Print 
PDF
Предисловие: текст ниже даётся в продолжение темы про деперсонализацию и синдром Котара
Вилейанур Рамачадран
Одна из последних остающихся проблем в науке — это загадка сознания. Человеческий мозг — простой ком желеобразного вещества внутри черепной коробки — способен созерцать безбрежность космоса и успешно оперировать такими абстрактными идеями как ноль и бесконечность. Что еще более примечательно, — он может задаваться не дающими покоя вопросами о смысле своего собственного существования. «Кто есть я?» — возможно является самым фундаментальным из всех вопросов.
На самом деле этот вопрос сводится к двум проблемам: проблеме qualia и проблеме «я». Мои коллеги, покойный Фрэнсис Крик и Кристоф Кох сделали ценный вклад, указав, что сознание может быть эмпирической, а не философской проблемой. Они также предложили несколько изобретательных идей в этом направлении, но я не соглашусь с их позицией, что проблема qualia проще и нам стоит сначала заняться ей, прежде чем браться за проблему «я». Я считаю, что верно обратное, и полностью уверен, что проблема «я» будет разрешена еще при жизни большинства читателей этого эссе, в отличие от проблемы qualia.
Проблема qualia хорошо известна. Предположим, что я сверх-разумный марсианин, который, однако, лишен цветового восприятия. Я изучаю ваш мозг и выясняю вплоть до мельчайших деталей, что в нем происходит — на физико-химическом уровне, — когда вы видите красный свет с длиной волны 630 нм и произносите «красный». Вам понятно, что мое научное описание, хотя и совершенно полное с моей точки зрения, упускает нечто невыразимое и по сути непередаваемое, а именно — ваше действительное восприятие красного цвета.
У вас нет никакого способа передать мне это невыразимое качество красного цвета, кроме разве что подсоединить ваш мозг непосредственно к моему, без того чтобы понапрасну сотрясать воздух (Билл Хирштейн и я называем это qualia-кабелем; он будет работать только в том случае, если мое невосприятие цвета вызвано отсутствием пигментов в рецепторах сетчатки моего глаза, при полной сохранности в мозге всех нейронных структур цветовосприятия). Мы можем определить qualia как именно этот аспект вашего восприятия, который недоступен мне, марсианину, лишенному цветового зрения. Я полагаю, что эта проблема никогда не будет решена или окажется (с эмпирической позиции) псевдо-проблемой. Qualia и так называемые «чисто физические» события могут оказаться подобны двум сторонам ленты Мебиуса, которые с точки зрения муравья, ползущего по ней, выглядят совершенно различными, но в реальности являются одной поверхностью. Таким образом, чтобы понять qualia, нам возможно потребуется преодолеть пределы наших муравьиных представлений, как это было сделано Эйнштейном по другому поводу, но как к этому подступиться — об этом можно только гадать.
Проблема «я», с другой стороны, — это эмпирическая проблема, которая может быть решена — или по крайней мере предельно исследована — наукой. Когда это случится — если это случится, — это будет поворот в истории науки. С позиций нейрологии было показано, что «я» не является монолитной сущностью, которой оно само себя считает. «Я» оказывается состоящим из множества частей, каждая из которых может изучаться отдельно, и представление о едином «я» может вполне оказаться иллюзией (но если так, то мы должны ответить на вопрос, откуда эта иллюзия происходит; была ли она адаптацией, приобретенной в ходе естественного отбора).
Рассмотрим следующие заболевания, которые демонстрируют различные аспекты «я»:
* Ощущения пребывания вне своего тела (внетелесный опыт): пациенты перенесшие инсульт в правой лобно-теменной области сообщают о выходе в пространство и наблюдении своего тела, оставшегося внизу (без сомнения внося свой вклад в миф о бестелесных душах). Поражения в левом полушарии приводят к появлению ощущения таинственного присутствия — мнимого двойника, прячущегося за левым плечом пациента.
* Апотемнофилия: развитие у человека, совершенно нормального во всех других отношениях, сильного желания ампутировать свою руку или ногу. В правой теменной доле (в части, известной как SPL) в нормальной ситуации содержится полный внутренний образ тела. Мы недавно показали, что у таких пациентов присутствует врожденный дефект, при котором, часть этого образа, соответствующая отвергаемой конечности, отсутствует, что приводит к отчуждению самой конечности.
Эти пациенты иногда испытывают сексуальное влечение к другим людям с ампутированными конечностями. Мы полагаем, что у «нормальных» людей в S2 находится генетически заданное представление, которое служит образцом, действующим на области конечностей и визуальные области, определяя эстетические предпочтения собственного типа тела. Поэтому свиней привлекают свиньи, а не люди. (Это не отрицает дополнительной роли визуального и обонятельного импринтинга). Но если образ в S2 лишен конечности, это может транслироваться в эстетические предпочтения людей с ампутированными конечностями — опосредованные известными обратными проекциями, соединяющими («эмоциональную») миндалину с каждым уровнем иерархии визуального восприятия.
* Транссексуальность: Женщина сообщает, что, насколько себя помнит, она всегда ощущала себя мужчиной, заключенным в женское тело — даже испытывая мнимые эрекции мнимого пениса. Наши обычные представления о том, что каждый человек имеет одну сексуальную идентификацию (одного сексуального «я»), оказываются под вопросом. Оказывается, что имеется по крайней мере четыре отчетливых аспекта сексуальности: внешняя анатомия, внутренний образ тела в мозге, сексуальная ориентация и сексуальная идентификация — кем, как вы считаете, вас считают другие. В нормальной ситуации все эти аспекты гармонично сочетаются при зародышевом развитии, но если происходит их разделение, вы превращаетесь в транссексуала. (Важно отметить, что в этом нет ничего «ненормального» — не больше, чем вы находите «ненормального» в гомосексуальности).
* Пациент, лишенный руки, но испытывающий мнимое ощущение ее присутствия, наблюдает, как прикасаются к руке другого участника эксперимента. К изумлению пациент чувствует прикосновение к его мнимой руке. Барьер между ним и другим человеком исчез.
* Синдром Котара: пациент считает себя умершим и отвергает все свидетельства об обратном.
* Синдром Капгра: пациент считает, что его мать лишь выглядит, как его мать, и на самом деле является подложным двойником. Другие пациенты утверждают, что они живут в доме — точной копии их настоящего дома. Билл Хирштейн и я (а также Гайдн Эллис и Эндрю Янг) продемонстрировали, что этот очень специфический вид бреда возникает в результате разрыва между визуальной областью и эмоциональными областями в мозге. Поэтому, когда наш пациент Дэвид видит свою мать, он распознает ее облик и активирует полуосознанные воспоминания, связанные с ней. Но это не вызывает в нем никаких эмоций, никакого узнавания, и он, пытаясь найти объяснение этой ситуации, приходит к выводу, что перед ним ее двойник. Важно отметить, что все эти пациенты обычно разумны и психически устойчивы практически во всех остальных отношениях. Такая избирательная природа этого отклонения вызывает удивление и делает его заслуживающим изучения.
Дэвид также испытывает трудности с абстрагированием при отождествлении нового человека, с которым он последовательно несколько раз встречается при разных обстоятельствах. Без вспышки узнавания, которую он должен был бы испытать во время второй, третьей или любой последующей встречи, он оказывается не в состоянии увязать свой опыт с одним человеком. Что более примечательно, иногда у Дэвида происходит дублирование себя! Он часто упоминал о «другом Дэвиде, который сейчас в отпуске». Это было похоже на то, что даже последовательные воспоминания о себе у него не увязывались с одним человеком, как это имеет место у нас с вами.
Этот случай не следует путать с диагнозом «множественной личности» (MPD — multiple personality disorder), встречаемом в психиатрии. MPD — часто сомнительный диагноз, который ставится в медицинско-юридических и страховых целях, и который имеет тенденцию усиливаться или ослабевать от одного момента времени к другому. (У меня всегда был соблазн послать два счета какому-нибудь пациенту с MPD и посмотреть, оплатит ли он оба.) Пациенты же подобные Дэвиду, с другой стороны, могут дать нам подлинное понимание нейронного базиса «я».
* При другом заболевании у пациента с повреждением в передней части поясной извилины развивается «akinetic mutism«. Он лежит в кровати в состоянии полного бодрствования, но оказывается неспособным говорить или ходить — на самом деле взаимодействовать каким бы то ни было образом с окружающими людьми или предметами. Иногда такие пациенты могут очнуться (в результате действия определенных препаратов) и сказать: «Я знал, что происходит вокруг меня, но у меня просто не было никакого желания что-либо делать». Это было, как будто у них происходила избирательная потеря одного из главных атрибутов «я» — свободной воли.
* Еще более удивителен феномен, называемый «телефонным синдромом». Пациент (я буду называть его Джон) демонстрирует akinetic mutism — отсутствие видимого сознания — когда видит своего, скажем, отца при личной встрече. Но если его отец позвонит ему по телефону, он неожиданно приходит в себя и начинает нормально с ним общаться (из частной переписки с S. Sriram и Orrin Devinsky). Было как будто два Джона — визуальный Джон, который лишь частично в сознании, и аудио-Джон (со своим собственным «я»), который разговаривает по телефону. Подобный взгляд подразумевает наличие такой степени разобщения между различными «я» — от сенсорных областей до моторных, — какой никто не подозревал.
Мы теперь обратим внимание на два аспекта феномена «я», которые считаются почти аксиоматическими. Во-первых, — это существенно внутренняя природа «я». Вы можете сочувствовать другому человеку, но вы никогда не достигнете состояния переживания его ощущений или слияния с ним (кроме разве случаев патологических состояний типа folie a duex или романтической любви). Во-вторых, «я» знает о своем собственном существовании. «Я», которое отрицает свое существование, — это оксюморон. Тем не менее обе эти аксиомы могут нарушаться при заболеваниях, при этом не оказывая никакого влияния на другие аспекты «я». Человек с ампутированной рукой может в буквальном смысле чувствовать прикосновение к своей мнимой руке, когда он просто видит прикосновение к другому человеку. Человек с синдромом Котара отрицает свое существование, утверждая, что его тело — это просто пустая оболочка. Объяснение этих заболеваний в нейрологических терминах может помочь понять, каким образом конструируется нормальное «я».
Чтобы дать объяснение некоторым из этих синдромов, нам потребуется привлечь зеркальные нейроны, открытые Джиакомо Ризолатти, Витторио Галезе и Марко Якобони. Нейроны прифронтальной коры посылают сложные сигналы в спинной мозг, которые оркестрируют приобретенные и полу-приобретенные движения, такие как помещение пищи в рот, нажатие рычага, кнопки и т.д. Это «обыкновенные» моторно-командные нейроны, но некоторые из них, известные как зеркальные нейроны, также возбуждаются, когда вы просто наблюдаете за другим человеком, выполняющим похожие движения. Это как если бы такой нейрон (более строго — нейронная сеть, в состав которой он входит) использовал входную визуальную информацию для «моделирования виртуальной реальности», в которой происходят действия другого человека, позволяя вам тем самым сопереживать ему и видеть мир с его точки зрения.
В моем предыдущем эссе для Edge я также размышлял о том, что эти нейроны могут не только помогать моделировать поведение других людей, но также и быть развернутыми «внутрь» для создания репрезентаций второго порядка или мета-репрезентаций ваших собственных предыдущих процессов в мозге. Это могло бы быть нейронным основанием интроспекции, а также взаимодействия между осознанием себя и осознанием других. Разумеется, здесь возникает вопрос, наподобие курицы и яйца, — что возникло первым? — но это не имеет существенного отношения к моему главному аргументу. (См. также дополнение Ника Хамфри на Edge). Важно, что они эволюционировали совместно, обогащая друг друга, и привели к развитой репрезентации «я», которая характеризует современного человека. Наш повседневный язык демонстрирует это: когда я говорю «I feel a bit self conscious», я на самом деле имею ввиду, что я отдаю себе отчет в том, что другие обращают на меня внимание. Или когда я говорю о том, что я занимаюсь самокритикой или жалею себя (шимпанзе может испытывать жалость к другой шимпанзе, которая что-нибудь у нее выпрашивает, но я сомневаюсь, что она способна испытывать жалость к себе).
Я также предположил, что хотя эти нейроны первоначально возникли в наших предках для обеспечения способности принять визуальную точку зрения другой особи, они эволюционировали далее в человеке для обеспечения способности принять метафорическую точку зрения другого («Я вижу это с его точки зрения» и т.д.). Это также могло оказаться поворотным пунктом в эволюции, хотя, как именно это могло произойти, — большая загадка.
Есть также «тактильные зеркальные нейроны», которые возбуждаются не только тогда, когда прикасаются к вашей коже, но и когда вы наблюдаете за прикосновением к другому. Это ставит интересный вопрос: откуда нейрон знает, что является стимулом? Почему активность этих нейронов не ведет к тому, чтобы вы реально чувствовали прикосновение к другому человеку? На это есть два ответа. Во-первых, тактильные рецепторы вашей кожи сообщают другим тактильным нейронам в коре (незеркальным нейронам), что к ним никто не прикасается, и этот нулевой сигнал избирательно гасит возбуждение, передаваемое зеркальными нейронами. Это могло бы объяснить, почему человек с ампутированной рукой чувствует прикосновение, наблюдая за другим: ампутация вместе с рукой удалила возможность погасить возбуждение в зеркальных нейронах. Мысль о том, что единственный барьер между вами и другими — это ваши тактильные рецепторы, оказывается довольно отрезвляющей.
Другое соображение, почему зеркальные нейроны не приводят к тому, чтобы вы копировали все, что видите, как делают другие, или в буквальном смысле испытывали их тактильные ощущения, может заключаться в том, что ваши лобные доли посылают сигналы обратной связи, чтобы тормозить возбуждение зеркальных нейронов. (Это не может подавлять их полностью, поскольку тогда от зеркальных нейронов изначально не было бы никакой пользы). Как и ожидалось, при повреждении лобных долей человек действительно может начать копировать других («эхопраксия»).
Новые свидетельства дают возможность предположить, что могут существовать зеркальные нейроны для боли, отвращения, мимики лица, — возможно для всех внешних эмоциональных проявлений (мы называем их «сочувствующие» нейроны или нейроны Ганди). Некоторые из них находятся в передней части поясной извилины, другие в островковой доле.
Я говорю обо всем этом, чтобы подчеркнуть, что несмотря на всю значимость, которую ваше «я» придает своей индивидуальности и обособленности, единственное, что разделяет вас и меня, — это небольшое количество нейронных структур в ваших лобных долях, взаимодействующих с зеркальными нейронами. Нарушь их работу — и вы «потеряете свою самоидентификацию», ваша сенсорная система начнет смешиваться с сенсорными системами других людей. Как общеизвестная Мэри из философского мысленного эксперимента, вы начнете чувствовать их qualia.
Мы предполагаем, что многие нейро-психиатрические симптомы, которые иначе оказываются необъяснимыми, могут возникать из неполадок в этих нейронных структурах, приводя к путанице «ты-я» и пониженной самодифференциации. Линдсей Оберман, Эрик Альтшулер и я получили предварительные результаты в сильной степени свидетельствующие о дефиците зеркальных нейронов у детей-аутистов, что не только могло бы объяснить их слабые способности к имитации, сопереживанию и «играм понарошку» (требующим ролевого поведения), но также то, почему они иногда путают местоимения «я» и «ты» и испытывают трудности с самонаблюдением. Даже фрейдистские феномены, как например «проекция», присущие всем нам, могут иметь сходное происхождение: «я тебя люблю» превращается в «ты любишь меня», что дает мне ощущение защищенности.
Вернемся к синдрому Котара — предельному парадоксу «я», отрицающему свое собственное существование (иногда утверждающему: «я умер», «я чувствую запах гниения моего тела» и т.д.) Мы полагаем, что это происходит в результате комбинации двух структурных повреждений (разрывов). Во-первых, это повреждение аналогичное синдрому Капгра, но значительно более обширное. Оказывается нарушена связь эмоций не только с визуальными центрами, но и со всеми сенсорными системами, включая сенсорную память. Таким образом весь мир оказывается подложным двойником — нереальным (не только мать). Во-вторых, может быть нарушено взаимодействие между зеркальными нейронами и подавляющими структурами лобных долей, приводящее к разрушению ощущения «я» как обособленного от других (или на самом деле от окружающего мира). Потеря мира и потеря себя — что может быть ближе к смерти? Это объяснение ни в коем случае не претендует на полноту. Я привожу его, чтобы обозначить тот образ мышления, который может понадобиться нам для объяснения всех этих загадочных синдромов.
Теперь представьте, что эти же самые структуры оказываются гиперактивными, как это иногда случается при спазмах, берущих начало в височных долях (TLE — temporal lobe epilepsy). Результатом было бы интенсивное усиление чувственного восприятия мира у пациента и повышенное сопереживание со всеми существами вплоть до ощущения единения со всем космосом — основа мистических и религиозных переживаний. (Ваше «я» растворяется и соединяется с Богом.) Действительно, многие великие исторические религиозные лидеры страдали TLE. Мой коллега, покойный Фрэнсис Крик, предположил существование в мозге больных TLE и священников аномальных передатчиков сигналов, которые он назвал «теотоксинами» (Однажды он в разговоре с философом Патрицией Черчланд сказал, что он не имеет ничего против религии как таковой, до тех пор пока она остается частным делом, совершаемым взрослыми людьми на добровольной основе).
Спешу добавить, что участие височных долей в мистических переживаниях само по себе не отрицает существование абстрактного Бога, который, по индийской философии, представляет собой полное растворение всех барьеров. Возможно, что больные TLE познали истину в отличие от всех нас. Я сам не страдаю TLE, но и со мной случались просветления во время прослушивания интенсивной музыки, наблюдения северного сияния или лун Юпитера в телескоп. Во время таких просветлений мне открывалась вечность в одном мгновении и божественность во всех вещах. Я в самом деле ощущал свое единение с Космосом. В таких переживаниях нет ничего «истинного» или «ложного» — они являются тем, чем они являются: просто другим взглядом на реальность.
Давайте теперь взглянем на ощущения выхода из тела (внетелесный опыт). Даже нормальный человек, как, например, читатель этих строк, может иногда испытывать ощущение видения себя со стороны (с привлечением чего-то подобного зеркальным нейронам), но это не приводит к полномасштабному состоянию бреда, поскольку другие нейронные системы (например, подавляющие лобные структуры и тактильные рецепторы) держат вас на якоре. Однако, повреждения в правой лобно-височной области или кетаминовая анестезия (которая может воздействовать на те же самые структуры) снимает подавление и вы начинаете ощущать выход из своего тела вплоть до того, чтобы не чувствовать собственную боль — вы воспринимате свою боль «объективно», как если бы ее испытывал кто-то другой. Некоторые такие «выходы», похожие на поведение опоссума, также случаются в критических ситуациях, когда вы мгновенно покидаете свое тело и смотрите, как оно подвергается изнасилованию или растерзывается львом. Такой рефлекс обычно играет защитную роль (притвориться мертвым, чтобы обмануть хищника), но следы его в человеке могут проявляться как «диссоциативные» состояния в условиях крайнего стресса.
Общепринятое «единство» или внутренняя целостность «я» также является мифом. Большинство пациентов с параличом левой руки вызванным инсультом в правом полушарии воспринимают и описывают свою проблему адекватно. Но некоторые из них, у которых оказывается также нарушен «образ тела» находящийся в правой SPL (и возможно островковой доле) утверждают, что их парализованная левая рука им не принадлежит. Пациент может утверждать, что она принадлежит его отцу или супруге. (Как если бы у него был избирательный синдром Капгра в отношении своей руки). Такие синдромы ставят под сомнение даже самые базовые положения, такие как «я заключен в этом теле» или «это моя рука». Они дают возможность предположить, что «принадлежность» является одной из основных функций мозга, прошитой в нем в результате естественного отбора из-за ее очевидных преимуществ для наших предков гоминоидов. Любопытно, стал бы кто-нибудь с таким заболеванием отрицать, скажем, повреждение левого крыла своей машины (или то, что оно принадлежит ему) и приписывать его машине своей матери?
У подобных отклонений, похоже, нет предела. Вполне разумная и ясно изъясняющаяся пациентка, с которой мне довелось недавно беседовать, утверждала, что ее левая рука не была парализована, а безжизненная конечность, лежащая на ее коленях, на самом деле принадлежала ее отцу, который «прятался под столом». Тем не менее, когда я попросил ее дотронутся левой рукой до своего носа, она взяла ее правой рукой и подняла ее, используя свою левую руку как «инструмент», чтобы коснуться носа. Очевидно, что кто-то внутри нее знал, что ее левая рука парализована и что рука, лежащая на ее коленях, ее собственная, но «она» — та, с которой я разговаривал, — этого не знала. Я затем поднял «руку ее отца» и поднес к ней, обращая ее внимание на то, что эта рука прикреплена к ее плечу. Она согласилась, но продолжала утверждать, что рука принадлежит ее отцу. Противоречие не смущало ее ни в малейшей степени.
Ее способность одновременно придерживаться двух несовместимых убеждений может показаться нам причудливой, но на самом деле все мы допускаем подобное время от времени. Я знаю многих выдающихся физиков-теоретиков, которые обращаются с молитвами к персонифицированному Богу — старцу, взирающему на них откуда-то с неба. Я могу сказать, что давно знаю о роли молитвы в качестве плацебо, но когда я недавно узнал об одном исследовании, которое показало, что медикамент может оказывать положительный эффект, даже если пациент знает, что это плацебо, я немедленно начал молиться. Есть два Рамачандрана: один — прожженый скептик, другой — убежденный верующий. К счастью, такое двойственное состояние ума приносит мне наслаждение, в отличие от Дарвина, которого оно мучало. Это чем-то сходно с удовольствием, которое я испытываю от гравюр Эшера.
В последнее десятилетие мы могли наблюдать стремительный рост интереса к вопросам природы сознания и «я» среди нейрологов. Спектр подходов к этой проблеме простирался от изучения электрофизиологии отдельных нейронов до исследований макро-анатомии мозга (включая сотни томографических исследований по нейровизуализации). Что оказывается упущеным, однако, можно было бы назвать «психо-анатомией», целью которой являлось бы объяснение специфических деталей определенных сложных ментальных способностей в терминах настолько же специфических деталей работы специализированных нейронных структур. В качестве аналогии рассмотрим генетический код. Когда Крик и Уотсон распутали двойную спираль ДНК, их озарило, что дополнительность двух цепей спирали аналогична дополнительности родителей и потомства при наследовании (от свиней рождаются свиньи — не ослы). Другими словами структурная логика ДНК определяет функциональную логику наследования. Никаких подобных озарений, которые помогли бы нам точно отображать функцию на структуру, в нейрологии пока не случилось.
Один путь к этой цели, как мы увидели в этом эссе, может заключаться в исследовании синдромов, находящихся на стыке нейрологии и психиатрии. Исходя из сложности присущей человеческому мозгу, маловероятно, что будет найдено одно выдающееся решение наподобие ДНК (хотя я не исключаю такой возможности). Однако могут быть различные ситуации, в которых такой синтез возможен в меньшем масштабе, и которые могут привести к верифицируемым предсказаниям и новым методам лечения. Они даже могут проложить путь к созданию большой единой теории сознания, по примеру того, как физики пытаются объединить гравитацию, относительность и квантовую механику.
Когда такая теория в конце концов будет создана, мы сможем либо спокойно принять ее, либо спросить себя: «Теперь, когда мы решили проблему «я», осталось ли что-нибудь еще?
