Мацей Гурный. Великая война профессоров. Гуманитарные науки (1912-1923 гг.)

Print PDF

«Божидар Езерник, анализируя записки путешественников из западных стран по Балканам, обращает внимание на один из наиболее выразительных примеров подобной эволюции взглядов [радикальной смены черт, приписываемых тому или другому народу]. Вплоть до XVIII в. при описании турок постоянной критике подвергалось их чрезмерное внимание к вопросам гигиены, которое в лучшем случае удивляло и потешало приезжих. Этот мотив впоследствии исчезает, а вместо него появляются не менее неодобрительные описания восточной нечистоплотности. В турецких обычаях за это время не произошло существенных перемен. Изменился лишь угол зрения смотрящих».

Мацей Гурный, op.cit. СПб: Европейский университет, 2021. С.26.

Расизм как скрепа «западной цивилизации» и выхлоп развития «позитивной науки».

Книгу крайне рекомендую. В 1993 г. время Сергей Викторович Кара-Мурза написал одну из немногих своих книг, которую стоит прочесть «Интеллигенция на пепелище родной страны», где показывал что отринувшая советские ценности интеллигенция подливала бензин и таскала хворост в огонь межнациональных конфликтов, вспыхнувших сразу же, как эти ценности начали массово поливать грязью в перестроечной прессе, и культивировать национальные чувства вместе с антисоветчиной и религией, не боясь прежде страшного — и справедливого! — обвинения за подобную амальгаму в буржуазном национализме. Проф. Гурный показывает, откуда это взялось на заре ХХ века — как буржуазная интеллигенция, гуманитарная и естественно-научная (филологи, антропологи, врачи, географы, не говоря уж о философах) из соображений патриотизма и национализма думала послужить своей стране или национальному движению, возвеличиванием «своих» и унижением «чужих», поднимая градусы самообожания и ненависти через культивирование аргументов «от» расизма и ксенофобии. [В квадратных скобках везде прим.публикатора]

Среди прочего, он подробно описывает как учёные из воюющих стран в ПМВ насиловали реальность, «доказывая» что именно они белые европейцы, а их противники — «монголы» и «азиаты». То же самое делали деятели нацдвижений, пытавшихся создать собственное государство — польские, чешские, украинские и пр. самостийники. Получалось не очень, этой пропаганде не то чтобы верили, но она имела ядовитое следствие — межнациональные различия между разными европейскими нациями стали восприниматься как расовые, связанные с «кровью», а не культурой (евреев считали «азиатами» и «низшей расой» и до того). Что здорово облегчило последующую фашистскую агитацию, особенно в Центральной и Восточной Европе.

Немногие исключения, отторгавшие эту паскудную деятельность, делали это в силу социалистических или либерал-прогрессистских взглядов (лингвист Иван Александрович Бодуэн де Кортунэ, врач и физиолог Георг Фридрих Николаи, астроном Вильгельм Фёрстер, физик Альберт Эйнштейн, философ Отто Бук), но они были как жемчужные зёрна в известной субстанции. Важно, что речь идёт не о примитивных пропагандистах, а о крупных учёных, внёсших вклад в «свои» дисциплины, воспитавших учеников в разных странах — включая те, которые учили ненавидеть (но и заразивших их той же болезнью).

Гурный изящно показывает, что ни для кого из них не отделить собственно научные свершения от производства «патриотических» лжи и ненависти: оно и понятно, человек целостен. Подобное производство усилиями правительств (кроме российского), и идейных движений (кроме коммунистических и социалистических) стало характеристикой целого социального слоя, сопрягавшего производство объективного знания с отравлением общественной атмосферы расистскими, сексистскими, ксенофобными мифами. Ситуация стала меняться лишь после 1945 г.; и когда начинают говорить о европейской культуре (цивилизации), следует помнить, что всё вышеописанное — её корни и интегральная часть, чтобы не обольщаться.

Вот он рассказывает о доброй старой Европе, где ещё не было политкорректности:

«Германия оказывала влияние на ученых этого региона не только посредством литературы (ввиду отсутствия существенных препятствий для распространения знания, в этом отношении у стран Западной Европы шансы были равные), но и путем непосредственного контакта учителя и ученика¹. Как показывает Витольд Молик, количество иностранных студентов в немецких университетах систематически росло вплоть до начала Первой мировой войны и в 1912 г. превысило 8% от общего числа студентов². Более 70 % иностранных студентов прибывали из трех стран: Россия, Австро-Венгрия и Балканские страны. Германия привлекала их не только высоким качеством образования, но и относительно низкими расходами на проживание (намного ниже, чем в Англии или во Франции) и — до определенного момента — отсутствием бюрократических барьеров при зачислении в учебные заведения. Эти же факторы усиливали привлекательность австрийских учебных заведений, которые благодаря общему языку охотно приглашали немецких ученых.

Иностранные студенты немецких университетов сталкивались с совершенно иной традицией взаимоотношений между и учеником. Многие подмечали, что немецкие профессора относились к студентам намного либеральнее, чем преподаватели на их родине. Ситуация могла осложниться, если преподаватель был сторонником националистического движения, однако даже среди них были те, кто умел отделять свои политические взгляды от научных.

Вполне позитивные воспоминания о популяризаторе дарвинизма [а также сугубом расисте, евгенисте] и одном из вдохновителей движения фёлькише Эрнсте Геккеле сохранились в трудах выдающегося румынского биолога Григоре Антипа³.

Григоре Антипа

Несколько иные впечатления остались у славянских учеников двух профессоров, чей вклад в науку о расах сложно переоценить, — археолога Густафа Коссинны и географа Альбрехта Пенка. Юзеф Костжевский, ученик Коссинны, много лет спустя вспоминал, что этот «певец древней германской культуры» был прекрасным преподавателем, гораздо лучше, чем профессора Ягеллонского университета.

Густаф Коссинна

В то же время на лекциях, невзирая на присутствие польских и болгарских слушателей, он мог позволить себе высказывания в духе:

“Jetz werden wir die slawische Kultur oder vielmehr die slawische Unkultur behandeln”

(«Сейчас мы рассмотрим славянскую культуру — или, если быть более точным, славянское бескультурие»).

Практически в тех же выражениях отзывается об Альбрехте Пенке, немецком профессоре географии и геологии, югославский антрополог Нико Жупанич:

«Пенк в Университете в Вене оскорблял своих слушателей-славян… саркастическими замечаниями о славянах».»

Мацей Гурный, op.cit. C.53-55.

Альбрехт Пенк

Впрочем, подобные унижения лишь иногда толкали слушателей к оппозиции расизму/национализму, предполагавшим построение иерархий своего и окрестных народов, так чтобы свой оказался как можно выше, а соседние — ниже, особенно те, с которыми происходит борьба за влияние и территорию. Люди конформные в среднем господствующему настроению некритически следуют 9 из 10, только один из них станет жить собственным умом, 1 из 20 — рискнёт переть против рожна. Это поведенческий субстрат гегемонии по Грамши: изменить общество невозможно, не изменив господствующее настроение, ломающее прежнюю гегемонию и устанавливающее новую. Поэтому любым социальным революция предшествует революция духовная, созданная Просвещением и движимая борьбой прогрессивных идей с консервативными и реакционными. Дальше идеи, овладевшие массами, становятся материальной силой и пр.

Как и армейская «дедовщина», расизм и национализм передаются социальной трансляцией. Выучившись у профессоров, бросавших им оскорбления на лекциях, их бывшие ученики углубили сам подход, и немедленно применили его в своей стране, в том числе нашли «низших» из окрестных народов.

«Контакты с немецкой или австрийской наукой иногда бывали болезненными, но тем не менее в последние десятилетия XIX в. интеллектуалы из Центральной и Восточной Европы все чаще обращались к исследованиям немецких ученых. В частности, перенимались [расистские] идеи, связанные с изучением национального характера [и предполагающие обоснование низшести «своих» нацменов]. Эти идеи, которые всегда распространяются быстрее, чем цивилизационный прогресс, успели укорениться во всей Европе. Ни сама тема, ни националистические настроения профессуры никого не удивляли. Гораздо важнее было само ноу-хау, новый язык, служивший для выражения этих идей. По мнению Бенедикта Андерсона, не само по себе конструирование этнорасовых классификаций, а скорее их квантификация была характерна для последних десятилетий XIX в.

Зигмунт Бауман в этом контексте пишет об «интронизации знаний», используемой для того, чтобы оправдать различные формы социального неравенства. Без сомнения, в глазах Пенка или Коссинны студенты-славяне относились к подчиненной социальной группе, и, как мне кажется, здесь будет излишне приводить другие примеры пренебрежительного отношения немецкоязычной группы к славянам или к жителям Восточной Европы в целом. Великая война предоставила возможность изменить эту ситуацию».

Там же.

Дальше приводится большой кусок из книги Гурного, про построение расовых иерархий в каждом классовом или национальном конфликте, в данном отрывке у финнов или поляков. Отсюда берёт начало созданное американским политическим публицистом, расистом и евгенистом Лотропом Стоддардом (имевшим все регалии учёного — PhD по истории, член научных ассоциаций историков и политологов, член академии политических наук, хотя и не занимавшийся исследованиями, а компилировавший из тех тезисов, что описывает Гурный) и усвоенное гитлеровцами понятие «недочеловек»

И да, книги Стоддарда издаются и продаются в современной России, притом что он считал русских недочеловеками, а расовые иерархии (в диапазоне от социального расизма до расизма просто) постоянно используются Западом против нашей страны и для обеления украинского фашизма, по общему мнению неонацистов Европы-Америки «защищающего белую расу» от «финно-угров» с «бурятами». Его же подспудно проводят и майнстримные издания, что лишь изредка вызывает возмущения.

«Удивительно, что даже окончательное, унизительное поражение Германии не заставило их отказаться от расовых теорий. Вместо этого немецкие авторы начали искать следы арийско-германского происхождения среди военных и политических лидеров держав-победительниц. Таким образом, после 1918 г. оказалось, что обладателями чистокровного арийского происхождения, а также «благородной» продолговатой и узкой формы черепа были не только Гинденбург и Людендорф, но также Жоффр, Фош, Ллойд Джордж и Вильсон. С другой стороны, немецкие авторы как во время войны, так и после ее окончания неоднократно подчеркивали тот факт, что исключительное мужество и героизм, присущие арийцам, не только возвеличивали их славу, но и подвергали их множеству опасностей. Отто Хаузер проиллюстрировал это утверждение наблюдениями, полученными, по его словам, лично на полях сражений Великой войны. В то время как среди погибших на передней линии фронта было значительно больше расово ценных блондинов, брюнеты отсиживались в тылах. Эта расовая разновидность Dolchstoßlegende, в основе которой лежало обвинение евреев и других представителей неарийских рас в предательстве, достигла пика своей популярности более десяти лет спустя.

Расовая квалификация гражданской войны в Финляндии

Восприятие войны через призму расовой борьбы было характерно не только для Германии. Необычайно интересной экспериментальной площадкой для разработки расовых теорий в период войны и непосредственно после нее стала Финляндия.

Среди образованных европейцев практически повсеместно считалось, что эту страну населяет народ монголоидного типа. Правда, в Германии этот тезис был подвергнут сомнению уже в исследованиях Рудольфа Вирхова, опубликованных в 70-х гг. XIX в. Однако и теория Вирхова интерпретировала этническую природу финнов как следствие конфликта нордического антропологического типа, берущего своё начало в Швеции, с первоначальным монгольским. Даже после 1918 г. такая точка зрения была не редкостью как среди учёных, так и краеведов⁴. В изданной в начале 20-х годов работе по финской экономике Отто Штюнцнер описывает свои наблюдения, сделанные на одной из главных улиц Хельсинки:

«Если присмотреться с одной из удобных скамеек… на прогуливающихся здесь жителей, то, даже несмотря на нивелирующее действие моды, сразу же бросаются в глаза два абсолютно противополозжных антропологических типа. Первый — это высокие шведы с узким овалом лица и узким, прямым носом, чаще всего голубоглазые блондины; ко второму относятся невысокие, коренастые финны с широкими лицами, выдающейся нижней челюстью и резко очерченными скулами, с седлообразным или курносым носом, с карими глазами и тёмными волосами⁵».

Юзеф Костржевский

По словам молодого шведского исследователя Артура Эклунда, финнам «монгольского типа» были свойственны медлительность, меланхоличность и отсутствие культуры, что коренным образом отличало их от соотечественников шведского происхождения — активных, творческих и культурных⁶. В шведскоязычной литературе был популярен мотив «расово здорового» шведского крестьянства, населяющего главным образом север страны⁷. В 1918 г. в Финляндии разгорелась гражданская война между «белыми» и «красными», завершившаяся победой первых. Следует отметить, что конфликт длился не очень долго (в общей сложности три с половиной месяца) и не был чересчур кровопролитным [тут автор соврал, видимо из желания оправдать «белых», не зря называвшихся лахтари - мясники], особенно в контексте продолжавшейся еще на тот момент Великой войны и революции в России⁸. Для некоторых наблюдателей этот конфликт был проявлением не столько классовой, сколько прежде всего расовой борьбы.

Из наиболее простой интерпретации следовало, что угнетенный примитивный финский народ взбунтовался против шведских господ. Данный тезис облек в расовую теорию Ларс Рингбом, утверждавший, что война велась между двумя народами, населявшими Финляндию. На западе страны проживали преимущественно люди с примесью германской крови, на востоке же преобладали жители с финскими и славянскими корнями. Первые были индивидуалистами, а вторые — примитивными коллективистами⁹.

Другой исследователь этой проблемы объяснял конфликт иначе; смешанное расовое происхождение финнов обусловило необходимость отвоевывания лидирующих позиций шведами¹⁰. На страницах журнала “Politisch-Anthropologische Monatsschrift” («Политико-антропологический ежемесячник») появилась такая расовая интерпретация:

«Гражданская война была не чем иным, как войной рас, поскольку “белые” опирались на поддержку шведов, а “красные” среди шведских граждан были всего лишь пассивными сочувствующими: Окончательная победа «белых» воспринималась некоторыми авторами как своеобразный, пусть и совсем незначительный, но все же приятный реванш после поражения Германии в Великой войне. Согласно такой трактовке, с помощью героизма «шведской молодежи, основы крестьянского сословия» удалось одолеть надвигающиеся с востока «азиатские орды», благодаря чему «Балтийское море стало внутренним германским морем!»¹¹

Расизм во взаимной борьбе националистов Восточной и Южной Европы

Как избежать стигмы «монголизации»? Сербский, украинский, польский способы

Привлекательность теории, основанной на разделении народов на долихоцефальные и брахицефальные и оперирующей дисквалифицирующим понятием «монголизация», была обусловлена прежде всего тем, что она по многим пунктам соответствовала состоянию антропологической науки того времени [или, точней, антропологи и врачи «доброй старой Европы» добровольно практиковали лженауку в куда большей степени, чем селекционеры нашей страны в годы навязывания лысенкоизма]. К дискурсу, развивавшемуся особенно интенсивно в Германии, подключались авторы из других стран, пытаясь снискать в расовой иерархии максимально достойные позиции для «своих» антропологических типов. Шведам в этом смысле было проще других, имевшим репутацию наиболее нордического среди всех нордических народов.

Однако и представители других наций имели определенный шанс занять достойное место в расовой иерархии, доказательством чему стала концепция Степана Рудницкого. Украинский антрополог и географ применял в своей расовой теории термин, который вскоре получил популярность и стал часто использоваться также и в других контекстах. Динарская раса, хотя и уступала, по мнению большинства французских и немецких антропологов, нордической, все же считалась более ценной, чем другие брахицефальные типы. Даже физическое строение тела ее представителей указывало на их расовое превосходство над брахицефалами. Обладая круглым строением черепа, они, как правило, отличались высоким ростом¹².

Челюстно-лицевая анатомия динарской расы также была приближена к нордическому типу¹³.

Степан Рудницкий

В стандартно-послевоенном учебнике по антропологии представители динарскои расы были охарактеризованы следующим образом: обладают «высокими интеллектуальными возможностями», фантазией, творческими талантами, добродушием, при этом отличаются некоторой беззаботностью и отсутствием организаторских способностей. И хотя в сравнении с нордической расой эти черты выглядели не особенно впечатляюще, на фоне альпийской (которая считалась западной ветвью монгольской расы) или дикой, жестокой и не слишком интеллектуально развитой средиземноморской расы они смотрелись вполне достойно¹⁴. На представление о динарской расе существенное влияние оказали и военные события. В более поздний период главный идеолог расизма Ганс Гюнтер ассоциировал её с баварцами и сербами, которые, по его мнению,

«в высшей степени заслуживали доверия, благодаря чувству собственного достоинства, патриотизму, отваге и присущей им уверенности в себе. Эти качества сделали военнослужащих, прибывших с динарских территорий, лучшими воинами юго-восточного фронта во время войны¹⁵».

Очагом распространения динарской расы, по единодушному мнению европейских антропологов, были Балканы. Поэтому принятие и развитие этой концепции сербскими антропологами и анропогеографами было фактически неизбежно. Йован Цвиич использовал ее при описании этнографической карты полуострова. Хотя сам Цвиич не придерживался расовых иерархий, в своих работах он дублировал идеализированные описания внешности представителей динарского типа, утверждая, что

«в нем фактически отсутствуют вырождающиеся элементы¹⁶».

Йован Цвиич

В области антропологии активно работал Нико Жупанич. В 1912 г. в Вене было опубликовано обновленное издание его работы, обосновывавшей сербские территориальные претензии к Албании. В своей книге он подверг критике национа­листический подход французских и немецких ученых, игнорировавших выдающийся биологический потенциал некоторых балканских народов.

Согласно его убеждениям, сербы, особенно на юге страны, сохранили в неизменном виде свою арийскую славянскую природу: светлую пигментацию кожи и волос, голубые или серые глаза, долихоцефальность и высокий рост. На пограничных славянско-албанских территориях произошло скрещивание нордических элементов с остатками подвергшегося романизации коренного иллирийского населения. В результате:

«Смешивание сербской и иллирийской крови дало один из самых благородных антропологических сплавов в Европе, так называемую «динарскую», или «адриатическую», расу. Представители этой расы отличаются высоким ростом, стройным телосложением (они фактически никогда не бывают полными), темной пигментацией глаз и волос, а также округлой, слегка приплюснутой сзади формой черепа. Их искрящиеся соколиные глаза… говорят об отважном, бесстрашном сердце. Это сильные и энергичные люди, с очень выразительными чертами лица¹⁷.

Нико Жупанич

По мнению антрополога, им были свойственны строгие моральные принципы, а также характерный для жителей гор патриархальный жизненный уклад, который отмечал в своих работах и Цвиич. В послевоенных публикациях, посвященных этногенезу югославов. Жупанич использовал яркие стилистические приемы, доказывая, что в случае сербов смешанное расовое происхождение дало очень хорошие результаты:

«Даже драгоценное золото утрачивает свою ценность и прочность, если взять его в чистом виде; именно поэтому в золото добавляют медь и другие менее ценные металлы, чтобы оно приобрело твердость, насыщенный цвет и яркий блеск».

Между значением, какое динарской расе придавали Деникер и Жупанич, и тем, как ее понимал Рудницкий, существовала принципиальная разница. Только украинский ученый рассматривал ее как расу первичного происхождения и ассоциировал со славянами. По мнению других антропологов, она являлась результатом смешивания рас [научным путём оба вывода не сравнить, не проверить, их принимали или нет на основе патриотического одержания]. Однако в условиях европейской «войны духа» гораздо более важной, чем эти различия, представлялась единодушная чрезвычайно позитивная оценка динарской расы.

Особенные усилия польских патриотов по перекладыванию стигмы на русских, украинцев и белорусов

Что особенно значимо, ее совсем не затронули обвинения в «монголизированности». В гораздо более сложной ситуации оказались польские антропологи, пытавшиеся внести свою лепту в дискурс, в котором их народ занимал не очень высокое положение. Впрочем, разумеется, и у польских авторов были возможности к нему присоединиться, не вызывая острой полемики. Хорошим примером такой позиции является работа Валенты Миклашевского, который провел опрос более полутора тысяч офицеров российской армии разных национальностей, находившихся на лечении в Уяздовском госпитале в Варшаве¹⁸.

Выводы исследований Миклашевского, в сущности, ограничивались подтверждением далеко зашедшей дегенерации русских. Согласно результатам его опроса, среди русских было больше курящих (и они начинали курить раньше, чем поляки), а также значительно больше лиц, которые регулярно мастурбировали. Победа армии, в которой большая часть личного состава состояла из такого «некачественного материала», представлялась невозможной:

«Нет никакого сомнения в том, что офицер российской армии… не был способен справиться с этой задачей»¹⁹.

Акцент на различиях в биологическом качестве поляков и русских не решал, однако, ключевой антропологической проблемы поляков — «монголизированности». Одним из центральных мотивов этого дискурса оказалось популярное отождествление долихоцефального строения черепа с германским происхождением, которое позволяло археологам выдвигать предположения о первоначальном этническом происхождении населения спорных территорий. Эта тенденция установилась в археологии в конце XIX в. и распространилась также на объяснение происхождения других находок.

Специалисты старались установить этническую принадлежность исторических памятников материальной культуры, которые, в свою очередь, должны были служить доказательством автохтонности определенной этнической группы на спорной территории. Такой подход часто использовали французские археологи при описании находок при раскопках на территории утраченных Эльзаса и Лотарингии²⁰.

В 1880 г. при довольно неприятных обстоятельствах с новой научно-исследовательской тенденцией познакомились и польские археологи, принимавшие участие в XI конгрессе немецкого Антропологического общества в Берлине. Подготовленная поляками выставка артефактов, найденных на польских землях и представленных как материальное свидетельство славянских поселений, была истолкована немцами как исторический памятник коренных германских поселений на этих землях²¹.

При этом связь с предполагаемыми предками воспринималась в буквальном смысле слова [сейчас этого держатся лишь майданаци, выводящие украинцев из «трипольской цивилизации»]. Ведущий представитель националистического течения в археологии берлинский профессор Густаф Коссинна (о мировоззрении которого можно получить представление из приведенного ранее отрывка из воспоминаний Костжевского) полагал, что

«наши предки, время которых уже давно миновало, передали нам не только плоть и кровь, но и свои идеи, свой дух и характер²²».

Согласно трактовке Коссинны, война длилась тысячелетиями:

«Германцев, которые имеют за плечами уже несколько тысяч лет культуры… нельзя называть народом варваров, даже если так поступают римляне или же их прямые наследники — романские народы, среди которых с особенным удовольствием это делают современные французы»²³.

В то же время Коссинна придерживался крайне радикальны взглядов на вопрос разделения древних германцев и славян. Даже представленная Людвигом Вильсером теория, согласно которой индогерманские изначально славяне утратили свое долихоцефальное строение черепа из-за примеси азиатской крови, имела, в сравнении с концепцией Коссинны, достаточно либеральное звучание. Коссинна уже в конце XIX в. утверждал, что славяне отделились от индогерманской ветви еще в доисторические времена, в результат чего отставали на целое тысячелетие в своем цивилизационном развитии²⁴ и, несмотря на свое дальнее родство, с точки зрения дух: и культуры были полной противоположностью германцам. Именно поэтому логика предписывала все следы материальной культуры, обнаруженные во время организованных Коссинной раскопок в Центрально-Восточной Европе, приписывать «настоящим» индо-германцам, а не славянам²⁵.

Следовательно, поляки должны были определить свое отношение к теории, согласно которой представители исходной нордической расы имели долихоцефальное строение черепа и были германцами. Здесь польские исследователи [скорее, политтехнологи, «исследованием» эти упражнения в речевой изворотливости сложно назвать] использовали несколько стратегий Юлиан Талько-Гринцевич и Эдуард Богуславский в своей критике концепции «берлинско-австрийской школы²⁶» подчеркивали автохтонность славян на польских землях, решив заодно проблему преимущественного распространения «брахицефалов» в центральной и южной части польских земель. По мнению Талько-Гринцевича который основывался на современных ему исследованиях Франца Боаса, на протяжении веков у большинства жителей Центрально-Восточной Европы произошло изменение формы черепа.

Юлиан Талько-Гринцевич

Продолговатые черепа, найденные во время раскопок в Польше, принадлежали не германцам, а первым арийским славянам — долихоцефалам²⁷. Со временем среди славян все большее распространение стал получать брахицефальный тип, представители которого, как отмечал Талько-Гринцевич в своей работе,

«отличались высокими репродуктивными способностями, быстро усваивали чужую культуру и производили собственную, с легкостью ассимилировали чужеродные в этническом культурном плане элементы, иногда даже в первом поколении»²⁸.

Ян Чекановский проводил две аргументационные линии. С одной стороны, он подчеркивал, что послевоенные исследования продемонстрировали:

«нордический элемент в Польше является не менее многочисленным, чем в Германии»²⁹.

С другой стороны, он (а за ним многие другие польские антропологи) признавал, что большинство жителей Польши представляют собой смешанный нордическо-лапаноидный тип, также называемый субнордическим. Можно было бы сказать, что таким образом он признавал правоту своих немецких коллег, которые рассматривали славян как монголизированных представителей нордической расы. Однако в этом случае важнее содержания был способ выражения мысли. Наиболее распространенный среди польского населения расовый тип получил в польских публикациях гордое название «сарматский».

Этот термин Чекановский использовал еще до начала войны, утверждая, что в Центрально-Восточной Европе стандартное разделение на нордический, средиземноморский и альпийский антропологические типы себя не оправдывает. По его мнению, использование такой классификации способно лишь запутать исследователя, который не сможет установить корреляцию между соответствующими параметрами — черепным указателем и пигментацией глаз и волос. Вместо этой классификации он предлагал другую, которая включала бы в себя помимо сарматского типа еще динарский и праславянский.

Франц Ури Боас

Остальные категории он рассматривал как второстепенные, больше всего уделяя внимание представителям нордической расы, обитавшим на севере польских земель³⁰. Чекановский полагал, что в исторической перспективе славяне изначально принадлежали к нордическому расовому типу, и сравнивал их доисторическую экспансию с экспансией древних германцев³¹. Стоит отметить, что он решительно отвергал любые попытки соотнесения расовых типов с определенными национальностями, однако его классификация, состоящая из трех категорий, в значительной степени соответствовала трем национальностям, проживавшим на территории Польской Республики: полякам, украинцам и белорусам. Сам он эти совпадения объяснял сходством расовых и культурных черт:

«Динарский тип является неотъемлемым элементом украинского населения в бывшей Галиции, а поджигательство является распространенным среди украинского населения способом осуществления мести. Этим и объясняется проведение параллели между образом поджигателя и динарским антропологическим типом³²».

Ян Чекановский

Иерархия доминировавших в стране расовых типов также не вызывала у польских антропологов никаких сомнений. Людвик Якса-Быковский, подводя итоги исследованиям взаимосвязи между расой и школьным обучением, пришел к выводу, что именно сарматская раса психологически ближе всего к нордической:

«Прежде всего, если речь идет о гимназиях, бросается в глаза преобладание представителей нордической расы и… сарматского типа даже там, где среди населения он так широко не представлен. Более того, чем старше класс, тем выше этот процент. Это, без всякого сомнения, связано с хорошими способностями представителей этого типа, благодаря которым они с большей легкостью выдерживают конкурентный отбор^»33.

Людвик Якса-Быковский

В статье, опубликованной на страницах «Антропологического обзора», Якса-Быковский не оставлял никаких сомнений в то: что наиболее способной и доминирующей среди двух привилегированных групп является сарматская раса, «которая накладывает^- свой отпечаток на все гимназическое сообщество и всю польскую интеллигенцию³⁴». Само название «сарматская раса», которое могло бы ошибочно показаться, в особенности зарубежным исследователям, «азиатским», на самом деле отсылало к совершенно другому периоду [расцвету Речи Посполитой в XVI веке, и «сарматизму» — шляхетской идеологии того времени, жёстко отделявшей их от простолюдинов; сарматы тогда считались кочевым германским племенем].

«Сарматский тип, который ранее характеризовал нашу энергичную и беспокойную шляхетскую братию, ныне бросается глаза среди представителей нашей интеллигенции, — писал Якса-Быковский. — Это, несомненно, связано с быстрым физическим развитием, а также с той “беззаветной рыцарской удалью”, которую увековечил Сенкевич в своем литературном персонаже Кмицице»³⁵.

Такими превосходными качествами, конечно, не могли похвастаться представители динарского типа, однако в самом низу польской расовой иерархии все же оказались белорусы, в большинстве своем представлявшие праславянский антропологический тип.

[Замечу, что гг. национал-патриотам, изображавшим собою учёных, были вполне известны работы Франца Ури Боаса, о телесных изменениях детей иммигрантов в Америке³⁶, показывающие исключительную подвижность признаков, считавшихся характеристикой «расы», при переселении в другое общество и/или изменении социального статуса группы. Дети относительно короткоголовых евреев (головной индекс 82-83), переселившихся из Восточной Европы в США, имеют более удлиненную голову (80-81). У выходцев из Южной Италии наоборот: родители длинно- (индекс 78-79), их американские дети более короткоголовы (79-80). Начиная с неё морфологию стали рассматривать не как более или менее постоянные характеристики «типа», а как подвижное отражение изменений среды обитания, природных условий или социального статуса.

Неслучайно отсутствие в польских «расовых» классификациях евреев: известно, что в каждой из европейских стран живущие там евреи антропологически неотличимы от титульных наций, хотя происходят с Ближнего Восток, да и ласкающих польское национальное чувство корреляций между антропологией и неуспеваемостью в учёбе здесь как-то не получается.]

Хотя сам Чекановский об этом не писал³⁷, под этим термином следовало понимать так называемую восточную расу (Ostrasse), которую, в свою очередь, отождествляли с Weichselrasse, упоминаемой в работах Рудницкого. Исследования польских антропологов указывали на то, что в школах Польской Республики процент представителей этого расового типа уменьшался с каждым учебным годом. Якса-Быковский, в соответствии с логикой представляемой им науки, был склонен объяснять этот факт исключительно биологическими причинами: По всей видимости, этот тип не может выдержать борьбы за существование в школе и уступает место другим, более способным, типам»³⁸. Подобным образом он устанавливал взаимосвязь между расовым типом и интеллектуальными способностями в масштабах всей страны:

«Здесь просто поразительная гармония: интеллектуальный коэффициент… растет прямо пропорционально численности поляков в данной местности, а также по мере продвижения с юго- востока на запад»³⁹.

Пожалуй, самым необычным примером использования классификации Чекановского стало исследование Кароля Стояновского, посвященное корреляции между расой и формой и длиной пениса⁴⁰. Источником вдохновения для автора послужили замечания Ойгена Фишера о неграх, а возможность проведения необходимых полевых исследований предоставила армия. На основе обследования расквартированных в Чорткове уланов Стояновский произвел «расовую классификацию пениса». Его классификация включала в себя субнордический (сарматский) тип, который рассматривался в одной категории с нордическим, а также динарский и праславянский типы. Согласно его исследованиям, для сарматского типа был характерен

«толстый и прямой половой член, головка которого полностью свободна, не закрыта крайней плотью»,

для двух остальных типов — более тонкий, с более выраженной крайней плотью, что в случае динарской расы «придавало пенису комичный вид». Довольно любопытен с точки зрения расовых иерархий тот факт, что Стояновский посчитал еврейский обычай обрезания исторически обусловленной попыткой приблизиться внешне к нордическому и субнордическому типу, что является антропологическим свидетельством доминирования этих типов в длительной исторической перспективе⁴¹.

Кароль Стояновский

Не самая выгодная позиция поляков в популярном расовом дискурсе Европы заставила польских антропологов перехватить инициативу. Воспользовавшись поддержкой правительственных структур молодого государства, польские ученые провели обширные антропологические исследования, которые стали иллюстрацией новой классификации расовых типов в регионе. По-новому интерпретируя существующие категории и вводя собственные, они в некотором смысле лишили прежней значимости догматы, считавшиеся непреложными. Показательно, что в их научных изысканиях столь важный во время войны термин «монголизация» фактически полностью исчез.

Патриотические уловки финской антропологии

Этим же путем последовали и финские антропологи. Данная шведскими и немецкими авторами в расовых категориях трактовка гражданской войны противоречила интересам молодого [финского] государства. Она нарушала единство ее жителей, значительную часть которых относила к неевропейским монголоидам. Антропологические исследования, которые начали проводить в Финляндии начиная с 1924 г., должны были ее опровергнуть. Группы антропологов путешествовали по стране, проводя измерения по схеме из учебника Рудольфа Мартина. Дополнительно, так же, как и ранее в Польше, производились исследования групп крови. Именно последние, согласно утверждению финского ученого Ирье Каарло Суоминена, указывали на то, что шведскоязычные жители страны отличаются от остальных исключительно языком, но не расой⁴².

Ирье Каарло Суоминен

Светлая пигментация кожи представляет собой ключевую характеристику населяющего Финляндию антропологического типа, а не является результатом примеси нордической крови. У финнов, по мнению Суоминена, не выявлено ни малейших признаков родства с монголами. И хотя в финских исследованиях не было прямых отсылок на работы Чекановского, его немецкоязычные публикации печатались в финских периодических изданиях и научных журналах⁴³. Способ, которым воспользовались финские антропологи для решения своих «расовых проблем», был в значительной мере позаимствован у польского ученого. Как и Чекановский, финские антропологи решили отказаться от использования стандартной общеевропейской расовой классификации и ввели новую категорию, которая получила название «восточно-балтийской расы». Как и «сарматский тип», она была очень близка по характеристикам к нордической расе, но при этом гораздо лучше приспособлена к финским природным условиям⁴⁴.

Особенности России

Однако проблема «монголизации» затрагивала не только польских и финских антропологов. В гораздо большей степени она коснулась России. По мнению Марины Могильнер, антропология в России не была готова к вызовам, которые появились в 1914 г. Российские антропологи, развивавшие эту науку, руководствовались скорее логикой интеграции различных национальностей государства, чем стремлением создать расовые барьеры, которые бы отделили своих от чужих. Масштабные антропологические исследования были проведены уже большевиками, руководствовавшимися совершенно не теми мотивами, что австро-венгерские, немецкие и польские исследователи⁴⁵.

В том же тоне, что и зарубежные ученые, высказывался только один российский антрополог, [черносотенец, зоологический антисемит и просто лжец], киевский профессор Иван Алексеевич Сикорский, которому научный либеральный «мейнстрим» объявил бойкот⁴⁶. В 1915 г. он опубликовал работу на тему различных форм этнической общности⁴⁷. Изложив теорию различий между народом и расой, он назвал русскую «нацию» чрезвычайно удачным соединением славянских и финских элементов. По его мнению, объединение этих элементов произошло на очень раннем историческом этапе». [Россия отличалась здесь в лучшую сторону именно потому, что её интеллигенция была разночинной, а не элитной, революционной, а не консервативной, почему общим для всех цивилизованных европейцев расизмом она брезговала не меньше, чем черносотенным национализмом. А вот лоялисты и черносотенцы, вроде Сикорского, тот и другой вполне практиковали, — как сегодняшние «русские европейцы»]

Иван Алексеевич Сикорский

Примечание