Динамика «социального государства» в неолиберальную эпоху

Print PDF

В продолжение работы Пикетти, что «бедные становятся ещё беднее»

«Социальное государство»

«Одна из претензий к так наз. неолиберализму заключается в том, что он, мол, упраздняет социальное государство (иногда даже можно встретить высказывания, что в этом его цель).

Смотрим:

На диаграмме показано, что уровень социального обеспечения в развитых странах (Швеция, Германия, США, ЮК), например, не очень-то и снизился в неолиберальный период (показатель: отношение средней компенсации по несчастному случаю, безработице, болезни и выходу на пенсию к среднему доходу).

Однако, устойчивое впечатление, что что-то происходит, есть. У кого? У тех, кто пишет ламентации. Где проблема тогда? Проблема в том, что это не социальное государство уходит как таковое, а в том, что капиталистические фирмы уже долгое время не могут обеспечить своим работникам устойчиво растущий доход. Если доход не растет, то, конечно, никакая социалка не спасет, ведь условные 60% пособия считаются от этого не растущего дохода.

Классовые границы в динамичном обществе

По этому поводу зачитал Simon Mohun, Class Structure and the US Personal Income Distribution, 1918-2011.

Сначала неотразимый аргумент: автор статьи социальные классы конструирует и это, разумеется, можно использовать для критики. Конструкция зависит от воли конструктора, блаблабла. Прежде чем критиковать, нужно обозначить, что весь экономикс, т.е. современная экономическая ортодоксия — это тоже конструкция. На хилых подпорочках, правда, но конструкция. Например, Бен Файн с соавтором в одной из своих книг написали, критикуя, кстати, эконометрику как методику экономикс: данные сами по себе на являются объективными и не даны экзогенно. В этом смысле тестирование согласованности теории путем наблюдения, в то время как реальность сама по себе есть продукт теории, неизбежно является проблематичным. В этом отношении современная экономическая ортодоксия никаких преимуществ не имеет.

Авторская позиция: сам по себе трудовой доход не может использоваться для определения рабочего класса, потому как в 20 веке произошло наметившееся в 19 веке масштабное разделение собственности и контроля, т.е. в марксистском смысле функционирующие капиталисты и денежные капиталисты стали как бы (с акцентом «как бы») противостоять друг другу. В этом отношении как-то странно определять топ-минетджера, получающего во много раз больше простого наемного рабочего, в категорию рабочего класса.

Поэтому автор выводит определение рабочего класса через понятие власти: рабочий класс — это те, кто продает свою рабочую силу и после продажи не обладает властью в процессе производства (над ними надзирают, но не они). Тогда топ-менеджеры под это определение не подпадают.

Но для того, чтобы определить, кто обладает властью, а кто нет, используется доход, когда устанавливается определенный порог дохода, позволяющего существовать без продажи своей рабочей силы.

Всякий, кто обладает доходом, меньшим, чем этот некий порог менеджерского дохода, попадает в рабочий класс, вне зависимости от его занятости на данный момент или возраста (т.е. и безработные, и больные, и пенсионеры).

Так решается проблема прораба, который контролирует производственный процесс, но не сильно отличается от рабочего, т.к. вынужден продавать свою рабочую силу. Менеджеры, т.о., делятся на две группы: тех, кто продает свою рабочую силу потому, что вынужден это делать (некапиталистические менеджеры, зависимые от собственной рабочей силы менеджеры), и тех, кто может ее продавать, но не вынужден это делать (квази-капиталистические менеджеры).

Для анализа используются данные по налоговым единицам. Это накладывает свои ограничения. Например, члены семьи представителя рабочего класса также считаются членами рабочего класса. Пенсионеры тоже. Работающие супруги попадают в класс, соответствующий их доходу.

Короче говоря, все равно класс определяется по доходам. При этом нужно отметить, что автор специально оговаривается, что он ничего не говорит о межклассовой мобильности, классовой идентичности и субъективности, а также о социальном конструировании классовой принадлежности.

Картинка напоследок:

Источник vladoff-revolt

Иными словами, граница между антагонистическими классами при капитализме остаётся устойчивой и даже «подчёркивается», хотя конкретика социальных групп, составляющих «эксплуататоров» и «трудящихся» на каждом этапе постоянно меняется. См. французский пример:

Люк Болтански, Эв Кьяпелло, 2011. Новый дух капитализма. М.: Новое литературное обозрение. С.101.

Отсюда растущие  «социальные язвы» неолиберализма, возникающие не на спаде, как в 30-е, а при росте богатства, производимого экономикой: рост бедности, бездомности, деградация общественной инфраструктуры:

«Трагедия общин» в публичном пространстве

«Почти четыре десятилетия, начиная с середины 1930-х годов, средний доход семьи в США или Канаде был достаточен для того, чтобы выплачивать взносы по закладной на средней стоимости дом или же вносить ежемесячную плату за съёмную квартиру средней стоимости. (Статистически «средний» означает, что примерно половина значений измеряемого множества находится ниже среднего уровня, а половина — выше.) Где-то в середине 70-х годов эти две величины — средний доход и средняя стоимость жилища — резко разошлись. Их расхождение явственно проступило при канадской переписи населения 1981 года. Примерно в то же время экономическая статистика США показала, что приобретение «среднего» дома стало возможно лишь при таком размере дохода, который показали в налоговых декларациях только десять процентов семей! Девяносто процентов уже не могли позволить себе приобрести «средний» дом. Супружеская пара по-прежнему могла родить детей. Но средняя пара уже не могла без помощи со стороны приобрести или снять для них жилище.

Этот разрыв резко ударил по квартиросъёмщикам, не купившим дом в то время, когда цены и доходы соответствовали друг другу. В последующие годы такие квартиросъёмщики затрачивали все большую долю своих доходов на съем жилья — до той критической точки, когда квартирная плата стала съедать не менее половины доходов, оставляя для всего прочего несообразно мало. Аналогичный разрыв обозначился и в Великобритании.

Бездомные, спящие на улице, устраивающие себе убежище в подворотнях, под мостами, в «палатках», собранных из картона и клеёнки, как правило, одиноки и отягощены множеством проблем со здоровьем. Они, эти бедняки и калеки, всегда первыми предупреждают о социальной катастрофе. Если их состояние ухудшается, если их число увеличивается, это означает, что благополучным обитателям культуры следует начать тревожиться. В статье, опубликованной одним канадским журналом в 1984 году, а затем и в книге я обратила внимание читателей на опасный разрыв между уровнем дохода и ценами жилищ. От экономистов пришёл только один отклик. Его автором был директор консервативной «фабрики мысли» из Ванкувера. Отталкиваясь от моего утверждения, что «условия, ранее бывшие нормой лишь в самых бедных частях США, уже стали нормой для всей страны», он написал редактору следующим образом:

«Итак, несомненный факт заключается в том, что почти все дома в США заселены. Коль скоро, как заявлено, только десять процентов населения в состоянии приобрести жилище, то это означало бы, что девяносто процентов этого сделать не могут. Очевидно странная ситуация. То, чего Джекобс не указывает, так это иной факт: рост стоимости домов за последние десятилетия нарастил богатство американских домовладельцев, большинство которых проживает в своём наиболее ценном имуществе. Простой арифметический факт заключается в том, что в момент, когда средняя семья в США не сможет приобрести дом средней стоимости, стоимость среднего дома начнёт падать. Разумеется, следует помнить и о том потенциальном доходе, который содержится в наибольшем богатстве большинства семей».

Это может означать только одно: вздутое богатство тех, кто уже владеет домом, маскирует бедствия людей, вытесненных с рынка жилья высокими ценами. В некотором смысле именно это и происходит с точки зрения экономики, взятой как целое. В Торонто показатель домовладения вырос, поднявшись до рекордных 61,5 процента домов, находящихся во владении в 2002 году, с 54 процентов в 2000 году. Это произошло несмотря на то, что средняя цена дома ежегодно росла на 7 процентов. Секрет заключается в низкой инфляции (за вычетом цен на жилище), что обеспечило низкий процент выплат по закладным и невысокую стоимость банковского кредита. По мере роста стоимости отдельных домов и кондоминиумов владельцы смогли в растущем объёме брать кредит под растушую стоимость недвижимости. Как следствие, соотношение задолженности по ипотечному кредиту и дохода домохозяйств достигло в Канаде рекордно высокого уровня^[9].

Чудо приращения денег на собственном доме действует ещё сильнее в США. Там проценты по ипотеке можно вычитать из суммы подоходного налога. Покупка жилья на вторичном рынке к 2002 году достигла рекордного уровня. Это произошло потому, что рекордно высокого уровня достигли цены домов, тогда как цена ипотечного кредита стала рекордно низкой. Допускаю, что экономист из консервативной «фабрики мысли» эту ситуацию предвидел и приветствовал раздувающийся пузырь. Но пузырь лопнет. Или по той причине, что рост цен на другие товары и услуги существенно увеличит уровень инфляции. Или в том случае, если замедлится, остановится или начнёт обратное движение рост цен на жильё^[10]. Критик прав в том, что тогда средний доход семьи и средняя стоимость односемейного дома или кондоминиума снова сблизятся.

Все это не уменьшило затруднений квартиросъёмщиков. Начиная с 1995 года число бездомных в Торонто не сокращалось. Появилось новое поколение молодых семей без собственного жилья. В число бездомных теперь следует включить семьи, ютящиеся в мотелях, или разделённые семьи, члены которых могут претендовать на место в социальном общежитии лишь живя порознь. Хуже всего приходится семьям, существующим на социальное пособие, а также «работающим бедным», которые довольствуются доходом, часто не намного превышающим размер пособия. Деньги заканчиваются быстрее, чем приходит время следующей выплаты, и они сводят концы с концами за счёт благотворительных «продуктовых банков» и беря взаймы у родственников или друзей деньгами или продуктами. Семьи из двух супругов из числа регулярных клиентов «продуктовых банков» Торонто тратят на квартирную плату в среднем 67 процентов дохода, а семьи из четырёх членов — 70 процентов. В 2003 году это означало, что в таких семьях в среднем оставалось лишь по 3,65 канадского доллара (примерно 2,40 доллара США) на человека в день, чтобы оплачивать еду, одежду, поездки, личную гигиену и завтрак для детей школьного возраста. В семьях клиентов «продуктовых банков», имеющих одного ребёнка, в среднем 18 процентов детей и 39 процентов родителей остаются без еды хотя бы раз в неделю. В семьях из пяти человек — 45 процентов детей и 47 процентов взрослых. Приоритетную позицию в бюджете занимает своевременная плата за квартиру. Ведь иначе над семьёй нависнет угроза бездомного существования.

В Северной Америке высокая доля домовладения оказалась возможна благодаря долговременной ипотеке при сравнительно низкой процентной ставке, гарантированной федеральными правительствами США и Канады. Для тех, кто слишком беден, чтобы воспользоваться благами домовладения, оба правительства предприняли программы субсидирования строительства жилищ — в США это называется public housing, в Канаде — assisted housing. Обе программы свелись к скверному планированию и отчаянно скверному, самовластному по характеру содержанию домов. Эти программы не удовлетворяли ни налогоплательщиков, ни квартиросъёмщиков. Но когда их прекратили или свели к минимуму (что всегда происходит с непопулярными программами), списки очередников на получение жилья начали расти. В 2002 году в Торонто в таком списке было около 65 000 человек с низким доходом. При этом для приобретения квартиры в самоокупаемом кондоминиуме^[11] нужно было ждать в среднем пять лет.

Другой причиной относительного выравнивания ситуации на рынке жилья стал рост доходов семей по мере того, как все больше жён и матерей поступали на работу. Естественно, что первой реакцией нуклеарной семьи на увеличение разрыва между доходом и ценой жилья становится комплекс действий по сведению концов с концами.

Это означает: урезать расходы, удовлетвориться бесплатными развлечениями, подселить к себе друзей, оказавшихся в сходных обстоятельствах (рост домохозяйства), прибегать к абортам (ограничение домохозяйства), искать по магазинам секонд-хенд и спешить на тотальные распродажи, продать то, без чего можно обойтись, и заставлять власти вести охоту на беглых отцов, уклоняющихся от уплаты алиментов по исполнительным листам.

Все эти стратегии несколько помогли, но не слишком. Обязательные расходы домохозяйств продолжали расти — не только в связи с инфляцией, но и потому, что представление об обязательных расходах качественным образом видоизменилось. Наиболее серьёзным и общезначимым приростом потребности стала необходимость в автомобиле. Общественный транспорт пребывает в упадке или отсутствует вообще, в особенности в пригородах. В городах, в 50-е годы или несколько позже подвергнувшихся радикальной реконструкции, равно как и в новых пригородах, и магазины, и рабочие места были обособлены от жилья; между ними нет сколько-нибудь удобной, привлекательной пешей или велосипедной связи.

К середине 60-х годов автомобиль стал необходим для того, чтобы найти или сменить работу, чтобы купить провизию, чтобы отвезти ребёнка в школу или к приятелям^[12]. Семьям понадобился уход за детьми, пока родители на работе или на пути к ней и домой. Начиная с 1970 года родители стали рыскать по объявлениям в поисках тех немногочисленных субсидируемых мест для ребёнка, которые они могут себе позволить финансово и до которых могут добраться в разумное время. [На восточном побережье США время, затрачиваемое на поездки работающими женщинами, занимало в 2004 г. до шести часов в оба конца, что привело к возникновению термина bus-moms — «автобусные мамы», практически не видящие детей всю рабочую неделю. (Прим. пер.)]. К 2002 году канадская полиция пришла к выводу, что засыпание за рулём почти сравнялось с ездой в пьяном виде в качестве причины дорожных происшествий со смертельным исходом^[14]….

…Не так давно Торонто приятно изумлял приезжих и писателей-очеркистов превосходным благоустройством и вежливостью на улицах в сочетании с космополитическим разнообразием. Это место было не только приятно посещать — здесь было приятно жить. Питер Устинов с обычным для себя остроумием назвал как-то Торонто Нью-Йорком, которым управляют швейцарцы.

К сожалению, такое определение уже разошлось с действительностью. От прежней чистоты и аккуратности Торонто не осталось и следа. Бывая в Ричмонде (штат Вирджиния) или в Сан-Франциско, я с завистью отмечаю, насколько эти города чище, чем Торонто. Из-за нехватки денег исчезли дворники, которые убирали мелкий мусор, остающийся после того, как проедут фургоны мусорщиков, и выметали аллеи парков после выходных дней. Бездомные нищие в лохмотьях выглядывают из своих картонных убежищ нагло или униженно. Иные спят на уличных вентиляционных решётках метрополитена и под скамьями в парке. Они толпами собираются в подвалах церквей и других убежищах, и там, согласно отчётам санитарных врачей, ширится новая форма туберкулёза, устойчивая к антибиотикам^[35]. Приезжая домой после отпусков или длительных деловых поездок, жители Торонто говорят о культурном шоке возвращения, сразу же называя бездомных и мусор. Они свежим взглядом отмечают и малоприятные признаки нетерпимости, невежливости, а то и открытого гнева. Это лишь внешние, наименее грозные признаки того, что Торонто стал кризисным городом. Вернее, городом сразу нескольких кризисов.

Система общественного транспорта утратила превосходное состояние и испытывает острейший недостаток оборотных средств. Все гранты, которые она получала от федеральной власти, адресным образом направлялись на капитальные вложения в развитие нескольких новых маршрутов, что лишь увеличило эксплуатационные расходы. К тому же эти маршруты определялись столь неграмотно, что повысили общие убытки системы. Общественный транспорт испытывает хронический недостаток средств на то, чтобы содержать и ремонтировать оборудование и гибко реагировать на увеличение городского населения и его занятости. Чтобы свести концы с концами, система общественного транспорта сокращает объём услуг и поднимает тарифы на проезд. Метро, трамвай и автобусы чудовищно переполнены в часы пик. Первый раз в своей истории транспорт города теряет количество дневных поездок в тот самый период, когда растёт занятость, то есть потребность в коммуникациях. Общественный транспорт попал в порочный круг. Вернее, в порочную спираль ухудшения обслуживания, спада качества управления при одновременном росте стоимости проезда.

По мере ухудшения ситуации с общественным транспортом растут выбросы в атмосферу от личных автомобилей. Летом 2002 года было отмечено рекордное число дней (18) с сильнейшим смогом. Санитарные службы выступали с предупреждением для наиболее чувствительных людей — закрыть окна и не выходить из дома. Больницы были переполнены детьми с астматическими заболеваниями. Астма стала наиболее частым диагнозом, с которым детей отправляют в стационар. Неудивительно, что самый тяжёлый уровень смога отмечен в Ошаве, восточном пригороде Торонто, ставшем городом компании «Дженерал моторс» на территории Канады.

С 1996 по 2002 год Торонто потерял в доходных домах 15 515 квартир. В основном за счёт того, что их выкупили девелоперы, получившие возможность увеличить прибыль, строя или перестраивая кондоминиумы. Только наиболее благополучные семьи могут позволить себе более просторные квартиры, особенно в тех доходных домах, которые были построены до Второй мировой войны. Теоретически такие квартиры могли бы постепенно переходить к более бедным квартиросъёмщикам. Но после капитального ремонта эти дома становятся привлекательными для наиболее зажиточных, тем более что они расположены в приятных и оживлённых районах города. При столь массовых потерях за десять лет к жилому фонду города были добавлены 74 (семьдесят четыре!) субсидируемые квартиры, доступные для семей с невысоким заработком, семей с единственным кормильцем, инвалидов и других получателей социальной помощи. Строительство такой малости потребовало девятилетних мучительных усилий со стороны группы волонтёров. Среди прочих препятствий им пришлось одолеть ещё и барьер в виде строительного налога в 1200 долларов за каждую квартиру, взимаемого для компенсации расходов на дополнительные места в школах для детей квартиросъёмщиков.

Во второй главе я упоминала, что политика субсидируемого строительства, сами постройки и способы их содержания утратили популярность у квартиросъёмщиков и тем более у налогоплательщиков. Как и в США, в Канаде почти перестали возводить многоквартирные социальные дома. Однако в 1971 году Торонто добился независимости от провинции в вопросе проектирования и строительства социального жилья. Этому способствовали умный, отважный и популярный мэр Дэвид Кромби, член городского совета Майкл Денис, ответственный за строительство и блистательно умевший рвать «красную черту»^[36], а также ряд творческих архитекторов при поддержке большинства горожан. Удалось избавиться и от федеральных схем работы с «красной чертой».

Город получил возможность строить на небольших участках, разбросанных по его территории. Дома различаются в архитектурном отношении в зависимости от окружающей застройки. Так, на улицах, вдоль которых выстроились величественные дома в викторианском стиле, «вставки» из субсидированных домов оснастили угловыми башенками и большими эркерами. Таким образом отвратительные малые пустыри были заново включены в городскую ткань. Эта новая политика была вполне экономна, поскольку небольшие участки не представляли интереса для девелоперов с карманами, полными денег. При этом застройка малых участков продвигалась вперёд быстро. Застройщиками выступили кооперативы, общественные организации и другие бесприбыльные структуры. Субсидируемые жилища теперь не обособляли от обычной городской застройки, над их обитателями больше не тяготело клеймо «жителей микрорайонов». Если им удавалось повысить доход, новосёлы в основном стали оставаться в этих домах добровольно. Это позволило повысить квартирную плату в соответствии с ростом дохода и тем самым аккумулировать средства на возведение новых «вставок»^[37].

Торонто строил субсидируемое жильё по этой модели в течение двадцати лет, добавив к сказанному множество любопытных инноваций^[38]. Программа нравилась и квартиросъёмщикам, и налогоплательщикам, но её закрыли объединёнными усилиями бюрократий, изначально настроенных на единство стандарта для всех и вся. Когда и федеральное, и провинциальное правительство приостановили выдачу грантов на субсидируемое жилищное строительство, средства Торонто на эти цели были также урезаны. Вместо того чтобы оценить инновации и постараться их внедрить как можно шире, власти более высокого уровня их прикончили. Смерть инноваций означает конец социального и экономического развития.

Как-то я вышла на торговую улицу своего соседского сообщества. Плохо одетый немолодой мужчина с хорошо поставленной речью попросил меня написать о том, что ему и другим в его положении нужны многоквартирные дома, где можно было бы снимать комнату, но таких домов больше нет. «Пожалуйста, напишите об этом, привлеките к этому внимание», — говорил он. Я обещала, что сделаю это, и он меня благодарил. У меня не хватило сил сказать ему, что привлечение внимания не работает.

Теперь о финансовой прозрачности. По специальному соглашению федеральное правительство и провинции должны выделять равные средства на систему здравоохранения. Тут происходят странные вещи. Когда федеральные власти выделяют средства, наша провинция, как и некоторые другие, выделяет такую же сумму из собственного бюджета. Однако ни федеральное правительство, ни граждане не могут понять, что провинциальные расхитители делают с этим денежным потоком. Такая же ловкость рук обнаруживается, когда выделяются федеральные гранты на профессиональный дневной присмотр за детьми-дошкольниками. Провинция предпочла истратить деньги не для оплаты воспитательниц, а для выделения дотаций семьям с неработающими матерями. Стоящие у власти неоконсерваторы по идейным соображениям выступают против того, чтобы женщины с детьми продолжали работать. (Во время предвыборной кампании они обещали помощь в оплате дневного пребывания детей наравне с федеральным правительством.) Отсутствие финансовой прозрачности делает бессильными как города, которым нужен дневной присмотр за детьми, так и федеральные власти, вкладывающие средства в достижение этой цели.

Наряду с наступлением на систему здравоохранения, наибольший массовый протест (прежде всего со стороны взволнованных родителей) вызвала эпидемия экономии на некогда превосходной школьной системе Торонто. В городе и его окрестностях, куда вливается половина потока иммигрантов Канады, говорящих на восьми десятках наречий, почти исчезли учителя английского как второго языка. Из школьных библиотек были уволены библиотекари. Музыкальные и художественные программы были вычеркнуты из статей расходов как ненужная роскошь; в траур погрузились художники, театральные и балетные труппы, для которых небольшие дотации из городского бюджета были единственным способом удерживаться на грани исчезновения^[39].

Судя по накалу протестов, наибольшим стрессом для родителей и школьников стало закрытие школ. Закрыты были десятки, и ещё над многими нависла угроза. Многие из закрытых школ были настоящими районными школами: дети могли идти туда пешком или ехать на велосипеде. Они были доступны и для детей-инвалидов, для которых специальные программы и учителя (тоже вычеркнутые!) создавали возможность нормальной учёбы. Когда-то школы воспринимались как естественные общественные центры. Теперь молодёжные группы и волонтёрские группы жителей района должны выкладывать большие деньги за пользование классами, залом собраний, гимнастическим залом или кафетерием. В результате бойскауты или девушки-лидеры уже не могут позволить себе ими пользоваться. Между 2000 и 2002 годами пользование школьными зданиями как общественными центрами упало на 43 процента. В 2003 году 350 вечерних курсов — от уроков фортепьяно или живописи до компьютерного дизайна — были ликвидированы: больше нет «обучения в течение всей жизни» для пенсионеров, иммигрантов и всех прочих. Вечерние курсы все же удалось восстановить после яростной кампании, организованной пожилыми людьми. Но если раньше часовой урок стоил 1 доллар 75 центов, то с 2001 года — 3.5 доллара (пенсионеры оплачивали половину), а к 2003 году — уже 6 долларов 40 центов (для пенсионеров — 3,20 или 3,75 доллара). Посещаемость таких курсов упала за то же время с 300 000 до 48 000 в год, а количество школ, участвующих в программе, сократилось с нескольких сотен до сорока. К тому же из соображений экономии регистрационный офис был сокращён до такой степени, что в 2003 году всего две операционистки должны были принять за две недели 30 000 анкет. Это тоже оттолкнуло немало желающих.

Была введена плата за пользование баскетбольными площадками и бейсбольными полями при школах. Школы, строившиеся в ту пору, когда родители и налогоплательщики могли ими гордиться, теперь приговаривались к гибели. Их широкие коридоры и красивые холлы не вписываются в подлые формулы расчёта количества квадратных метров на одного школьника. Посредством мер такого рода социальный капитал культуры систематически истребляется.

Все это отчаянное крохоборство вызвано совсем не жёсткой экономической необходимостью. Как говорилось в предыдущей главе, оно совпало по времени с необычным экономическим ростом на территории метрополиса в 2002 году. По данным Торговой палаты, объединяющей бизнес Торонто, в 2001 году федеральное правительство собрало здесь 20 миллиардов долларов в виде подоходного налога, налога с продаж и акцизов. Из этих средств не вполне определённый, но явно меньший объём был возвращён региону в форме правительственных расходов на товары и услуги, оплату консультантов и контрагентов по поставке товаров и услуг федеральному правительству, на оплату процентов Пенсионному фонду и другим держателям правительственных обязательств, на перечисление средств индивидам, подпадающим под действие национальных программ, и специальные ассигнования. Цифры федерального бюджета так сложно встроены в систему расходов по всей стране, что практически невозможно понять, сколько идёт, куда и на какие цели. В мае 2001 года тогдашний мэр Калгари Эл Дюэр, выступая на конференции мэров крупнейших городов Канады, говорил: «Сейчас мы — город в провинции (Альберта), пребывающей в состоянии редкостного процветания. Мы ожидаем добавочных 8 или 10 миллиардов долларов отчислений от нефти в бюджет провинции… Мне бы следовало стоять перед вами и говорить, что мы ухватили судьбу за хвост, но это не так. Калгари бьётся с проблемами. Четыре года назад у нас почти не было бездомных. Этой осенью мы открываем два приюта на 700 человек. У нас огромная проблема с недорогим жильём. У нас проблема с общественным транспортом. Даже процветающие на вид жители Калгари начинают спрашивать, в чем выражается их процветание… Калгари получает лишь 8 % налогов, которые выплачивают его жители…» Кто-то может подумать, что Оттава как национальная столица получает большую долю от федерального парламента, чем другие города. Но это не так. Клайв Дусет, член городского совета Оттавы: «Меня считают успешным членом совета, потому что в моем округе закрыли только одну школу и не закрыли ни одного общественного центра. Я трачу время, бегая с митинга «Спасите нашу школу!» на митинг «Спасите наш общественный центр!», но я ещё не видел пока митинга «Спасите нашу улицу!» Что же делать — собирать фонд для ремонта приходящей в упадок улицы, как мы делали для центров?.. В Оттаве больше бездомных, чем в Ванкувере… потому что мы за десятилетия не положили и пару кирпичей в увеличение фонда доступного жилья».

Председатель региональной парламентской группы в федеральном парламенте заявил, что он так и не сумел проследить судьбу миллиардов долларов, которые, как утверждается, ежегодно вкладываются в территорию Большого Торонто. Даже член специальной парламентской группы (при поддержке премьер-министра ей было поручено изучить муниципальные проблемы и подготовить доклад) признался, что группа так и не справилась с этой загадкой. «Как можно измерить эффективность действующих программ или предлагать новые, когда невозможно получить информацию такого рода?» — вопрошал он. В федеральном бюджете 2000 года 1,5 миллиарда долларов было предназначено для замены устаревшего медицинского оборудования, что позволило бы сократить время на диагностику. Провинции получили деньги и истратили их на приобретение машин для приготовления льда, машин для мытья полов, газонокосилок и швейных машин. По-видимому, они делали это для того, чтобы сократить расходы на наём уборщиков. Ведущий специалист Канадской радиологической ассоциации обнаружил, куда ушли деньги, копаясь в отчётах и чеках больниц. В некоторых случаях провинции докладывали, что покупали диагностическое оборудование, но это не соответствовало истине. В Онтарио миллионы долларов ушли частным компаниям, которые вскоре закрыли свои клиники.

По расчётам Глена Мюррея, мэра Виннипега — беднейшего из полудюжины крупных городов Канады, — жители и предприятия города ежегодно перечисляют около 7 миллиардов долларов в виде федеральных, провинциальных и муниципальных налогов. Но только 6 процентов от общей суммы оказывается в городской казне. По его же расчётам, вклад Торонто в эти же три бюджета составил в 2001 году 21 миллиард. При этом доля, попадающая в городскую казну, колеблется между 4,5 и 6 процентами — из-за того, что город оказался в чрезмерной зависимости от величины налога на недвижимость.

Канадские налогоплательщики признают и принимают необходимость федеральных налогов, которые должны покрывать стандартные расходы национального правительства. Они признают и то, что немалая доля налоговых поступлений из Торонто должна быть предназначена для поддержки бедных регионов, которых в Канаде немало и которые не в состоянии достичь самообеспечения. Это все понимают как необходимую плату за равенство и братство, за национальное единство и внутренний мир. Как частичное восстановление справедливости: ведь крупные корпорации, штаб-квартиры которых расположены в Торонто и рядом с ним, с выгодой для себя используют ресурсы по всей стране. Все это, однако, не изменяет того факта, что для реинвестиции в муниципалитеты возвращается совершенно недостаточно средств. Мюррей указывал, что Виннипег не в состоянии наскрести даже небольшие деньги на весенний ремонт тротуаров. Недостаток средств на социальные инвестиции бьёт и по молодёжи. Теперь ей необходимо обучение, которое не требовалось ранее для молодых людей, готовившихся к работе на ферме, в шахтах, в рыболовстве, на лесных разработках или прислугой.

Нынешняя бедность публичного пространства Торонто создана искусственно. Она осознанно навязана городу политикой, которую в Канаде называют неоконсерватизмом. В США её именуют реконструированным управлением или вашингтонским консенсусом. В Великобритании она именуется тэтчеризмом. В широком международном контексте примерно тот же пакет верований и политических формул известен как «экономические реформы, проводимые по рекомендациям Международного валютного фонда».

Этот интеллектуальный феномен, в настоящее время определяющий значительную часть западной культуры (но не всю её), основан на сугубо моралистской убеждённости в том, что всякое публичное благо или публичная услуга должны напрямую зарабатывать достаточно для оплаты своих расходов. Так, предполагается, что всякая школа должна зарабатывать достаточно, чтобы себя окупать — за счёт платы за обучение, иных платных услуг или за счёт того, что она уступает корпорации исключительное право продажи безалкогольных напитков или завтраков. Такие схемы именуют РРР или Р3 — публично-приватные партнёрства. Их всемерно поддерживают неоконсерваторы и большинство торгово-промышленных палат. Предполагается, что любой художник должен зарабатывать достаточно, чтобы доказать право искусства на существование. Если больницы, оркестры или линии общественного транспорта не могут достичь прямой окупаемости (а лучше, если они дают налогооблагаемую прибыль), то в них с презрением видят настырных попрошаек. Алчность трактуют как компетентность, а фальшивые или химерические идеи — как свидетельство ума.

Нет сомнения в том, что неоконсервативные идеологи весьма избирательны, отдавая свои симпатии тому, что должно сохраняться и процветать. Они щедро субсидируют стадионы для профессионального спорта, автосборочные производства, строительство дорог и все прочее, с их точки зрения, достойное налоговых льгот и иных преференций.

Неоконсервативные правительства Канады демонстрируют как свой успех налоговые льготы или налоговые вычеты, которые дают преимущества крупным налогоплательщикам. Они исходят из того (или оправдываются тем), что те вложат средства в создание новых рабочих мест. Покупка симпатий избирателей — вот то, что делают с помощью налоговых льгот. В 2000 году, накануне выборов, правительство нашей провинции послало большинству налогоплательщиков уведомление о возможности вычесть по 200 долларов из облагаемой базы. Я тоже получила такое. Вот почему нет денег на оплату библиотекарей и учителей английского как второго языка. Вот почему нет недорогих квартир и комнат для пожилых людей. Большинство семей, получивших чек на 200 долларов, платят гораздо больше — через повышение квартирной платы, рост цены проезда на транспорте, добавочные расходы на отдых или обучение. Насколько я понимаю, главным эффектом от налоговых вычетов является моральное удовлетворение идеологов^[43].

Джейн Джекобс. Закат Америки. Впереди Средневековье?

Другая причина парадоксальной деградации богатых стран, описанная Джейн Джекобс — своего рода «трагедия общин» в социальной сфере, вызванная легитимизацией индивидуализма и эгоизма в неолиберальную эпоху. Каждый старается заплатить налогов на общие нужды так, как это делают корпорации — поменьше или попозже, тем более что падение реальной зарплаты и рост «платности» всего поджимает с другой стороны. В итоге вроде бы индивиды богатеют, а общая инфраструктура разваливается, что рано или поздно ударит по общей культуре. Поскольку уйти в 19 век, к ситуации, когда каждый выучивается и лечится на собственный кошт, сейчас также нереально, как «уйти от цивилизации» в любом ином смысле — экопримитивистском, лиьертарианском и пр. Почему книга Джекобс и называется так алармистски.

Возвращается относительное обнищание, и начинает расти, при растущей интенсивности эксплуатации и снижающейся устойчивости рабочего места, потихоньку превращающих его в абсолютное.