Информализация труда: экономическая логика современного капитализма

Print PDF

Дмитрий Райдер

Неолиберальная идеология изображает любого человека как предпринимателя, реализующего свой человеческий капитал, будь то уличный продавец тортилий в Мехико или креативный работник с ноутбуком в Лондоне или Москве. Доминирование неолиберального капитализма в течение последних тридцати лет значительно изменило характер труда в разных регионах мира. В странах капиталистического центра происходил демонтаж социального государства, и распространялись модели гибкого труда и нестабильной занятости (процесс, получивший названия флексибилизации и прекаризации) – в сопровождении неолиберальной риторики «самозанятости», «личности-фирмы», «корпорации «Я»».

На практике это означало краткосрочные контракты, сдельную оплату труда, отказ от коллективных договоров и социальных гарантий, постоянную угрозу безработицы и наступление на права профсоюзов. В третьем мире в это же время рос так называемый неформальный сектор экономики. (1)

Работники неформального сектора могут быть самозанятыми производителями, владеющими средствами производства, либо работать по найму без оформления договора или перебиваться случайными заработками – причем это могут быть члены одной семьи. В неформальном секторе изначально не было социальных гарантий, отпусков, больничных и выходных. Трудовые отношения в нем основаны не на формальном договоре, а на устной договоренности и личных связях. Рабочий день удлинен, при этом работа часто чередуется с неустойчивыми периодами безработицы. Процесс информализации труда в развивающихся странах создал миллионы исключенных из формального сектора экономики.

 Двойная информализация

Согласно опубликованному в 2003 году докладу ООН «Вызов трущоб» треть городского населения планеты (а это миллиард человек) сейчас живет в трущобах. Авторы доклада прогнозируют, что число этих людей будет расти. Численность городского населения мира впервые превысило численность жителей сельской местности. Скоро мировой город будет окружать уже не мировая деревня, а мировая трущоба. Миллионы исключенных живут на окраинах мегаполисов третьего мира в лачугах, сделанных из картона, фанеры, досок и пластика. На другом полюсе богатства и бедности находятся своего рода гетто наоборот — закрытые сообщества для буржуазии, со своими магазинами, клубами и вооруженной охраной по периметру. Что вызвало этот рост трущоб? Майк Дэвис в своей книге «Планета трущоб» обращает внимание на то, что рост городской бедности ускорился после 1975 года, когда под давлением МВФ и Всемирного Банка были приняты программы структурной перестройки и отменен госконтроль сельского хозяйства, что привело к исходу миллионов обедневших крестьян в города.

«1980-е годы, когда МВФ и Всемирный банк использовали долговые рычаги для реструктуризации экономик большинства стран третьего мира, были временем, когда трущобы стали неизбежным будущим не только для бедных мигрантов из деревень, но и для миллионов горожан, обнищавших вследствие насильственной «перестройки»». (2)

Пресловутый социальный лифт ехал вниз: произошла маргинализация больших сегментов так называемого «среднего класса» – людей с высшим образованием и уволенных государственных служащих. В то время как рос неформальный сектор, зарплаты работников формального сектора неуклонно снижались. Два людских потока – бывших крестьян и обедневших горожан из среднего класса встретились и смешались в трущобах, разросшихся вокруг мегаполисов. Повсюду – в Латинской Америке, Африке, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии формальная занятость сокращалась, а безработица росла.

«Планету трущоб» можно сравнить с классической работой Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Однако миллионы обитателей «планеты трущоб» работают, как правило, не на фабриках и заводах, а трудятся мусорщиками, рикшами, уличными торговцами либо производят что-то дома и в небольших мастерских. Стремительная урбанизация глобального Юга отнюдь не всегда означала индустриализацию.

«Говоря об участии этих многих сотен миллионов трудящихся в процессе производства, можно отметить, что их труд официально не оформлен, а также то, что он характеризуется колебаниями занятости и сдельной оплатой, вне зависимости от того, работают ли они дома, на «потогонных» предприятиях или сами на себя. Также для их труда характерно полное отсутствие каких-либо трудовых соглашений и трудовых прав, как и отсутствие коллективных организаций. … Международная организация труда подсчитала, что работники неформального сектора составляют более половины всей рабочей силы в Латинской Америке, более 70% – в Тропической Африке, более 80 % – в Индии (индийское правительство говорит о более чем девяноста процентах)».(3)

Конечно, не все жители трущоб работают в неформальном секторе, как и не все работники неформального сектора живут в трущобах, но эти две категории значительно пересекаются. Разрастание трущоб (информализация городов) и рост неформального сектора (информализация труда) в странах третьего мира – это два взаимосвязанных процесса. Поэтому «планета трущоб» — это еще и планета неформального труда.

Кто эти занятые в неформальном секторе – люмпен-пролетариат, пролетариат или некий новый класс? Определений множество. Уругвайский левый публицист Рауль Зибеки, говоря о Южной Америке, замечает, что «возникает новая реальность – рурурбанистическая, нечто среднее, которая существует как в сельской местности, так и в крупных городах, причем множество людей часто передвигается между двумя этими мирами». (4) В Индонезии подобные рурурбанистические гибридные зоны называют desakotas –от индонезийских слов город (desa) и деревня (kota). (5)

Дело в том, что не всем удается осесть в городе. Для тех, кому не удалось закрепиться в городских трущобах, неформальный сектор в Индонезии – только лишь временное пристанище. Спрос на их рабочую силу колеблется: когда она более не нужна, люди выталкивается обратно, к месту прежнего проживания. Так между городским и сельскими рынками происходит постоянная циркуляция дешевой рабочей силы. (6)

(Нужно отметить, что трудовая миграция – явление довольно распространенное в неформальном секторе. В Южной Америке, большинство нелегальных иммигрантов в Аргентине, прибывающих из Боливии, Парагвая и Перу работают в неформальном секторе подсобными и сельскохозяйственными рабочими. Некоторые из этих перемещений имеют сезонный характер — так множество никарагуанцев мигрируют в Коста-Рику, чтобы работать на плантациях кофе и сахарного тростника). (7)

Классическое марксистское определение люмпен-пролетариата гласит, что это деклассированные слои, перебивающиеся случайными заработками и преступной деятельностью: бродяги, нищие, преступники и проч. Но огромную часть населения стран периферии было бы несправедливо назвать люмпен-пролетариатом. Неформальный сектор может иметь связи с криминальной, «теневой» экономикой, но это не одно и то же. Прежде всего, значительная часть неформально занятых – это наемные работники, также как и работающие в формальном секторе. Кто-то из неформально занятых живет ремесленным трудом, но всегда рискуя оказаться без источника дохода и попасть в зависимость от первого попавшегося работодателя.

Прежнее крестьянство уходит в прошлое, все более пролетаризируясь – оказываясь в трущобах и городском рынке труда. Поэтому, по нашему мнению, нужно считать эти массы бывших крестьян и обедневших горожан из «среднего класса»  полупролетаризованными и пролетаризирующимися слоями населения. Завершится ли когда-нибудь процесс пролетаризации масс третьего мира или они останутся в полупролетаризованном состоянии – это вопрос открытый.

Существование огромного числа людей, лишенных элементарных трудовых прав и социальных гарантий нужно как-то оправдать. После публикации работы Харта, то есть на протяжении тридцати лет неолиберализма, происходила нормализация неформального сектора. Он уже не считался аномалией или пережитком колониального прошлого, а стал выдаваться за приемлемую модель развития. Всемирный банк был один из главных сторонников информализации. Эксперты международных финансовых институтов -апологеты неолиберального поворота говорили о неформальном секторе как трамплине или зале ожидания для рабочих, дающем возможность когда-нибудь перейти в формальный сектор экономики. А значит и развивающиеся страны со временем попадут в клуб развитых экономик!

Ян Бреман критикует подобные утверждения:

«На основании моих долгих эмпирических местных исследований, проведенных как в Индии, так и в Индонезии, я заключил, что трудно найти случаи подобного взлета наверх. Но теперь доминирует мнение, что рынки рабочей силы в бедных странах должны стать еще мобильнее. Отсюда исходит предложение отменить то, что названо несправедливой привилегией, предоставляемой рабочей силе, занятой в формальном секторе экономики.

Необходимо прекратить защищать маленький, но мощный авангард трудящихся в странах третьего мира ради стимулирования роста занятости. От правительств требуют облегчить свободное взаимодействие рыночных сил. Подобный подход исключает введение государством схем социального обеспечения». (8)

Информализация городов и труда напрямую связана с неолиберальной стратегией современного капитализма по снижению издержек на социальные расходы. И если мегаполисы Юга обступают колоссальные трущобы, то формальный сектор — это архипелаг, окруженный океаном неформальной занятости, который постоянно угрожает поглотить эти островки относительной стабильности и благополучия.

Перуанский экономист Эрнандо де Сото в своих книгах прославлял неформальный сектор как поле деятельности прирожденных мелких предпринимателей. Он утверждал, что именно они являются подлинными революционерами, ведущими борьбу с неэффективной и постоянно мешающей им государственной бюрократией. Майк Дэвис язвительно замечает:

«Теоретики капитализма с нуля, вроде неутомимого Эрнандо де Сото, могут видеть в этом огромном множестве маргинализированных подсобных рабочих, избыточных государственных служащих и бывших крестьян оживленный улей амбициозных предпринимателей, жаждущих формальных прав собственности и нерегулируемого конкурентного пространства, но этих неформальных рабочих имеет смысл считать «активными» безработными, которые не имеют иного выбора, кроме как получать хоть какие-то средства или голодать». (9)

Таким образом, неформальный сектор – это не «зал ожидания» и не «лаборатория неолиберализма снизу», а социал-дарвинистская среда обитания, в которой люди пытаются просто выжить, а не преуспеть.

Децентрализация производства и воспроизводство иерархий

Зачастую то, что может выглядеть как самостоятельное производство или считаться таковым, является, по сути, замаскированной формой наемного труда. Надомные работники контактируют с посредниками, которые выплачивают им заработную плату на основании сдельной работы. Такая мнимая предпринимательская деятельность фактически имеет «признак отношений работодателя-работника, выраженный в форме оплаты». (10) Обычно посредниками являются более удачливые члены сообщества – жители того же квартала или деревни. Работники зачастую вдвойне зависят от нанимателя, поскольку он предоставляет им не только работу, но также материалы и сырье.

Значительная часть надомников и других неформально занятых когда-то трудились на фабриках в формальном секторе. В одних случаях – как в Африке, деиндустриализация нанесла сильный удар по местной текстильной и швейной промышленности.

«Большая часть первоначального роста в этом секторе в 1960-ых и 1970-ых была результатом правительственной политики производства местных аналогов ранее импортированным товарам. Текстильная отрасль и производство одежды росли до того, что сектор включил от 25 до 30 процентов формально нанятых работников. Когда Всемирный банк и МВФ настояли на том, чтобы правительства «открыли» свои экономические системы для иностранного импорта, потери рабочих мест были разрушительными. В Гане в конце 1970-ых в отрасли было занято 25 000 человек; к 2000 году осталось только 5 000. Подобная картина возникает в Замбии, где в 2002 году в секторе работало только 10 000, уменьшившись с 25 000 или больше начала 1980-ых». (11)

В Ахмадабаде, который называли Манчестером Индии, уволили сразу 150 тыс. фабричных рабочих. Но здесь текстильное производство не исчезло.

«Сейчас ткани производят в мастерских, оборудованных механическими ткацкими станками, за которыми работают по 12 часов в день вместо восьми, а половина дохода отходит фабрике; швейное производство превратилось в надомную работу, на которой вся семья занята день и ночь. Некогда сильный профсоюз текстильщиков исчез». (12)

Так в 21 веке произошло возвращение рассеянной мануфактуры. Но если текстильная промышленность не исчезла, то тогда явной целью увольнения рабочих было удешевление рабочей силы. Казалось бы, фабричное производство более экономно в сохранении трудовых ресурсов. Однако то, что было верным в Европе 19 веке, не работает в Индии 21 века. Если технологический регресс и децентрализация приносят прибыль, то крупные компании согласятся на них. Надомники выгодны еще и потому, что работая в отдельных частных домашних хозяйствах, они меньше контактируют друг с другом и у них медленнее формируется классовое сознание. Иногда они сами рассматривают себя в качестве мелких предпринимателей.

Рохини Хенсман демонстрирует эту логику сверхэксплуатации посредством децентрализации на примере производства индийских сигарет-биди. Раньше биди производили на фабриках, но после их закрытия в 1970-х это стало делом надомниц. Работницы, работающие в небольших мастерских и на дому, получают через посредников заказы от крупных предприятий, но при этом могут даже не знать на какую компанию, в конечном счете, они работают. Оплата их труда часто задерживается.

Проблема в том, что трудно доказать что работницы вообще работают на кого-то – наниматель всегда может сказать, что у него не было для них заказов.  «Децентрализация производства позволяет работодателям уклоняться от трудового законодательства, касающегося условий труда, часов работы, оплачиваемого отпуска, еженедельных выходных и праздников». (13)

Не стоит думать, что неформальный сектор отделен от остальной мировой экономики. Во-первых, через систему субподряда работники неформального сектора связаны с сетью мирового рынка. Кроме, того неформальный  сектор связан с формальным сектором через цепочку поставки вторсырья. Например, мусор, который собирают и сортируют сборщики мусора (как правило, женщины и дети) затем используется в качестве сырья на крупных фабриках формального сектора. Различные детали, произведенные в небольших мастерских, также используются на этих фабриках.

С другой стороны, сами производители неформального сектора часто покупают свое оборудование, сырье, полуфабрикаты у крупных индустриальных предприятий – в том числе транснациональных корпораций. Во многих странах периферии капиталистической системы крупные компании нанимают надомников через субподрядный договор, и только небольшое количество надомников работает независимо. Работа происходит в антисанитарных условиях, в жилых помещениях.

Все это напоминает процессы, описанные Лениным в работе «Развитие капитализма в России»:

«Это кажется парадоксом: рост мелких (иногда даже «самостоятельных») промыслов, как выражение роста капиталистической мануфактуры, и тем не менее это — факт. «Самостоятельность» таких «кустарей» совершенно фиктивная. Их работа не могла бы производиться, их продукт не имел бы даже иногда никакой потребительной стоимости вне связи с другими детальными работами, с другими частичками продукта. А эту связь мог создать и создал только крупный капитал, господствующий (в той или иной форме) над массой детальных рабочих» (14).

Нетрудно заметить сходство с положением мнимо «самозанятых» в странах третьего мира. Теперь то, о чем писал Ленин применительно к России конца 19 века, происходит в глобальном масштабе: крупный капитал сейчас – это огромные ТНК, использующие дешевую и рассредоточенную по миру неформальную рабочую силу.

Рост неформального сектора вкупе с децентрализацией производства способствует сохранению и воспроизводству прежних иерархий – не только классовых, но также гендерных, кастовых и этнических. В Индии, подавляющее большинство работников неформального сектора – это находящиеся на нижних ступенях кастовой иерархии: так называемые «списочные» касты и племена, другие низшие касты и меньшинства, особенно мусульмане. Их работодателями, как правило, являются представители высших каст. Когда работники пытаются бороться за свои права, то сталкиваются с жесточайшим насилием, вплоть до убийств.

Что касается гендерного аспекта, то, прежде всего, нужно отметить, что большинство работающих женщин в развивающихся странах заняты именно в неформальном секторе. Пропорция рабочих женщин в неформальном секторе превышает пропорцию мужчин в большинстве стран. (15) В некоторых странах в Африке южнее Сахары, например, в Бенине, Чаде и Мали в неформальном секторе занято более 95 процентов работающих женщин. В Индии и в Индонезии, в неформальном секторе трудятся девять из десяти женщин. В десяти латиноамериканских и четырех восточноазиатских странах, половина или больше женщин работают в неформальном секторе. (ООН 2000). По-прежнему играет большую роль разрыв в уровне образования между мужчинами и женщинами. Поскольку женщины менее образованы, они чаще соглашаются на низкооплачиваемую и низкоквалифицированную работу.

Другая существенная характеристика неформального сектора – широкое применение детского труда. Бедность родителей наследуется – дети рано выталкиваются на рынок труда и не имеют возможности посещать школу. Надежды «подняться» в формальный сектор не осуществляются. В швейном надомном производстве, например, они вынуждены помогать родителям, чтобы семья успела выполнить заказ. Помимо надомного труда вместе с родителями, дети участвуют в производстве в небольших мастерских, принадлежащих мелким фирмам. Транснациональные корпорации на основании субподряда отдают производство таким мелким фирмам, использующим детский труд. Но и ориентированные на экспорт национальные предприятия также обращаются к подобной практике субподрядных договоров.

В индийском штате Тамилнад широко используется детский труд в производстве спичек. Здесь влиятельные семьи бизнесменов управляют обширной сетью, образованной децентрализованными предприятиями-потогонками и надомниками. Государство поощряет такую практику посредством ограничений на производство спичек в формальном секторе, освобождая бизнесменов от выполнения законов о труде. Несмотря на высокий уровень безработицы среди взрослых, детей предпочитают взрослым, потому что их труд обходится дешевле. (16).

[И не только: дети, подверженные влиянию родителей, старающихся на них заработать, в условиях традиционного общества с его «правом семьи на ребёнка», особенно прибыльны предпринимателям и беззащитны перед эксплуатацией, даже если её формально запрещает закон.]

В Африке, помимо экономических причин, есть еще одна ужасающая причина, из-за которой дети оказываются в неформальном секторе: эпидемия ВИЧ. Эпидемия сильно повлияла на рост неформальной экономики, придав ей африканскую специфику. Все 20 стран с самым высоким распространением ВИЧ находятся в Африке южнее Сахары и продолжительность жизни возвратилась к 47 годам. Две наименее защищенные группы – пожилые люди и дети вынуждены находить работу в неформальном секторе, поскольку среднее поколение заражено и уменьшается. (17) Но необходимо помнить, что само распространение болезни происходило в условиях неолиберальных реформ, частью которых было сокращение расходов на здравоохранение. Эпидемия и экономическая ситуация оказались взаимосвязаны: бедняки попали в порочный круг нищеты и болезней, созданный программами структурной перестройки.

Подводя итог сказанному, будет уместно вспомнить также слова Маркса о связи системы рабовладения на Юге США с промышленным капитализмом:

«Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединённых Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наёмных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете». (18)

Динамика капиталистической глобализации укрепила традиционно тяжелые условия труда в неформальном секторе и привела к его расширению. Неравномерное развитие, являющееся сущностной чертой капиталистической системы, создает небольшие острова высокотехнологичного процветания, но усиливает при этом старые формы зависимости и угнетения и обрекает обширные области планеты на бедность. Подобно капитализму 19 века, в котором сосуществовали рабовладение и фабрично-заводской труд, поздний капитализм сохраняет или даже возрождает архаичные формы труда, но комбинируя их с современными методами извлечения прибыли. Более того, неформальный сектор расширяется и в странах капиталистического центра. В таком случае, неформальный сектор – это не некая случайная аномалия, а органическая часть современной капиталистической экономики.

Пути сопротивления

Фрагментированный характер сектора препятствует формированию классового сознания работников. Традиционные профсоюзные формы организации не всегда соответствуют специфике неформального труда. Тем не менее, известны примеры борьбы неформального пролетариата из разных регионов планеты. Способы и формы борьбы варьируются – от создания ассоциаций, защищающих трудовые права до политической мобилизации масс «исключенных».

Одним из наиболее известных примеров организации работников неформального сектора является Женская Ассоциация Работающих не по найму (SEWA). Она была создана в Ахмадабаде (штат Гуджарат) в 1972 году и быстро распространила свою деятельность по всему штату. В SEWA состоят как самозанятые работницы, так и работницы, получающие заработную плату: сборщицы мусора, крутильщицы сигарет-биди, швеи. (19)

SEWA удалось создать гибкую структуру с кооперативами и финансовыми программами. Все члены кооперативов являются также членами Ассоциации. Кооперативы заняты кустарным промыслом, производством ткани, приготовлением пищи и заботой о детях, облегчая домашний труд женщин. Также они обеспечивают работницам дополнительный источник дохода, что особенно важно для тех, кто потерял работу. Ассоциация имеет собственные программы здравоохранения и образования, она занимается решением специфических гендерных проблем работниц, таких как проблема домашнего насилия. Конечно, у такого типа организаций как SEWA есть свои ограничения и слабые стороны. Подобно традиционным профсоюзам формального сектора, ее деятельность направлена на решение локальных проблем в рамках существующей экономической системы.

В Бразилии действует Движение Бездомных Рабочих – MST. Его участниками являются люди, которых капитал лишил как постоянного жилья, так и постоянной работы. В самом названии организации содержится указание на двойной – территориально-профессиональный характер солидарности. Изначально организация была фракцией внутри знаменитого Движения безземельных трудящихся (MST). Ядро организации образуют выходцы из MST, лидеры общин, семьи, которые присоединились во время захватов, молодежь, связанная с радикальными марксистскими кругами. Большинство участников движения – это люди, живущие случайными заработками, уборщики, сборщики мусора, уличные продавцы, неохваченные традиционными профсоюзами. Они выступают против криминализации бедности, требуют проведения городской реформы, права на жилье и права на работу и захватывают пустующие земельные участки и здания.  Но кроме того что они захватывают пространство, участники движения создают школы, библиотеки и кооперативы по сбору и переработке мусора. (20)

Активисты организации участвовали в акциях поддержки рабочих, захвативших фабрику Cipla – что указывает на то, что они пытаются вписать свои действия в более широкий контекст общепролетарской борьбы, устанавливая связи солидарности с классическим фабрично-заводским рабочим классом.

Интересен также пример Боливии. Закрытие шахт и реструктурирование экономики ослабило боливийское рабочее движение, которое на тот момент не смогло сопротивляться неолиберализму. Это привело к упадку профсоюзов и росту неформальной занятости. (21) Шахтеры переселялись в Кочабамбу и  трущобы Эль-Альто – города-спутника столицы страны — Ла-Паса. Туда же хлынул поток крестьян из беднеющих индейских деревень. Но со временем взаимодействие бывших крестьян и бывших шахтеров породило мощную силу, способствовавшую приходу к власти левого правительство Эво Моралеса.

Этой силой были организации нового типа, представляющие собой комбинацию профсоюза и социального движения, такая как Федерация Рабочих Кочабамбы. Эта организация стала одним из центров координации народного сопротивления. Опять же, как и в случае Индии, Бразилии и иных стран третьего мира, это взаимодействие было основано на пересечении нескольких общих проблем: нехватки в защите трудовых прав, жилищных проблем и угрозы приватизации водных и газовых ресурсов Боливии. Это помогло преодолеть фрагментацию боливийского неформального пролетариата, объединив работников вокруг общих требований повышения оплаты труда, улучшения условий труда как части широкой платформы социальных преобразований.

 Предварительные выводы

Как мы видим, борьба работников неформального сектора часто выходит за рамки борьбы за «право на труд». Поскольку многие из неформально занятых живут в трущобах, для них также важна борьба за пространство, борьба за «право на город». Славой Жижек даже считает, что многочисленные обитатели трущоб могут стать основной движущей силой революции. «Если принципиальной задачей политики эмансипации 19 века состояла в том, чтобы обрушить монополию буржуазных либералов посредством политизации рабочего класса, если задачей 20-го века было политическое пробуждение крестьян Африки и Азии, первейшая задача 21 века – политизация – организация и дисциплина – «деструктурированных масс» обитателей трущоб». (22)

С этим можно отчасти согласиться, но не впадая в идеализацию обитателей трущоб как нового революционного субъекта. Ведь есть и примеры межобщинного насилия и поддержки неформальным пролетариатом реакционных организаций, таких как фашистская Шив Сена в Мумбаи и Конгресс народа одуа в Лагосе.

По мнению ряда левых авторов и исследователей, только взаимодействие работников неформального сектора с классическим промышленным пролетариатом способно привести к радикальной политической мобилизации масс и свержению, в конечном счете, капиталистической системы. Между формальными и неформальными работниками не всегда существует жесткая граница, и они могут жить в одних и тех же неформальных поселениях. Как пишут Зейлиг и Черути в своей статье о пролетариате ЮАР:

«Южноафриканские тауншипы и трущобы можно рассматривать как место встречи членов профсоюзов, студентов, выпускников, безработных и неофициальных торговцев». (23) Также они отмечают, что «там, где рабочий класс действительно существует, он играл связывающую роль относительно «бесчисленных групп», борющихся против неолиберализма». (24)

По мнению Дэвида Уайтхауса неформальный пролетариат походит на крестьянство — это тоже социально раздробленная группа, и поэтому ему нужна внешняя сила, которая бы организовала его. (25)  Но в отличие от крестьян, у неформального пролетариата нет собственной цели, поэтому его борьба является составной частью борьбы всего пролетариата и не противоречит социализму. Но поскольку «рычаги массового производства находятся в руках классического пролетариата» то неформальный пролетариат не способен сам по себе достигнуть радикальной трансформации общества.

В 90-е постсоветские идеологи либерализации экономики в духе Де Сото  продвигали идеи самообеспечения, рентабельности, предприимчивости и борьбы с громоздкой бюрократией и государственным патернализмом. На деле подобная «структурная перестройка» обернулась деиндустриализацией, обеднением значительной части рабочего класса и интеллигенции, десолидаризацией пролетариата и ростом неформального сектора Так, Киргизия все больше становится похожей на типичную страну третьего мира. На окраинах Бишкека переселенцы из сельской местности живут в лачугах из саманного кирпича на захваченных землях. В этих трущобах проживает более 300 тысяч человек.

«Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация навязывали Киргизии (и многим другим развивающимся странам) пакет неолиберальных экономических стратегий. Не в силах сопротивляться, правительства вынуждены были принимать участие в этих программах структурных преобразований в уплату за международные кредиты, прямые иностранные инвестиции и прочие виды финансовой поддержки. С момента обретения независимости в 1991 г., Киргизия прошла масштабную программу либеральной маркетизации и приватизации: приватизировали землю и имущество, расформировали колхозы, сократили субсидии, снизили пошлины на импорт, провели либерализацию цен на товары, уменьшили государственные расходы, упростили правила владения иностранной собственностью в ключевых секторах (например, в золотодобыче), открыли внутренние рынки для импорта, валютный курс сделали плавающим. Быстрый «переход» к рыночной экономике плохо сказался на киргизском сельскохозяйственном секторе, а также стал косвенной причиной разрастания городских трущоб и захвата земель». (26)

Приток людей из деградировавшей сельской местности стал причиной роста неформального сектора в столице Киргизии. Бедняки все «чаще всего оказываются в трудоинтенсивных и малодоходных сферах – занимаются уличной торговлей, строительством, торговлей на базаре, уборкой и разными видами среднеквалифицированной индивидуальной трудовой деятельности» (27).

Как видно из примера Киргизии, логика двойной информализации труда и городского пространства с легкостью захватывает и бывшие республики СССР. Перед лицом продолжающегося мирового экономического кризиса, падения доходов, общего снижения уровня жизни, рост неформального сектора может ускориться. В то же время, необходимо отметить, что неформальная занятость на постсоветском пространстве имеет свою специфику.

В России, например, большая часть неформально занятых приходится на сферу торговли. Также для многих российских граждан неформальная занятость является вторичным источником дохода, позволяющим остаться «на плаву». При этом, как и в странах периферии, граница между формальной и неформальной занятостью размывается. Формальный сектор информализируется — занятость в формальном секторе все больше приобретает неформальные черты. Поскольку информализация может привести к ослаблению и так не очень пока сильной солидарности работников, данная проблема заслуживает изучения и обсуждения не только среди исследователей, но и в левой политической среде. Нам – жителям полу-периферии будет полезен анализ опыта стран периферии мировой капиталистической системы.

Имеющие работу в формальном секторе часто изображаются как «рабочая аристократия», а неформальные работники – как опасные люмпены или предприимчивые мелкие бизнесмены. Это хорошо знакомая стратегия разделения пролетариата по какому либо признаку, представляющая опасность для формирования сетей солидарности. Различие между исключенными и включенными необходимо учитывать, но не нужно переоценивать. В конце концов, значительная часть так называемых исключенных также зависит от циклов мировой экономики, как и работающие в формальном секторе. Они тоже часть пролетариата или, во всяком случае, близки к нему по своей классовой позиции. Преодолению исключения в политическом смысле может способствовать только солидарность между работниками обоих секторов.

Буржуазия и ее эксперты относятся к неформально занятым либо как к дешевой рабочей силе, либо как к излишку и балласту. Если примеры солидарности между трудящимся неформального и формального секторов умножатся, то такой подъем активности неформального пролетариата в союзе с другими «проклятьем заклейменными» может перевернуть эту схему.

Примечания:

1. Понятие «неформальная экономика» ввел в научный обиход социальный антрополог   Кейт Харт в статье 1973 года, основанной на его полевых исследованиях источников дохода населения трущоб Аккры – столицы африканского государства Гана.  Hart K. Informal Urban Income Opportunities and Urban Employment in Ghana // Journal of Modern African Studies. 1973. Vol. 11. № 1.  pp. 61-90.
2. Mike Davis, ‘Planet of Slums,’ New Left Review 26, March-April 2004 p.18. Русский перевод: http://www.intelros.ru/pdf/logos_03_2008/06.pdf
3. Jan Breman, ‘Myth of Global Safety Net’ New Left Review 59, September-October 2009, Русский перевод: Скепсис. – http://scepsis.ru/library/id_2628.html.
4. Interview with Ra?l Zibechi. Grain 2010. – http://www.grain.org/article/entries/4081-interview-with-raul-zibechi 
5. Abidin Kusno, ‘The End of the Peasantry and the Politics of Peri-urbanization in an Indonesian Metroplis’. ARI Working Paper, No. 139, June 2010. ARI Working Paper, 139.
6. Jan Breman, The Informal Sector Economy: From Problem To Solution. –  http://www.cee-recherche.fr/colloque_tepp/eco_informelle/pdf/Breman.pdf.
7. Desent Work and the Informal Economy. International Labour Conference, 90th Session 2002. – http://www.ilo.org/public/english/standards/relm/ilc/ilc90/pdf/rep-vi.pdf.
8. Jan Breman, ‘Myth of Global Safety Net’ New Left Review 59, September-October 2009
   Русский перевод: Скепсис. – http://scepsis.ru/library/id_2628.html.
9. Mike Davis, ‘Planet of Slums,’ New Left Review 26, March-April 2004 p.25. Русский перевод: http://www.intelros.ru/pdf/logos_03_2008/06.pdf
10. Jan Breman, The Informal Sector Economy: From Problem To Solution  – http://www.cee-recherche.fr/colloque_tepp/eco_informelle/pdf/Breman.pdf.
11. Leo Zeilig and Clare Ceruti, ‘Slums, Resistance and the African working class’. International Socialism 117, December 2007 – http://www.isj.org.uk/index.php4?id=398&issue.
12. Jan Breman, ‘Myth of Global Safety Net’ New Left Review 59, September-October 2009
    Русский перевод: Скепсис. – http: //scepsis.ru/library/id_2628.html.
13. Rohini Hensman, Organizing against the Odds: Women in India’s Informal Sector. Socialist Register 2001 p. 250. – http://socialistregister.com/index.php/srv/article/view/5764/2660
14. Ленин В.И, Развитие капитализма в России. ПСС Т 3. Издательство политической литературы. М. : 1975 Стр. 429
15. Martha Alter Chen, Women in the Informal Sector: a Global Picture, The Global Movement.  SAIS Review, Vol. XXI, No. 1, pp. 71–82.
16. Rohini Hensman, The Impact of Globalisation on Employment in India and Responses from the Formal and Informal Sectors. CLARA Working Paper No 15 Amsterdam, 2001 p.10
17. Desent Work and the Informal Economy. International Labour Conference, 90th Session. 2002 – http://www.ilo.org/public/english/standards/relm/ilc/ilc90/pdf/rep-vi.pdf.
18. Маркс К, Капитал. Критика политической экономии. Т. I. С.796
19. Rohini Hensman, Organizing against the Odds: Women in India’s Informal Sector. Socialist Register 2001 p.254 – http://socialistregister.com/index.php/srv/article/view/5764/2660
20. Philippe Revelli, The view from bone hill. Brazil: the squaterrs won’t go away. — http://www.forumdesalternatives.org/EN/print.php?type=A&item_id=4504
21. Susan Spronk, Roots of Resistance Urban Water Privatization in Bolivia: The “New Working Class”, the Crisis of Neoliberalism, and Public Services. York University, Toronto, Canada. June 2003 – http://www.cpsa-acsp.ca/papers-2006/Spronk.pdf.
22. Жижек, С., 2008. В 1968-м структуры впервые вышли на улицы. Сделают ли они это снова? Русский журнал. – http://russ.ru/Mirovaya-povestka/V-1968-m-struktury-vpervye-vyshli-na-ulicy.-Sdelayut-li-oni-eto-snova
23. Leo Zeilig and Clare Ceruti, ‘Slums, Resistance and the African working class’. International Socialism 117, December 2007 – http://www.isj.org.uk/index.php4?id=398&issue.
24. там же.
25. David Whitehouse, The fading relevance of permanent revolution. International Socialist Review 48, Jule-August 2006 – http://www.isreview.org/issues/48/permrev-whitehouse.shtml.
26. Сангера Б, Почему так разгневаны жители киргизских трущоб? http://gazeta.kg/articles/2010/06/29/pochemu-tak-razgnevany-zhiteli-kirgizskikh-trushchob-bishkek-prevratilsya-v-sval
27. там же.

Первая публикация статьи — «Спильне» №4 

Русскоязычная версия.