-историк, академик В.Л. Янин²⁷. Мы не знаем, имеет ли отношение к исторической науке упомянутый выше В.М. Гобарев (такой специалист по древней Руси нам неизвестен), но обратим внимание на то, что во всех остальных случаях перечисленные публикации, которые составляют лишь незначительную часть той же низкопробной печатной продукции, принадлежат людям, весьма далеким профессионально от исторической науки. Конечно, нельзя всех их заподозрить в сознательном искажении существующих на сегодня исторических знаний и археологических фактов, в сознательной погоне за шумной сенсацией и последующей известностью и т.д. – не все дилетанты фальсификаторы, хотя есть и такие. Многие дилетанты – люди увлекающиеся наукой и увлеченные искренне. Как отмечал В.А. Кореняко, дилетант получает

«эмоциональное, психическое удовлетворение от своих занятий независимо от объективных результатов и оценки окружающих. Вознаграждения, рецензии, получение ученых степеней и званий вполне могут быть вторичными по сравнению с основным психическим фактором²⁸».

В истории науки известно немало случаев, когда любители делали настоящие, а не мнимые открытия. Скромного школьного учителя из Калуги К.Э. Циолковского по формальным меркам следует считать дилетантом, но он является основоположником научной космологии, гениально предвосхитившим ее основные идеи. В археологии к сонму научных дилетантов-

любителей принадлежат краеведы-археологи, но их польза для «большой» науки несомненна. Поэтому мы менее всего хотели бы бросить камень в искренних и честных любителей научного поиска и знания.

Речь идет о другом – о добросовестности дилетантов и их сотрудничестве с учеными хотя бы на уровне консультаций, обсуждений, опережающих скороспелые публикации. Это позволит избежать досадных ошибок и ляпсусов, которые присутствуют в приведенных выше примерах.

Глава 2. Закавказье – Северный Кавказ

Обратимся к Кавказу. Наряду с выше продемонстрированной тенденцией «кто древнее» на древнерусских материалах, здесь в ходу представления о своих былых великих этнических предках, занимавших будто бы огромные земельные пространства «от моря до моря», в том числе теперь принадлежащие другим народам и странам. Отсюда территориальные претензии к соседям, требования вернуть «исконные земли». Касаясь данных аспектов, политолог А.А. Цуциев пишет:

«Историческая изменчивость этих ареалов и практически полное отсутствие сегодня «моноэтнических» ареалов превращают поиски исконных территорий и свидетельств исконности в одну из традиционных этнонационалистических профессий²⁹».

Реакционная роль паранауки, фальсифицирующей или подтасовывающей историю, в подобных случаях выступает особенно рельефно. Главный Кавказский хребет никогда не был непреодолимым барьером для племен и народов, обитавших по обе стороны хребта. Культурные взаимосвязи и отдельные перемещения этнических групп в древности и средневековье не вызывают сомнений. Мало того, сама природа Кавказа, его геоморфологические особенности определили тесное и разностороннее взаимодействие различных культур и этносов, существовавших ландшафтно-районированных хозяйственно-культурных типов, взаимодействие системы «горы-равнины».

Влияние Закавказья на культуру Северного Кавказа можно видеть, к примеру, на материале таких древних археологических культур, как куро-аракская второй половины IV-III тыс. до н.э. и кобанская конца II-I тыс. до н.э. В свою очередь, с севера на юг Кавказа в VII в. до н.э. переместилась масса древних ираноязычных кочевников-скифов, что установлено достаточно прочно современной археологией. В раннесредневековый период, в эпоху Великого переселения народов (IV-VII вв.) этнические миграции не просто продолжались, а значительно усилились – нам хорошо известны среди прочих аланские и гуннские вторжения в Закавказье через Дербентский проход, Крестовый, Мамисонский и Рокский перевалы, факты расселения ираноязычных маскутов в Южном Дагестане и Северо-восточном Азербайджане, алан в верховьях р. Большой Лиахви на юге Кавказа.

Известны факты, документируемые письменными источниками, о поселении на территории современного Азербайджана групп гуннов-савир и хазар. В то же время ни в скифское, ни в раннесредневековое время никаких доказательных данных о расселении каких-либо крупных картвело-грузинских этнических групп на севере Кавказа нет.

Насколько нам известно, грузинская историография никогда всерьез и не настаивала на сколько-нибудь значительном присутствии грузинского этноса на Северном Кавказе. Для древности, пожалуй, единственным исключением является явно устаревшая, представляющая только историографический интерес, версия о том, что северокавказская кобанская культура I тыс. до н.э. представляет отпочкование от колхидской культуры позднебронзового века, почти синхронной кобанской. Основоположником данной версии был академик И.И. Мещанинов (1883-1967 гг.), поддержанный академиком С.Н. Джанашиа (1900-1947 гг.). Версия Мещанинова-Джанашиа попала в сводную работу по археологии Грузии, в которой памятники самобытной кобанской культуры рассматривались как «памятники колхидской культуры в Кобани³⁰».

Иное дело вопрос о масштабах и последствиях политического и культурного влияния Грузии на Северный Кавказ. Влияние это существовало реально, но неоднозначно во времени и пространстве, что требует специального углубленного исследования. Во взглядах ряда представителей грузинской историографии наблюдается давняя и устойчивая тенденция к большим преувеличениям места и роли Грузии в культурно-историческом процессе на Кавказе и даже в мире. Определенную роль в этом сыграл весьма влиятельный в 1920-1930-х годах академик Н.Я. Марр (1864-1934 гг.), возглавлявший Академию истории материальной культуры (ныне Институт археологии РАН), основатель так называемой «яфетической теории» и «нового учения о языке», которые впоследствии не выдержали испытание временем и подверглись критике. Современный исследователь В.М. Алпатов отмечает:

«Работы Марра любых лет полны заявлений о мировой роли кавказских народов, а поиск им своему (т.е. грузинскому – авт.) языку «знатного родственника» оказался сильнее научности³¹». Н.Я. Марру вторит другой авторитетный академик Г.Н. Чубинашвили, заявивший:

«Грузия в культурном отношении стояла в ряду тех стран, которые первенствовали и давали тон мировой культуре³²».

Оценки филолога Марра и искусствоведа Чубинашвили подтвердил известный археолог, академик А.М. Апакидзе³³. Этот «синдром превосходства» заметно возрос в сегодняшней Грузии, где суверенизация страны и гласность без берегов привели к новой волне идеологизации и политизации исторической науки, особенно в период президентства З. Гамсахурдиа. Инициаторами в создании подобной атмосферы выступили, среди других, и профессиональные историки. Так, в статье член-корреспондента АН Грузии М. Лордкипанидзе, написанной в связи с сепаратистскими тенденциями в Абхазии и ее желанием обрести государственный суверенитет, утверждалось:

«Территория нынешней Абхазской автономной республики по данным письменных источников (иностранных и грузинских) издревле была населена грузинскими племенами»,

абасги и апсилы здесь жили с первых веков н.э., а

«современные абхазы на территорию исторической Абхазии проникли с XVII века из Северного Кавказа³⁴».

Кроме этого голословного утверждения, в виде аргументов приводятся факты из политической истории Грузии, а не этнической истории абхазского народа и Абхазии, что не одно и то же: политическая зависимость от централизованной Грузии не означает отсутствие абхазского этноса в Абхазии. Ангажированность статьи М. Лордкипанидзе очевидна.

Не менее показательна и наполненная пафосом былого величия Грузии статья старшего научного сотрудника академического института им. акад. И.А. Джавахишвили Л. Тухашвили «Государственность: этапы развития». Цитируем:

«Согласно традиционно распространенному в средние века мнению, политическая активность грузин началась 60 веков назад. Под активностью подразумевается государственность или формирование этноса в коллективное договорное качество…».

Устанавливаемый автором «достоверный» хронологический предел грузинской государственности – XV в. до н.э. (Колхида);

«у народов современной Европы не подтверждается такой древний возраст государственности. В Колхиде родилась не только государственность, но и медицинская наука»;

согласно этому автору, Урарту, Каппадокия, Пафлагония – есть «грузинские государства последующих времен», а грузины

«лишили ума персов, поглотили Римскую империю, Византию, а сами остались невредимыми…»³⁵.

Итак, по хронологии Тухашвили, грузины сформировались как народ уже в IV тыс. до н.э. и уже тогда создали свою государственность. В Европе такого феномена действительно не было, она тогда была «погружена во мрак» энеолита и пользовалась каменными топорами…

Так неискушенному в истории и доверчивому читателю в официальном печатном органе Грузии преподносились концепции весьма сомнительного свойства, формировались представления о некой «богоизбранности» Грузии, ее особом положении в мире. Формировался комплекс превосходства. Разве этот идеологический и психологический фактор, наряду с политическим и экономическим, не сыграл свою роль в вооруженных столкновениях Грузии с Южной Осетией и Абхазией? В этой связи нельзя не указать на объемный коллективный труд грузинских историков и археологов «Осетинский вопрос», в предисловии к которому один из составителей Акакий Бакрадзе излагает нечто подобное программной доктрине и военно-стратегической задаче:

«Впереди нас ждут ожесточенные схватки. Надо освободить и возвратить оккупированные врагом территории – Цхинвальский округ и Абхазию»³⁶.

При подобных военно-политических «установках» и ориентирах, намечаемых учеными кругами, мир и спокойствие на Кавказе долго будут оставаться проблематичными, если самая широкая общественность и интеллигенция Кавказа не увидят ту бездну, на краю которой они оказываются. Надеемся, что наш читатель понимает – это не банальные сентенции авторов. К сожалению, это весьма неприятная реальность. В.А. Тишков, касаясь вооруженного противостояния между Грузией и Абхазией и роли в этом З. Гамсахурдиа и В Ардзинбы, справедливо отмечал, что

«между войной историков и филологов и настоящей войной дистанция фактически исчезла, когда те же сами интеллектуалы стали обладателями власти и обрели способности организовать войну³⁷».

Мы привели несколько примеров (их во много раз больше) из современной грузинской историографии, дабы показать не только тенденции деструктивного характера, свойственные околонаучным идеологическим спекуляциям, но и участие в этих спекуляциях как любителей-дилетантов, так и профессиональных ученых вплоть до академиков. Таким образом, сфера действия параистории покрывает всю вертикаль научной структуры, все древо познания от корней до кроны. Разумеется, сказанное не бросает тень на всю грузинскую историческую науку, достигшую значительных высот, особенно в советский период своего развития. Речь идет о проникающей способности паранауки, о ее метастазах в научном организме, о необходимости пресекать язвы национальной исключительности.

Представления о грузиноцентризме в древней и особенно средневековой истории Кавказа сыграли свою роль и в отношении северокавказских народов. Творцы псевдонаучных концепций в историографии Грузии упорно создают миф о ее былом мощном влиянии почти на все народы Северного Кавказа, об их вассалитете в феодальную эпоху, о грузинском (иберийском) происхождении и ранней грузинизации многих кавказских племен и народов, упоминаемых античными и средневековыми письменными источниками.

Так, например, в научных публикациях Т.Г. Папуашвили навязчиво, с игнорированием исторических фактов, проводится идея «о тесном этническом родстве» кавказско-албанского племени эров и иберов, о том, что так называемые эретские племена (собственно эры, а также лпины, чилбы и соджи)

«с этнической и культурной точек зрения были очень близки к восточно-грузинским племенам»,

что в этническом формировании их

«грузинский элемент участвовал не как внешний, инородный, а как внутренний, органичный фактор³⁸».

Акаки Бакрадзе

Таким образом проводится идея, что современная территория Восточной Грузии (Алазанская долина) была исконно населена древнекартвельскими (древнегрузинскими) племенами, хотя еще более 60 лет назад акад. И.А. Джавахишвили (1876-1940 гг.) пришел к остающемуся в силе заключению, что топонимические данные

«свидетельствуют с полной ясностью, что восточные провинции восточной Грузии некогда были заселены чеченскими и дагестанскими племенами³⁹».

Переселение древнегрузинских племен на территорию будущей Иберии-Картли (Восточная Грузия), очевидно в конце VII – начале VI в. до н.э., нашло отражение, например, в преданиях, зафиксированных в грузинской хронике «Мокцевай Картлисай», и в самом топониме Мцхета, имеющим непосредственную связь с наименованием области юго-западной Грузии Самцхе-Месхети и отразившим миграцию древнегрузинских племен в северо-восточном направлении, и, возможно, в археологических материалах этого времени⁴⁰.

Идеи грузиноцентризма нашли отражение в школьных учебниках, созданных еще в советское время⁴¹. Те же положения находим в специальной монографии Д.К. Степнадзе: Грузия в XII в. держит под своим влиянием весь Кавказ; одним из рычагов влияния является христианство, распространенное из Грузии; адыги, осетины и вайнахи подчинены грузинской власти⁴².

В XII-начале XIII в., особенно в правление царицы Тамары (1184-1213 гг.), централизованное грузинское феодальное государство действительно достигло пика военно-политического могущества, раздвинув вширь свои границы и став влиятельной на Кавказе силой. Но и в этой бесспорной исторической ситуации нет достаточных оснований для таких чрезмерных преувеличений. К возвышению Грузии в XII-начале XIII в. прямое отношение

имеют именно народы Северного Кавказа, отнюдь не предстающие перед нами в положении грузинских вассалов.

Д.К. Степнадзе приводит хорошо известный факт переселения царем Грузии Давидом IV Строителем (1089-1125 гг.) кипчаков-половцев с Северного Кавказа в 1118 г. Переселено было 45 тысяч семей⁴³. По данным 3.В. Анчабадзе, это был контингент численностью до четверти миллиона человек⁴⁴. Для раннего средневековья это огромная сила – только воинов было переселено 40 тысяч, из них 5 тысяч отборных бойцов. Значительная часть их была, видимо, поселена на территории Восточной Грузии, где расселялись и огузские племена и которая была известна некоторое время под названием Диди Туркоба («Великая Туретчина»)⁴⁵.

Зададим два вопроса:

1) если в период наивысшего могущества Грузия нуждается в столь внушительном подкреплении с Северного Кавказа, то не логично ли в возвышении Грузии среди других факторов учитывать и военное союзничество с теми же кипчаками?;

2) если и осетины были вассалами Грузии, то почему для передвижения переселяемых кипчаков через территорию Осетии понадобилось согласие алан, для чего царь Давид Строитель лично отправился с визитом в Осетию и после переговоров получил согласие?

Подобное положение, зафиксированное в грузинской летописи⁴⁶, никак не согласуется со статусом вассалов.

Безоговорочный тезис о вхождении Северного Кавказа в сферу политического влияния Грузии в X-XI вв. проходит в обобщающем коллективном труде грузинских историков⁴⁷, а в упоминавшейся выше статье Л. Тухашвили сказано, что при Давиде Строителе Грузия превратилась в «общекавказскую империю» с трехчленной структурой: 1) вся Грузия, т.е. собственно Грузия в подчинении царя от Никопсии до Дербента; северные предгорья Кавказа входят в Грузию; 2) страны «кмаднапици», видимо, вассалы: Черкесия, Осетия, Чечня, Ингушетия, Дагестан, Дербент, Ширван, Арзрум и т.д.; 3) полугрузинская империя Трапезунд. Комментируя концепцию вассальной зависимости северокавказских народов от феодальной Грузии, Г.Д. Тогошвили справедливо указал, что в отношении многих народов

«это положение не подтверждается прямыми историческими сведениями и тем не менее оно безраздельно господствует в грузинской историографии».

Вассалами Грузии были только горцы, непосредственно граничащие с Грузией⁴⁸. Вывод Г.Д. Тогошвили подтверждается историко-археологическими материалами, которые будут приведены ниже.

Культурные связи Грузии и Северного Кавказа подверглись изучению в специальной монографии 3.Ш. Дидебулидзе. Говоря о распространении христианской религии, автор цитирует следующие выводы Н.А. Бердзенишвили:

«черкесы, осетины, дзурдзуки и глигвы (вайнахи – авт.) все больше и больше принимают участие в создании единой феодальной монархии, так как народы Северного Кавказа не могли оставаться в стороне от исторического процесса. Последний период царствования Тамары характерен тем, что все племена Северного Кавказа и Закавказья становятся вассалами Грузии и находятся под сильным культурным влиянием феодального грузинского царства⁴⁹».

Это идейная канва книги Дидебулидзе. Утверждения о мощном культурном влиянии феодальной Грузии на Северный Кавказ и о включении всех племен Северного Кавказа в грузинскую «единую феодальную монархию» не находят материального подтверждения в археологических источниках. Это влияние обнаруживается лишь в высокогорных зонах, прилегающих к Грузии с севера. Мы имеем в виду историческую область Двалети-Туалгом в верховьях р. Ардон, где представлены памятники грузинского церковного зодчества XI-XIII вв., эпиграфические находки и грузинская топонимика. Далее следует горная котловина в верховьях р. Ассы в Ингушетии с храмами Тхаба-Ерды, Алби-Ерды и Таргим, возведенными в стиле грузинской христианской архитектуры и с грузинскими надписями. Третий район грузинского влияния – Дидо и Авария в западной части горного Дагестана, где находятся Датунская базилика, руины церкви на горе Акаро XI-XII вв. и иные, еще не исследованные, памятники культового зодчества, местные христианские могильники, имеются находки каменных крестов и аваро-грузинских и грузинских надписей, и отчасти зона высокогорного Цахура (Южный Дагестан).

Приведенные факты достоверны и свидетельствуют о влиянии грузинской церкви и культуры. Археологическая экспедиция, работавшая в начале 1970-х годов в высокогорных районах Северного Кавказа под руководством Г.Г. Гамбашидзе, выявила новые объекты грузинского происхождения и довольно позднего времени лишь в Хеви (район с. Казбеги на трассе Военно-Грузинской дороги). Сколько-нибудь существенно расширить ареал грузинского влияния на севере не удалось.

Полагаем, что данная картина грузинского культурно-идеологического влияния на Северном Кавказе в целом более реальна, чем романтические реконструкции некоторых грузинских историков, выдающих желаемое за действительное. Характерно, что на северокавказской равнине и в предгорной зоне такой картины религиозного и культурного воздействия Грузии не наблюдается.

В этой связи остановимся на настойчивых попытках В.Б. Виноградова и С.А. Головановой установить грузинское происхождение небольших одноапсидных кирпичных церквей городища Верхний Джулат XIII-XIV вв. в Северной Осетии⁵⁰. Но эти попытки и исходящие утверждения не опираются на конкретный историко-архитектурный анализ храмов, дающих иной ряд типологических параллелей, а в двух случаях имеющих погребальные крипты под алтарем, что не типично ни для древнерусской церковной архитектуры, как это казалось Е.И. Крупнову⁵¹, ни для грузинских храмов. Некоторое «неудобство» с криптами В.Б. Виноградов, С.А. Голованова и согласившийся с ними Е.И. Нарожный⁵² легко обошли при помощи версии о якобы имевшей место «перестройке» грузинских церквей Верхнего Джулата «под католические церкви» после их разрушения русскими в 1278 г.

Однако данная версия умозрительна, а «перестройка» церквей Верхнего Джулата ничем не доказана ни в ходе раскопок, ни при последующем их изучении. Отсутствует и типичная грузинская поливная керамика XIII-XIV вв., о чем пишет Е.И. Нарожный⁵³. Керамический комплекс Верхнего Джулата характеризуется почти полным отсутствием поливной керамики независимо от ее происхождения, и этим он заметно отличается от других золотоордынских городов, в том числе и Маджар на р. Куме. Трудно понять, зачем археологам «школы Виноградова» понадобилось столь легковесно обращаться с археологическим материалом.

Характерно, что по наблюдениям того же В.Б. Виноградова на территории бывшей Чечено-Ингушетии в золотоордынскую эпоху ни одной грузинской монеты не обнаружено, господствуют монеты Золотой Орды54. В совокупности с полным отсутствием грузинских эпиграфических и архитектурных памятников в предгорно-равнинной зоне Центрального Кавказа как золотоордынской эпохи, так и более ранней аланской, эти факты не дают возможности согласиться с 3.Ш. Дидебулидзе в том, что христианское влияние Грузии на Северном Кавказе «было всегда ощутимо и значительно», достигнув кульминации в XI-XII вв⁵⁴.

Невозможно принять и утверждение З. Дидебулидзе о том, что зависимость христианских культовых сооружений на территории Северной Осетии «от грузинского архитектурного влияния не вызывает сомнений». Выше уже говорилось, что подобные утверждения могут быть обоснованы только для района Двалети-Туалгом в верховьях р. Ардон (грузинские храмы XI-XII вв. в Зруге, Тли и Регахе, следы в Наре). Неоднократно процитированная здесь монография 3.Ш. Дидебулидзе является одним из образцов псевдонаучной литературы, в которой существенно упрощаются и искажаются вопросы взаимоотношений феодальной Грузии с народами Северного Кавказа. Тенденциозность подходов и оценок в отрыве от реальной источниковой базы, склонность к чрезмерным преувеличениям и переоценкам в пользу политической и культурной доминанты Грузии очевидны. В рассматриваемом нами вопросе столь односторонние интерпретации неправомерны и ведут к искажениям весьма субъективного свойства. Нельзя не замечать и то, что успехи грузинской государственности и культуры феодальной эпохи, несомненно, ставшие результатом внутреннего имманентного развития самого грузинского общества, в какой-то степени были обеспечены и военной силой северокавказских соседей, поставлявших Грузии свои боевые контингенты⁵⁵. Прав был Г.Д.Тогошвили, отметивший:

«По письменным источникам некоторые горцы Северного Кавказа порой попадали под власть царей Грузии. В основном же, северокавказский мир выступает политически независимым, и взаимоотношения Грузии с ним строились на союзнической основе. Попытка построить свои отношения с населением Северного Кавказа на иной основе встречала решительное сопротивление…⁵⁶».

Аналогичная картина намечается на Северо-Западном Кавказе, что вполне естественно по причине географической удаленности этого региона от Грузии-Картли. Длительное обсуждение вопроса о грузинском культурно-политическом влиянии на верховья Кубани началось со статьи А.Н. Дьячкова-Тарасова о Сентинском храме Х в. в ущелье Теберды и его фресках⁵⁷. Автор посчитал этот храм грузинским и пришел к выводу:

«вся названная местность была под сильным религиозным и политическим влиянием Грузии».

Однако уже тогда в приложенной к статье Дьячкова-Тарасова «Дополнительной заметке» от редакции выводы его аргументированно оспаривались и указывалось, что Сентинский, Хумаринский (Шоанинский) и Зеленчукские храмы были построены не грузинами, а греками-византийцами. Византийское происхождение верхнекубанской группы купольных храмов Х в. обосновано специальным исследованием одного из авторов этих строк⁵⁸.

Но сомнительная идея о принадлежности верхнекубанских храмов к произведениям грузинского церковного зодчества оказалась довольно навязчивой. Академик Г.Н.Чубинашвили включил упомянутые сооружения в грузинскую архитектуру «крайней западной провинции по Черноморскому побережью»⁵⁹. Он прямо связал храм на р.Бзыбь в Абхазии и северный храм Зеленчука с Самшвилдским Сионом, а в «Атласе Грузинской ССР» пять купольных храмов Верхней Кубани показаны как памятники грузинской архитектуры⁶⁰. Возникают естественные вопросы. Можно ли объекты древней архитектуры рассматривать в отрыве от исторического контекста? Почему в памятниках грузинского происхождения обнаружены греко-византийские надписи при полном отсутствии грузинских?

Историко-политическая ситуация, известная нам по сумме достоверных письменных источников, свидетельствует о том, что в верховьях Кубани в течение многих веков (до XII в.) преобладало не грузинское, а греко-византийское влияние⁶¹. Между тем «патриотические» дефиниции грузинской историографии отстаиваются в статье В.Б. Виноградова, построенной на императивных принципах⁶².

Сказанное выше не означает отрицания нами контактов и проникновения отдельных импульсов грузинской культуры X-XIII вв. на Северо-Западный Кавказ, что, скорее всего, имело место через посредство Абхазии. Это тем более вероятно потому, что абхазские цари в Х в. помогали византийским миссионерам в их деятельности в стране алан. Реальные следы грузинского влияния X-XII вв. выявлены в некоторых церквах Ильичевского городища в верховьях р. Уруп (Краснодарский край). Среди них и так называемая трехцерковная (по Г.Н. Чубинашвили) базилика, требующая, однако, более тщательного анализа и проверки варианта о ее возможном генезисе от базилик эллинистического типа⁶³. Допустимо, что строительство небольших приходских церквей и центральной базилики Ильичевского городища вела группа строителей абхазско-грузинского происхождения, следовавшая канонам грузинской церковной архитектуры. Но это, конечно, не дает оснований для далеко идущих выводов о культурно-политической доминации феодальной Грузии на северо-западе Кавказа.

Подведем некоторые итоги. Несомненно, двусторонние взаимоотношения Грузии и Северного Кавказа в эпоху раннего средневековья реально существовали, высокая культура феодальной Грузии оказывала определенное воздействие на прилегающие, особенно высокогорные, районы Северного Кавказа. Ареалы выявляемого грузинского влияния незначительны и локально замкнуты.

И в предгорно-равнинной зоне Северного Кавказа отсутствуют признаки воздействия феодальной культуры Грузии. Представления о включении чуть ли не всего Северного Кавказа в сферу политического подчинения Грузии на уровне вассалитета и определяющего влияния средневековой грузинской культуры являются историографическим мифом, созданным и развиваемым некоторыми грузинскими учеными. В перечисленных выше идеях

грузинской историографии просматривается синдром национальной исключительности и культурно-исторического превосходства. Эти обстоятельства по существу ставят подобные произведения в один ряд с творениями параистории, о которых говорилось выше, ибо таким образом искаженное, фальсифицированное знание не может быть признано наукой.

Кратко коснемся вопроса о «Великой Армении» на Северном Кавказе. В сравнении с Грузией в нем есть своя специфика. В силу географических и исторических условий, сложившихся для христианской Армении устойчиво неблагоприятно, армяне были вынуждены постоянно мигрировать в поисках безопасных мест обитания. В эпоху средневековья они оказывались преимущественно на севере: в Крыму, на Украине, в России, Волжской Болгарии.

Здесь формируются армянские колонии с населением, занимавшимся ремеслом и торговлей (например, в Крыму – Каффа, на Украине – Львов, в Волжской Болгарии – город Болгары). Были ли армянские колонии на Северном Кавказе и присутствовали ли здесь армяне? В эпоху средневековья (условно до XVI-XVII вв.) мы ничего определенного и, тем более, утвердительного сказать об этом не можем. Для этого нет никаких данных ни в письменных, ни в археологических источниках. То же самое следует сказать и относительно возможности сколько-нибудь устойчивого культурно-политического влияния Армении на средневековый Северный Кавказ. Это понятно: если близкорасположенная и высокоразвитая Грузия даже в «золотой век» ее истории имела на севере Кавказа лишь локальные зоны влияния, удаленной Армении оказывать даже такое воздействие было не под силу. Об этом свидетельствует малочисленность известных археологических артефактов.

В 1869 г. близ г. Белореченска Краснодарского края была случайно открыта христианская церковь, в руинах которой оказались три плиты с надписями – две греческие, одна армянская⁶⁴. Греческие надписи на этих плитах, одна из которых содержала имя и изображение св. Георгия, опубликованы И.И. Помяловским⁶⁵, а армянская надпись – Х.И. Кучук-Иоаннесовым, который датировал ее 1171 г.⁶⁶ По Кучук-Иоаннесову, имя в надписи не читается, но оно указано в более ранней публикации Н.Каменева – «Крымбей из Кафы»⁶⁷. Вопрос о подлинности упомянутой надписи и ее чтения Н. Каменевым, не бывшим специалистом по эпиграфике, остается открытым.

Армянское население в Крыму присутствовало с XI-XII вв., что нашло отражение не только в письменных источниках, но и в известных армянских надмогильных памятниках Крыма, количество которых достигает около 200⁶⁸. Поэтому строительство армянским мастером церкви на Кубани вполне вероятно в этом историческом контексте. Однако следует обратить внимание на не армянское, а на тюрко-татарское имя «Крымбей» – тюркское население в Крыму существовало, по крайней мере, начиная с Великого переселения народов и в последующие столетия (гунны, болгары, хазары, половцы); присутствие тюркского имени в надписи исторически также вполне реально. М.Н. Ложкин посчитал Белореченскую церковь армянской, но наличие в ее руинах непроверенной и неподтвержденной армянской надписи (даже если она будет подтверждена) еще не означает армянского происхождения самой церкви. Кстати заметим, что архитектурные особенности Белореченской церкви, которые могли бы пролить свет на данный вопрос, остались неизвестными, а это было бы важно. Вопрос настолько неясен, что делать далеко идущие выводы было бы преждевременно и опрометчиво.

Более определенное и прямое свидетельство связей Северного Кавказа с Арменией дает Зеленчукский «клад», обнаруженный в 1940 г. под полом северного Зеленчукского храма Х в. В состав «клада» входил перстень с альмандиновой вставкой, на которой вырезано имя армянского царя Ашота I (886-891 гг.)⁶⁹. Очевидно, это был личный перстень-печать царя Ашота I, но как он попал в кафедральный собор Аланской епархии, мы не знаем. Можно указать также на бронзовый перстень с изображением головы армянского царя, найденный при раскопках некрополя Фанагории на Таманском полуострове⁷⁰, и на участие армянских купцов в караванной торговле по Прикаспийскому пути на рубеже эры, о чем сообщает Страбон (География, XI,5,8).

Наконец, можно отметить древние армяно-аланские языковые связи⁷¹, а также фольклорные изоглоссы – например, сюжет осетинского нартского эпоса о Сатане и рассказ армянского историка V в. Мовсеса Хоренаци об аланской царевне Сатиник⁷². К этому добавим общее хорошее знание средневековыми армянами этнонимии и географии расселения северокавказских племен, что отразилось в некоторых армянских письменных источниках, в частности в «Армянской географии» VII в. Эта информация скорее всего могла быть получена (помимо переводных данных позднеантичных авторов) от армянских купцов, занимавшихся обширной транзитной торговлей и, возможно, достигавших даже отдаленных областей (находка на Урале клинка сабли ХII-ХIII вв. с именем мастера Хачатура⁷³).

Таковы известные нам факты о связях Армении с Северным Кавказом в позднеантичный и средневековый периоды. Они не дают оснований для утверждений о том, что в указанные эпохи сколько-нибудь значительный пласт армян составлял часть постоянного населения Северного Кавказа. И, тем не менее, в период «гласности» и неограниченного плюрализма подобные утверждения появились. Сразу же подчеркнем, что, по нашему убеждению, ни к исторической науке вообще, ни к кавказоведению в частности, подобные наукообразные провокации отношения не имеют и подлинная армянская историография здесь не при чем. Однако фальсифицированное издание тиражировано, оно реально существует, распространено и читаемо, внедряя в массовое сознание фантастические идеи.

В 1992 г. издательство «Арцах» (так обозначено на титуле) опубликовало брошюру под названием «Историческая справка». Автором «Справки» указан старший научный сотрудник Института истории России РАН Ф.В. Шелов-Коведяев – специалист по античному югу России. Сам Ф.В. Шелов-Коведяев свою причастность к «Справке» категорически отверг:

«Знаю я эту историю, знаю, где фальшивки изготовлялись, и весьма огорчен использованием моего имени»⁷⁴.

Идейный стержень «Исторической справки» сформулирован в ее подзаголовке: «Территория Ростовской области, Ставропольского и Краснодарского краев – исконно армянские земли». Все дальнейшее изложение, обращенное к археологии и древней истории Кавказа и даже содержащее ссылки на источники и некоторую научную литературу, на ряд авторитетных ученых, подчинено этой навязчивой национал-политической идее. Нет необходимости подробно развешивать все фальсификации этого анонимного сочинения – они просто того не заслуживают.

Приведем характерный пример – фальсифицированное цитирование древнегреческого географа Страбона. Согласно «Справке», Страбон в описании города Диоскуриады-Сухуми говорит о разных народах, в том числе о сарматах, «говорящих на армянском языке»⁷⁵. Ненавязчивый вывод: сарматы – армяне? В действительности же Страбон, сообщая о собирающихся в Диоскуриаде по торговым делам представителей различных народов и племен Кавказа, писал:

«Большинство их – это сарматы, но все они кавказцы».

Ясно, что Страбон сарматов называет кавказцами не по языку, а по ареалу их обитания. Об армянском языке сарматов у Страбона нет ни слова; в действительности наукой установлено ираноязычие сарматских племен. Утверждение авторов «Справки» – грубый подлог.

Далее в «Справке» указывается, что в «Армянской географии» VII в. перечисляются 53 народа Центрального Кавказа, «большинство из которых разговаривали на армянском языке». В их числе тушины, чеченцы, ингуши, осетины, балкарцы и другие. В «Армянской географии» действительно названы 53 народа (или племени), живущие в Азиатской Сарматии (территория к востоку от Дона, включая Северный Кавказ). Но в источнике нет ни слова об их причастности к армянскому языку⁷⁶. И здесь фальшивка.

«Из всех этих племен наибольшую способность к государственности проявили армяне, им удалось создать мощнейшее государство»,

– утверждается далее в «Справке». Раньше мы уже имели дело с публикацией Л.Тухашвили, где подобное утверждалось о грузинах. Что это было за государство, разъясняется далее:

«Армяне являются коренными жителями Кавказа. Ставрополь, Ростов, Армавир были древними армянскими городами. Там до нашей эры жили армяне. Там процветала армянская национальная древневековая (так в оригинале – авт.) культура»,

– об этом писал арабский географ Х в. ал-Масуди»80. Разумеется, у ал-Масуди ничего подобного нет. Заявления о «древних армянских городах» Ставрополе, Ростове, Армавире представляют такой же сумасбродный вымысел. Эти города были заложены и построены в ходе продвижения Российской империи на Кавказ. Ростов первоначально возник как порт в 1749 г., Ставрополь – как крепость в 1777 г., Армавир носит армянское название, и его история действительно связана с армянами, переселившимися из Армении по преданиям около 400 лет назад на земли черкесов Закубанья и получившими здесь этническое наименование черкесо-гаев. К ним присоединились беженцы из Крыма и Турции. Вскоре армяне очеркесились, сохранив свою веру. Место для последующего переселения черкесо-гаев было выбрано генералом Г.Х. Зассом, начальником правого фланга Кавказской линии.

Так в 1839 г. появился армянский аул Армавир. Современный город Армавир возник как поселение черкесо-гаев лишь в первой половине ХIХ в. под прикрытием русских штыков. Все это изложено в книге Ф.А. Щербины⁷⁷. Приведенных измышлений, пожалуй, хватит; характер «Исторической справки» ясен. Эта фальшивка может служить эталоном параистории с ярко выраженным националистическим окрасом. Идейно-политический смысл данного творения выше уже указан: «территории Северного Кавказа, включая ростовские и армавирские земли, являются исконно армянскими». Если это так, то возникает вопрос: как тогда армяне оказались в Армении (хотя и там, согласно «Справке», они живут с эпохи энеолита!)?

«Справка» отвечает на данный вопрос так:

«славянские племена вместе с другими иноязычными племенами, захватив Северный Кавказ, Ростов, Армавир, вытеснили армяноязычные племена. Уходя, древнеармянские племена оставили богатый культурный опыт. И до сих пор на Северном Кавказе, в Ростове и Армавире основную часть населения составляют армяне. Этого не следует забывать… истинным полноправным хозяином северокавказских, ростовских и армавирских земель являются армяне.

По сути дела здесь находилась Северная Армения. И как ни горестно, но надо констатировать, что русские и другие национальности, живущие на этих территориях, – пришельцы или изгои. Это горько, но правда… Русские должны вернуть земли Северного Кавказа, Ростова и Армавира их исконным владельцам или согласиться жить натерритории, которая неизбежно войдет в состав Великой Армении»⁷⁸.

Как это похоже на столетней давности сообщение поэта и журналиста В.Л. Величко, служившего на Кавказе, о том, что в армянских церковно-приходских школах

«распространялись карты Великой Армении, чуть не до Воронежа, со столицей в Тифлисе…».

Новоявленная «Историческая справка» – это не только фальшивый документ. Это политическая программа. И уже были сведения о подготовке к ее реализации. В статье Э. Володина, опубликованной в газете «Советская Россия» 21 ноября 1992 г., интересующая нас «Историческая справка» была квалифицирована как «псевдонаучная чушь» и сообщалось, что создана инициативная группа армянского национально-освободительного фронта Северного Кавказа с А. Мелик-Тевосяном во главе и ячейки «фронта» в 37 населенных пунктах.

Правда, в последнем заявлении Э. Володина нашли отражение откровенные антиармянские наветы, призванные взбудоражить население региона. Политические провокации от имени истории не остались незамеченными. С разоблачениями дважды выступила газета «Ставропольские губернские ведомости» (20.10.1992 г. и 03.12.1992 г.); в последней помещена статья историка и археолога А.В. Найденко «Надругательство над истиной». Статья В. Лезвиной «Фальшивка по армянскому вопросу», опубликованная газетой «Ставропольская правда» (23.10.1992 г.), подтвердила непричастность Ф.В. Шелова-Коведяева к авторству «Исторической справки» и сообщила, что сопредседатель координационного совета армянских общин Ставропольского края Ю. Багиров принес в редакцию «Ставропольской правды» обращение к общественности, где последняя заверялась в том, что никакого армянского национально-освободительного фронта Северного Кавказа не существует и это такая же фальшивка, как «Историческая справка» и подобные по содержанию листовки.

Армянская «Историческая справка» является ярким, но не единственным примером подобной историко-идеологической обработки общественного сознания⁷⁹, разжигания националистических настроений и представлений об траченных в прошлом «исконных» территориях, которые теперь необходимо вернуть любой ценой. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что данная справка, как представляется, ставила своей целью раздуть антиармянскую истерию на юге России и не была составлена представителями армянского народа.

Еще в 1969 г. в Ереване была издана монография А.Ш. Мнацаканяна, посвященная, казалось бы, далекой от политики проблеме литературы Кавказской Албании – государства, существовавшего на территории современных Азербайджана и Дагестана и этническую основу которого составляли восточно-кавказские по происхождению племена. Автор, предвзято анализируя письменные источники, необоснованно трактуя исторические факты, пришел, например, к выводу о существовании «Закуринской Армении», к безапелляционным заключениям о том, что «территория по левобережью Куры оставалась в значительной степени населенной армянами, и сегодня этот факт не может ставиться под сомнение», что Албанское государство IХ-Х вв. (груз. Эрети, араб. Шакки) – это «одно из армянских удельных царств», «новая армянская страна», вкладывая в эти выражения этническое содержание⁸⁰.

Более «сдержанный» подход проявляет другой армянский исследователь – А.А. Акопян. В своей монографии⁸¹ он пытается обосновать абсолютно неправомерные, противоречащие сведениям многочисленных письменных источников мнения, что «в собственно Албании не существовало сложившегося этноса, носителя этнонима «албанцы», что «население собственно Албании называлось «албанцами» только чужими и именно от названия их страны», что термин «албанцы» являлся описательным и собирательным этниконом, а термин «Албания» обозначал «территорию, но не ее население как этнически целое». Им и другими армянскими историками утверждается положение о р. Куре как границе между албанской и армянской общностями, об этнически армянском (со времен Ервандидов) населении правобережной Албании (исторические области Арцах, Утик и др.), для которого в раннем средневековье понятие «Алуанк» (т.е. Албании, албаны) в силу ряда социально-идеологических факторов стало «родным», обозначающим «свою» страну и этнотерриториальную общность при сохранении армянского самосознания. Вот так восточно-кавказские албаны, носители одного из древних дагестано-нахских (по выражению И.М. Дьяконова, алародийских) языков (к которым относятся и хуррито-урартские), становятся армянами-индоевропейцами!

Одно из ведущих племен Албанской конфедерации – гаргары (язык которых по данным некоторых раннесредневековых авторов послужил основой при создании оригинальной письменности Кавказской Албании в начале V в.) объявляются А.А. Акопяном, пренебрегающим многими историческими фактами, пейоративным (уничижительным) наименованием населения левобережной Албании (т.е. территории Албании к северу от р. Куры) и Северо-восточного Кавказа, генетическая связь между этнотопонимом арм. Утик (греч. Отена – одна из центральных областей Албании, лежащая к югу от р. Куры) и удинами (самоназвание уди) отрицается. Правда, исследователь допускает «снисхождение», что возможно на территории Утика в «ранней древности» проживало племя «ути», к IV в. до н.э. уже полностью арменизированное.

А как быть тогда со многими свидетельствами о проживании удин на территории этой области еще в относительно недавнее время и которые были полностью арменизированы в последние два века? Ведь есть свидетельство Закария Канакерци, описывающего восстание в Карабахе в нач. XVII в., во главе которого стоял «некий человек из племени алван, которых зовут удинами, из алванского города Гадзака»⁸², есть письма удин, адресованные Петру I, наконец, еще в конце ХIХ в. удинская речь сохранялась в сел. Кирзан (Крзи) в районе Тауза⁸³. Авторы умалчивают эти и другие свидетельства или интерпретируют их на свой «национальный» лад. Многие «выводы» и «заключения» в работе А.А. Акопяна и ряда других исследователей, основанные на ухищренных, формально кажущихся правильными умозаключениях, на одностороннем, однобоком подходе к анализу и рассмотрению свидетельств древних авторов, являются в корне ошибочными, искажающими и извращающими этнополитическую историю Кавказской Албании и Армении.

Ряд армянских исследователей идет еще далее, пытаясь доказать автохтонность армян в Закавказье, на Армянском нагорье, их присутствие здесь уже с конца III-II тыс. до н.э., предпринимая попытки арменизации Урарту, показа Армении как древнейшей цивилизации, которая дала миру алфавит и календарь, железо и колесницу и т.д. и т.п.

В противовес официальной армянской историографии, свой национальный взгляд на историю вырабатывается в Азербайджане. Здесь также, как и в других регионах бывшего СССР, проповедуется тюркский этноцентризм. Здесь также ведутся поиски схождений с шумерами, скифо-сакскими племенами, выявляются хатто- и хетто-тюркские параллели и т.д. Резко критикуя эти изыскания, известный историк, директор Института истории Национальной АН Азербайджана И.Г. Алиев не без оснований указывал на низкий профессиональный уровень многих историков, на дилетантизм и халтуру в научной и научно-популярной литературе Азербайджана⁸⁴. По поводу изысканий одного из ярких представителей тюркоцентризма в Азербайджане, проф. Ю.Б. Юсифова (известного, кстати, глубокими исследованиями по истории Элама), он в частности остро писал:

«Идея о древности и даже автохтонности тюркского этноса на территории Азербайджана не нова. Не новы и методы «лингвистической алхимии», при помощи которой эта идея «доказывается». … Все это от науки очень далеко… методы, при помощи которых Ю.Б.

Юсифов пытается доказать аборигенность на территории Азербайджана «протоазербайджанцев» и тюркского «протоазербайджанского языка» ничем в сущности не отличаются от тех, которые были в ходу у ученых так называемого донаучного периода. Методы его весьма просты и примитивны – это вседозволенность, гадание на кофейной гуще. Аргументами ему служат не научные закономерности, а гадательные поиски в различных тюркских языках сходно звучащих с древними топонимами на территории Азербайджана слов. Именно на звуковой и кажущейся семантической аналогии, внешней похожести между древними топонимами на территории Азербайджана, с одной стороны, и с тюркскими словами, подобранными из словарей, с другой, т.е. того, что в науке давно получило название «сирены созвучия», делаются ответственные выводы этногенетического порядка. … всякие разговоры о «протоазербайджанцах» и «протоазербайджанском языке» в древнем Азербайджане не имеют никаких оснований, ибо несерьезны с точки зрения современной науки»⁸⁵.

Данная оценка методики параисториколингвистических работ в полной мере приложима и к другим подобного рода «исследованиям» в области этногенеза и ранней этнической истории. Вместе с тем, в современной азербайджанской исторической науке в русле «всеобщей тюркизации» наметилась явная тенденция к «тюркизации Кавказской Албании», представляющая собой своего рода крайнюю реакцию на современную армянскую албанистику. Существовавшая точка зрения на этническое определение кавказских албан, как представителей древнего восточно-кавказского (дагестанского) этнического массива и ýже –

близкородственного современным народам лезгинской языковой группы (особенно, удинам), которая специально не обосновывалась и воспринималась как аксиома, подвергается необоснованной ревизии. Это «переписывание» истории в заданном направлении и по задуманному сценарию в значительной мере вызвано современной этнополитической ситуацией в регионе, обусловлено общественно-политической конъюнктурой, необъективными, тенденциозными исходными позициями, односторонним, предвзятым подходом авторов к анализу и интерпретациям исторических источников. В определенной степени проблема этнической дефиниции племен Кавказской Албании стала переходить из круга научных исторических исследований в разряд политических спекуляций, имеющих националистическую окраску.

Так, рядом исследователей⁸⁶ предпринимались грубые попытки доказать исконную тюркскую этноязыковую принадлежность некоторых ведущих племен Кавказской Албании – собственно албанов, гаргаров, удин, каспиев и др. При этом умалчиваются и игнорируются исторические (и иные) факты, противоречащие этим суждениям. Для «научных» построений этих авторов характерны логические ошибки, софизмы и паралогизмы. Приведем несколько показательных примеров «научного» обоснования таких версий: в удинском языке сохранились древнетюркские слова, следовательно, удины – это тюрки, подвергшиеся ассимиляции со стороны кавказского населения, а их язык входит в тюркскую языковую семью; кавказские удины // ути сопоставляются с утигурами Прокопия Кесарийского и Агафия с соответствующими выводами этногенетического порядка; этнонимы албан, гаргар, имеющие характерные окончания –ан, -ар, включаются в конструктивный ряд тюркских этнонимов типа казан, куман, дуван, болгар, хазар, сувар и т.д., откуда следует, что албаны и гаргары – это тюркские племена [следуя такой «методике» названные тюркские племена можно с успехом объявить иранскими и лезгинскими – в иранских и лезгинском языках приведенные суффиксы являются соответственно показателями множественного числа]; к этому добавляется, что этнонимическое наименование албан // алпан встречается у тюркских народов Казахстана и Средней Азии, что слово алп зафиксировано в древнетюркских надписях, а сам этноним кавказских албан этимологизируется на основе тюркского и означает «герои» или «род героев».

Наконец, наиболее безграмотный, невежественный, в какой-то степени даже анекдотичный, пример таких «логических» умозаключений продемонстрирован Г.А. Гейбуллаевым. По данным раннесредневековых авторов известно, что в VI-VII вв. албанские миссионеры-епископы Кардост и Исраел проповедовали христианство среди гуннов-савир и хазар Северо-восточного Кавказа, а при Кардосте около 520 г. даже было создано «святое писание на гуннском языке». Из этой реальной информации делается ошеломляющий вывод, о том, что если тюркские гуннский и хазарский языки были понятны албанским миссионерам то, следовательно, албаны – это тюрки! Подобные примеры можно продолжить. Абсурдность этих заключений очевидна.

Эти и другие подобные штудии преследует цель показать автохтонность тюркского этноса на территории Азербайджана (уже со II тыс. до н.э.!), древность азербайджанского народа, сформировавшегося якобы еще в сасанидский период (III-VII вв.), абсолютную тюркскую этническую доминанту в Кавказской Албании. Крайнюю неграмотность продемонстировал на этом поприще известный азербайджанский историк, специалист по новой истории Азербайджана, чл.-корр. НАНА М.А. Исмаилов, который в своей книге «Разбой среди белого дня» (Баку, 1998) предпринял критику национал-политизированной книги Г.А. Абдурагимова (о ней см. ниже) с такой же крайней этноцентристской позиции, объявляя саков, скифов, массагетов, большинство племен, населявших Албанию (албанов, гаргаров, удин, каспиев и др.), албанских царей тюркоязычными, тюрками, заявляя, что «тюркоязычные племена намного превосходили кавказоязычные племена и всегда играли ведущую политическую роль в регионе», что «в Албании тюркский язык был господствующим», что «эта территория была заселена сотнями тюркских племен» и т.д. и т.п.⁸⁷

Вторгаясь не в свою область исследований, проявляя некомпетентность и следуя за национал-историками, исследователь допускает грубейшие ошибки и искажения. Будучи автором трех глав «Истории Азербайджана» (Баку, 1995)93, М.А. Исмаилов не удосужился ознакомиться с разделами, посвященными древности и раннему средневековью (авторы – чл.-корр. И.Г. Алиев и акад. З.М. Буниятов), а также с Приложением «О формировании азербайджанского народа» (автор – канд. ист. наук Ю.Р. Джафаров), в которых освещены соответствующие проблемы и вопросы.

Рассмотренные некоторые книги, брошюры, «справки», иные публикации (особенно в массовых изданиях) предшествовали и сопутствовали фактически всем межнациональным конфликтам на Кавказе, представляя идеологическую подготовку к будущим столкновениям.

Вывод один: историки Кавказа должны остро чувствовать свою гражданскую ответственность и не поддаваться на подобные «национал-патриотические» соблазны. Как тут не вспомнить высказанные около двух тысяч лет назад мудрые слова Страбона, вынесенные нами в эпиграф этой книги: «Ведь старина, вымысел и чудесное называются мифами, история же – будь то древняя или новая – требует истины, а чудесному в ней нет места»⁸⁸. Эти слова обращены и к нашему времени.

Некоторые представители «новаций» в паранауке вообще и северо-кавказской паранаучной мысли в частности, воспринимая себя прогрессивно мыслящими исследователями-новаторами, заявляют об отсталости и «архаизме» созданной поколениями ученых той или иной научной парадигмы. Есть и такие, которые пытаются убедить читателя в том, что рассматриваемые ими острые исторические проблемы изучены крайне недостаточно и плохо. Слов нет, в развитии отечественной исторической науки были недостатки и, прежде всего, уже упомянутый выше идеологический детерминизм. Отсюда – существовавшие личная научная несвобода исследователя, идеологический прессинг научной мысли, особенно в сфере гуманитарных наук.

Но в тоже время нельзя не видеть и существенные успехи отечественной исторической науки советского периода и, в частности современного кавказоведения, опирающегося на прочный фундамент науки о Кавказе, заложенный еще в XVIII-XIX вв. Эти успехи и достижения получили широкое признание в отечественной и зарубежной историографии, и они не могут недооцениваться или пренебрежительно отбрасываться как нечто устаревшее и мало способствующее объективному освещению исторического прошлого. Но именно этот прием активно используется «новаторами» от истории. С другой стороны, в случаях использования этих научных достижений, они на свой лад интерпретируют высказанные положения, выводы и наблюдения, зачастую откровенно фальсифицируя их для достижения «запрограммированных» псевдонаучных, этнополитически опосредованных заключений. Вместо ранее господствовавшего классового подхода в исследовании исторических явлений и событий они используют этнический (или националистический) подход, в основе которого лежит идея этноцентризма, культурно-исторической доминанты того или иного этноса, народа, нации. Для достижения поставленных «научных» целей используется весь арсенал псевдонаучной методики.

Вместе с тем, нельзя не отметить серьезный психический фактор в подобного рода параисторических, этнически ориентированных исследованиях. Как справедливо замечал В.А. Кореняко, «для многих дилетантов-квазиисториографов основным стимулом является не исполнение заказов неких этнических элит, а самовыражение»⁸⁹. Но такое самовыражение автора часто подхватывается этнической элитой и радикальной интеллигенцией, которая спонсирует издание его «изысканий», тем самым стимулируя творческий пыл «исследователя». В качестве примеров, можно назвать изданные на средства спонсоров в Москве, Петербурге многотысячными тиражами, на высоком полиграфическом уровне объемные сочинения М. Аджиева (Аджи), Г.А. Абдурагимова и др.

И, несмотря на критику, порой весьма жесткую, этих «исследований», представители паранауки продолжают свой «крестовый поход» на историю, потрясая общественное сознание, расшатывая устоявшиеся научные постулаты и аксиомы.

Социальная основа процесса подрыва фундаментальной российской науки и реанимации паранауки были затронуты в упоминавшейся выше статье академиков В. Захарова и В. Фортова. Трудно не согласиться с их утверждением:

«Диктатурам угодна псевдонаука, потому что она сбивает народ с толку, лишает его трезвого взгляда на вещи и делает уязвимым для самой бессовестной демагогии и лжи. Здесь мы подходим к еще одной важнейшей функции науки – ее борьбе за психическое здоровьенарода, за ясность его ума. …В наши дни упадка фундаментальной науки ее «экологическую нишу» в сознании рядового потребителя средств массовой информации все больше занимает всяческая антинаука. Это вовсе не безобидное явление»⁹⁰.

[Как раз наоборот: при партийной диктатуре наука и научность были в цене, стали ослабевать по мере её упадка; триумф лженауки произошёл при демократии. Настоящей науке нужен прогресс и наоборот, лженаука расцветает, как только господствующий класс пробует его остановить, вырабатывая охранительную идеологию — как это случилось с господствующей идеологией либерального капитализма. Впрочем, к диктатуре рынка это высказывание приложимо вполне, однако её сейчас называют «свободой» Прим.публикатора.]

Как тут не вспомнить атлантидоарийские «исследования» Э. Киса, получившие широкую популярность и пропагандировавшиеся в Третьем рейхе. [Это неверно — в любой из «свободных стран» печатается не меньше подобной чуши, см. исследование В.А.Шнирельманом арийского мифа].

Рассматривая северокавказскую параисторию (или вульгарную историографию) как аномальное явление нашего времени (но одновременно закономерное в нынешних условиях явление, вызванное социально-экономических пертурбациями и необычайным ростом национального самосознания), мы выделяем в ней несколько основных ярко выраженных тенденций:

1) стремление к доказательству глубочайшей древности и автохтонности своего народа на его современной этнической территории и за ее пределами на обширных пространствах, как правило, «от моря до моря» (миф об автохтонности и прародине);

2) поиск «великих» и престижных «прямых» предков с признанием их этнической «чистоты» (миф о славных предках);

3) установление генетической связи этих предков с великими цивилизациями древности, и, как следствие, претензии на культурные (прежде всего, письменность) и политические (наличие древней государственности) достижения и приоритеты (миф о культуртрегерстве).

Последнее, по замечанию В.А. Шнирельмана, «как бы легитимизирует претензии на строительство своей государственности в наше время»⁹¹. Он же к названным тенденциям, свойственным националистическому подходу в историко-археологических исследованиях, добавляет еще несколько важных компонентов: — безусловная идентификация своей этнической группы с вполне определенным языком, который был якобы присущ ей изначально; иначе говоря, если переход с одного языка на другой и допускается, то не для своего, а для иных этносов, так как этот процесс как бы понижает статус этноса (миф о лингвистической преемственности); — убеждение в том, что территория своего этноса была областью формирования не только его самого, но и иных родственных или «дочерних» этнических групп, которые позднее отселились на другие земли (миф об «этнической семье»); тем самым, свой этнос рассматривается по отношению к ним в качестве «старшего брата», что, следовательно, позволяет ему претендовать на важные привилегии и делает эти претензии естественными и законными; — преувеличение степени этнической консолидации в древности и сознательный недоучет роли родо-племенных делений и многокомпонентности формирующейся общности (миф об этнической однородности); тем самым свой народ как бы обретает вечную жизнь; — нередко конструируется образ иноземного врага, борьба с которым цементирует этнос и ведет к высокой степени консолидации (миф о заклятом враге); иногда во имя единства государства или для усиления своей мощи … националисты причисляют к своей общности и иные этнические группы (миф об этническом единстве)⁹².

Названные тенденции и составные элементы этноцентристской методики исторических «исследований» взаимопроникают, часто действуют коллективно, в целом они должны утверждать былое величие и высокий исторический статус в прошлом, то есть работать на наиболее положительную историческую самоидентификацию того или иного народа и законно высокое его современное «место под солнцем». О подобных историографических тенденциях О.Л. Вильчевский писал как о «курьезной традиции, согласно которой каждый народ имеет право на «хорошего» предка в древности, который… не может одновременно являться предком ни одного другого народа»99. Эти тенденции приводят к сложению современных этногенетических мифов. Как подчеркивал В.А. Шнирельман, «этногенетический миф нужен людям в критические моменты их истории – когда этнической группе грозит утрата культуры и языка, когда этнические меньшинства борются против расовой дискриминации и ее последствий, когда народ ведет борьбу за политическую самостоятельность, когда на развалинах империи возникают новые государства, когда имперский в прошлом народ испытывает дискомфорт, теряя свой прежний статус, когда два соседних народа предъявляют права на одну и ту же территорию, которую оба они издавна занимали, когда на данной территории пришельцы разного этнического происхождения сплачиваются в новую этническую группу и, наконец, когда единый в прошлом народ оказывается разорванным на части и образует новую диаспору⁹³».

С некоторыми более конкретными примерами возникших в наши дни этногенетических мифов, представляющих крайне негативные явления в сфере освещения ранней истории и археологии Северного Кавказа, мы познакомим читателя в следующих главах.

Глава 3. Мифы о «великих предках»

В современной северокавказской историографии явление параистории имеет свои глубокие причины и обусловленность. Этнокультурная мозаичность региона, обостренный интерес кавказских народов к своему происхождению и далекому прошлому, отсутствие или неразвитость местных письменных исторических традиций, помноженные на тягу к исторической самоидентификации и политическую суверенизацию, в последние годы создали среду, благоприятную для развития упомянутого явления параистории. Добавим к этому оперативность и мобильность параистории: она не востребует долгих лет на поиск и накопление, зачастую по крупицам, необходимого научного материала, исторических фактов, их тщательную и всестороннюю проработку и создание допустимых и взвешенных концепций, что естественно для науки, а быстро конструирует и выдает обществу свои скороспелые и невежественные теории и решения актуальных вопросов.

Ныне параистория особенно активизировалась, спеша за временем. Главная ее цель – не поиск научной истины, а быстрое удовлетворение сегодняшних, диктуемых конъюнктурой конкретных потребностей и этнополитических целей.

В настоящее время на Северном Кавказе опубликован значительный объем околонаучной продукции, которую следовало бы рассмотреть полнее и глубже, нежели это делаем мы. Полагаем, что историография будущего не оставит без внимания и анализа это явление квазиисториографии, которое имеет не только научный интерес, но и высокий общественный резонанс. В Ростовском госуниверситете недавно подготовлена кандидатская диссертация по рассматриваемым нами вопросам⁹⁴. Но быстро изменяющаяся реальная действительность требует адекватной реакции со стороны фундаментальной науки. Читатель – не специалист, носитель так называемого обыденного сознания, должен знать о существовании не только паранауки, но и науки, о существенной разнице между ними и принципиальных расхождениях и иметь возможность сравнивать одно с другим.

В этой и последующих главах мы касаемся лишь отдельных фактов и концепций, вульгаризирующих и искажающих раннюю историю северокавказских народов. Одним из наиболее активных и одиозных представителей параистории на Северном Кавказе был И.М. Мизиев – кандидат исторических наук, археолог, заслуженный деятель науки Кабардино-Балкарии, удостоенный такого звания в 1994 г. В свое время он немало сделал для археологического изучения этой республики и освещения средневековой истории балкарцев и карачаевцев. Но в 1980-90-х годах научные взгляды И.М. Мизиева существенно изменились [такого рода конверсия была у многих, например у носителей «арийского мифа», в советское время бывших нормальными инженерами. И этот захват людей мраком — одно из проявлений социальной деградации после гибели СССР. Прим.публикатора]. В его публикациях, как и ряда других кавказоведов, в течение указанного времени быстро оживились основные признаки, свойственные параистории, все характерные для нее тенденции, начиная от идеи «кто древнее и исконнее», кончая озабоченностью поиска «великих и престижных» предков с их некогда обширными территориями.

Как будет видно далее, к деятельности И.М. Мизиева прямо или косвенно был причастен целый круг людей разных специальностей, в том числе и ученых со степенями и званиями, но по своим взглядам и пониманию функций науки, ее смысла близких Мизиеву. За последние годы И.М. Мизиевым было издано несколько монографий: «Шаги к истокам этнической истории Центрального Кавказа» (Нальчик, 1986), «История рядом» (Нальчик, 1990) и «Народы Кабарды и Балкарии в XIII-XVIII вв.» (Нальчик, 1995) и др. Кроме того, в соавторстве с К.Т. Лайпановым опубликована книга «О происхождении тюркских народов» (Черкесск, 1993), а в литературно-художественном журнале «Минги-тау–Эльбрус» в соавторстве с М.Ч. Джуртубаевым помещена большая статья «История и духовная культура карачаево-балкарского народа» (Нальчик, 1994). Перечисленные публикации вкупе с многочисленными газетными выступлениями дают представление о взглядах, принципах и методах «творчества» И.М. Мизиева.

Идейный стержень перечисленных публикаций – безмерная идеализация ранней истории тюркоязычных народов. В своей монографии «Шаги к истокам…» автор попытался обосновать грандиозную по масштабам и внешним эффектам концепцию о том, что тюркоязычными были: шумеры и касситы на Ближнем Востоке IV-II тыс. до н.э.; носители майкопской археологической культуры III тыс. до н.э. на Северном Кавказе; саки, массагеты, скифы, асы-осы-ясы Средней Азии, юго-восточной Европы и Предкавказья (I тыс. до н.э. – начало II тыс. н.э.); ассиро-вавилонские надписи периода Урартского царства в Закавказье (VIII в. до н.э.); Зеленчукская надпись в верхнем Прикубанье (XI в.); и, наконец, многочисленные этнонимы, топонимы, гидронимы и т.д., – во времени все эти вопросы охватывают в целом почти 6 тысяч лет, а территориально – от Алтая до Дуная и от Урала до Ирана включительно.

Возникает закономерный вопрос: как можно доказать тюркоязычие шумеров, касситов или северокавказских «майкопцев» – носителей майкопской археологической культуры? Археолог Мизиев эти сложнейшие проблемы, удовлетворительно не решенные специалистами-лингвистами, освещал с завидной, но столь характерной для паранауки простотой – он подвергал более чем загадочный языковый материал – а речь ведь идет о древних вымерших языках – собственному анализу. Так, по И.М. Мизиеву, имена «древнейших языческих божеств» Инанна, Иштар, Мардук и других бытуют до сих пор в балкаро-карачаевской среде: «Ешт-Ешта» (равно «Аллах-Аллах!», «Боже-Боже!»). «Инанн сени» (равно «Тейрисени, Оллахи сени!»), «Эа, Марджа! Марджама мен!» (одобряющий клич) и т.п.⁹⁵ Не представляя всей сложности этимологических изысканий, не считаясь с закономерностями развития языков на протяжении тысячелетий, произвольно изменяя или подменяя отдельные фонемы, применяя инверсии, И.М. Мизиев подгонял древний языковый материал под тюркские нормы. Впрочем, такая методика «характерна» для всех без исключения паранаучных историко-лингвистических штудий. Этот метод, получивший наименование «способ звуковых уподоблений», в сущности имитирующий или даже пародирующий этимологический метод лингвистики, буквально «творит чудеса»⁹⁶.

То же самое происходит с именами скифских царей, известных главным образом благодаря Геродоту и другим античным авторам. Не только отечественной, но и мировой наукой установлено ираноязычие этнических скифов, в чем сыграл свою роль и лингвистический анализ скифских личных имен. Но по Мизиеву, скифское имя Ишпак – это Асбек (т.е. «Бек асов»), Атей и Папай – это Ата (т. е. «отец»), Таргитай – тюркское божество Тангри (Тейри) или этнарх всех кавказцев Таргамос // Тагармос («единокровник»), Мадий – это Батый. Имя скифской богини Табити он сближал с именем нартского кузнеца Дебета, а имя богини Апи – с божеством охоты Апсати и т.п.⁹⁷

Ненаучность этимологических упражнений И.М. Мизиева видна невооруженным глазом и не нуждается в специальных опровержениях. И, тем не менее, он заявляет о существовании «многочисленных шумеро-балкаро-карачаевских лексических схождений», о тюркоязычии скифов. Здесь позволим себе напомнить уже не раз приводившееся исследователями высказывание выдающегося лингвиста-историка современности И.М. Дьяконова  том, что «нет, пожалуй, такой семьи языков на земном шаре, с которой не пытались генетически связать шумерский язык» – «с тюркско-монгольскими, угро-финскими, суданскими, кавказскими, тибето-бирманскими, китайским, семито-хамитскими, индоевропейскими, банту, дравидийскими, мон-кхмерскими, малайско-полинезийскими, этрусским и др.»⁹⁸. К тому же на современной стадии развития лингвистики исконное произношение шумерских слов, известных только из транскрипций на аккадском языке, звуковые особенности которого тоже далеко не ясны, почти не известно, и «это значит, что аккадские транскрипции шумерских слов останутся практически бесполезными, пока не будут предприняты более глубокие исследования». И это заключение авторитетного специалиста должно предостеречь страждущих дилетантов установить с шумерским родство своего языка, будь то балкарский, карачаевский, кумыкский, лезгинский, чеченский или еще какой иной. Но, как мы увидим ниже, дилетантами-«шумерологами», как и свойственно им, это положение игнорируется.

Аналогичен подход Мизиева и к использованию этнографических материалов и сравнений. Упрощенность рассуждений поразительна. Одним из основных показателей этногенетического родства тюрок и скифов, по И.М. Мизиеву, служит сходство быта, занятий, пищи, обычаев: те и другие изготовляли войлоки, иные изделия из шерсти, ели вяленое мясо, конину, пили кумыс, кислое молоко, с усопшими погребали коней и т.д.⁹⁹ То же повторяет его сподвижник К.Т. Лайпанов, считая эти черты основными элементами тюркской этнокультуры. Однако хорошо известно, что сходство природно-экологических условий, среды обитания у всех кочевников евразийских степей порождало сходные формы ведения скотоводческого хозяйства, сходный быт, не зависящий от этнической и языковой принадлежности. Что касается древнего обряда посвящения коня покойному, то он в наиболее наглядной форме, очень архаичной, сохранился не у балкарцев и карачаевцев, а у осетин¹⁰⁰. Как отмечал В.А. Шнирельман¹⁰¹,

«И.М. Мизиев не отличает черт, характерных для хозяйственно-культурного типа, от языковых и чисто этнических культурных явлений. Он верит в жесткую привязку определенных культурных элементов к строго определенному этническому (в данном случае тюркскому) массиву и пишет о «специфических особенностях извечной традиционной культуры исключительно тюркских племен и народов»¹⁰².

Курьезным недоразумением или, если хотите, анекдотичным ляпом, надо считать сопоставление Мизиевым рассказа Геродота о погоне скифов за пробежавшим зайцем (перед сражением скифов с армией персидского царя Дария в 526 г. до н.э.) и аналогичной погоней за зайцем рабочих-балкарцев во время археологических раскопок В.Ф. Миллера и М.М. Ковалевского близ села Былым в 1886 г. По логике Мизиева, это совпадение не случайное, погоня за зайцем – скифское развлечение, и раз балкарцы погнались за зайцем, значит, они по происхождению скифы.

Другой забавный пример. Касаясь знаменитого эпоса о Гильгамеше, Мизиев, предлагая тюркскую (балкаро-карачаевскую) принадлежность этого фольклорного памятника, замечает, что у балкарцев и карачаевцев, также как и у шумеров, ежегодно приносили в жертву верховному божеству Тейри козленка. Хотя и козленок, и барашек выступали и выступают жертвенными животными у многих племен и народов.

Забыв о своих утверждениях 1986 г. относительно формирования тюрок на территории Ближнего Востока, древнего Шумера, И.М. Мизиев, а впоследствии и его соавтор К.Т. Лайпанов, стали постулировать идеи о том, что их прародиной являлось междуречье Урала и Волги, при этом голословно утверждая, что «этот регион был одним из тех, где люди, начиная с XIII тыс. до н.э., впервые стали одомашнивать диких животных»¹⁰³. Далее следует

еще один сенсационный вывод упомянутых историков:

«наукой установлено, что тюрки были одним из древнейших этносов, сложившихся на земле»,

и что

«этноним «тюрк» появился, во всяком случае, не позже неолитического периода развития человеческого общества»¹⁰⁴.

Следовательно, наши авторы допускают возможность появления этнонима «тюрк» даже в эпоху мезолита – среднекаменного века?! Неудивительно, что при таком территориальном и хронологическом диапазоне, какой рисуется нашими авторами, древнетюркское происхождение приобретают не только шумерская цивилизация, но и археологические культуры – майкопская, среднеднепровская, афанасьевская, андроновская, срубная, таштыкская, скифская, сарматская и почти все остальные «курганные» культуры от энеолита до средневековья на обширных просторах Евразийского континента¹⁰⁵.

Сделаем остановку и зададим несколько напрашивающихся, закономерных вопросов: кто и где, каким образом установил, что именно в XIII тыс. до н.э. и именно тюрки впервые одомашнили диких животных? Кто и как определил, что этноним «тюрк» появился «не позже эпохи неолита»? Несостоятельность подобных голословных и  недоказуемых утверждений не вызывает сомнений и они даже не нуждаются в опровержении. О каком этнониме и принадлежности его какому этносу вообще можно говорить относительно эпохи каменного века – «зари человечества»!

Пойдем дальше. Историк и археолог И. М. Мизиев «рассмотрел» вопрос о древности некоторых балкарских селений в специальной статье. Каков результат его изысканий? Селению Хулам – 800 лет, с. Хабаз – 2800 лет, с. Верхняя Балкария – 3400 лет, с. Нижний Чегем – 3500 лет, с. Былым – 5000 лет, городу Нальчик – не менее 5000-6000 лет¹⁰⁶. Карачаевские селения по Мизиеву куда моложе: на Индыше, Учкулане, Хурзуке и Карт-Джурте «жизнь беспрерывно продолжается… в течение 2800 лет»¹⁰⁷. Как же автору этой удивительной «хронологии» удается устанавливать подобную беспрецедентную древность, например, Нальчика – по существу древнейшего будто бы города мира, по сравнению с которым ни Афины, ни Рим, ни Самарканд, ни Ереван, никакой конкуренции по древности не выдерживают?

Суть дела в том, что И.М. Мизиев время возникновения современных населенных пунктов датирует по отдельным древним археологическим комплексам или даже случайным находкам в районе этих пунктов. Но какова связь между тем и другим? Ведь между этими древними памятниками и современными населенными пунктами как таковыми существуют хронологические разрывы в сотни и даже в тысячи лет, говорить о континуитете (непрерывности) в таких ситуациях ни в коей мере не правомерно. Как отмечает В.П. Торчилин,

«хорошо известный схоластам “petitio principii” – аргумент, основанный на выводе из положения, которое само еще требуется доказать. Это самый популярный вид рассуждения в паранауке»¹⁰⁸.

Впрочем, «гонка за древностью» среди населенных пунктов явление широко распространенное на просторах Кавказа и не только. Следуя такой логике, самым древним селением, пожалуй, стоило бы назвать дагестанский аул Чох, близ которого расположено знаменитое Чохское поселение, существовавшее в эпоху мезолита и неолита, т.е. 7-10 тыс. лет назад¹⁰⁹.

Отсутствие историографической преемственности и отрицание устоявшихся в научном кавказоведении положений порождало неустойчивость в печатных работах И.М. Мизиева. Продемонстрируем факты. Как уже отмечалось, в книге «Шаги к истокам…», автор прародину тюрок находит в Месопотамии (междуречье Тигра и Евфрата), где они создали шумерскую цивилизацию¹¹⁰. В последующих же работах он стал утверждать, что исконной прародиной тюрок было междуречье Урала и Волги¹¹¹. Те же идеи развиваются в совместной с К.Т. Лайпановым книге¹¹². Однако здесь авторы уже не отрицают «наличия каких-то древнейших пратюркских этносов в Центральной Азии до прихода туда основной массы пратюрок из Волги и Урала», т.е. признают «возможность того, что исконной территорией проживания тюркского этноса мог быть Алтай, а также Южная Сибирь, Прибайкалье, северная часть Монголии и Тува»¹¹³.

При такой непоследовательности в их суждениях невозможно понять – где же исследователи локализуют прародину тюрок: между Волгой и Уралом, в междуречье Тигра и Евфрата, в Центральной Азии? Скорее всего, согласно взглядам этих авторов, тюркских прародин было две – в междуречье Волга-Урал и в Центральной Азии, а может быть даже три. Позже, К.Т. Лайпанов в своей брошюре все-таки настаивает на Волжско-Уральской прародине, откуда «веерообразно стали расселяться в другие регионы пратюрки в III тыс. до н.э.»¹¹⁴. С пратюрками он связывает древнеямную археологическую культуру (культурно-историческую область) эпохи энеолита и ранней бронзы (которую именует на свой непрофессиональный лад ямно-курганной), апеллируя при этом к мнению видного российского археолога Н.Я. Мерперта, который якобы доказал, что

«прародиной ямно-курганной культуры, культуры древнейших тюрок, были степи между Уралом и Волгой»¹¹⁵.

Здесь Лайпанов немного лукавит, используя обычный в околонаучных работах «метод приписывания» – в монографии и других публикациях Н.Я. Мерперта читатель не найдет и намека на то, что это «культура древнейших тюрок», но увидит совершенно противоположное мнение авторитетного ученого: «племена ямной культуры сыграли значительную роль в формировании ряда групп индоевропейской языковой семьи». Подобным образом он поступает и с известным языковедом-тюркологом Н.А.Баскаковым, которому приписывает доказательство «этнического родства русских и тюрков»¹¹⁶.

По Лайпанову, тюрки в III-I тыс. до н.э. «веерообразно» разошлись на все четыре стороны светa – на север, восток, запад и юг, «создали» и афанасьевскую, и андроновскую, и майкопскую и другие археологические культуры; они «пробрались» и в Переднюю Азию, где смешались не только с семитским, хеттским, иранским и прочим населе

нием, но и с уже проживавшими здесь, тюркоязычными шумерами и эламцами¹¹⁷. Дилетантски вторгаясь в археологию и историю, пытаясь «свести концы с концами»

в своих построениях, К.Т. Лайпанов голословно утверждает, что древние шумеры обитали прежде в Восточной Европе и «участвовали в формировании тюркоязычного пласта на Северном Кавказе в лице носителей майкопской культуры ранней бронзы». За «коренными кавказцами» он оставляет кобанскую археологическую культуру, носители которой сначала «проживали в Грузии и входили в куро-аракскую этнокультурную область», а потом переселились на Северный Кавказ¹¹⁸.

Археологу-профессионалу нет нужды опровергать эти «смелые» мысли дилетанта – до того они безграмотны. В подобном духе проводятся и этимологические изыскания: например, киммер в переводе с тюркского означает «речные люди», шумер – «водные люди», ашкуза – «асский человек» («ас-киши») и т. д.

В ходе своих рассуждений, автор неоднократно дезинформирует читателя. Например, он заявляет:

«В настоящее время многие археологи, историки, этнографы, антропологи и языковеды считают, что все народы, ныне проживающие на Северном Кавказе (выделено нами – авт.), сформировались из местных автохтонных кавказских племен и пришлых тюркоязычных кочевников в результате их смешения».

Конечно, Лайпанов не называет здесь имена этих «многих» специалистов, потому что, кроме его самого, И.М. Мизиева, да еще ряда тюркоцентристски настроенных авторов, так никто не считает. Это не мешает Лайпанову делать и такое заявление:

«Абсолютное большинство средневековых народностей Северного Кавказа были тюркские» (сохранена стилистика автора).

Обращает внимание игнорирование иранского элемента в этнической истории Северного Кавказа. Это и понятно, исходя из мировоззрения Лайпанова: киммерийцы, скифы, сарматы, аланы – это не ираноязычные, а тюркоязычные племена. Но как объяснить его невежественные утверждения, что табасаранцы¹¹⁹ являются представителями иранской языковой группы, что основой для их этнического формирования (как и иронцев Осетии) послужили колонисты из внутренних районов Ирана, поселенные на Кавказе в VI в. сасанидскими шахами¹²⁰.

Вернемся к публикациям И.М. Мизиева, в которых наблюдаются неоднократные этнические «метаморфозы». В не раз упоминавшейся книге «Шаги к истокам…» он пытался доказать, что асы и сармато-аланы были разными этносами по языку и происхождению. Асы-осы-ясы, по Мизиеву, были потомками тюркоязычных скифов, а сармато-аланы – ираноязычными племенами¹²¹. В более же поздних работах он утверждал, что сармато-аланы, киммерийцы, мидийцы и другие древние народы также были тюркоязычны¹²². Почему и как сармато-аланы из племен ираноязычных превратились в тюркоязычных – не объяснено.

Более того, следует заявление концептуального характера: «Историческая наука не располагает ни единым сведением из первоисточников, подтверждающим… идею об ираноязычии алан»134. Это не так. Ираноязычие этнических алан доказано не только в отечественной, но и в мировой исторической науке и языкознании неоднократно – мы об этом уже говорили выше, но применительно к скифам. Разумеется, все обстоит не так просто, как может показаться на первый взгляд: аланы, сарматы и скифы – чисто ираноязычные народы древности. Североиранской могла быть их основа, но в состав упомянутых племенных объединений могли входить и неиранские по языку этнические группы, в том числе и часть тюрок, финно-угров. Но это не меняет наших представлений именно об этнической основе скифов, сарматов и алан, как племен ираноязычных.

Сходна «метаморфоза» с кипчаками-половцами. Сначала И.М. Мизиев историческую роль кипчаков в политической и этнической истории Северного Кавказа признавал, как признавал и их роль в этногенезе балкарцев и карачаевцев. В последующие годы в его работах обозначилась тенденция к недооценке и игнорированию кипчаков, в том числе и в процессах этногенеза. А в 1994 г. он уже однозначно заявил:

«Кипчаки, широко известные в южнорусских степях с XII в., на Северном Кавказе, особенно в его центральных районах, не зафиксированы ни письменными документами, ни археологическими памятниками»¹²³.

И это неправда. Половцы на Северном Кавказе были, это известно и по письменным источникам, в частности грузинским, и по ярким, безусловно, половецким археологическим памятникам – курганам и каменным изваяниям, так называемым «каменным бабам»¹²⁴. Ни один объективно настроенный и компетентный исследователь-кавказовед не может сомневаться в том, что половцы-кыпчаки в XI-XIV вв. занимали обширную территорию (Дешт-и Кыпчак) на Северном Кавказе и более или менее активно участвовали в этногенезе балкарцев, карачаевцев, кумыков и, вероятно, других народов региона. Языки этих современных народов, как известно, относятся к кипчакской (северо-западной) группе тюркской семьи языков.

В публикациях северокавказских псевдоисториков, как и вообще творцов паранауки, широко используются «методические» приемы, когда не соответствующие их взглядам научные труды других авторов крайне вульгаризируются, в корне извращаются, голословно отвергаются и умалчиваются¹²⁵. Именно такими приемами «ниспровергали» И.М. Мизиев и К.Т. Лайпанов «угасшие теории» таких исследователей, как Ю. Клапрот, В.Ф. Миллер, В.И. Абаев, И.Г. Алиев, В.И. Марковин, В.М. Батчаев, В.Н. Каминский, Х.Х. Биджиев и мн. др. Критические замечания академика С.Л. Тихвинского об острых проблемах отечественной исторической науки были названы беспардонными, труды крупных индоевропеистов Т.В. Гамрекели и В.В. Иванова ошибочными¹²⁶.

Это испытанный, широко используемый прием деятелей паранауки: М. Аджиев (Аджи), о котором речь пойдет ниже, в интервью газете «Новое дело», например, заявил следующее:

«…недавно из архива КГБ достали папку с грифом «Совершенно секретно», в которой хранился оригинал «Слова о полку Игореве», написанный по-тюркски. Когда показали его академику Лихачеву, он только руками развел: «А кто же знал…». Но он-то уж знал, но всю жизнь скрывал»¹²⁷.

Мурад Эскендерович Аджиев (Аджи). В советское время был очень хорошим экономгеографом…

Это пример того, что древние римляне называли reductio ad absurdum – доведение до абсурда, как способ доказательства. Поистине, один из лозунгов паранауки – «Цель оправдывает средства».

У читателей может возникнуть законный вопрос: как, при каких обстоятельствах и почему появлялись и активно внедрялись в массовое сознание столь сомнительные «исследования», тиражировавшиеся не только И.М. Мизиевым и его соавторами, но и необычайным множеством других разноэтничных искателей своих «престижных и великих предков». Определенные ответы на него даны нами и многими авторами в серии статей и докладов¹²⁸. Это отдельный и непростой вопрос, истоками связанный не только с особенностями нашей сегодняшней общественной жизни и общественной мысли, но и с особенностями современной российской социокультурной среды.

Корни этого явления, его показательные черты и особенности в немалой степени получили освещение в работах В.А. Шнирельмана¹²⁹, который заметил, что, по сути, речь идет о формировании нового направления в исторической науке, ставящего своей целью изучение этнополитического мифа. Историографическое мифотворчество, как отмечалось, стало популярным идеологическим обеспечением этнополитических доктрин не только в северокавказском регионе, но и во всей многонациональной России и в целом на постсоветском пространстве. Так, например, в Татарии тюркоязычие скифов (а также киммерийцев, сармат, алан) пытается доказать тюрколог М.3. Закиев¹³⁰. Ему же принадлежат поиски «тюркского следа» в истории Кавказа, в ходе которых «устанавливается», что «тюрки на Кавказе являются аборигенами не только в антропологическом, но и в лингвистическом отношении», что Кавказ по-тюркски означает «белая гора», что этноним каспи – тюркский и означает «горские беи» (где формант –пи, оказывается, соответствует бей-бай) и т.д.¹³¹

Слышать такое от языковеда, да еще и академика-секретаря Отделения гуманитарных наук АН Татарстана, по меньшей мере, странно. Мифы-идеи о почти трехтысячелетней этнокультурной преемственности татар от киммерийцев проповедуются в школьных и вузовских учебниках¹³².

В Чувашии рождаются идеи о создании «Большой Чувашии» на основе древней волжской Булгарии, о «богоизбранности» чувашей¹³³, о том, что чуваши – это «шумеры по языку и по генетической природе». В Башкирии также доказывают, что «шумеры – это… ничто иное, как отколовшаяся часть древних башкирских племен», которые «еще в III тысячелетии до нашей эры ушли в Месопотамию»¹³⁴. Сходные исторические грезы о великой средневековой Румынии, охватившей почти всю Восточную и часть Западной Европы от Северного Кавказа и Крыма до Балтики, проявились в Молдавии, где издан труд историка Андрея Гроза «Румынская держава». Автор газетного отклика на теории А. Грозы замечает, что рукой автора водит не любовь к исторической истине, а «пошлое политическое пристрастие»¹³⁵. Примеры подобных историко-археологических извращений можно продолжать¹³⁶.Не вдаваясь в обсуждение вышеперечисленных проблем, вернемся вновь к рассмотрению упоминавшихся книг И.М. Мизиева и его соавторов. Их официальные рецензенты и научные редакторы – дипломированные специалисты. Это этнографы – доктора наук, профессора А.И. Мусукаев и К.М. Текеев, кандидат наук И.М. Шаманов; языковеды – доктора наук, профессора И.Х. Ахматов, Ж.Л. Гузеев и др., но не специалисты по археологии и ранней истории. Иными словами, это люди, не занимавшиеся специально проблемами этногенеза и этнической истории Кавказа. Но, судя по всему, они дали И.М. Мизиеву положительные рецензии. Особую роль в издании нашумевшей монографии И.М. Мизиева «Шаги к истокам этнической истории Центрального Кавказа» сыграли научный редактор и автор предисловия профессор В.Б. Виноградов и автор послесловия профессор И.Х. Ахматов. Чем объясняется поддержка на таком высоко титулованном уровне?

Напомним, что в названной книге И.М. Мизиев пытался убедить читателей в том, что наша историческая наука находится почти на уровне XIX в., что среди кавказоведов господствует схоластика и догматизм, а сам он предлагает «новое, более соответствующее исторической действительности толкование конкретных источников с подробным разбором и критикой всей аргументации авторов», что он впервые вводит в научный оборот «шумеро-балкаро-карачаевские схождения и скифотюркские параллели» и т.д.

Этот авторский пафос еще можно понять. Но трудно понять В.Б. Виноградова и И.Х. Ахматова, когда они также говорят о неком «шаблонном», «одностороннем», «трафаретном» подходе исследователей к изучению ранней этнической истории Северного Кавказа и вместе с тем подчеркивают новаторский характер методики и новизну исторических построений в книге И.М. Мизиева¹³⁷. Оговаривая спорность некоторых суждений и выводов в книге Мизиева, признавая, что в ней содержатся «вполне очевидные элементы тюркского этноцентризма», В.Б. Виноградов и И.Х. Ахматов, тем не менее, горячо рекомендовали ее читателям, поскольку она якобы содержит «много нового». По словам Виноградова, историография

«преобладающего выборочного толкования спорных вопросов… этнической истории Центрального Кавказа… возможно только начинается с книги «Шаги к истокам…».

Ему вторит Ахматов: Мизиев

«старается сдвинуть с места залежавшуюся… проблему изучения языка и истории балкарцев и карачаевцев и других народов»¹³⁸.

В этой связи необходимо отметить, что многие идеи и выводы книги И.М. Мизиева «Шаги к истокам…» не только несостоятельны, но не новы и не оригинальны. Об этом уже говорилось в научной литературе¹³⁹. О формальном или неформальном сходстве шумерского языка с тюркскими, на заре шумерологии, писали в конце XIX – начале XX вв. многие (в том числе турецкие, азербайджанские) авторы, но были подвергнуты критике специалистов¹⁴⁰. В  первой половине ХХ в. версии «туранской» принадлежности шумерского языка придерживались известные специалисты Ф. Хоммель и Б. Грозный. А в 1930-х годах теория тюрко-шумерского этноязыкового единства особенно расцвела в Турции, став одним из важных элементов пантюркистской, так называемой «солнечной» теории¹⁴¹.

Критикуя подобного же рода книгу С.Ш. Чагдурова «Происхождение Гэсэриады», лингвист Р.Г. Ахметьянов пишет:

«На основе отождествления изолированно взятых тюрко-монгольских, индоиранских и прочих слов автор пытается доказать существование в прошлом некоей монголо-тюркско-шумерской языковой и культурной общности. Но гипотезы такого рода, как бы настойчиво они ни разрабатывались, остаются воздушными замками, пока они не приведены в достаточно строгое и детальное соответствие с данными истории, археологии и языкознания»¹⁴².

А по поводу реанимированной в 1975 г. поэтом О. Сулейменовым теории шумеро-тюркского этноязыкового единства¹⁴³ Л.Н. Гумилев, на которого так любят ссылаться современные последователи «тюркистского этноисторического нарциссизма» (термин В. Кореняко) и который является своего рода «знаковой фигурой» для последних, писал:

«Количество фактических ляпсусов в книге Сулейменова превышает число страниц», «перед читателем поэтическая мистификация», «эмоциональные фантасмагории», «вымысел и безответственность суждений», «буйное воображение алма-атинского поэта»¹⁴⁴.

Не исключено, что, не будучи по своей профессии историком, лингвист И.Х. Ахматов не смог разобраться в сложнейших проблемах, поднимаемых в книге «Шаги к истокам…». Но чем объяснить тот факт, что ответственный редактор этой монографии В.Б. Виноградов, специалист в области ранней истории и археологии Северного Кавказа и, в частности, в скифо-сарматской проблематике, стремится представить старые, опровергнутые наукой идеи о тюркоязычности шумеров, этнических скифов, сарматов и т.п., как нечто новое в историографии, достойное для широкого распространения? Очевидно, это связано не только с его недостаточной компетентностью в соответствующих проблемах, но ориентацией на современную конъюнктуру, которая создается активным спросом многочисленных групп населения на литературу, насыщенную желанными идеями о былом величии и исключительности своих этнических предков¹⁴⁵.

Поддерживая подобные, как правило, иллюзорные идеи, быстро заполняющие пространство между научным и обыденным сознанием, легко зарабатывается у массового читателя благоприятный имидж и приобретается известная популярность, хотя и сомнительного свойства. Мы уже отмечали, что явление паранауки в историографии не так безобидно, как это может показаться на первый взгляд. Тиражированные через всевозможные каналы информации идеи будоражат умы некомпетентных людей и находят своих последователей. Рядовому читателю невдомек, что эти идеи, концепции, теории строятся на принципе argumentum ad hominem, т.е. на доказательствах, основанных не на объективных данных, а рассчитанных на чувства убеждаемого. Конкретный пример, такого воздействия на национально-психологические чувства массового читателя, у которого эта паранаучная литература находит отклик: рабочий Нальчикского домостроительного комбината А. Алишев, ознакомившись в «трудом» Мизиева, пишет в газете «Альтернатива», что

«открытие Мизиевым языковой близости балкарцев и древних шумеров является масштабной сенсацией и… станет путеводной звездой в Шумерском лабиринте для ученых всего мира».

Рабочий Алишев уверен, что независимо от взглядов официальной академической науки (конечно, на его взгляд реакционной) теперь «лингвисты всего мира вынуждены будут признавать родство тюркских языков с языком шумеров»¹⁴⁶.

В глазах «лингвистов всего мира» подобные безапелляционные выводы должны выглядеть более чем смело! Псевдонаучные идеи и построения описанного выше свойства, сочиняемые «новаторами» от науки и формирующие общественное мнение, в последние годы стали привлекаться представителями общественно-политических движений и даже официальных властей республик Северного Кавказа в выступлениях по вопросам межнациональных отношений, административно-территориальных преобразований, культуры, народного образования¹⁴⁷.

Отдельные версии параисториков стали проникать в учебные программы. Наиболее демонстративный пример – учебное пособие «История Кабардино-Балкарии», изданное в Нальчике в 1995 г. и утвержденное Министерством народного образования республики. Министр Х.Г. Тхагапсоев в своем предисловии указывает, что эта книга рекомендуется «как учебное пособие для общеобразовательных школ, но может быть использована и другими учебными заведениями»¹⁴⁸. Книга издана под общей редакцией профессора Т.Х. Кумыкова и уже знакомого нам И.М. Мизиева. Не удивительно, что второй из названных редакторов на страницы этого издания, которое должно быть строго академическим, протащил свои сомнительные концепции. В результате в учебном пособии оказалось множество пробелов, ошибочных положений и противоречий, никак не разъясненных авторами. Наглядный пример: в главах I и II археолог Б.М. Керефов справедливо отмечает, что в формировании майкопской культуры участвовали какие-то пришельцы из Передней Азии, возможно, хатты, и что киммерийцы, скифы и аланы-асы были ираноязычными племенами¹⁴⁹. А И.М. Мизиев в главах III и IV, написанных им, утверждает, что все эти племена были тюркоязычными¹⁵⁰. Кому должны верить учащиеся и их учителя?

Современный период, характеризующийся, как уже отмечалось, социально-экономическим катаклизмом, обострением этнополитических процессов и значительным ростом национального самосознания на постсоветском пространстве, вызвал к жизни уродливые, паранаучные этногенетические и культурно-исторические концепции, проповедующие тюркский этноцентризм и являющиеся крайней реакцией на имевшееся в советскую эпоху принижение исторического прошлого и культурного наследия тюркских народов. Пример тому, рассмотренное «творчество» археолога и историка И.М. Мизиева. Но авторами их зачастую являются и люди профессионально весьма далекие от исторической науки, которые своими штудиями также не только вульгаризируют и фальсифицируют историю, но затушевывают большой вклад специалистов-тюркологов (историков, археологов, этнографов, лингвистов и др.) и дискредитируют подлинно огромный вклад тюркских народов в мировую историю и культуру.

Одно из объяснений появления подобных концепций кроется и в относительно слабой научной разработке проблем культурно-исторической роли ранних тюрок (в том числе на Северном Кавказе), этногенеза современных тюркских народов, остро осознаваемые тюркской интеллигенцией. Нельзя не согласиться с В.И. Марковиным в том, что

«очень важно с полной мерой ответственности проследить появление на Кавказе тюркоязычных народов и детально, без предвзятостей осмыслить, как процессы тюркизации местного населения, так и обратный процесс их слияния с исконно кавказскими жителями»¹⁵¹.

На книжных полках сейчас, как замечает далее В.И. Марковин, превалирует «явная макулатура», имея в виду широко тиражируемые «изыскания» параисториков. В ряду «исследователей», проповедывающих тюркский этноцентризм, ведущее место ныне по праву занимает основатель и главный распорядитель Международного благотворительного фонда «Святой Георгий» («Джарган») М. Аджиев (Аджи), причисляющий себя к представителям так называемой «неофициальной науки», но представляющийся официальным титулом «профессор» (присужденным, по его заявлению, Ученым советом Азербайджанского государственного университета за книгу «Полынь Половецкого поля». М., 1994; тираж — 50000 экз.), чьи писания на этногенетические и культурно-исторические темы изобилуют ляпсусами и несуразицами, откровенной ложью, находятся вне поля науки и научной этики, представляют собой современные образцы мифотворчества, облаченные в наукообразную мантию.

Идейные принципы М. Аджиева те же: идеализация ранней истории тюрок, гипертрофированные картины их былого могущества и величия. Одновременно – и это характерно для М. Аджиева – резко «разоблачается» русская историография и древняя история Руси.

«Вся история России и Руси есть забывание!»

– восклицает писатель, имея в виду нарочитое забывание тюрок и их истории. Оказывается, что историографические враги тюрок существовали уже во времена составления «Повести временных лет» (XII в.), исказившей вводную историческую часть о событиях V-VI вв. Затем князь Мстислав (XII в.) «переписал русскую историю на свой лад». Так она, по Аджиеву, постоянно переписывалась и искажалась вплоть до С.М. Соловьева, Н.М. Карамзина, «находившихся под неусыпным оком цензуры». Зато теперь, над Аджиевым (и ему подобными) нет никакой цензуры, нет даже элементарного предпубликационного научного рецензирования его «трудов», и можно писать все и вся. Бумага все стерпит! Демократия (в том числе демократия в науке), к которой так стремится Россия, вовсе не означает вседозволенность, распущенность. Это уже анархия, в нашем случае анархия в историографии.

В Московии и прилегающих землях, по утверждению М. Аджиева, жили финно-угорские племена, а в ее южных и восточных районах обитал тюркский, кипчакский народ. Славян среди них не было. Эти-то коренные народы и называются ныне русскими, русами же называли скандинавов-варягов. Мы вправе спросить: если в «Московии», т. е. в центральных русских областях не было славян до XIII в., а были угро-финны и тюрки-кипчаки, то откуда там взялись русские? Отвечая на этот вопрос, М. Аджиев не смущается: Киевская Русь – это государство варягов, которые первых славян привели сюда в конце I тыс. н.э., до этого они жили между Вислой и Одером. Как все легко и просто, и стоит ли ученым «копья ломать»! Более того, славяне, оказывается, были кочевниками-скотоводами, не оставившими следов в мировой культуре, а киевляне – это тюрки-кипчаки, в IX в. завоеванные русами. Название

«Киев» происходит вовсе не от летописного эпонима «Кий» (или древнетюркского кый ‘селение, пригород’¹⁵², как полагает известный тюрколог С.Г. Кляшторный), а по-тюркски означает «город зятя» и он с V в. был столицей каганата Украина, а Великая Степная Страна существовала с IV до XVIII в.! Построения М. Аджиева завершаются гневным укором:

«Почему великий кипчакский народ стараниями московских историков вычеркнут из истории России и из своей собственной истории?»¹⁵³.

Знакомая нам картина – создав нечто в своем безудержном воображении, параисторик начинает требовать официального признания. Так создается «правильная вводная часть», после коей следует самая суть построений и мифов, по-рожденных миражами, иллюзиями М. Аджиева. Приведем еще несколько истинно «новаторских» пассажей Аджиева: Кирилл и Мефодий, создавшие славянскую письменность и почитаемые как великие просветители славян, были по происхождению, оказывается, не византийскими греками из Солуни (совр. Салоники), а тюрками-кипчаками (правда, молдавский историк А. Гроза «сделал» их румынами). А факт крещения Руси в 988 г. придуман, его не было. Это и понятно, ведь по М. Аджиеву, христианская церковь сложилась на нынешней территории России в 381 г., когда степняки-тюрки привнесли сюда христианство.

«Из Степи пришло на Русь христианство»

– вещает М. Аджиев. Историкам должно быть стыдно за то, что они так долго и упорно распространение христианства на Руси приписывали грекам-византийцам! При этом наш «новатор» не ищет ответов на неизбежно возникающие вопросы: существовали ли с IV в. в степях Южной России кипчаки, если хорошо известно об их первом упоминании здесь лишь под 1054 г.?; были ли когданибудь кипчаки христианами?; почему христианская церковь в России (точнее в Степи) сложилась именно в 381 г.? и откуда взялась эта точная дата?; и т.д. Впрочем, М. Аджиев не делает разницы между гуннами, хазарами, современными тюркскими народами, все они для него на одно лицо – это «наш кипчакско-половецкий народ», «потерявший запах емшан-травы», «судьбой разбитый на осколки и разбросанный по свету». Он эмоционально восклицает:

«Так и случилось: из великого степного народа, в V в. покорившего Европу, теперь сделали маленькие «народики». Важных карапузов. Так и идем мы по жизни – веками нас разделяли, чтобы властвовать над нами! … Но «народики», в ущерб Истине придумывающие себе прошлое, во сто крат страшнее и в тысячу раз позорнее. Они смирились со своим унижением, кандалы им больше не трут. Забыв древние святые образы, рисуют себе новые,

очень сомнительного происхождения. Жалкие, потерянно копошащиеся, они уже не видят развалин  величественного отчего дома, не чувствуют былую теплоту»¹⁵⁴.

Мы не случайно привели эту пространную цитату. Это не радение за свой народ. Эмоции у этого псевдоисторика и урапатриота перехлестывают через край, «бьют фонтаном». До какой степени нужно опуститься в своем неуважении, чтобы ради проповедуемого, рожденного в воспаленном воображении, мифически единого и великого степного народа так оскорблять современные тюркские народы, вписавшие и вписывающие свои яркие и славные страницы в летопись мировой истории и культуры! Не мешало бы ему внять пожеланию Козьмы Пруткова: «Если у тебя есть фонтан, заткни его, – дай отдохнуть и фонтану».

Горячую проповедь «великого» кипчакско-половецкого народа, якобы называвшегося в Европе гуннами, гетами, варварами, куманами (безграмотная смесь!), М. Аджиев продолжает во многих публикациях. Обнаруживается, что половцы забыли свой язык и поэтому они называются иначе: казаки, русские, украинцы, гагаузы, кумыки, карачаевцы, болгары, сербы, чехи… С удивлением мы узнаем, что кипчаки первыми в мире додумались до плавки железной руды, построив кузнечные горны; имея новое железное оружие, кипчаки стали непобедимыми, легко завоевали Китай «еще до новой эры». А на Алтае кипчаки 2500 лет назад «одними из первых в мире познали образ Бога, создателя мира сего». Кипчаки занимали огромную территорию от истоков Дуная до Байкала, от Москва-реки до Босфора¹⁵⁵.

Вот таким «забыванием» клеймит российскую историографию М. Аджиев – почему она не признает эти «исторические факты», эти «научные идеи»? Почему забыли Великую Степную Страну?! Ответ прост: такая страна не существовала никогда и нигде, кроме как в измышлениях М. Аджиева. Резко критикуя последнего, А. Кузьмин пишет:

«Вслед за развалом страны, ее экономики и идеологии, бросившими и историческую науку в нокдаун, на страницы печати хлынул поток дилетантских фантазий, часто весьма ядовитого содержания. Все национализмы на окраинах бывшего Союза питаются такими фантазиями, и они уже обходятся в сотни тысяч жертв. Гражданская война всегда начинается в умах, а затем перекидывается на улицы…».

Далее А. Кузьмин приводит не менее удивительные примеры: в словаре древнеукраинской мифологии С. Плачинды украинцы даны как основатели Трои и Рима, они же породили Иисуса Христа, на которого одновременно сделана заявка и в Чебоксарах (версия «Иисус Христос – чуваш»), и во Владикавказе (версия «Иисус Христос – осетин»). Оценка писаний М. Аджиева: «вымысел в каждой строке»¹⁵⁶, фальсификации истории¹⁵⁷.

Аналогичные отзывы содержатся в статье В. Каджая – выступления М. Аджиева

«могли бы смело претендовать на первый приз за лучшую мистификацию на научную тему или пародию на псевдоученость, которая ну просто захлестнула нашу, ставшую такой плюралистической, прессу… это чистейшей воды ахинея и галиматья», М. Аджиев лепит концепцию «Великого тюркского (кипчакского) народа» столь же порочную, как аналогичные концепции Великого германского, славянского и других народов»¹⁵⁸.

Мы согласны с этими оценками. Отсутствие у М. Аджиева элементарной самокритичности и сдерживающего начала (что свойственно многим дилетантам) позволяет ему идти на самые невообразимые этноисторические построения-фантасмагории.

Одной из «вершин» творчества М. Аджиева стала созданная им новая «концепция» происхождения христианства. В работе «Полынь Половецкого поля», ряде публикаций в центральной и региональной прессе, а затем в книгах «Тайна святого Георгия или подаренное Тенгри» (М., 1997) и «Европа, турки, Великая Степь» (М., 1998) М. Аджиев ни много, ни мало «обосновывает» и объявляет христианство (со всеми его атрибутами, литургией, догматикой) плодом религии древних тюрок (при этом для автора не существует различий между гуннами, хазарами, кипчаками, кумыками, балкарцами, карачаевцами и т.д.), а собственно Иисуса Христоса – сыном Тенгри-хана. Подробный анализ этой наукообразной «концепции», поданной красивым и чувствительным языком и привлекательной для неискушенного читателя, занял бы огромное место. Позволим остановиться только на краеугольном камне этой «теории» – на отождествлении личностей св.Георгия Победоносца и св. Григориса.

По немыслимой мысли М. Аджи, Георгий-Григорий, якобы ознакомившись в начале IV в. н.э. с религией тюрков-кипчаков, воспринял ее и, как делали тенгриане,

«первым из христиан принял водное крещение … и наложил на себя крестное знамение в знак очищения и подчинения Богу (Тенгри – авт.)»,

положил начало процессу «познания божественной истины» европейцами, т.е. принятия ими тенгрианства, то бишь христианства. Это «откровение» «исследователя» сопровождается разрекламированной средствами массовой информации «сенсацией»-мифом об «обнаружении» им могилы св. Георгия Победоносца в Дагестане.

Хорошо, если б дело касалось только личности М. Аджи, выставляющего напоказ свою научно-методологическую и историческую неграмотность, заметную даже для непрофессионала. Но сделанное им «открытие» и бурная, настойчивая реклама его (в т.ч. Межгосударственной телерадиокомпанией «Мир») приобретают международный резонанс, ибо имя великомученика св. Георгия Победоносца широко известно и почитается многими народами и во многих странах, а сама же новая «концепция» о происхождении христианства (как и «исследования» М. Аджи по этногенезу и этнической истории тюркских, славянских и кавказских народов), получив соответствующую пропаганду в националистических кругах, способна ухудшить и без того напряженные межэтнические (и политические) отношения. Чего стоят, например, такие выводы и заявления автора:

«Аттила и его соплеменники  сделали Европу христианской» или «Узнают о своем кипчакском прошлом и болгары, сербы, хорваты, чехи, венгры, австрийцы, баварцы, саксонцы, жители Северной Италии, Германии, Испании, Швейцарии, Восточной Франции, Англии, Северной Европы … Америки и Австралии… Да-да, многие из их предков когда-то считались великолепными всадниками, говорили на Тюркском языке… И называли себя Кипчаками».

Набор таких «откровений» можно продолжать «до бесконечности».

«Первооткрыватель» в своих построениях опирается, главным образом, на сообщение армянского историка V в. Фавстоса Бузанда, который в своей «Истории Армении» рассказывает о проповеднической деятельности в Южном Дагестане, в районе Дербента первосвященника Кавказской Албании юного Григориса (а не Георгия!). При попытке распространения христианства среди ираноязычного (а не тюркоязычного!) племени маскутов (а не кипчаков!), обитавших в равнинной зоне к югу от Дербента, Григорис был умерщвлен. Точная дата его смерти неизвестна, но, судя по данным древнеармянских авторов (Бузанда, Агатангелоса, Хоренаци), случилось это в 330-х гг., вскоре после смерти армянского царя Трдата. По Бузанду, маскуты

«сначала послушались, приняли (веру Христову) и подчинились; потом же, когда они стали разбираться в христовых законах и узнали от него (Григориса – авт.), что богу ненавистны грабежи, хищничество, убийство, жадность…, то обозлились на его слова… И царь (маскутов Санесан – авт.) изменил свою мысль и внял словам своего войска».

В итоге, Григориса привязали к хвосту дикой лошади и пустили по полю. На месте его гибели впоследствии была возведена часовня, и это место,расположенное южнее Дербента, близ сс. Белиджи и Нюгди, было одним из самых почитаемых среди христиан-григорианцев Восточного Кавказа еще в 1920-х гг.

Для М. Аджи имена Григориса (Григория) и Георгия и их производные идентичны, и события, описанные Бузандом, он связывает с Георгием. Созвучные и тождественные на первый взгляд для неспециалиста, эти имена совершенно различны, имеют разное значение, и нет нужды, как это делает М. Аджи, отождествлять Гришу и Юру, Григория и Егория и т.д. Имя Григорий происходит от греч. Gregorios «бодрствующий». Оно звучит в латин. Грегориус, англ. Грегори, нем. Грегор, Грегориус, франц. Грегуар, итал. Грегорио, груз. Григол, арм. Григор, Григорис, в русских сокращенных именах — Гриша, Гриня. Имя же Георгий (по М. Аджи, производное от тюрк. Джарган или Гюрджи) также греческого происхождения и переводится как «земледелец»; оно было одним из эпитетов, добавочных имен верховного бога Зевса, который, согласно мифам, покровительствовал земледелию. В русской разговорной речи — это Егорий, Егор, Юрий; ему соответствуют англ. Джордж, франц. Жорж, нем. Георг, Юрген, итал. Джорджи, груз. Георги, арм. Геворк, араб. Джирджис и т.д.

Достаточно немного разбираться в ономастике или заглянуть в ономастический справочник, чтобы узнать и понять разницу между именами Григорий и Георгий. Но «профессора» – не историка и не языковеда, это различие не может смущать, ведь даже такие религиозные термины, как бог, господи, алтарь, аббат, клир, икона, псалтырь, католикос, монастырь и др., он без тени сомнения объявляет тюркскими по происхождению (находя им фантастические этимологии), привнесенными тенгрианами-кипчаками в христианскую среду! [Приведем только несколько примеров. По М. Аджи, например, слово алтарь представляет собой комбинацию двух тюркских слов alt «низ» и ör “восходить” (затем была предложена иная этимология: ala «Берущий – одно из обращений к Богу» и tör «почетное место»); псалтырь – это псак «корона, венец» и «алтарь»; икона – не что иное, как древнетюркское aj «говори» и köni «истинно, правдиво»; монастырь же означает «собираться около Манаса на молитву» или же «спаси душу» (от manasa «душа» и tаr «спасать»)]. Правда, после критики в свой адрес¹⁵⁹, «профессор» несколько подкорректировал свою версию: Григорис – это мирское имя святого Георгия.

М. Аджи в его фантазиях, выдаваемых за истину, не останавливает и то, что святые Григорий и Георгий имели разное происхождение, жили в разное время, и то, что армяно-григорианская и грузинская православная церкви ясно различают эти две личности. Автору «открытия» это должно было быть известно – ведь он знаком с их житиями. Но то ли сознательно, то ли бессознательно М. Аджи скрывает и искажает факты в угоду буйному полету своей мысли. Видимо, дает знать «пьянящий запах полыни» Половецкого поля, так «наркотически» воздействующий на него.

Св. Григорий происходил из знатного рода Суренов, по происхождению был парфянином. Его дедом был св. Григорий Лусаворич – Просветитель Армении, имя которого (а не его внука, как полагал М. Аджи) дало обозначение армяно-григорианской церкви. Отец Григория Лусаворича – Анак Сурен около 260 г. в результате заговора убил армянского царя Хосрова. За это вся семья Анака вскоре была уничтожена, и только малолетний сын был спасен кормилицей-христианкой, унесшей его в г. Кесарию Каппадокийскую. Там мальчик был крещен, получил имя Григорий и христианское воспитание. Повзрослев, он отправился в Рим, где, желая искупить вину отца, поступил на службу к Трдату – сыну убитого царя Хосрова. Вскоре, около 287 г., Трдат при поддержке римлян вступил на армянский трон. Григорий же в течение 13 лет находился в заточении, а затем, примерно в 304 г., получил сан епископа и стал первосвященником и устроителем Армянской церкви. Около 331 г. Григорий Лусаворич передал церковный престол своему младшему сыну Аристакесу, а сам

«избрал горы и пустыни и пребывание наедине с самим собой в безмятежности мыслей, дабы безраздельно предаваться беседе с богом».

Старшего же сына Григория Лусаворича звали Вртанес, и именно его сын, носящий имя деда, будучи еще несовершеннолетним, стал просветителем Кавказской Албании и вскоре погиб во время своей миссионерской деятельности среди маскутов в районе Дербента. Судя по нарративным источникам, св. Григорий – внук Григория Лусаворича родился никак не ранее 310 г. Приводимые подробности из сочинений армянских авторов V в. просто необходимы, дабы показать несостоятельность «открытия» М. Аджи и всей его концепции о тюркском происхождении христианства на уровне исторических фактов и свидетельств, а не голословных и ложных утверждений, которыми изобилуют его публикации.

Тело погибшего от рук маскутов Григория его ученикипоследователи перенесли в область Хабанд, в деревню Амарас «и там положили в церковь близ кафедры с северной стороны» (Хоренаци, Каланкатваци). В 1969 г. во время раскопок в Амарасском монастыре (Карабах-Арцах) азербайджанским археологом, проф. Р.Б. Геюшевым были найдены древнее захоронение и надмогильная плита с армянской надписью «Это могила св. Григориса, мужа умного». Уже эти неопровержимые факты показывают несостоятельность версии М. Аджи об «открытии» им захоронения Григориса-Георгия близ Дербента.

Кем же был собственно святой великомученик Георгий? Согласно сказаниям Симеона Метафраста, церковно-исторической традиции, он происходил из знатного каппадокийского рода и занимал высокое воинское положение. В период жестоких гонений на христиан в правление императора Диоклетиана (284-305 гг.) он сложил с себя военный сан и явился исповедником христианства. За свою приверженность вере Христа Георгий после тяжких мучений был обезглавлен около 303 г. в г. Никомедии. Традиционная дата его смерти – 23 апреля – почитается как день св. Георгия (Юрьев день). По церковной традиции, голова его покоится в Риме, в храме, носящем его имя.

Приведенные данные, содержащиеся в исторических источниках, а не являющиеся плодом воображения, развенчивают созданные нашим современником мифы об идентичности святых Григория и Георгия, о могиле св. Георгия в Дагестане, о тюркском корне христианства. Личности Григория и Георгия объединяют вера и ореол святости, мученичества. Но они не имеют ничего общего ни в имени своем, ни в происхождении, ни в месте своей жизнедеятельности и смерти. Св. Георгий погиб еще до рождения св. Григория!

По убеждению М. Аджи, захоронение св. Георгия находится в сел. Джалган, близ Дербента, на месте средневекового мусульманского пира-зийарата (каковые имеются во многих селениях Дагестана), почитаемого местными жителями. Только лишь созвучие ойконима с именем Джарган (и вольное обращение с историческими фактами) дало основание «найти» здесь могилу св. великомученика! Между тем и топоним Джалган находит свое толкование на местной почве.

Сельчане-джалганцы были весьма обрадованы тому, что «могила св. Георгия» сулит им и воду, и газ, и асфальтированную трассу, и прочие прелести цивилизации, связанные с превращением сел. Джалган во вторую Мекку или Иерусалим. Для этого необходимо, по мнению М. Аджи, на месте создать определенную инфраструктуру для приема паломников, могила святого должна стать одним из центров религиозного паломничества, и появление подобного рода духовного центра, в конечном счете, будет способствовать оздоровлению экономики Дагестана¹⁶⁰. С этой целью авторы идеи (от лица телерадиокомпании «Мир») в 1996 г. обратились в Правительство Дагестана с просьбой о выделении 50 тыс. долларов на съемки рекламного фильма «Тайна святого Георгия» (автор — М. Аджи), который вскоре был снят и получил премию «Лучшее интеллектуальное путешествие 1996 г.»!

Вся эта история и ее главное действующее лицо весьма напоминают небезызвестного персонажа И. Ильфа и Е. Петрова с его мистификаторским проектом превращения Васюков в Нью-Москву и «элегантнейший центр Европы, а скоро и всего мира». Правда, великий комбинатор, в отличие от «героя нашего времени», был значительно скромнее и не столь оборотист: просил сто рублей, но согласился и на двадцать – «на первичные телеграммы».

К сожалению, нашлись организации и влиятельные лица¹⁶¹, введенные в заблуждение или поверившие в «открытие» М. Аджи и готовые были взять на себя реализацию проектов профессора и «лучшего интеллектуального путешественника 1996 г.», в т.ч. и по созданию в Джалгане, на месте воображаемой могилы св. Георгия, «центра религиозного паломничества, вроде Мекки и Иерусалима». Это обещало, по крайней мере на подготовительной стадии, немалые финансовые вложения и доходы, в т.ч. и Международному благотворительному фонду «Святой Георгий». Но патроны и спонсоры, кажется, вовремя одумались, ибо святые места создаются не по замыслу и желанию какого-либо профессора, не по проекту, а народом, его памятью, верой и уважением.

В основе далеких от науки этногенетических и историко-культурологических сочинений М. Аджи лежат эмоции и амбиции их автора, а идейная нагрузка определяется конкретной этнополитической обстановкой. Книги этого автора, выпускающиеся большими тиражами, пользуются спросом в тех республиках Российской Федерации и странах СНГ, где представлены тюркские народы. Идеи, высказанные в этих книгах, проповедующие этническую, культурную исключительность тюркских народов, получают там благодатную почву, пропагандируются и рекламируются. Они получают поддержку и в определенных кругах Турции: например, некий доктор Камил Гюнер опубликовал хвалебный отзыв на одну из книг М. Аджи¹⁶² и подчеркнул глубокую символическую связь ее с книгами подобного рода (Sumer F. Oguzlar. Istanbul, 1992; Kirzioglu F. Kipchaklar. Ankara, 1992; Сулейменов О. Аз и Я. Алма-Ата, 1975). Так новая «теория» происхождения христианства приобретает популярность и сторонников.

Подобные современные фальсификации и «открытия» не только нешуточны, но и небезопасны для развития нашего сообщества, межнациональных взаимоотношений на постсоветском пространстве. И задача ученых не игнорировать, а противостоять этим «концепциям» и «сенсациям», представляющим собой мифотворчество и питающим корни национализма.

В настоящее время М. Аджи, «расправившись» с христианством, начал «наступление» на ислам. На недавнем Международном научно-практическом семинаре «Общечеловеческие ценности мировых религий как основа устойчивого развития» (Москва, октябрь 2001) в своем докладе он категорически и безапелляционно объявил:

«Первой мечетью стала Мечеть Скалы, построенная тюрками в Иерусалиме¹⁶³. Этот факт свидетельствует о том, что мусульманская архитектура стала продолжательницей тюркских традиций. Когда-то мусульмане молились на Восток, почтительно склоняя головы к Алтаю, который они называли священной горой Каф. И тюркский крест носили на груди они. Его сохранили мечети в своих орнаментах… Одежда мусульман целиком взята от тюрков. Арабская письменность вся вышла из тюркской скорописи, из уйгурского письма. … Отдельная тема – ранние тексты Корана»¹⁶⁴. И так далее.

Заметим, что этот семинар, на котором М. Аджи оповестил научный мир о своем новом квазиисторическом исследовании, о своем новом мифе, был проведен под эгидой Международного Центра Обучающих Систем (МЦОС) ЮНЕСКО, международной кафедры-сети UNESCO-ICES «Техническое и профессиональное образование и подготовка кадров». Но приведенного вида паранаучные, ненаучные доклады и «теории» не только не дают ничего положительного и полезного для устойчивого развития и профессионального образования, но, наоборот, они разрушают их, порождая идеологию национализма и сепаратизма.

Это не единственная научная трибуна, на которой М. Аджи пропагандировал свои взгляды. В том же году в Баку на Международной конференции «Этнокультурное наследие Кавказской Албании» он выступил с сообщением, в котором, подыгрывая тюркоцентристским общественным настроениям, предпринял попытку показать исконно тюркское происхождение кавказских албан, но был подвергнут резкой критике молодым исследователем-албанистом З.В. Кананчевым.

Не менее «эффективны» разыскания в тюркоцентристском направлении лингвиста, кандидата наук К.С. Кадыраджиева. Его «исследование», носящее претенциозное название «Загадки кумыкской и тюркской истории от Эгейского до Каспийского морей» (Махачкала, 1992) посвящено, судя по аннотации, «древнейшей истории, этнографии, географии и языку кумыков». Автор предпринимает попытку «проследить» «становление протокумыкского этноса и его историко-лингвистические связи с народами и языками Эгейского, Месопотамского и Каспийского регионов». Всесторонняя критика этого сочинения была дана Р.Г. Магомедовым, к статье которого мы и отсылаем читателя¹⁶⁵. Но позволим себе остановиться на некоторых положениях этой работы К.С. Кадыраджиева, дабы лишний раз продемонстрировать ее крайнюю этноцентристкую направленность. Так, например, по мнению автора, который путает все и вся, в Х-V тыс. до н.э. территория от Малой до Средней Азии (Анатолия, Месопотамия, Кавказ, Иран, Средняя Азия) была заселена различными урало-алтайскими племенами, являлась родиной тюркоязычных неолитических культур. Причем эти заключения, основанные на полном незнании археологии, методики археологических кабинетных исследований и реконструкций и бездоказательность которых очевидна, для придачи им вескости сопровождаются вводными словами «новейшие исследования, проведенные нами, позволяют…».

Передергивая мнения исследователей, их научные гипотезы, осторожные высказывания о культурно-историческом влиянии переднеазиатского региона на балкано-эгейский в эпоху неолита и энеолита (VI-V тыс. до н.э.), К. Кадыраджиев играючи заявляет, что тюрки в неолите пересекли Босфорский пролив и заложили фундамент европейской цивилизации. Для обоснования своих историко-археологических и этногенетических выкладок исследователь, как специалист-лингвист, активно «использует» данные языкознания, опять-таки искажая или умалчивая те или иные мнения ученых. В итоге мы имеем: что шумерский язык – это «древнейший тюркский язык»; что «эламский язык является одним из древнейших тюркских языков»; что кутии, луллубеи, касситы, населявшие территорию Мидии в III-II тыс. до н.э., были носителями тюркского языка; что племена каспиев, гелов, легов, гаргаров (племена Кавказской Албании) говорили на языке родственном кумыкскому; что кумыки являются прямыми наследниками каспийско-эламского этноса и «древнейшим исконным населением Дагестана как в этническом, так и в лингвистическом отношениях»; что «палеолитическое и неолитическое население Восточного Кавказа относилось к кругу эламско-каспийских племен, входящих в состав урало-алтайцев и тюрок» и т.д. и т. п.

Такова «научная» направленность работы К.С. Кадыраджиева, являющейся, по заключению Р.Г. Магомедова, иррациональной по своей сути, ненаучной по структуре и содержанию, представляющей собой «полуфабрикат» умственного труда¹⁶⁶.

В одной из своих статей И.М. Мизиев писал:

«Понятна та огромная ответственность, которая ложится на ученых, призванных очень внимательно и тактично освещать весьма деликатные вопросы и далеких, и современныхмежэтнических контактов… тенденциозность в освещении наследия древних племен, хотим мы того или нет, отбрасывает негативную тень и на современные взаимоотношения»¹⁶⁷.

Мы разделяем это справедливое высказывание, но именно тенденциозность и безответственность характеризуют публикации самого И.М. Мизиева, М. Аджиева и других творцов этнонационалистической квазиисториографии многонационального Северного Кавказа, чей квасной патриотизм «заставляет трактовать все исторические события в самом выгодном свете именно для своего народа к вящей его славе». В итоге созданная ими этнонационалистическая модель прошлого содержит в себе «элемент (мы бы сказали, основы – авт.) посягательства на чужое прошлое, чужих предков, чужие культурные достижения»¹⁶⁸.

Источник

Продолжение следует