Как Дарвина превратили в свадебного генерала

Print PDF

Резюме. Ян Плампер в «Истории эмоций», рассказывает, как Пол Экман препарировал и исказил книгу Ч.Дарвина «О выражении эмоций у человека и животных», чтобы (ложно) представить его родоначальником своей неверной теории об универсальности выражения этих самых эмоций у Homo sapiens. Этого рода аргументы всегда есть компенсация проблем с состоятельностью теории (как в случае асимметричной модели полового отбора: её современные адепты пристёгивают к ней Дарвина именно потому, что проблемы  с фактическим обоснованием), поскольку они апеллируют не к разуму читателей, а к эмоциям, в данном случае почтению «к великим». Такие уловки вместе с рядом других похожих составляют «ложные практики» современной науки, в том числе биологии. Они обусловлены неолиберальной трансформацией науки, получившей название «коммодификация«: она нашла наибольшее выражение в «великом библиометрическом джихаде» (системе оценки продуктивности исследователей через цитирования-импакты-гранты при росте «подвешенности» учёных) и ответственна за быстрое сокращение доли «прорывных» работ, выявленное за последние годы.

3. Чарльз Дарвин «О выражении эмоций у человека и животных» (1872), или как одна книга стала полем битвы между социальными конструктивистами и универсалистами

Книга Дарвина «О выражении эмоций у человека и животных», опубликованная в 1872 году одновременно на английском и немецком языках, сделалась одним из важнейших театров военных действий в войне между социальными конструктивистами, такими как Маргарет Мид, и универсалистами, такими как Пол Экман.

Каждый из двух лагерей многократно пытался добиться для себя прерогативы толкования этой книги, которая в одном учебнике психологии охарактеризована как

«самая важная из всех написанных на сегодня книг об эмоциях»¹.

Мид выпустила издание 1955 года и написала к нему введение. Экману удалось добиться назначения редактором юбилейного издания, которое готовилось к столетию выхода книги в свет, но появилось с опозданием, в 1973 году1. В1998 году он же выпустил еще одно издание, которое стало символом триумфа его подхода. Оно отличается рекордным количеством вмешательств редактора в авторский текст: Экман вставлял целые абзацы в квадратных скобках, сообщавшие читателям о том, где Дарвин был прав, а где ошибся, где Экман подтвердил правоту Дарвина, а Дарвин Экмана, а где нет. Кроме того, он включил в это издание замаскированный под «Послесловие» рассказ о своем конфликте с Мид, Бейтсоном и Бердвистелом, написанный с точки зрения победителя (то есть его, Экмана) соблазнительно увлекательным стилем.

Рассмотрим спор об интерпретации книги Дарвина с конца к началу, отправляясь от точки триумфа Пола Экмана. Как он утверждает, в издании, выпущенном Маргарет Мид, Дарвин искажен до неузнаваемости:

В издание […] 1955 года, которое подготовила Маргарет Мид, она включила фотографии с конференции по кинесике, на которых изображены Бердвистел, она сама и другие лица, увлекавшиеся этим подходом. В своем предисловии к этому изданию Мид ничего не сказала о выдвинутом Дарвином предположении, что выражения [эмоций] являются универсальными, она вообще не упомянула слово «эмоция».

Вместо этого она восхваляла новую науку кинесику, созданную Бердвистелом, и рекомендовала заменять дарвиновский термин «выражение» термином «сообщение». Интересно, каково было бы Дарвину, если бы он узнал, что предисловие к его книге было написано сторонницей культурного релятивизма, которая включила в нее фотографии самых решительных противников его теории выражения эмоций²³.

Другими словами, Экман утверждает, что Мид из универсалиста Дарвина сделала-де своего союзника, релятивиста, однако он (Экман) положил конец этому пропагандистскому передергиванию фактов, выпустив юбилейное издание в 1973 году, когда Мид еще была могучим Голиафом, а он Давидом — слабеньким, но бесстрашным. Благодаря его неутомимой научной борьбе в течение следующих двадцати пяти лет его интерпретация Дарвина — единственно верная — одержала полную победу. Издание 1998 года, обрамленное предисловием и послесловием, снабженное подробными комментариями в тексте, раз и навсегда закрепило правильное прочтение этого труда.

Некоторые из вставок, сделанных Экманом, читать просто наслаждение. Вот два очень ярких примера (его комментарии — в квадратных скобках):

Есть еще один темный пункт в этом вопросе: зависит ли от звуков, производимых при различных душевных состояниях, форма рта или она определяется другими причинами, а уже от этого зависит и изменение звука. Когда маленькие дети кричат, они широко раскрывают рот, и это, без сомнения, необходимо для того, чтобы дать полный выход массе звуков; но в это время рот по совершенно другой причине принимает почти четырехугольную форму, которая зависит, как это будет объяснено впоследствии, от плотного смыкания век и связанного с этим поднимания верхней губы.

Я не могу сказать, насколько эта четырехугольная форма рта влияет на изменение звука при вопле или крике, но из исследований Гельмгольца и других мы знаем,что форма полости рта и губ обусловливает характер и высоту издаваемых гласных звуков.

[Шерер и я проделали некоторую предварительную работу, в которой я попытался издавать непрерывный звук, изменяя при этом сокращение различных мышц вокруг моего рта. Осуществленный Шерером анализ вокализаций, которые я производил, показал, что напряжение различных частей мышцы, окружающей ротовое отверстие (orbicularis oris), заметно влияет на спектр силы. К сожалению, мы не продолжили и не опубликовали эту работу.]⁴

Проф. Клаус Райнер Шерер

Экман здесь пытается подтвердить тезис Дарвина с помощью описания своего собственного эксперимента. Оставим открытым вопрос, оказал ли он хорошую услугу Дарвину или самому себе, описав дилетантски проведенный эксперимент, при котором экспериментатором был его друг (психолог Клаус Шерер), а испытуемым он сам, и результаты которого не были опубликованы и с трудом поддаются воспроизведению.

Во втором примере Экман поправляет Ламарка, который высказывал идеи о наследовании приобретенных признаков, парадоксальным образом обнаруживающиеся в книге Дарвина, хотя тот был его оппонентом [дарвиновские представления о наследственности были вполне ламаркистскими, Прим.публикатора]:

Вздрагивание от внезапного шума, влекущего за собой передачу возбуждения по слуховым нервам, всегда сопровождается у взрослых людей миганием. Однако я заметил, что мои новорожденные дети в возрасте менее двух недель хотя и вздрагивали при внезапных звуках, но безусловно не мигали глазами; мне кажется, что они никогда этого не делали. Вздрагивание ребенка постарше выражает, по-видимому, смутное стремление схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться от падения. Я помахал картонной коробкой прямо перед глазами одного из моих детей, когда ему было 114 дней, но он ни разу не моргнул: когда же,держа коробку в прежнем положении, я положил в нее несколько конфет и стал постукивать ими, то ребенок каждый раз сильно мигал и слегка вздрагивал.

Невозможно было предположить, чтобы ребенок, пользовавшийся внимательным уходом, знал по опыту, что звук потрескивания, издаваемый около его глаз, означает опасность для них. Но такой опыт медленно приобретается в более позднем возрасте в продолжение длительного ряда поколений. Судя же по тому, что мы знаем о наследственности, нет ничего невероятного в том, что какие-либо привычки, приобретенные предками в более позднем возрасте, проявляются у потомков, наследующих эти привычки, в более раннем возрасте.

[Это особенно вопиющий пример того, как безоговорочно Дарвин принял отвергнутую ныне идею наследования приобретенных признаков [увы, другой он не знал, а на исследования Г.Менделя не обратил внимания. Правда, на это он имел право: теория эволюции путём естественного отбора не зависит от природы наследственности живых организмов, будь она не дискретной, а слитной, живые существа эволюционировали бы точно также. Прим.публикатора]. Привычки, усвоенные родителями, не могут быть унаследованы их потомками.]⁵

Стратегия Экмана заключается в том, чтобы облачиться в мантию объективного арбитра, который не только хвалит автора, но и критикует, и поправляет его, пользуясь тем, что прошло больше ста лет и за это время многие гипотезы Дарвина удалось экспериментально проверить. Кроме того, Экман представляет самого себя как молодого, приверженного ценностям эмпиризма и истины ученого, смело бросающего вызов «нестрогим», в высшей степени политизированным, могущественным грандам со сложившейся репутацией — Мид и Бейтсону — и их марионетке Бердвистелу. Критиков Дарвина он, в соответствии с требованиями научной честности, упоминает, но так, словно они не связаны с его собственными экспериментами. Например, о своем бывшем сотруднике (которого он даже прочил себе в преемники) Алане Фридлунде, ставшем потом ренегатом, Экман пишет:

Однако в последние пять лет против тезисов, изложенных Дарвином в этой книге, были выдвинуты новые аргументы. Американский психолог Алан Фридлунд критиковал Дарвина за то, что тот не акцентировал внимание на том факте, что выражения были выбраны из-за их коммуникативной ценности. […]

Фридлунд вторит мнению Бейтсона и некоторых этологов, по утверждению которых продуктивно рассматривать выражения не как эмоции, а только как коммуникативные сигналы […] Я объяснил, почему это ложная дихотомия⁶.

Маргарет Мид

О том, что Фридлунд, проработавший в лаборатории Экмана много лет и имевший с ним совместные публикации, обладал «инсайдерской информацией», здесь не сказано ни слова, а основательные критические доводы Фридлунда поданы в грубо обрезанном виде.

Другая тема, связанная с Экманом, возвращает нас к вопросу, то и дело всплывавшему в предыдущей главе: е pluribus unum или е pluribus plures? Утверждение, что существуют культурно универсальные эмоции, сразу вызвало критику с самых разных сторон, порой в весьма резкой форме. Так, на одной конференции некий антрополог кричал на Экмана и назвал его исследования «фашистскими»⁷.

Сторонники культурного релятивизма, такие как Мид и Бейтсон, соблюдали нормы академической вежливости, но по смыслу высказывались не менее жестко. В силу возраста они помнили, как ужасно было практическое применение евгеники в период национал-социализма, и потому прекрасно видели те опасности, которые заключались в постулировании единого общечеловеческого стандарта: отклонения от него (например, у инвалидов) маргинализировались и потенциально могли быть объявлены патологией и даже преступлением. Памятуя о катастрофах первой половины XX века, они, как мне кажется, считали, что для общества политически необходимо допускать равноправное сосуществование различий. Они были, если угодно, певцами «слабого» универсализма, понимаемого как сумма его частей.

Вместе с тем Мид, Бейтсон и компания усматривали в исследованиях Экмана, ведших к универсалистским выводам, угрозу для американских реформ 1960-х годов, замысел которых целиком строился на идее, что представители низших слоев американского общества пластичны и могут измениться. А в работах Экмана и ему подобных им слышался убивающий эту мечту универсалистский контрдовод:

«Ну таковы уж они есть, эти афроамериканцы, и ничего тут не изменишь».

И наконец, в тезисе Экмана увидели выпад в свою сторону приверженцы иерархии культур, причем не только белые расисты, которые со времен Дарвина выступали против утверждения, что люди разных цветов кожи и культур чувствуют одинаково, но и радикалы-сепаратисты из числа борцов за гражданские права чернокожих. Так, например, Экман вспоминает, что в конце 1960-х годов он подвергся нападкам «одного радикального черного активиста», который обвинил его

«в расизме за утверждение, что мимика, выражающая эмоции, у черных ничем не отличается от мимики у белых»⁸.

[с научной точки зрения чёрный расист/националист совершает те же ошибки, что и белый, даже если это мотивируется освобождением от гнёта, а не сохранением угнетения. Прим.публикатора]

Сам Экман всегда подчеркивал, что мотивацией, стоявшей за его работой, с самого начала был антирасистский, универсалистский пафос американского движения за гражданские права:

«Если и были в моих исследованиях политические мотивы, то это мотивы единства и братства»1.

В конечном счете он стремился подчеркнуть антирасизм Дарвина, который, по мнению Экмана, далеко опередил свое время. Так, в издании 1998 года мы встречаем следующий пассаж с комментарием в квадратных скобках:

Различные виды и роды обезьян выражают свои чувства самыми разнообразными способами; этот факт интересен, так как до некоторой степени имеет отношение к вопросу, следует ли считать так называемые человеческие расы самостоятельными видами или разновидностями, ибо, как мы увидим в следующих главах, различные расы людей выражают свои эмоции и ощущения повсеместно с замечательным единообразием.

[Во времена Дарвина те, кто утверждал, что европеоиды стоят выше других рас, высказывали предположение, что различные расы произошли не от одного, а от разных предков, причем европеоиды от более развитых, нежели негроидная раса. Свидетельство Дарвина о том, что выражение эмоций одинаково для всего человечества, было убедительным доказательством противоположной точки зрения — все люди имеют общих предков — и опровергало мнение, что какая-либо раса стоит выше другой. Тем не менее американский историк Фредерик Буркхардт отметил, что сам Дарвин в книге «Происхождение человека» все же говорит о «высших» и «низших» расах.]⁹¹⁰

Это возвращает нас к книге Дарвина и к вопросу, чья же интерпретация более убедительна: Мид или Экмана? Что там на самом деле написано? Чем объясняется замечательная способность этой книги встраиваться в системы аргументов различных дисциплин и диаметрально противоположных позиций? Написать этот труд Дарвин задумал, по его собственным словам, уже в 1840 году, когда родился его первый ребенок:

Я пытался решить этот вопрос, наблюдая своего первого ребенка, который ничему не мог научиться от общения с другими детьми, и я убедился в том, что уже в таком раннем возрасте, когда он еще не мог ничему научиться посредством опыта, он уже стал понимать улыбку, ему приятно было ее видеть, и он отвечал на нее своей улыбкой1.

Заниматься научным изучением эмоций и собирать данные Дарвин начал позже. По первоначальному замыслу предполагалось, что это исследование станет частью его труда «Происхождение человека и половой отбор» (1871), но книга получилась такой большой, что Дарвин выделил часть, посвященную эмоциям, в отдельный проект и написал «О выражении эмоций у человека и животных» всего за четыре месяца после окончания «Происхождения человека…».

Впоследствии Экману нравилось делать вид, будто это он извлек из забвения важнейший текст гениального пророка: издание 1998 года рекламировалось как «первое точное и полное издание» этого «забытого шедевра Дарвина». Такой взгляд на вещи нашел поддержку весьма влиятельных ученых.

Например, Стивен Пинкер говорил о

«результатах эмпирических исследований Дарвина, на которые целое столетие практически никто не обращал внимания, пока Пол Экман не возродил изучение универсального выражения эмоций».

Но на самом деле все было вовсе не так: на книгу очень даже обращали внимание, она была бестселлером уже в XIX веке; с 1872 по 1976 год ее английский вариант постоянно был в продаже и выдержал 73 издания¹¹¹² [русскоязычный читатель пользуется академическим переводом аж 1953 г. Прим.публикатора]. Дарвин собирал материал в течение десятилетий и использовал индуктивный метод. Общие выводы, полученные путем индукции, он изложил в начале книги. Она открывается тремя законами, которые, на первый взгляд, отчасти не связаны с эмоциями, но, по мнению Дарвина, лежат в основе всех выражений эмоций.

Первый закон — это «принцип полезных ассоциированных привычек», который гласит:

Определенные сложные действия оказываются прямо или косвенно полезными при известных душевных состояниях, облегчая определенные ощущения или удовлетворяя известные желания. И всякий раз, когда вновь возникает подобное душевное состояние, даже в слабой степени, тотчас же в силу привычки или ассоциации обнаруживается тенденция совершать те же самые движения, хотя бы на этот раз они были вовсе бесполезны¹³.

Так,

«после испражнения собаки нередко делают всеми четырьмя лапами несколько скребущих движений назад, даже на голой каменной мостовой, как бы намереваясь засыпать экскременты землей»¹⁴.

А люди чешут себе голову, когда пребывают в растерянности, как если бы они могли выцарапать, вытащить идею из своего мозга, хотя это физиологически и невозможно¹⁵.

Второй закон — «принцип антитезы»; он предполагает, что каждое выражение эмоции имеет свою антитезу. Дружелюбное виляние хвостом у собаки, например, — это антитеза выпрямленного и неподвижного хвоста у собаки, готовой атаковать. Причиной виляния является не внешний раздражитель, а антитетическое эмоциональное выражение. Точно так же Дарвин объясняет, почему люди пожимают плечами и делают при этом вопросительное выражение лица (брови подняты, голова наклонена): это является антитезой агрессивной позы, при которой подбородок выдвинут вперед, брови нахмурены, а голова располагается прямо¹⁶.

Третьим Дарвин поставил закон «прямого действия нервной системы», который гласит, что

«действия, обусловленные строением нервной системы, первоначально не зависят от воли и лишь до некоторой степени не зависят от привычки»¹⁷.

Дарвин подразумевает под этим канализацию избыточной нервной энергии в конечности и другие части тела, которые затем выражают эмоции. Иллюстрацией этого принципа служит не только дрожь от страха, но и другой пример:

В качестве примера прямого влияния сильно возбужденной нервной системы на тело можно привести весьма поразительное и в то же время редкое и аномальное явление, наблюдающееся после сильно пережитого ужаса или горя. Имеется запись одного достоверного случая, происшедшего с человеком, которого приговорили в Индии к смерти и у которого на месте казни цвет волос изменялся так быстро, что это можно было заметить¹⁸.

Представив эти три принципа, Дарвин приводит массу примеров, на которых законы основаны, но с которыми не всегда очевидным образом связаны. Впрочем, книга «О выражении эмоций у человека и животных» представляет серьезные проблемы для современного читателя и по другим причинам. Она только на первый взгляд кажется простой и понятной, а если попытаться обобщить ее тезисы, то скоро становится заметно, насколько многоголосен и противоречив этот дарвиновский бестселлер. Кроме того, надо иметь в виду множество последующих авторов, которые своими толкованиями запустили в оборот стереотипные представления о тезисах Дарвина.

Согласно одному из таких клише, распространяемых Экманом и не только им, Дарвин якобы был отцом-основателем культурного универсализма в исследовании эмоций.

«Дарвин утверждает, что наши выражения эмоций являются универсальными (то есть врожденными, а не выученными), что они — продукт нашей эволюции»,

— говорит Экман¹⁹.

Бесспорно, в книге заложены универсалистские представления: там говорится о том, как скалят зубы, закрывают глаза и напрягают мышцы ног и люди, и животные, то есть Дарвин очеловечивал зверей и «анимализировал» людей. Первое его современники находили трогательным, от второго были не в восторге: им, мыслившим в системе христианского антропоцентризма, не мог понравиться тезис, что в ярости люди обнажают зубы не потому, что это повышает их шансы на выживание, — ведь британцы в XIX веке нечасто использовали жевательный аппарат при разрешении конфликтов, — а потому что, как говорил Дарвин, это было ими унаследовано от животных — эволюционных предков человека, которые в драке пользовались зубами, как это и сейчас еще делают гиены и собаки.

Переполох вызвало и утверждение Дарвина, что молодые женщины краснеют не в силу своей естественной, богоданной стыдливости, а по причинам, которые тоже можно объяснить эволюционно²⁰.

По всей видимости, ученый осознавал, какой подрывной силой обладали его тезисы, однако в книге «О выражении эмоций…» он, как это ни удивительно, почти не упоминает открыто о положении эволюционной теории, согласно которому выражение эмоций дает преимущества в естественном отборе, так как позволяет, например, предупреждать об опасности или угрожать.

Приравнивание друг к другу человека и животного дополнительно усиливалось тем, что Дарвин отдавал предпочтение невербальным, телесным проявлениям эмоций, а языковым не уделял внимания. В этом он был не так одинок, как часто утверждается: скорее, можно говорить о широкой тенденции в экспериментальной психологии той эпохи. Значимость языковых выражений эмоций принижалась из-за лабораторных условий, в которых велись исследования: никого уже не интересовал субъективный опыт — ответ пациента на вопрос психолога, что он чувствует или почувствовал и как именно он это чувство ощущал.

В связи с этим утратил релевантность и вопрос о волевом контроле эмоций (то, что Рут Лис назвала «интенционализмом»). Чтобы исследовать чувства в лабораторных условиях и получать результаты, которые удовлетворяли бы эпистемологическим требованиям молодой науки экспериментальной психологии, эмоции необходимо было отделить от языка и свести к движениям тела.

Наряду с этим универсалистским лейтмотивом книга полна примеров, которые, как представляется, свидетельствуют скорее в пользу антиуниверсалистской, релятивистской точки зрения и указывают на то, что Дарвин действовал как эмпирик, индуктивно: он собрал весь материал, который только мог, и потом описал то, что собрал. Часто кажется, что он застрял на этой первой, описательной ступени, а на следующую — ступень обобщения — едва поднялся, и что в изложенных в начале книги законах он не далеко ушел по пути генерализации. Эмпирические примеры покрывают очень широкий спектр, включая наблюдения за поведением детей, умственно отсталых, стариков, людей из неевропейских культур, домашних животных и животных в дикой природе.

Часть этих наблюдений Дарвин проводил сам (в том числе наблюдая за собственными детьми и домашними питомцами), часть сведений взял из описаний животных, сделанных другими зоологами, часть — из рассказов директора психиатрической больницы, часть — из результатов анализа 36 анкет, в которых колониальные чиновники и миссионеры описали то, что бросилось им в глаза при наблюдении за людьми других культур. Через запятую с этими данными Дарвин приводит цитаты из античных авторов, из Библии и Шекспира, а также описания произведений изобразительного искусства, при полном отсутствии рефлексии относительно разницы между столь гетерогенными «источниками».

О том, что Дарвин скорее может быть зачислен в сторонники культурного релятивизма, нежели универсализма, говорит в особенности пример из Новой Зеландии: Дарвин подчеркивает,

«что там женщины произвольно могут проливать слезы в изобилии»,

хотя плач, как мы видим на примере детей,

«представляется первичным и естественным выражением всякого рода страдания, идет ли речь о физической боли, приближающейся к острым мучениям, или о душевном горе»²¹.

Против тезиса, что слезы всегда и везде являются выражением страдания, Дарвин приводит и еще один аргумент: он отмечает, что у обитателей Сандвичевых островов,

«по словам [Луи де] Фрейсине, слезы считаются признаком счастья²²».

И еще одно предложение, которое звучит довольно похоже:

«М-р [Роберт] Суинго сообщает мне, что он часто видел, как китайцы, испытывающие глубокое горе, разражались истерическими приступами смеха»²³.

И наконец, говоря о поцелуях, Дарвин отмечает:

Мы, европейцы, так привыкли к поцелуям как к знаку привязанности, что могли бы думать о поцелуе как о врожденном качестве всего человеческого рода: однако это не верно. […] Джемми Баттон, уроженец Огненной Земли, говорил мне, что этот обычай неизвестен в его стране. Точно так же он неизвестен у новозеландцев, таитян, папуасов, австралийцев, сомалийцев в Африке и эскимосов²⁴.

Таким образом, мы констатируем: эти примеры различий между культурами в выражении эмоций замалчивались не Дарвином, а его интерпретацией, исходящей от Экмана.

Здесь нет возможности выносить вердикт о том, сколько ламаркизма и сколько «классической» эволюционной теории Дарвина содержится в книге «О выражении эмоций у человека и животных». Даже учебник психологии, процитированный в начале данного раздела, констатирует, что ясности в этом вопросе нет:

Возможно, Вы полагаете, что, по мнению Дарвина, эмоции выполняют некие функции, важные для нашего выживания. Многие психологи и биологи думают, что Дарвин говорил именно это. На самом деле он этого не говорил²⁵.

В настоящее время нет никаких признаков скорого прекращения огня на поле битвы, которым стала книга «О выражении эмоций у человека и животных». Наоборот: совсем недавно Даниэль М. Гросс (*1965), литературовед и специалист по риторике, опубликовал статью под программным названием «Книга Чарльза Дарвина „О выражении эмоций у человека и животных» (1872) и ее значение в защите гуманитарных наук», где утверждает, что Дарвин — теоретик, чьи мыслительные операции как нельзя более тонки и характерны именно для гуманитарных наук²⁶. По словам Гросса, дарвиновская концепция эмоций

«охватывает способ выражения эмоций, повод и социальную ситуацию»²⁷.

Дэниэль М. Гросс

В отличие от Экмана, который объяснял расходящиеся толкования выражений лиц на фотографиях Дюшена влиянием различий в «правилах отображения», Дарвин, как подчеркивает Гросс, честно сообщает о разнице результатов, наблюдаемых в ситуациях, когда фотографии демонстрировались с пояснениями и без. По собственным словам Дарвина,

Этот опыт с показыванием фотографий был полезен и в другом отношении, ибо убедил меня, насколько легко может ввести нас в заблуждение наше воображение: когда я в первый раз просматривал фотографии д-ра Дюшена, одновременно читая текст и узнавая, таким образом, что именно они должны были означать, я был до крайности восхищен, за редкими исключениями, правдивостью всех снимков. А между тем, если бы я рассматривал фотографии, не читая объяснительного текста, я, несомненно, был бы в ряде случаев так же поставлен в тупик, как и другие лица²⁸.

В отличие от Экмана, рассматривающего эмоции как кратковременные, автоматические, физиологические события и допускающего существование всего полудюжины базовых эмоций, Дарвин, по словам Гросса, позволяет акцентировать воображение и фантазию, а также такие эмоции, как любовь, сочувствие, ненависть, недоверие, ревность, зависть, скупость, гордость, и т.д.²⁹

В отличие от Экмана, постулирующего точные и определенные границы между эмоциями, продолжает Гросс, Дарвин осознавал, что, как правило, чувства бывают смешанными³⁰. И вместо того чтобы, как исследователь мозга Антонио Дамасио (единомышленник Экмана), использовать культурные продукты, такие как произведения Шекспира и т.п., лишь в качестве украшений и иллюстраций для своих тезисов, Дарвин видел в этих творениях свидетельства человеческого поведения, требующие объяснения³¹. По словам Гросса, Экман «затушевывает тонкости работы Дарвина» и предлагает миру «урезанную дарвиновскую модель». Вывод Гросса:

«Как Дарвин понял более столетия назад, искусство и гуманитарные науки нужны нам по многим причинам, в том числе для создания такой естественной науки, которая могла быобъяснять и то, каковы мы по большей части есть, и то, какими мы можем быть»1.

Это скорее против Экмана, нежели за Дарвина, и бьет мимо цели, сколько бы уважения ни заслуживала сама цель. Но это еще раз показывает, в чем — независимо от содержания — истинное значение этой книги Дарвина: она по-прежнему остается поводом для разногласий.

Ян Плампер. История эмоций. М.: НЛО, 2018. С.266-281

Примечания