Думаю, я могу ответить на вопроc kommari, почему в советской литературе 1927-1936 гг. фашистами называли и социал-демократов, и санационный режим в Польше, и кое-кого ещё. Отнюдь не из сталинистского коварства или большевистского догматизма, но просто из ползучей эмпирии, со всеми её плюсами и минусами.
Год назад, в марте-июне, я задался исследованием, как определить, следуя фактам, и откинув риторику, какой режим установился на Украине — «обычная буржуазная демократия», фашизм или полицейский режим, и пришёл к выводу, что фашизм. Почему?
Фашизм — это не ругательство и не обозначение жестокости/репрессивности, это режим функционирования буржуазного общества, одно из фазовых состояний его, отличающийся от своих альтернатив (буржуазная демократия и полицейский режим)следующими признаками:
1) его сторонники и носители власти принципиальное предпочитают неинституционализированное насилие, через «отряды патриотов», а не суд и полицию. Украина, как известно, одна из немногих стран мира, где антивоенные митинги разгоняет не полиция, а «патриоты» с вольфхангелями, они же ведут следствие вершат суд и расправу.
2) «враги» и «чужаки» (в данном случае «коммуняки» и «колорады-москали») полагаются низшими существами, что многажды проговаривается «интеллигенцией» в публичном пространстве, пока не усвоит «народ». Эта «низшесть» определяется через социальный расизм, на почве которого «украинские патриоты»находят родственную душу с русскими либералами — от донбассофобии до выставки «Осторожно, русские».
3) демонстративно показывается, что «враги» и «чужаки» вне закона, правосудия для них нет и не будет, чем молчаливо подсказывается «массам», что в отношении них полная свобода не только политического, но и криминального насилия.
4) «сплочение нации» через борьбу с красной опасностью, в данном случае десоветизацию-декоммунизацию, с готовностью развязать войну, если преследуемые будут сопротивляться.***
Всё это на Украине присутствовало как минимум с января 2014, задолго до восстания Юго-востока, и представляло собой естественное продолжение тенденции к фашизации публичного пространства, которая наблюдалась все предыдущие годы (включая электоральный успех фашистской партии «Свобода» незадолго до этого). См. подробнее «О происходящем на Украине»
Одновременно с этим анализом я читал собрание сочинений Юлиуса Фучика, в т.ч. корреспонденции, которые он писал в «Творбу» и «Руде право» в Чехословакии 1928-1933 г., как местная буржуазная демократия (вполне настоящая) относится к рабочим и беднякам, когда они пробуют, вполне мирно, воспользоваться свободой слова, собраний и прочего.
Обращались с ними точь-в-точь также — не пытались договориться, подкупить или переагитировать, а сразу били, в ход шли пули с дубинками при полном одобрении средних слоёв. Ну и в «приличных газетах» бастующих шахтёров и коммунистических демонстрантов изображали так же, как в украинской прессе донбассцев. Если в Германии аналогичная жестокость полицаев Цергиббеля и других социал-предателей ещё можно как-то объяснить «красной опасностью», то в Чехословакии или Польше об этом речь не шла.
Однако и там «низшие классы» воспринимались как нелюди, и обращение с ними было вполне фашистским («эти тупые негодяи понимают только силу» — как верещала про нас в 1993-м организаторша «Маршей мира» за укранациков мадам Ахеджакова).
Хорошо ли, плоха ли была тогда буржуазная демократия (в Чехословакии она была реально лучше чем в Польше, тем более — в Ваймарской Германии), но её суд, выборы, законность и правопорядок — всё это было для «чистой публики» с «хорошими лицами», не для рабочих и бедняков; тем более не для врагов существующего строя. По отношению к ним демократии применяли вполне фашистские практики (заимствованные гитлеровцами, к слову, у русских черносотенцев), и законодательство, по репрессивности превосходившее сталинское.
«В течение длительного времени буржуазное уголовное законодательство и практика широко прибегали к превентивному наказанию. В этой связи следует особо упомянуть Англию (начиная с 1908 г.), Данию, Швейцарию. Английский закон 1948 года, заменивший закон 1908 года, постановлял, что привычные преступники при определенных условиях (не менее трех судимостей, достижение 30 лет) могут быть приговорены к превентивному заключению на срок от 5 до 14 лет сверх срока наказания, следуемого по уголовному закону». Наказание лишением свободы могло даваться по подозрению, если ты не доказал своей невиновности.
З.М.Черниловский, 1997. Всеобщая история государства и права. М.: Юристъ
Примерно то же самое ждало инакомыслящих:
«Преследованию демократии служит в Западной Германии так называемый блицзакон 1951 года, носящий привычное название «чрезвычайного закона против государственной измены». Тюремное заключение на срок от 5 до 15 лет угрожало лицам, которых суд и полиция признают виновными в том, что они ввозили запрещенную литературу, возводили клевету на президента, правительство или парламент, а также отдельных представителей властей, «поддерживали отношения с правительством, партией или каким-либо другим объединением и учреждением», находящимся за пределами ФРГ, «с целью… дискредитировать или подорвать какие-либо из конституционных положений ФРГ». Формулировка закона делала понятие политического преступления столь неопределенным, что под него могло быть подведено любое действие, которое суд истолкует как «опасное». Но за неопределенностью состава преступления следует с неизбежностью отказ от принципа «нет преступления, не указанного в законе».
Тем же целям, что и закон 1951 года, служили принятые боннским парламентом законы о союзах 1964 и 1966 гг., облегчающие преследование прогрессивных организаций, а также известные семь законов об изменении уголовного права, расширяющие старую практику преследования за «государственную измену», «подстрекательство», «изменнические связи» и т. д. На основе всех этих законов начиная с 1951 года подверглось преследованию более 200 тыс. человек.
Дополнением чрезвычайных законов служат в Соединенных Штатах и Западной Германии всякого рода такие юридические конструкции, которые, заняв прочное место в судебной практике, значат не меньше, чем закон.
Среди них заслуживает быть отмеченной западногерманская теория «финального» уголовного права, согласно которой обвинительный приговор может быть вынесен и при том условии, если действия обвиняемого, хотя и не содержащие элементов преступления (как оно квалифицируется законом), могли преследовать, по «мнению суда», такую конечную, хотя и скрытую, цель, которая запрещена.
По своему происхождению и основной идее теория финального преступления, равно как и блицзакон 1951 года, близки норме гитлеровского уголовного закона, гласившей: «Наказывается тот, кто совершает действие, которое закон объявляет наказуемым или которое заслуживает наказания по основной идее какого-либо уголовного закона и по здоровому народному чувству».
Заслуживает упоминания английский закон 1964 года, предоставляющий правительству право вводить чрезвычайное положение в ситуации, когда «общество или значительная часть его лишается необходимых условий существования». Как видим, уполномочивающая формула закона предоставляет правительству практически неограниченную возможность пускать в ход закон 1946 г. (хотя и на срок)».
В 1930-х гг. буржуазные демократии широко применяли чрезвычайные законы, почти полностью вытеснившие соответствующие статьи уголовных кодексов. Они предписывали более суровую репрессию, позволяли применять уголовное наказание в тех случаях, когда по общему правилу оно было невозможно (например, «за опасные мысли»), максимально расширяли круг привлеченных к ответственности. См. английский закон 1934 г. «О внесении смуты»
З.М.Черниловский, op.cit.
Как это всё реализуется на практике — см. «Взгляд в досье«, об обращении спецслужб «клубничного рейха» с Гюнтером Вальрафом. За них не было никакой организации, неудобен он был только расследованиями (положения иностранных рабочих, нацистов в структуре власти и пр.). Настоящая демократия за это сказала б спасибо; ФРГ шла на прямую уголовщину, чтобы он замолчал. Всё вышеописанное — именно то, в чём обвиняют «тоталитаризм»: уничтожение по классовому признаку и преследования за инакомыслие. Не всех, конечно, лишь некоторых, чтобы остальных держать в узде.
И когда обвиняют сторонники буржуазной демократии, с их стороны это в чистом виде проекция: когда кто-то чувствует в себе нечто плохое, постыдное, и не желая признать это за собой, приписывает другим или антагонистам. Человеческое, слишком человеческое…
И действовало это аж до начала 60-х, до Спутника и Гагарина, показавших, что коммуняки имеют ракеты, способные поразить спрута в самое сердце (или туда, где должно быть сердце). Тогда в развитых странах стали пробовать сделать вид, их демократия «для всех», чтобы рекрутировать таланты из низов на службу существующему строю и повязать недовольных из числа угнетённых — женщин, цветных, бедняков и пр. — порукой антикоммунизма через присягу «демократии», вражду к «тоталитаризма» и пр. симулякры.
Иными словами, определение «социал-фашистов» было вполне эмпирическим (непосредственные ощущения от буржуазной демократии перевешивали теорию), и разделяло все плюсы и минусы ползучего эмпиризма.
Определение же украинского режима как фашистского (периферийно-фашистского вроде стресснеровского) верно именно потому, что подобному обращению подвергается всякий усомнившийся, даже вчерашний сторонник, а не только что работяга, нет классового барьера, за которым начинаются «демократические свободы», они — как и права человека — на Украине ликвидированы для всех, можно только скакать, выбирая между активно приветствовать губительные реформы с войной, или оправдывать их как вынужденную меру.
Источник (см.показательные комменты от «левых замайданцев»)
И на закуску — одухотворённые фотографии украинских фашистов. Вот эти, ставшие сотрудниками МВД.
Вот ещё фотосессия фашистов из МВД Украины
А вот они зашли в здание местного суда и силой принудили трех судей, которые вели дело о массовых убийствах 2 мая 2014 года в Доме профсоюзов, написать заявления с отказом от ведения дела. Рядом было полно полиции, но она никак этому не помешала.
Эти герои, которым слава — вполне себе наследники тех, из тридцатых (в том числе также любят призывать смерть). Тогда, правда, риторика у их спикеров была «социал-«, у нынешних — «либерал-«, но существа дела это не меняет.