Ужас в Кокшане

Print PDF

 

«Россия, которую потеряли», а Реставрация уже 25 лет как тщится вернуть, и о которой надо рассказывать, ибо её свинцовые мерзости после мирных-свободных советских лет не переживаются остро нашими людьми, они не видят в её приходе опасности. А зря.

«Путешественники, проезжающие по северной части Менделеевского района и сворачивающие по ошибке в сторону за Икским устьем, неожиданно для себя оказываются в удивительно мрачной местности. Дорога постепенно идет вверх, и ее все плотнее обступают дремучие удмуртские леса. Деревья в здешних местах кажутся выше обычных, а травы и заросли намного гуще. Возделанные поля встречаются редко и выглядят бедно, а старые дома, разбросанные по околице, выглядят угрюмыми и запущенными.

Из полей взору случайного путешественника открываются леса. От них исходит непонятное беспокойство; макушки елей слишком остры, чтобы выглядеть естественно; на некоторых можно видеть засохшие от ядовитых ветров ветви.

Грунтовую дорогу то и дело пересекают ручьи и глубокие лужи. Сделанные наспех деревянные мостки, перекинутые через них, не вызывают доверия. В лесных дебрях и болотах слева и справа от дороги царят вечные темень и гробовая тишина, вызывающие дрожь, особенно в вечерние сумерки, когда воют невидимые полчища козодоев и бесчисленные светлячки танцуют под кваканье жаб. Чем ближе к Кокшану, тем плотнее к дороге подходит черный непроходимый лес: путешественник инстинктивно хочет отдалиться от него, но дорога неумолимо ведет его вперед, и за старинным прудом взору вдруг открывается деревушка, притиснутая к обмелевшей реке столетними елями. Однако вид деревни не приносит успокоения: ветхие дома, единственный магазин и позапрошлого столетия здание с разбитыми окнами и заколоченными дверями, по неизвестным причинам никак не используемое.

Чужие редко бывают в этих местах; а когда эту местность далеко обошли все трассы и железные дороги, не стало видно и туристов, хотя пейзажи здесь не лишены известной привлекательности.»

Мопед Текст не мой — это первые строки рассказа Лавкрафта «Ужас в Данвиче», где название американской деревушки заменено на Кокшан. И тем не менее описание совсем не выглядит искусственным, все как будто писано автором с натуры. Именно такие чувства вызывает визит на развалины Кокшанского завода, некогда крупнейшего в мире, а теперь оставившего после себя небольшое сельцо на сто человек с сомнительной экологией.

Субъективная необходимость написания об этой деревушке и о заводе отдельного поста обусловлена двумя обстоятельствами. Во-первых, мне предстоит работать там некоторое время в качестве руководителя этнографической экспедиции (подробности см. ниже, было бы интересно испытать возможности этнографических методов в историко-экологических исследованиях). Во-вторых, информации о нем в интернете практически нет. Если, например, о Тентелевском заводе в Петербурге (ныне «Красный химик») написано достаточно, то о Кокшанском, который по выработке некоторых веществ — и, очевидно, по степени экологической опасности — опережал своего столичного конкурента в несколько раз, знают только узкие специалисты. Одна из причин заключается, конечно, в том, что рассматриваемый завод располагался в глухой провинции. Однако тем более интересно, что продукция, произведенная в затерянной среди удмуртских лесов деревне, пользовалась большим спросом в Голландии, Германии и Франции, настолько большим, что местной плиткой была вымощена площадь перед Нотр-Дам де Пари.

Основан Кокшанский завод был в 1850 году в совершенно дикой местности, где на землях князей Ямбулатовых, знатного, но разорившегося татарского рода, чудом сохранившегося еще со времен Казанского ханства, жило три марийские семьи. Спустя 5 лет произведенный там хромпик уже был удостоен серебряной медали Департамента торговли и мануфактур, а завод получил право использования государственного герба. Дело в том, что хромпик тогда использовался для дубления кож, изготовления фотографий, спичек и множества другой продукции, но ввозился из Великобритании, где производился из ресурсов, добывавшихся у нас на Урале. Естественно, цена хромпика включала в себя огромные транспортные расходы, и любое российское производство могло бы вытеснить иностранную химическую продукцию с отечественного рынка. Препятствовали этому только низкие ввозные пошлины, в связи с чем оптимальным местом для химического завода была близкая к Уралу глушь: здесь было недалеко до сырья, топлива — леса — было за глаза, и не было поначалу недостатка в дешевой, почти бесплатной, рабочей силе в лице местного крестьянства. В свои лучшие годы Кокшанский завод выпускал 1 140 тонн хромпика ежегодно — не считая нескольких других производств, возникших там позднее. Однако годы шли, в Вятской губернии проложили железную дорогу, потребности в химической продукции возросли, и завод перестал успевать за прогрессом. В 1868 г. многие цехи были перенесены в Бондюгу (современный Менделеевск), а в 1921 г., по решению советской власти, хромовое производство со всеми рабочими перевезли в Первоуральск.

На этом завод прекратил свое существование, но будет еще долго жить в народной памяти благодаря ужасам, которые творились вокруг и внутри него с 1850 по 1921 год. Химическая промышленность отличалась от всех остальных промышленных отраслей своей особенной экологической опасностью: здесь токсичными были не только отходы производства, но и окончательный продукт, а последствия технологического процесса для здоровья людей и окружающей среды в середине XIX в. еще почти никем не изучались. Как следствие, жители соседних деревень часто жаловались, что газы, выпускавшиеся заводом, «съедали» на их полях весь урожай; отходы завода никуда не вывозились и распространяли в округе «тяжелые смрадные зловония». Ежегодно эта свалка размывалась весенним половодьем, и грязная ядовитая жижа долго стекала в протекавшую рядом реку, отравляя воду, в результате чего «мертвые рыбы плавали по поверхности целыми стадами». Доходило до того, что погибал даже домашний скот, пасшийся на берегу отравленной реки в 20-ти километрах ниже по течению.

Периодические издания в начале ХХ века писали, что, когда дымили заводские трубы, шедшие мимо лошади падали на колени, а их наездники — в обморок, и с ними, наездниками, приходилось долго «отваживаться молоком или водкой». Ядовитые испарения в атмосфере, по уверениям современников, чувствовались даже на значительном расстоянии от химического производства: «Если вы находитесь летом в поле версты за 3-4 от завода и если на вас подует ветер, донесет заводской дым и копоть, то вы, как непривычный человек, непременно постараетесь убраться с этого места или же вы обвяжете платком ваш нос».

Что касается заболеваемости рабочих, то медицинская администрация Вятской губернии уверяла, что она редко превышает 15%, а случаи серьезных профессиональных заболеваний вообще неизвестны. На самом же деле масштабы заболеваемости на заводе были, без преувеличения, уникальными: на хромовом производстве различными профессиональными заболеваниями болели от 90 до 100% — больше уже просто не может быть. Современники утверждали, что холщовой рубашки рабочему не хватало и на неделю, так быстро ее разъедали ядовитые испарения. Надо ли говорить, что похожим образом атмосфера цехов влияла и на дыхательную систему — большинство служащих Кокшанского завода имело отверстия в носовой перегородке разной величины: у кого-то в него могло пройти гусиное перо, у кого-то носовой хрящ был полностью изъеден витавшими в воздухе веществами.

К настоящему времени завод оставил после себя огромное кладбище с полусгнившими крестами и три террикона, хорошо заметных в Google Earth:

Рядом с этими кучами по-прежнему живут люди — выращивают урожай, пасут скот, пьют воду и т.д. Получается, что завод, основанный в 1850 и закрывшийся в 1921, по-прежнему продолжает свое темное дело.

Этим, собственно, и вызвано желание поехать в Кокшан и побеседовать с местными жителями на предмет экологической обстановки в их деревне. Кроме того, среди них должны были остаться потомки рабочих, которые наверняка могут поведать что-то интересное — что-то, что может быть должным образом записано и «пришито к делу». Если уж жители близлежащей Елабуги помнят времена, когда реки текли в нескольких километрах от нынешних русел, то предания о событиях столетней давности тем более должны были сохраниться. О том, чем эта затея закончится, напишу в подробностях в ближайшие дни.

Источник env_historian

Кокшанский химический завод полтора столетия спустя

В прошлом посте я уже описал в нескольких словах особенности химического производства на Кокшанском заводе и все вытекавшие из него (в прямом и переносном смысле слова) экологические последствия — ядовитые стоки, почти стопроцентную заболеваемость рабочих, токсичные отвалы отходов, сохранившиеся до наших дней, и многое другое. Не так давно наконец появилась возможность посетить это чудесное место с небольшой этнографической экспедицией, пообщаться с местными жителями и выяснить, что больше всего им запомнилось из санитарных и экологических проблем 150-летней давности.

Полученные материалы, их анализ и выводы я оставлю для научной статьи, а здесь сосредоточусь на том, о чем в статье не напишешь, но что тоже имеет некоторое значение для исследования.

Вообще, север Татарстана и юг Удмуртии — довольно колоритная местность, где природа становится все более дикой (да простит меня Уильям Кронон), а дороги плохими, извилистыми и однополосными. Избы здесь строят так же, как и в позапрошлом веке. Примерно к той же эпохе относятся почти все общественные здания — школы, больницы, сельские клубы, и, разумеется, церкви, которые серьезно отличаются от обычных православных храмов. Благодаря полному отсутствию куполов и колоколен они больше напоминают печку из мультика «Вовка в Тридевятом царстве», чем религиозные сооружения.

Аналогичным образом — когда-то процветавшими, а теперь совершенно заброшенными — выглядят леса по мере приближения к Кокшану. На первый взгляд ничего особенного в них нет, но наметанному взгляду хорошо заметны ряды кедров и крымской сосны, явно попавшие сюда не сами по себе. Многие местные заводчики, действительно, хорошо заботились о растущих вокруг лесах, и, вопреки распространенному мнению, не пытались как можно быстрее их выпилить. Благодаря этому деревня до сих пор окружена хвойным лесом, по выходе из которого виду предстает почти что индустриальный пейзаж — остатки заводских построек и лежащие рядом терриконы.

Остатки цеха по производству кислотоупорной керамики

Открытое пространство, занятое заводом внутри Кокшанской лесной дачи, представляет собой что-то вроде глубокой округлой чаши, по дну которой протекает небольшая речушка Кокшанка — интересно, что ныне здравствующий Бондюжский тоже расположен в аналогичной низине. Не берусь судить, был ли в этом какой-то расчет или так получилось случайно, но газы из заводских труб при подобном расположении завода должны были распространяться на меньшие расстояния, причиняя меньше вреда окружающим селениям и создавая вполне определенные неудобства населению завода.

Террикон №1 (желтый)

Террикон №2 (черный)

Кроме того, на заводской территории при таком раскладе не было ни одного более или менее подходящего места для свалки ядовитых отходов — куда их ни положи, благодаря рельефу содержимое терриконов все равно окажется сначала в Кокшанке, потом в Тойме, а потом еще неизвестно где. Так оно и получалось в свое время — бывало, что до Елабуги, которая находится ниже по течению, доплывали «стада» дохлой рыбы, а скот, пасшийся на берегу, умирал от болезней желудка. Все это до сих пор усугубляется тем, что под кучами отходов постоянно бьют родники, текущие через деревню в пруды и реки.

Пару лет тому назад, во время работы над кандидатской диссертацией, мне удалось провести рентгенофлуоресцентный анализ содержимого этих двух куч. Если в черной содержится преимущественно железо (хотя есть и более токсичные элементы), то желтая почти целиком состоит из меди и хрома, которые (особенно второй) на здоровье влияют не лучшим образом. Что касается хромовых соединений, то даже длительного воздействия через кожу может быть достаточно, чтобы получить смертельную дозу этого вещества.

Тем не менее, на склонах той же самой низины, между заводскими развалинами и ядовитыми терриконами, по-прежнему стоят крестьянские избы, часть из которых сохранилась со времен функционирования завода, а часть построена уже в советские времена.

Удивительно, но целый промышленный мини-город меньше, чем за сотню лет после своего закрытия, практически исчез. Из десятков каменных зданий сохранилось только одно, и кое-где еще стоят чудом выжившие деревянные постройки.

Вот, например, «номера» — так местные жители называют бараки для рабочих.

 

По словам местных жителей, в каждом подъезде жило 2 семьи, т.е. каждая труба отапливала 4 квартиры. Нетрудно догадаться, что жилплощадь была не очень большой, хотя кокшанцы, как и москвичи, считают, что 20 квадратных метров на семью в двух шагах от центра — это нормально.

Если бы последнее фото можно было продолжить чуть вправо, то можно было бы увидеть канал, по которому из пруда поступала вода для бытовых нужд, а еще правее, сразу за каналом — желтый террикон. Этот канал, которым рабочие активно пользовались, и террикон, благодаря родникам, соединяются друг с другом небольшим, но очень интересным ручейком:

 

В ручье бежит ярко-желтая, почти непрозрачная жижа, от которой, по слухам, даже в наши дни мрут козы и болеют коровы. Легко представить, что происходило с рабочими — современники писали, что трудовой стаж на Кокшанском заводе редко у кого превышал 15 лет, а в большинстве случаев составлял от 5 до 7. Отработавших свое рабочих хоронили здесь же, на кладбище, которое в XIX веке разрасталось довольно активно.

Самое ужасное, что многие работали там не по своей воле, и нередко их семьи узнавали о смерти кормильцев случайно — когда долго не получали от них вестей. Дело в том, что владельцы завода довольно быстро испортили свою репутацию в глазах местного населения и вынуждены были искать рабочих в других губерниях, куда посылали своих приказчиков. Они подсовывали безграмотным крестьянам договоры с кабальными условиями, и, когда получали их «подписи», превращали некогда свободных людей в крепостных, а то и хуже.

В итоге Кокшанский завод оказался крупнейшим поставщиком не только хромпика, но и трупов на кладбища окрестных деревень. Как утверждают местные жители, рядом с Кокшаном до сих пор сохранилась братская могила на две сотни человек с надписью на надгробье: «Рабочие красильного цеха».

Удивительно, что при всем вышесказанном потомки рабочих считают Ушковых меценатами и благотворителями: «А меценаты-то, меценаты какие были! Сейчас такие есть ли?» В качестве подтверждения своих слов они обычно указывают на построенные Ушковыми школы, церкви и больницы. В Кокшане, например, сохранилось выстроенное Ушковыми ремесленное училище, которое действительно давало крестьянским детям шанс выбиться в люди (как говорил известный химик-инженер бабушке одной из наших собеседниц, работавшей на хромпике — «Была бы ты грамотной, я бы тебя только градусники проверять поставил»).

Вот, собственно, и это здание, которое кокшанцы почему-то считают бывшей старообрядческой церковью. Архитектура и впрямь непривычная для наших мест, особенно мезонин с руной Одал, на который не ведет (и, что самое интересное — похоже, никогда и не вела) ни одна лестница.

О мотивах и масштабах благотворительной деятельности господ промышленников легче будет судить, если учитывать тот факт, что их доход с одного рабочего хромового производства превышал его заработную плату в 43 (!) раза. Явно не самая достойная плата за работу, убивающую человека в течение нескольких лет. Почему бы, например, не потратить те же деньги на закупку респираторов[1]? Никто из местных жителей так и не смог ответить на этот вопрос, хотя ответ прост — рабочих в респираторах никто, кроме них самих, не видит, а школы и церкви видят все, и хвалят при этом тех, кто их построил. За отсутствием в XIX в. больших рекламных баннеров промышленникам приходилось как-то выкручиваться.

Самое значимое наследие династии Ушковых, о котором стоит помнить в первую очередь — это кладбища вокруг Кокшана и Менделеевска и кучи химических отходов, которые до сих пор отравляют землю и водоемы вокруг себя.

Вообще, стоит только поменять лакированные ботинки на кроссовки, как история предстает совершенно в ином виде. Суди я о химических заводах по имеющимся работам — мнение о них у меня было бы совершенно другим.

Источник Env_historian