Лучше ли бедный Лазарь богатого?

Print PDF

 

 

Лучше ли бедный Лазарь богатого? В смысле, по человеческим качествам. Естественнонаучный ответ здесь будет такой: лучше, но сильно уязвимей.

Выражение классовой принадлежности в поведении

Классовое разделение общества и следующее из него классовое угнетение уже более 150 лет как входит важной составной частью в социальные теории. Какой ни взять масштаб рассмотрения «обработки людей людьми», от «большого социума» до микрогрупп с межличностными взаимодействиями, классовое разделение а) проявляется во внешних признаках поведения / облика, б) люди «автоматически» используют эти признаки как сигналы и, в соответствии с ними, выстраивают линию разделения «мы-они», сплачиваясь вокруг «своих» и негативно интерпретируя «чужих».

Вообще люди, как социальные существа, оценивают классовую принадлежность друг друга так же, как и человеческие качества, часто выводя из первого второе. В той мере, в какой эта оценка и её основания не подлежат вербальной рефлексии и относятся к «социальному бессознательному», эта часть нашей психики и поведения делается лёгкой добычей манипуляции, почему так важно «вытащить это на свет» средствами объективной науки. Опять же, без такого рода рефлексии над механизмами эти разделения, обособления и противопоставления легко происходят по национальным, расовым и т.п. признакам, искажённо и неполно отражающим главный конфликт – классовый. Поведенческий механизм, настраивающийся по внешним сигналам, инкорпорированным в поведении, естественным образом будет сбоить, переводя дело с сущности – классового разделения на кажимость – национальные или половые «бэджики» среднестатистических угнетённого и угнетателя. Поскольку капитализм устроен так, что они будут скорей разной нации, расы, пола и пр., чем одного.

Уже классическое исследование Уорнера Уильяма Ллойда в г.Ньюберипорт, штат Массачусетс («Янки-сити»), давшее натуралистическое подтверждение марксовой социологии, показывает, что способность людей оценивать классовое положение партнёров по взаимодействию и себя относительно них по символическим составляющим поведения (одежда, походка, манера держаться, выговор) и т.п. сопровождала всю историю общества и совершенствовалась в этом процессе. И это не говоря о таких внешних проявлениях классовой принадлежности и различий, как разные школы, разное питание, разные соседи, разные формы отдыха и разные церкви или места в церкви. Вся структура повседневности обывателя в классовом обществе, вроде современных США, определяется классовой принадлежностью и пронизана предикторами социального статуса – на которые партнёры реагируют раньше и сильнее, чем на индивидуальность друг друга.

Обзорная работа Michael W. Kraus et al. (2011), опубликованная в Current Directions of Psychological Science подытоживает результаты исследований, показывающих, как классовая принадлежность детерминирует чувства, мысли и действия индивида (рис.1). Согласно авторам, классовое положение – своё и Других – есть социальный конструкт, создаваемый в 2-х процессах. Во-первых, это объективные характеристики социального класса, или объективные ресурсы, которыми располагает индивид. Их сигналами служат символы богатства, предпочтений (пищевых, одёжных, рекреационных), и социальное поведение (манеры, выговор и пр.). Эти сигналы формируют субъективное представление о собственной классовой принадлежности и, поскольку разные классы общества соотносятся друг с другом как высшие и низшие, определяют восприятие собственного статуса относительно других.

Рис.1

Последующие взаимодействия укрепляют его, всё чётче и чётче отграничивая от аналогичных конструктов у представителей других классов, высших или низших относительно данного, так что чёткость и явственность классовых границ возрастает с жизненным опытом, а их явственность составляет основное содержание последнего в классовом обществе. Так или иначе, взятые вместе, объективные ресурсы индивида и субъективная самооценка социального статуса порождают совершенно разные паттерны действия, мыслей и чувств у «низших» и «высших» классов, что одинаково хорошо проявляется во взаимодействии их друг с другом и каждого «в своём кругу».

Главнейшие различия следующие: у низших классов когнитивная деятельность ориентирована на контекст, а эмоции и следующее из них поведение – на других вместо себя любимого, они познавательно и эмоционально зависимы. Напротив, у представителей высших классов когниции ориентированы на их собственное настроение и хотение, а не обстоятельства и контекст, а эмоции и следующее из них поведение — на себя вместо других, даже когда они взаимодействуют с другими.

Дальше авторы обсуждают экспериментальные исследования, на основе которых делается этот вывод. Из них хорошо видно, какие сигналы классовой принадлежности используются во взаимодействиях и как вышеназванный двойной процесс её определения структурирует 3 главные сферы нашей общественной жизни:

— социальные интерпретации (про себя и других),

— эмоциональные проявления и восприятие чужих эмоций,

— просоциальная активность (эмпатия, кооперация, альтруизм и т.д.).

Сигналы классовой принадлежности: от объективных ресурсов к символам «ступенек» на лестнице рангов.

Объективной составляющей классовой принадлежности будут богатство, образование и престиж общественной «позиции» индивида. Это классы не только «по Веберу», но отчасти «по Марксу»: престижность коррелирует с обладанием собственностью и эксплуатацией чужого труда – мелкий предприниматель или «средний класс» занимают в общественном сознании куда больше места, чем высококвалифицированные рабочие, даже если их заработок повыше. Да и доступ к качественному образованию – важнейший ресурс буржуазного класса, по разным причинам и разными способами делающийся недоступным для низших классов — рабочих и бедняков. Эти объективные составляющие формируют противоположные паттерны материальных условий жизни у представителей высших и низших классов. Это жизнь в разных районах, с разными соседями; они принадлежат к разным клубам, учатся в очень разных школах, противоположным образом отдыхают, они едят разную пищу и носят разную одежду [подробная книга про сабж].

По мере того, как соответствующие модели поведения устойчивым и определенным образом связываются с богатством индивида, престижностью его профессии и полученного образования, они делаются потенциальными сигналами классовой принадлежности и предиктором поведения, специфического для того или иного класса. Наиболее прямыми сигналами будут непосредственно наблюдаемые символы богатства, образования и должности, а также, как показано во множестве современных работ, музыкальные предпочтения, манеры и привычки. Также сигналами классовой принадлежности оказываются тонкие особенности невербального поведения, следующие из того, что представители «верхних» классов располагают большим объёмом ресурсов. Соответственно, невербальное поведение у богатых посылает сигналы уверенности в себе при независимости от других и ненужности рассчитывать на помощь других – кивки головы менее чувствительны к таким же движениям собеседника, меньший глазной контакт с ним и пр.

Иными словами, в силу уверенности в себе и ненужности им других представители высших классов как бы выключаются из сети «автоматических форм» общечеловеческой социальности, обеспечивающих социальный резонанс между нами в обществе. Отсюда чем выше индивид взобрался по статусной лестнице современного общества, тем более что конкурентный успех таких индивидов во многом связан с эффективным моббингом, стрессирующим и «выбивающим из седла» их более просоциальных сослуживцев, причиняющих боль, не меньшую, чем физическая. Поэтому в конкурентном обществе, в отличие от солидарных, наверх пробиваются личности более психопатического склада, в которых «эгоистический индивид» победил «человека общественного». Такой социальный отбор закрепляет вышеописанные тенденции на биолого-генетическом уровне, а не только на уровне поведенческой пластичности (в т.ч. через эффект Болдуина) и объясняет, почему «верхний 1%» современного общества наиболее разрушителен для благосостояния человечества.

Для проверки этих предположений, в одном из исследований авторов снимали на видео 5-минутное взаимодействие незнакомцев разного классового положения, в порядке ознакомления их друг с другом. Как и было предсказано, представители «верхних классов», своей невербальной активностью демонстрировали выключенность и отстранённость от взаимодействия/партнёра, начинали непроизвольно проверять мобильный телефон или рисовать что-то на вопроснике, тогда как представители низших классов демонстрировали включённость и обращённость к партнёру по взаимодействию. Это проявлялось в стремлении установить глазной контакт, «зеркализации» наклонов и покачиваний головы партнёра, периодическом смехе (Kraus & Keltner, 2009).

Критически субъективная оценка классовой принадлежности статистически связана с объективным набором ресурсов, контролируемым индивидами при наличии вклада факторов здоровья и благополучия последних, не зависящих от объективных ресурсов. Исследования показали, что по сравнению с «объективистскими» оценками классовой принадлежности, её субъективное оценивание намного точней предсказывает самооценки здоровья и физиологического состояния, включая распределение жира по телу, число сердцебиений в покое (Adler et al, 2000). Эти данные подчёркивают важности ощущения социального статуса – как часть широкого процесса социальной ситуации – в опыте классового самоопределения и его поведенческих результатах.

Как видно из рисунка 1, авторы доказывают, что субъективное представление о социальном статусе себя и Другого оказывает влияние на социальное мышление, эмоции и поведение независимо от объективных составляющих классовой принадлежности. Эффекты того и другого действуют параллельно и одновременно (и независимо от ранжирования по уму, физической силе и т.п. телесным, а не социальным характеристикам), при совпадении усиливают, при несовпадении – ослабляют друг друга (Guinote & Vescio, 2010).

(Cубъективное) ощущение принадлежности к низшим классам – спусковой крючок, нажатие которого мультиплицирует гиперчувствительность к социальному контексту и социальную ориентацию «на других», что является хорошо документированной адаптивной стратегией низших классов в своей нестабильной, насыщенной опасностями и быстрыми изменениями к худшему среде обитания. [Плата за это, впрочем, известна: 1-2-3]. Напротив, ощущение себя «высшим рангом» (независимо от объективных ресурсов и относительно собеседника) – спусковой крючок для игнорирования контекста/ориентации на себя, индивидуализма, эгоизма. Иными словами, субъективное ощущение себя высшим или низшим классом относительно партнёра (которое моделируется в ряде экспериментальных ситуаций ниже) влияет на социальное познание, эмоции и поведение точно так же, как и реальные классовые различия, связанные с доходом, образованием, etc.

Включённость в контекст: социальный класс и социальные интерпретации

Дальше авторы описывают исследования, как самооценка социального статуса формирует тенденции социального познания, специфические для высших и низших классов. В силу своего низкого статуса жизнь представителей низших классов постоянно подвержена действию сил, не подконтрольных им (работодатель, полисмен и пр.). Имея в виду наличие этого паттерна мы заключили, что эти люди в процессах социального познания ориентируются на контекст, более чувствительны к переменам в нём, более отзывчивы на социальную стимуляцию и взаимозависимость с другими людьми внутри него. В сравнении с этим жизнь людей с самоощущением высшего класса протекает в основном под их собственным контролем. В точном соответствии с этой гипотезой бедняки приписывают бедность и богатство факторам контекста (скажем, неравным возможностям получения образования). Тогда как богатые то же неравенство объясняют в терминах разного «качества» самих индивидов (скажем, разный талант).

Соответственно авторы манипулировали субъективным восприятием социального статуса у бедных или богатых и смотрели, действительно ли самоощущение себя выше или ниже рангом относительно другого сдвигает социальные оценки в ту же сторону, что и объективное различие социальных статусов.

Оказывается, индивиды, сообщавшие о низком социально-экономическом статусе, в отличие от высокого, демонстрируют сниженный контроль ситуации, большую включённость в контекст, и, как следствие, склонность к объяснению событий личной, политической и социальной жизни на контекстуальной, а не диспозиционной основе. Однако, если мы контролируем объективные характеристики социального положения и меняем субъективное ощущение себя «верхним» или «нижним», наблюдаются ровно те же паттерны. Классовые различия в социальном объяснении распространяются и на другие области социального познания – скажем, на представление о вине и наказании в уголовном судопроизводстве и экономических теориях о человеческом поведении.

Собственные работы авторов как раз посвящена тому, как объективный социальный статус и субъективное ощущение «выше-ниже статусом» по отношению к другому вполне параллельно формируют отношение человека к другим – включая его эмоции и просоциальную активность. В том числе выясняется, что бедняки отзывчивей на чужую эмпатию (и другие эмоции, в том числе негативные, т.е. они чувствительней к гневу и доверчивей к лести) и сами более эмпатичны в ответ. Напротив, богатые менее эмпатичны и менее чувствительны к чужим эмоциям, до полной неспособности к естественному для нас «автоматическому» отклику на действия и переживания собеседника.

Это толкает предположить, что эмоциональное состояние «низших классов» в большей степени опирается на чужие эмоции при сильно ослабленных внутренних факторах устойчивости состояния, что естественно следует из зависимости поведения от других. Поэтому во всех классовых обществах и при всех формах угнетения последнее проявляется в том, что низкостатусным индивидам трудней обеспечить самостояние личности и нормальную самооценку, чем «чистой публике»: стресс и следующие из него психобиологические феномены, вроде страха подтверждения стереотипа, самооправдывающегося прогноза, иллюзорных корреляций и пр. действуют «против» них, но «за» высокостатусных индивидов. Скажем, в середине 7 в. Псевдо-Киприан составил перечень «заблуждений и злоупотреблений мира». Эти двенадцать персонифицированных грехов суть следующие: «… бездеятельный мудрец, старец без религии, непослушный подросток, богач, не дающий милостыни, бесстыдная женщина, господин, лишённый добродетели, сварливый христианин, гордый бедняк, несправедливый король, небрежный епископ, народ без закона» (узнал из «Средневекового мира» А.Я.Гуревича). Поэтому культивирование честной бедности и плебейской гордости – важнейшее средство (хотя и не способ) социального освобождения.

В силу всего вышесказанного авторы проверяли гипотезу, что низкое социальное положение (так же, как его субъективное ощущение в умозрительном сопоставлении) ведёт к наибольшей чувствительности к чужим эмоциям в сравнении со всем остальным опытом индивида. Они исследовали влияние социального класса на точность (ответной) эмпатии на эмпатию партнёра по взаимодействию. Для этого использовали следующую процедуру. Испытуемых инструктировали представлять себе живо и в лицах собственное взаимодействие с индивидом, занимающим сильно высшее положение или больший социальный статус по доходу, образованию и роду занятий, не абстрактный, а конкретный.

Авторы предполагали, что воображение испытуемых, проигравших в уме эти оценки (см. рассказ Чехова «Толстый и тонкий»), создаёт временное ощущение принадлежности к высшим и низшим классам (эффект прайминга). В этот момент их тестируют, проверяя идею о параллелизме поведенческих реакций с таковыми реальных представителей высшего-низшего класса.

То есть они не просто вообразили себя низшим классом, «мысленно прогнувшись» по образу героя чеховского рассказа, они непроизвольно и нечувствительно для себя выразили это в поведении. А это говорит об общности всех психологических механизмов угнетения и формирования зависимости «низших» от «высших». Как объективных, в основе которых лежат отношения собственности (классовый гнёт и соответствующая ему ненависть и борьба), так и основанных на сугубых предрассудках вроде расизма, национализма, сексизма, религиозной ненависти, которые воспроизводятся в обществе в силу сугубой выгодности угнетающей группе. Причём воспроизводство их идёт через культивирование дискриминирующих мнений и стереотипов, вроде «люди по природе своей неравны», «кавказцы криминальнее русских», «женщины глупее мужчин» (оборотной стороной коих будут «возвышающие» мнения о «своих»), задача которых придать предрассудку естественность, сделать фантом реальностью и пр.

Так сказать, эмпирическое подтверждение мысли классика: «…в одной старой ненапечатанной рукописи 1846 г., принадлежащей Марксу и мне, я нахожу следующее: «Первое разделение труда было между мужчиной и женщиной для производства детей».{*48} К этому я могу теперь добавить: первая появляющаяся в истории противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским. Единобрачие было великим историческим прогрессом, но вместе с тем оно открывает, наряду с рабством и частным богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других.

…Ведение домашнего хозяйства утратило свой общественный характер. Оно перестало касаться общества. Оно стало частным занятием, жена сделалась главной служанкой, была устранена от участия в общественном производстве. Только крупная промышленность нашего времени вновь открыла ей — да и то лишь пролетарке — путь к общественному производству. Но при этом, если она выполняет свои частные обязанности по обслуживанию семьи, она остается вне общественного производства и не может ничего заработать, а если она хочет участвовать в общественном труде и иметь самостоятельный заработок, то она не в состоянии выполнять семейные обязанности. И в этом отношении положение женщины одинаково как на фабрике, так и во всех областях деятельности, вплоть до медицины и адвокатуры.

… Муж в настоящее время должен в большинстве случаев добывать деньги, быть кормильцем семьи, по крайней мере в среде имущих классов, и это дает ему господствующее положение, которое ни в каких особых юридических привилегиях не нуждается. Он в семье — буржуа, жена представляет пролетариат.

Но в области промышленности специфический характер тяготеющего над пролетариатом экономического гнета выступает со всей своей резкостью только после того, как устранены все признанные законом особые привилегии класса капиталистов и установлено полное юридическое равноправие обоих классов; демократическая республика не уничтожает противоположности обоих классов — она, напротив, лишь создает почву, на которой развертывается борьба за разрешение этой противоположности.

Равным образом, своеобразный характер господства мужа над женой в современной семье и необходимость установления действительного общественного равенства для обоих, а также способ достижения этого только тогда выступят в полном свете, когда супруги юридически станут вполне равноправными. Тогда обнаружится, что первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной единицей общества».

Ведь устойчивые психологические характеристики, отличающие женщин от мужчин, образуют точно такой же паттерн, как тот, что отличает бедных от богатых, и низшие классы от чистой публики по данным Майкла В. Крауса с соавт., а значит, порождены того же рода господством и угнетением. Плюс показано, что расизм и сексизм – следствие одних и тех же свойств личности, а экономические причины национальной ненависти общеизвестны, как и способы, которым расизм/национализм увековечивают классовое угнетение (о чём см.тут и тут, п.8). К сексизму всё это тоже отнOсится, и относИться к нему нужно также.

Более широко, эти исследования говорят об определяющем влиянии переменных контекста, с социальным гнётом связанных лишь опосредованно или являющихся предикторами классового разделения не всегда и везде, а лишь здесь и сейчас, в данной стране, при данной схеме внутригородского распределения разных классов и пр. Для «простых людей», не стремящихся выявить действительное устройство общества, внешние признаки разделения на «мы» и «они», связанные с господством и угнетением здесь и сейчас, оказываются важнее сущности, связанной с классовым делением «вообще». На классовые различия и социальную несправедливость они сперва реагируют не умом, а чувством, и когда конструируют схему делении на своих и чужих, угнетённых-альтруистов и угнетателей-эгоистов их чувства цепляются за внешние признаки виновных в несправедливости и гнёте (религия, нация, образование, пол и т.д.). Происходит ошибка идентификации, выгодная угнетателям: вместо того, чтобы работать на социальное освобождение и прогресс, соответствующие эмоции воспроизводят религиозность-расизм-сексизм, увековечивающие исходное угнетение.

Поэтому красным следует думать, как эту неточную первичную схему можно переработать в классовое сознание с преодолением аллюзий националистического, религиозного и сексистского характера. Ещё более важно понимать, что сознание «низших классов», особенно тех, кто душою тянется к социальному освобождению, отнюдь не Tabula Rasa, а выработанная жизнью (именно той жизнью, которая для них неприемлема!) «первичная схема» с мощными перекосами в сторону национализма, сексизма, ксенофобии, религии и иных форм. У угнетателей, впрочем, такие же перекосы в сознании, взаимно-дополнительные к соответствующим деформациям угнетённых: только они этим выгодны, а тем – нет.

То есть национализм и религия поддерживают и усиливают друг друга: националисты обращением к религиозным святыням «своего» народа пытаются компенсировать вопиющую иррациональность своих взглядов и тем самым поднять их привлекательность, а «религиозная подкладка» придаёт национальной ненависти особую устойчивость, почти вечность, делает независимой от социально-экономических причин, исходно породивших её.
Скажем, особая устойчивость антисемитизма в христианских и мусульманских странах поддерживается евангельским мифом о евреях-богоубийцах & коранической историей про евреев, вредивших Мохаммаду, столь же стойкий антинегрский расизм в данном ареале – средневековым представлением Сатаны как негра (см. Hortus daemonium, статья «Негр») и библейским представлением, что «хамово отродье» — прирождённые рабы.

Религия, будучи сама предрассудком, выступает как «закрепитель» всех иных предрассудков — национальных, расовых и т.п., освящает их и «продолжает в вечность». Взаимная ненависть сербов и хорватов, прерванная лишь в атеистической/коммунистической СФРЮ и возобновившаяся вновь вместе с национальным/религиозным возрождением 1980-х — лучший тому пример.
Но если у национализма нет «религиозной подкладки», он исчезает или сильно ослабляется после того, как вызвавшие её социально-экономические механизмы перестают быть актуальными. Так сильно ослабла вполне себе расовая ненависть к китайцам в США 19-го-начала 20-го века. Так уйдёт и нынешняя исламофобия, по мере того, как часть выходцев из исламских стран «поднимется» в средний класс, и продолжится падение религиозности в Европе. Поскольку даже ультраправые, понятное дело, распространяют о мусульманах ложь, вроде мифа «о смуглых насильниках» (например, тут), долженствующего оправдать Брейвика, но не предъявляют обвинений иррационального характера. Напротив, в сильно-верующих районах Европы белый расизм держится устойчиво и, видимо, неизбывен.

Поэтому уменьшение религиозности в нашем мире, где экономические факторы «чёрных» перемешивают с «белыми» так, что не разделить, где коммунизм временно слаб и немощен, а «расизм угнетателей» и «расизм угнетённых» индуктируют друг друга – существенное средство понижения ненависти и связанных с нею жертв. По сути дела, религия – одна из самых мощных форм ксенофобии, ибо даёт сверхсанкцию делению на «мы» и «они», несовместимого с идеей общечеловеческого братства, лежащей в основе идей гуманизма и общественного прогресса. Не зря все прочие виды ксенофобии сильнее проявляются у более религиозных людей.

Но вернёмся к работе Крауса и рис.2. Большая точность эмпатических проявлений оценивалась по большей точности расшифровки стандартизованных лицевых экспрессий и более точная соразмерность ответных реакций на них. Окончившие колледж показали сильно меньшую точность эмпатии, чем окончившие только школу. Точно те же различия характеризовали испытуемых, которые по ходу исследования должны были «представляться» высшим классом, от тех, кто представлял себя низшим. «Мысленно проиграв» собственное взаимодействие с «сильными и богатыми», испытуемые показывали бОльшую точность распознавания различных эмоций (в том числе враждебных, игровых и пр.) искусственно воспроизведённые специфическими комбинациями глазных мышц, с бедными и слабыми — наоборот.

В результате было обнаружено параллельное действие объективной принадлежности к высшим/низшим классам и субъективного ощущения «выше-ниже рангом», чем партнёр в микрогруппе (рис.2). Эта же гипотеза подтверждается и косвенными данными. Скажем, если брать индивидуальные различия характеров того же типа, что наблюдается между поведением представителей разных классов, то более взаимозависимые и более покладистые индивиды точней «считывают» чужие эмоции по сравнению с более упёртыми и более независимыми по характеру (Graziano et al, 2007).

Рис.2

Рисунок 2. Влияние реального образовательного уровня и искусственно созданного высшего или низшего статусов на точность «считывания» чужого настроения. [я бы назвал это «дозированностью эмпатии» и прочего альтруистического/просоциального поведения, которая может быть точной или неточной, если речь о величине/силе, адекватной/неадекватной, если речь о выборе конкретных действий, о чём сложена басня «Пустынник и медведь»]. Обратите внимание на хорошее соответствие обоих столбиков, т.е. как бы далеко индивиды не двигались вверх-вниз по лестнице иерархии, воображения каждого из них, включившегося в соответствующую ситуацию, вполне достаточно для адекватного отображения всех ступеней лестницы.

Отсюда следует, что разные классы (или группы угнетателей vs угнетённых] представлены противоположными культурами. У бедных это культура взаимозависимости, взаимопомощи, «общего дела» и массового поведения, у богатых – конкурентность вместо солидарности, эгоизм и расчётливость, как следствие не корысти или злобы, а восприятия других людей не как личностей, а как комплексов ощущений.

Меньше имеющий даёт больше: социальный класс и просоциальное поведение.

Исследования, обзор которых, произведён выше, показывают, что низшие классы, в силу постоянной нехватки ресурсов, развивающейся в устойчивую депривацию, неспособности контролировать ситуацию и т.д. демонстрируют бОльшую зависимость от контекста, бОльшую чувствительности к межличностным отношениям больше точность считывания чужих эмоций. Богатые и бедные, угнетатели и угнетённые, скованы одной цепью классового разделения и общей системой эксплуатации, которая деформирует личность тех и других, придавая первым излишнюю гордость, а вторым излишнюю подлость, в смысле старинного выражения про «подлый народ»

Это позволяет предположить бОльший уровень просоциальной активности и бОльшую альтруистичность у низших классов (в сравнении с высшими; первые считают, что «блаженнее давать, нежели брать, а вторые – наоборот). Предварительные данные поддерживают эту гипотезу. Отчёты «третьего сектора» о поступивших пожертвованиях показывают, что люди с низким доходом жертвуют на благотворительность бОльший % заработков, чем люди с высокими (Independent Sector, 2002).

В одной из современных работ о связи социального класса и просоциального поведения (Piff et al., 2010) специально исследовали, действительно ли те, кто меньше имеет, склонны больше давать на общее благо. В работе мы просили испытуемых поделить сумму из 10 условных единиц (которые потом им меняли на настоящие деньги) между собой и анонимным партнёром. Те, кто сообщал о своей бедности, устойчиво отдавал партнёру больше, чем те, чей социальный статус был высок. В другом исследовании был обнаружен эффект, параллельный данному: бедняки помогали своему встревоженному или утомлённому сотоварищу много больше, чем богатые участники опытов.

В третьем исследовании манипулировали уже субъективным ощущением принадлежности к «верхам» и «низам» (её создавали так, как описано выше). После этой самоидентификации себя с «верхними» или «нижними» смотрели, какую часть годового дохода человек был готов отдавать на благотворительность. Отождествившие себя и бедняками куда щедрей жертвовали на общее благо, чем отождествлявшие себя с богачами. Рисунок 3 показывает, что одновременно с эффектом самоидентификации с бедными/ богатыми (абсцисса) обнаруживается эффект реальной классовой принадлежности испытуемого. Причём второй действует в ту же сторону, что и первый – при любой субъективной самоидентификации реальные бедняки альтруистичнее реальных богачей [верхняя и нижняя линии рис.3].

 Рис.3

Отсюда правота другого тезиса Иисуса Иосифовича: эксплуатируя лепты вдовиц, можно куда надёжней собрать на храм, чем пробуя пробудить благотворительность богачей. В том числе потому, что они отселектированы на способность присваивать чужое и эксплуатировать других в свою пользу. И действительно, в работе Stellar et al. (2011) показано, что бедные лучше замечают «сигналы бедствия» в поведении других, и сильней реагируют на них состраданием и прочей просоциальной активностью, чем богатые. Оборотной стороной этого является, что бедняки более склонны к тревожности и враждебности перед лицом опасности/испытания. Напротив, богатые меньше склонны считаться с общественными нормами (скажем, крутые иномарки хуже останавливаются перед «зеброй», чем скромные авто), чем бедные: честность поступков обратно зависит от социального статуса. Забавно, в США с общественной моралью плохо не только у богатых, но и у владельцев «экологичных машин», типа сделавших пожертвования на охрану природы. [оригинал]

Социальный класс и новые рубежи в культурной психологии.

В заключении авторы указывают, что социальные классы

а) существуют реально,

б) благодаря противоположной направленности реакций их представителей во всяком взаимодействии их друг с другом классы дифференцируются как антагонистические противоположности и сопоставляются в сознании как антагонистические сущности, а не, например, как полюса общего континуума (хотя их именно так подаёт буржуазная пропаганда. Чует сердце, эти данные и есть тот самый ненавистный брейвикам «культурный марксизм».

в) выявленные автором оппозиции рис.1, вроде зависимости от контекста и зависимости от внутренних факторов (ориентация на себя или на других) и прочие различия в атрибуциях через связанные ними объединения и противопоставления формируют противоположные личностные типы социальных низов и «сливок общества», так что разные классы являются социально разными культурами, причём часто взаимонепроницаемыми более, чем культура соседней страны. О чём писал ещё В.И.Ленин: «есть две нации в каждой нации» и т.д.

При этом строе субъективное переживание собственно классовой принадлежности, формирующее специфику поведения во взаимодействии с «чужаком» или в своей среди отнюдь не препятствует воображаемому перемещению (а в силу устойчивости последнего и действию) в роли представителя любого иного класса. За счёт этого происходит социализация в классовом обществе, а муж угнетает жену в нынешней капиталистической семье с той же неуклонностью, с какой капиталист угнетает рабочего, а белые — негров в США, но не на Кубе и не в Бразилии.

Возможность «разобщения» эффектов объективной классовой принадлежности и субъективного переживания классовой идентичности представляет собой мощное средство анализа, позволяющее исследовать первое и второе одновременно без риска впасть в порочный круг интерпретации первого через второе и наоборот. В свою очередь это позволяет концептуализировать социальный класс, объяснив формирующее влияние классовой принадлежности на такие характеристики индивида, как здоровье, социальное познание и социальные интерпретации, точность считывания и отреагирования чужих эмоций, просоциальное поведение в т.ч. альтруизм или его отсутствие. Эти результаты показывают важность инкорпорированных в поведении сигналов о классовой принадлежности в формировании собственной классовой идентичности и различий повседневного психологического опыта у представителей различных классов, тогда как последний вроде бы кажется одинаковым со стороны. В будущем стоит исследовать, как «свои» и «чужие» сигналы классовой принадлежности вместе приводят к точному выводу о принадлежности другого и через это вносят вклад в понимание собственного социального положения на шкале «выше-ниже».

Предложенная авторами концепция сигнальных механизмов классовой идентификации устанавливает этапы будущих экспериментальных исследований. Манипуляции с субъектом классовой самоидентификации позволяют точней очертить причинную связь между классовой принадлежностью и психологическим благополучием (душевным здоровьем, Adler et al., 2000). Дальше, хотя показанные в работе эффекты совместимы с характеристиками классовой принадлежности в равной мере детей и взрослых, будущие исследования помогут выявить эффекты изменения классовой принадлежности при восходящей/нисходящей социальной мобильности, как влияет исходный социальный класс на действия выходцев из него, и тот социальный класс, в который они стремятся (или куда боятся) попасть (Griskevicius et al., 2011).

Будущие работы выявят, как субъективная классовая самоидентификация влияет на прочие составляющие общественной жизни индивида. Например, выходцы из низов могут показывать худшие учебные результаты в группах, составленных с преобладанием «чистой публики» (Johnston et al., 2011). Независимо от объективных ресурсов индивида хроническое ощущение им низшего статуса может подрезать достижения выходцев из низов, в том числе через занижение самооценки, падение мотивации. Скажем, через непроизвольное отнесение академических успехов к тому, что он не может контролировать (контекст), но не к более контролируемым внутренним факторам. Скажем, решив, что в этом деле худшая школьная подготовка всегда перевесит упорство занятий и пр., хотя на самом деле верна «теория интеллекта» Катарины Двек, не предполагающей «потолка», с которым сам человек ничего не может поделать.