Отмазки природопользователей против создания ООПТ

Print PDF

Введение. Часть 1

Илкка Хански пишет про отмазки природопользователей против создания ООПТ:

«Вопросы о потере первичных и значимости вторичных лесов для сохранения биоразнообразия особенно актуальны в ситуации с тропическими лесами, но те же вопросы следует ставить относительно всех прочих лесов и местообитаний. В северной Европе бореальным лесам ничто не угрожает,потому что они не сводятся в крупных масштабах для нужд сельского хозяйства. Бореальные леса используются в основном для лесозаготовок. Но утрата девственных (первичных) лесов остаётся серьёзной проблемой и здесь. Например, на юге Финляндии приблизительно 10 млн.га лесов, но лишь менее 1% из них находится в естественном или почти естественном состоянии. Доля заповедных лесов также составляет около 1%, хотя не все останки естественных лесов являются заповедными.

Всё остальное – промышленные леса, как правило, монокультурные одновозрастные насаждения сосны или ели.

Казалось бы, такая богатая страна, как Финляндия, может позволить себе охранять больше лесов, чем один процент биологически богатых лесных угодий в южных районах, но на самом деле усилия по охране природы сталкиваются с очень серьёзным противодействием. Против расширения охраняемых лесных территорий приводятся, в частности, следующие аргументы:
(мои комментарии к ним – в скобках)

1. в северной Финляндии доля охраняемых лесов выше (особенно в районах, близких к границе произрастания строевого леса, т.е. к климатическому пределу роста деревьев, где биоразнообразие очень низко по естественным причинам);
2. доля охраняемых лесов выше, если включить в категорию «лесных» местообитаний различные «пустоши», например, болота с редкими чахлыми сосенками (эти ме6ста являются маргинальными как для лесного хозяйства, так и для лесных видов);
3. рядом с финскими лесами произрастают обширные первичные леса России (где на самом деле ситуация быстро меняется, как мы видели в разделе 2.3 [1].

Кроме того, была поставлена под сомнение необходимость руководствоваться в деле охраны природы соотношением «виды-площадь». Утверждалось, что «охранять гектары и проценты» – вовсе не то, что нужно, тем более что современные промышленные леса не обладают свойствами природных лесов. Предлагалось охранять небольшие участки ключевых местообитаний, определённые в действующем лесном кодексе, как вероятные местообитания многих находящихся под угрозой исчезновения видов. Небольшими здесь, как правило, считают участки площадью менее 0,5 га. Эти ключевые участки, если только их можно без труда отграничить от остального леса, следует оставлять нетронутыми, когда всё вокруг полностью вырубается. Это так называемая «адресная охрана», которую считают рентабельной, а традиционную охрану более крупных территорий, котораянеобходима согласно соотношению «виды — площадь», отвергают как напрасную трату ограниченных средств, выделяемых на охрану природы. [2]

«Определение того, что такое лес, может показаться простой задачей. Но выводы, которые делаются при этом для природопользования и охраны окружающей среды, часто решающим образом зависят от того, какое определение используется. Так, в Финляндии руководители лесного хозяйства предпочитают пользоваться очень широким определением леса, включая в него и местность, покрытую кустарником, где ежегодный прирост древесины составляет от 0,1 до 0,9 м3/га, и «пустоши» с ежегодным приростом менее 0,1 м3/га. При таком определении получается, что 13,1% территории, занятой лесом, охраняется (Virkkala et al., 2000), и это кажется внушительной цифрой. Но если определить лес как участок, где ежегодный прирост древесины составляет не менее 1 м3/га, тогда доля охраняемых лесов падает до 5,4% от общей площади, занятой этой растительной формацией.

К тому же не совсем корректно рассматривать в данном аспекте северную Финляндию и Лапландию, где лес встречается близко к северной границе своего распространения. А без этих регионов доля охраняемых лесов менее 1% [3] – а это катастрофически низкая цифра. Так каким же определением следует пользоваться?

Абсолютное большинство из 20000 или примерно 20000 обитающих в лесу видов в Финляндии имеют в лучшем случае популяции-стоки [4] на пустошах и территориях, поросших кустарниками, — следовательно, разумное определение их местообитаний не должно включать кустарники и пустоши. Но этот аргумент не разрешил спора, и общественность продолжает пребывать в заблуждении, которое вызвано неоправданно широким определением леса – определением, столь же непригодным для большинства лесных видов, как и для лесной промышленности [5].

Дальнейшие вопросы возникают по поводу сукцессионных изменений, естественно происходящих в лесах. Широкомасштабные нарушения, вызванные лесными пожарами, буреломами и массовыми вспышками размножения насекомых играют решающую роль в динамике природных бореальных лесов (Kuuluvainen, 2002). Заготовка древесины и другие лесохозяйственные мероприятия также представляют собой нарушения, приводящие к сукцессионным изменениям. Можно поставить вопрос о сходстве и различиях между естественными нарушениями равновесия и теми нарушениями, которые вызваны хозяйственной деятельностью. Из такого сравнения можно извлечь полезную информацию, которая позволит проникнуть в суть явления и поможет развить экологически разумные принципы природопользования.

Именно таким образом была разработана <> концептуальная модель лесного хозяйства, так называемая модель ASIO, основанная на динамике лесных пожаров в разных типах бореального леса. Эта аббревиатура образована начальными буквами английских слов (Almost — почти; seldom — редко; intermediate — промежуточно; often — часто). Имеется в виду, что есть участки леса (расположенные на постоянно влажных почвах), которые почти никогда не горели; древостои, которые редко горели (частота пожаров <1 за 100 лет); леса с промежуточной частотой пожаров; и, наконец, такие участки, которые часто горят (сухие территории).

Утверждалось, что сплошные вырубки и посадки групп деревьев одинакового возраста и одинакового размера в местах с высокой частотой пожаров представляют собой почти естественные процессы, поскольку в таких местах сплошные вырубки якобы имеют последствия, подобные последствиям лесного пожара. К сожалению, это большое упрощение, — не учитывается та очевидная разница, что после лесных пожаров всегда остаётсяогромное количество мёртвой древесины, которая оказывается важнейшим ресурсом для тысяч видов, населяющих лес (раздел 1.5).

Более того, большинство лесных пожаров не катастрофичны и не уничтожают все деревья, а скорей содействуют увеличению вдового, возрастного и размерного разнообразия древостоя. Существуют альтернативные методы заготовки древесины, основанные не на сплошной вырубке леса. Они, как правило, оказывают менее пагубное воздействие на биоразнообразие. Следовательно, стоит тщательно рассмотреть определение лесной сукцессии и роль разного рода нарушений. Прежде всего, хотел бы подчеркнуть, что даже добросовестные и благонамеренные решения по природопользованию могут привести к неудовлетворительным результатам, если позволить ввести себя в заблуждение такими «определениями», которые затемняют смысл этого термина, основный на экологических требованиях вида и, в конечном счёте, способствуют утрате местообитания.

Игнорирование популяционных процессов. Особо впечатляющим примером того, насколько важные последствия может иметь определение местообитаний для природопользований и окружающей среды, оказывается вопрос о ключевых лесных местообитаниях (также называемых ключевыми биотопами) в бореальных лесах. Ключевые лесные биотопы представляют собой такой тип местообитания, который отличается [своей естественностью] от окружающего леса [6]. В Финляндии самые обычные ключевые биотопы – это выходы скальных пород, поросшие низкорослыми соснами, и открытые болота. Но в эту категорию также входят местообитания, в которых потенциально создаются условия для жизни огромного количества видов – например, ельники, растущие около ручьёв, или участки лиственного леса в лесном ландшафте с преобладанием хвойных деревьев и др. <>. Решающим моментом является то, что ключевые местообитания, как их определяет Закон о лесах Финляндии – это небольшие участки, отличные от окружающего леса и имеющие площадь около 0,5 га <>.

В округе Норботтен в Швеции, где проводился детальный анализ сети, состоявшей из примерно 5000 ключевых биотопов (Aune et al., 2005), их средняя площадь была более приемлемой – 8,6 га, хотя распределение было сильно смещено в сторону ещё меньших участков, и плотность составляла только 0,1 ключевого местообитания на 1 км2 <>. В Финляндии плотность составляет около 0,6 на 1 км2 (Yrjönen, 2004).

Определение ключевых биотопов, которое даётся в Законе о лесах Финляндии, призвано исключить возможность того, что собственники лесных угодий будут вынуждены оставлять не тронутыми более крупные участки леса [7], основываясь на этом определении, некоторые авторы пришли к выводу, что местообитания видов, которым грозит вымирание, обычно встречаются на очень маленьких участках, и поэтому сохранение ключевых биотопов, вносит большой вклад в охрану биоразнообразия лесов в целом (Annila, 1998). В контексте природопользования термин «ключевое местообитание» появился для обозначения местообитаний, необходимых для поддержания имеющегося биоразнообразия. При этом не учитывался тот факт, что большинство ключевых биотопов на деле представляют собой такие типы местообитаний, как сосновый лес на выходах скальных пород, где видов, которым грозит вымирание, имеется очень мало (если они вообще там присутствуют). В данном случае перед нами искажённые доводы, основанные на совершенно ошибочном определении ценных для биоразнообразия местообитаний как небольших по размеру участков леса – как будто их ценность заключена именно в небольшом размере и своеобразии.

Дискуссия о роли ключевых биотопов в лесном хозяйстве Северных территорий демонстрирует нам некоторые ложные представления о местообитаниях, утрате местообитаний и биологических последствиях этой утраты. Первое ложное представление относится к взаимоотношениям вида и ареала, одной из действительно универсальных моделей видового разнообразия (разд.4.7). Поколения экологов более века проводили сотни исследований, чтобы документально обосновать соотношение «виды — площадь» и исследовать его свойства, но в настоящее время эти знания подвергаются сомнению без каких-либо существенных аргументов.

Высказывается мнение, что «охрана гектаров и процентов» старомодна и расточительна, а нужна «точечная охрана» оставляющая нетронутыми именно те участки, где встречаются виды, находящиеся под угрозой исчезновения – крошечные участки ключевых биотопов. Для неспециалистов может показаться обоснованным и рациональным стремление охранять именно те участки леса, которые характеризуются как основные местообитания многих исчезающих видов (Annila, 1998).

Может показаться также, что экономически эффективной мерой будет спасение именно небольших участков местообитаний, как это предусмотрено в Законе о лесах. Но будет достаточной для сохранения популяций и метапопуляций исчезающих видов сеть охраняемых территорий с ничтожным размером (в среднем 0,5 га) и к тому же редко разбросанных (около 0,6 км²) по лесному массиву? Знания, имеющиеся у экологов относительно воздействия фрагментации (разд.3.4, 4.4., и 4.6)и порогов вымирания (разд.4.3), ясно свидетельствуют о том, что сеть ключевых биотопов не будет способствовать выживанию находящихся под угрозой исчезновения видов. Многие из тех, кто рассчитывает на способность ключевых биотопов поддержать биоразнообразие, подменяют охрану популяций заботой о сохранении отдельных особей (разд.3.2), поскольку оценивают роль ключевых биотопов исключительно по тому, можно ли будет обнаружить в них каких-либо особей исчезающих видов. Подход неспециалистов практически не учитывает имеющиеся знания о временной или пространственной динамике популяций – и поэтому сохранение крошечных фрагментов, представляющих местообитания некоторых исчезающих видов, получает одобрение как чрезвычайно эффективная и экономичная природоохранная мера» [8].

Часть 2

Вообще, Финляндия – наилучший пример, как можно изгадить природу своей страны, на большей части которой природный ландшафт оставался почти нетронутым до середины ХХ века. В отличие от соседней Карелии, и тем более от СПб с окрестностями, где урбанизация-индустриализация начались при Петре 1-м, Финляндия до 1950-х годов оставалась аграрной страной. Сколько-нибудь крупная промышленность была только в нескольких городах на юге, работала в основном на передел иностранных изделий, военных по преимуществу, так что её обслуживание несильно меняло ландшафт.

Правда, в «аграрный» период развития страны (19-середина 20 вв.) для с/х целей была осушена примерно половина болот в зоне влияния крупных городов, но природные ландшафты на севере, в центре и на востоке страны оставались почти нетронутыми. В 1960-е годы началось бурное промышленное развитие, существенно стимулированное «особыми отношениями» капиталистической Финляндии с СССР.

Для его обеспечения под водохранилища и пр. инфраструктуру былиликвидированызнаменитые финские болота аапа, сочетавшие признаки низинных и верховых, с озерковыми комплексами, отчего исключительно богатые фауной. Экспансия эксплуатируемых хвойных лесов существенно потеснила естественные бореальные леса, сохранившиеся преимущественно как «острова» в «океане» первых и почти ликвидировало старовозрастные мелколиственные леса. Всё это вызвало существенные потери в биоразнообразии, немыслимые в соседней Карелии или даже в более южных, сильнее освоенных лесных регионах России.

«Как эколог, я курировал работу студентов и исследователей, знающих буквально тысячи видов, которые составляют значительную часть из тех 20000 видов грибов, растений и животных, которые обитают в финских бореальных лесах. В результате данного исследования появились свидетельства постепенной утраты специализированных видов на небольших участках старого леса (Gu et al., 2007). Это приводит к локальному усечению пищевых цепочек (Komonen et al., 2000) и к сокращению регионального биоразнообразия (Siitonen et al., 2001; Pakkala et al., 2002) в ландшафтах, которые становятся мелкими изолированными фрагментами природного леса посреди лесных массивов, интенсивно эксплуатируемых человеком.

В национальном масштабе изменения лесов оказались настолько значительными, что это получило впечатляющее отражение в Красной книге (Rassi et al., 2001): 62 лесных вида считаются исчезнувшими, 564 вида классифицируются как находящиеся под угрозой исчезновения, и ещё 416 видов могут вскоре оказаться среди тех, что находятся под угрозой исчезновения. В целом это составляет 1042 вида, но реальный уровень угрозы для биоразнообразия леса скорее всего недооценён, так как достаточное количество доступных данных имелось только для 7000 из 20000 лесных видов. Вполне обосновано предположение, что уровень угрозы вымирания примерно одинаков для тех групп, по которым имеются сведения об их распространении, и для тех, по которым таких сведений ещё недостаточно. Это позволяет оценить общее количество исчезнувших видов, видов, которым грозит исчезновение, и видов, которые окажутся вскоре под угрозой в лесных сообществах, как близкое к 3000, что составляет около 15% всех видов, обитающих в лесу [9].

Высокий уровень угрозы биоразнообразию вызван, прежде всего, тем обстоятельством, что лишь 1% территории, занятой лесов в южной Финляндии, приходится на так называемые природные леса или леса, близкие к природным.»

Одна из причин неспособности финского общества до начала 1990-х гг. противостоять этой экспансии корпораций – отсутствиесильного, антикапиталистически настроенного зелёного движения, по примеру инициативных групп охраны окружающей среды в ФРГ, действовавших с конца 1960-х гг. Дальше они дали партию зелёных. Соответственно, уличного давления за сохранение дикой природы в Финляндии было мало. Натуралисты, желающие сохранить что-нибудь, вынуждены были быть просителями у властей/корпораций и «по одёжке протягивать ножки».

«Примером национальной стратегии по охране природы, которая оказалась неудачной для сохранения биоразнообразия, являются мероприятия по охране различных типов болот в Финляндии. Первоначально 1/3 всей поверхности суши в Финляндии была заболочена, но широкомасштабная программа по осушению в 1960-70-х гг. уничтожила значительную долю моховых, низинных и других типов болот на всей территории страны…. Программа сохранения заболоченных местностей была инициирована в конце 1970-х гг., с упором на которые, лучше всего сохранившиеся заболоченные участки. В это время по-настоящему осознали невосполнимость их потери.

Меры по охране, таким образом, были в основном сосредоточены на сохранении репрезентативных типов местообитаний, а не на создании сети заболоченных участков, где можно было бы ожидать сохранения жизнеспособных метапопуляций видов, специализированных к существованию в конкретных местообитаниях данного региона. В результате произошло широкомасштабное сокращение численности видов, узкоспециализированных к заболоченным местообитаниям…, при этом их остаточные популяции оказались привязанными к небольшим изолированным охраняемым территориям.

И этот процесс продолжается. Я не утверждаю, что было очевидно, какую совокупность заболоченных участков следовало охранять – специально выбранные разнотипные участки или же потенциально функциональные сети более заурядных заболоченных территорий. Но для данного периода природоохранной деятельности характерно, что этот вопрос вовсе не ставился.

Другое дело, что можно было бы взять под охрану гораздо больше заболоченных территорий, потому что экономический эффект от их осушения часто был минимальным или даже отрицательным. Любопытно, что для сохранения биоразнообразия в лесах северной Европы в настоящее время отстаивается противоположная точка зрения – большие надежды возлагаются на возможность поддерживать биоразнообразие в лесах за счёт чрезвычайно малых участков ключевых местообитаний (раздел 5.3) [10].

Столь противоположные подходы к охране болот (создание нескольких больших природоохранных территорий), с одной стороны, и лесов (создание многих чрезвычайно малых фрагментов), с другой стороны, основаны не на знании экологии, — скорее они продиктованы экономическими соображениями. Самые крупные заболоченные участки часто труднее всего осушить, а большие участки продуктивных лесов требуют больших затрат на охрану [11]…

Анализ ситуации с лесами в северной Европе в настоящее время показывает, что нет иного выбора, кроме как преобразовать некоторые из существующих ухоженных лесов в близкие к природным сукцессионные леса с большим количеством гниющей древесины. Такие меры будут особенно эффективны, если восстановленные леса будут располагаться территориально близко к существующим участкам высококачественных древостоев, так как это сможет обеспечить миграцию охраняемых видов в восстановленные леса и сократит период восстановления этих видов. С другой стороны, эти выводы особенно применимы к видам, численность которых в современных лесных ландшафтах сокращается, то есть к видам, находящимся под угрозой исчезновения. Для видов, менее требовательных к среде обитания и поэтому лучше сохранившихся в современных лесах, возможно, даже скромные меры современного «зелёного» лесного хозяйства могут оказаться полезными и уменьшат вероятность того, что эти пока что широко распространённые виды окажутся под угрозой вымирания. Но в реальном мире ситуация остаётся противоречивой, потому что все меры, направленные на уменьшение интенсификации лесного хозяйства, принуждают к экономическим затратам, и возникает вопрос, какой выбор стратегии осуществления природоохранных мер является наиболее экономически эффективным [12].

И пара выводов из сказанного. Первый: в природоохранной части «Ускользающий мир» является ещё одним подтверждением «ножниц» между благоустроенностью-ухоженностью-окультуренностью ландшафта (в том числе природного – лесов, лугов, речных долин и пр.) и возможностью сохранения биоразнообразия на данной территории.

Вот как это формулировал классик охраны природы в нашей стране проф. Г.А.Кожевников, давая обобщённое описание хорошо ухоженного леса по германской модели: «Представьте себе, что в лесу, ранее носившем первобытный характер, проведены широкие просеки и построены дома. На просеках сделаны богатые посадки, много цветущих кустарников, живых изгородей, много таких деревьев, которых прежде в лесу не было. Всё это пышно разрослось и даёт приют многочисленным птицам. В лесу запрещено стрелять, и это соблюдается. Целый ряд хищников остаётся здесь на гнездовьях, гнездятся даже цапли, есть белки, зайцы, даже барсуки и лисицы. Получается довольно оживлённая картина животной жизни…» (Кожевников, 1909, с.7).

Непрофессионалу эта картина может показаться настоящей идиллией. Но это впечатление обманчиво. С научной точки зрения, подчёркивает Кожевников, лес лишился значительной части своей сложности и естественности. Говоря об упрощении биоты в плотно населённой Германии, Кожевников предостерегает от подобного процесса в России:

«И если мы не примем специальных мер в охране первобытной природы (как фауны, так и флоры), она исчезнет бесследно, и заступившая на её место изменённая культурой природа только обманет нас своим односторонним богатством, затушевав образ исчезнувшего прошлого» (там же)».

А сейчас в развитых капстранах «культура» поддерживает столь интенсивное природопользование и столь высокие темпы преобразования ландшафта, что «природе» просто нет места. Выход – в преимуществах планового хозяйства (в т.ч. природопользования, и территориальной компенсации экологических рисков), связанных с социализмом.

Часть 3

Второй вывод много важнее. В нём мы постепенно (методом пилпул[13] ), подбираемся к главному – как судьба ненарушенных финских лесов раскрывает тему поста.

Охрана биоразнообразия, ценотического и видового – общественно-полезное дело, часть (или способ реализации) права людей на благоприятную окружающую среду. Для этого (в связи с соотношениями «виды-площадь» и другими закономерностями «островной биогеографии»), нужна достаточная территория выявления, на которой бы реализовалась мозаика экосистем и видовых популяций в естественной пропорции представительства. А вот чем, с точки зрения разумного обывателя (заботящегося не только о себе, но и об условиях жизни внуков, на три поколения вперёд) прагматически полезна охрана дикой природы, репрезентативного представительства видов и биоценозов соответствующих территорий.

Бизнес же, используя приманки, ложь и давление, старается эту территорию отжать, поскольку желает с неё получать прибыль, заменив, елико возможно, естественные леса – коммерческими. Ведь, типа, редкие виды, чьи местообитания закон не даёт разрушать, есть не везде, а только в сети ключевых участков. Вот, мол, их и надо охранять, а всё прочее – нерациональное вложение денег. А что изолированные ООПТ теряют биоразнообразие, соответственно островному эффекту, и «запертые на островах» популяции вымирают, по законам метапопуляционной динамики, так кто ж знал…

То есть проблема SLOSS рождается в отступлении общественных интересов под давлением бизнеса, старающегося приватизировать прибыли и социализировать убытки. В самом деле, возможности убеждения общества (через СМИ, общественные организации, выборные власти и т.д. каналы) у бизнеса и природоохранников несопоставимы. Первые их хозяева, вторые – просители. Поэтому в отсутствие сильного, антикапиталистически ориентированного природоохранного движения ширнармасс буржуям легко продавить удобную им подмену интересов – вместо долговременной устойчивости существования (включая сохранность экологической среды и «дружественность для пользователя» среды социальной), в чём заинтересован народ, к эффективности отдачи от произведённых вложений. Во втором заинтересован капитал, с его экономическим способом мышления.

Естественным следствием последнего будет подрыв обоих сред обитания, экологической и социальной. Второе и есть коммерциализация образования, здравоохранения и прочих составляющих социалки.

Скажем, скоро нас ждут аналогичные законы о теплоснабжении и о концессионных соглашениях, реформа ЖКХ, введение сити-менеджеров, реально управляющих городским хозяйством, но в отличие от мэров, независимых от выборов: бизнес осваивает последние остатки того, что в советское время было public service. Важно отметить, что все эти приватизационно-коммерциализационные акты продуманно подготавливаются сильно заранее, чтобы были «готовы» выстрелить в нужный момент – когда занятое или отвлечённое чем-нибудь общество меньше всего готово сопротивляться (заранее заготовленный кажется естественным).

Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика… Да, действительно, описанное для охраны природы отражает общую логику неолиберальных реформ (коротко – коммерциализации и приватизации) в социальной сфере вообще, особенно в здравоохранении и образовании.

Все эти процессы идут по одной колее превращения социального права (которое для всех) в услугу, продающуюся и покупающуюся по рыночной цене. Чтобы социальное право было действенным, оно должно быть обеспеченным. Чем? Уж не пустыми декларациями вроде тех, что попадаются в конституции РФ («Человек, его права и свободы являются высшей ценностью»), а наличием соответствующей общественной инфраструктуры (public service), доступ к которой
а) бесплатен;
б) открыт для всех, то есть уменьшает и (в идеале) одолевает «естественные» барьеры, связанные с полом, национальностью и т.д. «перегородками принадлежности»;
в) организован так, что уменьшает и (в идеале) преодолевает «естественные» барьеры, складывающиеся в любой протяжённой, географически неоднородной стране с неравномерным развитием регионов (столицы-провинция, город-село).

Именно эта инфраструктура, образованная сетью учреждений образования, здравоохранения, и пр. реализует наше социальное право, обеспечивая нам, если высоким штилем, ту самую свободу, которая «дар небес благословенный, источник всех великих дел».

Как видно из текста Хански, сюда же относятся природные территории разной степени сохранности и уровня заповедности (особенно в городе). В советское время сюда относились ЖКХ и транспорт, ибо рассматривались не как средство извлечения прибыли, а как инфраструктура для создания новых возможностей гражданам. Сейчас ожидаемо коммерциализаторы идут и сюда, чтобы бизнес получал профит на людях.

То есть конкретные проблемы соответствующих отраслей используются реформаторами для прикрытия общей схемы трансформации социального права для всех в услуги, продающиеся и покупающиеся на рынке. Коммерциализация во всех таких случаях представляет собой процесс проникновения капитала в те сферы, которые раньше для него были закрыты из-за всеобщего здравоохранения, среднего образования, массового образования и пр. Своего рода внутренняя колонизация.

Как видим, общая схема действует даже в территориальной охране природы – при том, что её роль как части социальной сферы понимают пока далеко не все (хотя в городах, где проблемы всего острее, уже доходит). И действительно, в коммерциализации образования со здравоохранением мы эту общую схему видим «весомо, грубо, зримо», о чём рассказывал в мае на нашем неформальном семинаре Дмитрий Пономаренко, автор статьи «Что делает нас больными и бедными?» на примерах зарубежного опыта этой коммерциализации. С его разрешения могу послать запись доклада (пишите в личку). Он говорил про ход коммерциализации образования/здравоохранения на Западе, от Германии, Канады и США, до Венгрии, Чехии и Словакии, чему удаётся сопротивляться, чему нет. Поскольку мы сейчас сталкиваемся с тем, что европейцы-американцы (и особенно не привыкшие к этому восточноевропейцы) уже испытали на себе сполна (до некоторой степени также грузины). Наши реформаторы действуют по вполне отработанным методикам, и в сопротивлении им надо учитывать западный опыт, нам почти неизвестный.

Дм.Пономаренко подчёркивает, что принципиально надо говорить о коммерциализации не в одной отдельной какой-то сфере, а как минимум в двух разных, чтобы увидеть, что гг.реформаторы всегда и везде следуют общим принципам, которые не имеют ничего общего с бедами и потребностями этих сфер. Последними лишь прикрываются, чтобы «пробить» реформы. Когда говорят о реформе образования, приводят одни аргументы, здравоохранения — третьих, системы ООПТ и, шире, охраны дикой природы — третьи, и среди специалистов возникает иллюзия, что реформы представляют собой ответ на внутреннюю необходимость. Что позволяет осаживать критиков: вы же не врач? не учитель? не учёный? внутренних проблем отрасли не знаете, как можете судить о приемлемости предлагаемых способов лечения? На деле это просто рационализации.

Здесь главный удар направляется на всеобщность, которой характеризовалось образование, здравоохранение и пр. социального государства (особенно социалистического). Там учить надо всех, лечить надо всех, а, значит, во всех этих действиях будут нерентабельные звенья, структуры и операции, необходимые для работы целого.

Коммерциализация направленно разрушает эту систему, оставляя в ней только прибыльные куски [14]. Делается это в три шага: обособление бюджетных учреждений, сокращение финансирования, введение дробного финансирования. В медицине это происходит открыто (дифференциальная оплата за разные диагнозы, за разные операции, составляющие лечение), в образовании – замаскировано, через Болонскую реформу, вводящую своего рода единый эквивалент знаний, и подушевое финансирование.

Вот была некая целостная инфраструктура, которая воспроизводила общественные блага – научные знания, научные кадры, прямо влияющая на их качество как работников и пр. В рамках неолиберальных реформ система, выполнявшая общеполезную задачу как целое, дробится на изолированные куски, из которых поддерживаются лишь «эффективные». Точность оценивания здесь несущественна: главный вред в виде деградации всей системы воспроизводства будет наибольшим в идеальном случае самых точных и честных оценок, поскольку оценивают не то – отдачу на вложенный капитал, а не устойчивость воспроизводства или доступность блага.

Первое важно для бизнеса, выбирающего объекты вложений, второе – для людей, желающих иметь равный доступ к благам + неразрушение этих самых благ. Повторю: Деннис Медоуз с соавт. в книге «Пределы роста: тридцать лет спустя» показывает, что такая же неадекватность оценки ведёт к истощительному использованию биоресурсов и, через разрушение природных ландшафтов, воспроизводящих эти ресурсы, к экологическому кризису. Точно таким же образом разрушается социальная среда, когда к ней прилагает «экономический способ мышления» современного капитализма, см.сабж.

Тот факт, что реформы для гг. реформаторов – не общественная деятельность, а прибыльный бизнес, может даже смягчить ситуацию – может, что-нибудь и сохранится, «просыпавшись меж жерновов». Обвальное закрытие школ, институтов, медпунктов, сокращения преподов и пр., предусмотренные «корифеями всех наук» из ВШЭ, Минобразины и пр. естественным образом делают это невозможным.

Именно, при выделении «лучших» ради последующей прополки всех остальных интеллектуальный потенциал нации будет ещё больше недоиспользоваться, её здоровье снижаться, что на нынешнем глобальном рынке невозвратно загонит страну в нишу сырьевого придатка. Бизнесу это выгодно, реформаторы выгоду усердно обслуживают, но людям (особенно учёным во всех смыслах этого слова) – нет.

Тут выделяются этапы, общие в разных странах и в разных составляющих социалки. Первый – подмена цели. Вместо обслуживания всех на определённой территории найти лучшие звенья, учреждения, ключевые участки леса и направлять ресурсы только им. Но правила безопасного реформаторства, действительно старающегося ради науки, образования, здравоохранения и пр. требуют прямо противоположного.

Что надо делать, если какой-то пед-, мед- или какой-то ещё ВУЗ в провинции на самом деле загнил, перестал учить на должном уровне? Или в больницах не лечат? Реформаторы здесь говорят о «неэффективности» и хотят такие учреждения закрывать [15]. Даже используя мажорирующее предположение, что их оценки верны [16], так делать нельзя – обвальное сокращение сети медучреждений и ожидаемое — учреждений образования погружает целые территории в далёкое прошлое, «отключает» от той самой инфраструктуры, не даёт реализовать социальное право и пр.

Причём достаточно очевидно, «как надо» – сохранив соответствующие позиции, послать на них перспективных молодых врачей, учёных, учителей из столиц. Дав им «маршальский жезл» — создать свою научную, врачебную и т.д. школу в провинции, дав под это ресурсы + жильё. Как делала это советская власть в скудные 20-40-е годы в Пермском, Самаркандском и других университетах.

Второе — учреждения становятся автономными и пускаются в свободное плаванье как бы ради того, чтобы пользователь выбрал лучшее. Фактически они превращаются в фирмы, на равных использующие госденьги и деньги обывателей и конкурируют за них.

Третье – конкуренция учреждений углубляет и закрепляет их исходное неравенство, намеченное разными оценками (по эффективности образования, прибыльности лечения и пр.). Большая часть учреждений отмирает. В оставшихся немногочисленных лучших всё большая часть ранее бесплатных «услуг» становятся платными. Ведь выживание «автономного» учреждения на рынке становится абсолютным императивом плюс сужение предложения бесплатного образования и лечения позволяет одним задрать цены, другим – снизить качество, ибо для плебса и так сойдёт. Закон стоимости никто не отменял.

Так право превращается в платную услугу. Формально эта мера антикоституционна, так как лишает людей возможностей социального государства, провозглашаемых в Конституции. Но когда это останавливало гг.реформаторов, их золотые перья + консультантов – экономистов, старающихся для бизнеса и полагающих всех не-собственников и не-прибыльщиков не вполне людьми? Про самих бизнесменов не говорю…

Как известно, при капитализме без социального государство платить за образование и лечение по рыночной цене могут только представители среднего класса, не бедняки и рабочие. У нас их около 60%, их коммерциализация загоняет в ситуацию третьего мира. Так же как low middle миддл класс [17] в странах первого мира, особенно рассчитывающих на социальных подъём, почему они и бунтуют в Англии, в Канаде и пр. Как будет выглядеть здравоохранение для демоса по завершению коммерциализации социалки, можно понять, глядя на формирующуюся нелегальную медицину для гастарбайтеров. С понятным пересчётом это верно и для образования.

Как знаем из книги Константиновского про неравенство в образовании, уже при подспудном введении платности в 90-е годы школы, особенно в провинции, быстро дифференцировались на лучшие, где собранные деньги позволяли удерживать учителей и поддерживать нормальное обеспечение учебного процесса, и «отстойники», куда попадать не стоит. Понятно, что дети богатых концентрировались в первых, дети бедных – во вторых, а по закреплению репутации вторые, даже при наличии таланта, прекращают попытки учиться в первых, поскольку «не для них».

Единственное исключение из позорного роста социальной сегрегации (пока!) – ряд спецшкол, сохранившихся с советского времени. Их реформаторы ожидаемо хотят упразднить. А ведь проблема бедных в классовом обществе состоит в понижении планки притязаний независимо от таланта, вызванное последовательным внушением сверху «по одёжке протягивай ножки» и «уши выше лба не растут», при одновременно растущей кастовости «хороших школ»,умеющих быть закрытыми для детей «не из приличных семей».

Четвёртый. По ходу «автономизации учреждений» меняются отношения в коллективе, и не в лучшую сторону. Директор из старшего коллеги или хотя бы начальника делается бизнесменом, дерущим семь шкур с работников (тем более, есть благовидный предлог – «выживание фирмы, иначе все теряют работу»). И, как всегда в бизнесе, послушность работника, его готовность шапку ломать и беспрекословно перерабатывать (называемая здесь адекватностью и договороспособностью) будет цениться куда больше компетентности, мастерства и успехов по делу. Рядовые врачи-учителя-учёные из коллег симметрично превращаются в наёмных работников, иногда выводимых на аутсорс.

На заключительной стадии процесса бизнес осваивает лакомые куски и экономит на социальных затратах. Вокруг них (кусков, они же «оазисы») – пейзаж, ожидающийся после реформы образования…

Метки: РФ, глобальный капитализм, деградация культуры, здоровье, наука, неолиберализм, образование, общественная борьба, охрана дикой природы, политика, реакция, ссылки, экология, экология города

 

Примечания

---

[1] тут и тут

[2] Чем гарантируют отложенное вымирание видов, подлежащих охране, т.е. растрату значительной части средств впустую.

[3] При норме в 10% ООПТ от площади природных ландшафтов каждой местности.

[4] В отличий от популяций – источников, не способны к самоподдержанию, эти «наполняются» особями в периоды подъёмов численности и в демографическом отношении целиком зависимы от этого наполнения. В системе обмена особями внутри популяции они больше «принимают» переселенцев, чем сами «отдают» в другие территориальные группировки системы, за счёт чего и поддерживаются. Понятно, что в таком случае охрана их местообитаний бесперспективна.
html

[5] Зато очень удобным для лоббирования её интересов и «зелёной» мимикрии природопользователей

[6] Коммерчески эксплуатируемого

[7] Выделение моё

[8] Понятно, что это естественное заблуждение экологически настроенной публики усиливается и распространяется лоббистами корпораций в их интересах

[9] Сравнимая доля угрожаемых видовфиксируется в каждом из крупных таксонов – птицы, млекопитающие, рыбы и пр.

[10] Как дальше показывает автор, это решение также вынужденное, а не оптимальное в научном смысле, это тот мизер, который соглашаются уступить гг.бизнесмены, а общественное движение в защиту дикой природы до сих пор слишком слабо, чтобы вырвать побольше, прогресс в области ООПТ в Финляндии скорей связан с решениями евробюрократов по созданию общеевропейских экосетей, вроде Natura 2000, охраны естественных местообитаний и пр.

[11] Плюс момент, о котором автор рассказывает в другом месте – увеличение производства древесины требует больше площадей под коммерческие леса, с которым и конкурируют «старые мелколиственные» и «естественные бореальные» на ООПТ. Болота же, подходящие для с/х, почти все были осушены ранее, осушаемые под водохранилища и т.д. объекты существенны не площадью, а объёмом. На неудобные или расположенные на севере бизнес не будет тратиться, а условия для сохранения лесного ландшафта на севере Финляндии уже плохие.

[12] Увы, автор молчит о том, что в условиях сильного общественного давления критерий экономической эффективности, удобный предпринимательскому меньшинству, не желающим уменьшать прибыльность бизнеса экологическими ограничениями, отступает на второй план перед требованиями общественной пользы и экологической устойчивости, важными большинству. Учёному следует быть на стороне вторых, а не первых, даже если он получает финансирование от первых через гранты и пр., поскольку иначе нам, натуралистам, не останется что исследовать.

[13] Диалектический метод исследования св.текстов и вывода практических приложений (галаха) в еврейской традиции. Умение сблизить (а то и столкнуть) внешне очень разные вещи, чтобы увидеть общий инвариант, лежащий в основе всех них.

«Слово «пилпул» образовано от существительного «пилпел» — что означает «перец», и от глагола «пилпел» — «приправлять пряностями». Отсюда и «пилпул» — это острый спор, остроумные доводы и контрдоводы спорящих. Этот метод применялся еще в древности в талмудических школах, и были у него тогда свои сторонники, но были и противники, которые считали, что чем остроумнее аргументы, тем легче они могут привести к ложным выводам. «Мудрствующий человек, — говорили тогда, — часто бывает легкомысленен». Рабби Яаков Поллак развил этот метод преподавания Талмуда. Характерная его черта — тонкий анализ, умение при помощи изощренных построений остроумно сближать самые отдаленные понятия. Например, приводилось какое-нибудь талмудическое положение, в нем отыскивались всевозможные внутренние противоречия, его оспаривали различными цитатами из Талмуда, приводили множество относящихся к этому комментариев и, когда вопрос казался уже неразрешимым, опытный учитель или ученик разрешал его самым неожиданным образом, разрушая им же самим созданный лабиринт противоречий и затруднений. Этот метод преподавания развивал у учеников гибкость мышления, и иешива рабби Поллака вскоре приобрела известность по всей Европе».

Феликс Кандель. Очерки времён и событий из истории российских евреев. Т.1.

[14] Гражданам при этом говорят о «прополке неэффективных» и «свободе выбора», которую они получат. Вообще лозунг «свободы выбора» учреждения, предметов и т.д., так же, как лозунг «давайте отберём лучших через конкуренцию и будем поддерживать только их» всегда и везде следует в одном пакете с масштабным сокращением затрат на соответствующую отрасль. Плюс это способ столкнуть её деятелей лбами в конкуренции за ресурсы, не дать им объединиться в отпоре сокращению последних.

[15] (см. жертвы Ливанова, 1-2

[16] Сейчас уже ясно, что это не так в 100 случаях из 100,в том числе потому, что они руководствуются критериями, не имеющими отношения к делу. Скажем, примерно так будет выглядеть «международное рецензирование» в науке или «рейтинги ВУЗов».

[17] Понятие из буржуазной англоязычной социологии, в нашем случае подразумевает в первую очередь промежуточные слои и среди них, в первую же очередь, гос.служащих и часть квалифицированных рабочих.