Про прототип всех «оранжевых революций»

————————————-
Впоследствии выражение «Бенгальская революция», использованное в XVIII веке для описания переворота, совершенного в 1757 году Робертом Клайвом и его местными союзниками, воспринималось как некий терминологический курьез, порожденный неточностью политического языка того времени. Однако при более внимательном рассмотрении обнаруживается, что произошедшие события действительно представляли собой своеобразную форму социального переворота, буржуазной революции колониального типа. Анализируя структуры власти, сложившиеся в ходе этих событий, и социальную базу нового режима, английский Вашбрук  пришел  к  выводу,  что  государство,  построенное  британской Ост-Индской  компанией,  имело  явные  черты  «местного»  (indigenous), индийского происхождения[78]. Тот факт, что британская администрация в Индии была иностранной, сам по себе не являлся серьезной проблемой ни для населения, ни для значительной части элит в Индии. Эта страна пережила уже не одно завоевание, превосходно уживаясь с пришлыми правителями, которые, в свою очередь, попадали под обаяние местной культуры (и англичане не были исключением). Предшествовавшие британцам Великие Моголы сами были завоевателями, иностранной династией, к тому же иноверцами, причем активно распространяемый ислам находился в конфликте с индуизмом ничуть не меньше, нежели протестантизм британских джентльменов.

Ник Робинс (Nick Robins)  в истории Ост-Индской компании убедительно  показывает,  что  завоевание  Бенгалии  британцами  не  только опиралось в XVIII веке на поддержку местной торговой буржуазии, но и  активно  финансировалось  ею[79].  Класс  туземных предпринимателей- баниев успешно развивался под защитой английских властей в Калькутте, накапливая изрядные богатства. Именно бании управляли текущими делами Компании, выступали торговыми посредниками и кредиторами британцев.  Именно  они  сыграли решающую  роль  в  подготовке битвы при Плесси, которая привела к покорению всей Бенгалии.

Формальным  поводом для  конфликта,  завершившегося  битвой  при Плесси,  был  рейд  бенгальского  наваба[80]  Сираджа  (Siraj)  против  Калькутты,  в  ходе  которого  пострадала  не  только  контролировавшая  город  Компания,  но  и  масса местного  населения,  особенно  индуистское и  армянское  купечество.  Восстановив  английский  контроль  над  городом, Клайв предпринял усилия, для того чтобы сместить Сираджа и заменить его на лояльного Компании правителя. На эту роль был избран родственник  правителя  Мир  Джафар  (Mir  Jafar).  Заговор  поддержали многие при дворе самого наваба и пострадавшие от его действий купцы.

Британская пресса с энтузиазмом писала про жителей Бенгалии, которые «были взбудоражены надеждой, что англичане одержат верх над навабом и освободят их от тирании и угнетения»[81]. Местные правители и буржуазия играли самую активную роль в происходящих событиях, и от их действий исход конфликта зависел в очень большой степени.  Вполне типично, что завоеватели используют «туземные» войска, набранные из местного населения. Нет ничего исключительного и в том, что часть местной элиты сотрудничает с иностранцами. Но вот случай, когда завоевание щедро и добровольно финансируется самими завоевываемыми, действительно уникален и наводит на серьезные размышления.

Ослабление власти  Великих Моголов  привело  к усилению  произвола местных правителей, будь то мусульманские навабы или князья, входившие в Маратхскую конфедерацию. Первые давили своих подданных непосильным  налоговым  бременем,  вторые  просто  грабили.  Ни  те,  ни другие не в состоянии были обеспечить эффективную судебную систему, уважение к правам собственности и гарантировать доступ к рынкам.

Во всех этих отношениях власть Ост-Индской компании выглядела наиболее привлекательным вариантом на фоне политической разрухи, сопровождавшей упадок империи.

Ярким  примером  может  быть  Набакришна  Деб  (Nabakrishna  Deb), который  не  только  выступал  посредником  между заговорщиками  при дворе наваба Бенгалии и англичанами, но и снабжал продовольствием Калькутту, осажденную войском наваба в  1756 году. После победы при Плесси  Набакришна вознаградил  себя  за счет участия  в  разграблении гарема  в  Маршидабаде  (Murshidabad)  —  победители  взяли  там  около 80  миллионов  рупий  золотом,  серебром  и  драгоценностями.  Получив после Плесси титул махараджи и жалование в 2 тысячи рупий от Ост-Индской компании, Набакришна возвратился в родной город Совабазар (Sovabazar)  на  роскошно  украшенном  слоне,  разбрасывая  серебряные монеты по улицам.

Даже  через  много  лет  после  Плесси  финансовое  положение  Набакришны оставалось куда лучшим, чем у завоевателей. В 1780 году, когда  губернатор Индии Уоррен Гастингс испытывал финансовые трудности, он не нашел иного выхода, кроме как обратиться к тому же Набакришне за займом в 300 тысяч рупий[82].

Сражение при Плесси 23 июля  1757 года, решившее исход борьбы в Бенгалии,  было даже  не  настоящей битвой,  а скорее краткой  артиллерийской дуэлью, в ходе которой легкие английские батареи взяли верх над  тяжелыми  орудиями  бенгальского  правителя.  Огромный  перевес сил  (800 английских солдат,  2200 сипаев  и  8  орудий  противостояли 68 тысячам бенгальцев с 50 пушками) никак не сказался на ходе сражения.

В рядах бенгальцев началась  паника, а часть войск покинула поле боя, чтобы  вскоре  присоединиться  к  силам  Ост-Индской  компании.  Клайв удовлетворенно  докладывал  директорам  Компании,  что  потери  британских войск составили всего 17 человек и «в основном черных» (those chiefly blacks)[83].  При  Плесси  в  очередной раз  было  продемонстрировано превосходство европейской артиллерии, но в конечном счете победу предопределила  не  сила  оружия,  а  политика:  значительная  часть  бенгальской элиты сделала ставку на англичан.

Победа при Плесси далась англичанам с чрезвычайной легкостью, но ее значение не было бы столь велико, если бы за разгромом войск Сираджа не последовал политический переворот в Бенгалии, организованный и поддержанный значительной частью местной элиты.

По итогам дела все основные участники получили свою долю добычи. Мир Джафар  стал  правителем, европейской общине в  Калькутте была выплачена компенсация в 550 тысяч фунтов за имущество, утраченное во время кратковременной оккупации города отрядами Сираджа, индусы получили 222 тысячи фунтов, армяне — 77 тысяч, армия и флот — 275 тысяч, а правление Компании скромно взяло себе такую же точно сумму — 275 тысяч фунтов[84]. Ничего не досталось только банкиру Омичанду (Omichand), выступившему посредником в переговорах между Клайвом и бенгальскими заговорщиками, готовившимися сместить наваба.

Омичанд заломил за свои услуги слишком высокую цену, а адмирал Уотсон  (Watson), номинально командовавший британскими силами, упорно не желал тратить казенные деньги на взятки. Клайв решил проблему с  присущим  ему  изяществом  —  он  просто  написал  от  имени  адмирала расписку на требуемую сумму, подделав подпись своего начальника.

Естественно, по фальшивому обязательству адмирал платить отказался и Омичанд остался ни с чем. Что касается Клайва, то битву при Плесси он  выиграл  своими  силами  и  посредничество  Омичанда для  него уже не представляло никакой ценности. Теперь можно было посмеяться над жадным и незадачливым банкиром.  Правда, в Лондоне к этой истории отнеслись с несколько меньшим юмором, расценив ее, вполне в британском духе, как недостойную джентльмена, «дискредитировавшего себя, прибегнув к восточному коварству»[85]. Что касается моральных ценностей самого Запада, то с ними, видимо, все было в полном порядке.

Первоначально  Компания  планировала управлять  Бенгалией  через марионеточных навабов,  но очень скоро выяснилось,  что эта схема не работает.  Когда  обнаружили,  что  Мир  Джафар  заигрывал  с  голландцами,  наваба  сместили,  однако  новый  правитель,  его  зять  Мир  Касим (Mir Kasim, Mir Qasim), оказался еще менее удачным выбором и вскоре вступил в открытую борьбу с англичанами. После очередного поражения бенгальского войска в  1765 году Мир Джафар был восстановлен на троне, где он просидел до своей смерти (два года спустя). Однако периодически повторяющиеся кризисы свидетельствовали о том, что система власти в стране не работает. В мае 1765 в Индию после пятилетнего отсутствия вернулся Клайв — как раз вовремя, получить известие о смерти Мир Джафара, по завещанию которого победитель при Плесси получал впечатляющую сумму в 70 тысяч фунтов[86].

Положение дел было плачевное, руководство Компании в Калькутте оказалось растеряно и деморализовано, среди сипаев произошел бунт, впрочем быстро подавленный генералом Монро (Munro), а Мир Касим при поддержке Великого Могола вернулся в  Бенгалию с большим войском. Однако в битве при Баксаре (Buxar) в  1764 году армия Компании, состоявшая  преимущественно  из  сипаев,  одержала  очередную  победу над значительно превосходившим ее по численности войском Мир Касима.  Ключом  к успеху были дисциплина и четкое выполнение приказов. Подобно тому, как в Европе прусскую пехоту сравнивали с «живыми стенами», строй сипаев казался современникам «стеной изрыгающей пламя» (wall which vomited fire and flame)[87].

После  битвы  при  Баксаре  большая  часть  субконтинента  оказалась под  контролем  победителей,  но  Клайв  и  совет  Компании  в  Калькутте не  готовы  были  к  роли  правителей  Индии.  Заключив  мир  с  Великим Моголом,  они  принудили его  подписать указ  (фирман),  передававший в руки англичан право сбора налогов в Бенгалии и сопредельных землях — дивани (diwani, dewany).

В обмен Компания обязалась ежегодно уплачивать 2,6 миллиона рупий в казну императора[88]. В конечном счете Великий Могол превратился в пенсионера компании, живущего за счет выделяемого ею бюджета. Первоначально Компания получила фискальные права в провинциях Орисса (Orissa), Бихар (Bihar) и в Бенгалии. Налоговые поступления в  1762-1764 годах составляли 2 миллиона фунтов, а в  1766-1769 годах достигли уже 7,5 миллиона[89]. Эти ресурсы были немедленно использованы для укрепления военной мощи: строились новые крепости, наращивались вооруженные силы, велись успешные кампании в провинциях Деккан (Deccan) и Мисор (Mysore). Численность британских войск в Индии к  1782 году достигла  115 тысяч человек, 90% из них составляли сипаи. В руках Компании оказался политический, военный и финансовый контроль над обширной, густонаселенной и  богатой территорией, существенно превышающей собственно Бенгалию.

Администрация наваба теперь тоже содержалась за счет  Компании. Первым итогом этой системы был управленческий хаос и повсеместная коррупция, в  которой равно участвовали и британцы,  и их индийские партнеры. Попытки Клайва навести порядок достигли лишь частичного успеха, и только в  1773 году его преемнику Уоррену Гастингсу (Warren Hastings)  удалось  создать  более  или  менее  эффективную  администрацию, оказавшуюся, естественно, полностью в руках британцев.

Политические и юридические институты, на которые опиралась английская администрация в Бенгалии, были поддержаны местной буржуазией, они, говоря словами историка, «были привлекательны и соответствовали амбициям поднимающихся новых классов»[90]. Благодаря новой, европейской  власти  начавшаяся  уже  раньше  неформальная  приватизация прав и собственности в пользу новой коммерческой элиты, проходившая  в  индийском обществе,  получала юридическое  оформление.

Компания предоставляла буржуазии защиту как против посягательств правителей  и  султанов,  так  и  против  неимущих  классов,  пытавшихся вернуть утраченную общинную собственность. Индийская буржуазия сыграла ведущую роль в формировании колониального государства, и именно этим объясняется удивительная легкость, с которой Компания, ее администраторы и генералы добивались блистательных успехов,  используя  сравнительно  небольшие силы.  За фасадом британского колониального присутствия скрывались мощные коммерческие интересы вполне местного происхождения.

Таким образом, констатирует Вашбрук,  «государственную  власть  на территории значительной части Южной Азии удалось взять при поддержке и благодаря непосредственным усилиям этих групп», а «колониализм оказался логичным итогом развития капитализма, происходившего в самой Азии»[91].

Каждый успешный завоевательный поход Ост-Индской компании завершался примирением с побежденными и включением их в формирующуюся политическую систему. Как и в Шотландии, где после подавления якобитского восстания 1745 года, сперва элиты, а затем и более широкие слои общества превратились в сторонников открывающей для них новые перспективы империи, так и в Индии бывшие противники один за другим превращались Компанией в сторонников. Маратхи, привлеченные жалованьем и перспективой продвижения по службе, массово вступали в ее войска. «Сложились новые правила войны. Компания не только разделяла и властвовала, но и вербовала своих бывших противников. Побежденные  гуркхи  после  1816  года  из  разбойников  превратились  в солдат, зарекомендовав себя наилучшим образом. Так же произошло и с сикхами, которые стали записываться в армию после 1850-х годов»[92]. Не только военную, но и гражданскую службу активно пополняли представители коренного населения, без которых завоеватели в Индии и шагу ступить  не  могли.  Благодаря  их участию  функционировали  торговые предприятия Компании, собирались налоги, размещались заказы.

Речь явно идет не просто о сотрудничестве местных элит с иностранным правительством, а о равноправном партнерстве, особенно если учесть, что торговый баланс между Англией и Индией складывался в пользу последней. Ежегодно британские торговцы оставляли в Индии серебро для покрытия  торгового  дефицита,  в  Бенгалии  складывались  огромные  состояния, Калькутта процветала, производство и занятость росли.

В  подобной  ситуации  бании  вполне логично  могли  считать,  что  не имея  (в  условиях  кастового  общества)  собственных  политических  и военных  ресурсов,  они  используют  английскую  администрацию  для защиты собственных интересов и достижения собственных целей. Английские  авторы  уже  при  жизни  Клайва  говорили  о  «бенгальской  революции», а спустя столетие Маркс писал, что британское владычество произвело в Индии «величайшую и, надо сказать правду, единственную социальную революцию, пережитую когда-либо Азией»[93].  По существу индийская  буржуазия  с  помощью  англичан  избавлялась  от  контроля традиционных и феодальных элит, от стеснявшего ее старого политического и государственного порядка.

Почему же в таком случае отношения радикально изменились к началу XIX века?  Почему Индия, а затем и Китай превратились в  «пери­ферию» мирового капиталистического порядка,  а торговые отношения Азии  и  Европы  резко  изменились  в  пользу  последней?  Решающую роль несомненно сыграла промышленная революция в Британии.  В то время, как индийская буржуазия с помощью солдат в красных мундирах и джентльменов в напудренных париках устанавливала у себя дома порядок торгового  капитализма,  в  самой  Британии  складывался  капитализм индустриальный.

Но с другой стороны, в развитии индустриализации решающую роль сыграла сама логика глобального накопления, характерная для капиталистической  миросистемы.  Торгово-финансовые  отношения  Индии  и Англии в XVIII веке не дают основания говорить об Индии — несмотря  на  военно-политическое  присутствие  иностранцев  —  как  о  «периферии».  Но  европейский  капитализм  развивался  в  качестве  «центра» миросистемы, мобилизуя и перераспределяя ресурсы многих регионов планеты, а индийский торговый капитализм оставался сугубо местным явлением, подключаясь к глобальной экономике лишь в той мере, в какой он становился частью британской торговой системы, воплощением которой была Ост-Индская компания.

За военными победами последовали экономические. Провинциальная американская газета, восхищенно писала в 1769 году: «Чтобы понять насколько выросла ост-индская торговля за прошедшие 20 лет, достаточно посчитать число кораблей Компании. Если в начале данного периода их было не более 16, то сейчас имеется примерно 60 или 70 парусников. Территории Компании в Ост-Индии сегодня имеют протяженность в тысячу миль, а в ширину они составляют не менее 600 миль»[94].

Как часто бывает, успех привел к резкому изменению соотношения сил в лагере победителей. Индийские купцы и банкиры, финансировавшие  Клайва,  с  лихвой  вернули  свои  инвестиции,  однако,  говоря  шахматным языком, «потеряли качество». Получив доступ к налоговой базе Бенгалии,  Компания сделалась независимой от индийских банкиров, а устранив конкуренцию других европейских компаний, англичане обрели и возможность диктовать условия своим индийским партнерам.

Индийская  буржуазия,  сделав  ставку  на  британский  колониальный  режим  в  качестве  инструмента  для  осуществления  собственных амбиций,  недооценила  возможности  и  силу государства,  тем  более  — государства  непосредственно  включенного  в  управление  мировыми процессами,  государства-гегемона.  Результатом стало социальное преобразование, но оно оказалось совсем не таким, на которое рассчитывали те, кто вкладывали деньги в лорда Роберта Клайва и его администрацию.

Экономическая  и  политическая  реконструкция  бенгальского  и позднее индийского общества подчинила его капиталистическое развитие нуждам внешнего, европейского накопления. Ключевая роль в организации экономики перешла, — заключает Вашбрук, — «из рук местных  капиталистов в руки британцев благодаря тому, что последние обладали монополией на государственную власть»[95].

Спустя 20 лет после начала английской экспансии, индийские торговцы  и  ремесленники,  которые  первоначально  приветствовали установление английского порядка,  обнаружили, что новые правители, хоть и отличаются  от старых, но не намного лучше их:  «Компания диктовала ткачам южной Индии, как организовать производство, вытесняла с рынка местных инвесторов и предпринимателей. Ремесленники Карнатаки (Karnataka), радовавшиеся, что англичане избавили их от грабительских набегов  маратхов,  оказались  отданы  на  произвол  налоговых  агентов Компании, которые обирали их почище разбойников»[96]. Англичане вместе со своими ближайшими партнерами из числа индусов и армян жестко  навязывали  свои  коммерческие  условия,  не  стесняясь  прибегать  к насилию и используя отряды сипаев для запугивания неуступчивых поставщиков. Получение взяток стало обычной практикой, как и вымогательство. Никто иной как Роберт Клайв, выступая в британском парламенте, предостерегал своих слушателей о распространении коррупции в завоеванной им стране и призывал реформировать управление, чтобы навести в нем хотя бы элементарный порядок.

Клайв связывал надежды на реформу со своим преемником Уорреном Гастингсом, но последний оказался не в состоянии что-либо изменить. Гастингс был — по стандартам Бенгалии XVIII века — относительно добросовестным администратором, «более интересовавшимся доходами Компании, чем своими собственными», он принадлежал к числу людей, которым «интересна скорее власть, чем деньги»[97]. Его стараниями поступления в бюджет Компании заметно увеличились, но на какие-либо меры, ограничивающие произвол британских чиновников, губернатор не решился.

Даже консервативный английский историк вынужден признать, что сотрудники  Компании  «ухитрялись  сочетать  некомпетентность  и  коррумпированность  самым  удивительным  образом»[98].  И  если  подобной организации,  несмотря  на  очевидную,  на  первых  порах,  неэффективность аппарата власти, удавалось добиваться одного успеха за другим, то причиной тому являлись не только исключительные административные таланты Клайва и Гастингса, но и лояльное сотрудничество местной буржуазии, без поддержки которой Компания долго не продержалась бы.

К 80-м годам XVIII века достигающие Британии известия о беззакониях и  жестокостях,  творимых английской  администрацией  в  Индии, уже невозможно было  игнорировать.  Даже король Георг III писал про «ужасающие  и  позорные  беззакония,  творимые  в  Индии»  (shocking enormities  in  India  that  disgrace human  nature)[99].  Общественность  требовала наказания  виновных,  и  козлом отпущения оказался  все тот же Уоррен Гастингс, на которого обрушился гнев газетных публицистов и парламентских ораторов. Депутаты проголосовали за его импичмент. Гастингс вынужден был с позором покинуть пост губернатора Бенгалии.

После Уоррена Гастингса английскую администрацию в Индии возглавил  лорд  Корнуэльс  (Lord  Cornwallis),  которому удалось  положить конец  наиболее  вопиющим эксцессам,  которыми  сопровождалась деятельность  Ост-Индской  компании  в  предшествовавшие  годы.  От  английских чиновников отныне требовали неукоснительного соблюдения законов и приверженности тем же нормам джентльменского поведения, которые считались естественными в Англии.

Новое, формально организованное бюрократическое государство закрыло каналы обогащения для местной буржуазии через неформальную приватизацию.  Права собственности были закреплены  и освящены  — как того  и желали  новоявленные  индийские буржуа,  но вместе с формализацией этих прав  пришел  конец  и  систематическому присвоению ими  казенного  имущества.  «Теперь,  когда  нельзя  было  уже  выступать банкирами  правительства  и  собирать  для  него  налоги,  многие финансовые  воротилы  превратились  в  мелких  ростовщиков  и  спекулянтов.

При выбивании денег из должников они не могли теперь использовать насилие, налоги проходили мимо их рук. У них не было теперь средств для инвестиций в производство. Операции, на которых они раньше наживались, теперь непосредственно выполнялись «государством» в интересах британских капиталистов, акционеров Компании, владевшей этим государством.  После  того,  как к акционерам перешла государственная власть, они перенаправили финансовые потоки в своих интересах»[100].

Сочетание коммерческой и политической монополий оказалось тем стратегическим  инструментом,  с  помощью  которого  была  преобразована экономика Бенгалии, а затем и всей Индии. Показательно, однако, что индийская буржуазия не взбунтовалась. Правила игры, сложившиеся  в  результате  английской  победы,  были  для  них куда хуже, чем  они рассчитывали.

Но и такие условия оказывались им выгодны. Даже всевозможные притеснения, которым подвергала компания в конце 1760-х годов туземных и не входящих в состав корпорации британских купцов, не приводили в большинстве случаев ни к чему, кроме как к жалобам в Лондон и судебным искам в английские суды.

Одним  из  первых  последствий  установления  рыночного  режима  в Бенгалии  стал  катастрофический  голод  1770  года.  Неурожаи  и  голод случались в Индии и раньше, но с приходом британцев они участились. И  дело  не только  в  том, что  иностранцы  не  разбирались  в  специфике местного  сельского  хозяйства  и  в  местных  ирригационных  системах, но и  в том, что англичане принесли  с собой  капитализм.  Как отметил Маркс, в Индии начался упадок земледелия, «не способного развиваться в  соответствии  с  британским  принципом  свободной  конкуренции»[101].

Резко изменились и правила игры, и логика принятия решений. Не изменился только климат. Уоррен Гастингс утверждал два года спустя, что в ходе этого бедствия умерло не меньше 10 миллионов человек — треть населения края. Другие авторы говорили о трех миллионах погибших, а индийский исследователь Раджат Датта (Rajat Datta) считает, что масштабы катастрофы в британских источниках преувеличены, умерло «всего» 1,2 миллиона бенгальцев.

Даже если подсчеты Датты ближе к истине, чем оценки современников, которые, потрясенные увиденной картиной, скорее всего, называли непроверенные и явно завышенные цифры, речь все равно идет об одном из самых массовых бедствий, порожденных политикой экономической либерализации и дерегулирования[102].

Проблема была, разумеется, не только в пренебрежении общественными работами. Администрация Моголов реагировала на повторяющиеся неурожаи снижением налогов, регулированием цен, созданием государственных запасов продовольствия. С приходом к власти в Бенгалии Ост-Индской компании, всему этому пришел конец. Основные финансовые инструменты перешли от правительства в руки корпоративных менеджеров, которые отвечали перед своими акционерами в Лондоне, а не перед местным населением. Поскольку неурожай и голод могли понизить цену акций на бирже (а она уже демонстрировала тенденцию к понижению), то компания реагировала на происходящие события тем, что увеличила выплату дивидендов своим акционерам, а для того чтобы обеспечить эти затраты, она не только оставила налоги на неизменном уровне, но даже повысила их.

Одновременно связанные с компанией бизнесмены начали скупать продовольствие для того, чтобы перепродать по спекулятивным ценам — поведение вполне рациональное с рыночной точки зрения, если только не считать того, что ценой успеха были сотни тысяч, а может быть и миллионы потерянных человеческих жизней.

В наши просвещенные времена даже самые отчаянные рыночники готовы признать, что во время стихийных бедствий и природных катастроф необходимо вмешиваться государству, а коммерческая выгода — не может быть главной целью продовольственной помощи голодающим.

Увы, чтобы вмешиваться в подобные обстоятельства, государство должно в «нормальное» время уже обладать экономическими рычагами, инструментами вмешательства и регулирования. Для того чтобы они работали, их надо использовать не только в чрезвычайных обстоятельствах, но и постоянно. В противном случае с государственными экономическими инструментами происходит то же, что и с любым другим оборудованием, которое не используется и частично демонтируется. В тот момент, когда оно оказывается особенно необходимо, оно выходит из строя.

Рождение «традиционного общества»

В процессе формирования миросистемы более развитый капитализм, общество с более развитыми буржуазными отношениями, как правило, брало верх над менее развитым, но по большей части успех этот достигался не на товарных рынках, а на полях сражений или в ходе дипломатических переговоров. Проблема азиатского предпринимательского класса состояла не в отсутствии инициативы, а в том, что в Азии в отличие от Европы к концу XVII века не сложилось даже подобия национального государства.

Единственным исключением можно считать Японию, преодолевшую к середине столетия свои внутренние междоусобицы. Это в значительной степени предопределило последующий стремительный взлет Японии и превращение ее в единственную империалистическую державу Азии. Но это произошло значительно позже, а в XVII столетии японские власти предпочли стратегию изоляции, закрыв страну от иностранцев.

Английский коммунист Р. Палм Датт писал в начале Второй мировой войны: «Завоевание Индии западной цивилизацией оказалось одной из основ капиталистического развития в Европе, британского мирового господства и всей структуры современного империализма. На протяжении двух столетий история Европы основывалась — в гораздо большей

мере, чем обычно признают — на обладании Индией»[103]. Именно победа над Францией в борьбе за Индию предопределила положение Британии в качестве ведущей мировой державы. Более того, английская внутренняя политика в значительной мере определялась развитием событий на индийском субконтиненте: «Ход политических событий в Англии, формирование ее социальных и политических институтов, над которыми старательно и систематически работали правящие круги, все это в значительной степени опиралось на господство в Азии»[104].

Совершенно иной эффект мы наблюдаем в Индии. И даже отвергая националистические интерпретации, сводящие колониальную историю к угнетению, грабежу и обидам, легко заметить, что интеграция в мировой рынок, к которой так стремилась местная буржуазия, дала неожиданный результат, изменив во многом направленность социального развития.

Индийская буржуазия смирилась с ролью, отведенной ей в колониальном государстве, поскольку эта система, оттеснив местный капитал на второстепенные роли, все же позволяла ему развиваться. «Туземные» компании росли, их хозяева обогащались, права собственности были закреплены и надежно защищены. Делегировав политическую власть, риски и ответственность иностранному государству, индийский капитал получил возможность закрепить за собой определенные экономические ниши, которые его вполне устраивали. «После серии недоразумений на раннем этапе капиталистические классы Южной Азии превратились в самых лояльных сторонников Британского владычества (British Raj) и стояли на этих позициях в течение большей части XIX века»[105].

Во время восстания сипаев, буржуазия решительно выступила на стороне Англии, в то время как взбунтовавшиеся солдаты получили поддержку со стороны приходящих в упадок феодальных кланов.

Процветание буржуазного сегмента индийского общества, однако, находилось в вопиющем контрасте с «традиционализацией» и социально­культурным упадком общества в целом. Можно сказать, что в рамках колониальной модели буржуазия гарантировала себе благополучие за счет того, что пожертвовала не только интересами масс, но и перспективой национального развития. Другое дело, что подобная альтернатива в виде чего-то определенного и оформленного просматривается лишь post factum на фоне сравнения Азии и Европы.

В начале XIX века в Индии происходило «окрестьянивание» населения — возвращение на землю городских жителей, вытесненных из производства.

Насильственно были посажены на землю полукочевые племена. «В то время как сельское хозяйство росло, остальные отрасли приходили в упадок. Государственное вмешательство разрушило связь между товарным производством и рынком капитала, свободным трудом и землей. Низкие рыночные цены и конфискационное налогообложение свели к минимуму накопление капитала в деревне»[106]. Этому экономическому процессу соответствовала социально-культурная де-модернизация или нарастание традиционализма на низовом уровне.

Иными словами, индийское общество было куда более отсталым по отношению к Европе к концу XIX века, чем в начале его. Англо-индийское законодательство, закрепив древние обычаи, превратило их в неизменную и постоянно воспроизводящуюся практику, усилив консерватизм общества. «“Окрестьянивание” и “традиционализация” (Peasantization and Traditionalization) были выгодны не только британскому капиталу, но и капиталу вообще, выгодным образом для него организуя производственные и трудовые отношения, ставя обладателей капитала и крупных собственников в более выгодное положение по сравнению с остальными слоями общества. Местный капитал получал в этой системе свою долю, а проблемы, которые у него возникали из-за колониальных порядков были не столь уж велики по сравнению с выгодами, которые они ему давали»[107].

Налоговая политика Ост-Индской компании порождала неуклонный упадок деревни. «Застой в сельском хозяйстве, инвестиционный паралич и социальное напряжение были прямыми следствиями поземельного налога, которым обложила крестьян Компания, — констатирует Лоуренс Джеймс. — У крестьян забирали слишком большую долю урожая, в результате чего местные общины лишались необходимого капитала для повышения производительности, улучшения обработки земель и ирригации»[108]. Неизбежным следствием такой хозяйственной политики были крестьянские бунты, повторявшиеся в период до 1857 года с периодичностью природного явления. Деятельность Компании, нацеленная на максимальное изъятие прибавочного продукта для коммерческого использования в городах и продажи на западных рынках, блокировала капиталистическое развитие в деревне. Иными словами, в Индии происходило то же, что имело место в большинстве стран периферийного капитализма от России до Южной Америки — стимулируемое мировым рынком ускорение капиталистического развития «сверху» блокировало тенденции буржуазного развития «снизу».

После восстания сипаев англо-индийское правительство произвело определенную реформу, несколько облегчившую положение крестьян. Если раньше сбор податей осуществлялся через помещиков-заминдаров, сочетавших, подобно русским крепостникам, экономическое господство с административными полномочиями, то с конца 1850-х годов утвердился новый порядок (Ryotwari system), когда правительственные чиновники собирали налоги непосредственно с крестьянских общин. В процессе перераспределения земель, знатные и влиятельные люди, а также храмы получили в собственность значительные участки. В итоге новый класс помещиков был «создан на селе с помощью государства» (created by State patronage)[109]. Эта система требовала создания большого административного аппарата на местах, что, в свою очередь, сопровождалось развитием индийского образования и появлением новых средних слоев, связанных с колониальным правительством и буржуазией. И в конечном счете не иностранный наместник, не солдат в пробковом шлеме, а именно этот местный чиновник, противостоящий сельской общине, стал главной опорой и практическим воплощением британского владычества — Raj.

Колониальное государство облегчало накопление капитала за счет экспроприации общественных низов, перераспределения имущества и доходов. При этом само государство в соответствии с либеральными правилами не претендовало на управление бизнесом и собственностью.

Таким образом, все выгоды от процесса «разрушения — созидания», сопровождавшего перестройку общества, доставались частному сектору, в том числе и даже в первую очередь — местному. Капитал увеличивал свои прибыли не за счет технических инноваций и модернизации производства, а за счет эксплуатации дешевого труда. Но с точки зрения накопления второй путь ничем не хуже первого, скорее — наоборот, он проще, дешевле и удобнее.

На протяжении всего колониального периода индийский капитал мог получать стабильные прибыли, несмотря на то что значительная часть доходов оставалась в руках английских партнеров. Эта ситуация была прекрасно описана еще Марксом. По его словам, «две нации могут обмениваться согласно закону прибыли таким образом, что обе получают прибыль, но одна из них постоянно обделяется»[110]. Развивая эту мысль он пишет: «из того, что прибыль может быть  ниже прибавочной стоимости, т.е. что капитал может быть обменен с прибылью без того, чтобы реализовывать увеличение своей стоимости в строгом смысле, следует, что не только индивидуальные капиталисты, но и нации могут все время обмениваться друг с другом, а также беспрерывно повторять обмен во все большем масштабе без того, чтобы они вследствие этого получали одинаковую прибыль.

Одна нация может все время присваивать себе часть прибавочного продукта другой, не давая ничего взамен, но только здесь мерило иное, чем при обмене между капиталистом и рабочим»[111]. Разумеется, деградировавшее общество не могло создать сильного спроса на товары и услуги, производимые индийским капиталом. «Поскольку индийский внутренний рынок находился в состоянии депрессии, для предпринимателей оказывалось непросто реализовать прибавочный продукт, который они могли столь дешево извлечь из труда крестьян и других работников. Однако уже в 1820-е годы начали открываться новые внешние рынки — в Китае, Цейлоне, в Европе»[112]. Деградация внутреннего рынка оборачивалась дешевизной товаров на внешних рынках и соответственно — конкурентным преимуществом индийской буржуазии. Подобное положение дел не только привязывало местную буржуазию к империи и до поры неразделимому с ней мировому рынку, но и превращало индийский капитал в силу, непосредственно заинтересованную в укреплении и росте Британской империи. Чем меньше был вклад местного капитала в формирование и развитие внутреннего рынка, чем более традиционалистским становилось общество, чем менее активно происходила затем модернизация Индии, тем более прочной была эта заинтересованность в империи и ее рынках, тем более «глобалистской» по своей идеологии оказывалась буржуазия[113].

«Если с точки зрения капитала смысл системы состоит в накоплении, защите прав собственности и получении связанных с ней социальных привилегий, Индия середины XIX века может считаться одним из наиболее успешных капиталистических обществ. Уровень прибыли в ее экономике был чрезвычайно высок, гораздо выше, чем на «развитом» Западе, к которому колониальное государство, периодически испытывавшее нужду в деньгах вынуждено было обращаться за кредитом, ибо сделать на месте это было слишком дорого»[114]. В политическом плане сложившийся режим тоже вполне устраивал поднимающуюся буржуазию: «жесткая социальная иерархия, закрепленная в юридически оформленной кастовой системе, воспроизводилась автоматически при слабой конкуренции низов; а с другой стороны, элиты могли легко обосновать свое право на привилегии ссылками на культурное превосходство, а также жертвуя деньги на социально-значимые цели (литературу и образование, храмы и благотворительность).

Азиатское государство, формировавшееся на основе колониализма, было не просто капиталистическим, оно оказалось ультракапиталистическим: «когда власть Компании соединила в одной структуре “султанизм” и капитализм, частная корпорация превратилась в Султана, а государство в собственность фирмы (или точнее консорциума британских и индийских фирм), когда окрестьянивание и традиционализация общества свели к минимуму конкуренцию трудящихся масс и общин с верхами и способность низов к сопротивлению, стало гораздо более рациональным с экономической точки зрения поддерживать воспроизводство и накопление капитала при помощи принуждения, сокращая до минимума средства, выделяемые на воспроизводство труда, чем тратить средства на инвестиции, зачастую рискованные. Логика внутреннего развития азиатского капитализма в данном случае полностью совпадала с логикой капитализма, и обе вели общество к слаборазвитости».

Не удивительно, что блестящие экономические успехи Индии к началу XIX столетия были обесценены очередной реконструкцией капиталистической миросистемы. Местная буржуазия сохранила свои капиталы, но утратила стратегические позиции. Партнерство с Англией сменилось господством не только и не столько политическим, сколько экономическим. Изменившееся соотношение сил породило новые отношения, противоречия и конфликты, которые накапливаясь и ужесточаясь в конечном счете привели к восстанию сипаев. Подавив восстание, британская администрация вынуждена была заново сформировать отношения партнерства между представителями метрополии и местной элиты. Однако эти отношения уже строились на совершенно иной основе, чем во времена Роберта Клайва.

Примечания:

[78] Modern Asian Studies, vol. 22, No.  1  (1988), p. 68

[79] C m.:  N. Robins.Op. cit., 2006.

[80] В некоторых источниках титул правителя Бенгалии приводится как «набоб» (nabob). Для единообразия далее он будет всюду именоваться навабом (nawab), независимо от от того, какая форма указана в источнике.

[81] The Scots Magazine, June 1757, p. 315.

[82] См.:  N. Robins.Op. cit., p. 58-59.

[83] L. James. Raj, p. 35.

[84] См.: Ibid., p. 34.

[85] Ibid.

[86] См.: R. Harvey.Clive: The life and Death of a British Emperor. London: Hodder and
Stoughton,  1998.

[87] L. James.Raj, p. 41.

[88]  См.:  P.  Griffiths. Empire  into  Commonwealth.  London:  Ernest  Benn  Ltd.,  1969, p. 95.

[89] Cm.: The Political Economy of Merchant Empires, p.  184.

[90] Modern Asian Studies, vol. 22, No.  1  (1988), p. 75.

[91] Ibid., р. 76.

[92] L. James.Raj, p. 73.

[93] К. Маркс,  Ф. Энгельс.Сочинения, т. 9, с.  135.

[94] The Pennsylvania Gazette, No. 2128, October 5th 1769.

[95] Modern Asian Studies, vol. 22, No.  1  (1988), p. 79-80.

[96] L. James.Raj, p. 29.

[97]  C.C.  O’Brien.Op. cit., p. 283.

[98] P.  Griffiths.Op. cit., p. 97.

[99] Цит. по: Ibid., р. 357.

[100] Modern Asian Studies, vol. 22, No.  1  (1988), p. 80.

[101] К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 9, с. 133. В условиях ирригационного сельского хозяйства, писал Маркс, государственные общественные работы становятся вопросом жизни и смерти народа: «Здесь урожай так же зависит от хорошего или дурного правительства, как в Европе от хорошей или дурной погоды» (Там же).

[102] О голоде 1770 года см.: N. Robins. Op. cit., p. 92-93

[103] R. Palme Dutt. India To-Day. London: Victor Gollancz Ltd., 1940, p. 17.

[104] Ibid.

[105] Modern Asian Studies, vol. 22, No. 1 (1988), p. 84

[106] Ibid., р. 81.

[107] Ibid., р. 85-86.

[108] L. fames. Raj, p. 193.

[109] A. Wells. Imperial Hegemony and Colonial Labor. In: Rethinking Marxism, April 2007, vol. 19, No. 2, p. 188.

[110] К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 46, ч. 2, с. 384.

[111] Там же.

[112] Modern Asian Studies, vol. 22, No. 1 (1988), p. 86.

[113] До известной степени отсюда следует и своего рода «обратная теорема»: именно относительные успехи, достигнутые британской администрацией в конце XIX века в модернизации и развитии страны, подготовили почву для изменения интересов и настроений местных «образованных классов», способствуя росту национализма.

[114] Modern Asian Studies, vol. 22, No. 1 (1988), p. 86-87.

[115] Требовалось немного. Редко, где в истории мы найдем пример, когда капитал и собственность доставляли своим обладателям столь блистательное положение и престиж так просто, как это было Южной Азии в Викторианскую эпоху.