Александр Невский, римский папа и монгольский хан: к вопросу о «выборе» между Западом и Востоком

Print PDF

А. В. Майоров

Резюме. Продолжая политику своего отца Ярослава Всеволодовича, Александр Невский был готов принять послушание Римской церкви и признать власть папы в церковных делах. Оба князя находились под сильным влиянием внешней политики монголов, реализуемой в отношении Латинского Запада. Под угрозой нового нашествия монголы стремились навязать папе и другим правителям Запада мирные соглашения на своих условиях, используя в качестве посредников русских князей и иерархов. Убеждая папу подчиниться хану, монголы обещали не только сохранение его власти над латинскими христианами, но и подчинение восточных христиан, прежде всего тех из них, кто уже оказался под властью завоевателей. В ответ папа Иннокентий IV пытался создать антимонгольскую коалицию с участием русских князей, явно переоценивая степень их политической самостоятельности в отношениях с монголами. Уклонившись от подготовки к войне против Запада, объявленной ханом Гуюком, Александр был вынужден участвовать в дипломатической экспансии монголов. Произошедшее вскоре изменение приоритетов завоевательной политики Монгольской империи привело к прекращению контактов Александра с папством.

***

В Житии Александра Невского, древнейшая редакция которого возникла, по-видимому, уже во второй половине XIII в., сообщается о богословском диспуте, состоявшемся под эгидой князя Александра с участием присланных папой кардиналов Галда и Гемонта. В большинстве редакций и списков памятника рассказ об этом помещен сразу после описания так называемой Неврюевой рати (монгольское нашествие на Северо-Восточную Русь весной или летом 1252 г.). Русский князь со своими «мудрецами» решительно отверг латинское вероучение, и папские послы отправились назад ни с чем¹.

Рассказ о визите на Русь римских кардиналов, если исходить из того, что в нем отражены подлинные события, свидетельствует о высоком уровне переговоров с Апостольским престолом, в ходе которых обсуждались возможный переход русского князя в латинство и признание власти папы. Не может быть случайностью, что в Житии Александра визит кардиналов почти совпадает по времени с нападением монголов. Оба фактора – латинский и монгольский – действовали одновременно, взаимно влияя друг на друга.

Если зависимость Александра от монголов никогда не ставилась под сомнение историками, то готовность князя вести переговоры о подчинении папству, наоборот, чаще всего отвергалась. Конечно, это объясняется общим состоянием доступных ныне источников. Кроме упомянутого рассказа княжеского Жития, на Руси не сохранилось никаких других сведений о контактах Александра с папой. Однако такие сведения предоставляют латинские источники, синхронные описываемым событиям.

Переписка Александра Невского с Иннокентием IV: pro et contra

Уже давно известно, что в регестах папы Иннокентия IV сохранились копии двух его посланий к Александру Невскому, причем содержание второго из них позволяет сделать вывод, что оно последовало за несохранившимся ответным посланием русского князя и что, таким образом, переписка носила взаимный характер.

Средневековые папские регесты по объему и многообразию содержащейся в них информации многократно превосходят любой другой известный ныне источник. Созданные в папской канцелярии, они представляют собой серию пергаменных кодексов, содержащих сокращенные копии посланий различным адресатам (их оригиналы в абсолютном большинстве случаев утрачены), последовательно сохранившиеся, начиная с понтификата Иннокентия III [Giusti, p. 133–148; Schieffer].

К сожалению для историков, долгое время ведение реестра папских посланий не было обязательным, и далеко не все категории писем подлежали учету. По разным оценкам, в XIII в. в регестах были зафиксированы лишь от 18 до 25 % от общего количества посланий, отправленных папой. Только во второй половине столетия число регистраций постепенно увеличилось и иногда могло достигать 50 %. Письма, получаемые папами от других лиц, в это время вообще не регистрировались (см.: [Herde, S. 241–242; Sayers, p. 51; Montaubin, p. 335]). Включение в регесты копий посланий Иннокентия IV к Александру Невскому, а также к другому русскому князю Даниилу Галицкому свидетельствует не столько о полноте папских архивов, сколько об особой важности для папы контактов с Русью в это время.

Со времени первых публикаций документов продолжаются споры в отношении как их подлинности, так и достоверности передаваемых в них сведений. Остановимся на наиболее важных аспектах дискуссии.

Первое послание Иннокентия IV датируется 23 января 1248 г.² В нем римский понтифик, ссылаясь на своего посланника к монголам, францисканца Иоанна (Джованни дель Плано Карпини), сообщает Александру:

«Твой отец (великий князь Ярослав Всеволодович. – А. М.), страстно желая обратиться в нового человека, в присутствии своего советника, рыцаря Темера (Jemeris milites consiliarii sui), исполненный смирения, благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через руки того же брата (Карпини. – А. М.). Люди наверняка услышали бы об этом, если бы такая неожиданная и печальная смерть не вырвала его из жизни».

Иннокентий IV продолжал увещевать Александра как «законного наследника» Ярослава вместе со своим народом присоединиться к послушанию Римской церкви и папы, представителя Бога на земле. Понтифик также настоятельно просил своего корреспондента своевременно информировать его через рыцарей Тевтонского ордена в Ливонии об угрозе нового вторжения монголов (на Латинском Западе и на Руси именуемых татарами), чтобы папа имел возможность

«безотлагательно поразмыслить, каким образом, с помощью Божией, сим татарам мужественное сопротивление оказать»³.

Некоторые исследователи ставят под сомнение или даже полностью отвергают как недостоверное содержащееся в папском послании утверждение, что перед своей смертью князь Ярослав Всеволодович согласился принять послушание Римской церкви. В качестве доказательства обычно приводится тот факт, что Карпини в своем отчете, дошедшем до нас только в беллетризованном виде, не упоминает о каких-либо прокатолических настроениях князя Ярослава и о своей роли в обращении этого князя в латинство. Александр не поверил бы домыслам папы, так как их должны были опровергнуть русские свидетели, сопровождавшие Ярослава в поездке в Монголию и затем вернувшиеся на Русь [Кудрявцев, с. 165–166]⁴.

Однако нетрудно заметить, что сам папа и его советники, причастные к составлению письма, как бы предполагая такую возможность, приняли необходимые меры, чтобы предотвратить ее. В письме к Александру Иннокентий IV называет имя главного свидетеля – Темера, доверенного человека князя Ярослава, который оказывал услуги переводчика Плано Карпини. Темер, несомненно, был известен Александру, и, указывая на него, папа был уверен в надежности этого свидетеля, способного развеять любые сомнения насчет предсмертного волеизъявления Ярослава. Карпини знал и, очевидно, уведомил папу, что Темер вместе с другими приближенными Ярослава Всеволодовича после его трагической гибели в ставке ханши Туракины благополучно вернулся на Русь. В связи с этим Карпини специально подчеркивал, что

«у них (то есть у Темера и других. – А. М.), если потребуется, можно будет отыскать истину» [IX.49]⁵.

Находясь при ханской ставке, брат Иоанн близко сошелся с князем Ярославом Всеволодовичем и его людьми. Именно последних папский посланник называет в качестве главных свидетелей своего пребывания при ханском дворе. Из окружения русского князя Карпини знал как минимум пять человек: среди них один (Темер) определен как miles, трое как servientes (слуги) и один как clericus (духовное лицо). Ранее в своем отчете термином miles Карпини обозначает приближенного другого русского князя, Михаила Всеволодовича Черниговского, убитого вместе с ним в ставке Бату [III.4]⁶. Из русских источников известно, что этого человека звали Федор и он был боярином⁷. Это позволяет квалифицировать Темера не как простого слугу-переводчика князя Ярослава, а как его боярина и ближайшего советника, каковым он и назван в письме папы к Александру Невскому. Разумеется, показания такого свидетеля последних дней жизни Ярослава и его контактов с папским посланником должны были иметь важное значение для Александра.

В отчете Плано Карпини есть еще одна важная для нас деталь. Папскому посланнику было известно, что Туракина, вдова хана Угедэя и мать нового хана Гуюка, приказавшая отравить Ярослава Всеволодовича, вызвала к себе Александра Невского

«под тем предлогом, что хочет подарить ему землю его отца».

Карпини знал также, что в императорской ставке русского князя ожидает смерть или «вечный плен». Наконец, посланнику папы было известно, что Александр отказался ехать к хану Гуюку и его матери [IX.37] 8 . Если сведения о вызове наследника Ярослава в Монголию Карпини мог получить уже в ханской ставке, то узнать об отказе Александра подчиниться приказу хана папский посланник должен был гораздо позднее, когда он на обратном пути к папе достиг ставки Бату, или еще позднее, проезжая через Киев.

По расчетам А. А. Горского, послы монгольского хана могли достичь Новгорода, где находился тогда Александр Невский, уже в феврале 1247 г. Получив вызов незамедлительно прибыть к монгольскому императору, Александр не позднее конца февраля отправился в путь и уже в марте прибыл в Суздальскую землю. Когда 9 мая 1247 г. Карпини достиг ставки Бату, там его уже ждали люди Александра [Горский, 2019, с. 6]. Люди Александра могли встретить Карпини и в Киеве, куда он приехал в начале июня. Получив от брата Иоанна дополнительные сведения о судьбе Ярослава Всеволодовича, они информировали папского посла об отказе Александра ехать в имперскую столицу. Такому решению русского князя, несомненно, мог способствовать и сам Карпини, знавший о том, какая судьба ему уготована. Узнать об этом брат Иоанн мог от другого русского информатора, близкого к Гуюку, – мастера-ювелира по имени Косма (Cosmas), изготовившего трон для нового монгольского хана и оказывавшего покровительство францисканцам в ханской ставке[IX.38]⁸.

Таким образом, сведения о готовности Ярослава Всеволодовича подчиниться Римской церкви его сын Александр мог получить еще до отправки папского послания к нему, как от русского (боярин Темер), так и от латинского (Плано Карпини) свидетелей. К обоим из них он имел основания относиться с доверием. Поэтому я склоняюсь к выводу, уже давно сделанному в литературе: сообщаемые Иннокентием IV сведения о готовности Ярослава Всеволодовича вести переговоры о подчинении Римской церкви и ее главе следует признать достоверными (см.: [Пашуто, с. 269; Рамм, с. 161–162]).

Второе папское послание князю Александру Ярославичу датировано 15 сентября 1248 г.⁹ Изучение этого документа было затруднено ввиду отсутствия в Секретном архиве Ватикана оригинала регестов шестого года понтификата Иннокентия IV, во второй половине XVIII в. вывезенного во Францию и ныне находящегося в Национальной библиотеке в Париже (ms. Lat. 4039); в Ватиканском архиве оригинал заменен копией, выполненной в 1779 г. (Reg. Vat. 21A) [Denifle, S. 76, Anm. 1; Giusti, p. 21, 135].

Из второго послания следует, что через своего легата, архиепископа Альберта, Иннокентий IV узнал о согласии Александра признать папу единственным главой церкви:

«Господь отверз очи души твоей и наполнил тебя сиянием света своего, ибо, как узнали мы от нашего благословенного брата, архиепископа Прусского, легата Апостольского престола, ты преданно искал и прозорливо обрел путь, который позволит тебе весьма легко и весьма быстро достичь врат райских. …А потому ты, дабы не быть удаленным им от врат, не угодив Богу, всячески высказывал рвение, чтобы путем истинного послушания приобщиться к единой главе Церкви. В знак этого ты предложил воздвигнуть в твоем городе Пскове кафедральный собор для латинян (Latinorum Ecclesiam erigere cathedralem). За это намерение твое мы воздаем искреннейшую хвалу Спасителю всех людей».

В заключение папа просил Александра с честью принять архиепископа Альберта, пожелавшего лично посетить его¹⁰.

И вновь некоторые историки ставят под сомнение подлинность процитированного документа или доказывают, что это письмо было адресовано не Александру Ярославичу, а какому-то другому правителю, более лояльному Римской церкви. На мой взгляд, оснований для подобных выводов недостаточно, и адресатом послания мог быть только Александр Невский (аргументацию см.: [Горский, 2018; Selart, 2015, p. 222–223]).

Папские письма, являющиеся частью продолжающейся переписки, обычно начинаются с цитирования или пересказа содержания предыдущих писем или других сообщений, полученных от лица, которому папа пишет. Следовательно, едва ли можно сомневаться в том, что прежде, чем написать свое второе письмо к Александру, папа Иннокентий получил некое послание от лица русского князя. Точно так же, судя по содержанию письма папы, не может быть сомнений в том, что Александр выразил  готовность принять церковную унию и верховенство папы в церковных делах. Рассуждая об обретении Александром вечного спасения, папа, несомненно, подразумевал его переход в латинство. Об этом же свидетельствуют слова, что папа заключает русского князя в объятия любви «как избранного сына Церкви» (tamquam specialem Ecclesiae filium).

Можно допустить, что в риторике Иннокентия IV содержится некоторое преувеличение действительных намерений Александра. Однако верно и обратное: папа не мог злоупотреблять подобными средствами и грубо фальсифицировать факты, выдавать желаемое за действительное, не рискуя при этом спровоцировать сомнения и недоверие своего корреспондента.

Монголы и пролатинские настроения Ярослава Всеволодовича

После падения в 1204 г. Константинополя, захваченного участниками IV Крестового похода, Римская церковь активизировала свою прозелитическую деятельность на христианском Востоке. Изгнанные правители Византийской империи, перебравшиеся в Никею, со своей стороны были готовы обсуждать с папством возможность восстановления единства Римской и Греко-Византийской церквей, рассчитывая таким образом вернуть под свой контроль Константинополь. Это привело к нескольким раундам церковно-союзных переговоров, чередовавшихся с периодами вооруженной борьбы. Наиболее значительные попытки достичь компромисса мирными средствами, в которых активное участие принимали русские князья и иерархи, сохранившие верность Византийской церкви, можно видеть в середине 1230-х гг. (см.: [Maiorov, 2018]), а также на рубеже 1240–1250-х гг. (см.: [Maiorov, 2015]).

С начала 1240-х гг. политическую жизнь Запада в значительной мере стал определять новый фактор – растущая монгольская угроза, в равной мере затрагивавшая всех христиан Европы и Ближнего Востока. В 1243 г. монгольская угроза непосредственно достигла границ Никейской империи (см.: [Korobeinikov, p. 178–180; Angelov, p. 95–96]), столкнувшейся с реальной опасностью войны на два фронта – против монголов и Латинского Запада.

В результате уже в 1244 г. при папском дворе появился высокопоставленный иерарх Византийской церкви – русский архиепископ Петр, временный глава Киевской (Русской) митрополии. Выступивший перед делегатами Лионского церковного собора (май – июнь 1245 г.), Петр не только сообщил новые для Запада сведения о монголах, но и передал сигнал о готовности Византийской церкви к новому раунду переговоров о восстановлении единства с Римом (см.: [Майоров, 2019; Maiorov, 2020]).

По всей видимости, архиепископ Петр выполнял еще одну важную миссию при папском дворе, будучи одновременно представителем интересов монголов, новых властителей Киева и Южной Руси. Как недавно показал Питер Джексон, одна из задач Петра состояла в том, чтобы дезориентировать Римскую церковь и побудить ее главу первым начать мирные переговоры с монголами. Поэтому в своих показаниях Петр стремился убедить папу и кардиналов, что свирепые завоеватели благосклонно (benigne) принимают послов и не причиняют им никакого вреда. Воодушевленный этими новыми сведениями, папа незамедлительно направил к им своих представителей (одним из которых стал Плано Карпини). Петр не предупредил папу только об одном: монголы приветствовали иностранных послов потому, что рассматривали их отправку как выражение готовности подчиниться своей власти, как первый шаг к признанию верховной власти хана. В политической культуре монголов любая просьба о мире была равнозначна готовности к добровольному подчинению. Не сделав этого шага, невозможно было установить мир с монголами (см.: [ Jackson, 2016]).

Получив указание из Никеи начать новый раунд церковно-союзных переговоров с папой, архиепископ Петр, находившийся тогда, вероятнее всего, в Киеве, должен был согласовать свои действия с новым киевским князем Ярославом Всеволодовичем, недавно получившим этот стол по решению Бату¹¹. Исследователями неоднократно высказывались более или менее обоснованные предположения о том, что Петр был лично связан с князем Ярославом и отправился на Запад при его содействии (см.: [Abraham, s. 119, przyp. 1; Ammann, S. 246–247, Anm. 4; Dörrie, S. 183, 187; Толочко, с. 53]). Недавно ставший вассалом монгольского хана и вынужденный проводить его политику, Ярослав должен был поручить Петру убедить папу вступить в мирные переговоры с монголами. Таким образом, объективно архиепископ Петр выступал в роли двойного дипломатического агента, одновременно представлявшего интересы церковных властей Никеи и монгольского хана – нового верховного правителя Руси.

Осенью 1244 г. Петр достиг Северной Италии, где неожиданно столкнулся с папской курией, покинувшей Рим из-за конфликта с императором Фридрихом II, чтобы перебраться в более безопасный Лион (см.: [Wolter, Holstein, p. 49]). Петр последовал за папой в его новую резиденцию и провел там следующие полгода, пока не получил возможность выступить на церковном соборе. По возвращении из Лиона он, очевидно, проинформировал князя Ярослава о результатах своей миссии, все цели которой были достигнуты: папа был готов к возобновлению церковно-союзных переговоров с Никеей, начавшихся в скором времени, а также отправил не менее трех посольств к монголам с мирными предложениями.

Таким образом, готовность Ярослава Всеволодовича к подчинению Римской церкви, засвидетельствованная в приведенном выше письме Иннокентия IV к Александру Невскому, была обусловлена предшествующей политикой владимиро-суздальского князя, реализованной с помощью архиепископа Петра.

Поездка русских князей к Бату: хронология и локализация

Принято считать, что, когда папское послание от 23 января 1248 г. достигло Северо-Восточной Руси, Александра Ярославича там уже не было: в конце 1247 или в самом начале 1248 г. он вслед за своим младшим братом Андреем отправился к Бату [Горский, 2018, с. 187; Кудрявцев, с. 164]¹². Такой вывод как будто следует из сообщения Лаврентьевской летописи, согласно которому:

«Поеха Андреи, князь Ярославич в Татары к Батыеви, и Олександръ князь поеха по брате же к Батыеви, Батыи же почтивъ ею, и посла я г Каневичем»¹³.

Приведенная запись – последняя в статье 6755 мартовского года, и, следовательно, она должна повествовать о событиях конца 1247 или первых двух месяцев 1248 г. Однако в действительности в приведенной записи отражены события, выходящие за пределы 6755 г. Так, отъезд обоих братьев из ставки Бату для дальнейшего следования к верховному правителю империи («к Каневичем») мог произойти не ранее лета 1248 г.

К вопросу о «выборе» между Западом и Востоком

Благосклонно принявший русских князей, Бату мог отправить их в ханскую ставку, очевидно, только после того, как получил сведения о смерти великого хана Гуюка, с которым имел давнюю вражду, едва не приведшую к вооруженному конфликту (см.: [ Jackson, 1978, p. 198–201; Allsen, p. 21–22; Kim, p. 328–331]; ср.: [Hope, p. 70]). Согласно жизнеописанию Гуюка, сохранившемуся в составе официальной истории династии Юань («Юань-ши»), смерть постигла императора весной в третьей луне года у-шэнь, то есть между 27 марта и 24 апреля 1248 г.¹⁴ Еще некоторое время понадобилось на то, чтобы известие об этом достигло ставки Бату, а затем Руси.

В противостоянии Гуюка и Бату, по-видимому, принимали участие также некоторые русские князья. Опасаясь за свою жизнь, Александр Ярославич, как уже говорилось, в 1247 г. проигнорировал требование матери Гуюка и, вероятно, самого императора, отказавшись прибыть к ним для определения его дальнейшей судьбы. При таких обстоятельствах санкционированная Бату поездка Александра к верховному монгольскому правителю могла состояться, скорее всего, только после смерти Гуюка и соответствующих изменений политической ситуации в империи. Использованная в русской летописи форма «каневичи» (вместо «канъ»), как кажется, подтверждает наши наблюдения. Во всяком случае, она более соответствует ситуации, возникшей после смерти хана, когда власть в империи перешла к его наследникам – каневичам. Таковыми некоторое время могли считаться Огул-Гаймыш, вдова Гуюка, и его сыновья.

Итак, в записи Лаврентьевской летописи об отъезде Андрея и Александра Ярославичей к Бату, а затем к «кановичам» изложены события не только рубежа 1247–1248, но и первой половины 1248 г. Этот вывод, в свою очередь, предполагает, что Александр мог оставаться в Северо-Восточной Руси еще несколько месяцев после того, как его младший брат выехал к Бату, – вплоть до конца весны – начала лета 1248 г., пока не получил от Бату известие о смерти Гуюка и предписание ехать к его наследникам. Таким образом, Александр имел возможность не только получить, но и ответить на послание папы Иннокентия IV от 23 января 1248 г.

Но даже если допустить, что Александр Невский отбыл к Бату одновременно со своим младшим братом и по этой причине не смог лично встретиться с послами папы, это не означает, что первое папское послание не могло попасть в руки Александра вплоть до его возвращения из поездки к Огул-Гаймыш. Нет сомнений, что в рассматриваемое время русские князья располагали быстрой почтовой связью, возможно, созданной при участии монголов, которая обеспечивала оперативные контакты со ставкой ордынского правителя.

По свидетельству Плано Карпини, галицко-волынский князь Даниил Романович выехал в Орду лишь после того, как получил разрешение на проезд через степь от Бату, доставленное специальным гонцом. Об этом папский посланник узнал во время встречи с Васильком Романовичем поздней осенью 1245 г. [IX.2]¹⁵. Острая необходимость поездки к Бату возникла у Даниила после того, как к нему и его брату прибыли послы одного из татарских правителей по имени Мауци с требованием отдать Галич (вероятно, под власть самого Мауци или другого представителя монгольской администрации)¹⁶. Эти послы прибыли к Романовичам вскоре после их победы над черниговским князем Ростиславом Михайловичем и его союзниками в битве под Ярославом (17 августа 1245 г.). Выходит, что между 17 августа и 26 октября (день отъезда Даниила к Бату) должны были произойти два взаимосвязанных события: прибытие послов от Мауци и поездка гонца князя Василька к Бату за разрешением на проезд для князя Даниила (о хронологии событий см.: [Грушевський, с. 32]). Таким образом, на поездку княжеского курьера в ставку Бату (располагавшуюся в это время, вероятнее всего, в низовьях Волги) и его возвращение на Волынь остается около двух месяцев (см.: [Майоров, 2015, с. 105–106; Майоров, 2016]). Значит, в течение одного месяца этот курьер мог преодолевать около двух тысяч километров пути.

Следует, однако, учитывать, что в первой половине 1248 г. Бату уже не было на нижней Волге. Через некоторое время после интронизации Гуюка правитель улуса Джучи переместился на восток своих владений и находился в лагере, располагавшемся в Ала-Камаке, неизвестном месте в недельном переходе от Каялыка, города к югу от озера Балхаш и к западу от Джунгарии (см.: [Бартольд, с. 558; Allsen, p. 22; Hope, p. 73–74]). По расчетам Романа Хауталы, Бату покинул свою ставку в низовьях Волги между 9 мая и 30 июля 1247 г. и оставался в Ала-Камаке несколько лет, вплоть до предварительного избрания Менгу (Мунке) или, точнее, его утверждения в качестве единственного кандидата на имперский трон (между 5 мая и 2 июня 1250 г.) либо еще дольше – вплоть до официального возведения Менгу на ханский престол (1 июля 1251 г.) [Хаутала, с. 204–205].

На несколько лет Ала-Камак стал не только столицей Улуса Джучи, но и одним из главных политических центров всей Монгольской империи, где принимались решения, касавшиеся наследования верховной власти. Именно в Ала-Камак должны были прибыть русские князья Андрей и Александр Ярославичи, здесь летом 1248 г. их принимал и напутствовал Бату, и отсюда затем они должны были продолжить свой путь далее на восток, в ставку Огул-Гаймыш.

Нет сомнений, что высокоскоростная курьерская связь, используемая галицко-волынскими князьями, в равной мере была доступна также правителям Владимиро-Суздальской Руси, особенно после неоднократных поездок в ставку Бату отца Александра, великого князя Ярослава Всеволодовича, получившего от Бату также власть над Киевом и женившегося третьим браком на близкой родственнице (вероятно, сестре) этого правителя (см.: [Горский, 2020]). Допуская, что Александр Ярославич мог провести в ставке Бату в Ала-Камаке всю первую половину 1248 г., мы должны признать, что и в этом случае у русского князя оставалась возможность получить и ответить на письмо папы, датированное 23 января.

Прибывшее во Владимир после отъезда Александра, папское письмо могло последовать за ним и быть доставлено курьером, когда князь находился на пути в Ала-Камак или уже достиг его. Исходя из содержания следующего послания Иннокентия IV (от 15 сентября 1248 г.) можно заключить, что Александр воспользовался возможностью вступить в переписку с понтификом: русский князь не только подтвердил свою готовность признать власть папы, но и обещал возвести во Пскове кафедральный собор, вероятно, для вновь создаваемой на Руси епархии Римской церкви.

Русская легация архиепископа Альберта

В своем втором послании к Александру Невскому Иннокентий IV приводит слова русского князя, ссылаясь не на личное письмо последнего, а на сообщение прусского архиепископа Альберта. Выходит, что о своей готовности подчиниться Римской церкви папу оповестил не сам Александр, а третье лицо – прусский архиепископ. В отличие от галицко-волынских князей Даниила и Василька Романовичей, в 1246–1247 гг. напрямую переписывавшихся с папой по вопросам церковной унии, Александр Ярославич общался с римским понтификом через посредника. Таковым для князя Александра стал архиепископ Прусский, Ливонский и Эстонский Альберт Зуербеер.

В официальном жизнеописании Иннокентия IV, составленном вскоре после кончины понтифика его капелланом, впоследствии епископом Ассизским Николо да Кальви (Николай де Карбио), сообщается, что «на втором году своего понтификата» (то есть между концом июня 1244 и началом июля 1245 г.) папа,

«охваченный рвением к обращению душ гиблых народов», отправил послов в различные области и страны, «чтобы множество народов пришло к святой католической вере».

Одним из посланцев папы был архиепископ Альберт, отправленный на Русь:

«Также господин Альберт, архиепископ Ливонии и Пруссии, был послан к рутенам, которые отправили торжественное посольство к Римской курии, чтобы [та] послала к ним легата, через которого они были бы научены и получили наставления в католической вере,поскольку они живут по обычаю и обрядам греков»¹⁷.

В приведенном документе, несомненно, речь также идет об Альберте Зуербеере, с 1240 г. архиепископе Армы и примасе Ирландии. Предпринимавший энергичные меры для пополнения папской казны, Альберт был крайне непопулярен в своей епархии и в 1244 г. покинул ее (см.: [Conlan]). Почти весь следующий год Альберт провел при папской курии и решительно поддержал Иннокентия IV на Лионском соборе, в частности, он поддержал спорное решение папы о низложении императора Фридриха II. Тогда же Альберт отрекся от своей прежней кафедры и стал ждать нового назначения. В декабре 1245 г. после смерти прусского епископа Христиана специально для Альберта Зуербеера было учреждено новое архиепископство Пруссии, Ливонии и Эстонии.

Однако, не принятый тевтонскими рыцарями, Альберт долгое время не мог обосноваться в своей архиепархии. В качестве компенсации в 1246 г. он получил небольшое епископство Кимзее (церковная провинция Зальцбурга), а в 1247 г. – вакантную кафедру в Любеке (церковная провинция Бремена). Только перебравшись в Любек, Альберт получил возможность влиять на церковную жизнь в Прибалтике (см.: [Forstreuter; Urban, p. 217–219; Selart, 2007, S. 476–479]).

Согласно приведенному выше сообщению жизнеописания Иннокентия IV, архиепископ Альберт был отправлен к русским по их собственной просьбе, которую к Римской курии доставило «торжественное посольство», прибывшее из Руси. Таким посольством, непосредственно предшествовавшим новому назначению Альберта, могла быть только делегация русского архиепископа Петра, лично принятого папой и выступившего перед участниками Лионского собора. Назначение Альберта папским легатом для Руси могло произойти вскоре после окончания работы собора, то есть еще до истечения второго года понтификата Иннокентия IV, как полагал его биограф.

В отличие от простых послов (нунциев) легаты обладали полномочиями не только транслировать волю папы, но и осуществлять папскую власть в области церковного управления и дипломатических отношений в пределах полученного мандата (см.: [Queller, p. 198, 200, 225; Schmutz, p. 443–445; Müller]). Назначение папского легата, чьи полномочия распространялись на территорию православной Руси, – событие почти исключительное. Известны лишь единичные случаи такого рода, и все они были связаны с церковно-союзными переговорами и попытками объединения Римской и Византийской церквей.

В сохранившихся в папских регестах копиях двух посланий от 3 мая 1246 г., адресованных лично архиепископу Альберту¹⁸ , папа Иннокентий обращается к нему как к  действующему легату (Apostolicae Sedis Legato), что подтверждает вывод о назначении его на Русь в более раннее время.

В первом послании папа призвал Альберта незамедлительно отправиться на Русь, чтобы исполнить свою миссию по «распространению и укреплению католической веры»¹⁹. Вторым письмом папа предоставил Альберту дополнительные полномочия:

«Чтобы ты свободнее исполнял порученные тебе обязанности легата в областях Руси, в силу нынешнего положения вещей мы разрешаем тебе, чтобы ты в тех же областях, постольку поскольку ты увидишь, что это полезно, имел власть как легат Апостольского престола устанавливать и назначать католических епископов из ордена доминиканцев или францисканцев и прочих монахов, либо также из священнослужителей, не живущих по монашескому уставу, [с тем, чтобы] поручить им апостольской властью обязанность конфирмации и освящения»²⁰.

Как видим, в обязанности архиепископа Альберта входило создание в русских землях новой территориально-административной структуры Римской церкви, состоявшей из нескольких епархий. Одна из них, очевидно, должна была возникнуть во Пскове. Только после того, как архиепископ Альберт перебрался в Любек и стабилизировал свои отношения с тевтонскими рыцарями в Пруссии, он смог приступить к исполнению обязанностей папского легата на Руси. Единственным свидетельством этого, зафиксированным в документах середины XIII в., является участие Альберта в переписке папы Иннокентия с Александром Невским. Вместе с тем, если учитывать пожелание папы поддерживать связь через рыцарей Тевтонского ордена в Ливонии, выраженное в первом письме к Александру, можно предположить, что оба папских послания и несохранившийся ответ на первое из них были доставлены адресатам также при участии тевтонских рыцарей.

Архиепископ Альберт, в 1245 г. находившийся при папском дворе в Лионе и всячески искавший расположения понтифика, очевидно, имел возможность лично встречаться с русским архиепископом Петром. Не исключено, что выбор именно Альберта в качестве папского легата для Руси был вызван его контактами с русской делегацией в Лионе, из отчета которой об этом легате могли узнать князья Северо-Восточной Руси. Поэтому, обращаясь к Александру Невскому с просьбой с честью принять архиепископа Альберта, Иннокентий IV имел основания рассчитывать на положительный отклик. Ни в русских, ни в латинских источниках нет следов визита архиепископа Альберта к князю Александру, однако нет никаких сомнений насчет подготовки и целей такого визита.

Если переписка Иннокентия IV с Александром Невским происходила при посредничестве архиепископа Альберта Зуербеера (в конце 1247 г. прибывшего в Любек) и тевтонских рыцарей, то мы имеем возможность примерно восстановить путь, по которому должна была осуществляться подобная коммуникация. На первом этапе из Лиона папскими курьерами письма доставлялись в Любек, затем с помощью тевтонских рыцарей они переправлялись в Новгород, оттуда – во Владимир; далее послания могли быть доставлены в ставку Джучидов на нижней Волге, откуда затем – в восточную ставку Бату в Ала-Камаке. Общая длина такого пути достигала семи с половиной тысяч километров в одну сторону.

Если учитывать, что между отправкой первого и второго папских посланий к Александру прошло менее восьми месяцев, то для преодоления пути между Лионом и Ала-Камаком оставалось менее четырех месяцев. Значит, курьеры, обеспечивавшие почтовую связь на этом пути, должны были двигаться почти с максимальной для того времени скоростью. На мой взгляд, едва ли подобное было возможно тогда на всех участках этого трудного и чрезвычайно продолжительного пути.

Кроме того, из второго письма Иннокентия IV следует, что Александр Невский, помимо получения писем от папы, успел провести какие-то переговоры с его представителями, во время которых обсуждались вопросы, не входившие в первоначальную повестку. Прежде всего, это касается согласия Александра построить латинский кафедральный собор во Пскове, о чем папа не просил русского князя в первом письме, но щедро похвалил его за это во втором послании. Значит, первое письмо папы было доставлено к Александру не простым курьером, а посланником, имевшим полномочия вести переговоры о конкретных условиях церковной унии. Скорее всего, этот посланник был отправлен к Александру архиепископом и папским легатом Альбертом Зуербеером, имевшим, как мы видели, прямое поручение понтифика создавать в русских землях новые епархии Римской церкви.

Все сказанное повышает вероятность предположения, что первое письмо папы застало Александра в Северо-Восточной Руси, куда оно могло быть доставлено в мае 1248 г., тогда как в поездку к Бату князь отправился позднее, не ранее начала лета. В это время владимирский великокняжеский стол уже занимал Святослав Всеволодович, младший брат покойного Ярослава, тогда как Александр вокняжился, вероятно, в соседнем Суздале²¹. При таких условиях договариваться о церковной унии папским послам следовало бы со Святославом, старшим князем Северо-Восточной Руси, а не с его племянником.

Приветствуя последнего как князя Суздаля (dux Susdaliensis), папа, очевидно, ориентировался на информацию Плано Карпини, неоднократно называвшего Ярослава, отца Александра, «князем Суздаля» (dux de Susdal) [IX.31; IX.37]²². Папа и его советники, похоже, предполагали, что на Руси, как и на Западе, власть наследуется от отца к сыну, и не учли специфику наследования княжеской власти у Рюриковичей. Кроме того, латинян могло сбить с толку, что на Руси в это время название «Суздаль» не только обозначало город, но также использовалось как политоним, обозначающий всю Владимиро-Суздальскую землю, управлявшуюся не из Суздаля, а из Владимира (см.: [Горский, 2015]).

В ходе личных переговоров с Александром представители папы, быстро оценив обстановку, внесли коррективы в свои первоначальные планы и договаривались с ним уже не как с суздальским, а как с новгородским и псковским князем, и в своем втором письме к Александру папа приветствовал его уже как «светлейшего короля Новгорода» (illustri regi Novgradiae).

Итак, встреча Александра Ярославича с представителем папы должна была состояться в Северо-Восточной Руси, вероятнее всего в Суздале. По-видимому, Александр имел дело с полномочным представителем папского легата Альберта Зуербеера (возможно, вице-легатом). Трудно допустить, чтобы этот последний, не застав князя в Суздале, пустился вдогонку за ним и проделал путь до самого Ала-Камака.

Русские князья в монгольских планах подчинения Запада

По всей видимости, лояльность Александра Невского в отношении Римской церкви была того же рода, что и у его отца, и зависела, прежде всего, от внешнеполитической ситуации, в которой действовали оба князя. Наряду с описанным выше влиянием Никеи, чьи правители для возвращения Константинополя готовы были использовать любые средства и идти на любые уловки, вплоть до обещаний подчинить папе Византийскую церковь, Ярослав и Александр, несомненно, находились под сильным влиянием внешней политики монголов, реализуемой в отношении Латинского Запада.

Новый великий хан Гуюк, придя к власти, вернулся к прежним планам завоевания Запада, прерванным смертью Угедэя (см.: [Kim, p. 329–331]). Ставший свидетелем интронизации Гуюка, Плано Карпини имел возможность узнать об этом непосредственно от него самого:

«Еще надо знать, – писал папский посланник, – что император собственными устами сказал, что желает послать свое войско в Ливонию и Пруссию» [VIII.5].

При этом целью монголов был весь Латинский Запад, и главный путь завоевателей, как и во времена Угедэя, должен был пройти через Польшу и Венгрию:

«Одно войско, как нам говорили, должно вступить через Венгрию, другое – через Польшу» [VIII.4]²³.

Будучи уверенным в том, что монголы объявили войну всему Латинскому Западу во главе с папой и императором, Карпини точно знал, при каких условиях можно избежать прямого столкновения с завоевателями. Согласно отчету папского посланника, монгольский император

«поднял со всеми князьями знамя против Церкви Божией и Римской империи, против всех царств христиан и против народов Запада, в случае если бы они не исполнили того, что он приказывает Господину папе, государям и всем народам христиан на Западе» [VIII.2]²⁴.

Приказ монгольского императора папе и правителям Запада, о котором говорит Карпини, содержался в письме-ультиматуме, доставленном папским послом в Лион. Обращаясь, прежде всего, к Иннокентию IV, Гуюк потребовал:

«Ныне вы должны сказать чистосердечно: “мы станем вашими подданными, мы отдадим вам все свое имущество”. Ты сам во главе королей, все вместе без исключения, придите предложить нам службу и покорность. С этого времени мы будем считать вас покорившимися. И если вы не последуете приказу бога и воспротивитесь нашим приказам, то вы станете (нашими) врагами»²⁵.

Созданный Чингисханом сакральный идеал глобальной империи, питавший претензии на мировое господство его преемников, предполагал постоянное расширение сферы монгольских завоеваний. Альтернативой военному подчинению могло быть только добровольное признание власти великого хана. Любого иностранного правителя, который лично или через своих послов обращался с просьбой о мире, хан воспринимал как своего подданного, готового к подчинению. Последний не мог выступать в качестве равного партнера и должен был занять предписанное ему положение в структуре глобальной империи, создаваемой монголами. В политическом словаре монголов тюрко-монгольский термин el/il (персидский īlī) обозначал одновременно «мир» и «подчинение» [Ruotsala, p. 106–108; Jackson, 2005, p. 46].

Никакого исключения не было сделано и для послов римского папы, от которых монголы требовали прохождения не только очистительных обрядов, но и обрядов, выражавших покорность монгольскому правителю, а мирное послание Иннокентия IV хан Гуюк однозначно интерпретировал как выражение покорности (см.: [Jackson, 2012, p. 229–231]).

Точно так же монголы действовали в отношении русских князей, начиная с первого контакта с ними в 1223 г. Предлагая мир, подразумевавший полное подчинение, и получив отказ, завоеватели начинали полномасштабную войну (см.: [Maiorov, 2021a; Maiorov, 2021b]).

Оказавшись под властью монголов, русские князья, в том числе Александр Невский, были интегрированы в военно-административную структуру империи и должны были участвовать в дальнейших завоеваниях. По сообщению Плано Карпини, рассмотренному выше, осенью 1246 г. Александр был вызван в ставку монгольского императора, где его могла ожидать гибель или «вечный плен». В действительности за этим вызовом скрывалось намерение монгольских стратегов использовать Александра в войне с теми, кого он недавно побеждал, – рыцарями Тевтонского ордена, ведь тогда же хан Гуюк во всеуслышание заявил о решении отправить одну из своих армий в Ливонию и Пруссию (см.: [Горский, 2019, с. 10]).

Пока шла подготовка новой завоевательной кампании против Запада, усиленно работала монгольская дипломатия, целью которой было склонить его главных правителей, включая папу Иннокентия IV, императора Фридриха II и французского короля Людовика IX, к признанию верховной власти хана. Именно в 1248 г. монгольские власти вели мирные переговоры сразу со всеми ними, используя в качестве послов или посредников восточных христиан (см.: [Maiorov (in print)]).

В то самое время, когда Александр Невский отправлял свое ответное послание папе, в Лион прибыли послы монгольского императора и в ходе мирных переговоров с Иннокентием IV обсуждали возможность военных действий против общего врага в Малой Азии – никейского императора Иоанна III Ватаца²⁶. В обмен на признание верховной власти хана монголы могли обещать папе не только сохранение его власти над латинскими христианами, но и подчинение восточных христиан и прежде всего тех, кто уже оказался под властью завоевателей.

Неожиданная смерть хана Гуюка внесла коррективы в эти планы, открыв новый виток борьбы за верховную власть в империи, в которой самую активную роль играл правитель Улуса Джучи. Русским князьям Александру и Андрею Ярославичам было уготовано сыграть свою роль в этой борьбе. Находясь в тайном сговоре с Сорхахтани, матерью будущего великого хана Менгу, и фактически готовя переворот в пользу последнего, Бату делал все возможное, чтобы усыпить бдительность своих противников во главе с ханшей Огул-Гаймыш. После смерти Гуюка Бату и Сорхахтани отправили к его вдове богатые подарки, всячески демонстрируя ей свою лояльность. Как старший в роде Чингизидов Бату предложил, чтобы Огул-Гаймыш была назначена регентом и управляла делами империи с помощью главных министров своего супруга, пока новый курултай не примет решение о преемнике Гуюка (см.: [ Jackson, 1978, p. 207–208; Allsen, p. 22–23]).

Подчеркивая свою лояльность Огул-Гаймыш как верховной правительнице империи, Бату направил к ней русских князей Александра и Андрея Ярославичей, чтобы она сама приняла решение об их дальнейшей судьбе. Вдова Гуюка, похоже, оценила этот жест и не стала наказывать Александра за неповиновение приказу покойного императора, если не считать наказанием ее решение передать владимирский великокняжеский стол младшему брату Александра, тогда как он сам получил Киев и старейшинство над всеми русскими князьями:

«Приказаша Олександрови Кыевъ и всю Русьскую землю, а Андреи седе в Володимерина столе»²⁷.

Поддержав ставленников Бату, Огул-Гаймыш, вероятно, рассчитывала получить в ответ лояльность последнего и поддержку одного из своих сыновей на предстоящих выборах великого хана. Как бы то ни было, оба Ярославича существенно повысили свой княжеский статус на Руси и благополучно вернулись на родину.

Прибыв в Ала-Камак, вероятно, в конце лета 1248 г., Александр со своим младшим братом мог достичь ставки Огул-Гаймыш уже в начале осени. В это время ставки обоих монгольских правителей находились сравнительно недалеко друг от друга, на расстоянии, не превышавшем нескольких сотен километров. После смерти Гуюка и вплоть до своего падения в 1251 г. Огул-Гаймыш пребывала в принадлежавшей ее покойному мужу императорской резиденции в городе Эмель (Эмиль), располагавшемся на берегу одноименной реки, недалеко от ее впадения в озеро Алаколь (см.: [Pelliot, 1973, p. 33–34; Jackson, 1978, p. 204, 211; Allsen, p. 22; Jackson, 2017, p. 102]). Здесь в 1250 г. Огул-Гаймыш принимала посольство французского короля Людовика IX, возглавляемое Андре де Лонжюмо, и в ответ на присланные королем роскошные подарки потребовала от него полного подчинения своей власти (см.: [Pelliot, 1924, p. 206–208; Rachewiltz, p. 121–123]).

Местоположение Эмеля, как и Ала-Камака, до сих пор точно не определено. По-видимому, оба пункта следует искать на территории современного Казахстана. Известно, что вдоль северного берега озера Алаколь и далее по течению реки Эмель проходил один из самых оживленных и благоустроенных участков трансконтинентального пути, связывавшего Нижнее Поволжье и Среднюю Азию с главными центрами Монгольской империи. По этому участку, построенному в правление Угедэя, в 1240–1250-е гг. следовали европейские, ближневосточные и китайские правители и дипломаты, оставившие свои путевые заметки, – Плано Карпини, царь Киликийской Армении Хетум I, Гийом де Рубрук и Чандэ (см.: [Shim, p. 421–427]).

Эмель, упоминающийся в китайских источниках как укрепленный стенами город, входивший в наследственный юрт Гуюка (см.: [Dardess, p. 359, 381, note 13]), может быть отождествлен со средневековым городом Найманкала, расположенным в современном Урджарском районе Восточно-Казахстанской области. Построенный кара-китаями, этот город имел четверо ворот, над одними из них была возведена проездная башня. Жизнь в городе зародилась в X–XI вв. и продолжалась до конца XIII в. (см.: [Toleubayev, Shagirbaev]).

Именно здесь, недалеко от казахстанско-китайской границы, должно было закончиться путешествие русских князей, предпринятое летом – осенью 1248 г. Распространенное мнение о том, что в это время Александр и Андрей Ярославичи посещали Каракорум и достигли территории современной Монголии, следует признать ошибочным (дополнительные аргументы см.: [Хаутала, с. 203–205]).

Получив подтверждение своих княжеских прав в Эмеле, резиденции Огул-Гаймыш, оба Ярославича могли вернуться на Русь уже в начале 1249 г. К этому времени в Суздаль, вероятно, уже прибыло второе письмо папы, заинтересованного в укреплении отношений с Александром. После того как Плано Карпини доставил в Лион тревожные сведения о подготовке Гуюком нового завоевательного похода против Запада, Иннокентий IV разработал план создания антимонгольской коалиции, в которую наряду с отделениями Тевтонского ордена в Пруссии и Ливонии должны были также войти Литва и Русь (с ее сильнейшими князьями – Александром Невским и Даниилом Галицким) (см.: [Lind; Горский, 2019]). Этому плану как нельзя лучше соответствовали сведения об отказе Александра ехать в ставку Гуюка, предоставленные тем же Карпини. Папа преувеличенно трактовал их как готовность русского князя к противостоянию завоевателям. Свое первое послание к Александру Иннокентий IV заканчивал словами:

«За то же, что не пожелал ты подставить выю твою под ярмо татарских дикарей, мы будем воздавать хвалу мудрости твоей к вящей славе Господней»²⁸.

Строя планы насчет Александра Невского, папа, похоже, переоценивал его внешнеполитическую самостоятельность и неверно понимал характер отношений русского князя с монголами. Александр, как и его отец, был тесно связан с Бату и в силу этого был вовлечен в его противостояние с Гуюком. В такой обстановке стороннему наблюдателю действительно могло показаться, что Александр мог выйти из повиновения верховному правителю монголов. Однако папа и его информаторы вольно или невольно упускали из виду связь Александра с правителем Улуса Джучи. После политического переворота в Монгольской империи, произведенного при активном участии Бату, зависимость от него русских князей должна была еще больше усилиться.

Таким образом, в конце 1240-х гг. у Александра Ярославича не было никакой возможности выбирать между Латинским Западом и Монгольской империей, оказавшимися на пороге нового столкновения друг с другом. Тем не менее русский князь сделал выбор, разумеется, в доступных ему пределах. Рискуя жизнью, Александр отказался выполнить приказ великого хана и постарался уклониться от участия в войне против Запада, которую его полки должны были вести в Ливонии и Пруссии, ограничившись участием в дипломатической подготовке монгольской экспансии.

Утрата регестов седьмого года понтификата Иннокентия IV, включавших документы за вторую половину 1249 – первую половину 1250 г. (их содержание может быть восстановлено лишь частично, см.: [Pásztor]), не позволяет утверждать, что контакты Александра с папством были полностью прерваны после его возвращения из Эмеля и Ала-Камака. Скорее, наоборот, приведенный выше рассказ Жития Александра Невского о визите к нему римских кардиналов, посланных папой, может свидетельствовать в пользу продолжения каких-то контактов с Иннокентием IV еще в течение нескольких лет, сопровождавшихся перепиской (в Житии сообщается, что Александр и его советники свой ответ папе отправили в письменном виде – «въсписа к нему»).

Вместе с тем открытая борьба за верховную власть в Монгольской империи, начавшаяся уже в 1250 г., отсрочила планы завоевания Запада, и это действительно могло приостановить контакты с Римом русского князя. В еще большей степени замораживанию отношений способствовало изменение приоритетов внешней политики нового императора. Менгу, в отличие от Гуюка, свои главные усилия сосредоточил на завоевании Южного Китая и Ближнего Востока. Прежние планы по подчинению Латинского Запада снова были отложены. В результате посреднические усилия русских князей в отношениях монголов с папой, имевшие целью способствовать продолжению выгодных завоевателям мирных переговоров, оказались невостребованными.

Полный разрыв Александра Невского с папством произошел, по-видимому, в 1252 г., если доверять упомянутому рассказу Жития Александра о прибытии к нему римских кардиналов с проповедью латинства, решительно отвергнутого русским князем. Отправляя своих представителей к Александру, папа, похоже, еще не знал или не до конца понимал, что готовность русского князя к союзу с Римом в это время полностью зависела от колебаний западной политики его сюзерена – монгольского хана – и что у Латинского Запада не было никаких реальных средств, чтобы предотвратить или ослабить эту зависимость.

Литература

Бартольд В. В. Сочинения. М., 1963. Т. 1. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. 760 с., 1 л. портр.

Горский А. А. Свидетели путешествия Плано Карпини: уникальная информация и ошибки прочтения // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2014. No 3 (73). С. 115–121.

Горский А. А. Понятие «суздальский» в политическом лексиконе XII–XIV веков // На пороге тысячелетия: Суздаль в истории и культуре России. К 990-летию первого упоминания Суздаля в древнерусских летописях. Владимир, 2015. С. 27–32.

Горский А. А. Два «неудобных» факта из биографии Александра Невского // Горский А. А. «Бещисленыя рати и великия труды…»: Проблемы русской истории XI–XV веков. СПб., 2018. С. 182–189.

Горский А. А. Плано Карпини, Александр Невский и планы хана Гуюка // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2019. No 3 (77). С. 5–11. DOI 10.25986/IRI.2019.77.3.001

Горский А. А. Наследование великого княжения в середине XIII в., Батый и мачеха Александра Невского // Российская история. 2020. No 4. С. 31–37. DOI 10.31857/S086956870010768-5

Грушевський М. С. Хронольогія подїй Галицько-Волинської літописи // Записки Наукового товариства iм. Шевченка. 1901. Т. 41. С. 1–72.

Кудрявцев О. Ф. Александр Невский и папство // Александр Невский. Государь, дипломат, воин. М., 2010. С. 159–172.

Майоров А. В. Послания римского папы Иннокентия IV к Даниилу Галицкому: материалы для историко-археографического комментария // Rossica Antiqua. 2015. No 1. С. 63–120.

Майоров А. В. Даниил Галицкий в пути к хану Батыю: к спорам о продолжительности поездки князя в Орду // Stratum plus. 2016. No 6. С. 195–202.

Майоров А. В. Апостольский Престол, Никейская империя и Русь в экуменических процессах середины XIII в. // ВВ. М., 2019. Т. 103. С. 128–152.

Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. 331 с., 1 отд. л. карт.

Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV веках. М.; Л., 1959. 283 с.

Толочко О. П. Петро Акерович – гаданий митрополит всея Русі // Український історичний журнал. 1990. No 6. С. 45–54.

Хаутала Р. Ездил ли Александр Невский в Монголию? Несколько замечаний о поездках Александра Невского и его отца к монгольским правителям // Александр Невский: личность, эпоха, историческая память. К 800-летию со дня рождения. Материалы международной научной конференции (25–27 мая 2021 г., Москва, Россия). М., 2021. С. 199–207.

Abraham W. Powstanie organizacji kościoła łacińskiego na Rusi. Lviv, 1904. T. 1. XVI, 418 s.

Allsen T. Mongol Imperialism: The Policies of the Grand Qan Möngke in China, Russia, and the Islamic Lands, 1251–1259. Berkeley; Los Angeles; London, 1987. XVII, 278 p.

Ammann A. M. Kirchenpolitische Wandlungen im Ostbaltikum bis zum Tode Alexander Newski’s. Studien zum Werden der russischen Orthodoxie. Roma, 1936. 316 S.

Angelov D. The Byzantine Hellene: The Life of Emperor Theodore Laskaris and Byzantium in the Thirteenth Century. Cambridge, 2019. XX, 441 p.

Conlan P. Albrecht Suerbeer, Archbishop of Armagh: “Albrecht the German” // Journal of the Armagh Diocesan Historical Society. 2004. Vol. 20. P. 19–23.

Dardess J. W. From Mongol Empire to Yüan Dynasty: Changing Forms of Imperial Rule in Mongolia and Central Asia // The History of Mongolia. Folkestone, 2010. Vol. 1. The Pre-Chinggisid Era. Chinggis Khan and the Mongol Empire. P. 358–389.

Denifle H. Die päpstlichen Registerbände des 13. Jhs. und das Inventar derselben vom J. 1339 // Archiv für Literatur- und Kirchengeschichte des Mittelalters. 1886. Bd 2. S. 1–106.

Dörrie H. Drei Texte zur Geschichte der Ungarn und Mongolen // Nachrichten der Akademie

der Wissenschaften in Göttingen. Philolog.-hist. Klasse. 1956. No. 6. S. 125–202.

Forstreuter K. Die Gründung des Erzbistums Preussen 1245/1246 // Jahrbuch der Albertus-Universität zu Königsberg. 1960. Bd 10. S. 9–31.

Giusti M. Studi sui registri di bolle papali. Vatican City, 1979. XI, 180 p.

Herde P. Beiträge zum päpstlichen Kanzlei- und Urkundenwesen im dreizehnten Jahrhundert. Kallmünz, 1967. 326 S.

Hope M. Power, Politics, and Tradition in the Mongol Empire and the Ilkhanate of Iran. Oxford, 2016. XII, 238 p.

Jackson P. The Dissolution of the Mongol Empire // Central Asiatic Journal. 1978. Vol. 22. P. 186–244.

Jackson P. The Mongols and the West, 1221–1410. Harlow, 2005. XXXIV, 414 p.

Jackson P. Franciscans as Papal and Royal Envoys to the Tartars, 1245–1255 // The Cambridge Companion to Francis of Assisi. Cambridge, 2012. P. 224–239.

Jackson P. The Testimony of the Russian ‘Archbishop’ Peter Concerning the Mongols (1244/5): Precious Intelligence or Timely Disinformation? // Journal of the Royal Asiatic Society. Series 3. 2016. Vol. 26. P. 65– 77.

Jackson P. The Mongols and the Islamic World: From Conquest to Conversion. New Haven; London, 2017. XXII, 614 p.

Kim H. A Reappraisal of Güyüg Khan // Mongols, Turks and Others: Eurasian Nomads and the Sedentary World. Leiden; Boston, 2005. P. 309–338.

Korobeinikov D. Byzantium and the Turks in the Thirteenth Century. Oxford, 2014. XXII, 372 p.

Lind J. H. Mobilisation of the European Periphery against the Mongols: Innocent IV’s All-European Policy in its Baltic Context // The Reception of Medieval Europe in the Baltic Sea Region. Visby, 2009. (Acta Visbyensia. 12). P. 75–90.

Maiorov A. V. Ecumenical Processes in the Mid-13th Century and the Union between Russia and Rome // Zeitschrift für Kirchengeschichte. 2015. Vol. 126. S. 11–34.

Maiorov A. V. Church-Union Negotiations between Rome, Nicaea and Rus’, 1231–1237 // Orientalia Christiana Periodica. 2018. Vol. 84. P. 385–405.

Maiorov A. V. The Rus Archbishop Peter at the First Council of Lyon // Journal of Ecclesiastical History. 2020. Vol. 71. P. 20–39.

Maiorov A. V. The First Mongol Invasion of Europe: Goals and Results // Journal of the Royal Asiatic Society. Series 3. 2021. Vol. 31 (in print). [Maiorov, 2021a].

Maiorov A. V. Diplomacy, War, and a Witch: Peace Negotiations before the Mongol Invasion of Rus’ // The Routledge Handbook of the Mongols and Central-Eastern Europe: Political, Economic, and Cultural Relations. London; New York, 2021. P. 36–81 [Maiorov, 2021b].

Maiorov A. V. The Dragon Turns its Gaze to the West: The Mongol Empire’s Global Diplomacy in the Mirror of English, Russian, and Persian Chronicles // English Historical Review. 2022. Vol. 137 (in print).

Montaubin P. L’administration pontificale de la grâce au XIIIe siècle // Suppliques et requêtes. Le gouvernement par la grâce en Occident (XIIe–XVe siècle). Rome, 2003. P. 321–342.

Müller H. The Omnipresent Pope: Legates and Judges Delegate // A Companion to the Medieval Papacy: Growth of an Ideology and Institution. Leiden; Boston, 2016. P. 201–210.

Pásztor E. Ricostruzione parciale di un registro pontificio deperdito del sec. XIII // Mélanges Eugène Tisserant. Città del Vaticano, 1964. T. 5. (Studi e Testi. T. 253). P. 199–207.

Pelliot P. Les Mongols et la papauté [II] // Revue de l’Orient chrétien. 1924. Vol. 24. P. 141–222.

Pelliot P. Recherches sur les chrétiens d’Asie centrale et d’Extrême-Orient. Paris, 1973. IV, 288 p.

Queller D. The Office of Ambassador in the Middle Ages. Princeton, 1967. X, 251 p.

Rachewiltz I. de. Papal Envoys to the Great Khans. Stanford, 1971. 215 p.

Ruotsala A. Europeans and Mongols in the Middle of the Thirteenth Century: Encountering the Other. Helsinki, 2001. 161 p.

Sayers J. Papal Government and England during the Pontificate of Honorius III (1216–1227). Cambridge, 1984. XIV, 292 p.

Schieffer R. Die päpstlichen Register vor 1198 // Das Papsttum und das vielgestaltige Italien. Hundert Jahre Italia Pontificia. Berlin, 2009. S. 261–274.

Schmutz R. Medieval Papal Representatives, Legates, Nuncios, and Judges-Delegate // Studia Gratiana. 1972. Vol. 15. P. 441–463.

Selart A. Die Bettelmönche im Ostseeraum zur Zeit des Erzbischofs Albert Suerbeer von Riga (Mitte des 13. Jahrhunderts) // Zeitschrift für Ostmitteleuropa-Forschung. 2007. Bd 56. S. 475–499.

Selart A. Livonia, Rus’ and the Baltic Crusades in the Thirteenth Century. Leiden, 2015. XI, 385 p.

Shim H. The Postal Roads of the Great Khans in Central Asia under the Mongol-Yuan Empire // Journal of Song-Yuan Studies. 2014. Vol. 44. P. 405–469.

Toleubayev A. T., Shagirbaev M. S. Medieval Cities in the Alakol Depression (Problems of Topography, Typology and Genesis) // X Orazbayev Readings. Historical and Cultural Heritage of Kazakhstan: Problems of Study, Interpretation and Conservation. Proceedings of International Scientific and Methodical Conference 11–12 May, 2018. Almaty, 2018. P. 178–193.

Urban W. The Prussian Crusade. Chicago, 2000. XIV, 443 p.

Wolter H., Holstein H. Histoire des conciles oecuméniques. Paris, 1966. T. 7. Lyon I et Lyon II. 316 p.

Примечания