Право наций на самоопределение: по Ленину и по Вильсону

Разгон демонстрации в Вене, 1890 г.

В продолжение темы «чешского города Вена«

Про «дикарские лица чешских детей» — очень точное замечание. Ведь эта история, как и македонская — про конфликт, который должен был бы стать классовым, и стал бы таким при лучшем соотношении цензовых слоёв и демоса во всех вышеописанных общностях (при меньшем влиянии первых, и большем — вторых). Собственно, в золотую эпоху «рождения наций» в Европе, от «весны народов» 1848 г. до резни-Трезни 1940 г. все конфликты вроде вышеописанных развиваются по одной схеме: бедняки, рабочие и гастарбайтеры изображаются как «грязные и опасные варвары» (опасные криминалом, болезнями, «биологической неспособностью» к учёбе, а тем более к высокой науке, «дикими обычаями», угрожающими «белой европейской культуре», в том числе из-за притягательности для «наших внутренних дикарей» из тех же самых социальных групп).

Общности с большим социальным влиянием демоса, рабочих и крестьян, и неразвитостью национальной интеллигенции, по понятным причинам больше оказываются изображаемыми так, как показано выше. И наоборот, общности с более развитыми цензовыми слоями, где больше людей пищущих, а сами они далеки от своего демоса, поскольку отлично отстроены «свои» университеты и т.д. конторы, где можно служить за хорошие деньги (почему их влиятельность — в ту же сторону, что буржуйская, и достаточно велика), таким образом больше / эффективней изображают других, чем изображаются сами.

Местное венгерское население радостно встречает венгерские войска, вступающие в Северную Трансильванию. Сентябрь 1940 г. Дальше начнутся убийства румын и евреев.

Отсюда у первых типичней национализм угнетённых, плюсы которого — в доминировании в движении «джадидов» над «кадимитами», в том числе потому, что социальная эмансипация и прогресс объективно насущней «национального освобождения» со строительством «своего государства», или без первого второе явным образом невозможно. Соответственно при прочих равных они более склонны к ленинской версии права наций на самоопределение — нация это трудящиеся, власть которых конституируется в Советах или в более традиционных формах (народная демократия в Восточной Европе), для союза и братства с другими равноправными нациями, конституирующимися аналогично.

«Национальное» (в виде ускоренного развития соответствующей культуры, языка и пр.) здесь нужно для лучшего использования плюсов социального равенства - прогресс и эмансипация ранее отсталых общностей и слоёв идут лучше на родном языке и в отеческих культурных формах (из которых предусмотрительно отсекается всё архаичное).

Суть этих плюсов понятна. Пусть в стране есть общности (будь то женщины, крестьяне в глубинке, или «трудящиеся Востока«, т.е. бывших колониальных окраин), предшествовавшей системой угнетения обречённые на неучастие в общественной жизни (или по бедности, или как инородцы, или обречённые на домашний труд и затворничество, как женщины), то эмансипация всех перечисленных позволяет использовать таланты, ранее пропадавшие втуне.

Пристань в Вене. Начало ХХ века

Барьер угнетения, буде сохранится высоким, позволяет «верхним» успешно эксплуатировать «нижних», поскольку низы исключены из множества потенциально доступных им поприщ и ограничены на традиционные занятия. А новые им освоить нельзя или много трудней из-за неравенства в доступе к теоретически общим ресурсам, таким как еда, работа, образование и здравоохранение; даже при формальном равенстве получается состязание в плаванье с камнем на шее у ряда участников, почему «верхние» страстно блюдут это неравенство в доступе и воспитывают у нижних готовность «не видеть» это различие, хотя оно является ключевым.

Поэтому понижение барьера немедля даёт выигрыш в области общего блага, ранее невостребованные таланты устремляются в области, ранее бывшие закрытыми (как советские женщины — в «мужские» профессии, евреи в Европе — в науки с искусствами, а потом и в военное дело с сельским хозяйством), отчего выигрывает все, ибо развитие ускоряется при меньших затратах. Собственно, это одно из главных преимуществ социализма: за счёт большего социального равенства СССР поддерживал паритет в науке с промышленностью с США и другими развитыми капстранами, при меньших вложениях и большей исходной отсталости социума — поскольку использовал таланты низов, что при капитализме остающиеся втуне к выгоде «белых богатых мужчин». Скажем, даже Албания (самая отсталая страна Европы) в этом плане кое в чём выигрывает у Англии.

И наоборот: «верхним» по понятным причинам сохранение «традиционных» барьеров выгодно, поэтому они аргументируют их «естественность» и «неодолимость: в более отсталых обществах — больше от религии, в самых продвинутых — больше «от биологии», в средних же — от «национальной традиции». Охраняя свою выгоду, они наносят ущерб не столько «нижним», которые привыкли, сколько общему благу, поэтому левые националисты, «джадиды»,в попытках преодоления отсталости и зависимости вынуждены ломать это сопротивление, снижать барьер угнетения для всех или части групп (бедных с рабочими — прежде всего), почему сближаются с социалистами/коммунистами. В СССР и Восточной Европе, где процесс шёл успешней всего, просто превращаются в них.

Тяга к союзу «советских наций»/национальных республик в ленинском проекте самоопределения как раз и направлена на использование вышеописанных преимуществ равенства. Национальная культура каждой нации здесь развивается планомерно и в равной степени, усилиями всего общества, а вот с национализмом здесь борются, правильно называя его «буржуазным»: поскольку социализм общество бесклассовое, отношения между людьми или группами людей здесь не конкурентные, а солидарные. Национализм здесь деструктивен, ибо бесплодно растрачивает общий ресурс на превознесение «своих» и гнобление «чужих», затрудняя культурное/социальное развитие каждой нации.

Что мы и видели с 1989 г., когда национализмам дали волю, чтобы уничтожить бесклассовое советское общество под предлогом «нашего угнетения Центром» (включая русских). Вспыхнули войны, полилась кровь, и деградировали все нации без исключения — и отстали, и провинциализировались относительно интернационально-американизированной культурой. Также было и в Боснии, где на выборах 1992 г. сербские, хорватские и мусульманские (бошняки) националисты объединились, чтобы свалить коммунистов — и начать свободно убивать… не столько друг друга, сколько непричастных гражданских. Вообще, в современном мире, где доминирует капитализм, победа национально-освободительного движения (даже левого, как в ЮАР) означает падение влияния всех языков (и культур), кроме английского, сколько б слов его деятели не говорили в защиту «национального».

Поэтому коммунисты с националистами — враги, даже когда вынуждены действовать вместе; для первых вторые — постоянно присутствующая угроза их проекту, рана, в которую всегда может сыпать соль классовый враг, вторые не простят первым, что в социалистическом обществе, нациям не нужно «отращивать» национализм, чтобы перераспределить в свою пользу ресурсы, оно не конкурентное, нет свободы рук за общим столом, а националистическая героика на 99% строится не на реальных достижениях науки с культурой, а на успехах и неудачах в этом милом занятии.

Понятно, что для социализма и ленинского понимания права наций на самоопределения я описал идеал, реальность отклонялась в худшую сторону; скажем, в СССР известные нации были под подозрением и как бы отсутствовали в публичном пространстве — все народы развивали свою культуру, и об этом писали с восторгом, а их «национального» как бы не существовало. Но их было немного: евреи с 1948 г., и репрессированные народы — в годы репрессий, включая греков, курдов, корейцев, поволжских немцев.

А вот буржуазный национализм не может без этнических чисток, о чём см. «Тёмную сторону демократии» Майкла Манна; «гражданская нация» утверждается им за счёт всех прочих, которым предлагается немедленно стать чехами, поляками, венграми (в межвоенные годы), сейчас — грузинами, украинцами и пр. Дело в том, что он следует вильсоновской программе самоопределения; «нация» здесь — это цензовые слои и их рупор — интеллигенты, учителя, воспитывающие «свидомость» у плебса через школу, музей и ВУЗ (буде кто доберётся). Что случилось в буржуазной Чехословакии, как только обрела независимость по «вильсоновской программе»; возник свой «домашний империализм» и т.д., также как в других таких странах.

«Национальное здесь» (прежде всего государственный язык, официальная история и т.д. культура) — не стимул, подстёгивающий «нас» также как и «других», к участию в общем прогресс, а оружие в конкурентной борьбе с «другими», кто лучше развил в себе это и ярче демонстрирует, тот побеждает в конкурентной борьбе, в том числе потому, что подобные демонстрации компенсируют слабость по части таланта и профессиональных качеств. Что также хорошо видно на постсоветском пространстве, в Прибалтике, Закавказье и на Украине; ещё больше — в Восточной Европе в межвоенный период.

Барьер, следующий из угнетения «чужих» и «врагов» новоявленной нации (первыми по понятным причинам оказываются те, кто ближе культурно к советскому прошлому, вторые — к коммунистической идеологии), оказывается главным бонусом «национального освобождения» для всех, не желающих оказаться среди гонимых, независимо от этнического происхождения.

В вильсоновской программе «самоопределение» состоит в том, что каждая нация «отращивает» национализм, как средство защиты от мыслимых конкурентов. Тем более что до «самоопределения» (а тем более в донациональный период) разные национализмы конкурируют за одну и ту же территории, как в Трансильвании, на Волыни и в Македонии… да, почитай, и везде. После же «чужакам» остаётся лишь воевать или «превращаться» в «своих»; что продемонстрировали помянутые чехи с болгарами, преследуя немцев в ущерб собственному развитию или насильно крестя мусульман и воюя с сербами/греками (т.е. такими же македонцами, но разагитированными четами и андартами), что вело к военному поражению и ущербу для национальных задач.

Всё это исключительно удобно для буржуазии на всех без исключениях этапах процесса: в начале (как в Вене и в Македонии) энергия классового по природе конфликта «отводится» и «перенацеливается» в безопасном для неё направлении. В конце, после «самоопределения» национальные государства, сцепившиеся во взаимной борьбе, оказываются исключительно легко управляемы тогда — империалистическими хищниками, сейчас — международным капиталом, беспрекословно поставляют ему удобный полуфабрикат — рабочие руки гастарбайтеров и мозги интеллектуалов, утекающие из регионов, ставших отсталыми и зависимыми в силу упора на «национальное» в ущерб развитию, а тем более охваченных межнациональной ненавистью и войной. Так неизменно получается, когда «национальное» символизирует не «народ», а «чистая публика», и когда первые подчинены второй в национальном движении. Что хорошо видно опять же на Украине (поскольку недавно, отчётливо, не успело забыться).