Закон Филлипса и другие моменты «социального бессознательного»

Сплошь и рядом люди совершают действия, исполнение которых проходит мимо сознания, хотя со стороны это выглядит как осмысленное решение. То есть люди, попадая в определённую ситуацию, автоматически выбирают некий шаблон поведения (принятый и одобряемый всеми или как минимум референтной группой) и реализуют его также «бессознательно», как животные реализуют инстинкт. Вместо собственного рассуждения и собственного решения эти индивиды выбирают «общее», чем реализуют «типичные действия в типичных обстоятельствах» социальной жизни. Соответствующие шаблоны и стереотипы поведения получили название рациоморфных процессов (РП).

Понятие рациоморфных процессов введено Эгоном Брунсуиком для обозначения тех форм социального действия людей, которые по стереотипности, шаблонности, «автоматичности» могут быть уподоблены  инстинктам животных и должны рассматриваться как системная гомология инстинктов, но не являются социальными ритуалами в обычном смысле. Напротив, РП со стороны кажутся действием на некоем разумном основании (то есть субъект может нести за них ответственность), но в действительности выбор плана действия и его реализация в деятельности полностью шаблонны и автоматичны, — настолько, что  по этим признакам РП соответствуют инстинктам, в том самом понимании инстинктивного действия, которое присуще классическим этологам. См. примеры с фигурами танца или с оцениванием шахматистами позиций на доске.

Вообще, многие сложные действия человеком в быту, в профессиональной деятельности, в общественной жизни совершались и совершаются бессознательно, даже теми, для кого эксплуатация интеллекта  – профессия. Как говорил А.Н.Уайтхед:

«Цивилизация движется вперед путем увеличения числа операций, которые мы можем осуществлять, не раздумывая над ними».

На этом же основан принцип социального доказательства — люди, поставленные в сложную ситуацию, часто предпочитают действовать по шаблону, повторяя действия других людей, оказавшихся в данной ситуации до них (особенно если об этом рассказано в выпуске новостей), вместо того чтобы думать и действовать самому, применительно к конкретным условиям данного случая.

Шаблонные действия в сложной ситуации обычно относятся к трём классам: оценка шансов или рисков, выбор действий на следующий период времени и принятие решений о характере деятельности/стратегии поведения. Кроме того, к РП относится подавляющее большинство заявлений и действия обывателей по вопросам, выходящим за рамки их повседневности (особенно когда требуется быстрый ответ). Следовательно, предпочтение шаблонных форм реагирования облегчает проблемы, связанные с анализом ситуации и самостоятельным выбором модели поведения, особенно в условиях когда ситуация не создана тобой, а навязана, когда ты в ней играешь страдательную роль.

У животных ту же самую функцию «избавления» от собственного наблюдения и анализа выполняет инстинкт, конкретно ритуализированные демонстрации видового репертуара, использование которых для «обозначения» ситуации и отреагирования сигналов партнёра предполагает запуск врождённых разрешающих механизмов. Это подтверждает отмеченный параллелизм рациоморфных процессов, вообще «социального бессознательного» у человека и инстинктов у животных.

Многочисленные примеры рациоморфного поведения людей привёл Роберт Чалдини в книге «Психология влияния» (СПб.: Питер, 1999). Во-первых, это так называемый феномен капитанства: несмотря на высокую личную значимость вопросов, связанных с управлением самолетом, члены команды слишком часто используют правило-стереотип «если так говорит специалист, это должно быть верно» и не обращают внимания на гибельную ошибку капитана. При расследовании несчастных случаев специалисты Федеральной авиационной администрации установили, что очевидная ошибка капитана слишком часто не исправляется другими членами команды, что приводит к крушению, хотя занимающиеся установлением причин.

Для исследования масштабов проблемы была произведена имитация полетов в неблагоприятных погодных условиях и в условиях плохой видимости, то есть именно в тех обстоятельствах, которые вместе со сложностью задачи, эмоциональным возбуждением и умственным напряжением способствуют стереотипному реагированию. Втайне от других членов команды капитанов просили симулировать неспособность справиться с ситуацией в критический момент имитационного полета, совершать ошибки, неизбежно ведущие к катастрофе. Увы, 25 % полетов закончились бы крушением из-за того, что ни один из членов экипажа не оспорил правильность явно ошибочных действий капитана.

Иногда доходил до курьёзов. У генерала Энта Узала внезапно заболел второй пилот, и его заменили другим летчиком, который счел за необыкновенную честь лететь вместе с легендарным генералом. Во время взлета генерал Энт начал напевать про себя, покачивая в такт головой. Новый второй пилот воспринял этот жест как приказ поднять шасси. Хотя самолет ещё явно не набрал необходимой скорости, он выполнил «приказ», что привело к падению самолета. При крушении генералу повредило позвоночник лопастью пропеллера, и он остался парализованным. При расследовании второго пилота спросили:

«Если вы знали, что самолет не сможет взлететь, то зачем вы подняли шасси?» — «Я думал, генерал приказал мне», — ответил он (Чалдини, 1999: 23).

Во-вторых, это большая готовность наших партнёров согласиться на исполнение просьбы, если мы предоставляем причину, из-за которой просится именно это. Но почти никто из соглашающихся не проверяет, действительно ли предъявляемая причина осмыслена и соответствует действительности, или это просто проформа, необходимая, чтобы добиться согласия.

Например, у людей, стоящих в библиотеке в очереди на копирование, просили о небольшой услуге:

«Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что я спешу?».

Эффективность такого требования была высокой: 94 % опрошенных пропускали без очереди. Другая формулировка

(«Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом без очереди?»)

много менее эффективна – 60%. Кажется, что различие в эффективности определяется дополнительной информацией, представленная словами «потому что я спешу». Однако это не так. Если использовать «потому что», а затем, не добавляя ничего нового, вновь утверждать очевидное

(«Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что мне надо сделать несколько копий?»)

эффективность составит те же самые 93%: (Чалдини, 1999: 17).

В третьих, это так называемый синдром молодого Вертера, исследованный Дэвидом Филипсом, проф. университета в Сан-Диего, Калифорния. Он заключается в том, что сразу после волны публикаций, рассказывающих о самоубийствах, число людей, погибших в авиакатастрофах, враз подскакивает на 1000% Число погибших в ДТП и число самих ДТП также резко возрастает.

Далее, влияние сообщений о самоубийствах на характер воздушных катастроф и ДТП является исключительно специфическим. Сообщения о «чистых» самоубийствах, при которых умирает только один человек, порождают катастрофы, в которых умирает также только один человек; истории о самоубийствах в сочетании с убийствами, при которых имеют место множественные смерти, порождают катастрофы, при которых также погибает несколько человек.

История, демонстрирующая сугубую специфичность действия сообщений такого рода произошла в нашей стране. На обочине Киевского шоссе был насторожен заминированный плакат «Смерть жидам!». Проезжавшая мимо Татьяна Сапунова вырвала  эту мерзость и взорвалась. В следующие два месяца после сообщения об этом в новостях по стране произошло 7 или 9 взрывов (это сколько я видел в новостях; на деле 15), выполненных точно таким же способом. Причём часть из их (не все) были вне всякой связи с евреями и антисемитизмом — кто-то на нелюбимого соседа такой плакатик насторожил и пр.

Филипс показал, что здесь дело в фатальном подражании, из-за которого рассказы о самоубийствах приводят к авариям автомобилей и самолётов. Им показало, что сразу после публикации на первых страницах газет рассказа о самоубийстве число совершаемых самоубийств резко увеличивается в тех географических районах, где данный случай получил широкую огласку. 

Изучив статистические данные о самоубийствах в США за период 1947-1968 гг., Филипс обнаружил, что после каждой публикации рассказа о самоубийстве на первых страницах газет в следующие 2 месяца совершалось в среднем на пятьдесят восемь самоубийств больше, чем обычно. В определенном смысле каждое сообщение о самоубийстве убивало 58 человек, которые в  ином случае выжили бы. Далее, тенденция самоубийств порождать самоубийства «второй очереди», выполненные примерно тем же способом, зафиксирована в основном в тех случаях, когда первый случай самоубийства широко освещался в прессе. Чем шире была огласка, тем больше происходит самоубийств «второй волны».

Следовательно, все «дополнительные» смерти, следующие за публикацией рассказа о самоубийстве, суть подражательные самоубийства. Узнав о самоубийстве какого-либо человека, большое число людей решает, что самоубийство является и для них подходящим действием. Некоторые из этих индивидов не колеблясь сразу же следуют страшному примеру, что вызывает скачок уровня кривой самоубийств.

Другие же реагируют с запозданием, и не хотят показывать, что намерены убить себя, по разным причинам (сохранить репутацию, избавить семьи от позора и тяжелых переживаний, чтобы родственники получили страховку и пр.). Они предпочитают создать впечатление, что они погибли от несчастного случая. Поэтому они намеренно, но не афишируя своих действий, вызывают аварии автомашин или самолетов, которыми управляют или в которых просто едут или летят.

Пилот может опустить нос самолета в момент взлета или «по неизвестным причинам» приземлиться на занятую другим самолетом взлетно-посадочную полосу вопреки инструкциям диспетчеров из контрольной башни; водитель машины может внезапно вильнуть и врезаться в дерево или в другую машину; пассажир может вывести из строя водителя и вызвать тем самым катастрофу; пилот частного самолета может, несмотря на все предупреждения, врезаться в другой самолет (Чалдини, 1999: 135-137).

Следовательно, также как фигуры ритуального танца, РП по степени стереотипности, фиксированности и «неестественности» действий почти неотличимы от «настоящих» инстинктов, прежде всего от «автоматических ответов» животного на действие демонстраций – социальных релизеров (см.Lorenz, 1952; Эйбль-Эйбесфельдт, 1995).

Эти действия внешне выглядят как целиком рассудочные, основанные на логике и собственном рассуждении, или же кажутся выражением собственного мнения по поводу какой-то проблемы, хотя не являются ни тем, ни другим. Сами люди, совершающие эти действия, не могут объяснить, почему делают именно так, и как только выйдут из процесса совершения этих действий, осознают их «автоматический» характер, сродни инстинктам у животных. Однако они не могут объяснить себе и другим происхождение и причины этой «автоматичности» поведения, которое вроде бы должно быть вполне интеллектуальным.

Неудивительно, что люди испытывают фрустрацию, когда решения, основанные на рациоморфных процессах, ведут  нежданно-негадано к исключительно негативным результатам. С одной стороны, объективно эти решения и действия являются очевидно глупыми и вредными, то есть вроде бы за них надо нести ответственность. С другой – сам субъект выбора «нутром чует», что действовал бессознательно.

Как показывают специальные исследования Дитриха Дёрнера («Логика неудачи», М.: Смысл, 1997), сами акторы не осознают «инстинктивности» решений, реализуемых через РП, и считают решение совершенно сознательным, а действие – осмысленным. Поэтому они не ждут негативных последствий от собственных решений или действий и так уверены в их эффективности,  как будто бы продумали каждую мелочь. Соответственно, эти люди оказываются полностью обескуражены, когда получается что-то совершенно не то, но и тогда они не видят ошибки в собственных действиях. Так в опытах Ж.-А.Фабра оса-аммофила беспомощно топчется на месте после обрезания усиков, за которые она тащила парализованного сверчка, хотя жертву можно было транспортировать и другим способом.

Это – обычная ситуация в таких играх, как «Рыболовство», «Таналанд», «Стратегема» и т.п., в которых группе лиц ставится задача эффективного управления сложной системой (Дёрнер, 1997). Деннис Медоуз показал, что в рыночной экономике сигналом, требующим почти инстинктивной (и поэтому быстрой и точной) реакции от участников рынка, оказывается изменение цен на товары, природные ресурсы или капитал (Медоуз и др., 1994).

Наконец, как и в классическом инстинкте, в рациоморфном процессе нет ни грана интеллектуальности, но логическая структура всех рациоморфных процссов ничем не отличается от таковой силлогизма, алгоритм осуществления процесса «подчиняется» формальной логике и решение оказывается вполне «разумным» с точки зрения внешнего оценщика (Лоренц, 1998). Именно среди рациоморфных процессов антропологи надеются отыскать искомую типологию форм общественного устройства и разнообразия человеческих установлений. Лингвисты школы Хомского используют их как сигнал, указывающий на универсальность «врождённых грамматических структур» любого человеческого языка (см. Стивен Пинкер «Язык как инстинкт». М.: УРСС, 2004).

Следовательно, в основе выделения РП лежит изоморфизм инстинкта и интеллекта, обнаруживающийся на всех «этажах» иерархической организации поведения, даже у низших позвоночных. Поведение самца гамбузии, перестроившего программу подхода к самке под влиянием изменённой релизерной схемы партнёрши в системном отношении вполне аналогично работе разума, который при появлении препятствий перестраивает многоступенчатые план действий благодаря сохранению образа цели. Сам процесс осуществления инстинкта в отношении кибернетических схем управления и  регуляции ничем не отличается от динамического стереотипа, социально-обусловленного ритуала и других структур, сформированных целенаправленно для определённой задачи (не скажу «сформированных сознательно», см. Гаазе-Раппопорт, Поспелов, 1987).

Дж. Чалдини не только фиксирует строгий изоморфизм инстинктов животных и рациоморфных процессов в социальной жизни людей, но продуктивно использует его для анализа РП, в том числе для исследования механизмов, позволяющих «обманщикам» использовать шаблонные формы и стереотипы социального взаимодействия людей для управления другими в собственных интересах.

Так, анализ К.Леви-Строссом (2000) нескольких сот мифов американских индейцев блестяще опроверг популярный тезис Л.Леви-Брюля о «дологическом» характере мышления людей в обществах с первобытной культурой. Но если «анатомия ума» и структура логических операций у всех людей одинакова, остаются без объяснения «странности» архаических верований вроде анимизма, фетишизма, «мистической партиципации», непрерывного страха порчи или колдовства и пр. Они находят объяснение, только если появление соответствующих «странных» структур действий (или мыслей) рассмотреть не как особенности «индивидуального ума», а как специфический продукт социальной коммуникации в архаических коллективах (Новик, 1989), как системный эффект, а не индивидуальное свойство.

Для РП подходит ещё один термин – «социально бессознательное». Это выборы, решения и действия индивида, реализуемые через набор коллективных автоматизмов, выработанных некой социальной практикой и представляющих её суть, в противоположность следованию своей воле и своим рассуждениям. Здесь опять для описания существа социальной организации более чем уместно метафора танца – всякая социальная практика для своих нужд вырабатывает систему шаблонных решений и стереотипных действий, также как танцевальная практика позволяет затвердить соответствующие фигуры и па.

 Жёсткость, безусловность и «автоматичность» реакций в рациоморфных процессах не меньшая, чем у «настоящих» инстинктов, только вот способность к ним не наследственная. Она «впитывается» из соответствующей социальной среды, но не воспитывается в ней, поскольку процесс подчинения личного поведения общим «шаблонам» проходит мимо сознания.

Например, движения и действия, порождающие определённые фигуры танца, никак не носят врождённого характера, в определённых случаях они должны совершаться с той же непроизвольностью и исполняться также «автоматически», как «настоящие» инстинктивные реакции. В первую очередь тогда, когда соответствующие фигуры танца сами по себе настолько сложны, что их нельзя перенять путём подражания и копирования движений учителя. Таковы движения балийского танца легонг: они столь замысловаты, даже противоестественны, что их нельзя выучить путём подражания образцу (Зигфрид, 1995). Им приходится обучать путём прямого физического воздействия: учитель «ставит» движения танцора, подавляет непроизвольные попытки любых движений в сторону, подобно тому, как скульптор «отсекает лишнее». Не случайно легонг символизирует торжество человека над силами природы.

Действительно, все действия из состава РП, относятся к операциям, общепризнанным и идеологически одобряемым в обществе. Над ними не принято и не стоит задумываться, так как с точки зрения общества в определённой ситуации такие реакции разумеются как бы сами собой. Скажем,  «история экономики является в широком смысле историей бессознательных операций. Поэтому любая хорошая книга по истории (а мы сейчас сошлёмся на одну из лучших) проникнута этнологией. В своей книге «Проблема неверия в XVI веке» Люсьен Февр постоянно обращается к психологическим положениям и логическими структурам, которые выявляются лишь косвенно]. при исследовании документов, также как и при исследовании туземных текстов, поскольку они всегда ускользали от сознания говорящих и писавших» (Леви-Строс, 2001: 35). 

Исходя из нашего понимания РП, эти-то «психологические положения» и «логические структуры», с одной стороны, определяют социальную адекватность индивида. С другой – коллективное воспроизведение «типичных действий в типичных ситуациях», благодаря неосознанности зрителем, исполнителем и (часто) субъектом действия, эффективно скрепляет «эгоистичных индивидов» в общество с некой социальной организацией.

Рациоморфные процессы как скрепы, организующих социальную жизнь в «обществе индивидов», не лучше (и не хуже) инстинктивного поведения животных, развёртываемого в ответ на ключевые раздражители.

«Социальное бессознательное» реализуется через формы автоматического реагирования, принятые в данном социуме. Этим оно параллельно индивидуальному бессознательному, аналогичным образом реализуемому на уровне отдельного «я», или точнее, «эго».

Все формы «социального бессознательного» вредны для людей и природы (см. примеры Дитриха Дёрнера), но полезны в смысле конкурентного успеха индивида. Их задача сконцентрировать индивида на эффективности своих конкурентных действий и максимизировать успех, отвлекая сознание субъекта деятельности от «диссидентских вопросов» типа: верно ли устроена наша общая социальная среда? Так ли, как надо, мы взаимодействуем со средой внешней – природой? Со всей чёткостью и наглядностью эффект «социального бессознательного» демонстрируют игра Д.Медоуза «Рыболовство»: где рациональные бизнес-действия игроков закономерно ведут к необратимому подрыву общего ресурса – рыбы (Медоуз и др., 1994).