Левые, прочь! Нацисты, обратно! (замолченная часть истории ФРГ)

Print PDF

В продолжение темы коричневого болота ФРГ

«Зачата в Ватикане, рождена в Вашингтоне». Внутриполитическое развитие ФРГ

На первых выборах в бундестаг (парламент) ФРГ 14 августа 1949 года 31 % голосов и 139 мест получил блок ХДС/ХСС. Христианско-демократический союз (ХДС) к тому времени еще собственно не существовал на федеральном уровне, а был конгломератом земельных организаций. В этой партии (так же как и в ее «сестринской» организации в Баварии — Христианско-социальном союзе) объединились буржуазные и клерикальные круги (находившиеся под влиянием прежде всего католической церкви), не желавшие движения Германии к социализму в любой его форме.

На первых порах, правда, в ХДС было сильное социальное крыло, в которое входили многие видные деятели католических профсоюзов времен Веймарской республики. Представители этой части ХДС намеревались осуществить развернутые социальные реформы, чтобы окончательно примирить пролетариат с капитализмом. Отвращение к этому строю после войны в Германии было настолько сильным (в крупных предпринимателях справедливо видели пособников Гитлера), что в так называемой Аленской программе ХДС британской оккупационной зоны (1947 год) была зафиксирована необходимость планирования экономики.

Однако все эксперименты в ХДС прекратились, когда его лидером стал Конрад Аденауэр. Он родился в 1876 году под Кёльном, что во многом определило его политические взгляды. Рейнская область до 1815 года не имела ничего общего с Пруссией, и ее мелкие государства даже неоднократно участвовали в войнах против Берлина. Правящий класс этой части Германии состоял не из помещиков, крупных чиновников и офицеров, как в Пруссии, а из либерально мыслящих предпринимателей и лиц свободных профессий. Не случайно, что именно эта часть Германии была родиной Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Однако Аденауэр при всей своей ненависти к прусскому военно-казарменому образу мышления вовсе не был либералом или, тем более, социалистом. Он был представителем так называемого политического католицизма. Это течение западногерманской политической мысли недолюбливало пруссаков за слишком активное вмешательство государства в общественную жизнь (это называли «прусским социализмом») и, главным образом, за неприязнь протестантской Пруссии к католической церкви. В Рейнской области была сильна католическая партия Центра, возникшая в качестве ответной реакции на «культурную борьбу» Бисмарка (так называлась политика «железного канцлера», направленная на вытеснение «отсталого» католицизма из сферы образования и культуры).

Аденауэр начал в 1906 году карьеру чиновника и уже в 1917 году стал обер-бургомистром крупнейшего города Западной Германии — Кёльна. В этом же году он попал в тяжелую автомобильную аварию, которая придала его лицу «тигриное» выражение. После поражения Германии в Первой мировой войне Аденауэр был готов провозгласить сепаратную Рейнскую республику, чтобы отделиться от «революционной Пруссии» и перейти под французский протекторат. То есть уже тогда будущий канцлер ФРГ был не против расчленения своей родины, чтобы спасти хотя бы одну ее часть от «большевиков». Антикоммунизм Аденауэра, сформировавшись в те годы, позднее приобрел зоологический характер, причем в прямом смысле этого слова: он любил сравнивать коммунистическую Россию со злобным и коварным медведем.

В 1933 году нацисты отстранили Аденауэра от должности главы Кёльна как активного деятеля партии «Центра» (в 1926 году его даже прочили на пост канцлера Германии от этой партии), но преследовать не стали. Гестапо, для порядка последив за бывшим бургомистром и почитав его письма, сделало однозначный вывод: никакой опасности для режима не представляет. А в 1936 году Аденауэр получил щедрую государственную пенсию, которая позволила ему выстроить собственный дом. Чтобы еще более приблизиться к режиму, Аденауэр вступил в нацистскую благотворительную организацию, а в 1940 году затребовал себе нескольких французских военнопленных для строительства дома, не забыв получить от государства деньги на их содержание.

Аденауэр сторонился любых контактов с людьми, так или иначе связанных с сопротивлением Гитлеру.

Именно поэтому после покушения на «фюрера» 20 июля 1944 года его не только не казнили (а тогда нацисты активно сводили счеты со своими противниками разной политической ориентации), но даже не арестовали. Пересидев спокойно всю войну в своем новом доме, Аденауэр в 1945 году был назначен американцами на свою прежнюю должность обер-бургомистра Кёльна. Но город вскоре перешел под контроль англичан, и те в октябре 1945 года в весьма грубой форме выгнали Аденауэра с работы. Формально причиной было отсутствие успехов в восстановлении Кёльна, который действительно серьезно отставал в этом смысле от соседних городов. Но помимо этого англичане считали Аденауэра реакционером и националистом, не вписывающимся в новую Германию. Такие оценки базировались на сведениях британских офицеров, работавших с Аденауэром во время оккупации Рейнской области Антантой после Первой мировой войны (тогда якобы кельнский обер-бургомистр открыто грозил британским офицерам реваншем)

Под давлением американцев, быстро разглядевших в Аденауэре «своего» человека (антикоммуниста, но без явного нацистского прошлого), англичане вскоре сняли все ограничения на политическую деятельность бывшего бургомистра. Тот по старой памяти пофлиртовал с французами (опять обсуждалась идея некой рейнской республики под протекторатом Парижа). Но на сей раз ему была уготована более презентабельная роль. Искусно лавируя, Аденауэр оттеснил от руководства ХДС британской зоны представителей «социального» крыла и к моменту проведения выборов в бундестаг уже держал всю партию под жестким контролем. Даже товарищи по партии, которых отнюдь нельзя было заподозрить в симпатиях к коммунистам, с горечью констатировали, что в лице Аденауэра верх в ХДС взяли «реставрационные» настроения.

После выборов многие в ХДС рекомендовали Аденауэру сформировать правительство «большой коалиции», то есть кабинет СДПГ/ХДС/ХСС. Но Аденауэр предпочел быть избранным канцлером (то есть главой правительства) большинством в один (свой собственный) голос. В свой кабинет он взял представителей праволиберальной Свободно-демократической партии (СвДП), получившей на выборах 9,5 % голосов, и откровенно реваншистской Германской партии, набравшей 4 %. Для западногерманского избирательного закона была характерна следующая «демократичность»: если Германская партия получила в бундестаге 17 мест, то компартия Германии (5,7 % голосов) — только 15 мандатов.

Аденауэр не пошел на коалицию с социал-демократами во многом потому, что не переваривал их лидера Курта Шумахера. Эти два политика, определявшие внутриполитическое развитие ФРГ в первые годы ее существования, были психологически абсолютно несовместимыми людьми. Начнем с того, что Шумахер был в восприятии Аденауэра просто стопроцентным пруссаком. Будущий лидер СДПГ родился в восточногерманском городе Кульм (ныне Хелмно в Польше) в 1895 году.

Тамошние немцы веками воспитывались в духе ненависти и превосходства по отношению ко всему славянскому (60 % населения города составляли поляки) и особенно русскому (так как Россия была лидером славян). [Шумахер, однако, к полякам относился позитивно, знал польский язык, хотя он был запрещён, и общался с местными филоматами. Прим.публикатора] Критикуя своего отца за жестокое обращение с членами семьи, Шумахер называл его «русским правительством». После начала Первой мировой войны Курт Шумахер добровольцем пошел на Восточный фронт, но успел повоевать только пару месяцев — в декабре 1914 года после ранения под Лодзью ему ампутировали правую руку до плеча. Это еще больше усилило ненависть к русским у молодого инвалида.

Шумахер вступил в СДПГ, где стал активным деятелем правого крыла. Он полностью соответствовал клише, которые сформировались у Аденауэра по поводу прусских социалистов. Шумахер был националистом-государственником и люто ненавидел германских коммунистов за то, что, по его мнению, они были агентами Москвы. Будучи грубым и неуживчивым, он легко обижал и друзей, и врагов. Его не любили в собственной партии, но боялись идти с острым на язык политиком на лобовые столкновения. В 1930–1933 годах Шумахер был депутатом рейхстага от СДПГ. О заднескамеечнике узнала вся страна, когда в своей блестящей речи 23 февраля 1932 года он назвал нацистскую агитацию

«постоянным призывом к сидящей внутри человека свинье».

Естественно, что после прихода Гитлера к власти Шумахера посадили в концлагерь. Правда, этот концлагерь Дахау был в своем роде образцово-показательным. Режим там не шел ни в какое сравнение, например, с Бухенвальдом или Освенцимом. В Дахау сидели известные в мире узники и туда иногда приезжали разные международные комиссии. Шумахер работал в лагерной библиотеке и отказывался от любых контактов с возникшими в Дахау группами антифашистского Сопротивления. В 1943 году по протекции родственника-нациста Шумахера освободили, и он работал бухгалтером на одной из фирм в Ганновере.

После войны, пользуясь поддержкой англичан (в Великобритании у власти тогда были лейбористы), он организовал руководящий орган СДПГ в западных зонах (хотя его на это никто не уполномачивал) в противовес берлинскому ЦК СДПГ во главе с Гротеволем. С помощью западных оккупационных властей ему удалось подчинить себе все социал-демократические организации на западе страны и сорвать объединение КПГ и СДПГ в Западной Германии.

Шумахер руководил партией диктаторскими методами, будучи в этом весьма похожим на Аденауэра. Но если лидер СДПГ часто срывался на площадную ругань, то будущий канцлер прибрал ХДС к рукам закулисными интригами. И Шумахер, и Аденауэр были антикоммунистами. Но первый активно пропагандировал введение в ФРГ социализма и немедленный вывод всех оккупационных войск. Аденауэра и его партию он (с определенным правом) считал «почти нацистами» и издевался над канцлером, отсиживавшемся во времена «третьего рейха» в своем добротном доме. Со своей стороны Аденауэр пустил слух, что Шумахер в Дахау был «капо» (то есть старостой барака), что свидетельствовало о его подозрительно тесных связях с лагерной администрацией.

Аденауэр и Шумахер месяцами не разговаривали друг с другом, обмениваясь лишь письмами и язвительными репликами в бундестаге. Симпатии западных союзников, особенно США, по понятным причинам были на стороне Аденауэра, хотя последний исподтишка распускал слухи, что Шумахер находится на содержании британских лейбористов, чем приводил лидера СДПГ в бешенство.

Первое правительство ФРГ не имело министерства, без которого сложно представить себе любое мало-мальски суверенное государство. Отсутствовал МИД, так как согласно декретированному западными державами в апреле 1949 года Оккупационному статуту (этот документ имел в ФРГ высшую юридическую силу, превосходя Основной закон, то есть конституцию), внешние сношения ФРГ находились в сфере компетенции оккупационных держав. Три Верховных комиссара, представлявших США, Англию и Францию, образовали Союзную верховную комиссию (СВК), надзиравшую за выполнением ФРГ условий Оккупационного статута. Иностранные дипмиссии также аккредитовывались не при правительстве ФРГ, а при Союзной верховной комиссии.

Даже своим местоположением СВК подчеркивала превосходство над молодым западногерманским государством: она заняла отель «Петерсберг», находившийся на вершине горы, господствовавшей над столицей нового государства — Бонном (перед этим из отеля бесцеремонно выставили бельгийскую военную миссию). Этот небольшой провинциальный городишко на берегу Рейна недалеко от Кёльна стал столицей ФРГ потому, что находился недалеко от дома Аденауэра в местечке Ренсдорф. Первоначально шансы получить столичные функции имел Франкфурт-на-Майне, но британцы хотели, чтобы процесс формирования сепаратного государства на западе Германии проходил и в их зоне (первоначально выработка основ ФРГ шла на совещаниях западногерманских политиков во Франкфурте-на-Майне, Кобленце и в Баварии, то есть в американской и французской оккупационных зонах). Поэтому Парламентский совет, выработавший Основной закон ФРГ, начиная с сентября 1948 года располагался в Бонне (город находился в британской зоне оккупации) в здании Зооологического музея Кенига (больших репрезентативных сооружений в Бонне просто и не было). Потом музей на некоторое время стал резиденцией канцлера, и Аденауэр пробирался на рабочее место мимо так прекрасно отражавших его отношение к коммунистам чучел клыкастых медведей.

Газета «Правда» откликнулась на избрание Аденауэра канцлером 16 сентября 1949 года, напечатав сообщение ТАСС под заголовком:

«Американская марионетка Аденауэр — канцлер западногерманского сепаратного правительства».

Если отбросить некоторую грубость, свойственную, кстати, пропаганде в обоих лагерях «холодной войны», то определение центрального органа ЦК ВКП (б) было абсолютно правильным. Своих тесных связей именно с американцами Аденауэр никогда не скрывал, а его государство было действительно сепаратным. Позднее в Москве величали Аденауэра реваншистом. И этот политический ярлык был не так уж далек от истины: в своем первом правительственном заявлении западногерманский канцлер заявил, что ФРГ никогда не смирится с нынешними восточными границами Германии по рекам Одеру и Нейсе. Если это был не реваншизм, то читатель сам вправе подобрать такой политике иное определение.

Области восточнее Одера были по решению Потсдамской конференции держав-победительниц переданы под управление СССР и Польши вплоть до окончательного оформления этого положения в будущем мирном договоре с Германией. Причем западные союзники письменно обязались поддержать передачу СССР и Польше этих районов. Но уже в 1946 году позиция американцев кардинальным образом изменилась. Поэтому, когда канцлер ФРГ ставил под сомнение итоги Второй мировой войны (а за это оккупационные власти теоретически могли заключить его в тюрьму на законных основаниях), он не боялся никакой ответственности, зная, что американцы в силу своего антикоммунизма думают так же.

Реваншистские взгляды Аденауэра полностью поддерживал Шумахер. Разница была лишь в следующем: канцлер хотел поглотить ГДР (ФРГ ее не признала, так как у Восточной Германии не было демократической легитимации; по указанию Аденауэра всем официальным лицам ФРГ было настоятельно рекомендовано именовать ГДР «советской оккупированной зоной», или просто «зоной») и вернуть переданные СССР и Польше территории бывшего «рейха» под руководством США и Запада в целом, а Шумахер намеревался добиться тех же целей в борьбе как с Западом, так и с СССР.

Единственной партией бундестага, выступавшей против нового «похода на Восток», оказалась КПГ. Когда председатель компартии Макс Рейман заявил в бундестаге, что граница по Одеру и Нейсе является границей мира, его заглушили крики остальных депутатов: «Позор! Позор!». Будущий премьер-министр Баварии, а тогда генеральный секретарь ХСС Франц-Йозеф Штраус требовал убрать Реймана с трибуны. Во время одного из последующих выступлений Реймана в зал запустили двух подкупленных актеров Тило Вагнера и Зигфрида Клюге (их накормили в ресторане бундестага и заплатили за услуги 50 марок), которые, изображая бежавших из «адского советского плена» простых немецких солдат, пытались избить Реймана. Но здесь уже вмешались даже социал-демократические депутаты, которым стало стыдно за нравственный уровень нового германского парламента. Кстати, в апреле 1950 года оба актера были приговорены судом к тюремному заключению как рецидивисты за «крупную кражу и постоянное мошенничество».

Антикоммунизм и реваншизм стали двумя столпами государственной идеологии ФРГ, которую мы и рассмотрим ниже.

Ненависть к коммунистам и их «родине» СССР не была в 1949 году в Германии чем-то абсолютно новым. Однако после 1945 года даже западные союзники вынуждены были признать, что компартия Германии была наиболее активной силой сопротивления Гитлеру. Поэтому в первых правительствах почти всех земель будущей ФРГ коммунисты (их тогда было в западных зонах около 200 тысяч) имели по одному министерскому посту. С началом в 1947 году неприкрытой «холодной войны» против СССР представители КПГ были устранены оккупационными властями со всех мало-мальски значимых постов в государственных органах власти всех уровней. Аргумент был простым и далеко не новым: КПГ — агентура СССР, а СССР готовится захватить всю Европу. Обе части этого нехитрого постулата были ложью, и если вдуматься, ничем не отличались от того, что говорил о немецких коммунистах Гитлер. После 1991 года ни в архивах ФРГ, ни в архивах СССР не было найдено ни одного документа, подтверждавшего намерения Советского Союза захватить Западную Европу. Кстати, многие на Западе уже в 40-х годах не стеснялись открыто признавать, что «советская угроза» является просто хорошим средством мобилизации единого лагеря «свободного мира» под эгидой США.

Что же касается тезиса об «агентуре Кремля», то неизвестно, чтобы КПГ устраивала в ФРГ крушения поездов, отравляла колодцы или разбрасывала на полях колорадских жуков. А вот западная агентура в ГДР всем этим занималась, о чем будет подробнее рассказано ниже. Конечно, германские коммунисты поддерживали политику СССР и ГДР, однако являлось ли это составом преступления? Вряд ли. Несмотря на это, ФРГ стала первым государством послевоенной Европы, где антикоммунизм был облечен в юридические формы правительственной политики. Причем здесь Аденауэр только доводил (с тевтонским напором) руководящие установки США до логического конца. Эти установки тоже не были особенно затейливыми и мудреными.

Так, в брошюре «Подрывная деятельность и контроль. Советская тактика в Германии», изданной в 1951 году госдепартаментом США, любой мог прочесть за 30 центов:

«Коммунизм — это болезнь, похожая на туберкулез. Инфекция может скрываться почти везде, всегда готовая наброситься на население с низкой жизнестойкостью или по другой причине».

Далее говорилось, что коммунизм опасен для каждого, кто умеет читать и слушать радио. В брошюре признавалась, что в Западной Германии мало коммунистов, но помимо них-де есть «многие тысячи» секретных агентов, засланных советскими и восточногерманскими властями. Американцы доходили до того, что хотели спасать от коммунистической инфильтрации основные политические партии ФРГ, которые, оказывается, были «менее демократичными по своей структуре», чем американские партии (хотя у последних вообще нет никакой структуры по сей день). Наконец, антикоммунистическая риторика госдепа достигла пика в сравнении коммунистов с нацистами. Причем здесь приводились почти шизофренические исторические доводы: русские цари были родственниками кайзеров, а коммунисты и нацисты продолжают их линию, поэтому они тоже не разлей-вода.

Аденауэру лишь оставалось воплотить такие постулаты (рассчитанные явно на слабоумных) в жизнь. 19 сентября 1950 года правительство ФРГ приняло решение о

«политической деятельности сотрудников государственной службы против основ демократического порядка».

Прямо в духе сталинской концепции обострения классовой борьбы в этом документе говорилось, что «противники федеративной республики наращивают свои усилия по подрыву основ свободного, демократического порядка».

«Тот, кто в качестве чиновника, служащего или рабочего на службе федерации участвует в организациях или устремлениях, направленных против основ свободного демократического устройства государства, ведет в их пользу какую-либо деятельность или поддерживает их иным способом, а особенно тот, кто действует по поручению или в духе нацеленных на насильственные действия решений 3-го съезда коммунистической СЕПГ и так называемого «Национального конгресса», виновен в нарушении служебного долга».

В решении правительства ФРГ перечислялись организации, поддержка которых госслужащими считалась несовместимой с их нахождением в системе органов государственной власти. К таковым относились КПГ, ССНМ, «Союз друзей Советского Союза», «Общество по изучению культуры Советского Союза», «Культурбунд», «Объединение лиц, преследовавшихся при нацистском режиме», «Комитет борцов за мир». В этом списке были всего три неонацистские организации, об опасности которых в преамбуле решения ничего не говорилось. Причем интересно, что эти неонацистские организации были «левого» спектра и отмежевались от Гитлера и НСДАП. Федеральное правительство обещало действовать против нарушителей упомянутого решения «безжалостно», причем чиновникам грозило уголовное дело, а рабочим и служащим — немедленное увольнение.

Суды ФРГ на основании этого решения преследовали даже тех, кто просто состоял членом упомянутых организаций и не вел какой-либо открытой общественной деятельности. Причем правительство ФРГ рекомендовало всем земельным органам власти действовать так же. Антикоммунистическая политика Аденауэра находила полную поддержку оккупационных властей. В сентябре 1950 года британские власти конфисковали партийный дом КПГ в Дюссельдорфе, потребовав от прежних хозяев очистить его в 48 часов. Под определение подрывных элементов могли попасть отнюдь не только коммунисты и сочувствующие. Еще в 1953 году англичане арестовали нескольких членов СвДП только за то, что они активно выступали за объединение Германии.

С 10 августа по 7 ноября 1950 года распоряжением Верховных комиссаров была запрещена газета КПГ «Фрайес Фольк» («Свободный народ»). Интересно, что особое недовольство властей вызывала общественная деятельность коммунистов, направленная против ремилитаризации ФРГ и в поддержку объединения Германии, хотя эти цели прямо вытекали из Потсдамских договоренностей союзников. 14 апреля 1951 года в ФРГ возник Главный комитет по проведению всенародного опроса за заключение уже в 1951 году мирного договора с Германией и против ремилитаризации ФРГ. Причем в работе комитета участвовали не только коммунисты, но социал-демократы и беспартийные.

Однако правительство ФРГ уже 24 апреля 1951 года запретило проведение опроса на всей территории страны. Тем не менее, эта акция шла явочным порядком до апреля 1952 года, прежде всего на крупных промышленных предприятиях Рурского бассейна. Более девяти миллионов человек высказались против ремилитаризации. Несмотря на отрицательное отношение руководства СДПГ к опросу, на многих предприятиях прошли массовые забастовки против ремилитаризации, в которых активно участвовали социал-демократы. Особенно мощной была забастовка 100 тысяч металлистов Гессена осенью 1951 года. В баварском городе Швайнфурт (центр производства подшипников), где располагалась крупная группировка американских войск, более 300 профсоюзных функционеров (причем не только членов КПГ и СДПГ, но и ХДС) заключили соглашение о единстве действий под лозунгом:

«Ни одного подшипника для вооружения — все силы на восстановление единого и миролюбивого отечества!».

Крестьяне многих районов ФРГ (например, более 20 тысяч крестьян из окрестностей Хаммельбурга) объединялись против строительства аэродромов и военных полигонов на своих землях.

В феврале — марте 1951 года молодые люди (среди которых были члены социал-демократических молодежных организаций) несколько раз символически высаживались на немецкий остров Гельголанд в Северном море, чтобы не допустить превращения его в английский военный полигон. 99 участников этих акций были осуждены в общей сложности на 263 месяца тюрьмы. Даже среди предпринимателей, страдавших от резкого сокращения внутригерманской торговли, стали возникать «рабочие кружки за взаимопонимание с Востоком» (только в районе крупнейшего международного порта Германии Гамбурга их насчитывалось в 1951 году более 20).

Аденауэра стал тревожить размах антивоенного и объединительного движения в ФРГ, тем более что в нем участвовали самые разные общественные силы, в том числе евангелическая церковь, которую очень трудно было обвинить в коммунистических настроениях. Не боялись западные немцы и интересоваться советской культурой. В 1951 году восемь советских художественных фильмов в ФРГ посмотрели шесть миллионов человек. Правда, в отличие от ГДР картины приходилось демонстрировать в основном не в кинотеатрах, а в клубах и центрах обществ советско-германской дружбы (то есть любой, кто приходил смотреть советский фильм, автоматически оказывался среди врагов общественного строя ФРГ).

С начала 1951 года Аденауэр решил еще больше «закрутить гайки» во внутренней политике. Новое решение правительства ФРГ от 27 февраля 1951 года объявило все упомянутые в сентябрьском 1950 года решении организации «враждебными конституции». Причем это было не только терминологическим уточнением. Отныне контрразведка ФРГ могла на законных основаниях вести слежку с применением конспиративных методов за всеми, кто так или иначе находился в соприкосновении с «врагами конституции». Но слежкой дело не ограничивалось. Только за участие в упомянутом выше народном опросе в ходе 8781 полицейской акции был арестован 73 381 человек, более 1000 из которых были преданы суду. Американский военный суд в Дармштадте приговорил к тюремному заключению двух человек, расклеивавших плакаты с призывом бороться за мир.

26 апреля 1951 года был запрещен Союз свободной немецкой молодежи и ряд других организаций, причем один из членов ССНМ, депутат ландтага (земельного парламента) крупнейшей земли ФРГ Северный Рейн-Вестфалия Юпп Ангенфорт был лишен иммунитета и приговорен к пяти годам каторжных работ. Во время ареста была избита его жена. ССНМ особенно не нравился властям своими митингами и демонстрациями, а также спортивными мероприятиями в поддержку германского единства. Эти акции были весьма популярны среди молодежи. Так, например, на общегерманскую встречу молодежи летом 1950 года в Восточный Берлин приехали 10 тысяч юношей и девушек из Западной Германии. На обратном пути полиция ФРГ задержала их на границе, где участники слета жили в палатках почти два дня, ожидая, пока их всех скрупулезно не зарегистрируют. Многие из этих юношей и девушек потом оказались без работы.

Осенью 1951 года правительство ФРГ обратилось в Конституционный суд страны с просьбой о запрете КПГ (в ФРГ только этот суд мог запретить политическую партию), что произошло несколько позднее, в 1956 году. Причем в качестве обоснования упоминалось, в частности, то обстоятельство, что коммунисты, в особенности фракция КПГ в бундестаге, «одобрили лозунг активного сопротивления ремилитаризации».

По мере того как восстановление военной мощи ФРГ вступило в фазу окончательного оформления, репрессии властей против антивоенного движения становились все более жестокими. 11 мая 1952 года полиция без предупреждения открыла огонь по 30-тысячной демонстрации противников милитаризации в Эссене. Один из демонстрантов, член КПГ Ф. Мюллер, был убит, десятки людей получили ранения, сотни были арестованы.

Формально правительство Аденауэра требовало запрета КПГ на том основании, что коммунисты провозглашали лозунг «свержения антинародной клики Аденауэра». Однако это был обычный для того времени прием политической борьбы. Сам Аденауэр одобрил предвыборные плакаты ХДС, на которых злобная черная физиономия с раскосыми глазами (естественно, это был облик СССР) пыталась когтистой лапой накрыть мирную Западную Германию. Члены КПГ не вели никакой подпольной деятельности, не накапливали оружия и не разрабатывали планов восстания. Западногерманский адвокат Дитер Поссер констатировал, что со стороны коммунистов не было

«политических убийств, покушений, попыток восстания, насильственных действий, тайных складов оружия, списков по ликвидации»

неугодных им людей. С другой стороны,

«коммунистов преследовали, их партийные штаб-квартиры подвергались разгрому, их витрины с информационными материалами разрушались, их ораторов били, их функционеров подвергали клевете и оскорблением, даже угрожали им убийством».

Не мудрено, что к 1952 году количество членов компартии сократилось до 110 тысяч человек.

Таким образом, размах репрессий против коммунистов и сочувствующих в ФРГ был ничуть не меньшим, чем против инакомыслящих в ГДР того времени. Но функция антикоммунизма в Западной Германии была гораздо более развернутой. Вражда к СССР, ГДР и их «агентам» в ФРГ и сформировавшийся на этой основе образ мышления «друг-враг» (или, говоря на языке стран «народной демократии», «кто не с нами, тот против нас») служила средством сплочения правящего класса ФРГ, который едва оправился после испуга 1945 года. Антикоммунизм был также идеологической дубинкой, с помощью которой подавлялись любые требования СДПГ и профсоюзов по демократизации в сфере экономики и по недопущению милитаризации Германии.

Другим краеугольным камнем внутриполитического устройства западногерманского государства было особое отношение к нацистскому прошлому, которое обеспечило стабильность и массовую поддержку правительству Аденауэра.

Первоначально западные союзники, особенно американцы, под влиянием воочию увиденных ими нацистских концлагерей, решили подойти к денацификации довольно активно. Тем более, что приказ № 1 °Cоюзного контрольного совета от 20 декабря 1945 года определил составы нацистских преступлений и принципы отправления правосудия. Союзники создали специальные судебные палаты («Spruchkammer»), которые классифицировали степень виновности бывших нацистов.

Лица, принадлежавшие к наиболее тяжелой категории (главные преступники), карались смертной казнью или длительным тюремным заключением. Те, кто попадал во вторую категорию («менее виновные» и «попутчики»), отделывались тюремным заключением сроком до пяти лет или денежным штрафом. Для обеих категорий предусматривался запрет на профессиональную деятельность.

Американцы раздали подозреваемым 13 миллионов анкет, в каждой из которых был 131 вопрос. Оккупационные власти интересовались не только весом или цветом волос и глаз, но и зарплатой, наличием дворянских титулов у предков. Особенно веселил немцев (в том числе и настоящих нацистов) вопрос, за кого они голосовали на выборах в рейхстаг в 1933 году. Так как выборы были тайными, в анкетах можно было писать все что угодно. Заполнив анкету, подозреваемый должен был сам доказывать в судебных палатах свою невиновность. Быстро образовалась целая почти открытая индустрия выдачи всевозможных справок, подтверждающих «пассивное сопротивление режиму» и «сочувственное отношение» к военнопленным и жертвам национал-социализма. Сами судебные палаты были перегружены бумажной работой и, как правило, этими справками вполне удовлетворялись. В результате западные союзники наказали 600 тысяч бывших нацистов, в том числе 500 тысяч из них — денежным штрафом. В категорию главных преступников попали 1549 человек, а «попутчиков» и «менее виновных» оказалось 21 600. Одна треть всех подозреваемых была полностью реабилитирована. Кстати, те, кто возмущается советскими спецлагерями в Германии в 1945–1949 годы, видимо, не знают, что лагеря и трудовые колонии для бывших нацистов были и в западных зонах. К заключению в них были приговорены 9600 человек.

Надо сказать, что американцы на первых порах были гораздо более активными «денацификаторами», чем Великобритания и Франция. По всем западным зонам были проверены 3,66 млн. человек, из которых только 1667 были признаны главными преступниками. После международного Нюрнбергского трибунала оккупационные власти США провели в Нюрнберге самостоятельно еще 12 процессов против отдельных категорий нацистских преступников (врачей концлагерей, юристов, руководящих деятелей полиции и СС, магнатов экономики, высших чинов командования вермахта и т. д.). Из 184 обвиняемых по всем процессам 24 были приговорены к смертной казни (12 из них потом помиловали), 20 получили пожизненный срок, 35 человек оправдали. Практически никто из приговоренных к тюремному заключению не отбыл свой срок до конца.

31 марта 1948 года денацификация в американской зоне была закончена. На первый взгляд она была впечатляющей и, по мнению многих видных деятелей ХДС/ХСС, очень безжалостной. На практике уже тогда проявилось основное отличие денацификации в советской и западных зонах. В первом случае бывшие нацисты, даже если их не сажали в тюрьму, все равно лишались права занимать должности на государственной службе. Этим во многом определялась и неопытность госаппарата ГДР, который в некоторых отраслях был создан практически с нуля (суды, система образования, аппарат центральных министров и ведомств). В западных же зонах союзники, руководствуясь «прагматизмом» и «преемственностью управления», разрешили использование бывших членов НСДАП в соответствии с квалификацией, которую они приобрели во времена «третьего рейха». Такой подход пользовался полной поддержкой ХДС/ХСС. Не случайно сразу же после образования ФРГ заговорили о реставрационных порядках.

4 января 1951 года американский Верховный комиссар Макклой подписал первый указ о помиловании нацистских преступников, осужденных на 12 нюрнбергских процессах. Это было сделано по просьбе Аденауэра, который говорил о необходимости примирить различные слои общества (видимо, на коммунистов это примирение не распространялось). Почувствовав, что к власти приходят «свои» люди, бывшие члены НСДАП в массовом порядке потянулись на госслужбу. Из 26 кандидатур, рассматривавшихся в качестве претендентов на пост первого министра внутренних дел ФРГ, только один не имел в своей биографии компрометирующих обстоятельств коричневого цвета. Из этих 26 человек 15 служили в МВД нацистской Германии, а еще восемь — в МВД Пруссии (премьером которой был Геринг и где впервые было создано гестапо). Наиболее известным случаем проникновения бывших нацистов в госаппарат ФРГ был Ханс Глобке, который в течение 10 лет занимал пост статс-секретаря (то есть заместителя министра) в ведомстве федерального канцлера. Фамилия Глобке также фигурировала в списке кандидатов на пост министра внутренних дел, но даже Аденауэр не решился на такое назначение, так как считал Глобке «непроходным» с точки зрения общественного мнения.

Юрист Глобке был известен своими комментариями к пресловутым Нюрнбергским законам 1935 года, которые положили начало организованному преследованию евреев на территории Германии. В 1940 году Глобке подал прошение о вступлении в НСДАП, но оно было отвергнуто Борманом на основании активного участия Глобке в католическом движении во времена Веймарской республики. Несмотря на то, что Глобке не стал министром, он был самым доверенным человеком канцлера, и без его ведома не решался ни один кадровый вопрос.

Но наиболее вопиющим случаем был, конечно, Теодор Оберлендер, занимавший в 1953–1960 годы пост федерального министра по вопросам изгнанных. Оберлендер был в годы войны командиром карательного батальона украинских националистов «Нахтигаль», совершившего во Львове в 1941 году массовые убийства мирных граждан. Аденауэр считал Оберлендера «глубоко коричневым», однако последний покинул свою должность только после того, как Верховный суд ГДР заочно приговорил его к смертной казни.

Когда в 1951 году союзники, наконец, разрешили ФРГ образовать свой собственный МИД, вскоре выяснилось, что 66 % его руководящих сотрудников были членами НСДАП. СДПГ на этом примере забила тревогу по поводу «реставрации» духа «третьего рейха», но Аденауэр хладнокровно ответил, что настало время положить конец «вынюхиванию нацистов». И это действительно было вскоре оформлено юридически. В мае 1951 года вступил в силу закон, возвращавший более 150 тысячам бывших нацистов, вынужденных до 1949 года покинуть государственную службу, все имущественные права, связанные с ней (например, пенсии). Более того, работодатели по закону были обязаны выделять 20 % средств на прием на работу именно этой категории лиц. Вскоре после принятия упомянутого закона вся юстиция ФРГ вновь запестрела знакомыми еще с 30-х годов лицами. Естественно поэтому, что процессы против нацистских преступников после 1953 года приняли единичный характер (90 % подобных процессов было проведено именно до этого года). Но и сразу после основания ФРГ западногерманские суды хотя и вынуждены были выполнять закон № 1 °Cоюзного контрольного совета, осудили только 730 нацистов, из которых лишь шесть получили пожизненный срок, а 609 либо отделались денежными штрафами, либо отсидели в тюрьме символическое время.

Западногерманские власти осмелели до того, что заявили в 1951 году протест против планов американцев привести в исполнение смертный приговор в отношении некоторых эсэсовцев, осужденных к высшей мере наказания еще в 1949 году. Протест базировался на аргументе, что смертная казнь в ФРГ отменена.

Примечательно, что закон об амнистии бывшим нацистам 1951 года прошел в бундестаге не только голосами ХДС/ХСС. За него проголосовала и СДПГ. Канули в прошлое времена, когда Шумахер в своей первой речи в качестве лидера оппозиции назвал членов фракции ХДС/ХСС «нацистами». Когда президент бундестага (тоже член ХДС) выразил возмущение такими словами Шумахера, один из депутатов-коммунистов просто посоветовал спикеру парламента еще раз просмотреть анкеты членов его собственной фракции.

И все же почему в ФРГ сложился такой широкий политический фронт, выступавший за фактическое забвение периода «третьего рейха»? Дело в том, что миллионы немцев чувствовали себя при Гитлере неплохо, и им надоело бесконечно извиняться перед державами-победительницами за свое прошлое. Истинных борцов Сопротивления в Германии было мало, да и большинство из них были членами компартии.

Если ГДР была, используя определение западногерманской историографии «диктатурой воспитания», где у власти действительно стояли непримиримые противники Гитлера, то в ФРГ государством управляли обыватели, тихо и спокойно «пересидевшие» нацизм и пользовавшиеся его социальными благами. Зачем же миллионам этих людей было вспоминать о посылках с фронта, в которых мужья и сыновья присылали снятые с расстрелянных людей вещи или отобранные у русских или украинских «недочеловеков» продукты? Хотелось забыть об исчезновении соседей-евреев, тем более что оставленные ими рестораны или магазины переходили им, арийцам. Именно в силу этих обстоятельств (хотя были, конечно, и другие факторы) режим Аденауэра имел более широкую социальную базу (в 1954 году 42 % опрошенных в ФРГ считали, что при Гитлере им жилось лучше всего), чем режим Ульбрихта.

Неудивительно, что сразу же после основания ФРГ, а особенно после начала войны в Корее, проводилась ползучая реабилитация вермахта. Произошло рождение легенды, которая активно культивируется в ФРГ до сих пор. Мол, во всех зверствах гитлеровского периода виноват только сам Гитлер и СС, а солдаты и офицеры вермахта на фронтах всего лишь выполняли свой долг и отличались рыцарским поведением. В городах и селах ФРГ появились монументы погибшим в 1939–1945 годы, памятные доски которых говорили о «героях», «павших далеко от любимой родины». 3 декабря 1952 года Аденауэр, выступая в бундестаге, окончательно расставил все точки над «i»:

«Перед лицом этого высокого собрания я хотел бы от имени федерального правительства заявить, что мы признаем всех носителей оружия нашего народа, достойно боровшихся под знаком высоких солдатских традиций на земле, на воде и в воздухе. Мы убеждены, что хорошая репутация и большие достижения немецкого солдата живут в нашем народе и сохранятся впредь, несмотря на все оскорбления прошлых лет. Нашей общей задачей должно стать — и я уверен, что мы решим ее — соединение моральных ценностей немецкого солдата с демократией».

В свете таких сентенций просто непонятно, почему Аденауэр обижался, когда в Москве или в Восточном Берлине его называли реваншистом. В Советском Союзе «моральные ценности» немецкого солдата были известны миллионам людей не понаслышке.

Бывшие солдаты и офицеры вермахта (среди которых, конечно, были и порядочные люди) сразу поняли, что ФРГ — это их страна. 8 сентября 1951 года в Бонне более 80 бывших генералов и офицеров гитлеровских вооруженных сил создали «патриотическое» объединение Союз немецких солдат. Причем предварительно генералы вермахта встретились с заместителями Верховного комиссара США в Германии генерал-майором Хейсом, который поставил перед «патриотами» две задачи:

— пропаганда восстановления военной мощи ФРГ среди пацифистки настроенной молодежи;

— составление списков наиболее пригодных для новой германской армии бывших офицеров вермахта.

Гости Хейса действительно были крупными военными экспертами. Хассо фон Мантейфель был награжден Гитлером высшей воинской наградой «третьего рейха» — Рыцарским крестом с дубовыми ветвями, мечами и бриллиантами. Этому генералу «фюрер» доверил особую честь: командовать элитной моторизованной дивизией «Великая Германия». Мантейфель после войны читал в США лекции об опыте борьбы с Советской Армией, хотя мог бы рассказать и о том, как 5-я танковая армия вермахта под его командованием успешно громила американцев в Арденнах в 1944 году. В 1953–1957 годах Мантейфель был депутатом бундестага.

Впрочем, американцы использовали немецких генералов как экспертов по борьбе против СССР сразу же после окончания войны. Наиболее известным случаем является создание под эгидой спецслужб США «организации Гелена» (генерал-майор Рейнгард Гелен заведовал в генштабе вермахта отделом, собиравшим информацию о военном потенциале СССР). «Организация» не только поставляла американцам нужную им информацию о недавних союзниках, но и занималась подрывной деятельностью на территории советской оккупационной зоны Германии, а позднее ГДР. Неудивительно, что Гелен стал первым шефом внешней разведки ФРГ — БНД, которая все 50-е годы была на побегушках у американцев.

В октябре 1951 года в ФРГ был воссоздан так называемый «Киффхойзербунд» (Киффхойзер — известная гора в Тюрингии, в одной из пещер которой по легенде спит император Фридрих Барбаросса). При Гитлере этот союз (основанный еще в XIX веке) именовался «Национал-социалистический союз воинов» и насчитывал 3 млн. человек. Эта организация также пропагандировала военные и патриотические традиции Германии.

В феврале 1951 года воскрес из небытия «Стальной шлем», который во время Веймарской республики был реакционным союзом фронтовиков-монархистов, а в 1933 году вошел в СА. Причем председатель «Стального шлема» Франц Зельдте на протяжении всех 12 лет «третьего рейха» был министром труда. После войны его арестовали американцы, но Зельдте умер в тюрьме в апреле 1947 года, так и не дождавшись объявленного против него судебного процесса.

С конца 1951 года в ФРГ как грибы после дождя возникли союзы дивизий и полков бывшего вермахта, причем союз ветеранов «Великой Германии» возглавил, конечно же, Мантейфель. Американцы поощряли ветеранов вермахта, потому что те публично проводили четкий водораздел между войной на Западном и Восточном фронтах. В первом случае это было досадное недоразумение, когда народы европейской цивилизации столкнулись друг с другом из-за прихоти бесноватого маньяка Гитлера. На Востоке же немцы только защищали Европу от «монгольско-большевистских» орд Сталина. Такая логика блестяще вписывалась в политику ремилитаризации ФРГ, которую Аденауэр проводил в самом тесном контакте с США. В Бонне быстро позабыли, что и сам Гитлер оправдывал нападение на СССР необходимостью избавить Европу от «азиатско-большевистской угрозы». Само собой разумеется, что все военные и ветеранские союзы были самыми последовательными сторонниками ХДС/ХСС, так как в этих партиях почти не было борцов Сопротивления, которых бывшие генералы вермахта уже открыто называли предателями.

Итак, к 1952 году ФРГ сформировалась как государство всех тех, кто хотел побыстрее забыть о преступлениях национал-социализма и был заинтересован только в скорейшем приумножении материального благосостояния. Но именно поэтому окончательный успех Западной Германии зависел от экономической состоятельности правительства и социальной защищенности основной массы населения страны.

Платошкин Н.Н. Жаркое лето пятьдесят третьего года в Германии

«Указ о радикалах» 1972 г. и не только

Гюнтер Хоффман

Что действительно стояло за яростно оспариваемым «Указом о радикалах» 1972 года? Молодой историк ещё раз внимательно изучил все дебаты и пришёл к неожиданному выводу

Целое десятилетие не утихали возгласы возбуждения по поводу «Указа о радикалах» 1972 года. Он явно был направлен на то, чтобы отстранить и так исчезающе малую группу членов Компартии Германии от государственной службы. Однако задетым ощущало себя не только (коммунистическое) меньшинство, большая часть «бунтующего» поколения также оказалась ограниченной (в правах). Таким образом, неутихающие споры о «Запрете на профессию» (дисквалификации) бросили тень на период правления социал-либеральной коалиции вплоть до 1982 года. До конца 80-х 3,5 миллиона соискателей на работу в государственных структурах должны были подвергаться проверке на благонадёжность, при этом было выдано более 100.000 «запретов на профессии». Несмотря на заверения, что его правительство открыто для критически настроенной молодёжи,  Вилли Брандт после долгих раздумий согласился с «Указом о радикалах». Это было большой ошибкой, как признался он позже.

Об «Указе о радикалах» писали много. Молодой историк Доминик Риголь решил пересмотреть его ещё раз, с несколько нетипичных позиций. Его мало занимало, кто какую роль при этом играл, почему согласился Вилли Брандт или что вышло из практики «запретов на профессии» — Риголь искал истоки «Указа о радикалах» в 50-х.

При этом его книга «Защита государства в Западной Германии», изданная недавно, была спланирована совсем по-другому. Сначала Риголь занимался поисками в федеральном архиве Кобленца. Его интересовало как конференция министров внутренних дел открыла дорогу указу и каким образом было достигнуто соглашение между Хайнцом Рунау (сенатор по внутренним делам Гамбурга, СДПГ), министром внутренних дел Гансом-Дитрихом Геншером (СвДП) и премьер-министром Майнца Гельмутом Колем (ХДС), ратифицированное затем канцлером. Однако рассказал Риголь в беседе:

«Я оказался в эпохе 70-х и просто ничего не понимал».

Что, спрашивал он себя, стоит за этим консенсусом?

10 января 1972 года Геншер сообщил, что (все) сошлись во мнении — «Коммунистическая партия Германии преследует однозначно ясные, враждебные конституции цели»; тоже самое касалось и НДПГ (Национал-Демократическая партия Германии, основанная в 1964 году ультраправая партия, некоторые считают её наследницей НСДАП, прим. перев.) Поскольку обе партии не были запрещены, юристы спорили, можно ли их считать враждебными конституции? 28 января доступ к государственной службе был, наконец, урегулирован по-новому. Компромисс: простое членство в партии «не считалось» (основанием для отказа), необходимо было пройти «индивидуальную проверку». Однако отказ в приёме (на работу), так нужно было понимать «Указ о радикалах», должен был при этом стать нормой.

До сих пор эту тему рассматривали только на фоне Холодной войны и конфликта между ФРГ и ГДР. Риголь решился на, как он выражается, «ретроспективное прочтение» периода с 1945 по 1972. То есть он взял себе на заметку непосредственно послевоенные годы, вернее «дисквалификации», которые выдавались «в процессе денацификации против бывших служащих Третьего Рейха и других национал-социалистических функционеров», но вскоре уже при Аденауэре, указом от 19 сентября 1950 года, были упразднены. Приём, который искусно применил Риголь, состоит в том, чтобы переместиться в перспективу сорокапятидесятников (то есть активных деятелей периода 1945-х, прим. перев.), когда непосредственно в послевоенные годы бывшие члены сопротивления или лица, преследовавшиеся НСДАП, могли передвинуться на самые верхние посты. И вдруг они же оказались свидетелями, как всевозможные партийные элиты, начиная с уровня рейсхфюрера стали реабилитироваться. И вот уже легким движением руки эти деятели 1949-х  оттеснили «1945-х».

Для Риголя это решающая зарубка (цезура). Указ Аденауэра 1950 года допускал, что старые нацистские функционеры политически и профессионально годны к службе при новой демократии. Вместо этого теперь считалось необходимым держать подальше от государственных структур Компартию, Союз преследовавшихся нацистским режимом, а также две мелкие неонацистские партии. Однако как же могло исчезнуть из поля зрения обстоятельство, что эти «49-е» были теми, кто в 30-е годы активно помогал преобразовывать «Первую Республику в Третий Рейх»?

«Антитоталитарный нарратив» (нарратив — исторически и культурно обоснованная интерпретация некоторого аспекта мира с определенной позиции, прим. перев.) подменил собой «антифашистский нарратив», таков вывод Риголя. [«Тоталитаризм» здесь, как всегда — только эвфемизм для социализма — коммунизма, старых и новых нацистов в ФРГ не преследовали, а культивировали, запрещая их организации только после того, как соответствующие идеи и лозунги усвоятся майнстримными партиями. Прим.публикатора] Роль этих двух «повествований-нарративов» в последующие годы и составляет ядро его исследований.

Переход от одного к другому ни в коем случае не происходил гладко и без шероховатостей. К меньшинству, которое возражало против внезапного поворота 1950, относились Густав Хайнеман (министр внутренних дел при Аденауэре), публицисты Вальтер Диркс и Евген Когон, как и депутат Бундестага Отто Хайнрих Греве (СДПГ). Хайнеман, рассерженный, вышел из состава кабинета, так как его тревога, что возвращение старых элит станет угрозой молодому государству, была оставлена без внимания.

Протягивать исторические параллели между 1950 и 1972, между Аденауэром и «Указом о радикалах», долгое время считалось недопустимым, говорит Риголь. Поскольку, согласно официальной версии истории, члены Немецкой Компартии были «современным панданом» тех КПГ-совцев, которые в союзе с национал-социалистами нанесли смертельный удар по демократии Веймарской Республики (вот, похоже, откуда торчат уши «Последней Республики» Резуна-Суворова, прим. перев.) Таким образом и выглядел консенсус 1950-го. Реабилитация партийных элит функционеров, ответственных за восхождение Гитлера и образование нацистской Германии, стало невероятным «результатом замещения». С далеко идущими общественными последствиями.

Соучастники и попутчики вскоре снова оказались во всех учреждениях, в полиции и юстиции вплоть до федеральной судебной палаты, и разумеется, у них были свои представления о том, что может представлять потенциальную опасность для государства, отличные от взглядов тех, кто пострадал от режима национал-социалистов. Преследование коммунистов в ФРГ ожесточилось не только из-за конфликта с ГДР, который был естественно острее, чем с другими странами, но и, главным образом потому, что большая часть новых ответственных лиц была в этом кровно заинтересована. Единственная политическая группа, которая по-прежнему протестовала, «публично требуя отвода в связи с профнепригодностью, тех или иных «замазанных» национал-социализмом служащих или судей», должна была наконец замолчать.

Это ощущалось и в Указе 1972 года. Между тем, в наиболее важные в отношении безопасности государства учреждения уже постепенно продвинулись члены «поколения Гитлерюгенд». У них хотя и не было личного интереса к тому, чтобы и далее теснить «антифашистский нарратив», однако они выросли в своём сообществе, где антикоммунизм и демократический образ мыслей стали пропагандироваться как  «две стороны одной медали». Необходимо было «сопротивляться истокам» — то есть ставить заслон радикальным меньшинствам — левым меньшинствам! Это отвечало антитоталитарным убеждениям.

«68-е» имели наглость вновь открыть дискуссии. Они расспрашивали родителей о их национал-социалистическом прошлом и о том, что не были ли «45-е» оттеснены незаконно. «Указ о радикалах» Риголь понимает как ответ на эту критику, в конце концов протестующая молодёжь посмела подвергнуть сомнению «консенсус Аденауэра» 1950 года.

Истории, которые Риголь обрисовывает в своей книге, касаются безупречных юристов, таких как Адольф Арндт (отказался сотрудничать с нацистами, подвергался преследованиям, прим. перев.) или Фриц Бауер* , которые не желали «вытеснения», и отвратительных, таких как Эрнст Ашенбах (бывший член НСДАП, замешан в Холокосте, член СвДП, адвокат, депутат Бундестага и Европарламента, прим. перев.) или Вернер Бест **, которые выступали за амнистию нацистских преступников. Он рассказывает о возрождённых национал-социалистических политиках, таких как госсекретарь Аденауэра Ганс Глобке ***, о Людвиге Эрхарде и его идее «формированного общества» (если в двух словах — ориентировка всех социальных групп на “общее благо”, подчинение групповых интересов некоему единому “общенациональному” интересу, прим. перев.), о охотнице за нацистами Беате Кларсфельд  и двух её пощёчинах бывшему нацисту Курту Георгу Кизингеру****, о Ульрике Майнхоф и её удивительных текстах…

Но везде речь идёт, в первую очередь о том, какую роль они играли в конфликте за выбор «правильного нарратива». Так и скандал с изданием Spiegel 1962 ***** года представляется в новом свете, журналу указали его место не в последнюю очередь потому, что он слишком глубоко копнул биографии государственных деятелей, сделавших карьеры ещё до 1945 года.

После решений 1972, пишет Риголь, антитоталитарный консенсус получил ещё более мощную защиту от нападок «бунтующего поколения». Причем он не проводит этим прямую линию с 1950-го к 1972-му. Но, это было «неправовое действие, то, что произошло тогда». Общие преследования, горечь «отдельных случаев», отчуждение от общества — все это до сих пор не осознано.

И какой же «нарратив» господствует сегодня? По меньшей мере теперь можно без опаски говорить о закате «45-х», утверждает Риголь. В своё время авторы «Указа» противопоставляли своим критикам следующее: «никаких оснований для тревоги, правовое государство — это самоуправление!»

Эта предистория обращения с меньшинствами и слепая вера в правовое государство, подводит итоги Риголь, возможно тоже немного объясняет, как могло произойти, что убийства (группы) Национал-социалистическое подполье (неонацистская группа, действующая в рамках НДПГ, прим. перев.) так долго оставались незамеченными.  Учреждения правового государства оказались бессильны «самих себя увидеть в качестве общественной угрозы».

Доминик Риголь не пишет заново историю Федеральной Республики, он просто по-новому прочитывает её. Он связывает вместе то, что составляет единое целое. Его исследование это именно радикально непредвзятый анализ первых послевоенных лет — впечатляющий вклад в историю формирования образа мыслей нашей Республики.

Доминик Риголь, 1975 г.р., историк в университете Йена. Его книга «Защита государства в Западной Германии» вышла в гёттингенском издательстве «Вальштайн» (Göttinger Wallstein Verlag)

Оригинал статьи в Zeit Online

Примечание переводчика Tortilla

* Фриц Бауэр — немецкий судья и прокурор, сыгравший решающую роль в проведении «Освенцимских процессов». Родился в еврейской семье. Учился в детстве в Гимназии Эберхарда Людвига в Штутгарте, после чего изучал экономику и право в Гейдельбергском, Мюнхенском и Тюбингенском университетах. Защитив докторскую диссертацию под руководством Карла Гайлера, который после войны стал премьер-министром земли Гессен, Бауэр в 1930 г. был назначен судебным асессором при суде нижней инстанции г. Штутгарт. В то время он был одним из самых молодых судебных чиновников Германии в такой должности.

Уже с молодости Бауэр играл активную роль в политике. Он был одним из сооснователей Республиканского союза судей  в Вюртемберге. В 1920 г. он вступил в СДПГ, а в 1930 г. стал председателем Штутгартской окружной группы Рейхсбаннера. В мае 1933 г. был схвачен гестапо по обвинению в планировании всеобщей забастовки в знак протеста против захвата власти нацистами, провёл 8 месяцев в концлагере. Был уволен с государственной службы.
В 1936 г. эмигрировал в Данию. Жил там во время оккупации. В октябре 1943, когда оккупационные власти решили покончить с относительно мягкой политикой в отношении датских евреев и начали их депортацию в Терезин, бежал при помощи датских друзей в Швецию, где вместе с Вилли Брандтом и рядом других социал-демократических активистов основал газету «Социалистическая трибуна».

В 1949 г. Бауэр вернулся в Германию, где был назначен на пост директора  Земельного суда Брауншвейга, а в 1950 г. — генеральным прокурором Верховного земельного суда в городе. В 1956 г. по инициативе земельного премьер-министра Г. А. Цинна назначен на должность генерального прокурора Гессена с местонахождением во Франкфурте и занимал эту должность до своей смерти в 1968 г.

Одним из его первых дел в должности генерального прокурора в Брауншвейге, которое принесло ему известность далеко за пределами ФРГ, стало дело Ремера 1952 г., в ходе которого участники заговора 20 июля были реабилитированы, а их действия, направленные на убийство Гитлера, были признаны законными. Суд согласился с формулировкой, которую Бауэр предложил в обвинительном заключении, что нацистское государство было «не правовым государством, а неправовым государством» (Unrechtstaat). (Между прочим, группа разведчиков-антифашистов Шульце-Бойзена — Харнака — Ильзе-Штёбе (Красная Капелла), так и не была реабилитирована в ФРГ. Обвинение в шпионаже и государственной измене было снято с членов группы лишь в 2009 году)

В 1959 г. Бауэр добился того, что Верховный суд ФРГ передал земельному суду во Франкфурте право «расследовать и принять решение» по уголовному делу по обвинению освенцимских палачей. По указанию Бауэра прокуратура Франкфурта провела расследование по обвинению эсэсовцев, работавших в лагере Освенцим. Первый Освенцимский процесс, дело по обвинению Мулька и др., открылся в декабре 1963 г. в земельном суде.

Иссер Харель утверждал, что именно Фриц Бауэр тайно передал в 1960 году израильской спецслужбе Моссад сведения о месте проживания А. Эйхмана в Аргентине, которые он получил от проживавшего там бывшего заключённого концлагеря Лотара Германа. Бауэр не доверял немецкой юстиции и полиции, так как опасался, что Эйхмана могут предупредить лица, сочувствующие нацизму, и обратился непосредственно к израильским коллегам. Его информация сыграла решающую роль в похищении Эйхмана. Следует обратить внимание на то, что ещё в 1958 г. и ЦРУ, и немецкой Информационной службе стало известно о местонахождении Эйхмана и о новом имени, которым он пользовался.

Среди юристов послевоенной Германии Бауэр постоянно сталкивался с противодействием и однажды даже сказал:

«В системе юстиции я живу, как на чужбине». Также известно его высказывание:

«Когда я выхожу из своего кабинета, я попадаю в чужую и враждебную страну».

Бауэр был обнаружен мёртвым 1 июля 1968 г. в своей квартире во Франкфурте. Франкфуртский судебный медик Йоахим Герхов  указал в качестве причины смерти сердечный приступ, вызванный острым бронхитом, и усугублённый приёмом снотворного. Предположения о самоубийстве не были подтверждены медицинской экспертизой.

Начатое Бауэром расследование в отношении виновников принудительной эвтаназии во времена Третьего рейха (Программа умерщвления Т-4) было позднее прекращено.

** Карл Рудольф Вернер Бест — официальный юрист нацистской партии, обергруппенфюрер СС (20 апреля 1944), рейхскомиссар оккупированной территории Дании (1942—1945)

В 1931 году Вернер Бест вступил в СС и полностью посвятил себя партийной работе. После прихода Гитлера к власти, в марте 1933 года Бест занял пост государственного комиссара по делам полиции земли Гессен и ему был присвоен высокий ранг правительственного советника. На этом посту занимался созданием концентрационных лагерей на территории Гессена. В июле 1933 года был назначен полицай-президентом Гессена. Но после серьёзной ссоры с гауляйтером Шпренгером и после вновь всплывших «боксхеймских документов» снова был вынужден уйти со всех государственных постов.

В 1933 году оказавшегося не удел унтерштурмфюрера СС Вернера Беста взял к себе Рейнхард Гейдрих, поручивший руководить ему оберабшнитом СД «Юго-Запад». В ноябре 1933 года он получил звание оберштурмфюрера СС, а уже в декабре — гауптштурмфюрера СС. В 1934 году он был назначен главой организационного отдела СД, а чуть позже возглавил еще и оберабшнит СД «Юг». На этой должности занимался сбором компромата на местных командиров СА и подготовкой расстрельных списков для «Ночи длинных ножей». В июне того же года он получил звание штурмбаннфюрера СС, а еще менее чем через месяц — оберштурмбаннфюрера СС.

С начала польской кампании руководил деятельностью айнзатцгрупп СД на территории Польши. После создания РСХА 27 сентября 1939 году возглавил его I Управление.

После ряда серьёзных разногласий с Гиммлером по вопросам расовой политики на оккупированных территориях покинул РСХА и подал прошение о зачисление его в действующую армию, где прошел двухмесячных курс подготовки. Но 1 августа 1940 года Вернер Бест был назначен начальником Административного управления в администрации оккупированной части Франции и отбыл в Париж, где ему удалось наладить сотрудничество между французскими и немецкими органами власти.

5 ноября 1942 года Вернер Бест получил новое, более высокое назначение — Генеральным имперским уполномоченным в Дании. Гитлер решил превратить эту страну в «германскую провинцию», Беста же сам фюрер называл «национал-социалистом с крепким кулаком». 9 ноября он разогнал датское правительство Буля и сформировал новый, открыто коллаборационистский кабинет во главе со Скавениусом. Но в то же время практически открыто саботировал «окончательное решение еврейского вопроса» в Дании, и фактически помог датскими евреям бежать в Швецию. В 1943 году провел выборы в датский фолькетинг, само по себе это событие было экстраординарным на фоне германской оккупации.

Но 29 августа 1943 года в Дании было объявлено чрезвычайное положение, остатки датской армии и флота были распущены, полиция разоружена, был введен комендантский час и вскоре был отдан приказ о немедленном аресте всех без исключением евреев. 4 мая 1945 года германские войска в Дании капитулировали, а 21 мая оставшийся в Копенгагене Бест был арестован.

В 1948 году Вернер Бест был приговорен датским судом к смертной казни, однако после последовавших апелляций приговор был изменен на 12 лет тюремного заключения. Но уже в 1951 году Бест был освобожден по состоянию здоровья. Вернувшись в Германию устроился на работу в адвокатском бюро в Эссене, а в 1953 стал юридическим консультантом.

В 1969 году Беста снова арестовали по обвинению в причастности к убийству 8723 человек в 1939 году на территории Польши. В 1972 году польское правительство потребовало выдать Вернера Беста, как виновного в военных преступлениях и создании айнзатцгрупп на территории Польши — за этим мог последовать только смертный приговор, но правительство ФРГ отказало в просьбе, мотивируя это плохим состоянием здоровья бывшего обергруппенфюрера СС и в августе 1972 года Бест был освобожден из-под стражи. Скончался Вернер Бест 23 июня 1989 года.

*** Ганс Йозеф Мария Глобке — германский юрист и государственный деятель. Официальный комментатор расовых законов в Германии (Нюрнбергские законы о гражданстве и расе). В НСДАП не принят в 1940 по распоряжению Мартина Бормана как принадлежавший ранее к католической партии «Центр». Это впоследствии помогло ему избежать денацификации и процессов над нацистскими юристами.

В комментариях к Нюрнбергским законам Глобке давал необходимое юридическое оформление воле нацистского режима. Еще до принятия законов предложил уста­новить отличительные знаки для всего еврейского населения, а также издать особый циркуляр, который запрещал брак между евреями и немцами. Ввел в гестапо систему регистрации еврейского населения, для проведения принудительных мер.

Cуд ГДР обвинил Глобке заочно в том, что он являлся ключевой фигурой в кампании геноцида евреев, и приговорил к пожизненному заключению. При жизни Глобке его нацистское прошлое и роль в Холокосте скрывалось при поддержке ЦРУ и БНД. Занимал пост государственного секретаря в ФРГ, был близким советником Конрада Аденауэра.

Указ о допуске радикалов на государственную службу (Указ о радикалах), 28 января 1972

Доминик Риголь

28 января 1972 года главы правительств Федеральных земель вместе с канцлером Вилли Брандтом приняли «Принципиальные основы членства государственных служащих в экстремистских организациях». Эти управленческие инструкции не создавали нового закона, но напоминали органам, судам и потенциальным жертвам о том, что

«на государственную службу может поступить лишь тот, кто предоставит гарантии, что он или она «в любой момент выступают за свободный демократический строй в смысле Основного Закона (Конституции)»

- формулировка, которая с 50-х годов имелась во всех законах о государственных служащих федерации и земель.

«Претендент, совершающий антиконституционные действия», гласит далее указ, «не будет принят на государственную службу. Если соискатель принадлежит к организации, преследующей враждебные конституции цели, то его членство обосновывает сомнения в том, что он в любой момент выступает за свободный демократический порядок. И это сомнение, как правило, оправдывает отказ в приёме на службу».

При выполнении указа чиновники, ответственные за приём, поддерживались ведомством по охране конституции, куда, в каждом конкретном случае, посылался запрос. Если существовали «данные» о «враждебных конституции действиях», службы безопасности (тайная полиция) немедленно сообщали об этом ответственным лицам. Приёмная комиссия обязана была предложить соискателям возможность опровергнуть обвинения и доказать «лояльность конституции», что многие однако, воспринимали как «проверку образа мыслей», которая скорее гарантирует запугивание, чем честную процедуру, поскольку «допрашивающие» как правило, стремились лишь подтвердить свои «сомнения в верности конституции». Особенно «инквизиторскими»  воспринимались «оправдательные» моменты, как на административном судебном заседании, например гарантийные заверения от коллег о том, что ответчики никогда не подвергались «индоктринации», что в сущности было совершенно неважно. Решающее значение в большей степени имела деятельность в партии или союзе, которые ведомством по охране конституции оценивались как «враждебные».

И хотя Указ официально был направлен против неонацистов, пострадавшими от него были исключительно участники левых движений. Не принимая во внимание несколько громких и скандальных исключений, первые не играли существенной роли ни в публичных дебатах, ни во внутренних оценках конференции министр-президентов, которая привела к Указу, хотя число неонацистов на государственной службе в 1971 году было выше, чем «враждебных конституции» левых. Во второй половине 60-х в госструктуры попали сотни членов Национал-Демократической Партии Германии, в первую очередь в полицию, в службу охраны границы и в Бундесвер, как впрочем и в систему образования (учителя в ФРГ являются государственными служащими, прим. перев.) Тогда министры внутренних дел федерации и земель, настойчиво развернулись против  решения о радикалах, поскольку исходили большей частью из того, что правые «враги Конституции» на государственной службе защищены так называемыми «партийными привилегиями», до тех пор, пока НДПГ не запрещена.

Среди 1.000 ставших поимённо известными отказов и увольнений, можно найти ровно семерых членов НДПГ. Более 80% случаев  затрагивают систему образования, 10% касаются высших школ, 5% — юриспруденция. Но речь идёт и о  машинистах, почтальонах, тренерах по плаванию (это напрямую соприкасается с системой школьного образования, прим. перев.), кладбищенских садовниках, инженерах, секретаршах, служащих администрации, офицерах, социальных работниках, научных ассистентах, лаборантах и студентах, подрабатывающих на кафедрах, библиотекарях, медсёстрах, врачах, санитарах, рабочих-сварщиках и монтажниках. 90% из них, были федеральными служащими и только малая часть была занята на коммунальном уровне, в первую очередь это работники почты и железных дорог. В среднем процессы (дисквалификации) длились два года. Если дело доходило до судебных разбирательств, срок мог увеличиться до трёх лет.

Минимум две трети случаев касаются молодых начинающих учителей, членов Германской Коммунистической партии (ГКП) или одного из её предшественников, например «Социалистической немецкой рабочей молодёжи», Марксистского студенческого союза Спартак, Союза Демократических Юристов, Общества демократически ученых. С точки зрения ведомства по охране конституции, это всё «организации с замаскированными политическими целями», в которых «нужные идиоты», сознательно или несознательно льют воду на мельницы режима СЕПГ. С точки зрения  такого рода «инкриминированных» некоммунистов, их активность делает возможным сдвинуть ещё сильнее влево некоторые влиятельные «учреждённые» партии, например СДПГ.

Финансово и политически ГКП и её окружение (якобы) «направлялась» из ГДР. Спорным и по сей день остаётся вопрос, даже если ГКП была полностью зависима от СЕПГ, что постоянно отрицалось, делает ли это её членов автоматически «враждебными конституции». В этой связи критики Указа постоянно обращали внимание на примеры других западных стран, в первую очередь Франции и Италии, где 70-е хоть и стали также «красным десятилетием», но политические дисциплинарные методы в государственных структурах коснулись не ортодоксальных коммунистических партий, а исключительно ультралевых радикальных группировок, выступавших с открыто антидемократических позиций. Германская Компартия, напротив, признавала не только руководство Советского Союза, но Основной Закон Федеральной Республики (Конституцию). Это противоречие можно видеть и в других братских партиях. Однако только в Федеральной Республике это обстоятельство систематически трактовалось лишь в пользу коммунистов, что естественным образом вытекает из немецко-немецкого конфликта систем с одной стороны, с другой же стороны имеет непрерывную антикоммунистическую традицию с «Третьего Рейха»,  которая становится особенно очевидна в истолковании законов о государственных служащих юстицией, ведомством по охране конституции и государственным правом. В других странах тоже существовали антикоммунистические традиции, однако там, невзирая на Холодную войну, компартии могли даже извлечь пользу из той особой роли, которую они сыграли в движении сопротивления против немецкой оккупации.

Необычно громкой для внитриполитической темы, была также критика со стороны стран Запада, когда Указ о радикалах вступил в действие. Французский политолог Альфред Гроссер, который будучи евреем вынжден был покинуть Германию в 1933 году, в октябре 1975 года вспоминал о том, что в Федеральной Республике реинкарнировали практически в полном составе управленческий, профессорский и судейский персонал «Третьего Рейха», в том числе и сильно причастных к режиму деятелей, которые в 1945 поначалу были дисквалифицированы. Неужели после 1949 страна уже могла себе позволить «доверить важные государственные посты людям», которые несколькими годами ранее показали себя «полностью неспособными защитить правовое государство?» Критерии, которые теперь

«запрещают работать таможенным служащим или деревенским учителем, кажутся мне воистину строже. Почему так?
Потому что взлетевшие высоко в 1945, невзирая на своё прошлое, гарантированно будут теперь защищать этот свободно-демократический порядок?»

Тогда никто не мог всерьёз этого утверждать. В тоже время предшественник Указа о радикалах, так называемый Указ Аденауэра, в сентябре 1950 уже указал направление, что только «твердолобые» неонацисты, коммунисты и прочие попутчики должны быть отстранены от государственной службы, как факторы риска, однако никак не обременённые службой нацистам бывшие чиновники, хотя западные союзники, Германская Компартия, частично СДПГ и центристы желали соответствующего пункта в указе.

Напротив, Указ о радикалах коснулся не только тех, кому можно было предъявить актуальные «враждебные конституции» действия. Многим было отказано в приёме из-за их прошлой политической активности, в первую очередь во время учёбы. Лишь во второй половине 70-х органы власти старались не обращать внимания на «юношеские грехи», к которым относилось и бывшее членство в Социалистическом Немецком Студенческом союзе.

Точных данных о том, сколько человек не было допущено и сколько уволено, нет. Согласно оценка прямо затронуто Указом что-то между 2.000 и 3.000. К ним относятся те перетенденты или служащие, опрос которых или текущая проверка действительно повлекли за собой процедуры с целью отказа или увольнения. Большие объёмы данных, не поддающихся учёту, увляются следствием недостаточности официальной статистики, а также обстоятельства, что многие с самого начала просто отказались предавать свой случай гласности.  Напротив, многим «враждебным конституции» персонам удалось проскользнуть сквозь сети ведомства по охране конституции, неважно, то ли их не опознали, то ли органы власти сами отказались от увольнения, поскольку представленные «сведения » были слишком скудны, или просто защищали своих агентов. Согласно отчётам ведомства по охране конституции за 1972 -1988 гг., на государственной службе федерации и земель состояло от 1.307 до 2.454 левых «врагов конституции».

Однако в истории влияния этого Указа меньшую роль играет точно доказанное число тех, кого он коснулся, но большую, число десятков тысяч тех, кто чувствовал себя затронутым им. Эта группа выходит далеко за рамки членов «враждебных конституции» объединений и ограничивается не только теми, кто стремился занять определённые посты на госслужбе. Это объясняется тем, что «сведения», которые соискателям назывались в приёмных комиссиях, содержали данные не только о членстве в тех или иных организациях, но и в первую очередь о политической активности, которая для молодых левых была повседневной рутиной: составление или подписание петиции, участие в публичной дискуссии или демонстрации, продажа студенческих журналов, кандидатура по спискам левых на университетских выборах и так далее.

Особенно тревожным находили в этих кругах то, что на эти собеседования приглашали также социал-демократов. Эти приглашения основывались отчасти на «грехах юности» прошлых лет или на участии в деятельности Германской Компартии и её предшественников. То, что лишь немногие из социал-демократов действительно получили отказ или увольнения (чаще всего в землях под управлением Христианских демократов), с точки зрения критиков было сравнительно несущественным. Решающим стало то, что обширная практика «вынюхивания» вела и к распространению всеобщего «лицемерствования». Указ говорил о «врагах конституции», в действительности однако, был нацелен на запугивание всех «передовых демократов». В течение последующих лет к аналогичным выводам стало приходить всё больше либералов. В ноябре 1978 года Гюнтер Хофман писал о том, что в январе 1972 года был принят «Указ о недоверии» к целому «бунтующему поколению».

Это стало и поводом к тому, что в конце 1970-х СДПГ всё дальше отходила от практики следования Указу о радикалах. Партии грозила потеря солидной части молодых избирателей. Так как эта практика с 1975 года считалась одобренной и федеральным конституционным судом, как необходимая, теперь политическим ответственным лицам стало  труднее добиться либерализации.  После того, как попытки найти наконец выход из положения в этой практике отказов, приводившей всё к большим волнениям, путём политических воззваний или созданием бесконечных подзаконных директив, показали себя несостоятельными, Бундестаг и управляемые социал-демократами земли в 1979-1982 гг. отправили в ведомство по охране конституции запрос. К процедуре можно было подводить лишь тогда, когда органы власти другим путём, например в период «испытательного срока», узнали о «неконституционной деятельности» претендента. Правительство Коля и ХДС-земель приняли это «подковёрное решение» по факту, без официального отказа от практики, диктуемой Указаом о радикалах». Последней упразднила «запрос» в ведомство по охране конституции Бавария в декабре 1991 года.

Со времени объединения к государственной службе не допускались с указанием на «гарантию благонадёжности»  лишь отдельные «враги конституции». Систематически проверяли только на сотрудничество со Штази. Под давлением неонацистских вспышек насилия в Восточной и Западной Германии в начале 90-х, на короткий период Указ о радикалах снова был принят во внимание. С тех пор газеты снова и снова сообщают о применении дисциплинарных мер к неонацистам на государственной службе, которые затем нередко оказываются в административных судах.  В последний раз в 2004 году в систему образования был не допущен учитель реальной школы Михаэль Csaszkóczy (простите, но я даже близко не представляю, как правильно произнести фамилию, потому пишу как есть, прим. перев.).

Его членство в Антифашистской инициативе Гейдельберга, которую ведомство по охране конституции посчитало  «враждебным», стало основанием для чиновников сомневаться в том, что он «в любой момент выступает за свободный демократический строй в смысле Основного Закона (Конституции)». То, что во время испытательного срока он продемонстрировал хорошие достижения, для принимавших решения играло такую же маленькую роль, как и тот факт, что представленные ведомством по охране конституции «данные» никоим образом не включали в себя ничего наказуемого. После того, как первая инстанция посчитала весомыми выводы ведомства по охране конституции, вторая судебная инстанция оправдала учителя. «Министерство культуры  не сочло нужным уравновесить «конституционную враждебность» Антифашистской Инициативы с обычным поведеним Csaszkóczy как гражданина и учителя.» — аргументация, которая в 70-е напрасно приводилась адвокатами уволенных.

То, что Министерство Культуры Баден-Вюртенберга решило, иначе чем это было обычным в 70-е, отказаться от дальнейших судебных инстанций, и восстановить учителя, показывает процессы переосмысления, произошедшие в органах власти и в судах с 1972. С другой стороны само увольнение, потребовавшее вмешательства двух судебных инстанций и стоившее молодому учителю трёх лет безработицы, когда он получал пособие, демонстрирует насколько ещё сильно влияние концепций, внедрённых «старой Федеральной Республикой» в обществе и сегодня.
Оригинал статьи