Print 
PDF
Аннотация. Описана психология охранительных мифов. Показано, что в большинстве случаев правым консерваторам недостаточно быть просто противниками чего-то, что они считают «опасным», «аморальным» и «вызывающим» и рационально аргументировать против этого. У них возникает внутренняя потребность запачкать, дискредитировать носителей данной точки зрения, на потребу которой они сочиняют про тех разные гнусности. Описаны ответственные за это психологические механизмы, показана их связь с разными примерами из общественной жизни РФ и США.
Когда РПЦ (и в симфонии с нею власть, сделавшая соответствующий выбор) стали раскручивать дело участниц молебна об избавлении от тирана, очень многие вроде бы критические и здравомыслящие люди повели себя странно. Да, они относились негативно к событию, и к самим девушкам, но им было недостаточно просто высказать несогласие. Надо было обязательно запачкать участниц (скажем, упорно называя «блядями», «письками», «бешеными» и пр.) или выдумать про них всякую х-ню: мол, всё было организовано «на американские деньги», «на деньги Березовского», или «они просто марионетки, руководимые каким-то мужчиной» — в диапазоне от Гельмана-Верзилова до опять же БАБа. Подчеркну: речь не об отношении к самому поступку «кощунниц», это следствие мировоззрения, политических взглядов и, в итоге, свободного (и спокойного) выбора. Речь идёт о слишком сильном стремлении к дискредитации актора-источника охранительных страхов, которое ставит под сомнение обоснованность самой охранительной позиции – слишком просто показать, что конкретные утверждения не имеют связи с реальностью при явной неадекватности оскорблений и обвинений содержанию их поступка. И, симметрично, слишком горячих симпатий тоже – но это отдельная тема.
Точь-в-точь как в деле Дрейфуса веком раньше (строго гомологичном по восприятию в обществе, вскрытиям застарелых болезней последнего и пр.). Так или иначе, предмет анализа – не позиция, а «перегибы», что в эмоциях, что в утверждениях.
При всей несуразности этих слухов они в соответствующей среде стойки, быстро распространяющихся, поражённые ими цепко держатся за эти глупости и готовы распространять дальше. Почему так? Это неплохо изучено в первую очередь в США (тем более именно их реакционную среду, интенсивно рождающую данную мифологию, копирует наша реставрация) и других западных странах.
——————————————-
«Вскоре после трагедии 1970 г. в Кентском университете (штат Огайо), в результате которой принимавшие участие в демонстрации против войны в Юго-Восточной Азии четверо студентов были застрелены национальными гвардейцами, учительница местной школы стала настаивать на том, что эти четверо заслуживали того, чтобы быть убитыми. Она утверждала это, отлично зная, что по крайней мере двое из них вовсе не участвовали в демонстрации, а просто мирно прогуливались по университетскому городку, когда началась стрельба. Тем не менее она упрямо твердила: «Все, кто позволяет себе появляться длинноволосыми, в грязной одежде или босыми на улицах такого города, как Кент, заслуживают пули» [1].
Вопрос о том, каким образом школьная учительница из Кента пришла к своему убеждению, что невинные люди заслуживают смерти, — и интригующий и одновременно пугающий. Давайте пока просто скажем, что на это убеждение, вероятнее всего, повлияло ее собственное косвенное соучастие в трагических событиях, имевших место в университетском городке.
Были ли безумны все те люди, которые верили в эти слухи и передавали их другим? Возьмем, к примеру, учительницу из Огайо, которая утверждала, что четверо студентов Кентского университета заслуживали смерти. Не думаю, что она была одинока в своем убеждении, и хотя все, кто разделял его, могли страдать психозами, я серьезно сомневаюсь в этом, как и в том, что подобная классификация существенно улучшит наше понимание данного феномена. Далее в этой книге мы внимательно изучим процесс, вызывающий такой тип поведения, процесс, которому подвержено большинство из нас при наличии определенных социально-психологических условий.
Эллен Бершейд [6] заметила, что люди стремятся объяснить неприятное поведение с помощью навешивания на провинившегося ярлычков «псих», «садист» и тому подобных, отделяя таким способом данного человека от нас — «хороших» людей. Следуя этой логике, мы можем игнорировать дурное поведение других, поскольку нас — «умненьких-благоразумненьких» — оно не касается. Согласно Бершейд, опасность подобного хода мыслей состоит в том, что мы становимся слишком уверенными в собственной невосприимчивости к ситуационным давлениям, вызывающим дурное поведение. А это в свою очередь приводит к достаточно упрощенному решению социальных проблем.
Если конкретизировать сказанное, то таким упрощенным решением проблемы может стать построение набора диагностических тестов, с помощью которых будут определять: кто — лжец, кто — садист, кто — коррупционер, кто — маньяк. Последующие социальные мероприятия будут, очевидно, состоять в идентификации этих людей и передаче их в компетенцию соответствующего социального института.
Конечно, это вовсе не означает, что на свете не существует психозов, а людей, которые им подвержены, не следует содержать в соответствующих заведениях. Я также не утверждаю, что все люди похожи и реагируют одинаково «безумно» на одно и то же интенсивное социальное давление. Повторюсь: все, что я хочу сказать, — это то, что некоторые ситуативные переменные могут вынудить многих из нас — «нормальных» взрослых людей — вести себя самым неаппетитным образом. Поэтому крайне важны все наши попытки понять эти переменные, а также процессы, вызывающие малопривлекательное поведение.
… Например, после того как на территории Кентского университета солдаты Национальной гвардии штата Огайо убили четырех студентов — двух девушек и двух молодых людей, распространились следующие слухи:
1) что убитые незамужние студентки были беременны (и, следовательно, сексуально распущенны, так что их смерть как бы была для них спасением.);
2) что тела всех четверых буквально кишели вшами и настолько грязны, что работники похоронной службы испытали приступ тошноты, когда тела убитых поступили к ним;
3) что у жертв был настолько запущенный сифилис, что они все равно умерли бы в течение двух недель [47].
Конечно, все эти слухи были абсолютно лживыми, однако, если верить Джеймсу Миченеру [5], они распространялись со скоростью лесного пожара. На самом деле убитые были чистоплотными, порядочными и яркими людьми, более того, двое из них вообще не участвовали в демонстрации, закончившейся трагедией, а просто мирно прогуливались по университетскому городку, когда их сразили пули национальных гвардейцев. Почему же жители городка так легко поверили в эти слухи и распространяли их? Невозможно дать точный ответ на этот вопрос, но моя догадка заключается в том, что причины распространения слухов во многом оказались схожими с теми, что вызвали слухи в Индии, проанализированные Прасадом и Синхой: и те и другое уменьшали диссонанс.
… Предположим, вы застигнуты страшным стихийным бедствием, скажем, землетрясением. Вокруг вас рушатся дома, гибнут и получают ранения люди. Нет нужды говорить о том, что вы напуганы. Нужно ли искать какие-либо оправдания этому страху? Конечно, нет. Доказательства — рядом: раненые люди и разрушенные дома служат более чем достаточным оправданием вашего страха. А теперь, вместо этого, представьте, что землетрясение произошло в соседнем городе. Вы ощущаете подземные толчки и слышите рассказы о разрушениях. Вы снова испуганы, но на сей раз не находитесь непосредственно на месте катастрофы; ни вы, ни окружающие вас люди не пострадали, и ни один дом в вашем городе не подвергся разрушениям. Нужны ли будут теперь какие-то оправдания страху? Да, нужны. Подобно людям, испытывавшим сильную реакцию на эпинефрин в эксперименте Шехтера-Сингера, но не подозревавшим о ее причинах, и подобно нашему загипнотизированному приятелю в плаще и галошах, вы почувствуете желание каким-либо образом оправдать свои действия и чувства. В данном случае в непосредственной близости от вас не видно ничего, что могло бы внушать страх, поэтому вам придется поискать какие-то оправдания, чтобы ответить на вопрос, почему вы испуганы до потери сознания.
Подобные стихийные бедствия не являются гипотетическими — они реально имели место в Индии. Изучая последствия происшедшего там землетрясения, исследователи, в частности, собрали и проанализировали распространявшиеся в то время слухи. То, что удалось обнаружить, оказалось впечатляющим. Так, индийский психолог Джамуна Прасад [1) выявил следующую закономерность: если землетрясение происходило в соседнем городе, а жители близлежащей деревни (в которой и проводилось исследование) могли ощущать толчки, не подвергаясь в то же время непосредственной опасности, то в этой деревне отмечалось появление множества слухов, предрекавших другие надвигающиеся беды!
Жители данной деревни сами верили и всячески способствовали распространению слухов о том, что:
1) на деревню идет стена воды;
2) днем потопа и всеобщего разрушения станет 26 февраля;
3) случится еще одно страшное землетрясение в день лунного затмения;
4) в ближайшие дни следует ждать циклона;
5) грядут еще более ужасные, но пока не предсказуемые напасти.
Отчего же во всем мире люди не устают сочинять подобные истории, верить в них и передавать их другим? Эти люди — мазохисты? Или параноики? Ведь совершенно очевидно, что подобные россказни вряд ли внесут в души тех, кто распространяет и слушает их, чувства покоя и уверенности.
Одно из весьма привлекательных объяснений описанного феномена состоит в том, что люди были очень испуганы и, не найдя в реальной ситуации достаточного оправдания охватившему их страху, вынуждены были изобрести свое собственное оправдание. Таким образом, они переставали чувствовать себя дураками: в конце концов, если приближается циклон, то понятно, почему у меня квадратные глаза.
Данное объяснение подкрепляется исследованием слухов, проведенным Дурганандом Синха [2]. Он изучал слухи, распространяемые в индийской деревне сразу после такого же по масштабу стихийного бедствия, которое описано в работе Прасада; главное различие между этими двумя исследованиями состояло в том, что Синха изучал людей, действительно пострадавших от разрушений и ставших свидетелями причиненного ущерба. Они были испуганы, но имели для этого все основания и не нуждались в поисках дополнительного оправдания своих страхов. Поэтому распространяемые в их среде слухи не содержали предсказаний относительно будущих бедствий и вообще не были сильно преувеличены. Слухи оказались скорее утешительными. В частности, предсказывалось, что водоснабжение будет восстановлено в самое ближайшее время — а это не соответствовало действительности.
Процессы, которые я здесь обсуждаю, были включены Леоном Фестингером в разработанную им теорию человеческого познания и мотивации [3]. Названная теорией когнитивного диссонанса, она, как это часто бывает, оказалась на удивление простой; однако мы еще увидим, сколь невероятно широк диапазон ее приложений….
… Нарисуйте себе следующую картину. Кент — это весьма консервативный небольшой город в штате Огайо. У многих жителей радикальное поведение некоторых студентов вызывало ярость; кое-кто из горожан, вероятно, в душе даже предрекал студентам неминуемую кару: что посеете, то и пожнете! Однако смерть, по мнению даже этих горожан, оказалась чересчур суровой карой, и студенты ее вряд ли заслуживали. В данных условиях любая информация, представлявшая жертв в дурном свете, помогала уменьшению диссонанса, как бы подспудно подтверждая: вот и хорошо, что они погибли. К сказанному можно добавить, что желание поверить в изначальную греховность жертв, которая давала основание считать их заслуживающими смерти, выражалось и более открыто. Так, несколько национальных гвардейцев штата Огайо весьма резко высказались в том духе, что жертвы получили по заслугам, а уже упоминавшаяся в начале этой книги кентская учительница, проинтервьюированная Джеймсом Миченером, зашла так далеко, что заявила: <Всякий, кто появляется на улицах такого города, как Кент, с распатланными волосами, в грязной одежде и босоногим, заслуживает того, чтобы быть застреленным>. Это, продолжала она, касается и ее собственных детей [48].
Трудно отделаться от искушения одним махом записать всех этих людей в сумасшедшие, однако мы не должны так легко разбрасываться подобными заявлениями. Хотя с определенностью можно утверждать, что люди, в массе своей, не ведут себя столь экстремальным образом, как вела себя учительница из Кента, которую мы здесь цитировали, однако верно и то, что почти на каждого из нас можно оказать влияние в направлении подобного поведения.
Этот пример хорошо вписывается в теорию диссонанса, однако решающим доказательством верности этой теории он не является. Например, могло статься, что национальные гвардейцы были убеждены в том, что студенты заслуживают смерти, еще до того как гвардейцы стреляли в них и убили их.
Чтобы быть более уверенным, что в подобных ситуациях может действительно происходить оправдание жестокости, для социального психолога очень важно на какое-то время уйти от суматохи реального мира и проверить все предсказания теории в более контролируемом мире экспериментальной лаборатории. В идеале, если мы хотим проследить за изменениями, которые происходят в аттитьюдах в результате когнитивного диссонанса, следовало бы точно знать, каковы были аттитьюды до того, как произошло событие, вызвавшее диссонанс. Подобная ситуация была сконструирована в эксперименте, который провели Кит Дэвис и Эдвард Джонс [49].
Они убедили студентов добровольно помочь в проведении следующей процедуры. Каждый испытуемый должен был наблюдать за собеседованием, которое проходил другой студент, а затем на основании сделанных наблюдений высказать этому студенту, что считает его пустым, ненадежным и скучным человеком. Главной находкой данного эксперимента было следующее: испытуемые, которые добровольно вызвались выполнить то, что от них требовал экспериментатор, преуспели в убеждении себя, что им не нравится жертва их жестокого приговора. Короче, после того, как были произнесены слова, определенно нанесшие вред проходившему собеседование студенту, испытуемые убедили себя в том, что он их вполне заслуживал; именно поэтому испытуемые нашли этого студента менее привлекательным, чем он казался им до того, как его обидели. Этот сдвиг произошел несмотря на то, что испытуемые были прекрасно осведомлены, что студент не сделал ничего, заслуживающего их критики, они наговорили ему обидных слов просто потому, что таковы были инструкции экспериментатора.
К похожим результатам привел и эксперимент Дэвида Гласса [50). В его исследовании индивиды, считавшие себя хорошими и порядочными людьми, но вынужденные наносить удары током другим людям, всячески умаляли достоинства своих жертв, чтобы оправдать ту боль, которую они им причиняли. Причем самый наглядный результат был получен среди испытуемых с высокой самооценкой: если же я считаю себя негодяем, то, заставив других страдать, я не буду испытывать слишком большого диссонанса, следовательно, невелика и моя потребность убеждать себя, что они заслуживают своей участи. Обратите внимание на иронию: доставив вам боль, я — исключительно потому, что считаю себя человеком безупречным, — вынужден буду убедить себя в том, что вы — предатель, доносчик или еще кто похуже! Другими словами, поскольку такие безупречные личности, как я, не обижают невиновных, стало быть, это вы заслуживаете всех тех мерзостей, которые я с вами проделываю.
Существуют обстоятельства, которые ограничивают степень распространенности данного феномена. Одно из них уже было отмечено: у людей с низкой самооценкой меньше выражена потребность в умалении достоинств жертв.
Другим фактором, ограничивающим феномен умаления достоинств, является способность жертвы совершать ответные действия. Если жертва в состоянии и желает нанести в будущем <удар возмездия>, тогда обидчик сочтет, что справедливость будет восстановлена и, таким образом, нет нужды оправдывать собственные действия путем умаления достоинств жертвы.
Эллен Бершейд и ее сотрудники [51] провели остроумный эксперимент: студенты университета добровольно согласились наносить товарищу болезненные удары электрическим током; как и предполагалось, в результате подобных действий каждый из испытуемых начинал умалять достоинства жертвы. Однако половине испытуемых было сказано, что потом все произойдет наоборот: студентам-жертвам будет предоставлена возможность подвергнуть той же экзекуции своих мучителей. В результате те, кто поверил, что жертвы смогут им отплатить, уже не умаляли их достоинств. Короче, из-за того, что жертвы оказались способны на ответные действия, диссонанс уменьшился: обидчикам не было нужды принижать жертвы с целью убедить себя, что те заслужили жестокое обращение».
Элиот Аронсон. Общественное животное. Введение в социальную психологию.
См.обсуждение в комментах; вот и живая иллюстраци к написанному пришла комментировать
P.S. И поскольку вчера — годовщина события, повторю важную вещь, как ни странно, не понятую и не высказанную никем, даже социалистами-коммунистами, хотя казалось бы, им должна прийти в голову первой. Уровень социальной деградации всех нас за 20 лет капитализма виден в том, что участницы молебна об избавлении от тирана своё стремление к свободе аргументируют Солженицыным и Буковским (для которого «под маской политкорректности скрывает свою злобу вариант марксизма«).
Даже не пытаясь задуматься, что именно эти гг. вместе с прочей диссидентурой 70-80-х и родили ту реакционную волну, которая растоптала нашу жизнь в 89-91 гг., а теперь и их безвинно держит в СИЗО, а то и упечёт на годы. И что все мы прочие именно их должны благодарить за нынешнюю ясно обозначившуюся черносотенную тенденцию.
Ведь, противостоя СССР, диссиденты сделали нормой уголовное/воровское отношение к обществу – вместо гражданственности, культивировавшейся в СССР, подняли и укрепили религиозный дурман вместо просвещения, оттеснение женщин в «кухонное рабство» вместо равноправия полов, культивирование «национального» вместо общечеловеческого братства. И этот вот подвиг обратного развития им представляется «путём к свободе», хотя они сами, судимые за «умаление духовной основы государства», одна из точек этого пути – боюсь, не последняя. Причём это отличницы, получившие лучшее образование в стране – и не могут отличить свободы от рабства, прогресса от реакции.
Вообще, что мне кажется неправильным и странным, что два главных гуру левого движения у нас — это диссиденты-антисоветчики Тарасов с Кагарлицким. Вне зависимости от их личных достоинств и недостатков, они оба словом и делом подрывали СССР и вместе с прочей диссидой способствовали капиталистической реставрации 89 года. А ведь антисоветского коммунизма не бывает; и торжество коммунизма в будущем возможно лишь как развитие советского (ГДРовского, кубинского) опыта, преодоление его недостатков, развитие достоинств и пр., но «печка», от которой танцуем — именно он. Мне это видится непреодолённым мороком 89-го года, когда идеи классового врага оккупировали наш коллективный моск.
И я убеждён, что пока, скажем, уважаемый журнал «Скепсис» будут заслуженно аттестовать «продолжателем традиций левого крыла диссидентского движения» (а не открывателем Атлантиды комдвижения и советского строя), ничего хорошего ни для левых, ни тем более красных у нас не будет — невозможно чего-то добиться, действуя в парадигме прямого врага». См.обсуждение в комментах.
P.P.S. Мысль, что сабж точно соответствует делу Дрейфуса в тогдашней Франции, получила подтверждение от противного (очень противного). «Коричневый Изя» Шамир в одноцветной «КП» использует ту же гомологию и приходит к тем же выводам, что и я (или, например, lj-юзер yakushef), но с противоположной стороны оценочного осуждения. «Они наверняка будут действовать по лекалам дела Дрейфуса, которое тянулось более десяти лет и привело к вытеснению католической церкви из общественной жизни Франции, и к торжеству новой крупной финансовой буржуазии».
