Демократии: подъём и упадок

Print PDF

Два примера, афинский и флорентийский, и теоретический анализ проблемы Маккиавелли показывают, что демократия, в каком бы «круге» ни устанавливалась, держится на равенстве и падает с ростом неравенства. Притом что именно масса, а не элиты, оказывается лучшим гарантом свободы. Когда говорят о древней Греции, тем более их демократии, обычно ограничиваются V веком до н.э., эпохой Перикла, а потом сразу возникают македоняне. На деле афинская демократия испытала «второе рождение» в IV веке, может быть, и прошла высшую точку развития, а потом сразу же пошёл упадок. Обратите внимание, как он был связан с ростом богатства и технической вооружённости общества, сопряжённой с ростом социального неравенства. Поскольку все плюсы демократии — это производные социального равенства, а неравенство означает их ликвидацию.

Афины

«Как отмечал Фукидид, имперскому государству требуется значительное превосходство в военной силе и финансовых ресурсах над противниками. В IV в. у Спарты, Афин и Фив этого превосходства не наблюдалось. Спартанским гоплитам приходилось сражаться с наемными войсками, а затем с превосходно обученными фиванскими гоплитами. У Афин даже на море находились соперники в лице Беотии, Фессалии и Карии, а на суше Фивам бросали вызов Фессалия, Аркадия и даже Фокида. Причина была не в том, что Спарта, Афины и Фивы ослабели по сравнению с V в. Спарта и Фивы, безусловно, стали богаче, а Афины строили столько же боевых кораблей, сколько и раньше. Скорее дело в том, что усилились другие государства Греции. В V в. демократическое устройство и процветание Афин и Сиракуз почти не имело аналогов. В IV в. социально-экономическая революция произошла в большинстве государств Греции и Сицилии, и они присоединились к компании Афин и Сиракуз.

«Военные корабли, бойцы, финансовые источники, изобилие припасов и все остальное, из чего полис черпает свою силу, – в обладании всем этим нынешние греки и количественно, и качественно намного превосходят греков прошлого», –

говорил в 341 г. Демосфен, сравнивая свое поколение с поколением Персидских войн.

Процветание, основанное на торговле и капитализме [тут это метафора, отражающая повсюдное распространение денежной экономики, соответствующих ей финансовых инструментов и пр. элементов надстройки, но не базис; она популярна у западных античников вроде Пьера Левека], распространялось через греческие колонии до таких отдаленных земель, как средиземноморское побережье Испании, внутренние области Сицилии, берега Адриатического моря, Балканы и южная Россия. Богатства Массилии и ее колоний, Сицилии при Дионисии, крымского Пантикапея при Спартоке, Карии при Мавсоле и Кипра при Эвагоре вносили свой вклад в процветание всего Средиземноморья. Ведущие государства материковой Греции поддерживали дипломатические отношения с далекими державами. Например, Фивы дружили с Карфагеном и с Персией. В первой половине IV в. появляются многие признаки национальной и международной торговли и капитализма: торговые договоры, торговые представительства, монетарные пакты, торговые привилегии, банки, арбитраж, морское страхование, ипотека и т. д. Потоки товаров, рабов и наемников достигали Испании и Ирана, России и Кирены, пересекая полуостровную Грецию, служившую важнейшим перевалочным пунктом. Заинтересованность Персии в греческих делах вызывалась отнюдь не альтруизмом. Мир в Греции ускорял потоки межконтинентальной торговли, особенно это касалось греческих солдат-наемников, около 50 тысяч которых служили в Персии в 336–330 гг. Купцы наживали огромные состояния. Коммерческая прибыль в торговле с Крымом достигала 30 процентов, а обычный процент по займам составлял 12 процентов. Греки, зарабатывавшие за границей деньги как наемники или купцы, возвращаясь, обогащали свою родину. Это и вправду была эпоха изобилия (aphthonia). Такое маленькое государство, как Мегара, пользовавшееся выгодами своего положения для сухопутной и морской торговли, стало баснословно богатым, потому что сохраняло нейтралитет.

Культура также получила широкое распространение. Драмы Еврипида пользовались спросом на Сицилии; в Македонии он поставил «Вакханок», а после смерти его творения стали популярны в любой греческой общине. В прошлом философы и софисты ездили главным образом в Афины, где обменивались прогрессивными идеями. В IV в. они изъездили весь греческий мир, их можно было найти в любом городе Пелопоннеса. Благодаря тому, что софисты и книготорговцы распространяли новые идеи, стабильно развивалась единообразная культура. Капитализм нес с собой аттическое торговое право, аттический алфавит из 24 букв (позаимствованный Афинами из Милета в 403 г.) и аттический литературный диалект. В сочинениях афинского эмигранта Ксенофонта и командира аркадских наемников Энея Тактика мы встречаем разновидность аттического литературного диалекта, которая позже превратится в общий язык (koine) грекоговорящего мира. Центром этого стремительного роста процветания и культуры были Афины. В 380 г. Исократ утверждал, что благодаря афинскому влиянию «имя «грек» отныне обозначает не народ, а мировоззрение, и применимо к тем, кто имеет одну с нами культуру, а не одну кровь».

Одновременно и внешний облик греческих городов подстраивался под общий стандарт. Когда Эней писал свой труд «Об обороне укрепленных позиций» (ок. 357–356 гг.), в каждом городе среднего размера имелись театр, общественный центр и открытые площадки для стадиона, или гимнасия. Города были защищены аккуратными массивными стенами и имели тщательную планировку. Например, Мавсол в Галикарнассе повторил полукруглую планировку Родоса, центром которой являлись гавань и рынок. В Олинфе новая часть города была построена по прямоугольному плану, который Гипподам применял в V в. при планировке Милета, Фурий и Пирея. В середине IV в. это был «современный стиль». Сердцем греческого города являлся общественный центр: (agora). Здесь находились храмы, алтари, фонтаны и сады, могли быть лавки и киоски, работающие в особые рыночные дни, здесь можно было увидеть и услышать процессии, праздники и выступления ораторов. Афинская агора служила образцом. После Персидских войн ее постепенно перестроили. Приблизительно около 350 г. с Гефестеона открывалась следующая панорама (см. рис. 14): Стратегион, где совещались полководцы, Толос – место проведения пританий, Булевтерион, где собирался совет, и старый Булевтерион, используемый как архив; за ними возвышались статуи героев-эпонимов на постаменте, служившем доской объявлений. Левее – храм Афродиты Небесной и святилище дема и граций; далее храм Аполлона Патроя, покровителя аттических фратрий, перед статуей Зевса на круглом постаменте длинная Стоя, где заседали архонт-басилевс и Совет Ареопага, а позади нее Алтарь двенадцати богов и Эсхара, или жертвенный очаг. Севернее – стоя Герм и Поикильская стоя, где под настенными росписями Полигнота и других художников прогуливались философы и прочая публика. Через Панафинейскую дорогу – храм дочерей Леоса. На южной стороне располагались юго-западный фонтанный дом и длинное святилище Тесея, где около 475 г. были перезахоронены кости героя; за ним девятиструйный фонтан, Эннеакрунос, построенный Писистратом, и монетный двор Афинского государства.

Строительство укреплений, общественных центров и целых городов, таких, как Мессена и Мегалополис, могло осуществляться лишь в эпоху исключительного процветания. В частных руках также находились значительные богатства. Тимофей и Мидий построили себе дома, которые в шутку называли «башни» или «затмевающие свет», а в Олинфе, например, зажиточные люди построили новый квартал удобных домов. «Богачи» владели

«красивым оружием, прекрасными лошадьми, величественными домами и хозяйством, а богатые женщины – дорогими одеждами и золотыми украшениями».

У Мидия в Афинах было «множество служанок», а Платон около 375 г. заметил, что в любом государстве у богатого человека есть не меньше 50 рабов. И это новое богатство скапливалось не в одном-двух городах, а повсюду. Знатный фессалиец Полидам мог покрыть государственный дефицит из собственного кармана; Дион Сиракузский, находясь в ссылке, на свои средства организовал экспедицию; некий фокиец перед Священной войной владел более чем тысячей рабов, а один метек построил в Эгине рынок за свой счет.

Эта волна процветания, конечно, привела к увеличению числа рабов в греческих землях. Вплоть до XIX в. н. э. рабы во многих государствах были обычным атрибутом богатства, а их число зависело главным образом от конкретной местности и развитости работорговли. Рабство являлось характерной чертой Греции. Спарта, Аргос и другие дорийские государства низвели коренное население до положения сервов, но в остальных государствах большинство рабов ввозили из-за границы, и они являлись движимым имуществом. У зажиточных граждан недорийских государств рабы в небольшом количестве имелись, вероятно, с древнейших времен. Например, в Беотии мелкий землевладелец (autourgos) во времена Гесиода содержал раба, который сопровождал его во время пахоты, и других – для работы в поле. Греческие колонисты нередко приобретали множество рабов. В Сиракузах, Керкире и Византии рабский труд применялся в земледелии. В богатом Хиосе, совершавшем набеги на азиатское побережье, отношение числа рабов к числу граждан было выше, чем во всех других государствах, кроме Спарты, где оно составляло, вероятно, примерно десять к одному. В Афинах в конце V в. труд рабов, находившихся в частном владении, применялся во всевозможных областях; в пьесах Еврипида и Аристофана он предстает как характерная черта повседневной жизни.

Некоторые рабы были заняты неквалифицированным трудом, таким, как работа в рудниках, например, занималась тысяча рабов Никия, но большинство рабов, по-видимому, являлись квалифицированными ремесленниками (cheirotechnai); именно они составляли большинство тех 20 тысяч рабов, которые, согласно Фукидиду, сбежали во время Декелейской войны. Афины, а также Керкира со Спартой иногда заставляли рабов служить во флоте и, возможно, прислуживать гоплитам. В IV в. в большинстве областей материка рабов было больше, чем когда-либо раньше, и обращение с ними стало вопросом, вызывавшим большой интерес.

В IV в. считалось, что источники поступления рабов неисчерпаемы. Как замечал Еврипид, рабство – естественное состояние варвара, а не грека, и рабы почти всегда были варварами. Платон в своих «Законах» предполагал, чтобы его государство имело рабов в достаточном количестве и достаточного качества для помощи в любых видах работ. Аристотель отмечал, что «государства должны иметь в больших количествах рабов, а также постоянно проживающих чужаков и иностранцев», предполагая, что в его идеальном государстве все сельскохозяйственные работы будут выполнять рабы, находящиеся как в государственном, так и в частном владении (по примеру современных ему Лаконии и Крита). Ксенофонт в 355 г. предлагал, чтобы Афины со временем приобрели по три раба на каждого взрослого гражданина и использовали их при разработке месторождений. Эти предложения являлись не утопическими, а чисто практическими. В государствах, безусловно, велся учет рабов, как и прочих лиц, ведь владение и приобретение рабов облагались налогами, а рабы учитывались как один из видов капитала при определении суммы налога на капитал (eisphora); Афины и Фивы имели законодательство, относившееся к беглым рабам, и, несомненно, замечание Фукидида о беглых рабах во время Декелейской войны основано именно на соответствующих записях.

Гиперид сообщает, что в 338 г. во всей Аттике, в том числе в серебряных рудниках, насчитывалось 150 тысяч взрослых рабов мужского пола. Возможно, эта цифра преувеличена, но едва ли слишком сильно. В то время Афины в течение семнадцати лет практически не вели войн, а все рудники эксплуатировались так интенсивно, что некоторые граждане только на их разработке сколачивали состояния в 300 талантов, в то время как капитал Никия, который обогащался и другими способами, достигал всего лишь 100 талантов.

Однако процветание в IV в. не принесло мира; оно всего лишь позволяло государствам с ошеломляющей скоростью оправиться от одной войны и начать новую.

«Из всех государств, – говорит Ксенофонт, – Афины естественным образом приспособлены для увеличения своего богатства в мирное время».

Многие государства поступали аналогично. С 431-го по 351 г. войны шли почти непрерывно как между государствами, так и между партиями в отдельных государствах. В итоге Греция в целом была ослаблена. Иония оказалась в руках Персии, некоторые острова Эгейского моря – у Мавсола, Херсонес – у Керсеблепта, ряд фракийских городов – у Филиппа, отдельные области южной Италии – у бруттиев, а большая часть греческой Сицилии – у Карфагена. В самой Греции каждый город был укреплен так же основательно, как и в Микенскую эпоху, и коалиции создавались и распадались с точно такой же легкостью. В этой переменчивой обстановке союзов и контрсоюзов Афины пытались добиться стабильности, заключая пакты не с государствами, а с господствующими в них политическими партиями проафинской направленности; но ни сами Афины, ни эти партии не хранили верность договорам. В межгосударственной политике царили целесообразность и вероломство. Эней Тактик полагал, что любому воюющему городу грозит неминуемая опасность переворота, совершенного оппозиционной партией. Партии, нередко спонтанно возникающие, получали поддержку от враждебных держав. Ужасы революции на Керкире стали известны, как выразился Фукидид о своей эпохе, «почти всему греческому миру», а колесо революций в IV в. продолжало крутиться одновременно с взлетами и падениями имперских держав.

Бедствия, постигшие греческий мир, были результатом неспособности полиса как политической формы удовлетворить духовные, социальные и экономические запросы граждан. К концу Пелопоннесской войны политическая демократия и интеллектуальное просвещение в Афинах уже находились в конфронтации. Суд над Сократом и его смерть в 399 г. усугубили раскол. Философы IV в. со всей серьезностью относились к ужасному обвинению, брошенному Сократом, когда он выступал в свою защиту:

«Человек, действительно борющийся за права, должен вести частную, а не общественную жизнь, если он хочет хотя бы ненадолго остаться в живых».

Платон стал советником не в Афинах, а у Дионисия, интеллектуалы играли роль не вождей, а критиков афинской демократии. В IV в. возникли литература и искусство нового типа, черпающие свое вдохновение не в государстве, а в личности.

Философия интересовалась главным образом душой; трагедия, берущая пример с психологической драмы Еврипида, но лишенная духовной силы, быстро захирела; комедия, потеряв интерес к политике, превратилась в социальную комедию нравов. Лирика, прежде вдохновлявшаяся по-перикловски интенсивной эмоциональной и религиозной верой в просвещенную демократию, исчезла из трагедии и комедии. Ее место заняла риторика – риторика адвоката перед судом, риторика политика перед присяжными, риторика народного вождя перед публикой. Эти тенденции в философии и литературе присутствуют и в искусстве этого периода, почти лишившемся изобразительности.

Когда класс трудящихся или наемных работников в основном состоит из рабов, социальная пропасть между владельцами собственности и неимущими расширяется. Богатство (euporia) и бедность (aporia) в IV в. означали наличие или отсутствие капитала (ousia), а не получение высоких или низких заработков. Владелец даже самого малого капитала смотрел свысока на гражданина, зарабатывавшего себе на жизнь каким-либо плебейским занятием (banausia). Ибо капитал обеспечивает досуг, а досуг, по словам Аристотеля, «необходим для самосовершенствования и участия в политике». У кого нет капитала, у того нет и досуга. Такие люди вынуждены трудиться, чтобы прожить, подобно квалифицированному рабу, и составляют рабочий класс (chernetikon). Платон и Аристотель в своих идеальных государствах поднимали всех граждан выше этого уровня, наделяя их двумя разновидностями капитала – землей и рабами. Афиняне пытались наделять землями в виде клерухий тех, кто на родине не имел достаточного капитала. После неудачи с клерухиями демократические вожди стали выплачивать бедным гражданам государственное жалованье. Аристотель осуждал этот метод, потому что государственного жалованья недостаточно, чтобы поднять бедняков выше уровня пролетариата. Вместо этого «избыточные доходы следует раздавать бедным (aporoi) крупными суммами, чтобы те могли приобрести земельный участок или получить капитал (aphorme) для торговли или земледелия… и таким образом они могут достичь длительного процветания (euporia)».

«Так, – писал Аристотель, – по моему мнению, делится государство: на богатых (euporoi) и бедных (aporoi)»,

или, как сказали бы мы, на капиталистов и некапиталистов. Таким образом, Аристотель не видел смысла в пособиях по бедности, которые являются лишь разновидностью жалованья. Он полагал, что все граждане (или как можно большее их число) должны обладать капиталом.

Рабы в большинстве государств трудились наравне со свободными гражданами, будучи и художниками, и конторскими служащими, и гребцами, и сборщиками урожая. Крупных фабрик не было, но в иных мастерских, изготовлявших, например, ножи или кровати, число рабочих достигало 50–60. Обычно владелец рабов заставлял их трудиться на себя, но мог и давать их внаем другим предпринимателям и присваивать часть их заработков (apophora). В результате заработки свободных граждан, которым приходилось конкурировать с рабским трудом, оставались низкими и едва поспевали за ростом цен на хлеб. В то же время спрос на рабочие руки уменьшался, так как все больше предпринимателей заводило собственных рабов. Кроме того, среди граждан возрастало презрение к физическому труду (banauson ergon). В V в. оно еще не слишком заметно, но во второй половине IV в. Аристотель писал, что

«наилучшее государство не должно принуждать граждан к физическому труду, потому что в наши дни труд – удел рабов и иностранцев».

Именно это происходило в Фивах. В политическом плане никто не мог лишить бедного гражданина политических прав, если государство было демократическим и платило ему за выполнение политических обязанностей. Поэтому беднейшие афинские граждане рьяно боролись за демократию, а нередко и за агрессивную внешнюю политику [как «средний европеец» сегодня поддерживает «установление демократии» в Ливии и Ираке или «борьбу с терроризмом» в Мали].

На малозаселенном материке подобное состояние дел не имело бы столь серьезных последствий. Но греческие полисы были населены намного плотнее, чем национальные европейские государства. Полуостров страдал от избытка населения, возникавшего отчасти из-за естественного прироста, отчасти из-за ввоза рабов.

Ярким примером может служить Флий: в IV в. в нем было впятеро больше гоплитов, чем в 479 г. Хотя земледелие в IV в. велось намного интенсивнее и квалифицированнее, чем когда-либо раньше, сельская местность не могла принять избыточное население, и оно сосредотачивалось в городах с их накалом политических страстей. Старые города увеличивались (например, в Афинах около 330 г. почти половину населения составляли их граждане, хотя около 430 г. их было чуть больше трети), а в Аркадии, Мессении, Фессалии и Сицилии возникали новые. Тем не менее избыток граждан, не имевших регулярных доходов, имел следствием массовое обнищание: многие семьи бродяжничали в поисках пропитания. Исократ в 356 г. говорил, не слишком преувеличивая, что «из перемещающегося населения проще, чем из гражданского, набрать армию, которая к тому же будет больше и сильнее». В большинстве греческих государств перенаселенность увеличивала потребность в импорте продовольствия, особенно зерновых, которые поставлялись в основном из Сицилии, Фессалии, южной России и Египта. Государства оказывались в большей зависимости от торговых договоров с другими государствами, а в случае невыполнения договоров – от применения военной силы. Второй Афинский союз быстро вырос как раз благодаря тому, что он обеспечивал как охрану торговли, так и свободу от политических преследований.

В итоге полис как политическая форма терял свою самодостаточность. Он лишался духовной приверженности наиболее просвещенных граждан; ему не удавалось объединить классы, он не гарантировал экономическую безопасность. Его недостатки становились причиной внутренних раздоров и внешних войн. Дионисий пытался решить проблему, объединив несколько полисов в одну космополитическую державу, Ясон – воссоздав институт тагов, Мегара – сохраняя нейтралитет, а другие полисы шли проторенной тропой империализма, маскирующегося под коалиции. Но ни одно государство или группа государств не могло обеспечить длительной стабильности греческому миру, и к 354 г. рухнули и империя Дионисия, и Афинский союз, и Беотийская коалиция в центральной Греции.

Так как в военное время феты ничего не платили, а, наоборот, получали плату как гребцы на флоте, война не приносила им никаких убытков; в случае же воссоздания империи они могли оказаться в классе гоплитов, став клерухами. И поскольку феты обычно составляли большинство при демократии, неудивительно, что они столь часто выступали за войну и старались превратить Афинский союз в империю. В 415 г. «огромная толпа и солдаты рассчитывали получать жалованье сейчас и приобрести власть, которая обеспечила бы их доходами навсегда». В 393 г. Аристофан так описывал атмосферу в Афинах накануне новой авантюры:

«Построим флот!» (воскликнул оратор); бедные проголосовали «за», богачи и земледельцы – «нет».

В 355 г. Ксенофонт свидетельствовал, что народ рассматривал второй союз как орудие агрессии, причиной чему была бедность большинства граждан.
Раскол между интересами зажиточных и бедных граждан сказался на духе и эффективности Афинского государства. Уважение к закону, особенно к «неписаным законам», было ослаблено решимостью народа навязывать свою волю и править посредством указов, а не законов. Обвинение в беззаконии (graphe paranomon), первоначально служившее для защиты существующих законов, обесценилось вследствие чрезмерного использования; сообщается, что против Аристофона его безуспешно выдвигали не менее 75 раз. Обвинение в измене (eisangelia), призванное защищать государство в случае, когда юридические процедуры неприменимы, стало выдвигаться по совершенно смехотворным поводам: например, в измене обвиняли людей, которые платили флейтисткам выше общепринятых расценок.

Оба обвинения рассматривались непосредственно народным собранием. Где-то до 355 г. была введена новая процедура для защиты прецедентного принципа в законодательстве: по решению народного собрания из числа Гелиеи назначалась коллегия судей (nomothetae) числом до 1001 человека, которая должна была рассматривать все прошлые и действующие законы и вносить в них изменения в соответствии со своими изысканиями. Здесь народ снова выступает как источник и арбитр законов.

Исполнительная власть постепенно теряла свои полномочия. Совет лишился права казни, права рассмотрения дел об измене и права отказывать кандидатам на должность после их проверки. В этих вопросах последнее слово принадлежало Гелиее или народному собранию. Полномочия совета по проведению дипломатических переговоров и управлению финансами были урезаны в пользу народного собрания. Народ с подозрением смотрел на высших должностных лиц, и многие из них были казнены, изгнаны или оштрафованы Гелиеей. Народ не знал к ним милости. Каллистрат, обвиненный в измене за то, что «не дал народу наилучший совет», в 361 г. бежал, спасаясь от смерти. Около 355 г. он вернулся как проситель к Алтарю двенадцати богов, но его казнили. В 356 г. Ификрат на суде по обвинению в измене пригрозил вызвать своих наемников и был оправдан, Тимофея же приговорили к огромному штрафу в 100 талантов. Заниматься политикой становилось крайне опасно любому высокому должностному лицу и даже советнику. Негласный принцип «народ никогда не ошибается» означал, что его политика не может быть ошибочной и за любую неудачу ответственна исполнительная власть.

«Народ, – писал Аристотель, – по собственной воле стал распоряжаться всем; все управление государством осуществляется по указам народного собрания и решениям судов, находящихся в полной власти народа».

При таком непосредственном народовластии чрезвычайное значение приобретала личность политического лидера. Перикл был полководцем, финансистом и оратором, но его наследники редко отличались такой же многосторонностью. Полководцы обычно становились профессионалами своего дела и служили за границей как командиры наемников, если лишались популярности либо должности на родине.

Финансисты также специализировались в своей области, которая приобретала важнейшее значение в жизни государства, а некоторые из них знали толк в риторике. Ораторы занимались тем, что убеждали народное собрание или суд принять их точку зрения. Самыми беззастенчивыми среди них были софисты от политики, способные доказать, что черное – это белое, и продававшие свои таланты любому покровителю; их услугами нередко пользовались полководцы наемников, иностранные державы, подрядчики, командиры конницы и т. д. Даже те, кто претендовал на звание ответственного государственного деятеля, с самого начала должны были потакать всем желаниям народа, чтобы приобрести хоть какое-то влияние. Ораторов, если только они не занимали официальной должности, нелегко было привлечь к суду, какую бы преступную политику они ни проповедовали. Вина за катастрофу падала на тех, кто эту политику исполнял.

«Будь уверено, – говорит герой Аристофана, обращаясь к Богатству, – ты одно ответственно и за провалы, и за удачи; даже на войне побеждают лишь те, на чьей ты стороне».

За деньги можно было купить наемников, и все государства, даже Спарта, использовали их, чтобы не подвергать опасности гражданское ополчение или обеспечить ему подкрепление в бою. Афины широко прибегали к услугам наемников: им служили 7или 8-тысячные наемные армии; во время Союзнической войны на одних наемников была потрачена тысяча талантов. Афинские гоплиты, с охотой служившие лишь на родине, опытом и дисциплиной уступали наемникам. Конница, хотя и состоявшая из афинян, содержавших коней за свой счет, обходилась государству в 40 талантов в год. Значительную часть доходов поглощали укрепления, корабли, верфи, арсеналы и оружейные мастерские. Новые корабли строились, вероятно, ежегодно. Кроме того, государственное жалованье также повысилось. Присутствовавшие на народном собрании получали один обол в начале столетия и шесть оболов во второй половине века за обыкновенные заседания и девять оболов за важнейшие заседания. Дикасты, также получавшие от государства жалованье, были заняты больше, чем раньше; скромное жалованье получало и каждое должностное лицо. Закрытие Гелиеи в 355 г. и 348 г. было признаком истощения финансов.

 

В государственное законодательство образца 403 г. были внесены и другие изменения. Вероятно, с 378/77 г. стали избираться жребием девять председателей (proedroi) – по одному из каждой филы, за исключением филы, представленной в притании, – которые вели заседания народного собрания и совета; и, вероятно, с 366/65 г. жребием на целый год избирался секретарь (grammateus) притании вдобавок к секретарю совета, избиравшемуся ежемесячно. Все это делалось, чтобы повысить эффективность администрации. Самые важные нововведения касались финансов. Речь идет и о симмориях, занимавшихся сбором налога на капитал, а позже имевших отношение к триерархии, и о Совете морских комиссаров. Координацию в области финансов до 354 г. осуществлял Афинский совет, а позже – комиссары Праздничного фонда (to theorikon), уполномоченные наблюдать за расходами других ведомств.

Выплаты денег беднейшим гражданам, позволявшие им участвовать в государственных праздниках и исполнять государственные обязанности, являлись разновидностью благотворительности в V в. и приобрели большое значение в тяжелые годы IV в. Вероятно, в 358 г. для регулярного осуществления таких выплат был основан Праздничный фонд и назначены его комиссары. Они избирались народом на четырехлетний срок, от одного Панафинейского праздника до следующего, и в этом отношении представляли исключение из обычного правила, по которому должностные лица демократического государства назначались жребием не более чем на год. Широкие полномочия комиссаров вскоре позволили им «контролировать почти все управление государством».

В 354 г. верховным комиссаром Праздничного фонда стал Эвбул, способный политик, предложивший в 355 г. заключить мир. Он и его преемники проводили дальновидную финансовую политику. В ее основе лежал закон, принятый, вероятно, во время пребывания Эвбула на этой должности (354–350), по которому все избыточные поступления перечислялись в Праздничный фонд. Благодаря этому закону беднейшие граждане были финансово заинтересованы в сохранении мира, поскольку в случае войны все поступления направлялись бы не в Праздничный, а в Военный фонд (stratiotikon). Это было во многих отношениях замечательное решение. Оно сгладило разногласия между богатыми и бедными, интересы которых в отношении войны и мира ранее были прямо противоположными. Появилась возможность проводить во всех ведомствах экономию средств. Приготовления к войне велись на средства, которые народное собрание при составлении бюджета направляло в Военный фонд. Закон практически стал тормозом на пути к войне, причем тормозом, убрать который было нелегко, так как согласно процедуре кто-либо сперва должен был предложить, чтобы народное собрание назначило номофетов для пересмотра этого, как и любого другого, закона. Однако была в этом и опасность. Всякий раз, как возникала необходимость в военных действиях, заинтересованность в мире могла оказаться слишком сильной.

Афинская демократия этого периода подвергалась суровой критике, как пример «крайней демократии» со стороны тех, кто предпочитал более умеренный и даже недемократический тип правления. Наследники Фукидида и Аристофана – Платон, Исократ, Ксенофонт, Теопомп и Аристотель – осуждали безрассудные решения народного собрания и суда Гелиеи, принятые под воздействием риторики или имперских амбиций. Однако город богини Афины обладал многими выдающимися чертами. Его граждане пользовались свободой в политике, речах, образовании, суде и бизнесе. Город кормил бедных, позволяя им не терять самоуважеение. Духом гуманности (philanthropia) были пронизаны повседневные отношения с метеками и рабами, которым разрешали отправлять многие семейные и государственные культы, и они находились под защитой закона. Афины являлись мировым лидером в культуре, торговле и предпринимательстве. Особенности государственного устройства Афин способствовали его умеренности. Советниками и дикастами становились только мужчины, достигшие 30-летнего возраста. В обычные времена большинство из них были выходцами из гоплитского класса, потому что жалованья за исполнение должностных обязанностей было недостаточно, чтобы привлечь многих представителей класса фетов, и на народном собрании присутствовали главным образом те, кто имел досуг, а следовательно, обладал средствами. Лишь во времена финансовых кризисов большинство дикастов были бедняками, а в критические моменты беднейший класс составлял большинство в народном собрании и контролировал принятие его решений. Благодаря передававшемуся по наследству опыту поколений в сочетании с четкими процедурными правилами управление Афинским государством и в IV в. оставалось образцом для других государств».

Николас Хаммонд, 2008. История Древней Греции. М.: Центрпорлиграф. 478 с.

Флоренция: «честные выборы» и драма «средних слоёв»

«В рассматриваемый период граждане Флоренции уже хорошо понимали, в чём заключается обратная сторона системы народоправства. Государство-коммуна всё с большим трудом приспосабливалось к быстро меняющимся условиям, советы и коллегии оказывались слишком многочисленными и громоздкими, не могли быстро принимать решения, не гарантировали соблюдение тайны, ослабляли личную ответственность стоящих у власти лиц. Слишком короткие сроки властных полномочий не давали возможность опытным администраторам должным образом проявить себя, способствовали волоките и отказу от реальной  ответственности, создавая тем самым дефицит исполнительной власти. Стали заметны признаки упадка слишком сложной избирательной системы, которая больше не гарантировала от нарушений и злоупотреблений на различных этапах выборов. Кризис проявился в слишком частных ревизиях списков на должности в 80-90-е гг. 14 в., что вызвало недоверие граждан к организации выборов в республике.

Дело особенно запуталось после новой избирательной реформы 1387 г., проведённой с целью предоставления большего количества мест в советах членам старших цехов. Указанный закон утвердил образование дополнительного списка для избрания на должности так называемой «сумочки» (borsellino), куда вошли главным образом жребии с именами представителей олигархических кругов[1]. И Джованни Морелли в мемуарах, и хронист Маркьоне Стефании единодушно одобрявшие меры по ликвидации политических прерогатив простого народа, были в то же время крайне отрицательно настроены против «сумочки», грозившей ограничением избирательных прав и сужением рамок пополанской демократии. И в дальнейшем граждане продолжали проявлять недовольство этим нововведением.

Флорентийский Аноним отмечал, что неурядицы со списками вызывали крайнее раздражение горожан:

«Граждане недоумевали при выборе новых приоров, какие из них будут из основного списка, а какие из «сумочки».

И это очень порицалось всеми добрыми горожанами, поскольку они полагали, что производить такое разделение между жителями города, и особенно между консортами и родственниками, не может идти на благо государства». Материал жизнеописаний В. да Бистиччи показывает, что это недоверие было хорошо обосновано. Он описывал манипуляции со списками в начале 30-х гг. 15 в., которые предпринимали дорвавшиеся до власти члены группировки Ринальдо дельи Альбицци.

«Сумки были закрыты, когда в них содержалось немного кандидатур на пост Гонфалоньера справедливости. От прихода Сан-Джованни было только два имени, одно из которых – имя Бернардо Гваданьи (член враждебной Медичи оппозиции, его прочили на эту высокую должность, чтобы осудить Козимо), который был согласен содействовать тем, кто хотел изменить общественный строй и отрубить голову Козимо Медичи».

Манипуляции закончились успехом, почему-то именно фамилия Гваданьи значилась на жребии, вытянутом из сумки, и он вступил в должность. Во время изгнания Козимо Медичи та же самая олигархическая группировка приняла решение о создании ещё одного дополнительного списка кандидатур на должности, «куда попадали не те, кто мог принести пользу государству, а персоны, которых включили туда по желанию секты врагов Козимо».

Недоверие к прежней системе выборов и её девальвация отразились в странных казусах, происходивших в 15 в., о которых с сокрушением писал Джованни Кавальканте: банды «озверевшей молодёжи» похитили списки на старшие должности из монастыря Санта Кроче, где они по обычаю хранились в сейфе, и сожгли их, вызвав существенные осложнения в политической жизни: «

Не было теперь никакой самой ничтожной должности, по поводу которой между горожанами не возникали бы споры и перебранки».

Но историк удручён не только этим, может, и единичным фактом, но падением авторитета избирательной системы в целом:

«Вот как теперь управлялся наш бедный город».

В самом процессе выборов всё большую роль начали играть аккопьяторы (accopiatori) и другие должностные лица, осуществлявшие промежуточные функции в системе избрания. Веспасиано ди Бистиччи рассказывал об именитом горожанине Маттео дир Симоне дельи Строцци, знатном и образованном человеке, занимавшем высокое положение в обществе. Желая стать Гонфалоньером справедливости и зная, что его имя находится в списках, он отправился к аккопьятору, избранному от его квартала, с просьбой внести свою кандидатуру в сумку с жребиями на эту должность и получил согласие. Но представитель избирательной комиссии был тайным противником Маттео Строцци и предал эту историю огласке в Синьории, что послужило причиной изгнания мессера Маттео.

У Веспасиано ди Бистиччи имеются сведения о прямом мошенничестве при голосовании, за что весьма порицал вверенную ему паству флорентийский архиепископ Антонио да Фиренце, выступая в качестве проповедника. Он грозил гражданам муками ада за «утайку бобов при голосовании» с целью не дать возможности набрать нежелательным кандидатурам необходимые 2/3 голосов. «В 1458 г. все видели, что нарушились данные клятвы, и было особенно много случаев сокрытия бобов, а предпринятые меры не приносили результата, и тогда архиепископ Антонио заставил сделать публичные оглашения и оповестить об этом во всех церквах. Он грозил виновным отлучением от церкви. Все оглашённые с церковных амвонов в то время стояли у власти и были очень недовольны мерами архиепископа».

Многие горожане выражали негодование по поводу того, что запутанная система многочисленных советов и комиссий давала возможность одним и тем же людям оказываться у власти. При описании своего родственника Джано ди Джованни Морелли автор воспоминаний Джованни Морелли не мог сдержать тайной зависти к «Джано Большому», который постоянно находился у власти то в качестве должностного лица, то члена какой-либо комиссию

Действительно, с конца 14 в. республиканское правление усложняется созданием всё новых чрезвычайных комиссий, которые запутывали и без того  громоздкую структуру многочисленных советов и коллегий. Отчасти с их помощью пытались восполнить дефицит исполнительной власти, о котором уже шла речь, отчасти навести порядок в избирательной системе, приведённой в хаотическое состояние бесконечными ревизиями списков. В 1387 г. была создана «Балия 70» для рассмотрения и решения назревших вопросов внутренней политики, срок полномочий которой постоянно продлевался. В 1391 г. была образована «Балия 8» для проверки списков 1382 и 1391 гг. Джованни Морелли осуждал созданную в 1393 г. «Балию 81», призванную отрегулировать списки на должности от 1382 и 1391 гг. Эта Балия избиралась на 5 лет, но срок её полномочий продлился до 1404 г.

Автор Ricordi считал её создание шагом на пути к попранию демократических прав граждан. Он писал:

«Она предварительно рассматривала  любое предложение, поступавшее в приорат, и решала, на какую комиссию его вынести. Она принимала все важные решения, касающиеся обеспечения войск и выборов».

Из этого высказывания видно, что «Балия 81» явно претендовала на роль диктаторского органа власти – «комиссии комиссий» и присвоила себе много  иных полномочий, помимо контроля над избирательными списками.

Не только Джованни Морелли, но и другие флорентийские граждане, осознавая, что чрезвычайные органы начинают играть в государстве всё большую роль, склонны были относиться к ним настороженно и отрицательно. Флорентийский Аноним осуждал действия «Балии 10» за злоупотребления и указывал на бесконтрольность этого органа: «Комиссия 10» должна была решать с приорами и Гонфалоньером справедливости, как нужно тратить государственные средства, и они вкладывали их туда, куда хотели, и тому, кому хотели». Он же описывал яростные споры при избрании этой коллегии, в которых воля народа пыталась противостоять желаниям правящих олигархов: народ протестовал против её избрания, подавая петиции в Синьорию, высказывал своё мнение через специально избранных от кварталов депутатов. Веспасиано ди Бистиччи в таком же духе оценивал деятельность «Балии 33», основанной в 1433 г. по инициативе представителей правящей олигархии для очередной проверки списков и контроля над внутриполитическими делами.  Мессер Пала Строцци делал всё, что мог, чтобы комиссия эта не была создана, поскольку понимал, какой вред она может принести, сосредоточив большую власть «в руках граждан неразумных и гневливых, разрушительную волю которых потом невозможно будет остановить». Он не ошибся в предсказаниях: этот орган на самом деле нужен был как центр борьбы  против Козимо Медичи, которую он и возглавил, пуская в ход все средства борьбы вплоть до призыва горожан к оружию. Автор биографий также отмечал тенденцию к сужению рамок непосредственной демократии: чем больше создавалось чрезвычайных комиссий, тем реже народ собирался на парламенто (народное собрание по кварталам), поскольку вновь образованные коллегии не могли допускать, чтобы у них требовали отчёта в израсходованных средствах и результатах деятельности, «Балии» часто прибегали к насильственным диктаторским методам власти. Они укрепляли позиции олигархии и способствовали формированию патрициата тем, что давали возможность одному и тому же кругу фамилий  постоянно пребывать у власти: представители правящих кланов выходили из одного совета по окончании срока полномочий и тотчас же входили в новую «Балию» или подобный ей орган.

На фоне всё большего сужения избирательной системы и возрастания значения чрезвычайных комиссий обособлялся слой правящей элиты, превращаясь в патрициат. Признаком его складывания стало создание кадастра «Привилегированных» (Beneficiati). В 1429 г. был составлен этот особый список, и если кто-нибудь, чьё имя вытягивалось из сумки, отсутствовал или пол4учал отвод, то его заменяли кандидатурой из кадастра «Привилегированных». Указанные изменения начинали оправдывать утверждение:

«15 век был периодом во Флоренции, когда народное правление являлось таковым только по названию».

При таких обстоятельствах победа семейного клана над коммуной становилась неизбежной.

Итак, можно констатировать, что в обыденных политических представлениях средних слоёв граждан Флоренции, отделяющих себя от «ремесленников» и членов младших цехов, но не входящих в состав патрициата, возникает понимание нового, мучительного для них противоречия. Оно ставило Джованни Морелли и ему подобных в очень неустойчивую позицию. С одной стороны, они не желали допустить правления чомпи и преобладания младших цехов, поэтому открыто ратовали за сужение рамок прежней демократии, тем самым поддерживая наступление олигархии. В какой-то мере  они даже приветствовали установление нового политического режима, уповая на то, что он сможет гарантировать им внутриполитическую стабильность. С ним связано было и успешное решение внешнеполитических задач – противостояние миланской агрессии Висконти и овладение Пизой и гаванью, столь необходимой для их торговой экспансии. Но с другой стороны, их насущная политическая потребность состояла в том, чтобы сохранить традиционные республиканские устои. Отсюда проистекала негативная реакция на слишком открытое попрание демократических порядков как коллегиями с чрезвычайными полномочиями, таки отдельными личностями, приобретающими значительное влияние в управлении городом. Они безуспешно пытались найти «золотую середину», которой в данной ситуации просто не могло быть.»

Краснова И.А. Политические настроения в обыденном сознании граждан Флоренции в конце 14-первой половине 15 века // От средних веков к Возрождению. Сборник в честь профессора Л.М.Брагиной. СПб.: Алетейя, 2003. С.52-57.

Анализ Маккиавелли: «Кто лучше охраняет свободы, народ или дворяне, и у кого больше причин для возбуждения смут – у тех, кто хочет приобрести, или же у тех, кто хочет сохранить приобретённое

«… Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел почитали организацию охраны свободы. В зависимости от того, кому она вверялась, дольше или меньше сохранялась свободная жизнь. А так как в каждой республике имеются люди знатные и народ, то возникает вопрос, кому лучше поручить названную охрану. У лакедемонян, а во времена более к нам близкие — у венецианцев, охрана свободы была отдана в руки Нобилей; но у римлян она была поручена Плебсу.

Необходимо поэтому рассмотреть, какая из этих республик сделала лучший выбор. Если вникать в причины, то можно будет много сказать в пользу каждой из них. Если же взглянуть на результаты, то придется, наверное, отдать предпочтение Нобилям, ибо свобода в Спарте и Венеции просуществовала дольше, чем в Риме.

Обращаясь к рассмотрению причин, я скажу, имея в виду сперва римлян, что охрану какой-нибудь вещи надлежит поручать тому, кто бы менее жаждал завладеть ей. А если мы посмотрим на цели людей благородных и людей худородных, то, несомненно, обнаружим, что благородные изо всех сил стремятся к господству, а худородные желают лишь не быть порабощенными и, следовательно, гораздо больше, чем гранды, любят свободную жизнь, имея меньше надежд, чем они, узурпировать общественную свободу.

Поэтому естественно, что когда охрана свободы вверена народу, он печется о ней больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу, не позволяет этого и другим.

Но с другой стороны, защитники спартанского и венецианского строя говорят, что при вручении охраны свободы людям могущественным и знатным сразу достигаются две важные цели: во-первых, благодаря этому знать удовлетворяет свое честолюбие и, занимая господствующее положение в республике, держа в своих руках дубину власти, имеет все основания чувствовать себя вполне довольной, а во-вторых, этим сильно ослабляется мятежный дух черни, являющийся причиной бесконечных раздоров и беспорядков в республике и способный довести Знать до такого отчаяния, которое со временем принесет дурные плоды.

В качестве примера они ссылаются на тот же Рим, где после установления должности плебейских Трибунов чернь, получив в свои руки власть, не довольствовалась одним плебейским Консулом, но пожелала, чтобы оба Консула были плебейскими. Потом она потребовала себе Цензуру, Претуру и все другие высшие правительственные должности в государстве. Но и это ее не удовлетворило; поэтому, увлекаемая все тем же неистовством, она начала обожать людей, которых считала способными сокрушить знать. Это породило могущество Мария и погубило Рим.

Поистине, тому, кто должным образом взвесит одну и другую возможность, не легко будет решить, кому следует поручить охрану свободы,   не   уяснив предварительно, какая из человеческих склонностей пагубнее для республики — та ли, что побуждает сохранять приобретенные почести, или же та, что толкает на их приобретение.

Всякий, кто тщательно исследует этот вопрос со всех сторон, придет в конце концов к следующему выводу ты рассуждаешь либо о республике, желающей создать империю, подобную Риму, либо о той, которой достаточно просто уцелеть. В первом случае надо делать все, как делалось в Риме; во втором — можно подражать Венеции и Спарте по причинам, о которых будет сказано в следующей главе.

Но, возвращаясь к рассмотрению того, какие люди опаснее для республики – те ли, что жаждут приобретать, или же те, кто боится утратить приобретенное, — укажу, что когда для раскрытия заговора, возникшего в Капуе против Рима, Марк Менений был сделан диктатором, а Марк Фульвий — начальником конницы (оба были плебеями), они получили от народа также и полномочия установить, кто в самом Риме с помощью подкупа и вообще незаконными путями затевает получить консульство и другие должности.

Знать сочла, что таковые полномочия, данные диктатору, были направлены против нее, и распустила по Риму слухи, будто почетных должностей подкупом и незаконным способом ищут не знатные люди, а худородные, которые, не имея возможности полагаться на происхождение и собственные доблести, пытаются достичь высокого положения незаконным путем. Особенно в этом обвиняли самого диктатора. Обвинения эти были настолько серьезны, что Менений, созвав сходку и жалуясь на клевету, возведенную на него знатью, сложил с себя диктатуру и отдался на суд народа. Дело его разбиралось, и он был оправдан. На суде много спорили о том, кто честолюбивее — тот ли, кто хочет сохранить приобретенную власть, или же тот, кто стремится к ее приобретению, ибо и то и другое желание легко может стать причиной величайших смут. Чаще всего, однако, таковые смуты вызываются людьми имущими, потому страх потерять богатство порождает у них те же страсти, которые свойственны неимущим, ибо никто не считает, что он надежно владеет тем, что у него есть, не приобретая большего.

Не говоря уж о том, что более богатые люди имеют большие возможности и средства для учинения пагубных перемен. Кроме того, нередко случается, что их наглое и заносчивое поведение зажигает в сердцах людей неимущих желание обладать властью либо для того, чтобы отомстить обидчикам, разорив их, либо для того, чтобы самим получить богатство и почести, которыми те злоупотребляют.

Николо Макиавелли. «Рассуждения о Первой декаде Тита Ливия»