О качестве жизни в СССР в 1920-1930-е годы

Обложки журнала «Вожатый» 20-х — 40-х годов.

Аннотация. Развитие системы социального обеспечения в СССР сравнивается с лучшими достижениями
в данной области, что дал трудящимся капитализм, в лице немецких социал-демократов. В СССР социальное обеспечение создавалось рабочими и служило эмансипации всех, относившихся ранее к «низшим классам», почему стало мощным средством социального подъёма. При капитализме в те же самые годы в более богатых странах оно было создано буржуазной публикой для её собственных целей — контроля «красной угрозы», удержания трудящихся в повиновении. Поэтому она, независимо от добрых намерений авторов, стала неотделима от классового пренебрежения по отношению к «опекаемым», их унижения, присущего любой капиталистической «заботе о бедных». С проверкой «честности намерений» получателей помощи, их «сортировкой» и «утилизацией», что вела в Аушвиц.

У лиц, негативно или скептически относящихся к СССР, есть мнение, что уровень жизни в СССР был ниже, чем в благословенном 1913-м году аж до 1950-х гг.

Фраза интересна

а) аномально высоким расхождением мнения с тем, как было на самом деле, и

б) тем, что как всякое уродство, прекрасно показывает идеологический источник данного мнения (в то время как идеологические источники правдоподобных мнений не так заметны и скрыты). В своём суждении автор следует либеральной идеологеме, что всякое общество может быть устроено только так, что индивиды частным образом зарабатывают себе денюжки, а затем из заработанной суммы оплачивают все свои «инфраструктурные расходы» — на образование, здравоохранение, на нейтрализацию разных жизненных рисков. Поэтому при капитализме главный показатель качества жизни – это доход в деньгах, и сторонник капитализма даже помыслить не может, что общество может быть устроено как-то иначе.

Например, так, как был устроен СССР – когда общество предоставляет гражданам ресурсы образования и здравоохранения бесплатно, также как берёт на себя самые разные социальные риски, а потом и квартплату, чтобы, не имея материальных проблем, каждый мог развивать свой талант, и общественное богатство прирастало за счёт полноценной реализации тех талантов, которые при капитализме заняты борьбой за выживание. Рациональность капитализма – в рациональной организации этой самой борьбы, чтобы выявить лучших из тех, что есть, рациональность коммунизма – в освобождении людей от её тягот, чтобы выявить таланты «завтрашнего дня», которые сейчас не проявляются, поскольку задавлены этой борьбой, в которой «люди сметки и люди хватки побеждают людей ума». А для прогресса умы важнее, чем хватка.

Поэтому я напишу о социальной инфраструктуре СССР в 1920-1930-е годы, услуги которой доставались трудящимся бесплатно, и которые следует плюсовать к качеству жизни, выраженному в привычной сегодня зарплате, плюс мясо, молоко, хлеб, жильё и проч.

Социальные обязательства СССР были максимальными по сравнению со всеми развитыми странами того времени, и выполнялись в наибольшей степени, для наибольшего %% человек и пр. Конечно, если сравнивать по годам; по мере развития страны, а на Западе — и по мере успехов классовой борьбы и страха перед успехами советского коммунизма социальные обязательства тоже росли.

Это коротенький детский фильм 1937 года «Воздушное приключение»

Вообще, капитализм искусственно создаёт ситуацию, когда жизненно необходимых ресурсов для развития не хватает на всех, кто-то исключается из круга допущенных к столу (выражение Мальтуса). Сейчас трудящимся в развитых странах не хватает нормального образования и здравоохранения, в развивающихся странах или в развитых 100 лет назад — нормального питания, отдыха и квартир, но, так или иначе, при капитализме всегда будет «давка на входе», позволяющая отобрать наиболее хватких, цепких и пронырливых, поставив им в подчинение остальных. Если же «давки на входе» нет, человек для человека становится не проблемой и не конкурентом,

а помощью и ресурсом для развития — поэтому коллективизм плюс отсутствие эксплуататоров позволяет выполнять большие социальные обязательства при меньших ресурсах, чем и пользовался СССР до 1970-х гг.

Надо сказать, что для трудящихся капитализм неприемлем прежде всего тем, что не позволяет заработать себе на образование и лечение, на страхование всех перечисленных рисков, — только на поддержание штанов, да и то не всегда. До 1930-х гг. нормой жизни для трудящихся была немецкая поговорка «Работа есть, но не прокормит», и только страх распространения коммунистической революции в Европе – плюс плоды колониального грабежа – заставили вводить нормы «социального государства», свободу профсоюзной деятельности и т.п. Во Франции – с победой Народного Фронта в 1936 г., в США – с новым курсом Рузвельта и т.п.

Понятно, что к царской России это не относится. Там (как и в других странах периферии) был классический капитализм, без всяких социалистических прививок, начавшихся с Германии 1918-1919 гг., то есть рабочие и крестьяне не имели гарантии даже всё время быть сытыми и иметь крышу над головой. Про качественное образование/лечение/пособие по старости, при производственной травме и т.п., можно было рассчитывать в этом плане только на милость хозяина, на счастливый случай и т.п. А это всё – события исключительные, а никак не социальная норма; нас же интересуют именно нормы.

То есть, сколько бы богатства не создала рыночная экономика, без разного рода «социалистических прививок» система не позволяет труженику улучшить своё положение – и этим стимулирует его «бросить своих» и быстрее стать собственником, переложив бремя безработицы, нужды и голода на тех, кто остался. Сытенькие наёмные работники запада [но не пролетарии], соответственно, перекладывают бремя на страны периферии.

Советское государство брало на себя образование, здравоохранение граждан, а также множество самых разнообразных рисков, с которыми сталкивается человек от родильного дома до могилы. Понятное дело, что одно только это повышало качество жизни в СССР по сравнению с Российской империей, где каждый должен был решать свои проблемы в одиночку, особенно если принадлежал к социальным низам, а «верхам» ничто не мешало свои проблемы переложить на «низы».

Государство декларировало готовность безвозмездно поддерживать трудящегося во всех основных видах рисков — безработица, болезни, беременность, материнство, инвалидность, старость, вдовство и похороны (обычное страхование снимает эти риски на коммерческой основе и больше выгодно страховщику чем страхуемому). Важно подчеркнуть, что в царской России отсутствовала сама идея социальной поддержки во всех перечисленных случаях, власти и огромное большинство работодателей это рассматривали как «вредное баловство», и только благодаря революции идеи социального страхования пришли в нашу жизнь.

По мере того, как страна оправлялась от последствий гражданской войны, она последовательно начинала исполнять всё больше социальных обязательств перед всё большим числом граждан, в первую очередь в области медобслуживания, охраны материнства и детства, ликвидации неграмотности, поддержки при инвалидности (особенно на производства), сперва для рабочих и служащих, потом для всех горожан, потом вообще для всех граждан СССР.

Принципиальное положение о социальном страховании трудящихся, основной целью которого было «доставление средств к существованию лиц, лишившихся основного заработка или его части по причине утраты трудоспособности» было принято в октябре 1918 г. Но только в 1921 г. декрет СНК о страховании лиц, занятых наёмным трудом, обеспечил пенсии для престарелых рабочих и служащих, имеющих серьёзные болезни. Эту категорию называли «инвалидами старости», чтобы отличать их от инвалидов в силу бытовых или производственных травм, которых общество тоже поддерживало. И лишь в феврале 1930 г. ЦИК и СНК СССР утвердили положение о пенсиях и пособиях по социальному страхованию (См. «Советская социальная политика 1920-1930-х гг.: идеология и повседневность». М.: 2007).

Этот документ гарантировал жителям городов ту норму социального обеспечения, которая была декларирована в 1918 г. И хотя колхозники до 1950-х гг. оставались вне рамок государственной системы социального страхования, и находились в кооперативной (Устав сельхозартели 1935 г. обязывал отчислять на соответствующие нужды 8% ***), достигнутое уже в 1930-е было прогрессом, невиданным для страны. Ведь до 1917 г. в обществе не было самой идеи ухода на пенсию по достижении определённого возраста, надо было работать до смерти или полного износа, рассчитывая на поддержку лишь от друзей или родственников. А уже в 1924-1928 гг. ежемесячные пенсии в связи с безработицей/долговременной нетрудоспособностью составляли от 31 до 36% средней оплаты труда, а пособия по временной нетрудоспособности достигали 95% от среднего заработка.

Специальные меры предпринимаются по трудоустройству инвалидов, преодолевая нежелание директоров их трудоустраивать при рыночной экономике нэпа. Для обучения и переобучения инвалидов (в первую очередь, бывших красноармейцев и других инвалидов гражданской) в 1920-е годы создана сеть специализированных артелей и кооперативов, им бронировали рабочие места на предприятиях, действовали специальные советы по их трудоустройству в областях, районах и крупных городах. 16.03.1931 при Наркомате соцобеспечения учреждён специальный Совет по трудоустройству инвалидов, и решение правительства было забронировано 2% рабочих мест на всех предприятиях для трудоустройства данной группы граждан.

Уже в декабре 1917 г. женщинам гарантированы отпуск и финансовая поддержка в связи с рождением и уходом за ребёнком, право на получение алиментов через суд в случае отказа отца от материального обеспечения ребёнка, право на аборт по желанию женщины, ограничение женского труда на вредном производстве и в ночную смену, запрет внеурочных работ для женщин.

Понятно, что всё перечисленное резко повысило уровень жизни в СССР уже в 1930-е годы.

Система институтов, поддерживающих материнство и детство, начала создаваться сразу же в первые дни Советской власти. Уже 28.12.1917 учреждены Отдел охраны материнства и младенчества при Наркомате государственного призрения, впоследствии перенесённый в Наркомздрав, и начали открываться его отделения на всех уровнях – женские и детские консультации (пункты охраны материнства и младенчества), в царской России отсутствовавшие в принципе. Межведомственный орган – Союз защиты детей в главе с наркомом просвещения, созданный 4.01.1919 – объединял представителей наркоматов здравоохранения, труда, социального обеспечения и продовольствия.

Совету предоставлялась вся полнота власти в деле охраны здоровья детей, организации их питания и снабжения по всей республике. Отдел охраны материнства и младенчества работал с женотделами , профсоюзами и отделами охраны труда. Уже к декабрю 1920 года было развёрнуто около 1500 различных учреждений по охране материнства и младенчества, из них 567 яслей, 108 домов матери и ребёнка, 197 консультаций, 108 молочных кухонь, 267 приютов для грудных детей и домов ребёнка.

В 1919 году в Москве были открыты первые курсы инструкторов-организаторов охраны материнства и младенчества, а в 1920 году такие курсы работали уже в 9 крупных городах.

Далее, при партийных комитетах были созданы женотделы для социальной, медико-гигиенической и просветительской работы среди трудящихся женщин. При их участии и по их требованиям происходило формирование системы помощи и воспитания детей и сети учреждений, заботящихся о здоровье матери и ребёнка. Они также занимались вопросами женского труда, безработицы, проституции, равенства мужчин и женщин в трудовом, гражданском и семейно-брачном праве, в области образования, охраны женского труда, материнства и младенчества.

Благодаря женотделам резко увеличилось женское участие в политике, особенно на местном уровне. Женотделы появились даже в мусульманских областях СССР. В эту же сторону работали постановления СНК РСФСР «Об использовании женского труда на производстве, в государственном и кооперативном аппарате» от 8.12.1930 и одноимённое постановление Наркомтруда СССР от 19.05.1931. Достижение равноправия и увеличение социального статуса женщин достигалось специальными мерами по повышению квалификации работниц, вовлечение их в традиционно-мужские профессии, в том числе в сферу управления и руководства в промышленности.

Например, в нечуждой мне республике Немцев Поволжья для этой цели на протяжении 1920-1930-х гг. открывались специальные курсы повышения квалификации. В 1920-х гг.были открыты Марксштадский, Зельманский, Краснокутский техникум, потом – Немецкий пединститут с вечерним отделением и рабфаком. К началу 1934 года здесь училось 934 чел., половина из них – девушки. В 1936/37 учебном году на первый курс было принято 789 студентов, и тоже около половины были девушки.

И если в 1920-х гг. директорами школ и выше были в основном мужчины, то в 1930-х женщины стали преодолевать «стеклянный потолок» и двигаться вверх по служебной лестнице. Наркомат просвещения Немецкой АССР стала Е.Функ, начальником управления средних школ наркомпроса стала А.Гринемайер, ещё восемь учительниц избраны депутатами Верховного Совета АССР. Директором Немецкого пединститута была А.Пауль, инспектором наркомпроса – преподаватель комвуза А.Фрай, директором сельскогохозяйственного института – М.Кромберг. Награждение ударников педагогического мастерства также не обходило и женщин; в 1934 г. в республике наградили 22 учителя, в 1939 г. – 34-х, половина из них женщины. В 1940 г. в СССР прошло первое массовое награждение сельских учителей, и в республике немцев Поволжья 17 сельских учительниц были награждены орденами Ленина, Трудового красного знамени, медалями «За трудовое отличие» (Советская социальная политика 1920-1930-х гг.: идеология и повседневность, с.336-338).

А орденоносцы, также как и стахановцы, лётчики или депутаты, тогда входили в число наиболее почитаемых членов общества.

Источники: см. текст и работу Аллена (1998с). Хантер и Зюрмер (1992, стр. 41) предлагают свои подчеты городского и сельского потребления. График приведенный нами получен путем их суммирования и деления на численность населения.

В той же республике немцев Поволжья женотделы взяли на себя повышение культурного уровня, просвещение мужей и детей, что также работало на рост равноправия. Просвещали в области гигиены, семейных отношений, организации быта, воспитания детей с помощью лекций и докладов, бесед на женских и делегатских собраниях. Доклады были «быт и здоровье», «О заразных болезнях», «женщина во время беременности», «Охрана материнства и младенчества».

Для проведения занятий приглашались специалисты. В течение одного только 1925 г. представителями Наркомздрава республики проведено 256 лекций и 672 беседы по теме охраны материнства и младенчества. Женотделы организовывали экскурсии. Так, первый женотдел г.Покровска провёл экскурсию в Саратовский музей гигиены и санитарии, где женщинами прочитали лекцию о венерических заболеваниях. Второй райженотдел организовал экскурсиюв Саратовский дом матери и ребёнка, в Дом беспризорной матери. Для мусульманок организовали экскурсию в бактериологическую лабораторию, с объяснением причин заразных болезней.

Вопросы гигиены и воспитания горячо интересовали как городских, так и сельских женщин, об этом говорит масса вопросов, задававшихся после прослушивания докладов, во время экскурсий. Несмотря на все усилия соввласти, врачей катастрофически не хватало, и в 1923 г. облженотдел добился от облздрава разрешения на обучение сельских повивальных бабок в родительных приютах области. Эти подготовленные женщины несли просвещение в село, выступали на женских собраниях с докладами, рассказывали о том, почему нельзя доверять старым повивальным бабкам. Драматические и юридические кружки ставили инсценировки «Суд над матерью в плохом уходе за ребёнком», «Суд над мужем, заразившим жену сифилисом». В конце 1920-х гг. был организован культпоход в деревню с целью борьбы с невежеством, грязью, шинкарством, пьянством. Проводились беседы и лекции о гигиене, вреде пьянства.

В 1926 г. при Втором райженотделе г.Покровска в качестве опыта был сформирован кружок домоводства под руководством врача СЭС. Женщины изучали доброкачественность продуктов на базарах, в пекарнях, в колбасных цехах. При женотделе проводились занятия по уходу за детьми, на которых они помогали сотрудникам женской консультации в обследовании детей на дому, открывались курсы по уходу за грудными детьми, по воспитанию ребёнка.

Благодаря всей этой работе в 1930-х гг. сильно увеличилась персональная ответственность женщин за здоровье и воспитание своих детей, которой раньше практически не было. Минимум знаний в этой области, который был сформирован работой 1920-х гг., ко второй половине 1930-х стал для матерей обязательным (Советская социальная политика…, с.339).

Именно имея в виду такое самоуправление народа, Ленин говорил что «мы социализм протащили в повседневную жизнь», так бывшие подданные царя становились гражданами и участвовали в управлении страной. Никакая такая самодеятельность не была возможна в Империи, и буде возникла, немедленно пресекалась как смутьянство, даже если исходила не от рабочих-крестьян, а от благонамеренных земцев.

Выполнив свою функцию, в 1930 г. женотделы были слиты с обычными профкомами и месткомами.

Теперь о медицине: уровень медпомощи населению и её доступность для бедных/провинциалов и пр. прямо и сильно влияет на качество жизни. До 1917 года масштаб медицинской помощи населению был более чем скромным, буквально капля в море (в отличие от успешного развития бизнеса частно-практикующих брачей, обслуживающих «чистую публику»).

По данным 1910 г. «в 34 земских губерниях действовало 2123 больницы, в том числе: 1715 сельских (в среднем на 13 кроватей), 331 уездная (в среднем на 45 кроватей) и 32 губернских (в среднем на 190 кроватей), а также 45 психиатрических на 23,5 тыс. кроватей.

В 34 земских губерниях числилось 1818 врачей, что составляло 14 % всех врачей России. Земству принадлежали 1197 лечебных заведений (57 % всех больниц страны) с числом кроватей в 24715 – около 35 % общего числа кроватей всех больниц и клиник России.

Кроме того, в этих губерниях у земской медицины было 22 фельдшерские и фельдшерско-акушерские школы и 14 акушерских школ. В 21 губернии были санитарные бюро, в 16 – санитарные врачи губернских земств в уездах, в 14 – оспенные телятники и в 6 – бактериологические институты с пастеровскими отделениями.

В среднем одна лечебница приходилась в Центральной России на 100 селений и 20 тыс. жителей, в восточных районах Европейской России – на 300–400 селений и 50–60 тыс. жителей. … на огромной территории – Сибирь, Дальний Восток, Кавказ, Средняя Азия – ни земств, ни земской медицины не было.

Крайне слабой оставалась организация так называемой городской и фабрично-заводской медицины, которая была способна обеспечить медицинской помощью лишь незначительную часть населения. Только в Москве и Петербурге благодаря активной деятельности прогрессивных врачей удалось открыть несколько амбулаторий и создать первые пункты помощи на дому беднейшему населению. В других городах амбулаторная помощь, подведомственная местным органам власти, практически отсутствовала.

На многих фабриках, заводах, промыслах медицинская помощь была фиктивной. Даже там, где на фабричную медицину затрачивались значительные суммы, они из-за отсутствия надлежащей организации дела часто расходовались малопроизводительно. В Московской губернии в 1880-х годах из 150 тыс. рабочих только 67 тыс. пользовались настоящей, а не фиктивной медициной [61]. На лично осмотренных Г.В. Хлопиным в 1897 г. волжско-каспийских рыбных промыслах, имеющих более 50 тыс. рабочих, только на двух крупных промыслах оказалось два врача в удовлетворительных больницах; на остальных 637 промыслах не было ни лечебниц, ни фельдшеров.

Фабрики были источниками эпидемий в окрестных деревнях. В России не существовало специального санитарно-фабричного законодательства. В Европейской и Азиатской России, по данным медицинского департамента за 1890 г., числилось всего 702 фабричных и заводских больницы с 7289 кроватями. Врачебный персонал состоял из 209 врачей мужчин и 9 женщин-врачей. Зная, что рабочее население составляло 1578 тыс. человек [59], можно установить, что 1 больница приходилась на 2247 рабочих, 1 кровать — на 216 рабочих, 1 врач приходился на 7238 рабочих

… Неудовлетворительная постановка медико-санитарного дела на фабриках и заводах не позволяла хорошо организовать статистику заболеваний и даже несчастных случаев. По исследованиям Ф.Ф. Эрисмана, на 1000 человек ставильщиков на московских фабриках приходится от 277 до 303 увечий ежегодно. На сахарных заводах получал травмы 1 человек из 14, на паровых шерстомойках –1 из 5. Особенно высока была смертность населения горных заводов. Она превышала смертность сельского населения тех местностей, в которых заводы находились. Мужчин умирало значительно больше, чем женщин. Этим объясняется значительный перевес женщин над мужчинами в заводском населении [59, C.218].».

Б.Б.Прохоров. Система здравоохранения в России в ХХ веке, ещё интересное исследование в тему Никита Мендкович. Народное питание и крах российской монархии.

При большевиках сразу же стало совсем по-другому. Несмотря на голод, вооружённую интервенцию и гражданскую войну, партия сразу же начала исполнение медицинской части своих обязательств по сбережению и развитию народа. Цитирую из того же Прохорова:

«Важнейшим документом было положение-декрет ВЦИК от 22 декабря 1917 г. «О страховании на случай болезни», которое обязывало больничные кассы оказывать застрахованным – рабочим, служащим и членам их семей – бесплатную медицинскую помощь. Оно положило начало осуществлению принципа бесплатной, общедоступной и квалифицированной помощи трудящимся, наметило программу организации медицинской помощи рабочим.

В июле 1918 г. в Москве проходил V Всероссийский съезд Советов. Вместе с другими органами управления был учрежден и Народный комиссариат здравоохранения (Наркомздрав) РСФСР, в котором предусматривалось создание санитарно-противоэпидемической секции как государственного санитарного органа.

Первым наркомом здравоохранения России стал Н.А. Семашко. Декретом правительства при Наркомздраве на правах совещательного органа был создан Центральный медико-санитарный совет, в работе которого при обсуждении важнейших вопросов принимали участие представители рабочих организаций. В качестве консультационного органа был организован Ученый медицинский совет, сыгравший заметную роль в объединении научных медицинских сил страны.

В ноябре 1918 г. при Наркомздраве организована секция по борьбе с туберкулезом и подсекция по борьбе с сифилисом. В 1918 г. в Москве был открыт принципиально новый тип лечебно-профилактического учреждения – туберкулезный диспансер, в 1921 г. организован венерологический диспансер. В 1919–1920 гг. для больных сыпным тифом дополнительно было развернуто 250 тыс. коек, на железнодорожных станциях и пристанях организованы санитарные пропускники, где все прибывающие, особенно это относилось к военным, мылись в бане, а их одежда подвергалась дезинсекции. Знаменитые «вошебойки» сыграли важную роль и во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

В 1920 г. была восстановлена разрушенная медицинская сеть, а общее число медицинских учреждений по сравнению с 1914 г. возросло на 40 %.

Даже в то сложное время было понимание того, что без помощи науки нельзя решить стоящие перед страной проблемы, в том числе и в области здравоохранения. В 1920 г. был организован Государственный институт народного здравоохранения (ГИНЗ), в котором были объединены научно-исследовательские институты санитарно-гигиенического и микробиологического профиля, а также институты экспериментальной биологии, биохимии, туберкулеза и некоторые другие.

24 января 1921 г. было принято постановление Совета народных комиссаров (Совнаркома) «Об условиях, обеспечивающих научную работу академика И.П. Павлова и его сотрудников».

Значение широких оздоровительных мер, вовлечение населения в работу по здравоохранению, санитарному просвещению подчеркнул XII Всероссийский съезд Советов (7–16 мая 1925 г.), заслушавший отчет Н.А. Семашко о деятельности Наркомздрава. В докладе были сформулированы принципы социалистического здравоохранения:

– государственность здравоохранения как важнейшей социальной сферы,

– плановость осуществления широкомасштабных оздоровительных мер,

– бесплатность и общедоступность медицинской помощи и других услуг по профилактике болезней,

– профилактическая направленность, означавшая приоритетность общих оздоровительных мер по сравнению с частными задачами лечебной медицины,

– широкое привлечение и опора на активность широких масс трудящихся,

– опора на науку, которая была готова отдавать практике накопившийся избыток нового, взывающего к апробации [50].

По инициативе Наркомздрава Советом народных комиссаров РСФСР были приняты декреты «О мерах по борьбе с эпидемиями» (1919 г.), «О санитарной охране жилищ» (1919 г.), «О мерах по улучшению водоснабжения, канализации и ассенизации в республике» (1921 г.), «Об обязательном оспопрививании» (октябрь 1924 г. – дополнение к декрету 1919 г.) и др. Эти декреты положили начало санитарному законодательству в стране.

15 сентября 1922 г. вышел декрет Совнаркома РСФСР «О санитарных органах Республики» (Известия ВЦИК. 16 декабря 1922 г.). Этот декрет обозначил задачи санитарно-эпидемиологической службы как государственного санитарно-контрольного органа. Декрет предусматривал дальнейшее развитие и укрепление санитарной организации – санитарная охрана воды, воздуха, почвы, пищевых продуктов, учреждений общественного питания, жилищ, мест общественного пользования, а также определял меры по предупреждению инфекционных заболеваний и борьбы с ними, по охране здоровья детей и подростков, по санитарному просвещению и физической культуре, санитарной охране труда и санитарной статистике.

…Первостепенное значение среди медицинских мероприятий уделялось охране материнства и младенчества. 9 марта 1920 г. вся деятельность по охране материнства и младенчества была передана в ведение Наркомздрава. Повсеместно в стране создавались консультации для обслуживания не только больных, но и здоровых детей, силами предприятий и общественных организаций проводились недели ребенка, недели охраны материнства и младенчества. Важную роль в охране материнства и младенчества сыграл организованный в 1922 г. Центральный научный институт охраны материнства и младенчества.

По сравнению с 1913 г. в 1925 г. младенческая смертность снизилась в 2 раза [к сожалению, недостатки любой социальной системы – это продолжение её достоинств. Повышенная смертность во время голода 1932-1933 гг. была связана с тем, что умирали те, кто при том положении дел с медициной, которое было до 1917, до голода бы просто не дожил и умер бы раньше от «глоточной» или кишечной инфекции. Если нормировать смертность по уровню медицины в 1930-е и 1910-е годы, то смертность от голода в первом случае будет существенно ниже, чем во втором – Автор].

…В отчете IX Всероссийскому съезду Советов о деятельности Наркомздрава за 1921 г. указывалось, что число учреждений по охране материнства и младенчества возросло с 34 в 1918 г. до 2419 в 1921 г. В это время работало 1402 яслей, 470 приютов для детей в возрасте до 3 лет, 135 домов матери и ребенка, 118 молочных кухонь, 216 консультаций.

Становление и развитие здравоохранения в эти трудные годы задерживала нехватка врачей и другого медицинского персонала. Предстояло не только принять меры по резкому увеличению числа специалистов, но и провести реформу медицинского образования, связанную с новыми задачами и новым содержанием советской медицины. В 1918–1922 гг. было открыто 16 новых медицинских факультетов университетов. С 1922 г. начал выходить специальный научно-практический журнал «Гигиена и санитария» (первые 10 лет он назывался «Гигиена и эпидемиология»).

В 1920 г. создан Тропический институт, а в 1921 г. при Наркомздраве организована Центральная малярийная комиссия, а на местах – малярийные станции и пункты. 12 мая 1924 г. Совнарком издал декрет «О мероприятиях по борьбе с малярией», который обязывал хозяйственные органы осуществлять по указанию Наркомздрава мероприятия по борьбе с малярией. 27 июня 1924 г. состоялся V Всероссийский съезд здравотделов, прошедший под лозунгом «От борьбы с эпидемиями к оздоровлению труда и быта» и уделивший много внимания вопросу синтеза лечебной и профилактической медицины, внедрению диспансерного метода обслуживания населения.

Решению неотложных задач организации медицинской помощи сельскому населению способствовал I съезд участковых врачей (декабрь 1925 г.). В работе этого съезда принимали участие свыше 1000 человек. Одновременно Совнарком издал декрет «Об обеспечении сельских местностей медицинской помощью и об улучшении материально-бытового положения участкового медицинского персонала». Декретом предусматривалась 20 % надбавка к зарплате через каждые 3 года службы на селе, а также бесплатная квартира, отопление, освещение, транспорт».

То есть по всем заявленным позиция видно, что меры партии и правительства сильно и действенно подняли уровень жизни трудящихся масс в СССР по сравнению с дореволюционным временем уже в 1920-1930-е годы, несмотря на жертвы и разрушения Первой мировой войны, в которую втянули страну ради обслуживания французских кредиторов режима, и гражданской войны, развязанной белыми, чтобы этих кредиторов обслуживать и впредь.

Однако всё познаётся в сравнении, и как естественник, я считаю, что качество жизни нельзя определить само по себе, нужно сравнивать с контролем, — то есть страной, исторически связанной с Российской империей, имевшей те же или лучшие стартовые условия, но в 1920-1930-е годы развивавшейся при капитализме, поскольку там в гражданской войне победили не красные, а белые.

Такая страна есть — это санационная Польша, бывшая самой передовой и промышленно развитой частью империи. И должен сказать, что в 1939 г., в момент падения «версальской гиены», она резко уступала СССР по всем социальным показателям даже в Великой и Малой Польше, а тем более в «кресах всходних». Давайте посмотрим, как обстояло дело с народным питанием, просвещением и здоровьем там, где в силу исторически несчастливой судьбы капитализму удалось устоять, и коммунизм не смог победить в 1919-1920 гг. Стартовые условия Польши, напомню, были намного лучшими, особенно в сельском хозяйстве.

«…Известно, что о положении той или иной страны можно судить и по степени развития народного образования в ней. В этой области так же, как в хозяйственной и политической жизни, польское государство развивалось не по восходящей, но по нисходящей линии. Бюджетные ассигнования на народное образование неуклонно снижались. В 1929—1930 годах бюджет народного образования в Польше составлял около 626 миллионов злотых, в 1935—1936 годах он равнялся только 410 миллионам злотых, а за последние годы он еще более снизился.

Польские верхи и здесь грубо и вероломно нарушили собственные обязательства, взятые ими на себя по версальскому договору (отд. VIII, ст. 93), предоставлявшему ряд политических и культурных прав национальным меньшинствам. В 1932 году польское правительство издает школьный закон и вовсе опускает в нем вопрос о праве каждого национального меньшинства иметь свои школы и культурные учреждения. Этого нельзя найти и в польской конституции, принятой в 1935 году. Больше того: культурные учреждения и школы не только не развивались в национальных районах, но всячески искоренялись и подвергались разгрому.

Следствием этого явился тот факт, что в среднем в Польше сейчас 24% неграмотного населения, а в восточных областях (Западная Украина, Западная Белоруссия) — свыше 48%. В этих областях несмотря на большинство украинского и бело русского населения во всем государственном аппарате снизу доверху допускался только польский язык. Показателен и такой факт: до недавнего времени в Новогрудском воеводстве Западной Белоруссии было 75% белорусов. Однако белорусских школ было только 2,5%, а 93% школ — польских. Еще характернее положение в Полесском воеводстве, где белорусов 90%, а белорусских школ — 1%, польских же школ — 94%. Так насильственно проводилось ополячивание коренного населения Западной Украины и Западной Белоруссии вопреки его воле и в ущерб самому польскому государству и польскому народу…

… Мировой экономический кризис 1929—1933 годов с особенной силой ударил по Польше. К концу 1932 года польская промышленность производила всего 53% докризисной продукции. Огромные убытки от промышленности капиталисты пытались наверстать путем сокращения заработной платы и усиления эксплуатации рабочих.

Это вызвало мощное стачечное движение. Количество стачек неуклонно увеличивалось. В 1931 году зарегистрировано 459 стачек, в 1932 году — 504, в 1933 году 641, а в 1938 году — 2042 стачки. К началу 1936 года классовые бои приняли особо острые формы. 85 тысяч горняков организовали стачку. Вскоре забастовали 130 тысяч лодзинских текстильщиков.

В марте—апреле 1936 года прошли стачки-демонстрации в Кракове и Львове, закончившиеся кровопролитными боя ми с полицией и войсками. В Кракове было убито 10 и ранено 20 рабочих. Похороны жертв этой стачки вызвали небывалое возмущение: бастовал весь Краков. Краковские события нашли горячий отклик среди рабочих Львова. И это движение солидарности кончилось кровавыми стычками с полицией. Было убито 20 рабочих и ранено 100.

Положение рабочего класса Польши, в большинстве лишенного возможности работать полную неделю, было исключительно тяжелым. Крайне низкая заработная плата рабочих, занятых на производстве, мало чем отличала их от безработных. Девять десятых всех рабочих зарабатывало меньше прожиточного минимума.

Рабочие семьи жили на голодной норме, не говоря уже о невозможности удовлетворять хоть какие- либо культурные потребности. Ограбление рабочих принимало чудовищные формы. Известны, например, случаи, когда на стекольных фабриках рабочему выплачивали заработную плату натурой — бутылками. Даже официальная статистика вынуждена была признать неуклонный рост количества несчастных случаев на производстве. Больные рабочие были лишены элементарной медицинской помощи. Страховые фонды по болезни, инвалидности и безработице, удерживаемые из заработной платы рабочих, разворовывались чиновниками. Широко применялся женский и детский труд.

Невыносимые условия жизни серьезно отозвались на естественном приросте населения Польши. Так, например, прирост населения Польши на 1000 человек в 1929 году составил 15,8, а в 1934 году — 12,1. Последние годы характерны ростом смертности. Сеть медицинских учреждений крайне скудна. На 10 тысяч населения Польши приходится в среднем 3,3 врача, а в селах — даже 0,4. Особенно плохо поставлена медицинская помощь в воеводствах Западной Украины и Западной Белоруссии.

Даже официальные польские данные показывали из года в год повышение кривой инфекционных заболеваний. Так, например, в 1931 году было отмечено 2154 случая заболеваний сыпным тифом, а в 1934 году — 5127. Среди населения распространена трахома. Чрезвычайно высока заболеваемость детскими инфекционными болезнями. В связи с общим обнищанием населения увеличилась смертность и от туберкулеза….

Западная Украина и Волынь являются типично крестьянскими областями с преобладающим сельскохозяйственным населением, достигающим 80—85%, со слабо развитой промышленностью. На общем фоне малоземельного и отсталого крестьянского хозяйства Польши сельское хозяйство Западной Украины поражает своей разоренностью, ужасающим малоземельем, наличием огромного числа карликовых хозяйств и массы безземельных. Украинский депутат сейма Степан Баран в 1936 году в своей брошюре «За ридну землю» приводил потрясающие цифры о землевладении украинского крестьянства:

61% хозяйств имело наделы в 2 гектара, 30% хозяйств имело от 2 до 5 гектаров, остальные 9% принадлежали кулакам, связанным с польской администрацией. Западноукраинское крестьянство владело лишь 22% всей обрабатываемой земли. Таким образом, /5 хозяйств владело лишь 1/5 земли; 78% исконной украинской земли было захвачено государством, церковью, десятками тысяч колонистов-осадников и помещиками. Одним только помещикам принадлежало 46% украинской земли.

В Станиславовском воеводстве 630 польских помещиков держали в своих руках больше половины всей земли, в то время как свыше 200 тысяч бедняцких хозяйств имело немногим больше 1/4 земельной площади. Грабеж украинских земель проводился ввиде усиленной военной и гражданской колонизации, под лозунгом «Ни вершка земли в непольские руки!». Можно себе представить, какое суще ствование влачили крестьянские массы на этих жалких наделах. Запад ная Украина «в пределах Польши является оазисом сверхнищеты». Это признание вырвалось однажды из уст бывшего вице-премьера Квятковского, когда он говорил об экономическом положении Западной Украины.

Второе по значению место среди нацменьшинств польского государства занимали белорусы, численностью до 3 миллионов. Обнищание крестьянства в Западной Белоруссии дошло до предела. В Полесье 3000 помещиков держали в своих руках 2/3 всей земельной площади, а 70 тысяч бедняцких белорусских крестьянских хозяйств имели меньше 1/16 части.

Отсталый, нищий край! Здесь, как и на Западной Украине, наглядно видно, к чему ведет неприкрытая хищническая колониальная политика буржуазного государства. Промышленность Западной Украины и Западной Белоруссии искусственно заглушалась. Правительство сознательно задерживало и парализовало развитие производительных сил этих областей, богатых промышленным сырьем (нефть, соль, лес) и сельскохозяйственным сырьем (зерно, картофель, лен, конопля). Здесь запрещалось строить какое бы то ни было предприятие без особого разрешения военного ведомства. Достаточно сказать, что в четырех «восточных» воеводствах: Виленском, Новогрудском, Полесском и Волынском, — территория которых составляла 32% всей территории польского государства, промышленных предприятий было лишь 4%. Характерно, что заработная плата на «кресах» составляла только 35—45% заработной платы в собственно Польше.

Нищету населения Западной Украины и Западной Белоруссии ярко характеризует низкий уровень потребления в сравнении с другими районами Польши. На одного жителя в западных воеводствах в год приходилось 11 килограммов сахара, в центральных воеводствах — 9 килограммов, а в восточных (Западная Украина и Западная Белоруссия) — 4,7. В западных воеводствах на одного жителя приходилось 3,2 литра керосина, в центральных — 3,15, а в восточных — 2,3 литра. Даже правительственная пресса не могла скрыть этого. Газета «Курьер поранны» от 12 ноября 1938 года писала по этому вопросу:

«Пользуясь лапидарной формулой вице-премьера Квятковского, можно говорить “о двух хозяйственных организмах” в политических границах Польши. Один из них, простираясь на запад от Вислы, является страной, соответствующей экономическому критерию “европейский”… это край, представляющий собой образец и идеал для другого “хозяйственного организма”, расположенного на восток от Вислы. Этот другой край являет картину первобытности, нищенства, убогости и отсталости, напоминает своим устройством давно прошедшие эпохи развития цивилизованного мира, заселен людьми с чрезвычайно примитивным уровнем жизни и потребительскими запросами, соответствующими потребностям общества 50 лет тому назад»…

… Украинские и белорусские культурные учреждения закрывались. Был организован поход на украинские и белорусские школы. Население на местах выносило приговоры об открытии украинских и белорусских школ, упорно добиваясь для своих детей права обучаться на родном языке. Польские школьные инспектора игнорировали эти требования населения и насильственно загоняли белорусских и украинских детей, налагая денежные штрафы на тех родителей, которые в знак протеста против такого насилия отказывались посылать детей в польские школы.

Непрерывным потоком шли жалобы, протесты жителей, запросы депутатов сейма, например белорусских, министру религиозных вероисповеданий и народного просвещения. Депутаты сейма в ряде запросов, сообщая о вопиющих фактах произвола, об издевательствах над белорусскими детьми в чуждых, ненавистных местному населению польских школах, спрашивали министра:

Имеет ли он намерение прекратить применение денежных штрафов к белорусам, которые не посылают своих детей в польские школы?
Имеет ли он намерение открыть, согласно желаниям местного на селения, белорусскую начальную школу?
Имеет ли он намерение приказать подведомственным ему органам власти не налагать денежных штрафов на тех родителей, дети которых посещают белорусскую школу?
Имеет ли он намерение прекратить денационализацию белорусских детей при помощи принудительного набора их в польские школы?

Депутаты писали о массовом увольнении белорусских учителей, о закрытии школ, о безвыходном положении родителей — белорусов и украинцев, — которых вынуждают «или посылать детей на моральное и физическое истязание, или платить громадные суммы денег, или подвергаться аресту».

Все эти жалобы, ходатайства, запросы ни к чему не приводили. Колонизаторы делали свое дело. За первые 10 лет хозяйничанья поляков империалистов в Западной Украине количество народных школ с 3600 было сокращено до 400—500. Из 770 средних школ было только 26 украинских и одна белорусская. Из 4654 тысяч учащихся в народ ных школах только 57 тысяч детей учились на родном языке в украинских школах и 2 тысячи — в белорусских. В Новогрудском воеводстве, где поляки составляют меньше 25% населения, насчитывается 93% польских школ, а белорусских — только 2,5%. В Полесском воеводстве поляков 10%, а польские школы составляют 94%. Польское правитель ство вообще старалось держать украинцев и белорусов в темноте и невежестве. В Новогрудском воеводстве 60%, в Полесском воеводстве 70% населения неграмотно.

Несмотря на жестокую цензуру, в печать все же проникали данные, характерные для колонизаторской политики польских верхов в деле народного образования.

Одна из газет Гуцульщины (район Восточной Галиции) писала: «Народных школ мало; не хватает учителей-украинцев, родители не в состоянии учить ребенка в школе, находящейся на рас стоянии 35—55 километров. Совсем плохо обстоит со средними учебными заведениями. Например самая близкая гимназия находится в Коломые, отдаленной от Жабье (центр Гуцульщины) на 70 километров и от других гуцульских сельских обществ на 90 километров».

Далее автор приводит поразительные цифры. В селе Жабье из 10 тысяч жителей 95% — украинцы, а польскую гимназию посещают только трое детей-украинцев. В волостях Горной Ясенив и Гринява с населением, превышающим 20 тысяч, из которых 97% — украинцы, в украинской гимназии учатся только двое ребят-украинцев. «Подумать только, — заключает автор, — на 30 тысяч жителей только 5 детей посещают гимназию, и из них только двое учатся в украинской гимназии, а трое — в польской!»

Насильственное ополячивание украинского и белорусского населения тягчайшим бременем легло на плечи украинской и белорусской интеллигенции. Искусственно создавались такие условия, что народный учитель был вынужден бросать свою работу и деквалифицироваться. Польское правительство проводило всевозможные «реформы заработной платы», обрекавшие учительство на полуголодное существование. После такой реформы в 1937 году одна из газет писала о невыносимом положении школьных учителей. Произведя подробные расчеты, автор статьи пишет: «Если взять деньги на питание, оставшиеся после обязательных расходов, то на содержание одного человека в день приходится 74 гроша.

Если учесть, что половина этих грошей пойдет на обед, то на завтрак и ужин на одного человека останется 37 грошей. Спрашивается: что же можно на эти гроши купить? Что могут родители сказать своим детям, которые их спрашивают, почему они каждый день не могут наесться досыта? Нужно ли говорить о причинах упадочнических настроений? Как живут в таком трагическом положении несчастные отец и мать?

Это остается тайной учительской убогой квартиры. Нельзя также забывать и о том, что еще нужно одеться, купить книжки и для своих детей, купить лекарств. Мы уже не говорим о культурных потребностях: о театре, кино. Спрашивается: где же на это взять денег? Вот о чем говорит правда о положении учителя средних школ 6-й категории. А что же можно сказать о бюджете работника 7-й или 8-й категории?»

Автор делает вывод: «Не верится, на самом деле, что это правда. В этих условиях жизнь перестает быть жизнью и становится трагедией».

Другая газета в Западной Украине сообщала: «Начиная с 1936 года развернул свою деятельность секретариат, координирующий работу польских общественных организаций под руководством генерала Пашкевича, который в первую очередь последовательно удалил из сельских народных школ всех украинских народных учителей. Их места были предоставлены польским учителям. Уволены почти все украинские чиновники в городах. Села укреплены колонистами во исполнение лозунга: “Ни вершка земли в непольские руки!”»…

… Ополячивание украинского и белорусского населения проводилось в плановом порядке. Так, например, состоявшийся в Горохове съезд мелко поместной шляхты прямо заявил о том, что ставит как «одну из главных задач — ополячивание сел и местечек Волыни».

Эндекская газета «Слово народове» поместила пространный отчет о съезде польских колонистов воеводств Станиславовского, Львовского и Тарнопольского. Материалы, фигурировавшие на этом съезде, показали полное бесправие населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Докладчик, разделив осадничество на два периода, сообщил, что с 1919 по 1934 год осадничеством было охвачено 43 уезда, в которых име лось 756 осад (поселений) с количеством 15 тысяч осадников. Он 166 был вынужден отметить, что из-за враждебного отношения украинского на селения 3700 осадников вынуждены были вернуться обратно в собствен но Польшу. В этот первый период осадничества у крестьян Западной Украины было отнято около 300 тысяч гектаров земли, из них во Львовском воеводстве — 105 тысяч гектаров, в Тарнопольском — 155 тысяч гектаров и в Станиславовском — 40 тысяч гектаров….

… С 1934 года начинается второй этап осадничества, вызвавший еще более упорное сопротивление населения Западной Украины. Вот что писала по этому поводу одна газета: «Уездное староство в Раве-Русской постановило заселить пастбище, принадлежащее обществу Вулька Мазовецка. Постановление вызвало огромное недовольство жителей, которые на этом пастбище пасли свой скот. Некоторые крестьяне начали агитировать на селе, чтобы не допустить до этого и потребовать от высших властей отмены по становления. Тогда Равское староство постановило заселить пастбище во что бы то ни стало. Была выкопана канава с целью отделить участок, предназначенный для заселения. Ночью эту канаву крестьяне засыпали.

Кроме того, неизвестные дважды перекопали охранительный вал над рекой Рата. В результате была залита площадь свыше 620 гектаров. Это сделало невозможным заселение участка. Вице-староста Балуша под охраной полиции заставил крестьян из окружающих деревень приступить к работе по заселению. Около полудня из-за реки стало сбегаться большое количество местных крестьян, вооруженных разными орудиями. Нападавшие, заметив вице-старосту, начали его оскорблять. В это время кто-то подал раздраженной толпе мысль — отбить задержанных полицией крестьян и потребовать выдачи вице-старосты в руки крестьян, чтобы “порезать ляхов”. Толпа ринулась к дому Батана, где находились задержанные крестьяне, и стала требовать выдачи представителей властей, “чтобы их вырезать”. Тогда полиция выстрелила несколько раз, чтобы напугать.

Стрелял также вице-староста из револьвера и лесничий Калиныч из двухстволки. В результате выстрелов были ранены Василий Мороз, Григорий Иванус и Николай Сохан. Перевезенные в госпиталь Сохан и Иванус умерли. 55 крестьян находятся на скамье подсудимых».

В судебной хронике в польских газетах нередко встречались заметки о предании суду крестьян, бросавших камни в полицейских. Выполняя программу «польского наступления на украинскую землю», польские помещики и осадники добились неслыханного разорения крестьянских хозяйств. Только в Турцянском уезде, Львовского воеводства, за первую половину апреля этого года у крестьян пало от голода 1562 головы скота. Свыше 20 тысяч голов скота, то есть около 50% всего поголовья, до такой степени истощено, что лежало в хлевах и от слабости не было в состоянии подняться. В Турцянском уезде было больше 58 тысяч голов рогатого скота, а на 15 апреля оставалось только 42 178 голов. За год из-за отсутствия кормов погибло в этом уезде 16 250 голов скота.

Один из авторов, описывая безысходное положение крестьянства в Западной Украине, указывает, что больше 60% всех хозяйств ютится меньше чем на 2-гектарных участках земли. «Красноречие этих цифр, — пишет он, — настолько ужасно, что нет надобности сгущать черные краски. Положение нашего крестьянства потрясающее. Скудное питание, вечное недоедание, отсутствие обуви и одежды, теснота и холод — вот по стоянные спутники судьбы нашего крестьянина, которые доводят его до отчаяния. Нет ничего удивительного, что наше село напоминает бурлящий котел».

Нельзя пройти мимо такого, описанного в одной из краковских газет случая убийства крестьянина за «потраву»:

«Крестьянин Казимир Билецкий, из Хуты Старой, Тарнопольского воеводства, был пойман объездчиком «при собирании травы». Его схватили два помощника объездчика и начали тянуть ему руки. Объездчик в упор приставил к голове крестьянина ружье и убил его наповал».

Обнищавшие крестьяне сотнями шли в города в поисках хлеба и работы. Польский исследовательский институт народного хозяйства про вел анкету среди крестьян, приходивших в город в поисках работы. Все обследованные в один голос говорили о страшном чувстве «лишнего человека», которому нечего делать и деваться некуда. В одной из анкет находим такой ответ: «В хозяйстве имеется работа только для одного, поэтому женщины идут туда, где есть временный заработок; а когда нечего есть или даже нет соли, идут воровать, чтобы не изнывать с голода».

Безработица среди крестьян достигла ужасающих размеров. Одна из газет, выходивших в Западной Украине, писала: «Нищета, голод гонят сотни и тысячи наших людей в мир за работой и хлебом. Но теперь даже на сезонные работы все дороги закрыты».

По официальным данным, в Польше числилось 300 тысяч безработных крестьян. Но польская статистика лживыми, подтасованными сведениями скрывала действительные размеры безработицы, ставшей народным бедствием. На самом деле почти каждый пятый человек в Польше был безработным. Газеты писали: «По дорогам идут в города девушки в поисках работы, идут и парни, не имея никакой специальности. Идут, чтобы только выйти из дома, в котором нет для них места. Но город не нуждается в людях, не имеющих специальности. Да кроме того, в городах и своей нищеты в избытке. Какая же судьба ждет в городе таких пришельцев из села? Они увеличивают ряды городского пролетариата. Девушек, которые пригодны к службе, будут перебрасывать с места на место, и хорошо, если в конце концов им посчастливится осесть где-либо на более продолжительное время. А сколько из их среды пойдет по плохому делу».

Одна из газет Западной Украины сообщала такой факт. «На прошлой неделе город Бучач был свидетелем своеобразного переселения народов. По селам объявили набор рабочих для Латвии. Хотя это объявление по явилось в горячую пору жатвы, в назначенный день начался наплыв людей в город, к магистрату. Эти люди жаждали работы. Около магистрата собралось свыше тысячи человек со всех концов уезда.

К сожалению, из них законтрактовано было только около 300 человек, остальные с пустыми руками вынуждены были вернуться домой. Этот набор выявил, как много безработных имеется в селах уезда, если столько крестьян пришло искать работу во время жатвы. Такие же наборы были произведены в Бережанах, Перемышлянах и других местах Тарнопольского воеводства». Газетный хроникер бесстрастно сообщал: «В селе Громники под Тарновом произошел случай, когда мать, по фамилии Гавроньская, продала своего двухмесячного внебрачного ребенка цыганке за 1 злотый и курицу»

М.Тихомиров. Западная Украина и Западная Белоруссия // Свободная мысль. 2009. №9. С.151-169).

Про аналогично провальную экономическую ситуацию в Прибалтике, и активное «голосование ногами» местного населения, все 1930-е годы пытающегося перебраться в СССР, см. здесь и здесь.

Источник wsf1917

Развитие системы социального обеспечения в СССР стоит сравнить с лучшими достижениями в данной области, что (из страха перед распространением большевизма) дал трудящимся капитализм, в лице немецких (и австрийских) социал-демократов:

«Если Веймарская республика и могла чем-то завоевать лояльность и благодарность масс, то это созданием новой системы социального обеспечения. Разумеется, в Германии были социальные организации и до 1914 г., особенно после того, как Бисмарк ввел такие понятия, как медицинское страхование, страхование от несчастных случаев и пенсии по возрасту, в попытке отвернуть рабочий класс от социал-демократии. Модели Бисмарка, дополненные и расширенные в годы после его отставки, были новаторскими для своего времени, и их нельзя считать просто прикрытием для государственного авторитаризма. Некоторые из них, в особенности система медицинского страхования, к 1914 г. охватывали миллионы рабочих, кроме того, в них достаточно широко было распространено самоуправление, что давало многим рабочим шанс на участие в выборах. Однако ни одна из этих схем не распространялась до низов социальной лестницы, где помощь бедным, находившаяся в ведении полиции и подразумевавшая лишение гражданских прав, включая право голоса, была нормой вплоть до конца эпохи Вильгельма. И все же даже здесь функционирование системы было реформировано и стандартизировано к 1914 г., и на волне бисмарковских реформ возникла профессия социального работника — служащего, занимавшегося оценкой и распределением помощи для бедных, безработных и нищих так же, как и для обычных рабочих167.

Однако на основе этой современной версии прусского бюрократического патернализма в Веймарской республике была выстроена гораздо более развитая и обширная структура, не без некоторых сложностей соединившая в себе принципы социального католицизма и протестантской филантропии, с одной стороны, и социал-демократического равенства — с другой168. Сама Веймарская конституция была полна далеко идущих деклараций о важности семейной жизни и необходимости ее государственной поддержки, о долге государства перед молодежью, о праве граждан на труд и об обязанности государства предоставить всем гражданам приличное жилье169. Эти принципы легли в основу целой серии проведенных через рейхстаг законов, начиная с положений, касающихся соцобеспечения молодежи (1921 г.) и регулирующих работу судов по делам несовершеннолетних (1913 г.), заканчивая нормами, закрепляющими за инвалидами войны право на социальную помощь и обучение новым профессиям (1920 г.), декретами, вводящими общую систему соцобеспечения (1924 г.), и в первую очередь, как мы видели, законодательным учреждением пособий по безработице в 1927 г. Помимо прочего, были дополнены и расширены существовавшие схемы медицинского страхования, пенсий и др. Были запущены программы массового обеспечения жильем, многие из которых были по-настоящему инновационными, и только между 1927 и 1930 г. людям было предоставлено более 300000 новых или отреставрированных домов. Число мест в больницах выросло на 50 % по сравнению с довоенными днями, и соответственно увеличилась численность медицинского персонала. Резко сократилось число инфекционных заболеваний, а сеть клиник и организаций соцобеспечения теперь поддерживала уязвимые классы населения, от матерей-одиночек до молодых людей, имеющих неприятности с полицией170.

Создание бесплатной и всеобщей системы социального обеспечения для всех граждан было одним из главных достижений Веймарской республики, а в ретроспективе, вероятно, и самым важным. Но, несмотря на масштабы этой системы, в конечном счете она не смогла удовлетворить требованиям, сформулированным в конституции 1919 г., и разрыв между обещанным и получившимся в итоге имел самое серьезное влияние на отношение граждан к республиканскому правительству. Во-первых, экономические трудности, переживаемые республикой, практически с самого начала превратились в такую ношу для системы соцобеспечения, которую она просто не смогла вынести. Было слишком много людей, которым требовалась помощь из-за последствий войны. В вооруженных силах между 1914 и 1918 г. служило около 12 миллионов немецких мужчин. Более двух миллионов из них были убиты.

В соответствии с некоторыми оценками, это было эквивалентно одной смерти на каждые 35 жителей рейха, т. е. было почти в два раза больше количества военных смертей в Соединенном королевстве, где смерть одного солдата приходилась на каждые 66 жителей, и почти в три раза больше, чем в России, где на войне погиб 1 человек на каждые 111 жителей. К концу войны более полумиллиона немецких женщин стали вдовами, а миллион детей лишились отцов. Около 2,7 миллиона мужчин вернулись с войны с ранениями, ампутациями и другими видами инвалидности и были крайне недовольны тем, что обещанная политиками награда за их службу стране так и не нашла воплощения в реальности.

Правительство повышало налоги для состоятельных людей, чтобы справиться со сложившейся ситуацией, пока налоговая нагрузка практически не удвоилась, увеличившись, как и процент реального национального дохода, с 9% в 1913 г. до 17 % в 1925 г., в соответствии с одним предвзятым источником171. Тем не менее этого было совершенно недостаточно для покрытия расходов, и правительства не решались идти дальше из страха быть обвиненными в повышении налогов с целью выплат репараций и вызвать еще большее раздражение основных налогоплательщиков. Государству не только приходилось нести бремя страховых выплат по безработице после 1927 г., оно в 1926 г. все еще платило пенсии примерно 800 000 бывших солдат-инвалидов и 360 000 вдов погибших на войне и поддерживало более 900 000 детей, оставшихся без отцов, и сирот, и все это накладывалось на существовавшую систему государственной поддержки пожилых людей. Выплата пенсий составляла самую большую часть государственных расходов за исключением репараций172. В конечном счете система соцобеспечения привела к разрастанию и так раздутого бюрократического аппарата в рейхе и федеративных землях, который увеличился на 40 % с 1914 по 1923 год, что привело почти к удвоению стоимости содержания государственной управленческой машины в расчете на одного немца173.

Такие крупные расходы могли бы оказаться приемлемыми в растущей экономике, но в измотанной кризисами Веймарской республике это было просто невозможно без печатания необеспеченных денег и увеличения инфляции, что происходило между 1919 и 1923 г., или без начавшегося с 1924 г. уменьшения выплат, сокращения штата социальных организаций и введения еще более строгих проверок для претендующих на получение помощи.

Многие претенденты, таким образом, быстро поняли, что система соцобеспечения не выплачивала им столько, сколько было необходимо. Особенно скупыми были местные управленцы, потому что местные власти несли значительную часть финансового бремени по социальным выплатам. Они часто требовали, чтобы лица, получающие пособия, передавали им свои сбережения или собственность — это было условием оказания помощи. Детективы, нанимаемые организациями соцобеспечения, сообщали о скрытых источниках дохода и поощряли соседей доносить на соседей, отказывавшихся разоблачать их. Более того, организации соцобеспечения, в которых не хватало персонала для быстрой обработки большого числа заявок, отвечали на прошения о помощи с огромной задержкой — сначала им нужно было связаться с другими агентствами для проверки, не получали ли претенденты пособия ранее, а иногда они пытались переложить обязанности по выплате пособия на плечи других организаций.

Таким образом, система соцобеспечения Веймара быстро стала инструментом дискриминации и контроля, поскольку чиновники ясно давали понять претендентам, что те получат только причитающийся им минимум, и бесцеремонно влезали в личную жизнь каждого, чтобы убедиться в обоснованности его заявки.

Ничто из этого не делало республику более привлекательной для тех, кому она должна была помогать. Жалобы, ссоры, драки и даже демонстрации были далеко не уникальным явлением внутри и снаружи контор соцобеспечения. Достаточно хорошее представление о том, с какими проблемами приходилось сталкиваться системе соцобеспечения и как она пыталась с ними справляться, дает пример шорника и обойщика Адольфа Г.174 Родившийся в 1892 г., Адольф воевал в 1914-18 гг. и получил серьезную травму, хотя и не в героической битве против врага, а от удара копыта лошади в живот. Это потребовало больше шести операций на кишечнике в начале 1920-х. Старый несчастный случай на производстве и семья с шестью детьми давали ему право на дополнительные выплаты помимо тех, которые обеспечивала полученная на войне травма. Не имея возможности найти работу после войны, он посвятил себя усилиям по получению государственной поддержки. Однако местные власти в Штутгарте после 1921 г. потребовали в качестве условия продолжения выплаты пособий из-за несчастного случая, чтобы он отдал радиоприемник и антенну, потому что они были запрещены в муниципальной квартире, где он проживал. Когда он отказался, его вместе с семьей выселили, на что он ответил яростной письменной бомбардировкой властей, включая министерство труда в Берлине. Он приобрел пишущую машинку, чтобы его письма были более разборчивыми, и пытался получить другие виды пособий, соответствующие его положению инвалида войны и отца большой семьи.

Конфликт разрастался. В 1924 г. его посадили в тюрьму на полтора месяца за помощь в попытке аборта, предположительно из-за того, что они женой посчитали, что в тех условиях шестерых детей было достаточно. В 1927 г. его оштрафовали за оскорбительное поведение, в 1930 г. его пособия урезали и ограничили возможности траты этих денег, например, только покупкой одежды, а плата за жилье перечислялась владельцу напрямую. В 1931 г. его обвинили в мошенничестве с заявками на пособия, потому что он пытался заработать немного денег на стороне в качестве старьевщика, и снова в 1933 г. за уличные выступления. Он обращался в политические организации левого и правого направления, чтобы получить помощь. Попытка убедить власти, что ему требовалось в три раза больше еды, чем обычному человеку, поскольку из-за травмы живота он не мог переваривать большую часть того, что съедал, наткнулась на стену непонимания. В 1931 г. в конце своего письма в министерство труда в Берлине он сравнивал чиновников службы социального обеспечения с баронами-разбойниками Средних веков175.

Возмущала несколько одержимого Адольфа Г. не только бедность, в которой он был обречен жить со своей семьей, но гораздо больше оскорбление чести и перевод в еще более низкие категории немецкого общества аппаратом службы соцобеспечения, которая постоянно ставила под сомнение его мотивы и права на помощь, которую он считал заслуженной. Анонимная, скованная правилами бюрократия соцобеспечения оскорбляла его личность. Такие настроения были типичны для претендентов на соцпомощь, особенно тех, чье обращение за поддержкой подкреплялось жертвами, принесенными на войне. Гигантская пропасть между публичными заявлениями о по-настоящему всеобщей системе соцобеспечения в Веймарской республике, основанной на потребностях и правах на получение помощи, и жестокой реальностью мелочной дискриминации, вторжения в личную жизнь и оскорблений, которым подвергались многие претенденты со стороны социальных агентств, никоим образом не укрепляла легитимность конституции, в которой провозглашались эти положения176.

Однако намного более угрожающим был тот факт, что медицинские учреждения и агентства соцобеспечения, предназначенные для создания рациональных и научных способов борьбы с социальными лишениями, отклонениями и преступностью с конечной целью полностью устранить их из немецкого общества в будущих поколениях, стимулировали появление новых политиков, которые начали разрушать гражданские свободы бедных и инвалидов. По мере того как управленческий аппарат системы соцобеспечения разрастался в огромную бюрократическую машину, начинали приобретать большее влияние доктрины расовой гигиены и социальной биологии, распространенные среди сотрудников сферы соцобеспечения еще до войны.

Представление о том, что наследственность играет некоторую роль во многих типах социальных отклонений, включая не только умственную отсталость и физическую неполноценность, но и хронический алкоголизм, склонность к мелким преступлениям и даже «моральный идиотизм» в таких группах, как проститутки (многие из которых на самом деле вынуждены были пойти на панель по экономическим причинам), превратилось в догму. Ученые-медики и управленцы в социальной сфере стали собирать подробные картотеки «асоциальных» элементов, как теперь часто называли людей с отклонениями. Либеральные реформаторы системы наказаний утверждали, что, хотя некоторых обитателей государственных тюрем и можно вернуть в общество за счет правильного подбора образовательных программ, подавляющее их большинство совершенно неисправимы, в основном из-за наследственного вырождения их характера177.

Полиция также играла свою роль, выделяя большое число «профессиональных преступников» и «обычных подозреваемых», которые попадали под пристальное наблюдение. Часто это становилось определяющим дальнейшую судьбу пророчеством, потому что постоянное наблюдение и клеймо преступника не давало освободившимся заключенным шанса заниматься честным делом. Только в Берлине массив отпечатков пальцев насчитывал более полумиллиона десятипальцевых карточек к 1930 г.178

Распространение таких идей в профессиональном мире медицины, поддержания правопорядка, исполнения наказаний и социального обеспечения имело самые ощутимые последствия. Психологи, которых просили оценить психическое здоровье приговоренных преступников, стали использовать биологические критерии, как в случае с безработным бродягой Флорианом Хубером, осужденным за вооруженное ограбление и убийство в Баварии в 1922 г. В психологической характеристике молодого человека, получившего серьезные ранения в военных действиях и удостоенного за них Железного креста, было написано следующее:

…хотя в других отношениях нельзя с уверенностью говорить о наличии у него наследственных пороков, налицо явные физические признаки деградации: форма лица асимметрична до такой степени, что правый глаз находится явно ниже левого, имеет склонность говорить громко, мочки ушей удлинены, более того, с самого детства заикается179.

Это было принято не как свидетельство того, что он не подходил для обычного суда, а как довод в пользу того, что он был неисправим и должен был быть казнен, что в конечном счете и произошло. Судебные чиновники во многих частях Германии теперь свободно употребляли такие термины, как «вредитель» или «паразит», для описания преступников, таким образом представляя социальный порядок в виде своего рода организма, из которого для его же пользы следует удалить вредных паразитов и чуждые микроорганизмы. В поисках новых более точных и общих методов определения и применения таких понятий медицинский эксперт Теодор Фирнштейн образовал Криминалистический биологический информационный центр в Баварии в 1923 г. для сбора данных обо всех известных преступниках, их семьях, истории и происхождении, чтобы определять наследственные цепочки отклонений.

К концу десятилетия Фирнштейн с коллегами собрали большую картотеку дел и были на полпути к реализации своей мечты. Вскоре похожие центры были основаны в Тюрингии, Вюртемберге и Пруссии. Многие эксперты считали, что после составления таких карт «низших» человеческих существ единственным способом предотвратить их дальнейшее воспроизводство будет принудительная стерилизация180.

В 1920 г. два таких эксперта, адвокат Карл Биндинг и судебный психиатр Альфред Хохе, сделали важнейший шаг вперед, заявив в своей небольшой книге, открывшей миру такое понятие, как «жизнь, не стоящая жизни», что «человеческий балласт», людей, которые были лишь ненужным бременем для общества, следовало просто убивать. Они говорили, что неизлечимо больные и ум-ственно отсталые люди обходились казне в миллионы марок и занимали тысячи крайне необходимых больничных мест. Поэтому врачам следовало разрешить умерщвлять их. Это был зловещий новый поворот в спорах по поводу того, что следовало делать с психически больными и покалеченными людьми, преступниками и людьми с психическими отклонениями.

В Веймарской республике это было воспринято с резкой враждебностью со стороны большинства представителей медицины. Фундаментальный приоритет прав человека в республике не допускал какого-либо официального одобрения даже для доктрины обязательной стерилизации, и многие врачи и работники сферы соцобеспечения все еще сомневались в этической обоснованности или социальной эффективности такой политики. Весьма значительное влияние католической церкви и служб соцобеспечения также было направлено резко против такой политики. Пока экономическая ситуация позволяла представить, что социальные программы республики когда-нибудь могут реализоваться, продолжающиеся споры об обязательной стерилизации и принудительной эвтаназии оставались неразрешенными181″.

Ричард Эванс. Третий Рейх: Зарождение империи

Иными словами, в СССР социальное обеспечение создавалось рабочими и служило эмансипации всех, относившихся ранее к «низшим классам». Почему оно и стало мощным средством социального подъёма.

При капитализме в те же самые годы в более богатых странах оно было создано буржуазной публикой («средними слоями») для её собственных целей — контроля «красной угрозы», удержания трудящихся в повиновении. Поэтому она, независимо от добрых намерений авторов, стала неотделима от классового пренебрежения по отношению к «опекаемым», их унижения, присущего любой капиталистической «заботе о бедных». С проверкой «честности намерений» получателей помощи, их «сортировкой» и «утилизацией», что в конечном итоге вела в Аушвиц.

В современных «социальных государствах» ЕС всё проще — большая часть ресурсов образования, здравоохранения и пр. «социалки» используется «средними слоями», а не трудящимися, хотя их нужды острее. Некоторое исключение представляют собой лишь скандинавские страны.