«Теперь вся сила в тестостероне…»

Print PDF

Недавно посмотрел очень популярные ролики Евгении Тимоновой «Гиены победившего феминизма» и «Звериный оскал патриотизма» и вот отзываюсь. Сперва о «Гиенах…».

Как говорил Генри Луис Менкен,   для каждой проблемы есть минимум одно логичное, красивое и простое решение: и это решение всегда неправильное. Именно его авторка навязывает слушателям, жёстко и однозначно связывая иерархию с агрессивностью, а агрессивность с тестостероном; на деле это независимые сущности, корреляции между которыми образуются или не образуются в зависимости от общих черт биологии вида, особенностей его социальной организации и пр. Причём таких, которые чаще всего не имеют отношения к частному аспекту взаимоотношений полов, равенству или неравенству репродуктивных усилий и пр. тем, поминаемых в связи с «феминизмом».

Понятно что эти простые зависимости проще «вкладывать» в голову слушателям. Беда в том, что все эти закономерности неверны; поэтому видимо передача идёт в безапелляционно-наступательном стиле рекламы гербалайфа, быстро и торопливо, не оставляя слушателю времени на подумать.

 

Иерархия держится не «насилием верхних», а «согласием нижних»

Уже в 1980-х гг. было понятно, что не только у приматов, но даже у хищных, копытных и хоботных (а также врановых, ткачиков, тимелий, попугаев и других «социальных» видов птиц) самый крутой доминант не в состоянии сам, своей собственной силой, поставить себя «царём горы» и тем более удержаться на ней.

Нужно умение дружить с равными себе индивидами, создавать коалиции, особи в которых не только поддерживают друг друга, но и связаны неагонистическими взаимодействиями. Нужно быть «популярным» у будущих подчинённых, и уметь превзойти по «популярности» текущего доминанта — часто это более важное условие его замены, чем собственные усилия свергающих, особенно у антропоидов.

Именно необходимость коалиций и «популярности» для эффективного продвижения в социальной иерархии тренирует у соответствующих видов птиц и млекопитающих, что 10 годами позднее этологи назовут маккиавеллиевским интеллектом. См. обзор М.Е.Гольцмана (1983), который надо читать всем любителям поп-этологии, чтобы не повторять глупости про «примативность», не воспринимать ранги — будь то альфа, бета или омега — как индивидуальные характеристики.

Тем более для приматов верна максима человеческой политики что «для всего годится штык, вот только сидеть на нём неудобно». Чтобы сохранить своё место в иерархии от разного рода претензий, доминант должен уметь снискать и поддерживать «согласие управляемых». А претендент – уметь быть стать более популярным, чем доминант, за счёт разного рода позитивных действий, которые вполне можно назвать «обслуживанием и удовлетворением пожеланий народа».

«В молодости Финеас был альфа‑самцом, но ближе к 40 годам стал относиться к лидерству спокойнее. Он обожал играть с подростками, заниматься грумингом с самками и следить за порядком. Едва заслышав шум ссоры, Финеас спешил на место событий и принимал угрожающую позу – да так, что вся шерсть у него вставала дыбом, – чтобы прекратить скандал. Он готов был стоять между спорщиками до тех пор, пока не прекращались вопли и визг. Такая «контролирующая функция» хорошо известна и у диких шимпанзе. Примечательно, что самцы в этой роли никогда не принимают чьей бы то ни было стороны: они защищают более слабого участника ссоры, даже если вторая сторона – их лучший приятель. Я часто удивлялся подобной беспристрастности, ведь она идет вразрез со многими другими обычаями шимпанзе. Однако роль контролера заставляет самца отказаться от своих социальных пристрастий и тем самым реально работает на благо сообщества.

Нам с Джессикой Флэк удалось показать, как полезно для группы такое поведение. Для этого мы временно удалили из вольера тех самцов, которые обычно исполняли в ссорах роль арбитров. В результате обезьянье сообщество буквально расползлось по швам. Заметно вырос уровень агрессии, а примирения, напротив, стали реже. Но стоило вернуть самцов в группу, и порядок сразу восстановился. Однако остается вопрос: почему они это делают? Какую пользу для себя извлекают? Основная идея здесь в том, что высокоранговые самцы, вступаясь за слабых и неудачливых, зарабатывают себе этим уважение и популярность в сообществе[1]».

Франс де Ваал. Истоки морали. В поисках человеческого у приматов. М.: АНФ, 2014

См. как это описывает известный приматолог Франс де Ваал даже для больших шимпанзе, у которых иерархия жёсткая, строящаяся почти исключительно на агрессии, и силовом же преобладании самцов над самками. Уровень насилия между полами здесь также велик, настолько, что самки предпочитают именно самцов, больше использующих насилие при спариваниях. Однако даже здесь не добиться высшего ранга без «согласия управляемых». Что уже для общественной жизни людей выразил Антонио Грамши, говоря о гегемонии – умении господствующих классов править не одной только силой, и даже не в основном силой, а через насаждение таких культурных форм, которые приводят управляемых к нужному согласию с управлением и, соответственно, гнётом.

Бонобо и «матриархат»

Тем более всё вышесказанное про иерархию верно для карликовых шимпанзе – бонобо, которые полная противоположность большим. Там взаимоотношения мирные, иерархия поддерживается «в игровом стиле», стрессы и проблемы индивидуальных отношений, вызывающие конфликты, разрешаемые у больших шимпанзе насилием, здесь снимаются сексом и позитивными взаимодействиями. Группы здесь более сплочённые, чем у больших шимпанзе, больше взаимопомощи с кооперацией, однако встречи соседних групп заканчиваются миром, дружбой и сексом, а не смертоубийством .

Самцы здесь, как положено, крупнее и сильнее самок, однако «подчинены» им — не в том смысле, что поколачиваемы, а что самки солидарно ставят их на место, если вдруг в их действиях видят угрозу детёнышам.

«Доминирование самок типично и для диких бонобо. Фуруити рассказывает:

«Когда самки приближались к самцам, которые устроились на кормовой площадке покушать, самцы уступали припозднившимся самкам лучшие места. Более того, самцы обычно дожидались на краю кормовой площадки, пока самки закончат есть. При возникновении открытого конфликта объединившиеся самки иногда гоняли самцов, но самцы никогда не создавали агрессивных союзов против самок. Даже альфа-самец вполне мог уступить средне- или низкоранговой самке».

Одна из точек зрения на необычное устройство общества у бонобо заключается в том, что появилось оно в результате эволюции и его цель — обезопасить молодняк. Самцы шимпанзе иногда убивают детенышей собственного вида, да и человек в этом отношении не намного лучше…

У бонобо же не происходит ничего подобного ни в малом, ни в большом масштабе. Причина в том, что, во-первых, доминирующее положение помогает матерям защищать своих детенышей. Во-вторых, необузданный секс предполагает, что каждый взрослый самец может быть отцом каждого новорожденного. Не то чтобы самцы бонобо сознавали собственное отцовство, но что может быть хуже, чем убийство своего потомства? Такое поведение наверняка станет объектом отрицательного отбора — именно поэтому промискуитет защищает молодых животных. Это заметно, в частности, по поведению рожениц бонобо. Вместо того чтобы держаться в отдалении от больших групп, как благоразумно делают матери-шимпанзе, они после рождения малыша сразу же возвращаются в свою группу. Матери-бонобо ведут себя так, как будто бояться им совершенно нечего.

На этом фоне достойно внимания единственное имеющееся сообщение о серьезном насилии среди диких бонобо. Хоманн и его жена Барбара Фрут оказались свидетелями мрачного случая во время реализации проекта «Ломако-форест». Жертвой стал молодой самец по имени Фолькер. Матерью Фолькера была Камба, альфа-самка сообщества Айенго, где он родился. Самцы у бонобо всегда «держатся за юбку» матери и вырастают маменькиными сыночками. Стоило Фолькеру оказаться в сложной ситуации — повздорить с другими самцами или попасть под горячую руку самкам, — как мать вступалась за него и выручала. Взрослея, Фолькер постепенно повышал свой рейтинг среди самцов, карабкаясь с помощью матери по социальной лестнице. Он также подружился с одной самкой по имени Эми. Однако вскоре после того, как Эми родила первенца, произошло неожиданное. Большая группа бонобо кормилась на дереве гарцинии, усеянном тысячами блестящих сладких плодов:

«Фолькер прыгает на ветке, где сидит Эми с малышом. На мгновение самка, кажется, теряет равновесие, но затем цепляется попрочнее и сталкивает Фолькера с ветки. Самец спрыгивает на землю, за ним — вопящая Эми. Спуск Фолькера и Эми провоцирует общую реакцию; остальные взрослые самки и самцы дождем сыплются с дерева, и за несколько секунд лес превращается в поле битвы. Подробности заслоняет густая растительность, но пугающий шум вопящих бонобо указывает на то, что это не шуточное, а настоящее сражение».

Организованная атака пятнадцати, если не больше, обезьян была целиком и полностью нацелена на Фолькера, которого они принялись волочить по земле взад и вперед. Через некоторое время его нашли на том же участке; он отчаянно цеплялся за дерево всеми четырьмя лапами, морда была искажена панической гримасой. Все бонобо были страшно возбуждены и шумели, шерсть у них стояла дыбом; одновременно они издавали предупреждающее тявканье, будто информируя людей-наблюдателей о том, что приближаться им не следует. Морды бонобо выражали эмоции, которых прежде Хоманну и Фрут видеть не приходилось. Удивительнее всего было то, что Эми, довольно низкоранговая самка, смогла спровоцировать столь массовую атаку, а Камба при этом держалась в стороне и не вмешивалась. В обычных обстоятельствах Камба первой бросилась бы на защиту своего сына, но в тот раз спряталась на самой верхушке дерева, где ее и обнаружили ученые.

Исследователи считают, что Фолькер, возможно, угрожал малышу Эми. Может быть, он попытался отнять его, как иногда делают самцы шимпанзе? Если так, то Фолькер явно недооценил защитных инстинктов сообщества. Самец, пытающийся захватить малыша, очевидно, достоин самого сурового наказания. Внезапная вспышка насилия позволяет предположить существование в обществе бонобо более глубокого слоя, обычно скрытого за фасадом вудстокского типа. Он напоминает нравственный принцип, суть которого — защита интересов самых слабых и уязвимых. При нарушении этого принципа на его защиту встают так массово и так яростно, что даже высшие эшелоны сообщества, такие как альфа-самки, не осмеливаются выступить против».

Франс де Ваал, op.cit.

Собственно, почему соответствующее поведение самок и развилось у бонобо; видимо, оно было основой того равноправия (где-то и преобладания женщин), что было на заре человеческой истории, и следы которого сохранились у многих примитивных народов.

«Женщины в матриархальных обществах пользуются значительно большей автономией в отношении секса, чем в патриархальных. Вообще, человечество за свою историю успело поэкспериментировать со множеством самых разных репродуктивных стратегий. Скорее всего, строгая моногамия прижилась у нас только после сельскохозяйственной революции, около 10 000 лет назад, когда мужчины стали беспокоиться о том, кому они передадут своих дочерей и свое богатство[2]. Навязчивая идея верности и девственности могла возникнуть только в то время.

По крайней мере такое предположение высказали Кристофер Райан и Касильда Жета в книге «Секс на заре» (Sex at Dawn), где бонобо провокационно представлены в качестве родовой модели сексуальной жизни человека. В главе «Кто ваши папы?» авторы объясняют, что в некоторых культурах ребенок получает дополнительные преимущества от того, что имеет нескольких отцов. В своих аргументах они опираются на новаторскую работу Сары Хрди, посвященную значению многородительской семьи и ее достоинствам в плане выживания. Кроме того, Сара Хрди отвергает догму о том, что мужчины заботятся только о тех детях, которых могут уверенно считать своими. В некоторых племенах практикуется «делимое отцовство», при котором считается, что растущий зародыш подпитывается семенем всех мужчин, с которыми спит в этот период его мать. Каждый потенциальный отец может претендовать на часть отцовства и должен помогать «поднимать» ребенка. Такое устройство общества, обычное для племен на южноамериканских равнинах, гарантирует ребенку поддержку при высокой мужской смертности и подразумевает снижение сексуальной исключительности. Сексуальный выбор женщины вне брака и параллельно с ним вызывает скорее уважение, нежели наказание. В день бракосочетания жениху и невесте наказывают не только заботиться о своих детях, но и держать в узде ревность к любовникам и любовницам друг друга».

Франс де Ваал, op.cit.

Социальная релятивность тестостерона

Наконец, больший уровень тестостерона далеко не всегда ведёт к большей агрессивности, а тем более к лучшему месту в иерархии. У самых разных видов птиц и млекопитающих подчинённым – или молодым — особям искусственно повышали уровень тестостерона, они становились более агрессивны, чаще затевали драки – и выигрывали их! – однако статус их не повышался. Одной агрессивности (или большей активности, большего возбуждения) всегда недостаточно. Нужно «уметь» устойчиво воспроизводить «должные формы поведения» в должные моменты взаимодействия, а это либо созревает (у тех позвоночных, где важны инстинкты) или этому учатся (особенно у высших приматов, где уже разрушаются инстинктивные формы поведения, прежде всего видовые демонстрации, и у антропоидов, где, как у человека их вообще нет). По той же причине техника, сила воли и прочее поведение (а не тестостерон) являются ключевым фактором атлетизма в спорте, хотя «при прочих равных» подъём тестостерона способствует конкурентному усилию, и спортивному в том числе.

Вообще, социальное действие тестостерона определяется не биохимией гормона в теле животного, а социальными отношениями между ними в сообществе – в зависимости от этих последних он может и альтруизм повышать, и сотрудничество усиливать, и заботливость отцов (у разных видов полёвок, в том числе не моногамных). Его общее действие – увеличивать способность к «напряжению сил» чтоб быстрее и лучше сделать то «дело», в котором «состязаются» особи в популяции (самцы или самки), достаточно всё равно.

В зависимости от формы социальной организации вида это может быть и сотрудничеством, и родительской заботой. Да и достаточно частая у птиц реверсия взаимоотношений полов и/или доминирование самок (которое имеется и у полигамных видов, спаривающихся на току, вроде домовых воробьёв, где «с человеческой» точки зрения самцы «властвуют безраздельно») обходятся без типичного для пятнистых гиен установления пропорциональности между рангом самки и уровнем тестостерона. Да и у гиен не всё ладно с идеей, что маскулинизация половых органов самок этого вида вызвана аномально высоким уровнем андрогенов. В работе Racey, Skinner, 1979 было показано, что уровни андрогенов у обоих полов сходны.

L.G.Frank с соавт. (1985) проверили эту гипотезу, исследовав титры андрогенов особей разного пола из разных популяций восточной Африки в зависимости от их социального статуса. Оказывается, везде чем выше ранг самца или самки, тем выше уровень тестостерона (и максимален у доминантов), но!… уровень андрогенов у самок всегда ниже, чем у самцов сравнимого статуса, при том что самки вообще доминируют над самцами (п.49 тут).

И действительно, на рис.2 из известной статьи Т.Клаттон-Брока 2007 г. в Science о симметричности полового отбора (самки конкурируют за самцов не в меньшей степени, чем самцы за самок), мы видим, что уровень андрогенов щенят самцов и самок сходен и прямо пропорционально зависит от уровня андрогенов в организме самки. Т.е. реально гормональное состояние колеблется в широких пределах между популяции и испытывает социальное влияние, почему это не объясняющее, а объясняемое.

Агрессивность же самок выше, что связано с видовой системой иерархии, а не с андрогенами как таковыми (действительно, на рис.2с прямой пропорциональности нет, особенно при низших рангах).

Ещё ехидно замечу, что в «феминистическом» клане гиен размножаются все самки, даже низкоранговые. А вот в группе гиеновых собак Lycaon pictus (с которыми авторка путает гиен, когда называет их «страшнейшими охотниками саванны») при доминировании самцов ведь коллектив, низкоранговые самцы и самки – неразмножающиеся «помощники», обслуживающие размножение альфа-пары. Низкоранговые самки щениться в норме не должны, альфа не даст (хотя время от времени обходят этот запрет).

И наоборот: одни и те же формы социальной организации могут поддерживаться (но не «основываться на»: внутреннее состояние животного управляется, а то и определяется его поведением, социальной ролью и статусом, а не наоборот) совсем разным гормональным фоном.

Ещё пара слов о гиенах, не только пятнистых, но и их родственниках. В семействе гиен 4 вида, 3 из них кроме пятнистой Crocuta crocuta (полосатая Hyaena hyaena, бурая Hyaena brunnea и земляной волк Proteles cristatus) живут в основном моногамными парами. Однако у всех них самки доминируют, они же дольше остаются в выводке (из них могут формироваться непостоянные и малочисленные кланы «типа пятнистой гиены»), и именно молодые самцы выселяются. Скажем, у наиболее моногамного из них земляного волка, если самец недостаточно крут в охране территории, самка легко спаривается с самцом получше, а этот воспитывает детёнышей.

Самцы и самки у них равного размера, или самцы чуть побольше. Доминирование самок у прочих гиен никак не мешает полигамии, среди них достаточно частой; то же самое верно для многих видов млекопитающих или птиц. Вообще, у тех и других социальные связи – моногамии, полигамия или внутригрупповая иерархия, поддерживаются «ради взаимоотношений» и следующего из них психологического комфорта, предсказуемости социальной среды и прочих вещей, а не дарвиновской приспособленности напрямую. Поэтому социальная моногамия (полигамия, промискуитет и пр.) часто не соответствует генетической, а форма отношений не очень зависит от того, кто с кем трахается и от кого производит детей. Это разные вещи и разные плоскости жизни сообщества.

Поэтому главное отличие пятнистых гиен от прочих, повлекшее за собой трансформации половых органов – это не «матриархат», а умение сотрудничать и действовать скопом, позволившее и постоянно поддерживать сложную структуру группы, и охотиться на крупную добычу. Ничего этого нет у других видов. Последнее потребовало мощных физических усилий по настиганию этой последней в стремительном беге, и овладению ей (тем более что тестостерон, как видели выше, именно в этом контексте, способствует сотрудничеству и координации усилий), все прочие виды – скорей собиратели.

Именно это, а не «матриархат», вызвало интенсификацию производства тестостерона. Нечто сходное случается у спортсменов – да и спортсменок – перед состязаниями, так что первых от вторых уже трудно отличать по гормональному профилю. Но в отличие от гиен, здесь это состояние возникает предсказуемо, а не должно поддерживаться всё время. Т.е. особенности пятнистой гиены связаны скорее с «гиенами» чем с «феминизмом» — как это нормально при объяснении социальной организации у всех позвоночных: тенденции развития в данной филогенетической ветви всегда важней апелляций к «территориальности», «иерархии» или «моногамии» вообще, последние даже в научном дискурсе более-менее спекулятивны. А что уж говорить о такого рода «популяризации»!

В «Двенадцати стульях» старгородский «популяризатор науки», парикмахер «Пьер и Константин», говорил что «теперь вся сила в гемоглобине». Сейчас сторонники биологизаторской версии человеческого поведения и общественных отношений людей популяризуют версию «вся сила в тестостероне» (или других гормонах и медиаторах), см.сабж. Это своего рода флогистон биологизаторства, полезная фикция, полезная тем, что заменяет «непримечаемого слона» — формообразующую роль социальных влияний и социальных структур, в которых индивид «созревает» и действует.

Сила и агрессивность у людей: социальные факторы

Другой важный момент: у людей различия в агрессивности между мужчинами и женщинами вполне социально, при всех различиях гормонального фона и прочей физиологии.

«…в обществах, где практикуется неравноправие женщин, мы видим традицию социального подавления агрессивности и методы воспитания, мешающие развитию «боевых навыков» и готовности к самозащите. И наоборот:

«»[в западной культуре межполовые – авт.] различия в агрессивности, существенные у детей, становятся меньше у взрослых; также межполовые различия не проявляются последовательно во всех наблюдениях. Тенденция к большей агрессивности мужчин  была очевидна, когда им представлялась возможность причинить своим объектам физическую боль (например, когда применяли электрошок). Далее Э.Игли и В.Стеффен отмечали, что при исследовании реакции испытуемых на их собственное поведение женщины явно выражали более сильное чувство вины и тревоги. Они также проявляли больше эмпатической тревоги о вреде, который они могли нанести жертве. Соответственно, в драках дети 6-7 лет одинаково верят, что друзья заступятся и придут на помощь. Однако мальчики чаще помогают нападающему, девочки – жертве….

…[Р.П.Ронер] проанализировал 130 работ, посвящённых изучению агрессивного поведения в 101 обществе, и нашёл доказательства кросс-культурных гендерных различий в агрессии. Р.П.Ронер пришёл к выводу, что культура больше влияет на уровень агрессии, чем пол (Osterman et al., 1994). В Бурбанк (Burbank, 1987) проанализировала кросс-культурные исследования женской агрессии в 137 обществах, сфокусировавшись на физических и вербальных видах агрессии. Она отметила большой размах агрессивных стратегий, используемых женщинами, показав связь агрессии с культурой.

Хотя мужчины в большинстве обществ физически более агрессивны, чем женщины, это правило не универсально для всех культур. Например, Х.Б.К.Кук (Cook, 1992) находит, что на о.Маргарита (Венесуэла) в матрифокальном обществе женщины вербально и физически более агрессивны, чем мужчины. В эгалитарном нестратифицированном обществе Ванатинаи женщины демонстрируют уровень физической агрессии такой же, как у мужчин (Lepowsky, 1991).

Результаты другого исследования, проведённого в Чихуахуа (Мексика) показывают, что женщины часто участвуют в уличных драках против мужчин, применяя физическое насилие (Cummings, 1991)».

Буркова В.Н., Бутовская М.Л., Тименчик В.М. Кросс-культурные различия агрессивного поведения у русских и армянских школьников// Агрессия и мирное сосуществование: универсальные механизмы контроля социальной напряжённости у человека. М.Л.Бутовская (ред.). C.71-72.

«В абхазской традиции не принято убивать женщин, ни на войне, ни во время кровной мести (даже если она убийца). Да, женщины могли сами мстить, участвовать в походах, могли плечом к плечу с мужчинами воевать на поле брани. Но при этом они, как правило, были одеты в мужскую одежду и вооружены наравне с мужчинами. В пылу сражений часто не разбирали, что перед ними – женщина. Неловкость вызывал у врагов тот факт, что убитый в бою храбрый воин оказывался женщиной» (Барцыц М.М., 2006. Культура мира и ненасилия в абхазской традиции// Агрессия и мирное сосуществование: универсальные механизмы контроля социальной напряжённости у человека. М.: Научный мир. С.233-245.).

Соответственно, абхазских девочек учили стрелять, умению постоять за себя и пр., в  отличие от родственных им адыгов. Там (в обоих случаях речь о 18- первой половины 19 вв.) общество было уже предклассовым, и во всех 4-х социальных стратах женщина была лишь ценным приобретением для мужчины, её участие в общественной жизни и военных занятиях исключалась, она привыкала пассивно ждать решения своей судьбы от других.

««В этой цитате [про набеги отряда дворян] из сочинения Н.Дубровина не поименована главная добыча – пленные, захваченные люди. Пленники, чьё сопротивление было сломлено вооружённым насилием, и наиболее наглядное выражение превосходства агрессора, находили применение как элемент адыгского хозяйства. Часть из них оседала на земле победителей и в их домах в качестве лично несвободных лиц, васто именуемых рабами. Другая часть продавалась в Турцию. Рабы, как писал К.Пейсонель, являлись одним из главных предметов торговли черкеса. В Крыму существовал наибольший спрос на черкесов. Женщины этой страны красивы и обаятельны, мужчины почти все высоки ростом и хорошо сложены.

…Жестокость к пленнику была общераспространённым явлением. «С пленниками, особенно высокопоставленными, обращаются строго, даже жестоко, чтобы они имели повод жаловаться своим друзьям на невзгоды, а их письма домой доставляли любой ценой адресатам … они особо внимательны, чтобы он [пленник – авт.] оставался в живых.» Исключение могло быть сделано только для части русских пленников, некоторым из них «черкес готов был отдать одежду с собственного плеча, чтобы уговорить его остаться, особенно он старается женить его … дети раба также являются рабами, а это для черкеса богатство, которым он может распоряжаться по своему усмотрению».

Однако эта мягкость была обращена только к пленникам из крестьян. «Земледельцу, — говорили черкесы, — всё равно пахать, что у нас, что у русских, а дворянину не всё равно; он или умрёт, или убежит…» Дворянина держали в цепях, сажали в яму и кормили весьма дурно. Дворянин (как свободный человек и воин) в той ситуации, когда он утрачивал свободу, становился объектом ограниченного насилия, но усиленного: убить его было нельзя, но физические муки были признаком контрреалий бытия воина.

Захват пленников и работорговля, т.е. продажа знатных их заступникам, а простолюдинов в чужие руки (кратко в первом случае и на долгое время во втором) ограничивали свободу захваченного человека. Для тех, кто обладал (как дворяне) неотъемлемой свободой по происхождению, лишение свободы сопровождалось физическими муками или утратой статуса дворянина, если продажа в чужие руки состоялась.

Люди, не обладавшие свободой или весьма ограниченной свободой, и привыкшие к суровому быту и подчинённому положению, к продаже себя относились спокойно или даже с удовлетворением, если менялись в лучшую сторону условия быта.

Наглядно подобное чувство проявлялось черкесскими девушками при продаже их в Турцию. Многие из них выражали даже радость при размышлениях о том, как он и будут жить в гаремах вельмож, , каким подарками они впоследствии одарят своих родственников. В этом сказывалась и привычка подчиняться чужой воле в маскулинном обществе, и осознание возможности покинуть мир нужд и забот крестьянской девушки ради, возможно, более комфортной жизни.

…Для женщины в обычных ситуациях запрещались агрессивные формы поведения. Агрессивность женщина проявляла в случае угрозы её чести – тогда она иногда оборонялась ножницами. Бытовавшие легенды о женщинах-воительницах интересны не только отражением в них гипотетического прошлого, но и тем, что они указывали на нереальность  подобного поведения для реальных женщин. При том, что в отношении женщин выполнялось множество этикетных форм уважительного поведения, она проживала всю жизнь объектом потенциального насилия, которое реализовывалось в праве отца продавать своих дочерей, в системе брачных отношений, где не мыслилось проявления девушкой свободы выбора жениха, и особо – в распространённости брака с насильственным уводом (похищением) невесты. [он считался почётнее брака по сватовству – авт.]…

Даже там, где женщина исполняет долг верности мужу и демонстрирует к нему безграничную любовь, её действия насильственно пресекаются, если они не соответствуют интересам мужа. В известной фольклорной «Песне Гуашегаг» муж привязывает красавицу-жену к опорному столбу дома, чтобы она не бежала за ним.

Поднять руку на жену, бить её считалось неприличным, но лишь потому, что это умаляло достоинство мужчины. Однако на нанесение побоев жене муж имел полное право согласно адатам. [то есть мужчина должен был выучиться вести себя так, чтобы воля жены деформировалась самим фактом присутствия мужа – также как пленника в присутствии хозяина и ребёнка в присутствии старших. Поэтому европейцев всегда поражало у адыгов воспитание детей без применения типичных для них тогда телесных наказаний. При том что жизнь детей по обычному праву была в руках отца, иногда также дяди, и если на них сильно разгневаются, то применяют насилие – но не бьют, а унижают. Скажем, в источниках приводится случай, когда взрослый мужчина сильно разгневался на заигравшегося мальчика-погонщика волов, но не побил его, а выбрил полголовы тупым ножом. В.К.]

…В подростковом возрасте соматическая депривация у адыгов активно практиковалась по отношению к девушкам. В период полового созревания они должны были носить корсет, который снимали, выходя замуж. По данным Е.Н.Студенецкой, талия у девушки, носившей корсет, в окружности не превышала ремешка для крепления мужских ноговиц. Вред, наносимый здоровью девушки ношением корсета, признавали сами адыги… Всё взросление девушки проходило при создании соматической готовности к насилию. Девушкам давался по сравнению с мальчиками более долгий урок соматической стеснённости: мальчики с 3-х лет обучались верховой езде, а немного позднее и владению оружием; воспоминание о депривации ещё в младенчестве [очень тесное пеленание, узкие колыбели, к которым жёстко припелёнывали, вплоть до деформации костей черепа и пр. авт.] вытеснялось у них установками агрессивного поведения [что показательно, полностью вытеснялось только у князей и уорков, у прочих «пахарей» — тем меньше, чем ниже социальный статус. авт.]

В.А.Дмитриев. Насильственные действия и их проявления в традиционном и современном социоре адыгов. // Антропология насилия. Спб, Наука, 2001. С. 342-343.

То есть в обществе с развитой предклассовой стратификацией от угнетённых по умолчанию ждали готовности подчиняться, от представителей «командующего слоя» — очень сильной готовности «рыпаться», чтобы избавиться от угнетённого положения. «Женщина» здесь неотличима от «пленника» и «крепостного». То есть социальная история подтверждает данные об общности социально-психологических проявлений всех форм угнетения и господства (классовое, половое, национальное и пр.), как в отношении асимметрии поведенческого паттерна угнетателя-угнетённого, так и в отношении их мотиваций.

Можно сделать и более широкое обобщение. Вполне изоморфные явления мы видим в сообществах приматов, в меньшей степени других млекопитающих, организованных по принципу агрессивного доминирования или ситуативной/территориальной иерархии. Человек отличается ровно тем, что у него несравнимо чаще, чем у мышей и обезьян, появляются «нижние» особи, бросающие вызов системе и успешно опрокидывающие её (хотя зачатки этого самого можно видеть и у животных) – и не столько опрокидывающие, сколько преобразующие в новое, лучшее состояние. Хотя зачатки такого преобразования и у животных встречаются, в связи с внутривидовым полиморфизмом социальных систем, где актуализованы не все варианты. Плюс у людей, в отличие от животных, есть социально-психологические инструменты, которыми пользуются бунтари в своих действия против системы, вроде т.н. влияния меньшинства. Животные же, даже высшие, как шимпанзе, рассчитывают лишь на себя и на «дружеские» связи с сородичами в составе коалиций.

Иными словами, для сохранения наблюдаемого разрыва на порядок в физической силе одних только сегодняшних предрассудков недостаточно. Нужна сложившаяся историческая традиция наказаний, жестоких и унизительных одновременно, которая бы в массовом сознании микшировала «за измену мужу» и «за непокорство». Это для конкретного случая женщин; для низших классов соответственно микшируется «за непокорство» с «за нарушение закона» или «за богохульство/ересь». И действительно, в обществах, где «традиционно» женское неравноправие, они обнаруживаются, а в реакционные периоды, вроде переживаемого нами сейчас, общественное сознание обращается к этим «истокам», манифестируя их «возможность» и «допустимость» хотя бы в некоторых случаях.

Интереснейший случай «смирения» женской агрессивности, «выпадающей» из принятых обществом норм, был описан в Шотландии. Там наблюдалась аномально высокая, почти «мужская» доля участия женщин в криминальных деяниях, также как  в актах «непослушания». «Шотландские женщины не всегда полагались на мужчин-сообщников, когда совершали уголовные преступления, что является обычным для других стран; скорее они сами активно совершали преступления, даже с применением насилия».

Автор показывает, что это как-то было связано с ранним капитализмом, особенно в тех общинах Англии и Шотландии, где были свободные крестьяне и больший уровень женского равноправия. Она пишет, что начиная с 1560-х гг. что в Англии, что в Шотландии непокорность женщин рассматривалась как очень большая угроза сложившемуся социальному порядку, и одно из самых злостных нарушений, которых в Шотландии было особенно много.

Жизнь в тамошнем обществе была сплошь проникнута кальвинизмом, для которого нарушение «Жена да убоится мужа своего» – тоже преступление, и как бы не худшее. Соответственно, общины брали правосудие в свои руки, и для смирения «выходящих за рамки» женщин практиковали т.н. «наложение уздечки» и «оседлание жерди» – исключительно травматичное и унизительное наказание. Налагали его без всякого суда, чисто по впечатлению о «непослушании» или «преступности» женщины, и главными инициаторами были, как легко догадаться, местные пасторы, несколько реже – их жёны. Это наказание никогда не накладывали на мужчин за сопоставимые прегрешения – прелюбодеяния, мелкие оскорбления, «непокорность» и «клевета».

И эта боль с унижением действовали – повторных наложений «уздечки» в источниках 18-19 вв. не фиксируется, а сейчас шотландские женщины по степени непокорности мало чем отличаются от среднеевропейского уровня.

См. Анн-Мари Килдей. Травма, вред и унижение: реакция общины на девиантное поведение в Шотландии Нового времени, стр.138 — 154. (Отсюда).

Чтобы закончить тему направленной выработки резких межполовых различий по силе с насилием, небольшой экскурс из социологии в зоологию. Дело в том, что человеческая рука совершенствовалась не только для труда, но также для драки. В отличие от обезьяньей кисти, она приспособлена для сжатия в кулак и ударов им. Антропоиды, кроме горилл, не могут сжать кулак; способные на это гориллы не могут бить. Специальные опыты Michael H. Morgan и David R. Carrier (2013) с 10 мужчинами 20-50 лет, занимавшимися боевыми искусствами, показали что удар кулаком не только сильней, но и безопасней удара ладонью или не полностью сжатым кулаком, с частично оттопыренными пальцами и пр. То сила удара примерно одна, но сжатие распределяет её на меньшей площади, так что давление выше примерно в 2 раза.

Опять же кулак оптимален по соотношению сила удара/защищённость пальцев. В нём подушечки пальцев притиснуты к верхним подушечкам ладони, а большой палец покрывает сверху указательный, средний и отчасти безымянный. В другой серии опытов тех же авторов испытуемые медленно нажимали на датчик сжатым кулаком, «полукулаком» без большого пальца и согнутыми пальцами, которые не касались ладони. Наилучшее соотношение было у плотно сжатого кулака; прочие варианты из-за неустойчивости положения пальцев увеличивали риск самотравмирования при ударе. Плюс чем жёстче фиксированы пальцы в кулак, тем сильнее удар.

Отсюда вывод: если бы только необходимость манипулировать или делать орудия, происходило бы прогрессивное удлинение пальцев. Но с некоторого момента у пралюдей на руках удлинялся только большой палец, а прочие укорачивались, что удобно как раз для кулачного боя. Хотя в этих опытах тестировали только мужчин, конструкция мужского и женского кулаков – в отличие от многих других телесных характеристик – вполне однотипна, и легко развивается до сопоставимого умения бить.

Другой момент: когда говорим о межполовых различиях, надо отличать проводимую обществом дихотомию между «мужчинами» и «женщинами» от привычного биологам полового диморфизма, то есть устойчивых различий между самцами и самками в окраске, костяке, форме черепа, украшающих перьях и прочей морфологии. Первое – это вещи в диапазоне от «женской груди» до «мужской логики», то есть всё то, что мы в нашей общественной жизни можем оценивать, выделять идеалы «мужественности-женственности», вокруг них формировать норму и воздействовать на отклонения от неё. То есть направленно воздействовать с целью желательных изменений, неважно осознанно это происходит или в рамках «социального бессознательного», как обычно в традиционном обществе. Второе – это различия, которые просто есть, при отсутствии нормативных общественных практик, направленных на то, чтобы их усилить, сформировать, поощрить и вообще как-то повлиять. Обычно это касается скелета, пропорций, типов телосложения и заметно скорей специалистам, чем публике.

Так вот, различия первого рода по ходу истории скорее усиливались (что филогенетической истории рода Homo, что просто истории нашего вида), некоторые из них усиливаются и сейчас (контринтуитивный факт) в связи с женской эмансипацией. Вообще, оппозиция «мужественности» и «женственности», с соответствующей дифференциацией психологии, поведения и прочего относящегося к социальной роли — очень недавнего происхождения, и скорей всего вызвана развитием капитализма в Европе.

Как показывает Райнхард Зидер в «Социальной истории семьи в Центральной Европе (18-20 век)», тогда у буржуа дом впервые стал пространством частной жизни, областью «любви», «семьи» и связанных с ней эмоций, перестав быть производственным участком, как у крестьян и ремесленников средневековья. Мужчина-буржуа уходил на работу, жена оставалась дома, отсюда запрос на «нежность и верность» у первого и ограниченное умственное и профессиональной развитие второй, чего не было ранее.

А вот различия второго рода – чисто биологические, на которые общество не пыталось повлиять распространением соответствующих практик оценивания и отбора – явно уменьшаются как в сравнении с ныне живущими антропоидами, так и с вымершими австралопитеками.

Да и в пределах собственно нашего вида есть тенденция на сглаживание полового диморфизма, вызванная, правда, не отношениями мужчин и женщин, а изменениями общества в целом: «Тенденция к сглаживанию признаков полового диморфизма, связанных с общей грацилизацией тела, прослеживается в настоящее время в современном обществе повсеместно. Причина тому — последствия изменения образа жизни, воздействия экологических (прежде всего антропогенных) факторов и экономических факторов. Снижение уровня полового диморфизма отражается не только на конституции, но также на гормональном статусе, особенно на соотношении половых гормонов, экстрогенов и андрогенов. … Снижение гендерной специфичности отмечается и в психологической сфере. Увеличение количества «эстрогеничных» мужчин и «андрогеничных» женщин интерпретируется как адаптация к современным условиям цивилизации[3]«.

«Выработка угнетённости: насилие и «лишённость культуры»

И смешное в конце: авторка сожалеет о недоступности самкам крокут «радостей секса» из-за маскулинизированных половых органов самок, но что бы она сказала о спариваниях медведей, где часто бывает скальпирование, а у 90% самцов происходит перелом os penis. Уж слишком много агрессии включает в себя их «любовь». Культивирование же в современном мире сексуальности внешнего облика и/или достижений в сексе не приносит людям ничего, кроме разочарований, депрессии (поскольку мало кто дотягивает до рекламных образцов) и восприятии женщин с рекламных постеров – а затем и реальных подруг и сотрудниц — как вещи. Тут много господства и угнетения, радости – мало.

***

Далее переходим к замечаниям социального плана, тем более уместным, что для всех знакомых с социальной психологией ролик г.Тимоновой – не популяризация науки и не просвещение, упаси бог, а реклама или пропаганда. Причём диффамационного характера (что, как известно, действует даже при полной ложности сообщённого, а тут таки сконструировано частичное соответствие).

«Феминизм» представлен как «торжество» (власть) женщин над мужчинами, причём грубо-агрессивного характера, а не как равенство мужчин и женщин. Из животных аналогий неслучайно выбраны отвратительные для европейцев гиены[4], хотя есть красивые птицы-чомги с полным равенством усилий в выкармливании птенцов и вообще равенством полов настолько, что при спаривании самец и самка оказываются «верхними» примерно в равном % случаев, исследования которых сыграли важную роль в женском эмансипации. Или же мирные и солидарные бонобо, социальная организация которых наиболее подходит на роль предковой для ветви приведшей к нашему виду. Использование «гиен» и педалирование темы «извращённых половых органов», «неполучения радостей от секса» и пр. притягивание за уши к темам, волнительным для западного обывателя, дополняет картину. В общем, сей пропагандистский продукт сделан в стиле газет американского Юга 1960-х гг. с основным месседжем «Ну разве не похож [Мартин Лютер] Кинг на крысу?».

Реальность иерархических взаимоотношений у млекопитающих и птиц, тем более у приматов, насколько не соответствует проталкиваемой авторкой схеме, что поддержка её возможна только при сильной вере в «естественность» взаимоотношений людей типа присутствующих в тюремной камере или дедовщины в армии. В последние 25 лет, в силу понятных общественных изменений, верящие в это гг. – Протопопов, Никонов, Савельев, теперь вот и Тимонова — наращивают популярность, ибо «большое общество» регрессирует, почему всё в большей степени основывается на том же самом.

Вообще сама идея серии — «Всё как у зверей» уже предполагает высокий риск выхода за рамки строгой научности, у человека социальное управляет биологическим как всадник лошадью, а не наоборот, не «биологическое определяет общественные явления». Поэтому все аналогии между иерархией, территориальностью, «собственностью», «изменами» и пр. волнующими обывателя проблемами у нас и у животных манипулятивны более чем полностью. Почему, собственно и приходится насиловать научные данные, как самкам пятнистой гиены — самцов.

«Как ехидно писал Алексей Куприянов, критикуя [биологизаторские] интерпретации поведения человека В. Р. Дольником: «Одна из глав книги В. Р. называется “Прогулки по запретным садам гуманитариев”. Собственно, так можно было бы назвать и всю книгу, однако с тем же (если не большим) успехом гуманитарии могли бы прогуляться по собственным запретным садам В. Р. Уши его политической программы – здоровый сексизм советского диссидента – торчат из-за каждого дерева. Подчиненное положение женщин в обществе естественно, потому не безобразно; диктатура – наиболее непосредственное проявление все тех же наследственных программ поведения – скотство, поскольку получается как бы сама собой; построенный на инстинктах реальный социализм экономически безнадежен; а вот над настоящей демократией надо работать. Тут бы выбрать что-то одно: либо бороться и с диктатурой, и с поражением женщин в правах как с проявлениями скотства, либо славить и то, и другое как следование зову природы».

Тем более что, добавлю, что биологическая эволюция, что общественный прогресс движут развивающуюся систему в сторону от положения равновесия, всё больше и больше удаляют от него. Поэтому остановиться развитие просто не может, как правило, она означает смерть или глубокий регресс, как у аборигенов Тасмании – как бы ни хотелось этого господам консерваторам.

И если уж брать «роль биологического начала в человеке», то капитализм – максимально антибиологический строй, общество с «наименее естественными» правилами игры, что всякий честный труженик чувствует на собственной шкуре, когда ради заработка и профессионального успеха приходится поступаться совестью, человечностью, идейными принципами, жизненными целями и пр. А «естественное» общественное устройство должно быть такое, чтобы максимальному числу людей как можно реже приходилось чем-нибудь поступаться ради выгоды меньшинства, свободное развитие каждого как условие свободного развития всех.

Ибо у борьбы с угнетением и социальной справедливости есть чёткие биологические корни, как и у стремления к равенству с «автоматической» кооперацией, общие для нас и человекообразных обезьян. Последние также отвергают нечестную игру, и склонны к гомологичным с людьми формам альтруизма с кооперацией. Понятно, что человеческие качества, считающиеся естественными и культивируемые при капитализме – власть денег, жажда наживы, индивидуализм, священное и неприкосновенное право частной собственности, примат частного интереса над общим благом и пр. при сравнении с этими, действительно данными нам от природы, свойствами представляются максимальным отклонением от естества, и именно от «биологического» в нас.

И действительно, в эксперименте показано, что деньги воспитывают целеустремлённых эгоистов и пр.; к слову, это ещё один пример, как социальное изобретение – деньги пересиливает побуждения альтруизма и равенства, присутствующие «от природы» (почему тут нужны кавыки, я достаточно сказал выше). Я уж не говорю о том, что сливки и элита буржуазного общества – все эти акулы бизнеса, топ-менеджеры, политики, поднявшиеся наверх благодаря тому, что были лучшими в конкуренции по правилам этого общества, в плане поведения и психики не то что не норма, а скорей патология.

Известно, что социальный отбор «наверх» по лестнице корпоративной иерархии даёт явное преимущество людям асоциальным, психопатического склада, по сравнению с нормальными = связанными социальными обязательствами перед сослуживцами, и альтруистическими эффектами, следующими из этих связей. Соответственно, чем выше вверх по иерархической лестнице современного капитализма, тем больше проявлений асоциальной психопатии, со склонностью употреблять тех, кто слабее и подчинённее, для своих нужд без каких-либо проявлений стыда и совести. «Верхний 1%» наихудший в этом смысле. И наоборот, «худшие» в капиталистической конкуренции, то есть  ориентированные не на деньги, а на  труд, мастерство, человеческие отношения и пр., как раз и есть норма».

«Если уж брать роль «биологического начала» в человеке, то капитализм – самый антибиологический строй»

К науке это имеет одно отношение – научными данными, целенаправленно выхваченными и изолированными от прочих (так что исключается рассмотрение всей совокупности относящихся к делу фактов) подпирают чисто идеологические построения, как стопкой книг — перегруженный стол, чтоб не рухнул. Это худшее из возможных использований науки, в т.ч. потому что её пачкает и ставит под подозрение усилиями подобных «популяризаторов».

Резюмируя: у Ю.Латыниной появилась последовательница, столь же вольно обращающаяся с научными данными, только биологическими. Ученик со временем может превзойти учителя, тем более просмотр видео даёт большие возможности для манипуляции, чем текст (почему Кургинян больше выступает перед своими адептами, чем пишет для них).

 

Примечания:

[1]этологи это называют reconciliation behaviour: оно есть у многих социальных птиц и млекопитающих, включая волков и воронов.

[2]На деле – когда стало формироваться социальное неравенство, перерастающее в классовое разделение. Что стало причиной и «волнения» мужчин и – на длинной дистанции – их преимущества.

[3] Е.Н.Хрисанфова, 2003. Конституционология.// Антропология. Учебник. М.6 изд-во ВЛАДОС, с.173-216.

[4] В сказках африканских народов гиена – трикстер, т.е. к ней относятся не с отвращением, а заинтересованно и скорей позитивно (помогает справиться со злыми духами), несмотря даже на нападения на детей.